ФИЛИПП БУОНАРРОТИ

ЗАГОВОР ВО ИМЯ РАВЕНСТВА

ТОМ I

CONSPIRATION POUR UEGALITE DITE DE BABEUF.

SUIVIE DU PROCES AUQUEL ELLE DONNA LIEU, ET DES PIECES JUSTIFICATIVES, ETC., ETC. PAR PH. BUONARROTI.

1828.

Фракция воинствующих эгоистов, присоединившись к предшествующей, убивает друзей равенства. Дантонисты.

Фальшивые друзья равенства, распространявшие его принципы с намерением приберечь для себя возможность удовлетворить свою алчность, стушевались при наступлении дня, когда все должно было покориться нивелировке и склониться под бременем морали. [115]

Одни злоупотребляли широкими полномочиями, которыми они пользовались в провинции и в армии; другие помышляли о переходе богатств в руки революционеров, которых они хотели превратить в новый класс привилегированных; третьи обвинялись в том, что за свои преступные махинации получали деньги из-за границы (Эбер и Дантон дали свои имена двум фракциям, которые, хотя и были обе враждебны революционному правительству, установлению которого они содействовали, существенно отличались одна от другой и с точки зрения цели, к которой они стремились, и характера людей, из которых они состояли.

В рядах эбертистов обычно находились только люди труда, прямые, искренние, отважные, мало склонные к усидчивым занятиям, чуждые политических теорий, чувством любившие свободу, энтузиасты равенства, горевшие нетерпением насладиться им.

Их, добрых граждан в упрочившейся народной республике, негодных кормчих во время штормов, предшествующих ее установлению, нетрудно было настроить против дальнейшего существования революционного учреждения, рисуя его в их глазах как преступное покушение на народный суверенитет. Точно так же нетрудно было убедить их в том, что для того, чтобы навсегда устранить причину суеверия и власти духовенства, необходимо изгнать все религиозные идеи. Между тем эти люди, скорее расположенные разрешать трудности одним ударом, нежели здраво взвешивать полезность и последствия политического кризиса, имели в виду тот же результат, к которому стремились благоразумные друзья равенства; но эбертисты не составили себе, подобно тем, ясного представления ни об учреждениях, при посредстве которых можно добиться этого равенства, ни о пути, по которому надо следовать для его достижения 34. Не им, стало быть, надо приписать пагубный раскол и несчастья, причиненные фракцией, к которой они принадлежали. Столь тяжелая ответственность ложится полностью на влиятельных людей, которые, ссылаясь на народное благо, внушили им несправедливые подозрения, и которым, к прискорбию, нельзя простить преступного ослепления.

Дантонисты не имеют права на подобную снисходительность, ибо преобладающей чертой этой фракции была смесь тщеславия, интриги, дерзости, фальши, продажности и испорченности. Те, кого она признавала своими вождями, публично проповедовали устои, противоречившие чистоте нравов, на основе которой французское правительство этого периода намеревалось установить республику. Рабски имитируя распущенность, отличавшую до революции двор и привилегированные классы, они вели борьбу против прежней знати, чтобы занять ее место, и выступили против религии не с целью освобождения людей от ига предрассудков и суеверий, не с целью лишения тирании ее самого страшного помощника, а с тем, чтобы избавиться от стеснявшей их мысли о судье, чтобы спокойнее предаваться неистовству своих низких страстей и изгладить из сознания людей утешительные мысли о справедливости, честности и добродетели.

Дантонисты смотрели на революцию как на игру случая, в которой победа достается тому, кто более хитер и плутоват. Они сострадательно усмехались словам бескорыстия, добродетели, равенства и открыто заявляли, что революционерам в конечном счете должны принадлежать все преимущества богатства и власти, которыми пользовались дворяне при старом режиме. Поэтому многие из тех, кто умножил их ряды, не остановились впоследствии перед тем, чтобы позаимствовать самые различные окраски, чтобы потворствовать всем видам тирании и пойти на самые гнусные происки с целью стяжания богатства и удержания в своих руках хотя бы призрака власти.

Вожаки этих фракций замышляли опасные махинации, и революционное правительство, не без серьезных оснований, обвинило их в том, что они действуют заодно с иностранными правительствами, объединившимися против французской республики. Как бы ни обстояло дело с тайными смешениями вожаков, верно то, что обе фракции старались все ниспровергнуть и что они приветствовали трагические события 9 термидора и содействовали им. Но они поступали так в совершенно различных видах: дантоиисты хотели избавиться от равенства, которое они ненавидели, и от стеснявшей их республиканской суровости, в то время как эбертисты безумным образом считали, что свобода и республика тем самым находят себе освобождение и упрочиваются. Их заблуждение длилось недолго; выведенные постепенно из него, они вскоре присоединились к тем, поведение коих они недавно осуждали, и разделили преследования, которым подверглись все честные сердца со стороны этого грязного сообщества, непрерывно стремившегося вследствие своей возмутительной безнравственности уподобиться приверженцам деспотизма.). [116]

Эта фракция находилась также в заговоре против тех, кто вызвал к жизни [117] демократические учреждения. Она потерпела неудачу и была свидетелем гибели некоторых из ее вождей; однако те из них, кто остался в живых, благодаря тому, что они присоединились к голосу угрожавшего им национального правосудия, угождали врагам революции всех оттенков, найдя поддержку у введенных в заблуждение патриотов, которым они внушили опасение в утрате народного суверенитета, ловко вводя в игру зависть, которую вызывает заслуга, объявили добровольное уважение, оказываемое добродетели, признаком нестерпимой тирании. С помощью самой бессмысленной клеветы им удалось добиться 9 термидора II года умерщвления депутатов, [118] которым французский народ был обязан большей частью успехов, достигнутых в процессе завоевания им своих прав (Некоторые члены Национального конвента, известные растратами, которыми они запятнали себя во время осуществления ими своих полномочий, по-видимому, являются главными подстрекателями этого прискорбного дня 35. Приведенные в ужас казнью заговорщиков и суровыми правилами правительства, они легко запугивали себе подобных и своими воплями возродили уверенность и дерзость врагов равенства.

Множество различных мотивов, вызванных корыстью, завистью, тщеславием, аристократичностью и мстительностью, усиливали грозу, разразившуюся в этот день над республикой; их можно было распознать по нелепости обвинений, по противоречивости обвинителей и по ожесточению, с каким преследовались все те, кто считал своим долгом защищать республиканца Робеспьера.

Тайные виды тех, кто незаконно послал его на смерть, скрывались под туманным обвинением в тирании. Но не оправдано ли существование тирана, не обладавшего богатством, солдатами, имевшего друзьями лишь врагов всяких тиранов; тирана, который не только не шел на низкую лесть толпе, потворствуя ее капризам, но часто имел мужество, рискуя вызвать недовольство толпы, отговаривать ее от соблазнительных планов, которые ей предлагали другие? Скажут, что это был тиран общественного мнения... О, на этот раз приговор вынесен... Тирания Робеспьера заключалась, следовательно, не в чем ином, как в силе его мудрых советов и влиянии его добродетели. ...Он был тираном для дурных людей.

Да и каким образом могли бы вы доказать, что он был тираном, вы, которые после его смерти только и знали, что поносили друг друга и губили нас. В то время как одни обвиняли его в том, что он погубил Дантона, другие упрекали его в желании спасти его; люди, которые еще накануне называли его Катоном Франции, либо сравнивали его с Орфеем, просвещающим дикие народы, составляют обвинительный акт против него; то ему вменяют в вину ошибки некоторых депутатов во время их командировок, то жалуются на преследования, которым он хотел их подвергнуть. Вы заявляли, что он обладал несколькими миллионами, а Франция доныне называет его неподкупным; хорошо известно, что распродажа всего, что у него было найдено, дала не более 460 ливров деньгами. Вы заявляли, что он был лишен знаний и здравого смысла, утверждая в то же время, что он в течение 15 месяцев подчинял вас своему господству. В то время, как вы называли его жестоким, другие упрекали его в том, что он продлил Дни 73 заключенных жирондистов 36. Вы все еще толкуете о его неистовом властолюбии, но вы ничего не говорите введенному в заблуждение вашими лживыми россказнями миру, что если бы не его героические советы, члены Парижской коммуны во главе большинства секций и артиллеристов подвергли бы вас заслуженной вами каре. Подобно школьникам, взбунтовавшимся против своего учителя, вы осыпали его бранью у его смертного одра и позволили растравлять его кровоточащие раны.

С ничем несравнимым исступлением комитеты 37 по примеру самых ярых аристократов древнего Рима восстановили народ против его защитников, изображая их в его глазах властолюбцами, находящимися в заговоре с целью восстановления трона и стремящимися его занять, комитеты, которые 10 термидора не постеснялись заявить Конвенту, что своим триумфом он обязан измышлениям, при помощи которых они ввели в заблуждение доброе и простодушное население Антуанского предместья.

«Вы, быть может, этому не поверите,— говорил докладчик комитетов Общественного спасения и Общественной безопасности,— в помещении Коммуны, в котором происходило контрреволюционное заседание, на столе была новая печать с оттиском лилии, и уже этой ночью в Тампле появились двое лиц, чтобы потребовать оттуда его обитателей. Я должен здесь указать на одну характерную черту, свидетельствующую об общественном настроении: тайные эмиссары хотели совратить народ в Антуанском предместье; но как только народные представители заговорили об эмблемах королевской власти, обнаруженных в помещении Коммуны, республиканские секции разразились возгласами возмущения».

Робеспьер хочет пристыдить своих обвинителей, ему затыкают рот; Сен-Жюста бросают в тюрьму при первых словах его речи, которую ему не дают произнести; лишают свободы Кутона 38 за намерение оказать сопротивление несправедливости; Леба 39 подвергается проскрипции за одно заявление о своем нежелании разделить позор несправедливого декрета; брат Робеспьера 40 хочет его защитить и также подвергается аресту; на другой день все они предаются мученической смерти, а Давид 41, заявивший Робеспьеру: «Вместе с тобой я выпью цикуту»,— долго томился в заключении и остался в живых только благодаря бренной славе, которой он пользовался как художник.

Чтобы как можно скорее их погубить, вы использовали тревогу, поднятую Коммуной, и их присутствие на ее последних заседаниях.

Не говоря уже о подозрении в том, что вы расставили им сети, сами раскрыв их тюрьмы, одни их намерения и ваши намерения, то, что сделали они и что сделали вы, блага, которые предвещали нам времена, предшествовавшие их смерти, и множество бедствий, которые за ней последовали,— все это с очевидностью доказывает, что никогда еще восстание не было более священным и сопротивление более настоятельно необходимым.). [119]

Добродетель названа пороком и тиранией.

С этого времени все было потеряно. Чтобы оправдать свое преступление, лица, [120] содействовавшие событиям этого дня, вынуждены были в основных пунктах обвинения [121] представить в искаженном виде принципы, поведение и добродетели своих жертв. Корыстолюбивые проповедники демократии и старые приверженцы аристократии пришли к соглашению. Отдельные голоса, напоминавшие о доктринах и институтах равенства, стали рассматриваться как непристойные вопли анархии, разбоя и терроризма. Власть была захвачена теми, кто во имя всеобщего блага был прежде ущемлен, и чтобы отомстить за унижение, до которого они были доведены, они подвергли долгому и кровавому преследованию заодно с искренними друзьями равенства также и тех, кто проповедовал его из личных выгод, и даже тех, кто вследствие измены, зависти или ослепления так активно содействовали контрреволюции 9 термидора.

Революционное правительство становится общественным бедствием.

Лишь только революционное правительство перешло в руки приверженцев эгоизма, оно стало настоящим бичом общества. Его поспешная и ужасная деятельность, которую могла бы сделать законной только добродетель его руководителей и демократический дух их намерений, отныне становится не чем иным, как страшной тиранией по цели и по форме. Она все деморализовала; она вернула вновь роскошь, изнеженность нравов, хищничество; она растратила общественное достояние, извратила принципы революции, [122] а всех, кто искренно и бескорыстно защищал ее, отдала на растерзание ее врагам. Старания господствующей партии были со всей очевидностью направлены в это время к поддержанию неравенства и к установлению аристократического строя. Отняв у народа надежду на справедливое законодательство, ввергнув его в неуверенность и упадок духа, люди, пришедшие к власти, замыслили вырвать у него последние остатки его суверенитета.

Друзья равенства требуют конституции 1793 года. Они терпят поражение.

Насколько друзья равенства до 9 термидора желали сохранения революционного правления во всей его чистоте (Чтобы оттолкнуть народ от всякой идеи о реформе, отвратить его от мысли о пользовании своими правами и сделать ненавистными для него его истинных друзей, старые и новые аристократы старались более всего подействовать на него преувеличением числа тюремных заключений и приговоров, имевших место при революционном правительстве до 9 термидора; они представили их так, словно они являлись угрозой для всех классов общества без различия; представляя затем как окончательно установленное то, что в действительности являлось лишь печальной необходимостью переходного периода, они старались уверить народ, будто строй равенства есть не что иное, как нескончаемый ряд насилий, избиений, казней, актов ненависти и мщения.

Между тем достаточно немного здравого смысла, чтобы распознать в этих разглагольствованиях неистовство пристрастия, которое их диктовало. Стоит только рассуждать беспристрастно, чтобы быть вынужденным согласиться с тем, что друзья равенства после чрезмерно долгого и пагубного терпения решились прибегнуть к суровости по отношению к их неисправимым врагам только из любви к отечеству и из сознания своих настоятельнейших обязанностей.

Поскольку признана справедливость и необходимость революционного учреждения, речь идет уже не о том, чтобы исследовать, как далеко доводила возглавлявшая его власть суровость, к которой она была вынуждена прибегнуть; важно лишь знать, отвечала ли эта власть цели, ради которой она была учреждена. Она должна была установить царство равенства и законов, и она беспрестанно, вплоть до 9 термидора II года, прилагала усилия в этом направлении, преобразовывая нравы и дух законов и устраняя препятствия, которые беспрерывно ставились на пути осуществления столь величественного начинания.

Этими препятствиями являлись вооруженная оппозиция, обман и неизменно возобновлявшиеся заговоры, замышлявшиеся партией, предпочитавшей погибнуть в пламени пожара, который она зажгла, чем склонить свою высокомерную голову перед нивелирующим строем равенства и отказаться от своих порочных привычек. Таких врагов приходилось не наказывать, а уничтожать.

Следует вспомнить, с какой быстротой сменялись с самого начала революция заговоры аристократов против власти народа: с момента провозглашения республики, и особенно после восстания 31 мая, среди оппозиционеров обнаружилось столь сильное, всеобщее и характерное возбуждение, что можно было безошибочно распознать врагов преобразования по их поведению, повадкам и взглядам.

Был период, когда опасность для общества была столь угрожающей, что народ мог обрушиться на класс, которого он страшился, не допуская несправедливости. Правительство от имени народа делало то, что вправе был сделать народ, но оно делало это с гораздо большей пользой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать между уничтожением нескольких оппозиционеров и безусловной утратой прав народом. Именно эту цель следует иметь в виду: была ли она справедлива? Суровость, необходимая для ее достижения, является, правда, прискорбной, но тем более необходимой обязанностью, что на исправление взбесившейся надменности не приходится рассчитывать.

Желание привести к справедливости и равенству — не прибегая к суровым мерам — нацию, среди которой существует множество людей, усвоивших привычки и имеющих притязания, непримиримые с благосостоянием и правами всех прочих людей,— столь же несбыточный, сколь заманчивый замысел. Предпринять такое преобразование и остановиться перед твердостью, которой оно требует, значит сознаться в своей непредусмотрительности; значит пожертвовать всеобщим благом ради пороков небольшой части; значит быть лишенным мужества.

Разве Ликургу в античные времена была вменена в вину смерть нескольких лакедемонских аристократов? Разве Бруту было поставлено в укор осуждение им своих детей? Разве порицалась сугубо революционная суровость, с какой сам Моисей безжалостно раздавил всех, кто противился успеху учрежденного им строя? Не жаждут ли те, кто порабощает земной шар, крови страждущего народа, когда он возмущается бедствиями, которые они заставляют его претерпевать?

Революции являются необходимым следствием долголетних несправедливостей; они служат мгновенной карой за вековые преступления. Отчего же люди, которые их страшатся, беспрерывно способствуют приходу новых революций? Отчего люда, которые любят преувеличивать то, что они называют эксцессами французской революции, не предотвращают их путем добровольного отказа от своих несправедливых притязаний, явившихся единственными причинами революций?

Немало разглагольствований было по поводу многочисленных арестов по подозрению, как и по поводу чрезмерной краткости судебных процедур против обвиняемых в заговоре.

В этом отношении следует заметить, что в такой период, когда заговоры рождаются вследствие сильного возбуждения страстей, разделяемых большим числом влиятельных и ловких людей, и когда заговорщики считают удобным обстоятельно обдумать свои замыслы, не выказывая никаких признаков их существования, случается, что опасность, угрожающая обществу, становится вдруг очевидной, и что в государстве разгорается всеобщий пожар, прежде чем становится возможным собрать против кого бы то ни было вещественные улики. В подобном положении, когда все возвещает о наличии близкой опасности, разве не благоразумно и справедливо уберечь народ от возможностей внутренней войны, приняв решительные меры против тех, кого их страсти, привычки и интересы ставят явным образом вне народной партии? В этом случае общее благо зависит от того, наведен ли страх на злостных людей молниеносным ударом по некоторым надменным головам. Возможно, что необходима лишь еще одна суровая мера, и дело человечества навсегда одержит во Франции полную победу.

Но к чему изощряться в рассуждениях для оправдания идеи и действий революционного правительства, предшествовавшего 9 термидора II года? Подстрекатели этого рокового дня, навлекшие столько бедствий на французский народ, целиком выполнили эту задачу. Напрасно они взывали к законам гуманности, которые они осквернили, насильственно приостановив близкую к завершению спасительную деятельность, чтобы начать в пользу безнравственности, аристократии и королевской власти другую, во много раз более кровавую и ужасную.) настолько после [123] 9 термидора они желали его падения с тем, чтобы заменить его конституцией 1793 г., против которой были направлены происки [124] аристократии. Потеряв надежду на торжество равенства, они хотели по крайней мере вернуть народу его политические права.

 

[125] Такова была побудительная причина движения 12 жерминаля III года и парижского восстания 1 прериаля 42. Неудача этих дней [126] удвоила ярость врагов свободы и значительно увеличила число добрых граждан, запрятанных в тюрьмы и перебитых на всем пространстве республики (Движение 12 жерминаля было вызвано преследованиями против членов прежних комитетов Общественного спасения и Общественной безопасности — Барера, Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа и Вадье 43, из ненависти к ним за твердость, с какой они подавляли врагов революции. Убежденный ими Национальный конвент принимал и одобрял все те акты, которые ставились им в вину; но ярость аристократов, составлявших в то время большинство в этом Собрании, была так слепа, что, не имея в виду их оправдать, не принимая в расчет участие, которое они, к несчастью, принимали в событиях термидора, и, не решаясь осудить их на глазах у парижского народа, Собрание произвольно осудило их на ссылку.

Граждане, преданные политической системе Робеспьера, как и лица, которым злостно внушили тревогу за сохранение народного суверенитета, в прериале примкнули к конституции 1793 г., немедленного введения которой они единодушно требовали.).

Тюрьмы Парижа — очаги заговоров во имя равенства.

Массовое тюремное заключение друзей свободы и их частые перемещения из одной тюрьмы в другую дали им возможность [127] лучше узнать друг друга и теснее связаться между собой. Тюрьмы Парижа, и в частности тюрьмы Плесси и Четырех наций, являлись тогда очагами большого революционного брожения.

Там встретились главные действующие лица заговора, события которого я намереваюсь описать. В флореале III года в тюрьме Плесси были заключены: Бедон [Дебон]*(имена, напечатанные курсивом, являются во всей этой работе анаграммами имен лиц, о которых можно предполагать, что они еще живы 44), Ложан де Доримель [Жюльен де ла Дром], Бертран, бывший мэр Лиона, Фонтенель, Фион, Аннак [Шанан], Симон Дюпле, Сомбо [Бодсон], Клод Фике, Массар, Буэн, Моруа, Шентрар [Треншар], Гларту [Гулар], Ла Тильм [Майе], Велор [Револь], Гольскен [Солиньяк], Ривагр [Гравье], Жюльен Дезарм 45, Лер де Ла Нэтл [Далэр Тенай], Бабеф, Жермен, Буонарроти, члены Народной комиссии в Оранже, члены революционных трибуналов Арраса, Камбре, Анжера, Ренна, Бреста, члены революционных комитетов Парижа, Нанта, Невера, Мулена и многие другие демократы из всех департаментов.

Из этих домов скорби взвились электрические искры, которые не раз заставляли бледнеть новую тиранию. Мне достоверно известно, что восстание 1 прериаля III года было в значительной мере делом рук некоторых граждан, заключенных в Плесси, в числе [128] которых называли, в частности Леблана, впоследствии комиссара Директории в Сан- Доминго, и Клода Фике (Конституции 1793 г. и хлеба! — таков был в этот день лозунг парижского народа, справедливо обеспокоенного за свои права и за свое существование. Что касается прав, то угрожавшие им опасности были вполне реальны, ибо усилия партии, преобладавшей в Конвенте, были, по всей видимости, направлены именно к уничтожению конституции 1793 г., что и было осуществлено некоторое время спустя.

Что касается средств к существованию, то никогда еще парижане не испытывали более жестокого голода. Между тем урожай был обильный, и сельские местности имели самый благоприятный вид. Откуда же явился ужасный голод, скосивший такое множество граждан? Он был следствием попятного движения Конвента, следствием коварства аристократов и алчности богачей.

Чтобы расстроить преступные махинации, поощрявшиеся алчностью, Конвенту давно следовало установить твердые цены на съестные припасы, заставить тех, кто держал эти припасы в своих руках, снабжать рынки, и при помощи суровых мер удерживать курс бумажных денег в соответствии с их номинальной стоимостью. После 9 термидора, когда реквизиции и твердые цены были сразу запрещены, а бумажные деньги предоставлены торговцам для свободной спекуляции ими, цены на предметы первой необходимости так сильно возросли, что в результате приобрести провизию можно было только на звонкую монету; рабочие массы, которые ее не имели, были при наличии изобилия лишены всего. В условиях величайших народных страданий правители непрестанно утверждали, что продовольствие обеспечено; они обещали народу более счастливое будущее в качестве вознаграждения за пагубную покорность, которой они от него требовали. Оценить по заслугам институты и намерения тех, кто был их инициаторами, можно лишь приняв во внимание обстоятельства, при которых они были установлены.). [129]

Если этот неоспоримый факт сопоставить с печатным актом, который явился сигналом к восстанию, с требованиями восставших и с политической физиономией поддерживавших их депутатов (Гужон, Ромм, Субрани, Дюруа, Дюкенуа, Бурбот, Приер де ла Марн, Пейссар, Форестье, Альбит 46 и т, д. Первые шестеро были ужасным образом принесены в жертву неистовству так называемых порядочных людей, которые стремились установить свою власть на руинах общественной свободы, проливая реки народной крови), то этого достаточно будет, чтобы стереть пятно роялизма с главных зачинщиков этого злополучного дня, которым даже писатели-патриоты старались их клеймить с целью сохранения жизни друзьям равенства, подвергавшимся самым кровавым преследованиям (Мои современники, несомненно, не ошибаются относительно характера этих восстаний. Но грядущие поколения, которые будут читать то, что написано об этих восстаниях, не будучи свидетелями событий, должны быть предупреждены о том, что патриоты, выступавшие в периодической печати, прибегали к этой хитрости каждый раз, когда попытки республиканцев терпели неудачу.). Это преследование было настолько всеобщим и настолько яростным, что в числе тысяч граждан, брошенных в тюрьмы Парижа, находилось много индифферентных и даже противников торжества той партии, в принадлежности к которой их обвиняли. [130]

Образ жизни и занятия заключенных патриотов.

Трогательное и небывалое зрелище представляли в то время эти тюрьмы. Люди, ввергнутые туда аристократией, жили там просто, в самом тесном братстве, гордились своими оковами и своей бедностью, последствием их патриотической самоотверженности; предавались труду и учению и вели между собой разговоры только о бедствиях отечества и о способах их прекращения. Гражданские песни, которыми они дружно оглашали воздух, собирали по вечерам вокруг этих печальных обиталищ толпу граждан, привлекаемых туда любопытством или сходством их чувств с чувствами заключенных. Люди этой закалки, горевшие патриотизмом, воспламененные преследованием и укрепившиеся в общих им чувствах благодаря длительному и частому общению, естественно, готовы были предпринять все для того, чтобы вновь вызвать революцию и добиться, наконец, постоянной цели их желаний. Поэтому тюрьмы в этот период являлись колыбелью демократических заговоров, вспыхнувших в третьем и четвертом годах республики.

Конституция III, или 1795 года.

Уничтожение закона, данного народу, было, наконец, совершено той самой комиссией, которой была притворно поручена забота о его [131] выполнении. Проект новой конституции, который эта комиссия предложила 5 мессидора III года Национальному конвенту, явился для заключенных патриотов предметом глубоких размышлений; они обсуждали все ее постановления с большей зрелостью, чем в любом первичном собрании. Вот мнение, которое они составили о ней.

Мнение друзей равенства об этой конституции.

Если предложенная конституция,— говорили они,— сама по себе еще может оставить сомнения относительно умонастроения ее авторов, то предшествующий ей доклад 47 их полностью рассеивает. Это умонастроение целиком выражается в словах: сохранить богатство и нищету. Поэтому произведение это рассматривалось как конечный результат покушений эгоистической клики.

Проект комиссии за исключением статьи, ставившей наличие земельной собственности условием для избрания в национальное представительство, как и статьи, запрещавшей избрание на высшую должность лиц, не занимавших предварительно более низкой должности, был принят и вплоть до 18 брюмера VIII года 48 являлся для французской нации основным законом.

Достаточно самого поверхностного рассмотрения, чтобы убедиться, что принцип [132] сохранения богатства и нищеты явился основой для всех частей этого здания.

Прежде всего, чтобы подавить все требования и навсегда закрыть все пути к благоприятным для народа нововведениям, у него отнимают или урезывают его политические права. Законы вырабатываются без его участия и без возможности какой-либо критики с его стороны; конституция связывает навсегда как его, так и его потомство, ибо ему запрещено вносить в нее изменения; она охотно провозглашает народ сувереном, однако всякое обсуждение со стороны народа объявляется в ней мятежом; туманно поговорив о равенстве прав, конституция отнимает права гражданства у множества граждан, а право назначения на главные государственные должности сохраняет исключительно за имущими; наконец, чтобы навсегда сохранить это злополучное неравенство, источник безнравственности, несправедливости и угнетения, авторы этой конституции с величайшей тщательностью устранили из нее всякое учреждение, способное в достаточной мере просветить всю нацию, создать республиканскую молодежь, сократить опустошения, вызванные алчностью и честолюбием, исправить общественное мнение, улучшить нравы и высвободить народные массы из-под жестокого господства праздных и властолюбивых богачей (Вследствие непреклонной надменности наших вельмож очень скоро пожалели об этой конституции, с которой, вероятно, возможно было, несмотря на ее крупные недостатки, примирить друзей равенства путем внесения в нее некоторых изменений. Однако аристократы предпочли быть осыпанными золотом и разукрашенными галунами, пресмыкаться перед железным скипетром наглого и вероломного солдата, чем жить в свободе и равенстве с народом; они превратили эту конституцию в революционное правление, окрашенное монархизмом). [133]

Эти позорные нарушения общих прав и пренебрежение основными обязанностями народного законодателя были разоблачены перед французским народом Антонеллем 49 в сочинении, носящем название «Рассуждения о правах гражданства», и Феликсом Лепелетье 50 в его «Мотивированном мнении о конституции III года».

Негодование, но отнюдь не удивление вызвала дерзость, с которой тогдашние вожаки осмелились нарушить торжественно выраженную волю суверенного народа, как и их собственные недавние обещания (В жерминале III года ужасный закон «О государственной безопасности» осудил как мятежные раздававшиеся со всех сторон протесты против контрреволюционного направления правительства. Однако этот же закон с целью скорейшего успокоения общественного возбуждения лицемерно угрожал ссылкой всякому, кто будет высказываться устно или письменно против конституции 1793 г., ближайшее осуществление которой Конвент обещал 2 прериаля того же года). Конституция 1793 г. была бесстыдно оклеветана и доктрина равенства отдана на поругание при помощи самых ужасных софизмов теми самыми [134]людьми, которые еще недавно превозносили ее справедливость (Единственная забота комиссии, созданной для подготовки органических законов конституции 1793 г., состояла в том, чтобы упразднить эту конституцию, заменить ее конституцией, более соответствовавшей намерениям господствовавшей в то время клики.

После долгих разглагольствований против самого священного из прав народа, права одобрения законов, под властью которых он должен жить, докладчик этой комиссии перечислил пробелы, которые эта комиссия — по ее утверждению — в них обнаружила; он заявил, что конституционный акт 1793 г., который — как он добавил — должен быть уничтожен уже по одному тому, что Робеспьер и Сен-Жюст работали над его составлением, оставил не определенными административную иерархию, назначение генералов и послов, как и право объявления войны и заключения мира. Между тем по данным вопросам все точно указано в этой конституции в статьях 54, 55, 69, 70, 83, 107, 118, 119.

С другой стороны, комиссия в подтверждение своего взгляда ссылалась на насилие, коррупцию и террор, господствовавшие, по ее мнению, во время принятия конституции, которую она хотела упразднить. Но кого же можно заставить поверить, что четыре миллиона человек, принявшие ее, могли быть подкуплены или принуждены к этому силой? Разве неизвестно, что во время принятия этой конституции суровые меры, необходимость которых была признана впоследствии, не применялись против врагов равенства, которые свободно могли вмешиваться в работу первичных собраний и даже выступать в них с требованием восстановления королевской власти? Несмотря на ухищрения, применявшиеся с целью сокрытия истины, осталось достаточно следов для того, чтобы суровая критика могла когда-нибудь признать, что почти единодушное содействие, оказанное французами восстанию 31 мая, свидетельствует об их присоединении к нему и об оппозиции лишь со стороны тех, против кого оно согласно воле нации было направлено. Эта воля проявлялась еще долгое время спустя как внутри страны, так и в армии, вплоть до того момента, когда народ, преданный своими уполномоченными, обманутый в своих надеждах и лишенный в результате убийств и арестов самых верных своих защитников, впал в растерянность и апатию и не проявлял больше никакого интереса к общественным делам.). [135]

Протесты друзей равенства.

Заключенные республиканцы направили в первичные собрания многочисленные протесты против принятого Конвентом проекта, однако их пример не нашел единодушного подражания у тех, кто в то время приписывал себе честь называться демократами.

В результате прериальских событий вместе с непреклонными республиканцами в тюрьмах оказались также люди, остававшиеся равнодушными или нерешительными, те, кто оплатил свою свободу трусливой покорностью воле аристократии; они приняли новую конституцию. Другие, потерявшие надежду на торжество демократии и рассматривавшие тогдашнее революционное правительство как величайшее зло, льстившие себя надеждой, что широкое распространение конституционного порядка может иметь своим результатом некоторую благоприятную для народа перемену, видевшие в предложенной конституции единственный якорь спасения против близкого, по их мнению, возврата монархии и особенно боявшиеся грозивших им опасностей и преследований,— также [136] приняли аристократический закон, но не смогли поколебать тех, кто считал, что ничто не должно их заставить входить в сделку с врагами равенства вопреки справедливости и в ущерб всеобщим правам.

Ложь о принятии народом конституции III года.

Конвент объявил, что новая конституция была принята народом. При подсчете голосов царила чрезвычайная путаница; поэтому результатом этой операции, а также других общественных событий было то, что голосующих оказалось крайне мало, что множество граждан было изгнано из собраний и что наиболее рьяно принимали конституцию именно те, кто отличался своим эгоизмом и нередко обвинялся в заговорах с целью восстановления королевской власти.

Не следует забывать вполне реально существовавшего разделения эгоистов на консерваторов и воинствующих; вспомним, что последние вплоть до 9 термидора II года почти всегда шли за искренними друзьями равенства и тем самым навлекли на себя ненависть контрреволюционеров. Члены Конвента, называвшие себя тогда патриотами, почти все принадлежали к последней группе.

Проскрипция членов Конвента

Ненависть к революции зашла так далеко, что проскрипция, тяготевшая сначала только [137] над бескорыстными друзьями революции, нависла в конце концов даже над теми, кто эту проскрипцию спровоцировал и чьи недавние преступления не могли заставить забыть их прежнюю внешнюю добродетель. Добропорядочные люди, люди хорошего происхождения, добрые буржуа гнушались садиться рядом с бывшими приверженцами террора, нажившимися за счет имущества аристократии.

Все без различия члены Конвента, обвинявшиеся в применении террора или в попустительстве ему, стали жертвами неистовства врагов революции, и если были сделаны некоторые исключения, то только в отношении лиц, отличавшихся настойчивой защитой привилегий благородных против бунтарских притязаний бедняков, которых они называли чернью.

Надежды врагов революции.

Казалось, что создание новой конституции и нового законодательного органа вселило в сердца врагов революции надежду на некоторое участие во власти, а кой-кому из них — надежду на восстановление королевской власти, в чем они обольщали себя каждый раз, когда верховная власть уклонялась от пути равенства и блуждала по извилистой стезе эгоизма,— причине и следствии всех видов тирании. [138]

Народ связан обновлением трети депутатов.

Чтобы упрочить дух новой конституции, ее авторы придумали ежегодное обновление только одной трети Законодательного собрания и введение в первоначальный состав этого Собрания двух третей членов Конвента (все депутаты, остававшиеся еще преданными политическим правам, освященным конституцией 1793 г., были удалены из Конвента путем казней и арестов) по выбору избирательных органов. Эта мера, продиктованная беспокойной осторожностью нескольких преступных законодателей и придуманная для того, чтобы навсегда связать народ, особенно потворствовала страстям членов Конвента. Те из них, кто упивался властью, кто опасался преследований за порочившие их преступления по должности, кто страшился равенства и приходил в ужас от одной мысли о демократических принципах, поспешили присоединиться к этой мере (Эта мера, подсказанная духом аристократизма, преобладавшим при редактировании конституции III года, и при помощи которой хотели удалить из нового законодательного органа бывших роялистов, как и искренних друзей равенства, не имела того успеха, которого от нее ожидали ее авторы. Обманутые в своих надеждах и страшась то монархии, то народа, они неоднократно и по противоположным мотивам опустошали ряды национального представительства, которому они 18 брюмера VIII года, побуждаемые неприязнью к равенству, нанесли последний удар, прибегнув к самому мерзкому из покушений.). В Конвенте фальшивые друзья равенства, одинаково ненавистные как истинным [139] республиканцам, так и роялистам, выказывали себя самыми страстными сторонниками этого способа обновления.

Прибегая к хитрости, которой они часто пользовались, они обвиняли в заговоре с целью восстановления монархии тех, кто оказывал им противодействие и кто в данном случае представлял собой тех самых людей, которые всегда отвергали народные учреждения.

Боязнь способствовать победе роялистов, заинтересованность корыстолюбцев и необходимость выбирать между двумя одинаково преступными партиями, перед которой оказались искренние друзья равенства, сильно повлияли на общественное мнение. Результатом этого явилось известное количество избирательных голосов, которое, будучи крайне незначительным сравнительно с численностью населения и весьма путанно подсчитанным, послужило, однако, предлогом для преступных членов Конвента, чтобы придать силу закона своим декретам об обновлении состава Законодательного собрания, которые они ввиду всеобщего недовольства были вынуждены представить на утверждение народа.

Друзья равенства защищают преступных членов Конвента.

Обнародование этого декрета породило сильное возбуждение, беспорядки и, наконец, вооруженный мятеж парижских секций [140] 13 вандемьера IV года 51, в день, когда погибло бы большинство членов Конвента, если бы не мужественная самоотверженность тех, кого они незадолго перед тем предали неистовству врагов свободы. Любовь к отечеству, подвергавшемуся угрозе полного порабощения, и надежда на то, что назревающее столкновение приведет к благоприятному для дорогого им дела положению вещей, побудили горстку республиканцев защитить своих недавних врагов в борьбе против многочисленной армии секционеров.

Существовало мнение, что раз члены Конвента, деморализовавшие революцию, окружив себя многими развращенными людьми, объявляют себя врагами этих людей, то эти члены Конвента будут вынуждены примкнуть к демократам и уступить их желаниям.

Этот образ мыслей вооружил наиболее решительных и просвещенных, к которым присоединились люди, движимые желанием мщения и надеждой снова завладеть властью. Из этого объединения, пополнившегося и другими людьми, подобными находившимся под угрозой членам Конвента, образовался вооруженный корпус, получивший название батальона патриотов 1789 г. (Немало восхваляли почти полное единодушие, с каким, казалось, была осуществлена революция 1789 г. Полагаю, что те, которые воздали этим честь общественной добродетели, не были достаточно знакомы с характером этой революции. Представьте себе различные слои властолюбцев, тяготеющих над массой народа и стремящихся подняться на высшие ступени. Дворянство, расположенное на вершине лестницы, всех их подавляло; все они, следовательно, должны были приветствовать его крушение, к чему были направлены первые революционные движения. Таким образом, эта видимость единодушия не была следствием добродетели, а следствием беспокойной зависти слоев, промежуточных между дворянством и народом. К тому же, поскольку класс трудящихся ставился ни во что заправилами этого периода, то видные патриоты 1789 г., за небольшими исключениями, относились благожелательно ко всем злоупотреблениям, за исключением злоупотреблений наследственного дворянства). [141]

Это наименование весьма знаменательно; оно показывает, до какой степени пало общественное мнение после 9 термидора II года; оно свидетельствует также о крайней испорченности членов Конвента, которые, едва осмеливаясь называть себя республиканцами, взывали о помощи к друзьям равенства, опасаясь, однако, быть заподозренными в примирении с ними (Как только прозвучали первые ружейные выстрелы, правительственные комитеты предложили Конвенту разоружить вооружившихся для его защиты республиканцев и вновь бросить их в тюрьмы).

Новое предательство членов Конвента.

После битвы 13 вандемьера люди, которых любовь к равенству привела к победе, потребовали от вожаков этого дня выполнения их обещания о восстановлении прав народа. Напрасно. По тону, с каким эти вожаки рекомендовали крайнюю осторожность, было [142] совершенно ясно, что нечего рассчитывать на выполнение обязательств, которые принимались под воздействием одного лишь страха.

Меж тем, как подавляющее большинство Конвента искало лазеек, чтобы увильнуть от требований друзей равенства, те из них, которые находились еще в заключении, продолжали настойчиво побуждать своих освобожденных товарищей использовать победу в интересах демократии. Они говорили, что кровь окажется пролитой совершенно напрасно, если будет упущен момент, когда хорошие люди находятся в силе, а напуганные сенаторы обязаны им жизнью. Они желали, чтобы у Конвента настоятельно потребовали кассации последних выборов, отмены новой конституции и немедленного введения конституции 1793 г.

Собрались уже было потребовать кассации выборов 52, и уже должна была быть подана подписанная петиция, когда участвовавшие в термидорианском заговоре депутаты, страшившиеся народных законов более чем королевской власти, действуя совместно с другими лицами, которых 31 мая покарало национальное правосудие, сумели расколоть многочисленных людей, подписавших петицию. Она так и не была представлена.

Между тем в результате доклада Барраса 53, разоблачившего широкие проекты мятежников, соучастники которых находились в составе самого Конвента, был создан Комитет общественного спасения, предполагаемые [143] намерения которого одно время вновь возбудила у республиканцев надежды, вскоре рассеявшиеся. Действительно, считали, что этот Комитет намерен внести предложение о кассации последних выборов; но потому ли, что его переоценили, или потому, что он позволил запугать себя резкой критикой Тибодо 54, он ограничился предложением незначительных паллиативов, которые ничему не помогли, и конституция III года почти тотчас стала проводиться в жизнь членами Конвента, снова воспылавшими ненавистью к равенству, именуя его террором и анархией.

Освобождение патриотов

В промежуток времени между битвой 13 вандемьера и амнистией 4 брюмера 55 были освобождены все патриоты, еще находившиеся в заключении; они были обязаны свободой не торжеству народного дела, а трусливой политике его врагов. Выйдя из тюрем, где они познали всю глубину народных бедствий, они стали угрожать предателям, разбившим их цепи.

Их заблуждение.

В этот период убежденные друзья равенства были глубоко удручены испорченностью, проскальзывавшей даже во взглядах значительного числа революционеров и угрожавшей вечным забвением демократических доктрин. Вообще же патриоты, большинство [144] которых часто действовало скорее в силу увлечения, чем вследствие здравого размышления, возгордились победой в вандемьере; они относили назначение Барраса и Карно 56 в Исполнительную директорию к числу счастливых событий революции и утешались в своих долгих несчастьях мыслью о должностях и милостях, которые они рассчитывали получить.

Можно было бы сказать, что они забыли то дело, за которое боролись, и что, равнодушно наблюдая, как совершается захват у народа его прав, они свели спасение отечества к облегчению их собственных бедствий.

Не все, однако, разделяли эту точку зрения. Если люди, о которых только что шла речь, думали или делали вид, будто думают, что реформа новой конституции придет лишь со временем и что ее следует подготовлять, умело пробираясь на общественные должности, то другие, напуганные прочностью, которую придавали принципам тирании укрепление нового правительства и все возрастающее охлаждение республиканского энтузиазма, полагали, что долг истинных друзей равенства бить тревогу и повести народ к восстановлению его прав.

Раскол среди патриотов.

Это расхождение в мнениях среди республиканцев привело к следующему: те, кто часто поступался принципами справедливости [145] ради своих личных удобств, приняли название патриотов 1789 г.; другие, отличавшиеся своей настойчивостью в деле защиты демократии, назвали себя равными.

Первые собрания равных.

После своего освобождения патриоты, и особенно равные, беспокоясь о судьбах свободы, стремились объединиться и сговориться между собой, чтобы противопоставить мощную плотину росту новой тирании. Они часто собирались в кафе, в парках и на площадях. Но так как все там обсуждалось с чрезвычайной и необходимой осторожностью, то эти общие рассуждения о положении вещей не позволяли предвидеть какой-либо быстрый и решительный результат в пользу общего дела.

В начале брюмера IV года Бабеф (Гракх Бабеф родился в 1762 г. 57 в Сен-Кантене в департаменте Эн. Он был чуток по характеру, образован и неутомим, обладал проницательным и точным умом, писал ясно, пламенно и красноречиво.

Французская революция застала Бабефа молодым, поглощенным занятиями, ведущим скромный образ жизни, ненавидящим тиранию и размышляющим над средствами избавления от угнетения своих несчастных соотечественников. С раннего возраста он ощущал потребность посвятить себя делу общественной свободы.

В начальный период революции Бабеф как приверженец свободы выступал против феодального режима и фискальной системы, что навлекло на него преследования и приказ об аресте, действие которого было приостановлено благодаря энергичным настояниям Марата. Позднее он вошел в секретариат администрации одного из дистриктов, где его речи и сочинения, обращенные к народу, создали ему многочисленных врагов, пользовавшихся достаточным влиянием, чтобы подвергнуть его преследованиям и осудить как фальсификатора документов. Но вынесенный ему приговор был аннулирован Конвентом, торжественно признавшим его несправедливость. Позднее Бабеф служил в бюро Парижской коммуны, где подружился со многими мужественными республиканцами.

После роковых событий 9 термидора Бабеф одно время приветствовал снисходительность, проявленную к врагам революции; его заблуждение было непродолжительным, и тот, кто принял Гракхов за образец для своего поведения, скоро заметил, что никто так мало не походил на этих знаменитых римлян, как послетермидорианские правители. Величие Бабефа сказалось в том, что он признал свои заблуждения, потребовал возвращения народу его прав, сорвал маску с тех, кем народ был обманут, и зашел так далеко в своем рвении в пользу демократии, что аристократы, управлявшие республикой, не замедлили заключить его в тюрьму.

Из тюрьмы Плесси, где он вначале содержался, его перевели в тюрьму в Аррас. Именно там он и познакомился с гусарским капитаном из Нарбонны Жерменом, о котором часто будет идти речь в этой работе, и со многими республиканцами департамента Па-де-Кале 58. Бабеф был среди них неутомимым проповедником народных учреждений; он разжигал их ненависть к новым тиранам; приучал их к мысли о великой революции в области собственности и склонял их к образованию плебейской Вандеи 59, чтобы вернуть силой то, что ему казалось невозможным более получить путем требований. После своего возвращения в Плесси вслед за прериальским восстанием III года Бабеф весь ушел в свои проекты. Зрело обдумать их ему помогли его частые беседы с некоторыми из заключенных в тюрьме граждан; он познакомился там с Бедоном [Дебон] (я, к сожалению, не могу написать его подлинного имени), который провел всю свою жизнь в изучении причин общественных бедствий и лучше чем кто-либо воспринял глубокие взгляды Робеспьера.

Из дальнейшего изложения станет видно, какое развитие получили идеи Бабефа и как велико было его участие в заговоре, с которым он связал свое имя. Этот необыкновенный человек, наделенный крупными дарованиями, непоколебимый друг справедливости, всегда был бескорыстен и беден; хороший муж, нежный отец, он был любим своей семьей; мужество, с каким он в присутствии своих судей обрушивался на сильных мира сего, требовавших его головы, спокойствие, с которым он взирал на славную смерть, уготованную ему аристократией, еще более усиливают блеск добродетелей и патриотических трудов этого знаменитого мученика во имя равенства), Дарте, Буонарроти, Лоржан де Дуамель [146] [Жюльен де Ла Дром] и Фонтенель попытались создать руководящий центр, вокруг [147] которого могли бы объединиться разобщенные патриоты, чтобы затем действовать единообразно в интересах общего дела. На состоявшихся с этой целью собраниях был сделан ряд предложений; одни хотели, чтобы все искренние патриоты были включены в ассоциацию типа масонской, повинующуюся указаниям, которые будут исходить от ее руководителей; другие настаивали на немедленном сформировании повстанческого комитета, согласно акту, который подлежит подписанию лично каждым членом. Так как на этих собраниях не было ни единства взглядов, ни взаимного доверия, необходимых для [148] достижения полезного результата, то сговориться не удалось, и собрания вскоре прекратилась.

Однако от обоих проектов — объединить патриотов и свергнуть тиранию — не отказались. В этом заключалась настоятельная потребность каждого истинного республиканца. Поэтому несколько времени спустя снова собрались с целью учреждения нового народного общества. В первом заседании, происходившем на квартире у Буэна, среди прочих приняли участие Дарте (Огюстен Александр Дарте, уроженец Сен-Поля в департаменте Па-де-Кале, человек образованный, справедливый, отважный, постоянный, деятельный, непреклонный, способный умело разъяснять и страстно заинтересовать своими взглядами близких к нему людей. Он изучал в Париже право, когда вспыхнула революция, в которую он бросился с рвением человека, беззаветно защищающего истину, едва увидев ее сияние.

В 1789 г. Дарте участвовал в освобождении французской гвардии, во взятии Бастилии; при этом он схватил неизлечимую болезнь. Он участвовал также в осаде Венсенского замка. Затем он был членом директории своего департамента и в качестве такового оказал республике при весьма трудном положении столь значительные услуги, что был вознагражден за них особым декретом, отмечавшим, что он оказал важные услуги отечеству. Выдвинутый затем на должность общественного обвинителя при революционных трибуналах Арраса и Камбрэ, суровости которых мы в значительной мере обязаны сохранением этой границы, он проявил себя здесь неподкупным республиканским должностным лицом и неустрашимым воином. Преследование в результате термидора, которого он не сумел избежать, застало его в почетной бедности. Дарте рано усвоил убеждения Робеспьера и всеми силами способствовал их осуществлению; со своей стороны Робеспьер весьма дорожил им; поэтому враги равенства питали к Дарте непримиримую ненависть. Высокую образованность и пламенную страсть к подлинной справедливости Дарте сочетал со строгим образом жизни и отзывчивым сердцем. Представ перед верховным судом в Вандоме, он упорно отказывался его признать, отказывался от защиты; приговоренный к смерти, он и последний свой вздох посвятил отечеству 60), Жермен, [149] Буонарроти, Массар, Фонтенель, Липпи [Филип] Лоржан де Дуамель [Жюльен де Ла Дром], Бертран (Бертран, уроженец Лиона, был мэром этой коммуны до того, как в ней вспыхнул 29 мая 1793 г. мятеж, и затем после возвращения этой коммуны под законы Республики.

Бертран отдал в пользу революции большое состояние. Он был справедлив, честен, благороден, преисполнен мужества и приветливости в обращении. Образ жизни его был прост, и лицо его носило отпечаток душевной чистоты.

Лионские богачи уготовили Бертрану ту же участь, что и его другу Шалье 61, но их старания были тщетны: народ отвечал громкими рыданиями и благословениями на призывы Бертрана, напоминавшего о своих жертвах и об услугах, оказанных им обездоленным, и потому судьи, которым надлежало предать его смерти, были вынуждены несколько раз отсрочить приговор и отправлять подсудимого обратно в тюрьму, где он оставался в течение долгой осады его коммуны. В самый день 9 термидора был отдан приказ об аресте Бертрана и ряда других лионских демократов и об отправке их в Париж. Они были настолько известны своей чистотой и твердостью, что были освобождены из заключения только после 13 вандемьера IV года.

Бертран, страстно любивший людей, свое отечество и свободу, строгий защитник равенства, популярный и неподкупный на посту должностного лица, хороший сын, превосходный друг был умерщвлен военной комиссией Тампля вслед за резней в Гренелльском лагере 63; он спал, когда за ним пришли, чтобы повести его на казнь.

Этот прекрасный, доблестный гражданин, который был арестован безоружным и далеко от Гренелльского лагеря, был бы, согласно заключению докладчика, приговорен только к тюремному заключению или к ссылке, если бы Исполнительная директория не спешила предупредить комиссию о желательности его смерти.

Получив свидетельство о подаче Бертраном и теми, кто разделял с ним мученическую судьбу, кассационной жалобы, генерал Фуасак Ла Тур приостановил исполнение вынесенного им смертного приговора; доложив об этом Директории, он немедленно получил от нее приказ перейти к делу. Жертвы были убиты... Несколько месяцев спустя кассационный суд отменил все приговоры, признавшие их виновность), Тисмио [Миттуа], Шентрар [Треншар], [150] Шапель 62, Люссорилон [Русийон], Лакомб, Реф [Ферю], Юлажено [Куланж], Буэн и Сомбо [Бодсон]. Эта встреча была очень трогательна; сердца вновь прониклись надеждой, почти угасшей в результате стольких несчастий; люди клялись соблюдать по-прежнему единство и содействовать торжеству равенства.

Внимание этого собрания было устремлено на выяснение того, не лучше ли создать ряд обществ в разных округах Парижа, нежели иметь только одно общество. После длительного обсуждения решение этого вопроса было отложено до более многочисленного собрания, которое условились созвать в месте, менее подверженном надзору полиции; оно [151] состоялось в небольшом помещении, расположенном в парке бывшего аббатства св. Женевьевы.

Дух нового правительства.

В то время как остатки демократической партии старались объединиться, правительство, учрежденное конституцией III года, закладывало основы политической системы, которой оно с тех пор постоянно придерживалось. Дух партии Конвента, воспользовавшейся бедствиями 9 термидора, разгромившей демократов в прериале и одержавшей при их помощи победу в вандемьере, был полностью воспринят людьми, вошедшими в состав Исполнительной директории. Он может быть сведен к следующему: сохранение и приобретение богатства и власти; подавление, с одной стороны, роялистов и высокопоставленных, с другой,— друзей равенства.

С тех пор как пятеро главарей исполнительной власти заняли свои посты, они всячески старались столкнуть бывших роялистов с демократами, чтобы разбить одних при помощи других каждый раз, когда те или иные из них одерживали верх и становились опасны.

Правительство поощряет собрания патриотов.

В то время, когда патриоты намеревались сорганизоваться в общество, правительство [152] казалось благосклонным к их намерениям. Все еще ощущая потребность наводить страх на тех, кто восстал в вандемьере, и желая пугалом террора заставить богачей содействовать мероприятиям, при помощи которых оно рассчитывало восстановить расстроенные финансы республики, оно через своих агентов поощряло открытие патриотических собраний, полное решимости остановить их развитие, как только они попытаются снова призывать к демократическим принципам.

Настроения патриотов и народа.

Этот обман не ускользнул от внимания патриотов, которые, видя, как 13 вандемьера была напрасно пролита кровь, не принеся ничего народу, утвердились во мнении, что ничто действительно полезное не может исходить от нового правительства.

Демократическая партия была немногочисленна, и масса слабовольных патриотов, едва пришедших в себя от ужаса, была готова опять поддаться страху при малейшей видимости нового преследования.

Что касается парижского народа, обманутого в своих надеждах, введенного в заблуждение клеветой и тайными происками роялистов и иностранцев, то он покинул демократов и прозябал в глубоком безразличии; часть народа обвиняла даже революцию в бесчисленных бедствиях, обрушившихся на него. [153]

Осторожность равных.

Граждане, собиравшиеся в парке монастыря св. Женевьевы, чувствовали, какая опасность угрожает вследствие двуличия правительства тем, кто осмелится из преждевременного рвения открыто напасть на власть, узурпировавшую права народа. Они говорили, что прежде всего следует изменить взгляды многих патриотов, вновь вызвать у народа уважение к этим взглядам и вернуть ему былое сознание его прав и его силы; пока же следует прикрываться конституцией и даже покровительством правительства до того момента, когда они станут достаточно сильны, чтобы обрушиться на правительство и уничтожить его.

На этих принципах и было решено учредить новое общество. Ввиду необходимости сохранить его дух и централизовать его, пришлось отклонить предложение о том, чтобы разбить его на множество секций; несмотря на то, что их легче было бы укрыть от глаз полиции, они представляли, однако, то неудобство, что были более подвержены отклонениям от плана организации и скорее могли стать орудием в руках интриганов и врагов республики.

Было решено привлекать в это единое общество только безупречных людей и дружески внушать им осторожность, усвоенную основателями общества.

Основание общества Пантеона.

Общество было тотчас открыто в бывшей трапезной монастыря св. Женевьевы, право пользования которой им предоставил бесплатно патриот Кардино, снимавший часть монастыря. Когда же этот зал был отведен для иного рода собраний, общество поместилось в обширном подвале того же здания. Здесь слабый свет свечей, глухой гул голосов и неудобные позы присутствующих, которые стояли или сидели на полу, напоминали им о величии и опасности этого начинания, как и о необходимости мужества и осторожности. Вследствие близости этого места к Пантеону новое общество было названо именем этого храма. После открытия общества в него стало стекаться множество патриотов, созванных или вступивших в него в силу влечения к этой организации; вместе с ними сюда вступили люди, рабски преданные членам правительства, которые сводили все обязанности друзей свободы к поддержке власти в борьбе против роялистов.

Его организация.

Сначала общество занялось своей организацией. Однако крайняя осторожность и нерешительность большинства его членов были так велики, что приходилось преодолевать в этом отношении большие препятствия. Опасаясь в чем-либо походить на прежние [155] общества, они умножили преграды, установленные новой конституцией в отношении права собраний. Иметь устав, председателя, секретарей, протоколы, придерживаться известного порядка приема в общество означало в их глазах слишком заметно походить на якобинцев и дать повод для новых, преследований.

Наконец, удалось договориться, и общество получило устав, не допускавший ни списков, ни протоколов и ставивший единственным условием приема рекомендацию двух его членов, сделав тем самым почти невозможным какой-либо порядок и открыв доступ в общество множеству сомнительных личностей, часто искажавших дух общества и поднимавших в нем опасные пререкания. Один из ораторов занимал место председателя, другой — место секретаря, а необходимые издержки покрывались лишь добровольными взносами членов общества.

Расхождения среди членов общества Пантеона.

Через некоторое время общество Пантеона насчитывало более двух тысяч членов. В условиях того времени и при наличии существовавшего в обществе устава было неосторожно и нелегко исключать из него лиц, не заслуживавших быть в рядах равных. Пришлось принять большое число патриотов, страдавших некоторыми заблуждениями, и в [156] частности таких, которые намеревались восстановить демократию путем захвата общественных должностей.

Легко было заметить наличие в обществе этих разнообразных элементов. Равные бросались в глаза своим ревностным стремлением просветить народ и восстановить уважение к догматам равенства; патриотов 89 г. можно было узнать по их старанию оказать влияние на правительство в интересах их собственного спокойствия и их выгод. Попеременное преобладание то одной, то другой из этих двух партий заставляло общество предпринимать противоречивые шаги.

Одни часто склоняли общество добиваться мест для граждан, к которым они были расположены; другие развертывали перед ним прискорбную картину испорченности общественного мнения и заблуждений, которыми враги свободы старались сбить с пути народ; они указывали ему на торжество равенства как на единственную цель, достойную его чаяний, и призывали принять меры, способные пробудить почти угасшее мужество народа и вновь зажечь священный энтузиазм, которому народ был обязан столькими победами, одержанными над всеми видами тирании.

Связь общества с народом.

Особой комиссии было поручено предложить порядок работы общества, а также быстрый и легкий способ общения с народом.

 

[157] Афиши, озаглавленные «Истина, возвещаемая народу патриотами 1789 г.», вскоре привлекли общественное внимание к положению дел в стране; однако в них не содержалось прямых наладок на правителей, так как было бы неблагоразумно возбуждать их месть. Действие этих письменных обращений сказалось прежде всего в том, что они привели в новое общество большое число людей труда, которые, обретя вновь надежду, повсюду старались повторять многочисленные истины, услышанные ими в этом обществе (см. в прилагаемых документах за № 2 одну из этих афиш, рисующую положение Французской республики после 9 термидора и вместе с тем предосторожности, которые были вынуждены соблюдать равные в обществе Пантеона).

Народные законы.

Так как учредители общества ставили своей целью поскорее облегчить положение народа и заслужить этим его доверие, чтобы затем использовать его силу для восстановления его прав, то комиссия посоветовала добиваться осуществления двух законов, преданных забвению по вине контрреволюции: закона, обещавшего защитникам отечества один миллиард из национальных имуществ, и закона об уничтожении нищенства, изданного во II году. [158]

Преследование Бабефа.

Меж тем как общество Пантеона осторожно возрождало к жизни демократические принципы и во многих пунктах Парижа создавались другие общества такого же характера, а писатели аристократии забили тревогу по поводу новых покушений так называемых террористов, Бабеф смело разоблачал в своем «Трибуне народа» преступления лиц, управлявших республикой, указывал на достоинства и законность конституции 1793 г. и, не колеблясь, объявил частную собственность главным источником всех бедствий, тяготеющих над обществом. Такое мужество стоило ему новой проскрипции, избегнуть которой он смог, лишь скрываясь у некоторых демократов (Бабеф оказался тогда обязанным свободой рыночным носильщикам. Когда к нему на улицу предместья Оноре № 29 явился судебный пристав с мандатом об аресте, мотивированным подстрекательским характером его сочинений, то после продолжительной борьбы Бабефу удалось убежать. Судебный пристав погнался за ним, крича: «Держите вора». Дважды рыночные носильщики задержали Бабефа и дважды отпустили его при одном имени писателя, отстаивавшего права народа. Эридди 65 [Дидье] и Дарте предоставили ему убежище в бывшем монастыре Успения).

Комитет на квартире у Амара 64.

В то же время на улице Клери, на квартире Амара, формировался тайный комитет для подготовки восстания против тирании, [159] железная рука которой все более тяжело ложилась на французский народ. Амар, Дарте, Буонарроти, Массар и Жермен вошли в него первыми; к ним последовательно присоединились Бедон [Дебон], Суань [Женуа], Филип Ле Рекселе [Феликс Ле Пелетье, или Лепелетье], Клеман 66 и Маршан 67.

Глубоко страдая за народ, друзья свободы, словно по вдохновению, объединили свои усилия против ненавистного ига, угнетавшего его, просвещенные демократы считали участие в этом деле строго обязательным для себя.

Взгляд Комитета на правительство III года.

Лица, входившие в состав Комитета, собиравшегося у Амара, единодушно считали правительство, установленное конституцией III года, незаконным по своему происхождению, угнетательским по своему характеру и тираническим по своим намерениям; все они сходились на том, что спасение республики и свободы настоятельно требует его уничтожения.

Было, однако, желательно, чтобы прежде чем заняться способами осуществления этого уничтожения, каждый член не только убедился в справедливости этого предприятия, но имел также полное представление о политическом строе, которым надлежало заменить строй, уничтожение которого было задумано. [161]

Люди искренно желали блага народу и сознавали, что было бы несовместимо с его подлинными интересами легкомысленно предаваться волнениям, которые в результате могли бы привести к возведению новой тирании на развалинах существующей, к созданию новых привилегий и к потворству новому честолюбию.

Комитет был прежде всего политической школой, где, разобравшись в причинах бедствий, омрачавших жизнь народов, можно было с точностью установить принципы общественного порядка, которые казались наиболее способными освободить народы от этих бедствий и воспрепятствовать их возобновлению.

Частная собственность — причина порабощения.

Никогда еще — говорили здесь — народные массы не достигали уровня просвещения и независимости, необходимого для пользования политическими правами, существенно важными для их свободы, самосохранения и счастья. Самые разумные народы древности имели рабов, постоянно угрожавших им опасностью, и никогда еще человеческое общество, исключая перуанцев, парагвайцев и некоторых малоизвестных племен, не могло добиться исчезновения из его среды массы людей, озлобленных и несчастных от мысли о благах, которых они лишены и которыми [162] обладают другие. Повсюду масса народа сгибается под бичом деспота или привилегированных каст. И если затем обратить взгляд на французский народ, то можно увидеть, что и он порабощен вследствие происков воинствующих эгоистов, корпорации богачей и тех, кто разбогател.

Что касается причины этих неурядиц, то ее усматривали в неравенстве имуществ и условий и в последнем счете в частной собственности, при посредстве которой наиболее ловкие и удачливые беспрерывно обирали и обирают массу народа, обреченную на долгий и тяжкий труд, плохо питающуюся, плохо одетую, живущую в плохих жилищных условиях, лишенную радостей, которыми на ее глазах в избытке пользуются другие, физические и моральные силы которой надорваны нуждой, невежеством, завистью и отчаянием,— массу народа, видящую в обществе только врага и лишенную всего, вплоть до возможности иметь отечество.

История французской революции служила подтверждением размышлений Комитета. Он видел, как в революции класс, который был прежде богат, как и класс, который разбогател в ней, всячески старались обеспечить себе преобладание; он видел, как честолюбивые претензии шли в ней всегда рука об руку с ненавистью к труду и стремлением к богатству; что преданность народа правам гражданства ослабевает по мере того, как учреждениям, благоприятствующим равенству, [163] наносится удар, и по мере того, как вся политика аристократов сводится к тому, чтобы ввергать в нищету, вносить рознь, внушать отвращение ко всему, запугивать и угнетать класс трудящихся и представлять его требования наиболее действенными причинами упадка общества.

Из этих наблюдений следовало заключить, что только неравенство является постоянно действующей причиной порабощения народов и что до тех пор, пока это неравенство существует, для многих людей, человеческое достоинство которых унижено нашей цивилизацией, осуществление их прав будет оставаться почти иллюзорным.

Таким образом, уничтожение этого неравенства — задача добродетельного законодателя — вот принцип, вытекавший из размышлений Комитета. Каким же образом добиться этого? Вопрос этот стал предметом нового рассмотрения. Амар, видевший, как Национальный конвент выражал заботу о неотложных нуждах отечества установлением твердых цен на товары, революционных обложений и реквизиций у богачей, превозносил этот способ изъятия излишков, загромождающих — как он выражался — переполненные каналы, и передачу их тем, кто лишен необходимого. Другие последовательно предлагали раздел земель, законы против роскоши и прогрессивный налог.

Порочность аграрных законов, как и законов против роскоши.

Бедон [Дебон], Дарте, Филип Ле Рекселе [Феликс Лепелетье] и Буонарроти указывали на то, что законодатели, прибегавшие с целью уменьшения опустошений, причиняемых неравенством, к разделу земли и к законам против роскоши, предоставляя при этом жадности и соперничеству распределение работ и имуществ, противопоставляли тем самым бурному потоку лишь слабые преграды, постоянно подрываемые и опрокидываемые действием алчности и надменности, носителям которых сохранение права собственности постоянно доставляет тысячи способов преодоления всех препятствий.

Реквизиции, говорили они, твердые цены, революционные обложения применялись с пользой для удовлетворения неотложных потребностей момента и для того, чтобы расстроить злые козни богачей, но они не могут стать составной частью обычного общественного порядка, не подрывая самого его существования, ибо, помимо невозможности их установления без риска изъятия необходимого, они повлекли бы за собой серьезное и непоправимое истощение источников воспроизводства, так как, оставляя за собственниками бремя обработки земли, они лишали бы их поощрения в виде пользования доходами; они, наконец, были бы недостаточны для противодействия скрытому накоплению денег, [165] неизбежному результату торговли, к которой, естественно, обратились бы все расчеты алчности (Прогрессивный налог явился бы действенным способом дробления земельной собственности, воспрепятствования скоплению богатств и уничтожения праздности и роскоши, если бы не было так трудно достигнуть точного определения состояний, которого он требует. Можно точно определить размеры дохода недвижимого имущества; но каким образом установить размер капиталов, легко скрываемых от глаз посторонних? Этот способ установления налога явился бы, самое большее, лишь дорогой к лучшему; он сгладил бы зло, но не искоренил бы его).

Конечная цель общества — равенство в труде и в пользовании благами.

Согласно закону природы, устанавливающему зависимость производства от труда, труд, как это очевидно, является для каждого гражданина существенным условием общественного договора; и так как каждый, вступая в общество, вносит в него одинаковый вклад (совокупность своих сил и средств), то отсюда следует, что повинности, предметы производства и выгоды должны распределяться поровну. Кроме того, отмечалось, что в действительности цель общества заключается в предотвращении последствий естественного неравенства и что если бы было и верно, будто неравенство в пользовании благами ускорило успехи поистине полезных ремесел, то в настоящее время, когда новые [166] успехи ничего не могут прибавить к действительному благополучию людей, неравенство это должно прекратить свое существование. Они отмечали также, что равенство, подсказываемое основателям общества просто здравым смыслом, еще настоятельнее диктуется нам нашими возросшими знаниями и повседневным постижением на опыте тех зол, которые влечет за собой неравенство.

Люди, рассуждавшие таким образом, усматривали в общности имуществ и труда, т. е. в равном распределении обязанностей и благ, подлинную цель и совершенство общественного строя, единственный общественный строй, способный навсегда изгнать гнет, сделать невозможным опустошительное действие честолюбия и алчности и гарантировать всем гражданам наибольшее благо, какое только возможно. Бедон [Дебон] написал работу, в которой показал несправедливость права собственности и развернул картину длинного ряда бедствий, являющихся естественным следствием этого права.

Амара словно осенил луч света. После первого же изложения этой системы он стал ее восторженным защитником; думая отныне только о том, чтобы доказывать ее справедливость и распространять ее принципы, он в короткое время развил такую энергию, что открыто стал неистовым апологетом этой системы.

В Комитете было признано, что законы свободы и равенства никогда не получат [167] полезного и длительного применения без радикального преобразования строя собственности; пришли к соглашению, что патриоты будут казаться в глазах народа лишь беспокойными и своекорыстными интриганами до тех пор, пока они открыто не станут проповедниками такой политической системы, которая способна ощутительно гарантировать всем членам общества одинаковые преимущества.


Комментарии

34. Бабеф разделял эту оценку эбертистов, данную Буонарроти. В феврале 1796 г. он писал бабувистскому агенту, бывшему эбертисту Жозефу Бодсону: «Я не занимаюсь при этом вопросом, были ли Эбер и Шометт невиновны. Если даже и так, я все-таки оправдываю Робеспьера. Путаники, люди... жаждавшие славы и преисполненные самомнения, как, например, Шометт, могли быть расценены нашим Робеспьером как желающие вырвать у него руководство колесницей... Тот, кто видел, что все эти смешные соперники даже при самых лучших своих намерениях все испортят, мог, как мне кажется, сказать: отстраним... этих докучливых гномов вместе с их добрыми намерениями. И, по моему мнению, он поступил правильно... Судьба 25 миллионов людей не должна зависеть от наведения нескольких сомнительных личностей». Еще в 1793 г. Бабеф критиковал позицию эбертистов в вопросах религиозной политики.

35. В заметках Буонарроти о французской революции приведен список «главных участников заговора 9 термидора». К числу их Буонарроти относил: Сиейеса, Ребеля, Мерлена из Тионвиля, Паниса, Барраса, Тюрио, Камбона, Фрерона, Бентабола, Леонара Бурдона, Ровера, Ленде, Мерлена из Дуэ, Эшассерио, Тальена, Гупийо, Феро, Лежандра, Лакоста, Гюффруа, Лекуантра, Фуше, Дюбуа-Крансе, Вадье, Амара, Карно, Бийо-Варенна, Колло д’Эрбуа, Барера, Вуллана, Бэйля и др.

36. 3 октября 1793 г. Конвент принял решение об аресте 75 жирондистских депутатов, подписавших протест против событий 31 мая— 2 июня. Вследствие допущенной опечатки в ряде изданий, где цифра 75 была заменена цифрой 73, стали говорить о 73 депутатах; эту цифру — 73 — называет и Буонарроти. Некоторые из них еще до ареста бежали на юг к мятежникам. Робеспьер неоднократно возражал против предания этой группы жирондистов суду революционного трибунала, как сделано было в отношении других жирондистских депутатов, участвовавших в организации мятежа. После контрреволюционного переворота 9 термидора по постановлению Конвента от 18 фримера III г. (8 декабря 1794 г.) члены этой группы были восстановлены в правах депутатов.

37. Речь идет о Комитетах общественного спасения и общественной безопасности, о которых с июня 1794 г. термидорианские заговорщики оказались в большинстве. С 15 мессидора (13 июля 1794 г.) Робеспьер перестал участвовать в работе Комитета.

38. Кутон, Жорж (1755-1794) — видный якобинец, член Законодательного собрания, примыкавший к ее крайней левой, депутат Конвента, член Комитета общественного спасения, один из руководителей революционного правительства, близкий сподвижник Робеспьера и его политический единомышленник. Кутон вместе с Сен-Жюстом оставался в составе Комитета общественного спасения до контрреволюционного переворота, ведя борьбу против термидорианских заговорщиков. Казнен вместе с Робеспьером, Сен-Жюстом и др. 10 термидора.

39. Леба, Филипп-Франсуа (1764–1794) — якобинец, депутат Конвента, член Комитета общественной безопасности; друг и сподвижник Робеспьера; сыграл значительную роль как комиссар Конвента в армиях. Казнен вместе с Робеспьером 10 термидора.

40. Робеспьер, Огюстен-Бон-Жозеф (1763-1794) — младший брат Максимилиана Робеспьера, якобинец, член Конвента, комиссар Конвента в армиях. Казнен термидорианцами.

41. Давид, Жак-Луи (1748-1825) — знаменитый французский художник, якобинец, член Конвента, член Комитета общественной безопасности, сторонник Робеспьера. После контрреволюционного переворота 9 термидора заключен в тюрьму; впоследствии был амнистирован; при Наполеоне стал его официальным живописцем.

42. 12 жерминаля III г. (1 апреля 1795 г.) и 1-2 прериаля (20-21 мая) произошли последние революционные массовые выступления парижских предместий, направленные против резкого ухудшения продовольственного положения после отмены максимума (4 нивоза III года) и против контрреволюционной политики термидорианского Конвента. 12 жерминаля демонстрация ворвалась в Конвент с требованием «хлеба и Конституции 1793 года». Прериальское выступление имело гораздо более организованный и решительный характер. Для подавления восстания впервые с 1789 г. в Париж были введены войска. 3-4 прериаля сорокатысячная армия окружила и разоружила Сент-Антуанское предместье. После жерминаля и прериаля были арестованы свыше 60 депутатов Конвента и тысячи виднейших деятелей времен якобинской диктатуры.

43. Вскоре после казни Робеспьера правыми термидорианцами было выдвинуто требование репрессий против так называемых левых термидорианцев — членов Комитетов общественного спасения и общественной безопасности, в первую очередь Барера (1755-1841), Бийо-Варенна (1756-1819), Колло д’Эрбуа (1750-1796) и Вадье (1736-1828). 7 нивоза III г. была создана комиссия по расследованию их деятельности. 12 вантоза Конвент принял решение об их аресте. После 12 жерминаля все четверо без суда были высланы на остров Олерон. После прериаля Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенн были отправлены в Гвиану, где Колло умер. Барер был освобожден по амнистии IV г. В своих мемуарах он очень тепло отзывается о Буонарроти, с которым Барер и Вадье часто встречались в Брюсселе, где они жили в качестве эмигрантов до июльской революции 1830 г.

44. Расшифровка анаграмм сделана на основании письма Ф. Буонарроти к Бронтеру О’Брайену от 3 мая 1836 г. (см. Приложение 1). В этом списке были расшифрованы не все анаграммы, встречающиеся в книге Буонарроти.

45. Дебон — член бабувистской Тайной директории общественного спасения. Жюльен, Марк-Антуан младший (1775-1848) — сын члена Конвента Жюльена из Дромы; был агентом Комитета общественного спасения, выполнял ответственные миссии, особенно в Нанте и Тулузе; пользовался особым доверием Робеспьера; после 9 термидора был арестован. Находился в тюрьме Плесси вместе с Бабефом; после освобождения принимал сперва участие в бабувистском движении, был редактором газеты «Плебейский оратор»; отошел от бабувизма и с 1796 г. находился при армии Наполеона в Италии и Египте; в 1813 г. был арестован; позднее был редактором «Энциклопедического обозрения», перешел на позиции буржуазного либерализма. Фион, Жан-Жозеф (1755-1818) — бельгийский революционер, бургомистр Льежа; получил чин генерала как участник похода в Бельгию; отступил вместе с французскими войсками; в 1796 г. после присоединения Бельгии был избран в Совет пятисот от Льежа; участник якобинских организаций 1798-1799 гг.; после взрыва «адской машины» в январе 1801 г. был выслан Наполеоном. Дюпле, Симон — секретарь Робеспьера, сын плотника Мориса Дюпле, члена революционного трибунала, у которого жил Робеспьер; оба, отец и сын, привлекались по вандомскому процессу, но были оправданы; впоследствии был связан с Фуше и стал осведомителем министерства полиции. Бодсон, Жозеф (р. 1765) — по профессии ювелир и гравер; был одним из администраторов парижской полиции и судьей 1-го округа до 9 термидора; близок к эбертистам; один из руководителей «Электорального клуба», составитель петиции о восстановлении выборности парижских властей (30 термидора), за которую был арестован; друг Варле и Бабефа, протестовавшего в 1794 г. против ареста Бодсона. Фике, Клод — бабувистский агент 11-го округа, до 9 термидора один из администраторов парижской полиции; был в числе организаторов прериальского восстания; участник якобинского клуба 1799 г.; был сослан сейчас же после переворота 18 брюмера. Майе — бывший председатель революционного трибунала в Марселе. Гравье — деятель лионского революционного движения, близкий к Шалье; видный член парижского трибунала. Буэн, Матурен — активный деятель парижского санкюлотского движения; участник движения 31 мая—2 июня; во время якобинской диктатуры был мировым судьей секции Рынков; после 9 термидора защищал Каррье в якобинском клубе; на вандомском процессе приговорен заочно к ссылке; при пересмотре дела уголовным судом департамента Сены Буэн и Менесье были оправданы; после взрыва «адской машины» сослан на остров Анжуан, где и умер. Треншар — присяжный заседатель революционного трибунала; председатель одной из комиссий, созданных для проведения вантозских декретов, арестованный сейчас же после 9 термидора. Гулар находился в 1795 г. совместно с Бабефом и Жерменом в Аррасской тюрьме; после освобождения был комиссаром полиции секции Обсерватории и благодаря этому оказывал ценные услуги движению; Жюльен Дезарм — один из руководителей оружейной мануфактуры в Париже. О ряде других участников бабувистского движения, упоминаемых Буонарроти, сведения недостаточно достоверны.

46. Гужон, Александр (1776-1795) — якобинец, член Конвента, весной 1794 г. недолгое время министр внутренних дел, затем иностранных дел; Ромм, Шарль-Жильбер (1750-1795) — якобинец; сын прокурора; до революции был в России гувернером в доме гр. Строгановых; член Конвента; автор революционного календаря; выполнял ответственные миссии в армии; Субрани (1753-1795) — якобинец; аристократ по происхождению, до революции был офицером, член Законодательного собрания и Конвента: 1793-1794 гг. провел на фронтах в качестве народного представителя при армиях республики. Дюруа (1753-1795) — якобинец, адвокат, член Конвента; народный представитель в армиях республики; Дюкенуа (1748-1795) — якобинец; до революции монах; член Законодательного собрания, где примыкал к крайней левой; член Конвента; народный представитель при армиях республики. Бурбот (1773-1795) — якобинец; член Конвента, народный представитель при армиях. Все шестеро способствовали или сочувствовали перевороту 9 термидора, но вскоре, в связи с раскрытием термидорианцами их контрреволюционных целей, признали ошибочность своего поведения и возглавили так называемую вершину — объединение, «последних монтаньяров» в Конвенте. Приговоренные к смертной казни по делу 1 прериаля, они закололи себя кинжалом, передаваемым из рук в руки. Субрани, Дюруа и Бурбот, ранившие себя тяжело, но не на смерть, были гильотинированы. Приер из Марны, Пьер-Луи (1756-1827), видный якобинец, член Конвента, член Комитета общественного спасения, и Альбит, якобинец, член Конвента, привлеченные по прериальскому делу, бежали до суда. Пейссар и Форестье — депутаты-монтаньяры, привлеченные по тому же прериальскому делу; первый был приговорен к ссыпке; второй был признан невиновным и возвращен в тюрьму — в распоряжение Комитета безопасности.

47. 5 мессидора III года (23 июня 1795 г.) с докладам о принципах новой конституции выступил от имени комиссии Буасси д’Англа, заявивший: «Вы должны, наконец, гарантировать богатым их собственность... Абсолютное равенство является химерой... Нами должны управлять лучшие; лучшие являются наиболее заинтересованными в сохранении законов и наиболее образованными ; за немногими исключениями вы найдете подобных людей только среди тех, кто владеет собственностью... Страна, управляемая собственниками, находится в состоянии общественного порядка... Если вы безоговорочно дадите политические права людям, лишенным собственности... они увлекут нас к насильственным потрясениям, от которых мы с таким трудом избавляемся».

48. 18 брюмера VIII г. — государственный переворот Наполеона Бонапарта 9 ноября 1799 г.

49. Антонелль, Пьер-Антуан (1747-1817) — по происхождению маркиз; член Законодательного собрания; был послан в августе 1792 г. комиссаром в армию Лафайета; председатель присяжных заседателей на процессе жирондистов; был арестован и освобожден 19 термидора, однако занял позицию враждебную перевороту. Редактировал «Газету свободных людей» («Journal des hommes libres»). Входил в состав бабувистской Тайной директории, хотя, по-видимому, отрицательно относился к программе коммунистических преобразований. Его поведение после первых арестов в флореале вызвало критику со стороны Бабефа (см. его письмо к Эзину от 16 декабря 1796 г.—«Вопросы истории», 1961, № 1, стр. 114-115). Привлекался по вандомскому процессу, но был оправдан. Активно участвовал во всех попытках возрождения якобинских организаций в последние годы Директории. После 18 брюмера подвергался преследованиям. Во время Реставрации высказался в пользу Бурбонов

50. Лепелетье, Феликс (1767-1837) — брат Мишеля Лепелетье, члена Конвента. По происхождению граф, с самого начала революции примкнул к ней. Близкий друг Бабефа, завещавшего ему, накануне казни, воспитание своего старшего сына. По-видимому, снабжал Бабефа средствами на издание газеты. В намечавшемся после победы восстания представительном органе должен был стать депутатом Соны и Луары. Был оправдан на вандомском процессе. Принимал активное участие в якобинском клубе 1799 г. Подвергся преследованиям сейчас же после 18 брюмера и был в ссылке два года на острове Олерон по делу о взрыве «адской машины». В 20-х годах жил в Брюсселе, сохранял близость с Буонарроти.

51. Поводом для роялистского мятежа 13 вандемьера (5 октября 1795 г.) послужил декрет об обязательном переизбрании 2/3 членов Конвента. Для подавления мятежников термидорианский Конвент, наряду c войсками, руководимыми Бонапартом, пытался использовать также и левые элементы; в частности, были созданы три батальона из Сент-Антуанского предместья, руководимые республиканскими офицерами и получившие название «патриотов 1789 г.».

52. Выборы на основании новой, цензовой конституции привели к усилению правого крыла Законодательного корпуса. Из числа бывших членов Конвента были переизбраны наиболее умеренные. Вновь избранная треть членов собрания почти целиком состояла из скрытых монархистов. В Конвенте после оглашения результатов выборов была создала чрезвычайная комиссия, руководимая Тальеном, предполагавшая поставить вопрос о кассации выборов.

53. Баррас, Поль (1755-1829) — термидорианец, один из руководителей Директории. По происхождению родовитый дворянин, виконт, Баррас присоединился к революции; став якобинцем, был избран депутатом Конвента. Действуя в 1793-1794 гг. в качестве представителя Конвента в Марселе, Тулоне и т. д., вместе с Фрероном производил огромные хищения, брал взятки, злоупотреблял властью и т. п. Беспринципный делец, казнокрад и стяжатель, Баррас заискивал перед Робеспьером, но, ожидая с полным основанием с его стороны удара, стал одним из организаторов контрреволюционного термидорианского переворота. После падения якобинской диктатуры — один из руководителей термидорианской реакции, затем член Директории.

54. Тибодо, Антуан-Клер (1764-1854) — после 9 термидора один из наиболее реакционных руководителей правого крыла Конвента. Префект и граф при Наполеоне; сенатор при Наполеоне III. Умер последним из всех членов Конвента.

55. В последнем заседании Конвента был принят закон об амнистии (4 брюмера IV г.), которая не распространялась только на участников вандейского восстания, эмигрантов и неприсягнувших священников. Амнистия коснулась главным образом лиц, арестованных после 9 термидора. Бабеф был освобожден еще до общей амнистии, 26 вандамьера, Буонарроти — 17 вандемьера (9 октября 1795 г.).

56. Карно, Лазар-Никола-Маржери (1753-1825) — военный инженер по специальности, крупный математик, член Учредительного собрания и Конвента, член Комитета общественного спасения — один из руководителей и организаторов военных сил республики; с весны 1794 г.— противник Робеспьера и Сен- Жюста в Комитете общественного спасения, термидорианец; позднее член Директории, затем министр Наполеона. В первый состав Директории, помимо Барраса и Карно, вошли Ларевейер-Лепо, Ребель и Летурнер.

57. Точная дата рождения Бабефа —23 ноября 1760 г.

58. В числе республиканцев,, находившихся в Аррасской тюрьме и ведших в ней переписку с Бабефом, были Коше, Таффуро и Тулот (из Сент-Омера), впоследствии привлекавшиеся по вандомскому процессу, но оправданные (см. L. Jacob. Correspondance avec Babeuf. — «Annales Historiques de la Revolution francaise», 1934).

59. Идею создания «плебейской Вандеи» Бабеф выдвинул впервые во время своего пребывания в Аррасской тюрьме. В сохранившемся письме к Жермену он предлагал закрепиться в каком-нибудь центре и оттуда постепенно расширять свое влияние. В первых номерах «Трибуна народа» после освобождения Бабеф призывал к образованию «плебейской Вандеи» в каком-нибудь пункте или «в каждом из 86 департаментов».

60. Автобиографические заметки Дарте, опубликованные в 1841 г. Шарлем Лабиттом, целиком совпадают со сведениями, сообщаемыми Буонарроти.

61. Шалье, Жозеф (1747-1793) — руководитель лионских якобинцев, близко связанный с наиболее демократическими элементами, требовавший установления твердых цен, создания революционной армии, обложения богачей и т. д. Лионские жирондисты, организовавшие восстание 29 мая 1793 г., разогнали муниципалитет, руководимый Шалье. 16 июля, несмотря на все попытки Конвента, и особенно Марата, спасти Шалье, он был казнен. Прах Шалье был перенесен в Пантеон и удален оттуда во время термидорианской контрреволюции.

62. После переворота 18 брюмера и установления консульства, когда начались преследования якобинцев и бабувистов, Шапель был арестован вместе с Франсуа Дюфуром по обвинению в организации покушения на Наполеона и казнен в 1800 г. (см. F. Masson. Les complots jacobins au leudemain de Brumaire.— «Revue des etudes Napoleoniennes», 1922).

63. В ночь с 23 на 24 фрюктидора IV г. (9-10 сентября 1796 г.) несколько сот бабувистов пытались проникнуть в расположение Гренельского лагеря, рассчитывая на поддержку солдат. Директория была заблаговременно оповещена об этом выступлении и сознательно его провоцировала. Подготовленные войска устроили подлинную резню. 20 человек было убито, 132 арестовано. Суд вынес 32 смертных приговори, в том числе Бертрану и трем бывшим членам Конвента — Жавогу, Юге (Huguet) и Кюссе.

64. Амар, Ж.-П. (1755-1816) — якобинец, адвокат; депутат Конвента от департамента Изеры; один из руководителей Комитета общественной безопасности. Принимал участие в организации переворота 9 термидора, в чем впоследствии раскаивался, заявив: «Я горжусь тем, что разделял труды Робеспьера; народ имел тогда хлеб. Его хотят представить кровожадным человеком, но судить будет потомство» (Кusсinski. Dictionnaire des conventionnels). Судился на вандомском процессе, но был оправдан. Впоследствии отошел от политической деятельности.

65. Дидье, Жан-Батист — слесарь по профессии; присяжный заседатель революционного трибунала; был близок к Робеспьеру. В период термидорианской реакции сблизился с Бабефом; агент связи Тайной директории общественного спасения. На вандомском процессе был оправдан. В годы империи участвовал в тайных обществах, был арестован в 1807 г.

66. Клеман, Жан-Батист-Анри — в начале революции студент-юрист; участник восстания 14 июля и 10 августа; был в числе 24 комиссаров, разосланных в департаменты после свержения монархии, один из членов Центрального комитета в Епископстве, руководившего движением 31 мая—2 июня; член Комитета общественного спасения Парижского департамента; после 9 термидора был арестован и привлекался по делу Паша, Бушотта и других видных деятелей якобинской диктатуры в Париже; после амнистии был близок к бабувистам; участник клуба в Манеже в 1799 г.; благодаря заступничеству Люсьена Бонапарта спасся от преследований; при Наполеоне, еще в 1813 г., занимал должность начальника заставы в Монтобане.

67. Маршан, Гильом-Симон (род. в 1768 г.) — до революции и в первые ее годы служил солдатом; активный участник движения 10 августа; весной 1793 г. просил у Конвента разрешения убить Дюмурье; накануне 31 мая один из руководителей Центрального комитета в Епископстве, член Комитета общественного спасения Парижского департамента; после 9 термидора вместе с Клеманом был арестован и привлечен по делу Паша. Амнистирован в 1795 г.; был причастен к бабувистскому движению. Бабеф предполагал в случае победы восстания поставить Маршана и Клемана во главе администрации Парижского департамента. Участник клуба в Манеже. При Наполеоне подлежал высылке, но скрылся. Еще в 1804 г. находился под наблюдением.

(пер. Э. А. Желубовской)
Текст воспроизведен по изданию: Ф. Буонарроти. Заговор во имя равенства, Том I. М. АН СССР. 1963

© текст - Желубовская Э. А. 1963
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН СССР. 1963