ШОМЕТТ ПЬЕР ГАСПАР

МЕМУАРЫ

Декларация эта, будучи расклеена на улицах, оставила на общественном мнении значительный след. Целый ряд секций одобрил и принял ее принцип. Двор почуял в ней первую брошенную в него бомбу, что и выразилось в появившемся вскоре письме министра юстиции к королевскому комиссару при уголовном трибунале Парижского департамента. В письме этом министр приказывал комиссару открыть чрезвычайное следствие против лиц, подписавших постановление.

Бравых марсельцев поместили вначале подальше от патриотов на самом краю Парижа. Но однажды ночью (в ночь [117] на 5-е августа, замечает проф. Олар. И. X.) они явились в секцию Французского Театра, будучи приведены туда лицами, подписавшими ее постановление, и еще одним муниципальным чиновником; эти же лица исполнили по отношению к марсельцам и все обязанности гостеприимства. Первой заботой марсельцев, после того как их разместили по квартирам, была охрана жизни и свободы защитников прав человека. Они сопровождали повсюду более известных патриотов, а ночью караулили их дома, твердо решившись беспощадно расправиться со всяким, кто посмел бы решиться на какой-нибудь тиранический акт. Меры эти, принятые на глазах у всех, произвели должное впечатление на двор и на его агентов и удержали их от открытых действий.

В это же время в Коммунальном Доме (т.-е. в Городской Думе. И. X.), по инициативе большинства парижских секций, собрались выбранные ими комиссары для обсуждения великого вопроса об отрешении короля от трона и для представления Национальному Собранию соответствующе петиции. Роялисты сделали все, чтобы добиться распущения этого собрания или по крайней мере обессилить его, внести в его среду раздор. Но здравый смысл, одушевлявший большинство комиссаров, их твердость и неуклонная решимость спасти отечество свели на нет все старания аристократов, смутьянов и трусов, прокравшихся в их среду.

Сколько величия было в этом собрании 31. Какие возвышенные порывы патриотизма пришлось мне наблюдать там во время прений о низвержении Людовика! Что такое по сравнению с ним, — с этим собранием комиссаров парижских секций, было Национальное Собрание со всеми его мелкими страстями, симпатией к королю, гладиаторами и защитниками Лафайэта. постоянной нерешительностью, полумерами, декретами, придушенными в самом начале и потом окончательно уничтоженными при помощи вето? Там собрание остервенелых легистов, готовых к бесконечным словопрениям под палкой учителя юридических школ, не смеющих выпрямиться и стряхнуть с себя цепи и решиться хоть в чем-нибудь настоять на-своем. Здесь, напротив, братские, очень горячие часто, споры, полные прекрасных порывов красноречия и безусловной искренности обсуждение доводов за свержение и против свержения короля. Здесь клались, так сказать, первые базы республики. Среди [118] этих интересных дискуссий происходили известные события, столь характерные для участников этого собрания.

Члены его, рискуя попасть под кинжал убийцы или беспощадный приговор суда, сами печатали, расклеивали и охраняли на улицах прокламации, просвещавшие общественное мнение и раскрывавшие преступления двора. Не пройду также молчанием одного инцидента, достойного быть рассказанным.

Двор, с согласия бесстыдной парижской директории, поднимал уже разговор о введении в действие военного закона 32. В зале, где происходили заседания комиссаров, стояло несколько завернутых в чехлы знамен. Шометт и бравый Лазовский 33, ставший вскоре мишенью нападок для новых разбойников, поставивших себя на место двора, заметили среди них и красное знамя. «О Боже, воскликнули они, так вот оно где? Вот оно, это красное знамя! Кровь патриотов, убитых на Марсовом поле еще не исчезла с него!». При этих словах все собрание поднимается с места и восклицает в единодушном порыве: «Отомстим за них! Долой законы, Полой виновников военного закона!».

Двум гражданам, обнаружившим знамя, поручают немедленно отнести его в заседание Муниципального Корпуса (т.-е. Городской Думы. И. X.) и попросить его убрать знамя в другое место. При входе в залу Муниципального Корпуса оба посланные, в порыве охватившего их негодования разорвали знамя и, бросая его среди собрания, воскликнули: «Вот вам, возьмите его! Оно виновно в отцеубийстве! Зашейте его в мешок и выбросьте в Сену!». А Муниципальный Корпус, составленный в большинстве из контр-революционеров, друзей Лафайэта и особенно друзей военного закона, Муниципальный Корпус, нагло воспротивившийся когда-то публичности заседаний генерального совета и вопреки настояниям парижских граждан, не стыдившийся сохранять в своей зале бюсты Байли, Лафайэта м Людовика XVI, очевидно в виде опоры для контр-революции. Муниципальный Корпус остался безмолвным как бы окаменелым. [119]

Самое замечательное в этом приключении заключается в том, что пока в Коммунальном Доме происходила описанная сцена, в Тюильери вероломные мировые судьи, генерал-комендант и члены департаментской директории принимали меры для возбуждения в Париже сепаратного движения, провозглашения военного закона и т. д.: в то самое время, как красное знамя разрывалось в клочки, подготовлялся план нового водружения его во главе убийц, а чтобы на всякий случай всегда иметь его под руками, были заказаны даже, как говорили, особые знамена, которые свертывались наподобие больших зонтиков и легко умещались в кармане 34. Вот до чего доходила предусмотрительность этих преступников! Бедный народ, с каким жестоким хладнокровием подготовляли они гною гибель!

Наконец знаменитая петиции о низвержении была готова и одобрена большею частию секций. Не обращая внимания на окружавшие их штыки и кинжалы, комиссары мужественно подписали ее и приложили к своим подписям точные адреса.

В силу закона, по которому представление петиций, принятых большинством секций, возлагается на мэра или вообще на кого-нибудь из муниципальных чиновников, во главе депутации секций стал мэр Парижа. Процессия двинулась к Национальному Собранию, повсюду приветствуемая криками добрых граждан: «Спасите отечество! Не падайте духом!» Но сами депутаты в течение всего пути хранили строгое и суровое молчание.

Вот депутация впущена в залу. Читается следующая петиция:

«Законодатели! Когда отечество в опасности, все дети его должны спешить на его защиту, а никогда еще не угрожала отечеству такая опасность, как в наши дни. Нас посылает к вам коммуна Парижа. Мы приносим в святилище законов выражение воли огромного города. Проникнутый уважением к представителям нации, полный доверия к их мужественному патриотизму, он не отчаивается в спасении общества, но полагает, что средство исцеления Франции от зол заключается в том, чтобы, не медля ни минуты, обратить внимание на их источник. С душевной болью заявляет он вам, через наше посредство, что источником этим является глава исполнительной власти. Нет сомнения, народ имеет право негодовать на него, но сильным людям не приличествует гневный язык. По вине Людовика XVI нам приходится обвинять его перед [120] вами и перед Францией; мы сделаем это без озлобления, но и без всякой боязни. Не время следовать теперь голосу снисходительности и терпения, которые так к лицу благородным народам, но которые толкают царей к клятвопреступлению. Самые законные порывы сердца должны умолкнуть перед задачей спасения государства!

Мы не будем рисовать перед вами всего поведения Людовика XVI с первых дней революции — его кровожадных замыслов против Парижа, его исключительной любви к дворянству и духовенству, его нескрываемого отвращения к народному представительству, оскорблений, наносившихся Национальному Учредительному Собранию со стороны придворных лакеев, того, как его окружали солдатами, как оно блуждало по королевскому городу в поисках убежища и как нашло его себе лишь в зале для игры в мяч. Не будем мы рассказывать вам и о столько раз нарушавшихся клятвах, о непрерывных словесных заверениях, тут же опровергавшихся фактами, пока вероломное бегство не раскрыло наконец глаза даже самым ослепленным рабскими навыками гражданам. Все это мы оставим в стороне: все это прошло и покрыто народным прощением. Но прощение не значит забвение. Тщетно старались бы мы забыть об этих поступках: страницы истории навеки замараны ими; потомство не забудет их.

Но о благодеянии нации по отношению к Людовику XVI и о неблагодарности этого принца мы не можем не напомнить вам вкратце. В момент возвращения себе суверенитета народ имел все основания устранить его с трона. Память о надменной и жадной нации, в которой один король приходился на двадцать тиранов, наследственный деспотизм, вместе с народной нищетой возраставший от одного царствования к другому, казна, опустошенная Людовиком XVI и двумя его предшественниками, трактаты, позорные и гибельные для чести народа, вековые враги Франции в роли ее властителей и союзников 35 — в этом, и только в этом, заключались все права Людовика XVI на конституционный скипетр. Великодушная по природе нация и на этот раз предпочла великодушие осторожности: деспотический властитель страны рабов сделался государем свободного народа. Он пытался затем бежать из Франции, чтобы сделаться повелителем Кобленца; его вернули на трон, не спросивши совета у нации — вопреки, быть может, ее желаниям. [121]

За этим великим благодеянием в бесчисленном количестве последовали другие. Мы видели, как в последний период Учредительного Собрания нрава народа были уменьшены в интересах усиления королевской власти. Первый магистрат народа сделался его наследственным представителем; для поддержания блеска королевского трона была создана дворцовая гвардия; а его законный авторитет получил подкрепление в виде гражданского листа, границы которого были указаны самой королевской властью.

И что же мы увидели? Все благодеяния нации обернулись против нее. Власть, делегированная Людовику XVI для поддержания свободы, сделалась орудием ее низвержения. Бросим взгляд на внутренние дела Империи: негодные министры, уступая давлению общественного презрения, принуждены выйти в отставку; Людовик XVI жалеет о них. Преемники их предупреждают нацию и короля об опасности, окружающей родину; Людовик XVI прогоняет их — зачем показали себя гражданами. Безответственность короля и постоянно меняющийся состав министерства устраняют всякую ответственность для агентов исполнительной власти. Мятежная гвардия распущена, но распущена только с виду: она по прежнему существует, по прежнему получает от Людовика XVI свое жалованье, сеет повсюду смуту и готовит гражданскую войну. Крамольные священники, злоупотребляя своей властью над робкими душами, восстановляют детей против отцов, и со священной земли свободы посылают новых солдат под знамена рабства. Враги народа прикрываются ссылками на народ, а Людовик XVI защищает их право устраивать заговоры. Директории коализованных департаментов дерзко присвоили себе роль посредников между Национальным Собранием и королевскою властью, как бы конституируются в рассеянную по лону Империи вторую палату; иные узурпируют себе и законодательную власть и, проявляя глубокое невежество, декламируют против республиканцев, хотя сами же как будто стараются сделать из Франции республиканскую федерацию. Именем короля разжигают они внутренние раздоры, и король не выражает своего негодования, не спешит отделить от себя этих двухсот недалеких или преступных администраторов, от солидарности с которыми успело, во всех концах Франции, отказаться огромное большинство населения.

А во внешних делах? Неприятельские армии угрожают нашим границам. Два деспота публикуют против французской нация манифест, столь же бессмысленный, сколько [122] наглый. Французы, убийцы отечества, руководимые родственниками, свойственниками и братьями короля, готовятся нанести своей родине смертельную рану. На границах наших неприятель уже выставляет против наших воинов своих палачей. Во имя мести за Людовика XVI бесстыдно оскорбляется верховное право народа. Во имя мести за Людовика XVI презренный двор Австрии прибавляет новую главу к истории своих убийств; во имя мести за Людовика XVI тираны возобновили желание Калигулы и думают одним ударом снести голову всем гражданам Франции!

Льстивые заявления министра 36 побудили нас объявить войну, и мы начали ее с неполным составом армии, лишенной всяких припасов.

Напрасно взывает к нам Бельгия. Нелепые приказы сковывают рвение наших солдат; первые шаги наши в этой прекрасной стране отмечены пожаром. И виновник пожара не исключен еще из французской армии! Декреты, изданные Национальным Собранием для укрепления наших военных сил, уничтожены один за другим или прямым отказом в санкционировании или разного рода коварными проволочками. А враг приближается быстрым шагом, в то время, как армии, сражающиеся за равенство, остаются под командой патрициев, в то время, как генералы перед лицом неприятеля покидают свои посты, впутывают своих солдат в политику, являются от их имени в законодательное собрание с выражением пожеланий, на которые они не имеют законного права, и клевещут на свободный народ, вместо того, чтобы его защищать.

Глава исполнительной власти является первым звеном в этой контр-революционной цепи. Есть данные подозревать его в участии в Пильницких заговорах, сообщить о которых он собирался так долго. Его имя, и имя нации в постоянной вражде; его имя — символ раздора магистратов с народом, генералов с солдатами. Он сам отделил свои интересы от интересов народа. Мы разделяем их по его примеру. Ни одного формального акта не противопоставил он ни внешнему нашему, ни внутреннему врагу; напротив, все поведение его является сплошным актом неподчинения конституции. Не может окрепнуть у нас свобода, пока нами правит подобный король, а мы желаем остаться свободными. Собрав последнюю снисходительность, мы хотели бы просить вас отстранить Людовика XVI от власти, лишь на время существования внешней [123] опасности, но конституции не дает нам на это права. Людовик XVI постоянно ссылается на конституцию; мы также ссылаемся на нее и требуем лишения его престола.

Трудно думать, чтобы принявши эту огромной важности меру, нация смогла сохранить доверие к настоящей династии. Мы просим поэтому, чтобы исполнительная власть была, согласно конституции, передана временно министрам, безусловно ответственным перед Национальным Собранием и выбранным им, но не из своей среды, путем открытого голосования свободных людей, пока воля нашего и вашего суверена — народа законно не проявит себя в Национальном Конвенте, созвание которого произойдет, как только позволит это внешнее положение государства. Но пусть враги наши, сколько бы ни было их, выстраиваются за нашей границей, пусть трусы и изменники покидают свободную землю; пусть двигаются на нас триста тысяч рабов: их встретят десять тысяч свободных людей, готовых умереть или победить, борцов за равенство, за родной очаг, за жен, стариков и детей. Каждый из нас по очереди пусть станет солдатом, и, если на долю нам выпадет честь погибнуть за родину, пусть каждый из, нас, испуская последний вздох, прославить свою память убийством раба или тирана».

Петиция эта не была первой: петиции подобного же содержании были уже составлены целым рядом департаментских городов и многими патриотами Парижа; некоторые из них сопровождались подписями на 12, 20 и 30 листах. Наконец, те же пожелания были высказаны федератами 83 департаментов. Секция Моконсель (Mauconseil) присоединила к своей резолюции отказ от присяги Людовику XVI, и в афише, в большом количестве распространенной по городу, приглашала все секции Франции последовать ее примеру. Секция Гравильэ просила о том же, прибавляя с своей стороны, что если бы Собрание не сумело спасти отечество, народ восстанет и спасет его сам 37. Такую же петицию, подписали более трех тысяч граждан собравшихся на Марсовом поле; они присоединили к ней требование о предании суду Лафайэта и о смещении командующего состава всех армий. Петиция эта, снабженная пятьюдесятью листами подписей, была доставлена в Собрание многолюдной процессией, впереди которой несли на пике красную шапку и знамя с надписью: «Долой короля!». [124]

Все эти обстоятельства, вместе взятые, не могли, казалось бы, не толкнуть Национальное Собрание на какое-нибудь решение. Но не тут то было. Все петиции были переданы в комиссию, и заговорили о них только тогда, когда Верньо 38 прочел свое предложение «отвергнуть и признать неконституционными все резолюции и петиции, клонящиеся к низвержению короля». Предложение это было принято при громких апплодисментах ройялистской части собрания и к великому удовольствию двора. Этот поступок Национального Собрания не ослабил мужества народа: те, на ком лежало спасение отечества, удвоили после него свое рвение.

В этой-то обстановке и появился шедевр невежества, вероломства и наглого высокомерия, известный под именем: Манифеста герцога Брауншвейгского. Рыцарская бравада эта была встречена по заслугам. В этот день Национальное Собрание показало себя великим и достойным своих доверителей: оно перешло без прений к порядку дня. Вот текст этого документа по экземпляру, адресованному в Законодательный Корпус:

Заявление герцога Брауншвейгского жителям Франции.

«Их Величества Император и король Пруссии возложили на меня командование их соединенными армиями, сосредоточенными на границах Франции, и я хочу сообщить жителям этого королевства мотивы, вызвавшие предпринятые обоими государями меры и намерения, которые ими руководят.

Произвольно уничтожив политические и владельческие права немецких государей в Эльзасе и Лотарингии, разрушив общественный порядок и законное правительство, дерзко посягнув на священные особы короля и его августейшего семейства, — каковые насильственные акты изо-дня-в день продолжаются и по сей день, — лица, незаконно захватившие себе власть, не остановились на этом: они объявили несправедливую войну Его Величеству Императору и напали на его Нидерландские провинции. Некоторые из владений Германской Империи уже подверглись насилию; другие избежали подобной же участи, лишь уступивши угрозам господствующей партии и ее эмиссаров. [125]

Его Королевское Величество, будучи связан с Его Императорским Величеством тесными связями оборонительного союза и будучи сам выдающимся членом единого германского тела, не мог не притти на помощь своему союзнику и со-государству (co-etat). В силу обоих этих побуждений он и берет на себя защиту Германии и ее государя.

К этим великим интересам присоединяется и еще одна, не менее важная и близкая сердцу обоих государей цель — желание покончить с анархией, царящей во Франции, положить предел посягательствам против трона и алтаря, восстановить в этой стране законную власть, вернуть королю его свободу и безопасность, поставить его в возможность осуществлять присущий ему, в силу закона, авторитет.

В убеждении, что здравомыслящая часть нации с ужасом отвергает деяния воцарившейся над ней клики, и что огромное большинство французского населения с нетерпением ждет себе помощи, чтобы выступить открыто против гнусного поведения своих угнетателей, Его Величество Император и Его Величество король Пруссии, приглашают его, не медля, вернуться к началам разума и справедливости, порядка и мира. В этих именно видах я нижеподписавшийся, главнокомандующий обеих армий, заявляю:

1) Вовлеченные неодолимыми обстоятельствами в настоящую войну союзные дворы единственной целью своею ставят счастие Франции и не преследуют никаких завоевательных планов.

2) Они отнюдь не вмешиваются во внутреннее управление Франции и стремятся лишь к тому, чтобы спасти из плена короля, королеву и их семью и обеспечить Его Христианнейшему Величеству необходимую безопасность, дабы он мог, не боясь ничего и но встречая препятствий, созывать угодные ему собрания и работать на благо подданных, руководясь данными им обещаниями и в меру своих сил.

3) Союзные армии окажут свое покровительство всем городам, местечкам и селениям, равно как и частным лицам и имуществу их, под условием их подчинения королю, и позаботятся о немедленном восстановлении во всей Франции порядка и благочиния.

4) Надзор за спокойствием городов и селений и за личной и имущественной безопасностью всех французов временно, впредь до прибытия войск Их Императорского и королевского Величеств или впредь до нового приказа, возлагается на национальную гвардию под страхом личной каждого из ее членов ответственности. С теми же из национальных [126] гвардейцев, которые будут сражаться против армии двух союзных дворов и окажутся захваченными с оружием в руках, будет поступлено как с врагами: они понесут возмездие, как бунтовщики против своего короля и нарушители общественного порядка.

5) Генералам, офицерам, унтер-офицерам и рядовым линейных французских войск равным образом предлагается вспомнить о их испытанной верности престолу и немедленно подчиниться своему законному государю — королю.

6) Члены департаментов, дистриктов и муниципалитетов отвечают своим имуществом и жизнью за все преступления, пожары, убийства, грабежи и самоуправства, которые окажутся совершенными на их территории, по их ли личному попустительству, или по недостатку проявленной для их предупреждения анергии. Они сохраняют временно свои должности, пока Его Всехристианнейшее Величество, вернувши себе полноту власти, свободно не утвердит по отношению к ним тех решений, которые до этого времени будут сделаны его именем.

7) Обитатели городов, местечек и селений, кои осмелятся защищаться против армий Их Императорского и королевского Величеств и стрелять по ним в открытом ли поле, или из окон, дверей и отверстий своих жилищ, будут тут же наказаны по строгости военных законов, а жилища их разрушены и сожжены. Те же из жителей названных селений, местечек и городов, которые не замедлят подчиниться своему королю и откроют свои двери для армии Их Величеств, получат немедленное и прочное покровительство; движимое и недвижимое имущество их, а равно и жизнь их будут взяты под охрану законов и для обеспечения личной каждого из них и общей всех их безопасности будут приняты все нужные меры.

8) Городу Парижу и всем его жителям без исключения вменяется в безотлагательную обязанность немедленное подчинение королю, предоставление этому государю полной и неограниченной свободы, и отказ от всякого посягательства на неприкосновенность и честь как его самого, так и всех членов королевского семейства, как того требует от каждого подданного по отношению к его государю и естественное и международное право (le droit de la nature et des gens). Их Императорское и королевское Величество объявляют всех членов Национального Собрания, дистрикта, муниципалитета и национальной гвардии Парижа, его мировых судей и других должностных лиц лично, под страхом уголовного наказания по военным [127] законам и без всякой надежды на помилование, ответственными за все, могущие возникнуть в городе события. Их Величества клянутся своей императорской и королевской честью, что в случае нападения на Тюильерийский замок или оскорбительных манифестаций против него, в случае малейшего насилия или оскорбления, нанесенного Их Величествам королю и королеве, или членам королевской семьи, в случае непринятия немедленных мерь к охранению их безопасности, свободы и жизни, с их стороны последует беспощадная месть, грозная память о которой сохранится на все времена: город Париж будет разгромлен и разрушен до основания; а мятежники, виновные в означенных покушениях, подвергнутся заслуженным ими мучительным казням (supplices). И напротив, если жители Парижа полностию и безотлагательно подчинятся указанным повелениям, Их Императорское и королевское Величества сделают все с их стороны возможное, чтобы исходатайствовать у Его Всехристианнейшего Величества прошение за все их проступки и заблуждения и с своей стороны принять самые энергичные меры к охране их личной и имущественной безопасности.

Кроме того, считая возможным признать законами Франции только законы, издаваемые королем, ничем в своей свободе не связанным, Их Величества отвергают заранее подлинность, каких бы то ни было, заявлений, делаемых от имени Его Всехристианнейшего Величества, доколе его священная особа, особа королевы и вся королевская семья не будут находиться в действительной безопасности.

В силу этого Их Императорское и королевское Величества просят и убеждают Его Всехристианнейшее Величество избрать один из пограничных городов своего королевства для того, чтобы, под охраной надежного и сильного отряда, который будет ему для этого прислан, удалиться туда с королевой и всей семьей, дабы затем Его Всехристианнейшее Величество могло в полной безопасности призвать к себе министров и советников, коих Ему благоугодно будет назначить, созвать желательные Ему собрания, позаботиться о восстановлении в стране порядка и привести в надлежащий вид администрацию королевства.

Наконец и лично от себя, как частный человек и как лицо, облеченное вышеуказанным званием, я обязуюсь повсюду требовать от вверенных моему командованию войск самой строгой и ненарушимой дисциплины и обещаюсь самым мягким и снисходительным образом обходиться со всеми благомыслящими подданными, проявившими покорность и миролюбие, [128] прибегая к насилию лишь по отношению к тем, кто окажется виновным в сопротивлении и проявит дурные намерения.

В силу указанных соображений я требую от всех жителей королевства и самым настойчивым и решительным образом убеждаю их не сопротивляться движению и действиям командуемых мною войск, а напротив повсюду предоставлять им свободный проход, проявлять по отношению к ним доброжелательство и, сообразно обстоятельствам, оказывать помощь».

Дано в генеральном штабе Кобленца, 25 июля.

Карл-Вильгельм-Фердинанд, герцог Брауншвейг-Люнебургский.

————

Лафайэт. обличаемый со всех сторон, на основании точных данных обвиняемый в том, что хотел направить свою армию на Париж, и сам произнесший над собою приговор своими знаменитыми письмами, дошел в преступной наглости до того, что осмелился адресовать Национальному Собранию следующее письмо (полный текст его восстановляется здесь по «Монитору» XIII. 286; И. X.):

Лонгви. 25 июля 1792 г. Год свободы 4-й.

«Министр внутренних дел уведомил меня об акте законодательного корпуса 21-го сего июля и о доносе, подписанном шестью его членами. Если бы меня спросили о моих принципах, я ответил бы, что, являясь постоянным защитником и проповедником прав человека и суверенитета народов, и всюду сопротивлялся властям, враждебным свободе и не делегированным народной волей, и всюду подчинялся властям, формы и границы которых определены свободно составленной конституцией. Но меня запрашивают о факте 39: предложил ли я маршалу Люкнеру итти вместе с нашими армиями к Парижу. Я отвечаю на это лишь четырьмя коротенькими словами: нет, это не правда».

Лафайэт.

Можно ли быть более наглым? Что за стиль! Ирония, желание оскорбить, самая низкая ложь, самые коварные намерения, все пороки, все преступления отразились в этих нескольких строчках. Так писал Лафайэт Национальному Собранию. (В оригинале очевидно по описке — Конвенту. И. X.).

Вся Франция настаивала на предании суду изменника, а Собрание со дня на день откладывало свой доклад. В среду 8-го [129] августа он был наконец готов. Открылась скандальнейшая дискуссия, и после четырех различных предложений перешли к поименному голосованию вопроса «есть ли основание для предания Лафайэта суду». Голосование закончилось позорным результатом: 406 голосов против 124 ответили на вопрос отрицательно.

Трусливое и гибельное для свободы поведение Собрания вызвало общее негодование граждан; оно послужило сигналом к последнему нападению народа на двор. Со всех сторон стал слышаться ропот; улицы покрылись грозно настроенными кучками народа, столь хорошо отражающими всегда состояние общественного мнения. Каждый твердил про себя: «Мы погибли, если не будем действовать. Наши предатели-депутаты губят отечество. Спасем же его, спасем себя самих и свободу!»

Секции полны были людьми, решившимися на все, и обсуждали уже вопрос о практических мерах, когда по чистой случайности раскрылись ужасные замыслы двора. Были получены самые полные и неопровержимые сведения относительно упомянутых мною выше проектов. 11-е августа должно было залить кровью многие страницы истории и прибавить страшную главу к истории преступлений королей. Париж, за исключением нескольких кварталов, предполагалось поджечь; граждан, враждебных намерениям двора — перебить. Наиболее горячих патриотов должны были привести в Тюильери и подвергнуть мучениям на глазах тирана. Шесть палачей были помещены уже в замке и готовили там свои орудия пыток. Решетка с очень острыми выступами, помещенная с некоторых пор под самыми окнами королевы, была предназначена для голов самых главных Друзей свободы. 83 отборных преступника, тип людей, милый сердцу всех королей, должны были одновременно объехать все департаменты и в порядке исключительного судопроизводства подвергнуть казни всех попавших в проскрипцию, намеченных продавшимися королю директориями департаментов и внесенных в списки, хранившиеся во дворце и подписанные рукою Людовика XVI. Женщины должны были по приговору суда влачить по улицам трупы своих несчастных супругов. Не были пощажены даже дети. Были начерчены проекты эшафотов, приспособленных для устройства новых Тауроболов 40, так, [130] чтобы помещенные под эшафотами малютки орошались кровью своих отцов; Людовик XVI, оказывался по отношению к ним более жестоким, чем Людовик XI по отношению к детям Жака Арманьяка 41: он хотел, чтобы потомки казненных патриотов до пятнадцатилетнего возраста носили это обагренное кровью родителей платье. Само собою разумеется, смерть от руки придворных янычаров и на глазах двора предстояла и патриотическому меньшинству Национального Собрания. Каждое дерево большой Тюильерийской аллеи должно было сделаться виселицей для того или другого выдающегося патриота. Придворные дамы сплели для этой цели особые трехцветные веревки. И это были женщины!

Завершением всех этих преступлений должно было явиться банкротство, и Людовик сделал все, что он мог, чтобы подорвать доверие к ассигнациям. Памфлеты, афиши, газеты, карикатуры, самый разнузданный ажиотаж, фабрики фальшивых ассигнаций, в роде находившейся под управлением королевы фабрики в Пасси — все было пушено в ход для гибели Франции 42. [131]

Все сведения, относящиеся сюда, были даны, во-первых, эмиссарами двора, специально старавшимися возбуждать беспорядки, чтобы сделать победу более верной, а двор всем бесстыдным видом своим показывал, что уверен в победе. Да и действительно, уже полтора месяца, как все было готово: военные силы помещенные в Тюильери, другие, разбросанные по Парижу, фортификации, арсенал, склады разных припасов — все было в должном порядке. Предусмотрительность довела до того, что вышел приказ наточить все кухонные тяпки, топоры и ножи и раздать всей дворне кинжалы и пистолеты со штыком 43.

Вторым источником сведений явились отдельные лица, по несчастному стечению обстоятельств, попавшие на службу к Людовику XVI. Их утверждения носили самый категорический характер и подтверждались доказательствами со стороны часовых народа (sentinelles du peuple).

Волнение охватывает скоро все секции. Патриоты удваивают усилия; депутации следуют со всех сторон; спешат предупредить планы тирана; ощущение опасности электризует все души. Возстание решено. Набат, давно желанный и просимый, готов зазвучать. Бравые марсельцы, бравые федераты, точите ваши штыки, готовьте ваше оружие на тиранов. Парижане готовы. Близок час победы, час национального правосудия. Матери семейств, супруги и дочери, удаляйтесь в свои дома, готовьте белье и припасы, лавры и, может быть, слезы для ваших сыновей и мужей. Отечество призывает их, и они пойдут, — пойдут, держа в руках смерть и навстречу смерти, пойдут, во имя блага своей страны.

V. Ночь с 9-го на 10-е августа.

В эту навеки знаменитую ночр огромное большинство парижских секций объявили вооруженное восстание. Наиболее патриотические из них решили в полдень ударить в набат. Секция Французского Театра, к которой присоединились марсельцы, должна была дать сигнал с колоколен церкви Св. Андрея (Saint-Andre-des-Arts) и монастыря кордельеров. После принятия этого решения сразу почувствовалась нужда в каком-нибудь объединительном центре, способном руководить тем великим и страшным движением, которое подготовлялось. Немедленно назначили комиссаров, которых облекли неограниченными полномочиями и командировали в Коммунальный [132] Дом, чтобы руководить оттуда делом спасения отечества. Покидая свои секции, они намечают предполагаемый план действий, еще раз взывают к мужеству своих сограждан, обнимают их, быть может, в последний раз и удаляются, давая клятву победить тиранию или погибнуть под ее ударами.

Секции быстро организуются, назначают себе новых командиров. Приносят связки боевых пик; их разбирают нарасхват. Все вооружаются и с суровой решимостью на лице, держа в руках оружие, приносят клятву спасти отечество. Дальнейшее покажет нам, что клятва эта была соблюдена.

Пока в секциях происходили эти патриотические приготовления, собирались, с своей стороны, и роялисты; под руководством своих батальонных командиров и других штабных офицеров они группировали вооруженные силы вокруг дворца. Некоторые из этих преступных граждан довели свое предательство до того, что увезли из своих секций и доставили в Тюильери все имевшиеся там пушки.

Страшный час наконец пробил... Быстрые, пугающие звуки набата сотрясли ночной воздух. Повсюду сигналы к общему сбору; все бегут к оружию; каждый отдается охватившему всех порыву.

Армия, мстительница за попранные права человечества, несколькими колоннами двигалась к замку. Люди, полные талантов, руководили ее движением. На случай неудачи был заранее приготовлен общий план обороны. Секция Французского Театра с марсельцами во главе, секция Люксембурга, Красного Креста и Четырех Наций держали путь через Новый мост (Pont Neuf). Здесь батальон людей, навеки опозоривших себя (батальон секции Генриха IV. Прим. проф. Олара), направил против них все орудия своего артиллерийского парка, но ничто не остановило их мужества: марсельцы двигались, не обращая внимания, привели в боевую готовность свои собственные пушки и сделали натиск толпой. Банда разбойников в страхе бежала от них: эти люди только раз — 17-го июля 1791 года, при избиении женщин и детей на Марсовом поле — могли проявить свое мужество. Посты на Новом мосту и у фонтана Самаритэн были также смяты толпой; патриоты, находившиеся там, присоединились к идущим по мосту секциям.

Так двигались эти колонны, похожие на глухо шумящую, клокочущую лаву, стекавшуюся по широким склонам готового к извержению вулкана. А двор тем временем готовился с своей стороны к аттаке. Швейцарцев поили водкой; аристократические батальоны, порвавшие со своими братьями, чтобы [133] присоединиться к убийцам, осыпались всяческой лестью. Муниципальные чиновники 44 в своих шарфах, члены департаментской директории с генерал-прокурором — синдиком во главе держали погромные речи, подписывали приказ об открытии огня, читали закон против сборищ, тогда как Петион и другие муниципальные чиновники держались в стороне в другом углу замка и видели уже сабли, поднятые над своей головой.

Услышав звуки набата и сигналы к общему сбору, сходилось и Национальное Собрание. Начинаются ничего не значащие прения. Королевская партия отсутствует, но патриоты все на своем посту. Один из членов муниципалитета приносит известие, что мэру и его коллегам грозит опасность. Собрание не находить иного средства спасти их от ножа убийц, как пригласить их в свое заседание.

Очень важно отметить — и к чести Национального Собрания — что в эту страшную ночь его окружала целая армия контр-революционеров и единственной защитой его, кроме собственного мужества и стойкости, была кучка граждан, занимавших его галлереи.

С большой энергией и методом действовали, с своей стороны, и комиссары секций. Первым их делом было смещение всего муниципалитета, за исключением мэра, прокурора Коммуны и администраторов, распределение боевых припасов и доставка провианта в окрестности Карусели. В то время, как командир национальной гвардии Манда во главе гренадер и стрелков батальонов Дев Св. Фомы, Лувра, Малых Отцов (Petits Peres), Генриха IV и отчасти Св. Андрея (St. Andre-Des-Arts) готовил на глазах своего хозяина кровопролитие, смерть сограждан и гибель страны, комиссары подписывали приказ о его смещении и назначали на его место Сантерра, командира одного из батальонов Сент-Антуанского предместья.

Я видел этих комиссаров в тот момент, когда полные сознания величия переживаемых ими событий, они заняли место только что распущенного ими бестолкового и контр-революционнаго Генерального Совета (Городской Думы. И. X.). Я видел, как они обнимали друг друга и клялись, в порыве вдохновенного энтузиазма, скорее, пасть под ножом врагов, чем оставить народное дело. Никогда не забыть мне глубокого впечатления, произведенного на меня этим зрелищем. [134]

Наконец показался день. Многие комиссары уже сражались в это время в рядах народа, и если бы не увещание нескольких благоразумных людей, центр объединения мог бы совсем распасться. Однако ничего подобного не случилось: новый совет сохранился в достаточно многочисленном составе, чтобы выполнить все лежавшие на нем задачи.

Сильные отряды заполняли все улицы. Два лже-патруля были арестованы и обезоружены: это были рыцари кинжала и не подчинившиеся закону священники. Граждане быстро расправляются с ними: изменников убивают и головы их несут на пиках. Стоить отметить, что во время движения граждан по улице Сент-Онорэ, в них стреляли из верхних окон и с водокачки против Палэ Руамбель, но они не моргнули и глазом. Их занимали в то время более высокие интересы, и высланные двором стрелки, желавшие доставить санкюлотам забаву, чтобы тем легче потом расправиться с ними, а также вызвать в них ярость против торговцев улицы Сент-Онорэ, лишний раз ошиблись в своем ожидании и доказали лишь, что не понимали ни народа ни его великих намерений.

VI. День 10-го августа.

Непрерывные звуки набата, движение народа, зрелище вздернутых на пики мертвых голов, вся обстановка войны — поражала страхом одних, вдохновляла мужеством других.

Около шести часов утра Людовик XVI спустился на двор и обратился к гренадерам с речью; те с криками «да здравствует король!» торжественно пронесли его до его апартаментов. Но лучшие из них успели уйти при первом приближении народа. Швейцарцев напоили допьяна и роздали им новенькие экю, после чего они принесли Людовику присягу на верность и сопротивление до последнего человека. Рыцари кинжала и все парижские аристократы, расположившиеся в огромной галлерее Лувра, были расставлены теперь у окон и против бойниц, устроенных в отверстиях заграждений.

Еще накануне на небольшом расстоянии от ворот, которые оставались запертыми, был выстроен тын из очень толстых и больших бревен. Когда довольно большая толпа граждан подошла к воротам и попыталась в них войти, швейцарские офицеры спросили, чего им надо. «Мы хотим войти». — «Вы можете войти, последовал ответ, если только вы обещаетесь кричать — да здравствует король! Мы даже выдадим вам сабли».

Колонны революционной армии стали появляться уже на [135] площади Карусели, когда Людовик XVI, его семейство и многие особы двора отправились в Национальное Собрание через густые ряды швейцарцев и контр-революционеров, сопровождаемые криками «да здравствует король!» «Я пришел сюда», заявил Людовик, входя в залу Собрания, «чтобы избегнуть великого преступления». Презренный трус! Народ требовал в это время лишь свержения его с трона: чтобы народ возненавидел монархическую систему, как он ненавидит ее теперь, ему нужно было еще раскрыть во всей полноте все преступления последнего тирана французов!.. Конечно, люди просвещенные и облеченные народным доверием, с самого начала Революции хотели республики и всячески взывали к ней, но в этот момент толпа не думала ни о каком насилии над личностью монарха: посягали лишь на его власть, хотели уничтожить те страшные злоупотребления, которые она себе позволяла.

Вокруг Национального Собрания толпилось много народу. С тонким политическим расчетом в толпу был пущен слух, что Людовик уже свергнут с престола. Раздался пушечный выстрел. «Это салют по случаю только что изданного декрета о свержении», заговорили в толпе. Несчастные, ваше заблуждение было велико, и оно продолжалось недолго: первый же раненый рассеял иллюзию. Страшные крики раздались тогда со всех сторон: «Измена, граждане! К оружию! Швейцарцы избивают народ!» и т. д.

Часов в десять утра. почти весь Париж находился уже вокруг дворца. Марсельцы и батальон кордельеров требуют чтобы им открыли ворота замка. Ворота открываются. Швейцарцы, стоящие в амбразурах окон, машут им шляпами, повешенными на штыки, и кричат «Да здравствует нация!» В знак дружбы они бросают свои патроны 45. Еще немного вперед, как вдруг справа, слева и спереди поднимается быстрый огонь. Две пушки, заряженные картечью, укрытые от. взоров, делают залп. Ружейная стрельба усиливается со всех сторон: — из швейцарских казарм, из всех окон замка, с кровель, из отдушин, из сомкнутых вражеских рядов, сверху всех окружающих зданий. По народу стреляют одновременно и со стороны дворов, и со стороны сада, и со стороны города. Весь павильон Флоры, большая галлерея, вся площадь замка представляли собою сплошное густое Облако дыма, образованное беглым перекрестным огнем. [136]

Страшные залпы эти уложили по крайней мере четыреста патриотов. Но первое замешательство быстро прошло. Конная жандармерия переходит на сторону народа; она отважно кидается на швейцарцев и поджигает их казармы, теряя при этом 25 человек убитых. Жители предместий, вооруженные пиками, и федераты Финистера, двигаются, не обращая внимания на артиллерийский и ружейный огонь, на королевскую армию, прорывают ее и оттесняют в замок. Тут сопротивление делается отчаянным; большую лестницу отстаивают упорно, но наступление ведется так бурно, что попытки остановить его становятся вскоре беспомощными. Смерть и резня прокладывают инсургентам дорогу. Они входят...

Бойня ужасная. Все дворы усеяны трупами; вестибюль, лестница, капелла, внутренние аппартаменты превратились вскоре в сплошное место побоища, покрытое кусками отрубленных и живых еще частей тела, дымящимися внутренностями, клочками волос, обломками оружия, мебели, зеркал, обрывками ковров, разбросанными по лужам крови. Подожженные швейцарские казармы, окутанные густыми клубами дыма, еще более усиливают ужас картины. Другое, не менее ужасное, зрелище представлял собою залитый кровью и заваленный трупами сад. Рвы у подъемного моста (со стороны площади «Согласия». И. X.), доверху наполненные телами убитых и умирающих, самый замок Тюильери и его окрестности — все это сливалось в тот день в сплошную картину ужаса и гибели человеческих существ, напоминающую картины великих стихийных бедствий.

Все взоры, все движения вскоре направились в эту сторону. Пожар освещал дорогу к главной цели всеобщего любопытства. Проникнуть в замок можно было лишь через горящее здание, ступая по неостывшим еще телам, и толпа шла туда, беспощадно избивая попрятавшихся по погребам, чердакам и шкафам негодяев. Ничего не было ужаснее зрелища этих мест в тот момент, и все же на него взирали без ужаса, вспоминая о тех, кто тут только что жил.

Среди сумятицы этой встречались прекраснейшие примеры бескорыстия и благородства: люди, сами покрытые ранами и истекавшие кровью, спасали жизнь старикам и швейцарским детям; другие, одетые в лохмотья, несли в бюро Национального Собрания нераскрытые кошельки, полные золотой и серебряной монетой, шляпы и ящики, доверху наполненные луидорами, драгоценными камнями и другими предметами богатства. Всех, кто пытался присвоить себе хоть малейшую вещь, безжалостно убивали на месте. [137]

По окончании схватки сражающиеся уносили в свои жилища на конце своих пик, кто обрывки одежды швейцарца или какого-нибудь придворного чина, кто куски сукна с вышитыми золотом цветами лилии, кто полусгоревшую книгу, кто опорожненную бутылку. Улицы Парижа представляли для наблюдателя совершенно новое зрелище, полное ужаса и красоты. Работа повсюду прервана; люди бережно несут по улицам своих раненых братьев; жены ведут под руки своих мужей, покрывая их нежными ласками; дети вытирают потные и окровавленные лица своих отцов; каждый торопится нести свою помощь повсюду, где только имеется в ней нужда; словом, нежнейшие порывы братства и дружбы сменяют собою только что пронесшуюся великую бурю, дают отдых тихий только что потрясенному грозно воображению.

Я не должен пройти молчанием одной раздирающей душу сцены. Федераты Финистера были одеты в красное, как швейцарцы. Двое из них особенно выделялись храбростью. Какой-то гражданин, обратив на них внимание обшей свалке, принимает их за врагов, прицеливается и убивает. Крики патриотов открывают гражданину его ошибку. «Боже», восклицает он, подбегая к убитым, «я убил двух своих братьев, двух героев». Он бросается на трупы, покрывает их поцелуями; его невозможно от них оторвать; он провожает славные останки вплоть до телег, на которых увозят трупы. Весь организм его страшно потрясен; он дрожит всеми своими членами; его разум мутится; он испускает безумные крики. Его отводят домой, но через два дня он умирает от горя.

Посмотрим теперь, что происходило в Национальном Собрании. Зрелище, которое, оно представляло собою в тот день, достойно быть отмеченным. В начале утреннего заседания оно покажет себя не на высоте положения — трусливым и малодушным, а потом как-то вдруг, безо всякого перехода оно поднимается до высших ступеней республиканского мужества.

Шли прения о постепенном уничтожении торговли неграми, когда выступил министр юстиции (Де-Жоли) с речью, о тягостном положении короля и его семейства и о том, что единственным средством спасения его повелителей является посылка к ним депутации Законодательного Корпуса. Выступивший вслед за ним представитель муниципалитета заявляет, что король, королева, королевская семья, королевские министры и администраторы департамента просят доступа в Национальное Собрание... Собрание отряжает навстречу этой презренной компании особую депутацию!!!... Людовик-Лгун, вступая, в [138] залу собрания, произносит следующие слова: «Я пришел сюда, чтобы предупредит великое преступление; я полагаю, что нигде я не мог бы чувствовать себя в такой безопасности, как в вашей, господа, среде». Президент (это был Верньо. Олар) отвечает: «Государь, вы можете рассчитывать на твердость Национального Собрания. Члены его поклялись умереть, защищая права народа и опирающихся на конституцию властей». Сами Гроций и Пуффендорф 46 не продиктовали бы ему лучшего ответа. Как? Обещать свою помощь тирану и толковать из-за страха перед гражданами о правах народа в то время, как условием сохранения этих прав мог явиться лишь смертный приговор против всей этой гнусной шайки разбойников! Какая бессмыслица! Какая изученная тонкость ответа! История произнесет свой беспристрастный приговор и над ним, и над манифестом, выпущенным Национальным Собранием немедленно после этой сцены, манифестом, вверявшим жизнь и имущество всех покровительству парижского населения. Какая грубая обида, какое дешевое оскорбление по адресу народа, который, карая, по праву своего суверенитета, преступников и тиранов, грозил убийством на месте за всякое посягательство на чужую собственность! Доверенные народа, вообразившие себя его правителями, вам стоило выйти из вашей залы, и вы увидели бы людей, более великих, чем вы, людей, достойных иметь лучших представителей, чем те, которые дерзнули обратиться к народу с этим манифестом. Лично я, в меру приходящегося на мою долю суверенитета, вотирую презрение навеки тому бессовестному невежде, который первый предложил собранию эту меру!

Внезапно слышится залп из ружей; вслед за ним раздается пушечный выстрел. Волнение и смущение охватывает собрание и всех присутствующих. Один депутат (не из тех, конечно, что вотировали за манифест) энергично напоминает собранию, что заседание еще продолжается. Затем, когда спокойствие в зале уже мало по малу восстановлялось, является депутация от секции Терм Юлия (Thermes de Julien) и напоминает собранию о той петиции, которая была представлена ему мэром от имени парижской коммуны, и которая требовала устранения главы исполнительной власти с его поста (ненавистное имя «король» уже исчезло из их языка). «Решитесь», говорили члены депутации, «решитесь дать клятву спасти отечество, и отечество будет спасено». Ружейная и пушечная пальба возобновляется между тем с удвоенной силой: пули ударяются в стекла окон. [139] Тогда депутаты поднимаются вдруг, как один человек, и кричат поднимая руки: «Клянемся спасти отечество!» В этот момент собрание показало себя великим и достойным того народа, который оно представляло. Пусть же не спускается он с достигнутой высоты, и да не ослабнет его энергия! 47

Один из членов собрания вносит затем предложение, чтобы каждый депутат по очереди вошел на трибуну и поклялся «не изменить свободе и равенству и умереть на своем посту!» 48. Тут в залу входит толпа покрытых потом, пыльных и окровавленных граждан; они складывают к трибуне огромное количество писем, бумаг, ценной утвари, золота, драгоценностей, найденных в замках. Все это были люди, носившие платье почтенной бедности, но они с презрением попирали золото. Президент предложил некоторым из них несколько золотых монет; они ответили гордым отказом. Один из них выразил его в следующих словах: «Для золота у нас нет карманов, но для свободы место найдется!».

Вот входит депутация новой парижской коммуны; впереди — знамена с надписями Отечество, Свобода, Равенство. Она требует низвержения короля. Тогда на трибуну всходит Верньо и в следующих словах еще раз надругается над народом и его представителями 49: «Я хочу», заявил он, «предложить от имени чрезвычайной коммиссии одну крайнюю меру. Чувство скорби, проникающее вас, подскажет вам и без моих аргументов, насколько важно, во имя спасения отечества, ее немедленное принятие. (Читает):

«Национальное Собрание, принимая во внимание, что опасности, угрожающие отечеству, достигли высших пределов;

что священной обязанностью Законодательного Корпуса является принятие всех мер для его спасения;

что действительными мерами спасения отечества могут явиться лишь те, которые касаются самого источника зла;

что источником этим является, главным образом, чувство недоверия, вызываемое поведением главы исполнительной власти в войне, объявленной его именем конституции и национальной независимости; [140]

что недоверие это вызвало во многих частях империи заявление в пользу отнятия у Людовика XVI делегированной ему власти; но, принимая во внимание, с другой стороны, что законодательный корпус недочет и должен узурпаторским образом увеличивать свою власть; что в тех чрезвычайных, никакими законами непредусмотренных обстоятельствах, в которые ставят его настоящие события, он не может найти примирения между своим долгом непоколебимой верности конституции и твердой решимостью погибнуть под развалинами храма свободы, но передать власть не иначе как путем аппеляции к народному суверенитету и принятия, с своей стороны, всех мер к тому, чтобы аппеляция эта не сделалась иллюзорной, благодаря различным предательствам, постановляет следующее;

I. Французский народ приглашается к созыву Национального Конвента. Чрезвычайная комиссия представит завтра же доклад по вопросу о времени и способе созвания этого конвента.

II. Глава исполнительной власти временно отстраняется от власти, пока Национальный Конвент не выскажется по поводу тех мер, какие должны быть, по его мнению, приняты для утверждения суверенных прав народа и сохранения свободы и равенства.

III. Чрезвычайная комиссия представит в однодневный срок проект организации нового министерства.

IV. Министерство, существующее в настоящее время, временно сохраняет свои функции.

V. Чрезвычайная комиссия в однодневный же срок представит проект декрета о назначении воспитателя для наследника престола (королевского принца).

VI. Выдача сумм по гражданскому листу приостанавливается впредь до решения национального конвента. Чрезвычайная комиссия представит в 24-х часовой срок проект декрета о размерах содержания следуемого королю за период устранения его от власти.

VII. Регистры гражданского листа, подписанные и пронумерованные у интенданта гражданского листа двумя комиссарами Национального Собрания, будут выставлены в его бюро.

VIII. Король и его семейство останутся в помещении законодательного корпуса впредь до восстановления спокойствия на улицах Парижа.

IX. Департаментская администрация сделает распоряжение о скорейшем, в течение дня, приготовлении для них помещения [141] в Люксембургском дворце, где они и будут находиться под охраной граждан и закона.

X. Всякий представитель общественной власти, всякий солдат, унтер-офицер, офицер, какого-бы ни был он чина, всякий генерал, находящийся при армии, будет объявлен недостойным изменником отечества, если при настоящих тревожных обстоятельствах, покинет свой пост.

XI. Настоящий декрет будет незамедлительно и немедленно опубликован департаментом и муниципалитетом Парижа.

XII. Чрезвычайные курьеры доставят декрет во все восемьдесят три департамента, а последним будет вменено в обязанность в течение двадцати четырех часов сообщить его всем муниципалитетам, находящимся в их округе, на предмет торжественного его опубликования.

После принятия всех относившихся к этому предложению декретов, скорбным тоном (avec le ton de la doul ur) прочитанных Верньо, Собрание принимает другие декреты! 50.

Собрание это, объявленное первоначально перманентным, было распущено в 3 1/2 часа утра и снова открылось в семь.

А Людовик XVI, как заправский преступник и морально павший человек преспокойно ел и пил в это время, как будто бы ничего не случилось. Среди депутатов находились достаточно низкие люди, чтобы подходить к решетчатой ложе, за которой сидели чудовища, расшаркиваться и целовать нечистую руку Антуанетты. И эти презренные, трусливые люди не получили тут же на месте заслуженной ими кары!..


Комментарии

31. Оно заседали 20, 28 и 29 июля и 1, 2 и 3 августа. (Из прим. проф. Олара).

32. Закон, изданный в октябре 1789 года Конституантой по случаю происходивших в Париже голодных бунтов. Закон уполномочивал коммуну объявлять город на военном положении, после чего все народные сборища, не подчиняющиеся призыву властей, подлежали разгону при помощи оружия. Знаком объявления города на военном положении служило красное знамя, вывешенное в окне Ратуши. Под красным знаменем военного положения происходило и избиение народа на Марсовом поле в июле 1791 года.

33. Комиссар секции Финистера, один из главных героев событий 20 июля и 10 августа, особенно ненавидимый впоследствии жирондистами.

34. Я видел одно из этих знамен в коммунальном доме после 10 августа. (Прим. Шометта).

35. Намек на сближение Франции с Австрией после Ахенского мира (1748 г.), завершившееся в 1756 году формальным союзом и закрепленное впоследствии (в 1770 голу) браком будущего Людовика XVI с Марией Антуанеттой.

36. Министра иностранных дел Дюмурье, изменившего в следующем году Франции и перешедшего на сторону Австрии.

37. «Законодатели», говорилось в конце этой петиции (она была прочитана в заседании 4-го августа): «мы не лишаем вас почетного права спасти отечество, но если вы откажетесь это сделать, мы возьмем этот долг на себя». Moniteur XIII, 332.

38. Верньо внес свое предложение на утреннем субботнем заседании 4-го августа. Этот человек обладал искусством выказывать себя слугой и двора и народа, тогда как в действительности он служил лишь себе самому да своим сотрудникам. Последующая политическая жизнь этого депутата могла бы послужить материалом для истории неосуществленных проектов, если бы кто-нибудь вздумал ее написать». (Прим. Шоммета).

39. О факте, в котором его обвиняло значительное количество народных представителей. (Примеч. Шоммета).

40. «Тауроболами» назывался особый вид жертвоприношений, введенный в Риме при императорах и неизвестный в республиканскую эпоху. Целью этих страшных жертвоприношений было благоденствие императора и империи. Приносились они богине Кибеле. Вот в чем они состояли: заклание жертвенных животных производилось на особых платформах со множеством дыр; жрецы помещались под ними так, чтобы кровь животных стекала на них; они выходили оттуда, покрытые кровью, и в этом ужасном виде принимали поклонение народа. О, жрецы всех религий, чудовища оскорбляющие повсюду природу, и вы, императоры и короли, любящие обращать ваши взоры лишь на сцены смертоубийства, я узнаю вас в этих отвратительных сценах! (Прим. Шометта).

41. Жак Д’Арманьяк, герцог Немурский, и граф Де-Ла-Марш находился в тайных связях с братом позорной памяти Людовика XI, герцогом Гвиэнским. Король таскал его за это из Виэниских тюрем в замок Пьера Ансиса, оттуда в Бастилию, а из Бастилии наконец в железную клетку, известную под именем клетки Балю — кардинала бывшего ее изобретателем и жертвой. (Кардинал Балю — министр и духовник Людовика XI, одиннадцать лет просидевший в железной клетке за связи с Карлом Смелым. И. X.). Узнавши о планах бегства Арманьяка, свирепый Людовик XI казнил его в 1477 году на Парижском рынке; с изысканным зверством, достойным короля Франции, он приказал поставить под эшафотом детей убиваемого им человека. Старшему из них было всего 9 лет, второму — семь, третьему — пять. Кровь казнимого отца оросила детей, и они вышли из под эшафота покрытые ее паром. Какое тонкое зрелище для очей короля! Какое страшное преступление в глазах человечества! Для принцев Арманьяков Людовик выстроил особые каменные мешки, заостренные внизу, так чтобы ноги заключенных не имели поддержки и тело при всех положениях одинаково страдало. Два раза в неделю несчастных вытаскивали из их мешков для бичевания (им заведовал губернатор Бастилии Филипп Луильэ) и раз в три месяца для операции медленного выдергиванья зуба. Старший Арманьяк сошел от этих мучений с ума, младший выдержал их, пережил Людовика XI и освободился из ада. Все факты эти описаны в прошении, представленном младшим Арманьяком в 1483 году. Получился бы целый том, если бы рассказать о всех преступлениях и зверствах этого чудовища-короля. И когда вспомнишь, что подобные люди были обожаемы французами, находили своих панегиристов, краснеешь за то, что родился во Франции! (Прим. Шометта).

42. См. первый выпуск печатных документов — квитанции типографщиков и рабочих, найденные у интенданта гражданского листа Лапорта. (Прим. Шометта).

43. Факты эти сообщены шестью низшими служителями двора. (Прим. Шометта).

44. Некоторые люди распространяли слух, будто это были аристократы, нарочно переодевшиеся муниципальными, чиновниками, но не подлежит никакому сомнению, что это были подлинные представители муниципалитета, и что указ об отражении силы силой был подписан самим Петиаком. (Прим.. Шометта).

45. Я видел эти патроны. Они были набиты пеплом и сделаны нарочно для этой цели. Нашлись свидетели, видевшие, как их приготовляли еще 7 августа. (Прим. Шометта).

46. Гуго Гроций и Пуффендорф — знаменитые юристы XVII века.

47. Эта часть мемуаров написана, очевидно, еще до роспуска Легислативы.

48. Это был Монто (Montaut), перешедший затем из Легислативы в Конвент. В отличие от многих других он остался там верен своим убеждениям и не изменил заветам этой великой эпохи. (Прим. Шометта).

49. В действительности, как это видно из отчета Монитора (XIII. 329-381) речь Верньо вовсе не являлась ответом на заявление депутации коммуны и была произнесена после целого ряда других выступлений. (Прим. Олара).

50. Между прочим закон о передаче исполнительной власти избираемому законодательным собранием министерству, о признании действительными всех прошедших уже, но не утвержденных еще королем законов, о всеобщем избирательном праве (для всех достигших 25-летнего возраста и живущих своим трудом) при выборах в Национальный Конвент и т. д.

Текст воспроизведен по изданию: 1792 год. (Мемуары А. Шометта) // Голос минувшего, № 11-12. 1917

© текст - Херасков И. 1917
© сетевая версия - Тhietmar. 2019

© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Голос минувшего. 1917