ПИСЬМА ФЕЛЬДМАРШАЛА КЕЙТА

(Иаков, или (как называли его Pyccкиe) Яков Вилимович Кейт был одним из замечательных лиц в Русской Военной Истории ХVIII века. Старший брат его Георг, наследный маршал Шотландии, родился в 1685 г., служил с отличием в войске Марлборуга, но увлеченный ревностью к династии Стюартов, решился, после смерти Королевы Анны в 1715 году, возвести Стюартов на престол Великобританский. Предприятие кончилось неудачно; лишенный всего и осужденный на смерть, Георг бежал из Англии, и поселился в Испании, где Король отличил его чинами и доверенностью. Иаков, младший брат, родился в 1696 году, в Фретеле, в графстве Кинкардинском, был увлечен в заговор братом, сражался и ранен в шерифсмюйрской битве, и бежал во Францию, где учился математике у Мопертюи, и был приглашаем в русскую службу Петром Великим, в 1717 году. Отсюда переехал он в Испанию, служил там; при начале царствования Императрицы Анны отправился в Россию, с Герцогом де-Лирия, вступил в русскую службу и прославился, как отличный и храбрый генерал: он был во всех походах с Минихом в Польше и Турции, отличился особенно под Очаковым, командовал русскими войсками, возвращавшимися с Рейна, после Ахенского Мира, храбро сражался в Финляндии, вместе с Ласси, действовал на море против Шведов, и начальствовал над русским корпусом, который был отправлен в Швецию, и способствовал там прекращению мятежей и избранию Короля Адольфа Фридриха. Заслуги его награждены были общим уважением, чином генерал-аншефа, орденами Св. Андрея и Св. Александра. Но вражда Бестужева заставила Кейта просить отставки, и уволенный в 1747 году, он принят был в прусскую службу фельдмаршалом, вскоре пpиобрел дружбу Фридриха Великого, перезвал в Берлин брата своего, который получил от Фридриха место губернатора в Нефшателе, был прощен по его ходатайству, и приобрел все наследные имения в Шотландии, но не мог расстаться с Фридрихом. Он и брат его были в числе немногих, самых близких и искренних друзей Короля. Открылась Семилетняя Война, и Иаков Кейт начал первый поход Пруссаков в Саксонию, участвовал в битве при Ловозице, взятии лагеря при Пирне, осаде Праги, битве Коллинской, битве Цорндорфской, начальствовал при осаде Ольмюца. Когда Фридрих решился дать битву Гохкирхенскую, Кейт жестоко спорил с Королем, предвещал потерю сражения и умолял отступить. «Si les ennemis nous laissent en repos ici, ils meritent d'etre pendu!» — вскричал наконец Кейт. «Soyez sur, — отвечал Фридрих, усмехаясь, — qu'ils auront plus peur de nous que de la potence». Предвещание Кейта сбылось. Ночью Лаудон напал на Пруссаков, отбил всю их артиллерию. Началась несчастная битва, где Пруссаки изумили своею храбростью, а Фридрих своею ретирадою, почитаемою образцом cтратегических дел. Кейт не щадил себя в битве, был жестоко ранен, не вышел из сражения, и пораженный снова пулею в грудь, умер смертию героя на поле битвы, 62 лет от рождения. Обнаженное и обезображенное тело его было узнано Дауном, Ласси и другими австрийскими генералами; они со слезами и со всею воинскою почестью похоронили храброго Кейта в гохкирхенской церкви, где один из потомков его, бывший послом в Вене, поставил ему памятник, в 1776 году. Фридрих был неутешен о потере друга своего, воздвиг монумент ему на Берлинской Площади, подле монументов Шверина, Винтерфельда, Зейдлица, и продолжил нежную дружбу к брату Иакова Георгу, любезному и добродетельному старцу, другу Ж. Ж. Руссо, Чатама, Юма; каждый день Лорд Маршал обязан был обедать с Фридрихом. Он тихо скончался в 1778 году. Фридрих скорбел об нем, как о лучшем друге своем, после смерти Иакова Кейта.

Любопытная переписка И. Кейта с братом была доныне неизвестна. Она хранится у наследника Кейтов, адмирала Фламинга, и часть ее сообщена была г-жею Кейт (урожденною Графинею Флао) Лорду Доверу, который поместил отрывки ее в своей Истории Фридриха II, изд. в Англии в 1830 г., откуда мы переводим их. Слог писем Кейта, писанных на биваках, тяжел и груб. Он изъявляет негодование на Русских, хотя и отдает справедливость старым своим товарищам, нашим солдатам, за их храбрость. Мы, по возможности, не переменили ни одного слова, ибо думаем, что представляя факты исторические, надобно поставить обязанностью верность и точность, предоставляя истории решать правильность и неправильность их. Н. П.)

I

Потсдам, октября 23, 1748 г.

Едва только перебрался я на корабль в Рижском Заливе, как и писал к тебе, мой милый брат, желая вывесть тебя из беспокойства на мой счет. Но мне некогда было тогда отдать тебе подробный отчет обо всем, что [167] случилось со мною после отъезда твоего из Митавы. Теперь, когда так счастливо мне есть на то досуг, я расскажу, сколько припомню, отчетистее обо всех сплетнях, какими обременила меня неприязнь Бестужева. После отказа тебе, ты знаешь, я твердо решился оставить русскую службу, но как тогда была пора военных экзерциций, которые всегда продолжаются в России до 15-го октября, я отсрочил просьбу мою до зимы, а в начале ее услышал я, что корпус войск, довольно значительный, непременно пойдет во Фландрию или на Рейн, в первых месяцах следующего года.

Командуя тогда войсками в Ливонии, единственными, которые могли быть употреблены в сей экспедиции, я не сомневался, что начальство над ними будет вверено мне, не предполагал, чтобы у меня отняли мою дивизию и передали ее другому, когда ей надобно было итти в дело, и еще более утвердило меня в сей мысли то, что учреждая зимние квартиры, Фельдмаршал Ласси предложил Военной Коллегии отправить меня в Ревель, для начальства над тою частью войска, которая должна была итти в Эстляндию, когда он хотел принять команду над остававшимися в Ливонии, но я получил приказ не оставлять Риги. Это утвердило меня в первом моем мнении, но отказ Коллегии имел целью только сильнейшее оскорбление — заставить меня лично передать мою дивизию Князю Репнину. [168]

В декабре Фельдмаршал Ласси был потребован в Петербург, и слух о походе сделался публичным. Меня поздравляли многие из особ, бывших тогда в столице, а также и все офицеры армии. Ты легко поверишь, что я не принимал поздравлений: я был уверен, что приятель мой Бестужев всею своею властью воспротивится моему назначению, а также и Милорд Гиндфорд, которого уже подозревал я в оказании мне частно разных недобрых услуг, и в чем совершенно потом я удостоверился, ибо он старался уверить Фельдмаршала Ласси, будто я худо говорил об нем. Я написал некоторым из друзей моих при Дворе, желая узнать, кому вверяют начальство, и мне отвечали, что назначен Князь Репнин. Хотя я знал его за хорошего офицера, но между тем он был гофмейстером при Великом Князе и начальником артиллерии, занимая два места, требовавшие присутствия его в столице, и зная притом, что он был не в ладах с Бестужевым, едва мог я поверить сей новости. Последняя причина, конечно, была виною его назначения: Канцлера заботило то, что у Великого Князя находился человек не вполне ему преданный, и как он имел в виду некоторого (Ichoglokof), человека, без сомнения, самого пустейшего в государстве, то и хотел удалить Репнина.

Едва только уведомился я обо всем, около конца января, то подал просьбу об отставке, и в то же время написал к Бестужеву, что как он уверял меня в письме своем, где отказывал тебе в позволении жить в России, что если [169] представится только случай, он употребит весь кредит свой в мою пользу, то и уверен я, что теперь случай представился ему самый благоприятный, ибо дело шло о даче мне отставки.

Он прислал мне длинный ответ, с которого пошлю я тебе список, когда возвращусь в Берлин; в ответ уверял он меня, что не от него произошло, что ты не был принят в России; что если бы ты захотел помириться с Английским Королем, Императрица охотно поддержала бы тебя у Короля, и что впрочем она весьма была бы рада, не только видеть тебя в своем государстве, но даже и в своей службе. Потом говорил он, что если Репнин будет командовать союзными войсками, то потому только, что мое присутствие необходимо в Poccии, где во мне имели большую надобность для защиты границ от неспокойного неприятеля. А надобно тебе знать, что «для защиты от беспокойного неприятеля» у меня оставалось только три полка пехотных, да несколько жалких драгунов! Он присовокупил, что я требую моей отставки слишком поздно, ибо войско уже приведено в движение, и следственно, кампания началась, но что если я буду настоять в моем решении до будущих зимних квартир, конечно, получу тогда мое увольнение. После сего напомнил он мне, что более всякого другого вознагражден я за оказанные мною услуги, и что если я захочу остаться, то могу надеяться повышения, наград, и проч. Я пошлю тебе также и мой ответ ему, состоявший в том, что я решаюсь остаться до зимы, ибо он находит, что я слишком поздно изъявил мое требование и что, действительно, есть постановление, по которому офицеры должны просить себе отставки до 1-го января, а мое прошение было от 30-го сего месяца, но что я решительно надеюсь получить мою отставку, когда наступит вышеизъясненное для нее время. Бестужев отвечал мне, что ему весьма жаль, что дружеские советы его не произвели своего действия, и как дело не относится к его [170] департаменту, то и должен я впредь относиться об нем в Военную Коллегию.

Через несколько времени потом передал я Репнину пехоту, исключая три полка, с которыми должен был остаться, также часть конницы, но и тут нашли, что у меня остается слишком много войска, и потому получил я другой приказ: передать всю мою конницу Генерал-Лейтенанту Ливену, и быть командиром только двух полков земской милиции, почему и надел я белый мундир; и в двух полках заключалась вся моя генерал-аншефская дивизия. Между тем, не получая ответа Военной Коллегии, писал я, в конце мая, Генералу Апраксину, желая узнать, должен ли я действительно продолжить службу мою до зимы, ибо в противном случае распоряжусь я моим экипажем, содержание которого мне стоит весьма дорого, на что он отвечал, что Императрица разрешила мне мою отставку, и он пришлет ее мне, сколько можно не замедлив.

В то время один из друзей моих написал мне из Петербурга, что отставка моя готова, но что я не могу однако ж ее получить, не подписавши какой-то бумаги, содержание которой было ему неизвестно, но что ему за достоверное ведомо, что если я откажусь бумагу подписать, то велено арестовать меня. Ты знаешь, что это значит. Через несколько дней потом написал мне друг мой другое письмо, которым уведомил, что отставка моя послана к фельдмаршалу, с подпискою, что я никогда не буду служить, ни прямо, ни косвенно, против России, и что если я откажу в сей подписке, фельдмаршал немедленно арестует меня. Когда читал я письмо, приехал ко мне адъютант, с требованием явиться к фельдмаршалу. Я нашел его бедного в величайшем смущении; у него были генерал-аудитор и еще кто-то, как будто свидетели. Он сказал мне, что вот отставка моя лежит у него на столе, но что ему приказано от Военной Коллегии не отдавать мне ее, пока не подпишу я другой бумаги. Я попросил, чтобы мне то и другое прочитали. Тут были просто: указ об моей отставке, в обыкновенной форме, подписанный Императрицею 1-го Июля; притом приказ Военной Коллегии от 4-го, исключавший меня из службы, с извещением [171] коммиссариятскому и провиантскому управлениям, о прекращении мне выдачи жалованья и фуража.

Когда прочитали мне обе бумаги, я сказал фельдмаршалу, что очевидно я не состою уже более в русской службе, по указу Императрицы и по приказу Коллегии; что не могу я после сего понять, под каким предлогом предписывают еще законы мне, подданному великобританскому, который может служить когда и где ему угодно? На что фельдмаршал отвечал, прося меня размыслить о деле. Я возразил, что такая подписка для меня позорна, но фельдмаршал возразил, что если бы и так, то вина падает не на меня, а на других. Совсем не имея желания прогуляться в Сибирь, я пожелал, чтобы мне прочли несчастную бумагу. Она содержала в себе обязательство никогда не служить, ни прямо, ни косвенно, против России, с тем, что если я когда либо нарушу такое обещание, то подвергаю себя суду по русским военным законам. После прочтения сказал я генерал-аудитору, что готов подписать бумагу немедленно, ибо очень хорошо знаю упомянутые в ней военные законы, и уверен, что нет в них такого, который воспрещал бы Англичанину, независимому, как я теперь, служить, где он заблагоразсудит. Потом подписал я бумагу, и отдавая ее генерал-аудитору, сказал ему, что если я решусь служить против России, и меня возьмут живого, то согласен, чтобы постановили новый закон для моего осуждения. Признаюсь, мне было после досадно, что я так говорил, и приметил я, что и фельдмаршалу были слова мои также очень досадны. Я был уверен, что генерал-аудитор тотчас напишет Апраксину, а тот извлечет из слов моих последствия, может быть, опасные для меня. Имея у себя указ об отставке и паспорт, решился я предупредить зло, и найдя корабль английский, готовый к отплытию, взял на нем место для отбытия в Англию, не смея уже отправиться сухим путем, из опасения, что меня остановят в Курляндии.

Таким образим оставил я Россию, но в Зунде встретило меня досадное препятствие: девятнадцать дней дул противный, бурный ветер, чему я впрочем был рад, ибо я ухватился за сей предлог и оставил корабль, говоря, что остаток перезда довершу я сухим путем, через Голландию. В Копенгагене осыпали меня вопросами, стараясь [172] увериться, точно ли отправляюсь я в Англию. Герцог Зондерсбургский предлагал мне вступить в датскую службу. Но едва поставил я ногу на берег, как уже и писал Прусскому Королю, предлагая ему мои услуги, и вскоре потом отправился в Гамбург, где получил от Короля ответ самый лестный, после коего прямо поехал в Берлин. Через два дня после прибытия моего в cию столицу, Король наименовал меня фельдмаршалом Прусского Войска. Барон Майдефельд уведомил уже меня, что я буду получать по 8 000 талеров в год, с которыми могу здесь жить гораздо лучше, нежели получая по 12 000 в России, ибо там безмерный экипаж генеральский поглощает все жалованье генерала. Действительно нахожу я, что жалованья здешнего для меня одного даже слишком много. Думаю о том, с каким наслаждением поделился бы я им с тобою, мой милый брат! Королю совсем не было бы это неприятно, и напротив, Граф Ротембург, почти так же, как и я нетерпеливый видеть тебя, напишет тебе о сем деле немедленно и подробно.

Теперь удостоен я чести, или лучше сказать, наслаждения быть с Королем в Потсдаме, куда приказал он мне явиться, через два дня после пожалования меня в фельдмаршалы. Я удостоен чести обедать и ужинать с ним, почти каждый день. Он умен так, что я довольно и сказать тебе не могу; говорит он основательно и ученым образом о предметах всякого рода, и я грубо ошибаюсь, может быть, но думаю, что после опыта в четырех кампаниях, он лучший офицер в своей армии. Около него много людей, с которыми живет он в дружеской откровенности, но фаворита у него нет; со всеми окружающими его обходится он с вежливостью, ему врожденною. Ты скажешь, что сблизившись с Королем только четыре дня тому, я слишком скоро беру на себя суждение об его характере, но ты можешь быть уверен в том, что я тебе говорю. Со временем узнаю я об нем все, что он захочет мне дозволить узнать, ибо все министры его не знают об нем ничего более. Прощай, мой милый брат! Каждую неделю будешь ты получать от меня письма, только не такие длинные. [173]

II.

Мерзебург, 9 ноября 1757 г.

(После Росбахской битвы, бывшей 5-го ноября)

Зная, мой милый брат, что Вейдманн писал тебе на другой день после сражения, и что ты уже знаешь, что я жив и здоров, думаю, ты простишь мне, если я замедлил моим письмом. Мы почтили последнее наше дело именем сражения, хотя в действительности оно было разбитие, а не битва. Неприятель хотел нас аттаковать, но мы предупредили его. Быстротою наших движений захватили мы его во фланг, когда он был еще на походе. Конница его выдержала первый натиск, но вскоре была сбита. Пехота неприятельская исполнила свое дело весьма плохо; она опрометью побежала после трех или четырех залпов наших в ее фланг. И право, это были только бегство и преследование, продолжавшиеся до самого наступления ночи. Можешь судить после сего, что потеря наша была невелика. С нашей стороны человек сто убито, да 235 ранено. Неприятель потерял, повидимому, до тысячи человек убитыми, но мы взяли, по крайней мере, 4 000 в плен, и если бы не ночь поблагоприятствовала неприятелю, то вся его армия была бы уничтожена, ибо мы гнали ее от Мерзебурга до Унструтта, где один только мост, по которому неприятель дефилировал всю ночь, ища безопасности на другом берегу реки. Мы набрали больше 60 пушек, множество штандартов и знамен; генералов, герцогов, маркизов и графов забрано порядочное количество. Особенно много взято Швейцаров, которые, кажется, не столь легки на бегу, как Французы. Такова-то вообще была наша битва. Прочитав печатные реляции, я отмечу в них выдумки с обеих сторои, и доставлю тебе достоверное описание, но только для тебя и для нашего доброго канцлера, потому что публике правды не говорят. Принц Генрих ранен в плечо из огнестрельного оружия, но кости у него не изломали, и опасности никакой нет. Уверяю тебя, что всей семье королевской недолго прийдется жить, если война еще немного продолжится, потому что все они слишком не жалеют себя. Король находился на таком месте, где более было опасности, нежели на местах, занятых [174] которым либо из его генералов. На ceй раз он счастливо отделался, но ведь не всегда так будет, и легко может случиться бедствие, о котором одна мысль заставляет меня трепетать. Прощай, мой милый брат! Мое здоровье хорошо, не смотря на изнурение сил.

III.

Хемниц, 5 декабря, 1757 г.

Только что нынешним утром воротился я из прогулки моей в Богемию. Моя кампания была коротка, но я весьма ею доволен, потому что выполнил все, что предполагалось: уничтожил много больших неприятельских магазинов, и отвлек на себя неприятельский корпус, в 14, или 16 000, что избавило Короля, и дало ему средства для исполнения предприятий его в Силезии. Могу по правде сказать, что моя кампания была девственная, ибо с моей стороны не пролито ни одной капли крови, да и с неприятельской пролито ее мало. Но в Праге все ужасно перепугались, так, что когда переходил я через Эгр при Будине, жители оставляли город. Поход мой был чрезвычайно быстр. Я вышел из-за Мерзебурга 17-го прошедшего месяца, только за четыре мили не доходил до стен Праги, и вот уже я и воротился. Могу уверить тебя также, что и войско изнурилось не более того, как будто сделало небольшую прогулку с зимних квартир.

IV.

Хемниц, декабря 16, 1757 г.

(После победы при Лиссе, 5-го декабря)

Мы даем здесь битвы, мой милый брат, как в других местах дают оперы. В последнем месяце было у [175] нас три сражения; мы потеряли одно, а выиграли два, но последнее, кажется, было решительно в нашу пользу. Могу сказать тебе, что по всем виденным мною известиям, потеря неприятеля была весьма велика. Пушки, обозы — все забрано. Людьми — убитыми, пленными, бежавшими, он должен потерять, по меньшей мере, 20 000. Кроме того заперлись в Бреславле девять баталионов, и свезено туда много раненых, которые, кажется, не ускользнут от нас. Между ими находится Луккези, раненый в первой битве, потерянной Принцем Бевернским, но она не была однако ж слишком гибельна для нас, потому что число убитых и раненых с нашей стороны не превзошло 1 800 человек. Генерал Цитен преследует еще Австрийцев, и уведомил Короля, что нашел большую часть тяжелой неприятельской артиллерии подле Стрелена и захватил ее. Мы не знаем еще, принадлежала ль она их сражавшейся армии, или она та, которую употреблял неприятель при осаде Швейдница. Словом: победа наша полная, и стоит нам, как говорят, не более 4 000 человек.

V.

Лагерь под Ольмюцом, мая 28, 1758 г.

Мы открыли траншеи под Ольмюцом прошедшею ночью, в 1 500 шагах от крепости, не потеряв ни одного человека. Губернатор только днем заметил, что мы успели сделать, но мы были уже прикрыты нашими работами. Сегодня почти все утро стрелял он в нас, только слабо, и почти из одних только мелких пушек. Если он не усилит своего огня, то думаю, через три дня начну я громить крепость из 24 больших пушек и 16 мортир. Когда все пойдет благополучно, надеюсь вскоре утушить большую часть его огня, ибо имея перед неприятелем выгоды местоположения, мы видим внутренность большей части его укреплений. С своей стороны, он не щадит себя. С крышки дома, где я живу, заметили мы, что он открывает баттарею направо от нас, на островке, [176] который ты видишь с другой стороны реки, на прилагаемом плане. Следовательно, и нам надобно будет противопоставить ему также баттарею. Прощай, мой милый брат!

VI.

Лагерь под Ольмюцом, 14 июня, 1758 г.

Я получил письмо твое, мой милый брат, от 4-го мая, и показал его Королю, который был очень доволен тем, что ты пишешь касательно Бернского Кантона. Взятие Швейдница происходило не совсем так, как описывают в реляциях: не было ни брешей, ни разрушения стены, но мы узнали от дезертера, что солдаты, находящиеся в одной из крепостей (фортов), все сидят в казематах, по причине бомб, которыми мы их осыпаем. В следствие сего решились мы перелезть в крепость через стену, что и исполнили без сопротивления. Мы захватили потом вход в казематы, и все, кто там был, принуждены были сдаться. Овладение крепостью заставило город, вся защита коего заключается в окружающих его крепостцах, капитулировать. Кроме оставленных нами здесь прежде, мы нашли еще 51 австрийских пушек. Желал бы также уведомить тебя о взятии Ольмюца, но Барон Маршаль, в нем начальствующий, не позволяет мне торопиться уведомлением. Он храбрый старик, лет 76, искусный и опытный в войне такого рода; сидит себе в своей превосходной крепости, снабженный всем, что ему надобно, и у него притом в распоряжении все пушки и вся аммуниция, назначенные для осады Нейссы, припасов изобилие, и еще на подмогу старый инженер, по имени Рошепин, который чудесно пособляет ему защищаться. Гарнизон состоит из 18 баталионов и трех эскадронов драгунских, но в числе войск много рекрутов. Для опасных дел, как я заметил, комендант всего больше полагается на шесть венгерских, находящихся у него баталионов, ибо в трех сделанных им вылазках, мы почти только и видели Венгерцев; в последней подкрепил он их доброю [177] порциею aqua magnanimitatis (воды мужества), как называл Ласси солдатский крепительный напиток; все солдаты были пьянехоньки и в таком состоянии отчаянно бросались на наши баттареи, загвоздили шесть пушек, три мортиры, но только так плохо, что через четыре часа потом орудия годились в дело попрежнему; наши положили из них на месте сто человек и пятерых офицеров штыками, захватив кроме того офицера и 47 солдат в плен. Дезертеры уверяют, что считая раненых, потеряли они всего до 300 из 1 200, выходивших из крепости. После сего, вот уже три дня неприятели не отваживаются на новую попытку. Не говорю тебе ничего ни о Принце Генрихе, ни о Принце Фердинанде Брауншвейгском, потому что они ближе к тебе, нежели к нам; все, что мы знаем об них, состоит в том, что тот и другой двигают войсками, стараясь исполнить планы, предположенные ими обще с Королем. Весьма обязан тебе за все славные вещи, какие ты мне присылаешь, а в обмен могу послать тебе только планы; из ольмюцкого плана увидишь ты, как далеко дошли мы в работах. Вейдманн не послал тебе швейдницкого плана, почему я просил Бальби списать мне его, и пошлю тебе в следующем письме. Мой привет девице Эмете. Ты ничего не говоришь мне об Ибрагиме и Степане, а мне хотелось бы знать, с тобой ли они еще и каковы они. Кажется, я уже говорил тебе, что Мочо (Motscho) не был со мною в Росбахском деле: он сделался тогда болен лихорадкою, и остался в Лейпциге. Я очень люблю его, и он мне чрезвычайно предан; стареясь он становится более положительным.

Король, прикрывая нашу осаду, вчера осматривал наши линии, и в него выстрелили раз сотню или две из пушек. Генерал-Лейтенант Фуке был оконтужен подле него в ногу, двенадцати фунтовым ядром, но рана не опасна. Королю, как я заметил, приятно будет от времени до времени получать твои письма; ты можешь пересылать их вместе с моими. Прощай, мой милый брат! Рецепт швейцарского офицера против опасностей, заставил от души смеяться меня и Короля. Фермор и Броун не отозваны. Ты хорошо знаешь нынешних русских генералов, и согласишься, что они не слишком гонятся за начальством над войсками, когда надобно готовиться к [178] выдержке решительных ударов, а потому вероятно, что при воиске останутся старые начальники.

VII.

Кенигсгретц; 14 июля 1758 г.

Из журналов, вероятно, ты уже знаешь, что мы сняли осаду Ольмюца, но, как я уверен, что повествование о сем событии обременено ложными подробностями, то и расскажу тебе все дело с известною тебе моею правдивостью и точностью. Надобно начать признанием в том, что мы далеко не имели верного понятия о силе крепости и ее гарнизона, и что следовательно, мы не могли привезти с собою достаточно аммуниции для взятия ее, что и принудило потом Короля отправить из Силезии большой обоз, под прикрытием 8-ми баталионов пехоты и около 1 200 человек конницы. Неприятель, видя, что все зависело от прибытия сего обоза, и находясь в собственной своей земле, уведомляемый о каждом малейшем нашем движении, собрал множество отрядов, уже расположенным прежде того в горах, сзади нас, в намерении отрезать наши сообщения с Силезиею. Приняв такие меры, неприятели напали на приближавшийся оттуда обоз, 27-го Июня, но были отбиты, с потерею от двух до трех сот человек.

Только что узнал я о том, как послал Генерал-Лейтенанта Цитена, с пятью баталионами (правду сказать, не очень сильными) гренадер и тремя эскадронами конницы и гусар, на встречу обозу, бывшему от нас уже только в трех милях. На другой день, 28-го, неприятель возобновил свои нападения, с теми же, что дрались накануне войсками, и пока Цитен был занят отбоем его от головы и хвоста обозного, потому что аттака была вдруг на двух пунктах, Генерал Сент-Иньон прибыл с 4 000 гренадеров и 3 000 драгунов, и ударил на средину, так, что наши войска и обоз были разрезаны на две части, из коих одна укрылась в наш лагерь, а другая была уничтожена. Цитен, остававшийся назади, [179] принужден был отступить в Троппау, с остатками прикрытия, какое успели собрать. Легко понять, что потерявши нашу запасную аммуницию, нам нечего было делать другого, кроме того, что снять осаду, что мы и исполнили 2-го июля. Я принужден был оставить пушку и пять мортир — единственные трофеи, какими завладел неприятель, ибо я увез с собою даже всех больных и раненых, за исключением 22-х умиравших.

Едва только сняли мы осаду, Король решился оставить Моравию, видя, что все местные запасы, для людей и для лошадей, были истреблены в два, проведенные нами там месяца. Он решился итти в Богемию, где надеялся сыскать новые пособия; мы перешли сюда без всякого сопротивления со стороны неприятелей, исключая только то, что третьего дня Лаудон и Сент-Иньон, с 10 000 корпусом, вздумали напасть на войсковой обоз, находившийся под моим начальством. Вместо успеха, они оставили нам до 500 драгунов убитыми и пленными, и захватили только четыре или пять телег с мукою. Мое здоровье сильно ослабевает с самого апреля; лихорадка терзает меня, но я не могу тебе сказать, какого рода моя лихорадка, потому что в ней нет ничего правильного. Подагра требует у нее также своего участия, и на некоторое время засела было она у меня в правой ноге, а потом перешла в тело далее и жестоко мучила меня. Мне уж очень надобно бы отдохнуть, но наше положение не позволяет мне надеяться хоть на какое нибудь время для отдыха. Надобно продолжать влачить жизнь как нибудь. Прощай, мой милый брат! Постараюсь передавать тебе известия о себе, как можно чаще.

VIII.

Гохкирхен, близ Лобау, 12 октября, 1758 г.

(Накануне несчастной Гохкирхенской битвы и смерти Кейта)

Два дня тому получил я два письма твои, милый брат мой, одно от 10-го августа, другое от 10-го сентября. К одному было приложено письмо к Королю, которое [180] немедленно я и передал ему. Из журналов ты видишь, что Русские продолжают приписывать себе победу в последней битве (Цорндорфской). От всего сердца желаю им другой подобной победы, потому, что ты можешь быть уверен, что Цорндорф стоит им, по крайней мере, 25 000 человек. Должно отдать впрочем Русским справедливость: они дрались славно, особливо храбро сражалась их пехота; она привела в большое замешательство правое крыло Короля, и была причиною, что победа наша не сделалась решительною. Но если они выиграли битву, для чего же так мало ею воспользовались? Для чего, вместо того, чтобы итти вперед, они отступили за Штаргард, хотя Король принужден был свести сюда все войска, какие только мог взять с собою, да, правду сказать, и пора было так поступить, ибо Принца Генриха начали сильно стеснять две армии, Дауна и Принца Цвейбрикского. Теперь его положение лучше, ибо Король принудил Маршала Дауна оставить позицию при Столпе, и следовательно, сообщение с Эльбою, и отступить к Циттау, куда преследовали мы его шаг за шагом, но не имели случая схватиться с ним. Он постоянно держится теперь в горах, и располагается на местах столь неприступных, что верх безразсудства было бы аттаковать его там, и только скрытными маршами можно его заставлять выходить из его позиций. Маневром такого рода перевернули мы его правый фланг, и принудили его оставить лагерь при Столпе. Теперь чорт занес его на вершину гор близ Лобау, и нам надобно выдумать еще какое нибудь средство выбить его оттуда, а не то он там останется, пока снега его оттуда не сгонят. Правда, что в сем случае нам будет все так не худо, ибо мы стоим теперь так, что он ничего не может получить из Саксонии, и принужден доставлять себе все из Богемии, находящейся у него сзади. Явно видимо, что он не намерен давать битвы, но хочет просуществовать сколько можно долее на счет Саксонии, сберегая себе таким образом Богемию для зимних квартир. С нашей стороны, мы стараемся препятствовать ему фуражировать в Саксонии, потому что предполагаем сами зимовать в сей стране: вот тебе и тайна остальной нашей кампании сего года, которая, по всем видимостям, не может быть продолжительна, потому что становится [181] уж очень холодно, как будто в декабре, по причине близости гор, откуда, сказать мимоходом, едва ли возможно вызвать этого ужасного человека, не смотря на все то, что он там должен терпеть. Действительно, мы хорошо видим из дезертировки, что он должен переносить многое, ибо в одну ночь перешло к нам полтораста человек из его армии, и не проходит дня, чтобы не переходило по 30, по 40. Свидетельствуй мой привет милому нашему канцлеру. Я так же горячо желаю мира, как он может его желать, ибо у меня нет уже здоровья, способного переносить тягости войны, особливо такой, какую мы должны теперь вести, против стольких неприятелей, принужденные рыскать каждую кампанию от одного края Германии на другой.

Текст воспроизведен по изданию: Письма фельдмаршала Кейта // Русский вестник, Том 2. 1841

© текст - ??. 1841
© сетевая версия - Thietmar. 2016
© OCR - Strori. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1841