ИСТОРИЯ ПАТРИОТИЧЕСКОГО БЕРЛИНСКОГО КУПЦА,

И. Е. ГОЧКОВСКОГО,

GESCHICHTE EINES PATRIOTISCHEN KAUFMANNS AUS BERLIN; NAMENS I. E. GOTZKOFSKY, VON IHM SELBST GESCHRIEBEN

ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА РУССКИМИ ВОЙСКАМИ.

Из Записок Гочковского.

Geschichte eines patriotischen Kaufmanns aus Berlin, Namens I. E. Gotzkofsky, von ihm selbst geschrieben, Augsburg. 1789. Малая 8-ка, 154 стр. ¹.

На эту редкую книжечку указал нам, в 1858 году, в бытность нашу в Берлине, известный Немецкий писатель Фарнгаген-фон-Энзе, как на содержащую в себе сведения о занятии Берлина Русскими войсками в 1760 году, и тогда же сообщил, что автор ее, Гочковский, был Еврей. Фарнгаген мог знать о происхождении Гочковского от покойной знаменитой супруги своей, Еврейки Рахили Левин, которая некогда собирала у себя в доме ученое и литературное общество Берлина, у которой (1837–1839) бывали наши Грановский, Катков ², Станкевич, Фролов и другие Русские люди. Сам же Гочковский (род. 1710) называет себя Польским дворянином.

По бедности занявшись торговлею галантерейными товарами, Гочковский расторговался. Он издавна был известен Прусскому королевскому дому и самому Фридриху ІІ-му, который покровительствовал его фабрикам, бархатной и шелковой. Через Гочковского выписывались картины для Потсдамского дворца.

После Цорндорфской баталии, т. е. в 1758 году, Гочковский оказал какие-то услуги находившемуся в Берлине пленному бригадиру Сиверсу, и тот впоследствии не позабыл про них. Год спустя, Пруссаки потерпели от нас такое поражение, что король их, по собственному его свидетельству (в известных его Записках), [14] помышлял о самоубийстве. Он послал гонца в Берлин с приказом, чтобы знатные и богатые жители поскорее уезжали, так как он не в силах предупредить нашествие неприятеля. По поручению Берлинского магистрата Гочковский ездил к королю узнать о дальнейших его распоряжениях по поводу переменившихся обстоятельств. Фридрих находился в деревушке Рейтвене, близ Лебуса. Кругом его лагеря гарцовали Русские гусары и казаки. Гусарский офицер Притвиц помог проворному фабриканту добраться до короля, который обнадежил его в безопасности Берлина.

Но в 1760 г., 3 Октября н. ст., значительный Русский отряд, под начальством гр. Тотлебена, начал обстреливать Прусскую столицу, которая не сдавалась, в надежде на приход принца Виртембергского ³. Гочковский и другие Берлинские граждане готовили продовольствие ожидаемым спасителям; но в ночь с 7-го на 8-е Октября Виртембергский принц, будучи не в силах противостоять Русским (к которым на подмогу пришли Австрийцы под начальством генерала Ласси), прошел через Берлин мимо и направился к Магдебургу.

Приводим рассказ Гочковского.

«8 Октября 1760 г., в 2 часа утра, меня позвали в Берлинскую Городскую Думу, где собралась и находилась в крайнем отчаянии большая часть членов магистрата. Мне сообщили горестную весть об отступлении наших войск и о беззащитном состоянии города. Ничего не оставалось делать как постараться по возможности избегнуть бедствия посредством покорности и уговора с неприятелем. Затем возник вопрос, кому отдать город, Русским или Австрийцам. Спросили моего мнения, и я сказал, что по моему гораздо лучше договориться с Русскими, нежели с Австрийцами; что Австрийцы – настоящее враги, а Русские только помогают им; что они прежде подошли к городу и требовали формально сдачи; что, как слышно, числом они превосходят Австрийцев, которые, будучи отъявленнмми врагами, поступят с городом гораздо жесточе. Русских, а с этими можно лучше договориться. Это мнение было уважено. К нему присоединился и губернатор, ген.-лейтенант фон-Рохов, и таким образом гарнизон сдался Русским.

В 5 часов того же утра опять позвали меня в Думу. Русский генерал Тотлебен потребовал, чтобы члены магистрата и купечества явились к Котбусским воротам, и для этого выбрали меня с некоторыми другими лицами. [15]

Город ничего не знал о том что происходило ночью. Обыватели преспокойно спали и вероятно не помышляли о беде, которая витала над их головами. Про отступление наших войск никому не было известно; знали, что они перед городом и тем себя обнадеживали.

Легко понять, что наша депутация направлялась к указанному месту в страхе и неизвестности о том, как предотвратится грозившая опасность. Мы прибыли как раз вовремя, ибо Русские готовы были вступить в город, и мы едва поспели поместиться у приворотного писаря.

Офицер, ехавший во главе полка, вступил в ворота, спросил нас, кто мы такие и, услышав, что мы выборные от Думы и купечества и что нам велено сюда явиться, сказал: Тут ли купец Гочковский? Едва опомнившись от удивления, выступил я вперед, назвал себя и с вежливою смелостью обратился к офицеру: что ему угодно?

– Я должен,– отвечал он,– передать вам поклон от бывшего бригадира, ныне генерала, Сиверса. Он просил меня, чтобы я, по возможности, был вам полезен. Меня зовут Бахман. Я назначен комендантом города во время нашего здесь пребывания. Если в чем я могу быть вам нужен, скажите.

Я исполнился несказанной радостью и тогда же положил себе воспользоваться этим случаем не для одного себя, но и для моих сограждан, объятых смертным страхом.

Я поспешил в город, рассказал о происшедшем со мною и старался всех ободрить и утешить.

Граф Тотлебен потребовал от города страшной суммы в 4 миллиона государственных талеров старого чекана. Городской голова Кирхейзен пришел в совершенное отчаяние и от страха почти лишился языка. Нашествие Австрийцев в Ноябре 1757 г. стало городу всего в 2 миллиона талеров, и сбор этих денег причинил тогда великую тревсгу и несказанный затруднения. А теперь откуда было взять вдвое больше? Русские генералы подумали, что голова притворяется, либо пьян, и в негодовании приказывали отвести его на гауптвахту. Оно так бы и случилось; но я с клятвою удостоверид Русского коменданта, что городской голова уже несколько лет страдает припадками головокружения.

И так неприятель овладел городом, без всякого договора и немедленно потребовал продовольствия для войска. Никто не знал как быть. Вторгнувшиеся войска тотчас очистили магазин главного комиссара Штейна, заготовленный им для снабжения королевской [16] армии и тем причинили ему 57583 талера убытку, и он потом никогда не получил за то ни гроша. Это продолжалось до 5 часов по полудни.

Русский комендант, как выше сказано, был мне приятелем; но главный начальник генерал Тотлебен не знал меня. Поэтому я постарался проведать, кто и каков был его адъютанта и где он поместился. Имя его Бринк. Он служил капитаном в Русской армии. Сам граф Тотлебен расположился в дом Виндента на Братской улице (Bruederstrasse), а Бринку отвел помещение насупротив, в доме Паля. Я настоятельно упросил коменданта Бахмана, чтобы этого капитана Бринка перевели на житье ко мне и так долго приставал к самому коменданту, что он согласился переехать в мой дом. Я постарался снискать его дружбу и воспользоваться ею для общего блага. Чего я ни придумывал в его удовольствие! Вскоре я убедился, что именно он нам нужен, что он был, так сказать, правая рука графа Тотлебена. Из верного источника дошло до меня, что Русский полный генерал, граф Фермор, приказывал графу Тотлебену взыскать с Берлина 4 миллиона, не причиняя городу особых насилий. Поэтому я начал всячески убеждать господина Бринка в том, что Берлин не в состоянии уплатить столь неумеренные деньги и убедительнейше просил, чтобы он склонил графа Тотлебена к пощаде. Нет сомнения, что просьба моя была доложена, так как, вслед за тем, магистрату велено снова явиться в 2 часа пополудни к Котбусским воротам, куда он и отправился из дома г-на Вангенгейма, где все утро дожидался, что граф Тотлебен туда приедет. У ворота снова не последовало никакого решения, хотя туда прибыли многие обыватели и на коленях просили сбавки. Граф Тотлебен оставался непреклонен. Между тем неприятельская армия находилась по большей части в самом городе. Солдаты ходили по всем улицам, из которых некоторые, можно сказать, кишели ими. Наступала грозная минута: между солдатами заходила речь о разграблении.

Посреди общей беды и смущения пошел я с капитаном Бринком к графу Тотлебену. С искреннею, сердечною и в тоже время правдивою горячностью представил я ему, что требования его нет возможности исполнить, что Русские имеют преувеличенное понятие о богатстве Берлинских купцов и в особенности менял-Евреев. Моими мольбами и плачем довел я графа Тотлебена до того, что он согласился получить вместо 40 бочек золота только 15 и кроме того 200 тысяч государственных талеров в пощадных деньгах (Douceurgeld), и не старого чекана, а тогдашнею ходячею серебряною [17] монетою или дукатами, считая по 4 талера в дукате ⁴. Немедленно я, можно сказать, полетел в Думу объяснить о том магистрату и купечеству. Тотчас военный советник и бургомистр Ридигер составил договор о сдаче города. Члены магистрата отправились к графу Тотлебену с этим договором, который и был проверен, подписан и разменен на обе стороны.

9 Октября последовало распоряжение о доставлении неприятельским войскам уговоренных 200 тысяч пощадных денег, дабы удовлетворить Австрийцев, которые иначе не соглашались уходить из города. Решено было весь окуп приносить ко мне в дом, где и происходил прием всех денег. Работы у меня, таким образом, прибыло вдвое. День и ночь неприятельские войска наполняли мое жилище, в котором и без того негде было повернуться от лиц, искавших себе убежища и от несметного множества чужой поклажи с вещами и деньгами. И по ночам не давали мне покою, так что все время, пока неприятели хозяйничали в городе, я не ложился в постель. Погода стояла самая дурная. Денно и ночно принужден я был ходить по улицам, удовлетворяя либо Русских и Австрийцев, требовавших то того, то другого, либо самих обывателей в их жалобах на Русских солдат, которые бесчинствовали вопреки строжайшим приказам графа Тотлебена. Благодаря моему доступу к графу Тотлебену, приказавшему, чтобы часовые пропускали меня во всякое время беспрепятственно, все в то время обращались ко мне, и я старался, по возможности и без отлагательства сделать угодное каждому. О всяком доходившем до меня своевольстве Русских солдат я немедленно доносил генералу, и тот приказывал тотчас же наказывать провинившегося. Вот чем объясняется отличное повеление Русского войска во время его здешнего пребывания.

10 Октября гр. Тотлебен, по приказанию ген. Фермора, должен был разорить, разграбить и сделать негодными к дальнейшему производству все находившиеся в Берлине королевские фабрики, а равно забрать все воинские запасы, находившиеся в общественных местах и, конечно, весьма значительные В списке фабрик, подлежавших опустошению, находилась также золотая и серебряная мануфактура.

Узнав о том еще накануне, я пошел к графу Тотлебену, сообщил ему эту горестную весть и клятвенно уверил его, что эта мануфактура только по имени своему королевская, но доходы ее не поступают в королевскую казну, а идут все на содержание Потсдамского сиротского дома и многих сотен бедных сирот. Я [18] должен был изложить письменно это заявление, подписать и подтвердить клятвенно; граф крикнул коменданта и приказал ему вычеркнуть обе эти фабрики из списка.

Только что ушел я домой, как до меня дошла весть о том что в упомянутой полученной от Фермора бумаге приказано посадить на гауптвахту обоих здешних газетчиков и на следующее утро прогнать их сквозь строй, к чему приготовления уже делались. Мне жаль было обоих несчастных людей. В 9 часов вечера я опять пошел к графу Тотлебену. Он уже ложился спать. Я извинился в частой моей докуке и боязливо завел речь о том, чтобы не позорить этих людей. Между прочим говорил я ему: «Подумайте и обсудите, ваше сиятельство. Ведь они вовсе не виноваты и не причастны в том, что появилось в газете и что так раздражает Русских. Газета зависит не от них только, но пропускается цензурою. Все мы люди, всегда подверженные ошибкам. Не век же продлится война? Теперь положение дел может скоро перемениться, и тогда, пожалуй, последует отместка за этот случай и за оскорбление того или другого подданного Русской Императрицы, столь же невинного, как и эти люди. Но не жестоко ли теперь так поступать с Русской стороны?». Граф Тотлебен внимательно глядел на меня и наконец возразил, что не в его власти уклониться от исполнения приказа, к которому нельзя применить никакой оговорки. «Ступайте домой. Ночью я подумаю и окончательное решение дам завтра утром». В 4 часа этого утра я уже был у графа Тотлебена, приветствовал его и спросил, не прилетал ли к нему добрый ангел и не шепнул ли о пощаде невинных арестантов? Он сказал, что газетчиков приведут к улице, где назначено прогонять их сквозь строй, и там будет им сделано только внушение, а от самого прогона они освобождаются. Так и вышло.

11-го Октября магистрата уведомил меня, что графом Тотлебеном приказано сносить на большую дворцовую площадь всякое без исключения находящееся в городе огнестрельное оружие, о чем дано знать к каждый дом. Никто не знал, по какому это поводу, и жители снова встревожились. Сдача оружия уже началась, когда я поспешил к графу Тотлебену и, спросив его скромно о причине такового распоряжения, представил, что большая часть граждан имеющих ружья и пистолеты, держит их только для своего удовольствия; что им горько будет это лишение, Русским же это оружие обратится лишь в тягость. Граф и этот раз сослался на приказание графа Фермора. «Но чтобы показать вам, продолжал он, как мне нравится ваше усердие ко благу города и ваших сограждан, я [19] велю, чтобы они принесли на площадь несколько сотен старых и негодных ружей; казаки переломают их и побросают в воду. Таким образом и это приказание будет мною для виду исполнено».

Вообще я и весь город можем засвидетельствовать, что генерал этот поступал с нами скорее как друг, нежели как неприятель. Что было бы при другом военачальнике? Чего бы ни выговорил и не вынудил бы он для себя лично? А что произошло бы, если бы попали мы под власть Австрийцев, для обуздания которых от грабежа в городе граф Тотлебен должен был прибегать к расстреливанью.

Графу Тотлебену предписывалось прижать в особенности Евреев и взять в заложники Ефраима и Ицига. Еврейские старшины, три дня сряду остававшиеся в помещении графа, поведали мне свою беду. Я представил генералу, что в договоре о сдаче города эти Евреи не поименованы особо и что они внесли деньги, сколько приходилось по раскладке на их долю. Мне стоило величайших усилий переубедить графа Тотлебена, и Евреи были пощажены.

Наконец, граф Тотлебен получил приказание поспешить отъездом из Берлина; но еще многое оставалось уладить, и для того были потребованы к нему господа Вегели, Шюце и Вюрстлер. Походило на то, что их берут в заложники. Шюце не было в городе. Вегели и Вюрстлер пришли ко мне в смертном сграхе и просили выручить их. Я решился спросить графа, зачем нужны ему эти люди. Он сказал: «Они поедут в лагерь, где перечтут собранные здесь деньги и сдадут начальству». Я поймал его на слове и заметил, что для этого нужны не эти люди, а счетчики. Возражать было нечего, и вместо этих господ взяты три кассира, которые потом поехали и в Пруссию, где их долго продержали под арестом.

12-го Октября вечером граф Тотлебен и войска его выбыли наконец, из города, и освободился дом мой, более походивший на скотный двор, нежели на жилище, после того как Русские наполняли его собою денно и нощно. Все время должен я был довольствовать питьем и едою всякого, кто ко мне являлся. Прибавить надо еще многие подарки, без которых не удалось бы мне исполнить то что я исполнил. Чего все это мне стоило, остается занесенным в книге забвения. Город не спросил меня, сколько я издержал, а я не требовал, дабы не стали говорить, что я действовал ради собственной выгоды. В течение двух недедь, со всех концов города и даже из чужих краев, беспрестанно приходили ко мне похвальные письма, в которых величали меня спасителем Берлина и многих тысяч людей». [20]

Графу Фермору, тогдашнему генерал-губернатору покоренной нами Восточной Пруссии, Гочковский отвез в Кенигсберг богатую трость, осыпанную драгоценными каменьями, в знак благодарности города Берлина за отличное поведение Русских войск. Граф сначала не хотел принимать этого подарка, но потом взял, сказав, что покажет императрице Елисавете Петровне. Фермор говорил Гочковскому, что с Берлина взято мало денег в сравнении с тою контрибуциею, которую Прусский король взял с Лейпцига. Берлинцы взнесли нам свой окуп не сполна и выдали на некоторую сумму вексель. Фридрих ІІ-й приказывал Берлинскому купечеству не уплачивать по этому векселю, и Фермор стыдил тем Гочковского. Дорогие табакерки, перстни и разные ценные вещи, которые имел с собою Гочковский, выручали его из затруднений. Граф А. Б. Бутурлин увидал у него золотую табакерку с брилиантами и портретом Фридриха ІІ-го. Ему захотелось купить ее; но цену нашел он слишком высокою и спросил, нельзя ли приобрести один портрет. Гочковский вынул портрет и приподнес нашему главнокомандующему, который подарил за то слуге Гочковского двадцать рублей.

25-го Июня 1761 г. граф Тотлебен был арестован и увезен в Петербург. Упоминая о том, Гочковский не объясняет причины; но ему, конечно, была она лучше других известна.

Мы извлекли из Записок Гочковского относящееся до взятия Русскими войсками Берлина, о чем повествует он лишь мимоходом; главною же целью его Записок было показать свои заслуги перед Прусским правительством. Историк Семилетней войны может отыскать в этой книжечке еще довольно любопытных заметок. О взятии Берлина написана была графом Тотлебеном подробная и любопытная реляция, помещенная в VІ-й книге «Архива Князя Воронцова» с современным планом города. Про газетчиков он говорит: «Найденные в Берлине печатные письма, которые в противность нашему Российскому двору и союзников Ее Императорского Величества армии, велел я все собрать и под виселицею сжечь чрез тамошнего палача. А в оном городе Берлине кои сочиняют газеты, за их противное составление, по нынешней войне сами они наказание заслужили, чтоб их наказать шпицрутеном; а по прошению того всего города от того наказания уволены из высочайшей Ее Императорского Величества милости. Однакож не плац экзекуцию были они выведены и раздеты были. Также осмотрел королевскую там камору и которые найдены сундучки и короба с золотыми, серебряными и другими алмазными вещами, бригадиру Бенкендорфу велел я запечатанными с собою к армии до Франкфурта взять».

Памятником взятия Берлина Русскими войсками осталась между пгрочим табакерка, описание которой ниже следует. П. Б. [21 или 22]

_______________________________________________

ДОСТОПАМЯТНАЯ ТАБАКЕРКА.

Длина около 3 вершков; высота: 1 вершок. Белая эмаль по золоту. На эмали цветные изображения.

1) На крышке снаружи: Русские солдаты и казаки (вензель: Е на сабр-таше) отдыхают у костра подле палаток.

2) На крышке изнутри: двуглавый орел держит на красных лентах продолговатый щит с тесною Немецкою надписью, помещаемою ниже. По сторонам: знамена разных цветов, барабаны и литавры.

3) С боков: а) Русские солдаты и казаки; б) казак, выветривающий свои платья; в) большая телега о двух лошадях, нагруженная разноцветными знаменами (трофеи?); сзади — часовой; г) Прусский солдат ломает ружье. На земле разломанные тесаки, ружья и т. п.; д) снизу — знамя и барабан.

Надпись

с сохранением орфографии и пунктуации

(Списывал граф Алексей Александрович Бобринский. С.-Петербург 31 Марта 1694 года. Табакерка случайно приобретена в Вене А. А. Половцовым. — П. Б.).

Die Unternehmung derer Russen auf Berlin. Anno 1760 d. 3-ten October. Lies der General Tottleben die Stadt aufordern, nach diesem starck bombardiren.

D. 4. rueckte das Preusisch Printz-Wuertembergische Corps hier ein und besetzten d. 5 die Berge und die Stadt der Mauer Seite.

D. 6. wurde die Pallisaden Seite attaquiret.

D. 7. gegen ein ander starck canoniret heute frueh stiess das Preuess-Huelfensche Corps zu dem erstem u da die Oestereicher unter des General Lasci Comando auch ankamen, so wurde diesen abend gegen 6 Uhr die Stadt zum zweiten mahl aufgefordert.

D. 8. wurde wegen grausamen wind und regen nichts vorgenommen diese nacht capitulierte der Magistrat mit dem General Tottleben und marchirten. [23]

D. 9. frueh die Preusisehe Truppen von hier aus, dagegen rueckten frueh um 7 Uhr die Russen, und Oesterreicher hierezu.

D. 10. wurde das Zeug-Haus, u Mundirungs Cammer ausgerauemet u geplundert.

D. 11. das Koenigl. Saltz verkauft gegen Abend marchirlen die Oestereicher.

D. 12. die Russen.

D. 13 der letztem rest wieder ab.

Перевод. Предприятие Русских на Берлин 1760 года 3-го Октября. Генерал Тотлебен потребовал сдачи города и потом сильно обстреливал. 4-го, пришел сюда Прусский принца Виртембергского корпус и занял, 5-го, горы и город со стороны стен, 6-го было нападение со стороны палисадов. 7-го. Взаимная сильная пушечная стрельба. Рано, сегодня, Прусский вспомогательный корпус присоединился к первому, и так как прибыли также Австрийцы под предводительством генерала Ласси, то сегодня вечером, около 6-ти часов, потребована во второй раз сдача города. 8-го. Ради жестокого ветра и дождя ничего не происходило. В эту ночь уговорился в сдаче магистрат с генералом Тотлебеном и пошли. 9-го. Рано вышли отсюда Прусские войска, а в 7-мь часов рано взошли Русские и Австрийцы. 10-го очищены и разграблены цехауз и склад аммуниции. 11-го продана королевская соль. К вечеру пошли Австрийцы. 12-го Русские. 13-го ушли остальные Русские.

————

По чьему заказу изготовлена была эта историографическая табакерка, нам неизвестно; но так как в надписи не восхваляются Австрийцы, то можно думать, что она сделана была для кого нибудь из Русских. Не для графа ли Ивана Григорьевича Чернышова или для его друга И. И. Шувалова? — П. Б.

Комментарии

1. История купца-патриота из Берлина, по имени И. Е. Гочковского, написанная им самим. Издана в Аугсбурге 1789.

2. Может быть, позднейшее роковое и под конец весьма заботившее его и тяготившее сближение Каткова с Евреями и объясняется ювпечатлениями тогдашней Берлинской жизни и умными беседами высокоталантливой Рахили Фарнгаген-фон-Энзе. П. Б.

3. Его дочери, родившейся в Штетине, будущей нашей императрице Марии Феодоровне, шел тогда второй год от роду. П. Б.

4. У Фридриха Великого приготовлялись тайком и оловянные талеры, и его примером если не оправдывает, то объясняет Тьер Наполеоновы фальшивые Русские ассигнации 1812 года. П. Б.

© текст - Бартенев П. И. 1894
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1894