Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

АРТУР ЮНГ

ПУТЕШЕСТВИЯ

ПРЕДПРИНЯТЫЕ В 1787, 1788 И 1789 ГОДАХ ДЛЯ ПОЗНАНИЯ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ, БОГАТСТВА И НАЦИОНАЛЬНОГО БЛАГОСОСТОЯНИЯ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЕВСТВА

TRAVELS, DURING THE YEARS 1787, 1788, AND 1789:

UNDERTAKEN MORE PARTICULARLY WITH A VIEW OF ASCERTAINING THE CULTIVATION, WEALTH, RESOURCES, AND NATIONAL PROSPERITY, OF THE KINGDOM OF FRANCE. BY ARTHUR YOUNG

О РЕВОЛЮЦИИ ВО ФРАНЦИИ

Величайший позор, сопровождавший lettres de cachet (Королевские приказы о бессудном заключении в тюрьму (франц.).) и Бастилию во все царствование Людовика XV, породил в Англии среди малосведущих людей представление, будто были они самыми естественными свойствами французского деспотизма. Несомненно, происходили невероятные злоупотребления, вплоть до того, что продавали бланки, куда покупатель мог по своему желанию вписывать любое имя, и ради удовлетворения чьих-то мстительных чувств людей вырывали из лона семьи и замуровывали в темницу, где оставались они всеми забытыми и обреченными на безвестную смерть (Я знаю вполне достоверный случай, показывающий все бесстыдство правительства касательно сих противузаконных арестов. Году в 1753-м наш посол лорд Элбермарл 1, который вел переговоры о границах американских колоний, приехал как-то раз к министру иностранных дел 2; его оставили дожидаться в кабинете министра, ибо сей последний завершал какой-то разговор в другой комнате. Дабы скоротать время, милорд расхаживал взад-вперед по небольшому (как обыкновенно сие во Франции) кабинету министра и случайно увидел лежавшую на столе бумагу, написанную большими четкими буквами. Это был список заключенных в Бастилию, и на первом месте значилось имя какого-то Гордона 3. Когда вошел министр, лорд Элбермарл извинился за непроизвольную свою нескромность, но ему было отве-чено, что все сие сущий пустяк, ибо никто не думает скрывать имена узников. Тогда лорд Элбермарл сказал про значившегося на первом месте некоего Гордона, и, поелику персона с таковым именем, возможно, является британским подданным, ему хотелось бы знать, за что посадили его в Бастилию. Министр сослался на полное свое о сем неведение, но обещал навести необходимые справки. При следующей их встрече уведомил он лорда Элбеомапла, что при исследовании сего дела не смог он найти никого, кто дал бы ему хоть какие-то объяснения, а посему обратился министр к самому Гордону, который клятвенно уверял о полном своем неведении касательно того, почему он попал в тюрьму, где сидит уже 30 лет. «Впрочем, – присовокупил министр, – я велел немедленно выпустить его, и теперь он на свободе». Случай сей не требует комментариев. – Примеч. А. Юнга.)! Однако таковые злоупотребления ни в какой стране не могут быть повсеместными, и с воцарением нынешего короля они почти совсем исчезли. Огромное большинство народа, под коим я подразумеваю людей низшего состояния, мало подвержены были сего [316] рода действиям, и поэтому вряд ли оные могли побудить их к восстанию. Великую тягость составляли злоупотребления при сборе налогов. Королевство разделено было на губернаторства с интендантом во главе каждого, который обладал всею полнотою власти, особливо в финансах, но за исключением дел военных. Реестры на taille, capitation, vingtiemes (Талью, подушную подать, двадцатину (франц.).) и прочие налоги рассылались по волостям, приходам и даже частным лицам и в соответствии с прихотью интенданта могли быть отменены, увеличены или уменьшены. Столь невероятная и постоянно действующая власть, из коей не исключался ни один человек, должна была по природе вещей выродиться во многих случаях в беспредельное тиранство. Очевидно, что приятели, знакомые и подчиненные самого интенданта, а также всех его subdelegues 4, равно как и приятели этих приятелей, могли получать льготы за счет несчастных своих соседей, не говоря уже о сильных при дворе вельможах, протекции коих искал сам интендент, и посему вся тягость налогов с легкостью перекладывалась на других. Во многих частях Королевства рассказывали мне об ужасающем угнетении множества людей вследствие незаконных привилегий, достигаемых таковым плутовским способом. Но даже если не принимать во внимание все подобные дела, как мог жить бедный люд, платящий тяжелые налоги, когда от них освобождались дворянство и духовные, то есть именно те, кто более прочих к сему способен? Другое бедствие для крестьян – это наборы в ополчение, из коих, правда, исключены были все женатые мужчины.

Corvee (Принудительные работы (франц.).), или устройство дорог, ежегодно влечет разорение многих сотен фермеров; более 300, занятых на выравнивании одной долины в Лотарингии, ввергнуты были в сущую нищету. Все сии притеснения падают только на tiers etat, дворянство и духовные освобождены и от tallies, и от ополчения, и от corvees. Кодекс о наказаниях за финансовые преступления вызывает содрогание ужасными своими карами, никак не соответственными тяжести преступлений (Один весьма сведущий в финансовых делах автор (Recherches et Considerations par M. le Baron de Cormere 5, tome II, p. 187) вычислил, что ежегодно в среднем посылали в тюрьму и на галеры; мужчин 2.340, женщин 896, детей 201, всего 3.437; из них 300 на галеры (tome I, р. 112). Конфискованная у бедных соль достигала 12.633 квинталов 6, что при средней цене 8 ливров составляет – 101.064 ливра; 2.772 ф. солонины по 10 су – 1.386; 1.086 лошадей по 50 ливров – 54.300; 52 повозки по 150 ливров. – 7.800; штрафы – 53.207; взято в домах – 105.530; Итого: 323.287 ливров. – Примеч. А. Юнга.). Несколько [317] примеров достаточно показывают, каким было старое правление во Франции.

1. Контрабандисты солью, вооруженные и числом 5 человек, в Провансе – штраф 500 ливров и девять лет галер; по всему остальному Королевству – смертная казнь.

2. Вооруженные контрабандисты числом до пяти – штраф 300 ливров и три года галер. За повторное преступление – смертная казнь.

3. Контрабандисты без оружия, но при лошадях, повозках или лодках – штраф 300 ливров, в случае неуплаты – три года галер. Повторное преступление – 400 ливров и девять лет галер. В Дофинэ за повторное преступление – пожизненные галеры. В Провансе – пять лет галер.

4. Контрабандисты, переносящие соль на спине, без оружия – штраф 200 ливров, в случае неуплаты – наказание плетьми и клеймение. При повторном преступлении – штраф 300 ливров и шесть лет галер.

5. Женщины замужние и одинокие, занимающиеся контрабандой, за первое преступление – штраф 100 ливров, за повторное – 300 ливров. За третье – наказание плетьми, клеймение и пожизненное изгнание из Королевства. Мужья оных ответственны как деньгами, так и телом.

6. Дети, занимающиеся контрабандой, – то же, что и женщины. Родители несут за них ответственность и за неуплату подлежат плетям.

7. Дворяне, занимающиеся контрабандой, лишаются сословного своего достоинства, дома их сравниваются с землей.

8. Всем, находящимся на службе (вероятно, на соляные копях или в налоговом ведомстве) и уличенным в контрабанде, грозит смертная казнь. Перевозчикам краденой соли – повешение.

9. Вооруженные солдаты, занимающиеся контрабандой, присуждаются к повешению; оные же без оружия – пожизненно к галерам.

10. За покупку контрабандной соли для перепродажи – те же наказания, что и за контрабанду.

11. Чиновники соляного ведомства могут в числе двух или одного при двух свидетелях входить в дома и совершать обыски, даже у особ из привилегированных сословий.

12. Все семьи и лица, числящиеся по провинциям Grandes Gabelles (Провинции, подлежащие соляной пошлине (франц.).) и ежегодное потребление коими соли для стола (исключая засолку мяса и проч.) определено в 7 ф. на человека, обязаны, хотят они того или нет, покупать сие количество под угрозою соответствующих штрафов. [318]

Для всех сидящих на земле истинным бедствием были Саpitaineries (Капитанства, т. е. королевские охотничьи округа (франц.).). Слово сие обозначает некоторые округа, где король передает во владение принцам крови всю дичь на всех землях независимо от собственности и, самое странное, даже в поместьях, пожалованных прежде сего иным лицам. Впрочем, сие было лишь мелочью по сравнению с другими обстоятельствами, ибо дичью назывались целые стада диких свиней и оленей, бродившие, не сообразуясь с границами округов, и уничтожавшие посевы, а каторга наполнялась несчастными крестьянами, которые убивали их, чтобы сохранить пищу для беспомощных своих детей. Дикие животные только в четырех приходах капитанства Монсё приносили ежегодный ущерб в 184.263 ливра (Cahier du tiers etat de Meaux, p. 49. – Примеч. А. Юнга.). Не удивительно, что народ требовал: «Nous demandons a grand cris la destruction des capitaineries et celle de toute sorte de gibier» («Мы вопием об упразднении капитанств, а также изничтожении всякого вида дичи» (франц.); De Mantes u Meulan, p. 38.– Библиографическое примеч. А. Юнга.). И что можно сказать, когда в качестве привилегии просят позволения «de nettoyer ses grains, de faucher ies pres artificiels et d'enlever ses chaumes sans egard pour la perdrix ou tout autre gibier» («Молотить зерно, косить луга и убирать солому, невзирая на куропаток и прочую дичь» (франц.); ibid., р. 40. Также: Nob. et Tiers Etat de Peronne, p. 42 – De trois ordres de Montfort, p. 28. – Библиографическое примеч. А. Юнга). Английскому читателю надобно объяснить, что существовало множество эдиктов, которыми ради охранения дичи запрещали прополку и рыхление земли мотыгами, дабы не вспугивать птенцов куропатки; удобрение навозом во избежание порчи запаха у дичи, питающейся зерном; скашивание сена до определенного времени, отчего происходила его порча, а также уборку жнивья, которое служит укрытием для птиц. Тиранство сих capitaineries, занимавших по всей стране 400 лиг, было столь велико, что во многих cahiers (Здесь: наказы избирателей депутатам (франц.).) требовалось полное их упразднение (Clerge de Provins et Montereau, p. 35. – Clerge de Paris, p. 25.– Clerge de Mantes et Meulan, p. 45, 46. – Clerge de Laon, p. 11. – Nob. de Nemours, p. 17 – Nob. de Paris, p. 22. – Nob. d'Arras, p. 29. – Примеч. А. Юнга). Таков был произвол королевской власти, но сколь бы ни угнетал он сам по себе, еще неизвестно, не худшие ли притеснения исходили от дворянства и духовных. Трудно представить себе что-либо превосходящее жалобы, записанные в cahiers на сей счет. Там говорится, что нет справедливости в сеньориальных судах, сих рассадниках всяческого деспотизма: не определена поземельная подсудность – бесконечные жалобы – несовместимость со свободой и [319] благосостоянием – полное неприятие общественным мнением (Rennes, art. 12.– Примеч. А. Юнга.) – умножение тяжб – поощрение всяческого крючкотворства –предвзятость к сторонам – и не только непомерные траты по самым пустячным делам, но и ужасающая волокита. Судьи в большинстве суть невежественные обманщики, избирающие местом своих заседаний cabarets (Кабаки (франц.).) и во всем зависящие от сеньёров (Nevernois, art. 40. – Примеч. А. Юнга.). Ничто не сравнится с той силою выразительности, каковая живописует злоупотребления феодальными правами. Это: «vexations qui sont le plus grand fleau des peuples» (Притеснения, являющиеся наистращнейшим бичом народов (франц.); Tier Etat de Vannes, p. 24. – Библиографическое примеч. А. Юнга.) – «esclavage effigeant» (Воплощенное рабство (франц.); Т. Etat Clermont-Ferrand, p. 52.– Библиографическое примеч. А. Юнга.) – «ce regime desastreause» (Гибельное правление (франц.); Т. Etat Auxerre, art. 6.– Библиографическое примеч. А. Юнга.) – «feodalite» (Феодальное право (франц.).) –должно быть навеки уничтожено. Сельский .житель тиранически оным порабощается. Тяжкие ренты и сутяжнические способы взимания их; ренты solidaires и revechables, cheantes, levantes и fumages (Круговой поруки и другие ренты в отдельных провинциях Королевства (франц.).). Пошлины при любом наследовании, как по прямой, так и по боковой линии; вредоносные права выкупа (rachats), особливо в распространительном толковании; bavalite (Феодальное право на доход с имущества за обязательное пользование им вассалами (франц.).) на мельницы (По сему ужасному закону люди обязаны молоть свое зерно только на мельнице сеньёра, давить виноград на его прессах и печь хлеб в его печах; по сей причине хлеб часто портится, а особливо вино, поелику в Шампани тот виноград, который давят сразу после сбора, дает белое вино, а ежели приходится ждать, получается только красное. – Примеч. А. Юнга.), хлебные печи и винодельческие прессы; corvees (Барщина (франц.).) по праву обычая и corvees за пользование владением; corvees, установленные неправедными законами, и corvees произвольные; сервитуты; сумасбродные и отяготительные prestations (Натуральные оброки (франц.).); aveux minus, impunissemens (Сеньориальная судебная юрисдикция, право сеньёра (франц.).); бесконечные и разорительные тяжбы: жезл сеньёра все время бьет вас по голове; притеснения, насилия, разорение и все убивающая зависимость ставят крестьян почти вровень с польскими рабами (Tiers Etat Rennes, р.159. – Библиографическое примеч. А. Юнга.). Они требуют разрешить свободное [320] пользование ручными мельницами и выражают надежду, что потомство, быть может, забудет о той тирании в Бретани, когда правосудие не стыдилось разбивать ручные мельницы и продавать беднякам право перемалывать между двумя камнями меру гречихи или ячменя (Rennes, р. 57. – Библиографическое примеч. А. Юнга.). Даже слова, употребляемые в сих жалобах, неизвестны англичанам и не могут быть переведены на наш язык: они, по всей вероятности, возникли задолго до того, как феодальный порядок перестал существовать в сем Королевстве. Что означают те измывательства над бретонскими крестьянами, именующиеся chevanches, quintaines, soule, saut de poison, baiser de marriees;chansons; transporte d'oeuf sur un charette; silence des grenouilles (Это презабавное установление: когда супруга сеньёра лежит в родах, люди должны бить воду в болотистых местах, чтобы кваканье лягушек не мешало ей; сия тягостная обязанность заменяется денежным сбором.– Примеч. А. Юнга.); corvee a misericofde; milods; leide; couponage; cartelage; barage; fouage; marechaussee; ban de vin; ban d'aout; trousses; gelinage; civerage; taill'abilite; vingtain; sterlage; bordelage; minage; ban de vendanges; droit d'accapte (Различные сборы и повинности, практиковавшиеся в Бретани и некоторых других провинциях (франц.); Resume des cahiers, tome III, p. 316, 317. – Библиографическое примеч. А. Юнга.)?

Проезжая по многим французским провинциям, я был поражен разнообразными жалобами фермеров и мелких владельцев на феодальные притеснения, но никак не мог представить, сколько оков держах их в бедности и угнетении. Впоследствии, и по мере развития революции, начал я понимать многое из разговоров и жалоб некоторых больших вельмож; выяснилось, что главные доходы множества имений заключены в барщине и других феодальных правах, губительное влияние коих почти совершенно лишает людей плодов их труда. Касательно же угнетения со стороны духовенства надобно отдать должное сему последнему: хотя церковная десятина собиралась во Франции с большей строгостью, нежели в Италии, никогда здесь не бывало такой позорной жадности, как теперь у нас в Англии. Везде, где бы я ни спрашивал, ни в одной части Франции не брали полную десятину, а лишь двенадцатую или тринадцатую долю, иногда даже двадцатую. И ни в какой части Королевства не собиралась она с новых произрастаний, будь то репа, капуста, клевер, цикорий, картофель и проч. Во многих местах освобождались от нее луга. Ничего не брали с шелковичных червей. Кое-где платили за оливы, но по большей части этого не было. С коров – ничего. С ягнят – от 12 ой до 21-ой. С шерсти – ничего. Подобная мягкость при сборе сего гнусного налога совершенно неизвестна в Англии. Но, несмотря на сие, тяготы народа, стонавшего под совокупным угнетением всех других поборов, были таковы, что уже ничто не могло сделать их еще худшими. Но и этим отнюдь не ограничивались все [321] беды. Правосудие чинилось пристрастно, продажно и бесчестно. Разговаривая со многими рассудительными людьми во всех частях Королевства, встречал я отчасти даже довольство правительством во всех прочих отношениях, кроме сего; и на вопрос, можно ли надеяться на беспристрастность судов, все без исключения ответствовали, что об этом нечего и помышлять. Парламенты погрязли в распутстве и жестокости. Многие авторы утверждали, что при старом правлении собственность во Франции была не менее защищена, чем в Англии; может быть, оно и так, пока речь идет о покусительствах со стороны короля, его министров или великих мира сего, но что касается всего того множества собственности, оказывающегося в каждой стране предметом судебных тяжб, то здесь не было даже и тени справедливости, если, конечно, стороны не являлись для суда совершенно неизвестными и одинаково честными; во всех остальных случаях непременно выигрывал тот, кто умел лучше одарить судей. Существовало и еще одно обстоятельство в устройстве сих парламентов, о котором мало знают в Англии и которое при таком правительстве, как французское, следует почитать весьма необычным. Они обладают правом выпускать декреты без согласия короны, каковые имеют силу закона в пределах их подсудности; и изо всех законов таковые, несомненно, исполнялись лучше всего, ибо все нарушения попадали на суд к тем же персонам, каковые устанавливали сии законы (ужасающее тиранство!), и уж, конечно, наказывались сии преступления с крайней жестокостью. Может показаться непонятным, как при таком деспотическом правлении парламенты во всех частях Королевства могли устанавливать законы без согласия короля и даже против него самого. Англичане, которых я встречал во Франции в 1789 году, удивлялись тому, что парламенты могут запрещать вывоз зерна из подсудных им провинций в соседние, хотя король через посредство столь известного министра, как г-н Неккер, установил совершенно беспрепятственный провоз зерна по всему Королевству. Но в этом не было ничего нового; так у них делалось испокон веку. Руанский парламент запретил забой телят, и против сего нелепого правила выступали даже коронные власти, но ежели какой-нибудь мясник осмелился бы нарушить сей указ, то подвергся бы такому наказанию, что навсегда уразумел бы, кто есть истинный его хозяин. Прививка противу оспы всячески поощрялась двором Людовика XV, но запрет оной парижским парламентом оказался куда более действенным, нежели королевское покровительство. Таковые примеры бесчисленны, и я могу только заметить, что для всех были очевидны фанатизм, ложные принципы и тиранство сих учреждений, двор же никогда не спорил с парламентами (исключая разве дела о налогах). Отправление в них правосудия настолько прогнило, что сами члены оных занимали судейские места даже при спорах о частной [322] собственности, в которых сами они были одной из тяжущихся сторон, на каковое беззаконие редко решалась даже коронная власть.

Невозможно оправдать все зверства народа, взявшегося за оружие; он, несомненно, повинен в жестокостях, и нет смысла отрицать то, что было, ибо это бесспорно доказано и не оставляет каких-либо сомнений. Но должно ли обвинять во всем народ? Не повинны ли угнетатели, которые столь долго держали его в состоянии рабства? Тот, кто избирает для служения себе рабов, причем рабов дурно содержащихся, должен понимать, что его жизнь и собственность обеспечены совсем по-иному, нежели у людей, предпочитающих свободных людей; обедающему под стоны страдальцев нечего жаловаться, когда бунтовщики насилуют и убивают его дочерей. В таковых злодействах более предосудительно тиранство хозяина, нежели жестокость слуги. Сие относится и к французским крестьянам – в любой газете вы прочтете об убийствах сеньёра или поджоге замка; там же указан и чин пострадавшего, но где найти перечисление всех притеснений, коим подвергались его крестьяне и от коих умирали дети, не имевшие куска хлеба? Узнаем ли мы об издевательствах над правосудием в сеньориальных судах? Или про те подношения интендантам и их subdelegues, благодаря коим налоги перекладываются с модного вертопраха на бедняков, которые виноваты лишь в том, что оказывались его соседями? Кто дал себе труд разъяснить все следствия королевского, аристократического и церковного деспотизма, угнетающего весь народ и достигающего, подобно перетекающей жидкости, самых отдаленных уголков бедноты и несчастья? Во всех сих случаях страдающие слишком ничтожны, чтобы о них знали, и слишком их много, чтобы вызывали они жалость. Но достойны ли философа подобные чувствования и суждения? Может ли он путать причину и следствие и, жалея немногих, не сострадать большинству, поелику в его глазах это не отдельные люди, а миллионы? Повторяю, жестокости народа не могут быть оправданы; он заслуживал бы всяческой хвалы, ежели пользовался бы полученной властью с умеренностию. Однако надобно помнить, что ни в одной стране низшее сословие не знало меры в употреблении власти; жестокость есть врожденное его свойство. Но прежде чем восстать, народ много и долго терпит; пламя возгорается, когда толковые и расторопные люди получают возможность выступать в пользу большинства; и вскоре повсюду распространяется недовольство, а ежели правительство вовремя не внемлет таковому предупреждению, то лишь оно одно будет ответственно за все последующие грабежи и пролития крови. Истинное суждение о французской революции должно основываться на тщательном исследовании злоупотреблений старого правления; когда оные будут в полной мере поняты, равно как и [323] тяжесть того всеобщего угнетения, под которым страдал народ, навряд ли тогда окажется возможным полагать, будто революция не была абсолютно необходима для благополучия сего Королевства. И ни у кого (Было высказано множество возражений, но столь неосновательных, что я оставляю это мое рассуждение таким, как оно было давно написано. Злоупотребления столь укоренены во всех старых правлениях Европы, и столь многим людям выгодно поддерживать, лелеять и защищать их, что неудивительно видеть всяческого рода адвокатов тиранства во всех странах и почти во «сяком обществе. Какое количество людей по всей Англии имеет свой интерес в собирании налогов, торговых и промышленных сообществах и монополиях! Притом интерес даже не в самих этих делах, но всяческих связанных с оными злоупотреблениях. Сколькие извлекают из сего для себя выгоду и возможность занимать положение в обществе. Однако большинство народа не подвержено таковой напасти и со временем поймет, что в каждой стране Европы, вооружившись принципами свободы и собственности противу тиранства как королей и аристократов, так и черни, можно с успехом сопротивляться грабежу и деспотизму. – Примеч. А. Юнга.) не будет разумных оснований оспаривать следующее мнение: злоупотребления должны быть исправлены, и делать сие надобно энергически, хотя при этом не обойтись без нового рода правления; а что касается того, окажется ли оное правление наилучшим, это совершенно другой вопрос. Но никто не может утверждать, что указанные выше ужасающие притеснения народа не требовали больших перемен. Я не нахожу ничего лучшего, чем завершить перечисление отвратительных притеснений мнением третьего сословия в Нивернуа, которое приветствовало близящийся день свободы с приличествующим сему предмету красноречием.

«Les plaintes du peuple se sont longtemps perdues dans l’espace immense qui le separe du trone: cette classe la plus nombreuse et la plus interessante de la societe; cette classe qui merite les premiers soins du gouvernement, puisqu'elle alimente toutes les autres; cette classe a laquelle on doit, et les arts necessaires a la vie, et ceux qui en embellissent le cours; cette classe, enfin, qui en recueillent moins, a toujours paye davantage, peut eile, apres tant de siecles d'oppression et de misere, compter aujourd'hui sur un sort plus heureux? Ce seroit pour ainsi dire, blasphemer l'autorite tutelaire sous laquelle nous vivons que d'en douter un seul moment. Un respect aveugle pour les abus etablis, ou par la violence, ou par la superstition, une ignorance profonde des conditions du pacte social, voila ce qui a perpetue jusqu'a nous la servitude dans laquelle ont gemi nos peres. Un jour plus pure est pres d'eclorre; le Roi a manifeste le desir de trouver des sujets capables de lui dire la verite; une de ses lois l'edit de creation des assemblees provinciales du mois de juin 1787, annonce que le voeu le plus pressant de son coeur sera toujours celui qui tendra au soulagement et au bonheur de ses peuples; une autre loi, qui a retenti du centre du royaume a ses dernieres extremites, nous a promis la restitution de tous nos droits, dont nous n'avions perdu, et dont nous ne pouvions. [324] perdre que l'exercise, puisque le fond de ces memes droits est inalienable et imprescriptible. Osons donc secouer le joug des anciennes erreurs; osons dire tout ce qui est vrai, tout ce qui est utile; osons reclaimer les droits essentiels et primitifs de l’homme; la raison, l'equite, l'opinion generale, la bienfaisance reconnue de notre auguste souverain, tout concourt a assurer le succes de nos doleances» («Жалобы народа тонут в безбрежном пространстве, отделяющем его от трона. То сословие людей, которое составляет наибольшую и наиважнейшую часть общества, которое достойно первой заботы правительства, ибо оно кормит все прочие, которому обязаны мы ремеслами, надобными для поддержания жизни и ее украшения, которое, наконец, получая меньше других, всегда платило больше, разве не вправе оно после стольких веков угнетения и страданий рассчитывать сегодня на более счастливую судьбу? Хотя бы минутное сомнение в этом есть оскорбление попечительной власти, управляющей нами. Слепое почитание зол, установившихся вследствие насилия или предрассудков, полнейшее неведение условий общественного договора – вот что поддерживало то рабство, в коем томились наши отцы. Наступает новый, более светлый день: король изъявил желание найти таких подданных, которые могут говорить ему правду. Июньский эдикт 1787 года, устанавливающий провинциальные собрания, свидетельствует, что самое настоятельное желание его сердца заключается в облегчении тягот народа и. его счастии. Другой закон обещает восстановление всех неотъемлемых наших прав. Осмелимся же сбросить иго прежних заблуждений, провозгласим истину, пользу и первородные права человека: разум, справедливость, общественное мнение. Известное всему свету благоволение нашего августейшего монарха будет споспешествовать удовлетворению наших притязаний» (франц.).).

Удостоверившись в правомерности, а вернее, настоятельной необходимости каких-либо перемен образа правления, рассмотрим теперь вкратце главные следствия революции для сего Королевства.

Что касается почестей, власти и доходов дворянства, проистекавших от феодального порядка, каковой далеко превышал во Франции все наши понятия, сложившиеся в Англии после Долгого Парламента 1640 года 7, от всего этого не осталось и следа (Следует заметить, что рыцарское достоинство было сначала сохранено; у Национального Собрания хватило мудрости не согласиться на его отмену, ибо означало оно заслуги личности, а не происхождения, но при этом Собрание совершило одну великую ошибку. Ему надлежало незамедлительно ходатайствовать перед королем об учреждении нового ордена – РЫЦАРЕЙ ПЛУГА. Несомненно, найдутся мелкие души, которые лишь посмеются над этим, ибо почитают они какой-нибудь чертополох, подвязку или орла куда более значительными и почетными. Не говорю уже о тех орденах, кои превосходят всякое разумение и понятие о времени, таких как Св. Духа 8, и Св. Андрея 9 и Св. Патрика 10; пусть они останутся тем, кто превыше всего почитает наиболее невразумительное. Но тот государь, который первым установит орден сельской заслуги, пожнет отнюдь не ординарную славу. Сия честь, может быть, выпадет Леопольду, прославившемуся мудрым своим правлением в Тоскане. Теперь, как императору, ему вполне уместно совершить сие. Для него в этом не было бы ничего претенциозного. Но еще лучше, ежели ПЛУГ получит таковые почести от свободного собрания, что явится свидетельством торжества философии нового века и нового порядка. – Примеч. А. Юнга.): важность сказанных привилегий была столь велика, [325] что теперь множество людей разорено. Но поелику владения их сродни были истинной тирании, когда обладание даже небольшой землей приносило беду всему окружающему, как хозяйству, так и всеобщим правам, то полное уничтожение таковых владельческих привилегий, есть возрождение природного достоинства человеческого. Никто из людей здравомыслящих не может сожалеть о падении гнусного правления, при котором целые приходы находились в рабской зависимости у владетельного господина. Однако революция привела к куда большим последствиям, не все из коих могут быть в равной мере оправданы. Земельная рента при новом правительстве уже не платится с такой обязательностью. Недавно (в августе 1791 года) уведомился я, что даже в пятидесяти милях от Парижа составляются компании арендаторов, имеющие своей целью неуплату ренты; они беззастенчиво говорят: у нас есть сила не платить, а у вас взять с нас плату силы нет. В стране, где возможны таковые дела, всякая собственность ненадежна. Сие приведет лишь к весьма дурным следствиям; накопятся слишком большие долги, чтобы владельцы могли отпустить их, а крестьяне заплатить, и сии последние навряд ли возлюбят то правительство, которое будет принуждать их к уплате. Кроме того, по новой системе земельного налога положено 300 миллионов, дабы не превышать 4 ш. на фунт, в то время как при Старом Порядке их vingtiemes не превышали седьмой части сего налога. С какой бы стороны ни смотреть на положение французских землевладельцев, они непомерно пострадали от революции. Несоменно, многие заслуживают сего, ибо мы видим, как в своих cahiers они непрестанно требуют подтверждения всех феодальных прав (Evreux, p. 32. – Bourbonnois, p. 14. – Artois, p. 22. – Nivernois, p. 7. – Poitou, p. 13. – Saintonge, p. 5. – Orleans, p. 19. – Chaumont, p. 7.– Примеч. А. Юнга.): разрешения носить оружие только дворянам (Vermandois, p. 41. – Quesnoi, p. 19.– Sens, p. 25.– Evreux, p. 36.– Sesanne, p. 17. – Bar-sur-Seine, p. 6. – Beauvais, p. 13. – Bugey, p. 34.– Clermont-Ferrand, p. 11. – Примеч. А. Юнга.); сохранения прежних позорных порядков в устройстве ополчения (Limoges, p. 36. – Примеч. A. Юнга.); запрещения вскапывать пустоши и огораживать общинные земли (Cambray, p. 19.–Pont a Mousson, p. 38.–Примеч. А. Юнга.); исключительного права для дворян служить в армии, церкви и т. п. (Lyon, p. 13. – Touraine, p. 31. –Angoumois, p. 13. – Auxerre, p. 13. Автор «Исторического очерка Французской Революции», 1792 г., утверждает (стр. 68) 11, будто «даже злейшие враги дворянства не вывели на свет хоть единый cahier, в котором сие сословие требовало бы подтвердить свое исключительное право на привилегии воинские». На той же самой странице сей господин говорит, что ни один англичанин не в состоянии проштудировать четыре или пять сотен этих cahiers. Но из сего заблуждения с очевидностию следует, сколь необходимо прочесть их, прежде чем писать о революции. – Примеч. А. Юнга); сохранения [326] lettres de cachet (Vermandois, р. 23. – Chalons-sur-Marne, р. 6. – Gien, р. 9.– Примеч. А. Юнга); недопущения свободы печатного станка (Crepy, р. 10. – Примеч. А. Юнга.) и запрещения беспрепятственной торговли зерном (St. Quentin, p. 9.–Примеч. А. Юнга.).

Еще пагубнее была революция для духовенства. Она принесла несомненное благо низшим клирикам, но стала погубительницей всех остальных. Нелегко исчислить, что они потеряли и что пошло казне. Г-н Неккер оценивает их доход в 130.000.000 ливров, из коих только 42.000.000 находилось в руках curees. Богатство духовных было сильно преувеличено: один из новейших авторов говорит, что они владели половиною Королевства (De l'Autorite de Montesquieu dans la revolution presente, in-8, 1789, p. 61 («О влиянии Монтескье нанынешнюю революцию», 1789, с. 61; франц.). – Примеч. А. Юнга.). Но даже число их столь же мало известно, как и доходы. Один насчитывает 400.000 (Etats Generaux convoques par Louis XVI, par M. Target, prem. suite, p. 7 («Генеральные Штаты, созванные ЛюдовикомXVI», сочинение г-на Тарже, перв. серия, с. 7; франц.).– Примеч. А. Юнга), другой 81.400 (Qu'est-ce-que le Tiers Etat, 3-е ed., par. M. l’Abbe Sieyes, in-8, p. 51 («Что такое Третье Сословие», 3-е изд., сочинение г-на аббата Сьейеса, с. 51; франц.). – Примеч. А. Юнга.), третий – 80.000 (Bibliotheque de lhomme publique, par M. Condorcet etc., t. III («Библиотека гражданина», сочинение г-на Кондорсе, т. III; франц.).– Примеч. А. Юнга.).

Многие в Англии полагают, что французское духовенства получило по заслугам благодаря особенному своему распутству. Однако нельзя почитать таковое рассуждение справедливым: разве может столь многочисленное сообщество, получающее превеликие доходы, быть свободным от порока; и в то же время сохранили они то, что отнюдь не всегда видим мы в Англии, – внешнюю благопристойность. Нет среди них ни браконьеров, ни охотников, которые, проведя утро в скачке с собаками, вечер посвящают бутылке. Во Франции никто не видывал таковых, к примеру, объявлений, о коих рассказывали мне у нас в Англии: «Требуется приход в хорошем охотничьем месте с нетяжелой службой и общительными соседями». Приличествующее деревенскому клирику занятие – это, конечно, хозяйство, для чего требуется здоровье и деятельный характер. Пастор-охотник может быть, как оно часто случается в Англии, порядочным человеком и добрым малым, но все-таки подобное времяпровождение, равно как и пристрастие к непристойным комедиям или отбиванию пяток на танцах, суть не те занятия, за которые платят десятину (Среди всего европейского духовенства самым скандальным почитается то, что английские их собратья отплясывают в публичных собраниях; и когда таковым удовольствиям предается жена епископа, сие для них столь же кощунственно, как и для нас было бы видеть за сим занятием самого епископа в торжественном его одеянии. Возможно, и те, и другие неправы. – Примеч. А. Юнга.). Кто даст себе [327] труд хотя бы взглянуть на требования духовенства, изложенные в их cahiers, увидит преобладание среди сего сословия недоброго духа. К примеру, они настаивали на том, что лучше ограничивать, нежели расширять свободу печатного станка (Saintonge, р. 24.– Limoges, р. 6 etc. – Примеч. А. Юнга.) и что законы противу него надобно обновить и привести в действие (Lyon, р. 13. – Dourdon, р. 5. – Примеч. А. Юнга.); что принятие религиозных степеней должно, как и прежде, начинаться с шестнадцати лет (Saintonge, р. 26. – Montargis, р. 10. – Примеч. А. Юнга.), что lettres de cachet суть полезное и даже необходимое установление (Limoges, р. 22. – Примеч. А. Юнга.). Они просят запретить любое разделение общинных земель (Troyes, р. 11. – Примеч. А. Юнга.); объявить недействительным эдикт, разрешающий огораживания (Metz, р. п. – Примеч. А. Юнга.), запретить вывоз зерна (Rouen, р. 24 – Примеч. А. Юнга.) и учредить общественные амбары (Laon, р. 11– Dourdon, р. 17. – Примеч. А. Юнга.).

Дурные следствия революции более всех сословий ощутили мануфактурщики. Соперничество английских тканей было в 1787 и 1788 годах сильным и успешным, и воспоследовавшие вследствие сего по всему Королевству замешательства привели к уменьшению доходов многих землевладельцев, клириков и государственных чиновников; из Королевства бежало такое множество людей, что потребление тканей упало, вероятно, на три четверти. Те же, чьи доходы не были затронуты, сильно сократили траты, опасаясь неустойчивого положения дел: вероятность гражданской войны подсказывала каждому, что его спокойствие, а может быть, и кусок хлеба, будет зависеть от скопленных денег. Как неизбежное следствие сего, огромное число людей совершенно лишились работы. В дневнике моего лутешествия упоминаю я о той беспредельной бедности, коей оказался я свидетелем в Лионе, Абевиле, Амьене и других местах, а, по имевшимся у меня сведениям, в Руане дела обстояли еще хуже. Однако, я полагаю, голодной смерти тысяч семейств можно было избегнуть. Сие происходило лишь от доведения всего до самой крайности – изгнания дворянства за пределы Королевства и захвата всей королевской власти. Свобода не требовала сих жестокостей; напротив, они губили истинную свободу, отдавая управление державой Парижу и черни всех других городов.

Влияние революции на мелких владельцев должно быть соответственно самой природе событий, в окончательном [328] раскладе чрезвычайно благоприятным, и если новое правительства приняло бы хоть какие-то принципы налогообложения, исключая лишь те, которые отстаивают oeconomistes («Экономисты» (франц.).), и дало бы в то же время полную свободу огораживаний и торговли зерном, добрые плоды сего явились бы, может быть, уже теперь. Налоговый Комитет удостоверяет (и я не подвергаю сие сомнению) на одной и той же странице процветание сельского хозяйства и упадок всех остальных отраслей национальной промышленности (Rapport le 6 Decembre 1790 sur les moyens de pourvoir aux depenses pour 1791, p. 4 («Отчет от 6 декабря 1790 г. об отыскании средств на расходы в 1791 г.», с. 4). – Примеч. А. Юнга.). Даже по умеренным подсчетам налогов, в 1789 и 1790 годах земледельческие сословия обладали 300.000.000 ливров; исполнение всякого рода corvees (Повинностей (франц.).) было столь же неудовлетворительным, как и уцлата налогов. К сему надобно прибавить двухгодичную десятину, на каковую я полагаю еще не менее 300.000.000. За эти два года отменены все феодальные ренты и всяческого рода сборы, составлявшие по меньшей мере 100.000.000, включая сюда повинности. Но все сии статьи дохода хотя и достигали почти 800.000.000, оказались меньше тех огромных денег, которые достались фермерам благодаря высокой цене хлеба в 1789 году, что произошло, как было вполне доказано, вследствие махинаций г-на Неккера на хлебном рынке. Неизбежно и уменьшение потребления всех продуктов сельского хозяйства, не относящихся к первейшим жизненным надобностям, равно как и всех предметов роскоши. Благодаря сему снижению мелкие владельцы ферм должны получить превеликую прибыль. Нет надобности объяснять благотворное значение такового приращения хозяйственного капитала. Сколь подкреплено будет сим богатством земледелие – как благодаря свободе самих владельцев, так и от падения бесчисленных оков; споспешествуют оному даже бедствия других сословий, что побуждает к новым и большим вложениям капитала в земельные владения. Все сии основополагающие явления выступят в еще более ясном свете, когда начнется; небывалое доселе разделение земель. Может, половина, а может быть, и две трети Королевства находятся во владении мелких хозяев, которые платили поземельную ренту и феодальные пошлины. Эти люди сразу же обогатятся, а поскольку в достатке окажется по меньшей мере половина Королевства, сие надобно почитать за весьма немаловажное обстоятельство. Ежели во Франции удастся избежать гражданской войны, процветание людей сего сословия будет для нее такой опорой, каковую политики пока еще не принимают в соображение. Другое дело с арендаторами, ибо раньше или позже владельцы, воспользовавшись нынешними обстоятельствами, несомненно [329] возвысят ренту, как всегда происходит в любой стране; но при всем том они уже не смогут лишить арендаторов тех величайших благ, каковые неизбежно проистекают от обретенных ими гражданских прав.

Нынешнее неустройство финансов, возникшее почти исключительно вследствие принятой Собранием системы налогов, имеет своим следствием то, что в настоящее время (1791 год) освобождение мелких собственников от всех налогов, сколь бы это ни было пагубно для всей нации, премного обогатило сие отдельное сословие.

Однако влияние революции не только на самих землевладельцев, но и вообще на сельское хозяйство представляется мне весьма сомнительным; я не усматриваю никаких особливых преимуществ для земледелия (свобода принадлежит в равной мере всем сословиям и еще не настолько укоренилась, чтобы быть надежной защитой собственности), исключая разве взимание десятины. И в то же время возникает множество других зол: ограничения и запреты в торговле хлебом, непостоянство поземельной ренты, препятствия огораживаниям; все оные вредоносны по самому существу своему, стремящемуся к воспроизведению. Надобно надеяться, что здравый рассудок Собрания постепенно оборотит сию систему вспять, ибо в противном случае НЕВОЗМОЖНО ПРОЦВЕТАНИЕ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА.

Влияние революции на общественный доход есть то наиважнйшее обстоятельство, на которое указывает г-н де Калонн 12. За последнее время во Франции особливо замечают, что лишенные занятий, а следственно и хлеба, 30.000 семейств впали в совершенное разорение, а недоимки с них по одним только соляному и табачному налогам до крайности увеличили всеобщую нищету и бедствия. Всего за год общественный доход уменьшился на 175 миллионов, но сие не было потерею этих денег, ибо убыток тех, кому платили из сего дохода, не превышал 5 или 10 процентов (Со времени написания сего ассигнаты упали с 34 в декабре 1791 года до 38 процентов от серебра в январе 1792 года и соответственно с 42 до 50 по отношению к золоту, что произошло вследствие большого их выпуска, обращения фальшивых ассигнатов и продолжающейся войны. – Примеч. А. Юнга.). Но была ли здесь потеря для тех несчастных, которые прежде платили сии налоги от пота своих трудов и за счет хлеба детей своих? Хуже ли им от того, что в 1789 году в их карманах осталось на 175 миллионов больше, чем в 1788? И еще 175 миллионов в 1790 году? Разве перемена сия не облегчала и не оживляла жизнь этих сословий, хотя перья политических умников так охаивали ее? Доходы духовенства могут быть почитаемы доходами общества; те, для кого разница между теперешними ста сорока миллионами и прежней десятиной есть полнейшее лишение всех [330] доходов, терпят, конечно, бедствие; но что говорят фермеры всего Королевства, из которых прежде выбивали сию отвратительную подать? Разве не освободилось теперь их хозяйство, и разве не перешли в их собственные руки произведения их труда? Послушайте политика-аристократа в Париже или Лондоне, и вы услышите только о разорении Франции; войдите в хижину, где ютится metayer (Половник (франц.).), или в дом фермера и спросите у них, как переменилась жизнь, – ответ от Кале и до Байонны везде будет один. Несомненно, будь десятина одним ударом уничтожена в Англии (Французы заблуждаются, ежели полагают, что в Англии доход церкви невелик. Королевское Сельскохозяйственное Общество в Париже исчисляет оный в 210.000 ф. ст.; однако же он никак не менее пяти миллионов. – Mem. presente par la S. R. d'Ag. a l'Assemblee Nationale, 1789, p. 52 («Памятная: записка, представленная Королевским Обществом Сельского Хозяйства Национальному Собранию», 1789, с. 52; (франц.)). Один из величайших и мудрейших мужей Англии утверждает, что доход сей много меньше двух миллионов. После множества исследований, каковые и сейчас еще продолжаются, я имею основания почитать мнение его выведенным из недостаточных сведений. – Примеч. А. Юнга.), духовенство пострадало бы, но разве сельское хозяйство и все зависящие от него люди не воспрянули бы тогда с невиданною силою?

Предбудущие следствия

Было бы немалой претензией брать на себя смелость предсказывать, что воспоследует из случившейся во Франции революции; я не отношусь к числу таких смельчаков. Однако же есть соображения, которые можно предложить вниманию тех, кто прельщается рассуждениями о будущем. Существуют три очевидных блага конституционного признания аристократии. Первое: важность неизменной, сплоченной и наследственной знати состоит, прежде всего, в том, что она полагает препону опасным претензиям и незаконным притязаниям победоносного и всеми почитаемого короля, президента или вождя. Избранные народом собрания под влиянием общего мнения часто готовы предоставить ему много большее, нежели согласился бы на то правильно устроенный аристократический сенат. Второе: подобные народные собрания нередко действуют с излишней поспешностию и неосторожностию, особливо в случае войн: с соседствующими нациями; известно, например, что в свободных странах третье сословие бывало слишком склонно к сему. Аристократия, ежели она не подвержена чрезмерному влиянию короны, стоит, подобно скале, противу такового безумия и имеет прямой интерес поддерживать и поощрять мирные принципы. Можно было бы упомянуть и о многих других предметах, касательно коих для противудействия горячности народа надобно зрелое рассуждение. Третье: каковыми ни являлись бы блага разделения властей исполнительных и законодательных, [331] непременно надобно иметь какое-то независимое установление, посредствующее между народом и правительством. Должно признать, при отсутствии сего народ может по своему желанию сместить исполнительную власть и передать ее, как это случилось с Долгим Парламентом, комитетам собственных своих представителей; или же, что то же самое, народ явится к королю с оружием и потребует его согласия на все свои просьбы; в обоих случаях теряются все кажущиеся преимущества отдельной исполнительной власти. Очевидно, при такой конституции, как теперешняя во Франции, упразднить королевскую власть столь же легко, как прогнать какого-нибудь секретаря за ошибочную запись. Но в хорошей конституции все основополагающие перемены должны представлять величайшие трудности.

Таким образом, есть основания полагать, что аристократическая часть законодательной власти может быть благом, но не перевешивается ли сие возможными злоупотреблениями? Не будет ли опасности сговора аристократии с короной противу народа, для чего может использовать она свое богатство и власть над множеством зависимых от нее людей? Разве мы не видим теперь сего в Англии? Какая часть государственного нашего устройства повинна в том, что мы вовлечены были в непрестанные войны, от которых никому нет никакого прока, кроме питающегося бедами нации племени паразитов? Всем этим подрядчикам, поставщикам, казначеям, маклерам и ростовщикам, кои облепляют министров и ради коих целые сословия ввергаются в нищету и разорение. Но даже те, кто полагает, будто дозволяющее все сии бедствия государственное устройство может быть благом (Именно по сей простой причине не могут быть терпимы публичные излишества, порождающие такие налоги, которые рано или поздно доведут народ до сопротивления властям, а сие всегда есть низвержение государственного устройства. А ежели что-то содержит в себе семена собственной своей гибели, оно никак не может почитаться благом. – Примеч. А. Юнга.), должны, по крайней мере, согласиться, что много лучше то, которое не допускает их (Как говорит г-н Бёрк 13, «прямая власть короля Англии весьма значительна, а косвенная несоизмеримо велика. Бывало ли так, чтобы королю Англии недоставало средств и способов заставить все европейские страны заискивать перед собой, уважать и даже бояться себя?» Именно подобными рассуждениями изящный сей сочинитель открывает себя для сильных и справедливых нападок со стороны людей, которые не обладают и сотою долею его талантов. Кто может оспаривать могущество государя, потратившего менее чем за сто лет более 1.000 миллионов и принесшего своему народу еще 240 миллионов долга! Суть спора не в наличии или отсутствии властной силы, а в ее излишестве. Что же это за государственное устройство, которое порождает или дозволяет подобные расходы? Именно те вызывающие столько жалоб и нареканий бедствия поставляются в качестве доказательства спасительного действия сего яда. – Примеч. А. Юнга.).

Поелику существование аристократии имеет как свои выгоды, так и недостатки, вполне естественно задаться вопросом, [332] возможно ли для французской нации установление какого-либо подобия сената, который, сохраняя все преимущества, не явился бы источником зла. Но ежели оного не возникнет, то никакими силами нельзя будет заставить народных представителей отказаться от доставляющей им удовольствие власти. Только опыт, и притом опыт долговременный, может развеять неизбежные на сей счет сомнения. Что можно сказать в отношении практическом о том правлении, которое еще не переносило тягот проигранных и успешных войн? Английское государство подвергалось сему испытанию и показало себя несостоятельным или, вернее, неспособным, ибо на протяжении одного столетия ввергло нацию в столь великий долг (Сей долг и непомерные наши налоги могут послужить для Национального Собрания наилучшим ответом тем, кто хотел бы перенести во Францию английский образ правления со всеми его погрешностями, и отнюдь небезосновательно утверждение одного известного писателя, что образованное на английский манер правительство умеет получать более дохода, нежели основанное на прямом деспотизме или полной свободе.– Примеч. А. Юнга.), что все блага, которые при ином раскладе могли бы оставаться нерушимыми, оказались под угрозою 14. И посему, ежели нация не произведет каких-либо перемен в своем образе правления, то крайне велика опасность, что существующий теперь погубит ее. Там, где опыт и практика потерпели столь сокрушительное поражение, бесполезно прибегать к теории, особливо в том предмете, касательно коего даже одному весьма ученому сочинителю пришлось признать совершенно ошибочным собственное свое предсказание: «Крайне мала вероятность того, чтобы в монархических государствах Европы надолго мог установиться истинно равноправный образ правления; народы вообще, а особливо во Франции, гордятся своими монархами, даже если сии последние и угнетают их» (Dr. Priestley's Lectures on Hist., 4 t, 1788, p. 317. – Примеч. А. Юнга.).

Касательно же предбудущих последствий сей своеобразной революции как образца для других наций, не может быть ни малейших сомнений, что дух, породивший ее, рано или поздно распространится по Европе в соответствии с различными степенями просвещения простого народа; явится он или зловредительным, или благотворным, это смотря по тому, какие меры будут приниматься правительствами. Неоспоримо, сей есть предмет наиважнейший среди прочих для всех сословий и даже для каждого отдельного человека; именно здесь великая черта, отделяющая тех, кто владеет собственностью, от не имеющих оной. Случившиеся во Франции события изрядно подрывают собственность и произведены были простым народом как прямое противодействие законодательной власти; тем не менее возникший образ правления выказал, благодаря избранию представителей, большую степень правильного устройства, [333] чем можно ожидать сие в других странах. Революции там будут подобны взрывам, производимым восставшей чернью, когда призванные для усмирения войска выходят из повиновения и присоединяются к бунтовщикам. Сей быстро охватывающий всю страну огонь окажется куда губительнее для собственности, нежели то, что случилось во Франции. Никто не может отрицать большой вероятности сего и сомневаться в конечной при таковом исходе погибели, ибо явится тогда не Национальное Собрание и не свободная конституция, а всеобщая анархия и смута. В Англии при первой попытке к народовластию простой народ будет требовать участия в приходских советах и подавать голоса за самого себя. Неужто теперешние правительства Европы могут еще оправдывать свою бездеятельность старыми принципами и правилами? Возможно ли настолько не разуметь сердце человеческое и быть столь слепым к естественному ходу вещей, чтобы отвергать все новшества? Нет ни одного правительства, которое не зависело бы при последней крайности от военной силы, и ежели оная изменяет ему, то легко понять следствие сего. Надобна новая политика, иначе все правительства будут сметены до самого своего основания. И таковая политика должна заключаться, во-первых, в том, чтобы соответствовала она елико возможно интересам всех сословий, за исключением разве совершенно не обладающих никакой собственностью (Представительство на основе одной лишь численности населения столь же противно здравому смыслу и теории, сколь и пагубно для практики; оно поставляет невежество выше знания, дает дикой силе руководительствовать законами и правосудием, а безумству управлять мудростию. Нациями должны править знания, разум и ученость, а все они сосредоточены по большей части в средних сословиях; ослабляются же оные как вследствие образа жизни и предрассудков великих мира сего, так и из-за невежества толпы.– Примеч. А. Юнга.): сие послужило бы к упрочению правительства. Кроме сего, надобно и неимущим дать хотя бы понюхать собственности, но заходить далее никак нельзя, ибо неимущие всегда стремятся разделить то, что есть у имеющих, и никакое правительство не может уравнять интересы первых и последних (Тот, кто мало занимался французскими делами, может принять представительство от земельного пространства и собираемых с него произведений за нечто подобное тому, что утверждаю я, однако это совсем не так: ежели избирателями являются неимущие, то мало что зависит от числа избранных. Г-н Кристи 15утверждает (т. 1, с. 196), будто собственность есть основа представительства, и в то же время очевидно, что он полагает интересы собственности представленными, даже если выборщиками были люди, не имеющие ни шиллинга. Суть не в том, чтобы собственники имели при выборах права в зависимости от величины владений, главное – не допускать к власти тех людей, которые прямо заинтересованы в ограблении или разделе имуществ. Здесь и заключена величайшая трудность современного законодательства: обезопасить собственность и одновременно соблюсти свободу неимущих. Сие удалось осуществить в Англии, где небольшая часть дохода каждого человека оставляется ему после публичного грабежа: на бедных, церковь и короля отбирают от 50 до 60 процентов, зато все остальное целиком и вполне надежно охраняется. В Америке бедные, церковь и король ничего не получали (или почти ничего), а весь доход был обеспечен. Во Франции же, кажется, ВСЕ отдано на милость толпы. – Примеч. А. Юнга.). Чистое народовластие заключено в [334] материальном интересе бедных, а не в отдаленных следствиях и конечных целях, каковые по собственной воле они никогда не станут принимать в соображение; сей порядок порождает передел собственности, что есть верный путь к деспотизму и анархии. В Англии способы снискать правительству любовь и уважение очевидны: весьма существенно сокращены налоги; облегчены или отменены обложения солода, кож, свечей, мыла, соли и окон; отменена десятина (Взимание десятины есть столь бессмысленное и тираническое покусительство на собственность человечества, что навряд ли продержится она хоть в какой-нибудь стране еще полстолетия. Принуждение платить какому-то человеку 1.000 ф. ст. за то, что можно сделать много лучше, истратив всего 100, есть слишком большое мошенничество, чтобы его можно было терпеть. Брать 1.000 ф. ст. с сугубым ущербом для свободы и собственности – сие принадлежит десятому веку, но никак не восемнадцатому. Италия, Франция и Америка явили человечеству образцы для подражания, и те страны, кои не пойдут вослед им, через недолгое время отстанут не только в политике, но и в земледелии. – Примеч. А. Юнга.) и Присяжный Акт; реформа Парламента и сокращение срока его полномочий, не ради преобладания неимущих, а дабы не допустить продажности, которая породила все наши долги и налоги; полное запрещение любых монополий, в том числе пожалований и сообществ; и, наконец, всесторонняя реформа уголовных и гражданских законов. Возможно, наилучший способ предохранения от сих зол тот, чтобы ополчение составлялось из всех, кто обладает собственностью, но в то же время дозволить владение оружием всем отдельным гражданам; на примере Берна 16 видим, как вооруженный народ может сохранять себя от угнетения аристократией. Армия всегда опасна, и для будущей Европщ вдвойне. Если в ней поддерживается дисциплина, это укрепляет деспотизм, а своевольное войско может соединиться с неимущим людом и привести к безвластию и погибели. Судя по всему, предотвратить сие может только национальное ополчение, комплектующееся из людей, обладающих собственностью, равно как офицеров и рядовых солдат (Недавние беспорядки в Бирмингеме 17 должны убедить всякого заботящегося с сохранении мира, что ополчение собственников совершенно необходимо; если бы таковое было в сем городе, не случилось бы там всех тех позорных для нации и нашего века дел. Бунты эти должны показать нам, сколь ненадежна в Англии собственность и до какой степени несовершенна та ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА, которая допускает, чтобы дважды в течение десяти лет два величайших английских города оказывались во власти подлой черни. Армия должна находиться на некотором удалении от большей части Королевства, но ополчение всегда остается на месте и может быть легко и безотлагательно собрано. – Примеч. А. Юнга.). Таковая сила на нашем острове 18 будет составлять, возможно, 100.000 [335] человек, что вполне достаточно для подавления всех беспорядков, имеющих своею целью народное покусительство на передел собственности (Та порода сочинителей, которые стремятся привить вкус к революциям и ставят их повсюду в порядок дня, тщится показать одинаковость правительств Франции и Америки, как якобы основанных на одних и тех же принципах; но ежели оно так, то весьма любопытно, каким образом следствия оказались, по всей очевидности, столь различны? Однако даже беглое рассмотрение убеждает, что навряд ли есть хоть какая-то общность между этими правлениями, исключая разве всеобщий принцип свободы. Во Франции весь простой народ суть избиратели, вплоть до самого низшего состояния, а требования для избрания не только в провинциальные собрания, но и в Национальное столь упрощены, что можно соединить самого первоначального избирателя с законодателем непрерывной цепью, в которой нет ни единого звена, заслуживающего именоваться собственностью. Совершенно противоположное мы видим в Америке, где нет ни единого штата без ценза собственности: в Массачусетсе и Нью-Гемпшире это владение с годовым доходом не менее 3 ф. или иная собственность в 60 ф.; в Нью-Йорке избиратели Сената должны обладать не менее 300 ф. при отсутствии долга, а избиратели Собрания – годовым доходом 40 ф., с которого взимаются налоги; в Пенсильвании обязательно платить налог; в Мэриленде – владеть 50 акрами земли или иным имением стоимостью 30 ф.; в Вирджинии – 25 возделанными акрами с домом; в Северной Каролине избиратель Сената должен иметь 50 акров земли, а избиратель Собрания – платить налоги. Устройство законодательства таково, что во всех штатах, кроме Пенсильвании, имеется две палаты, равно как и в самом Конгрессе. Таково очевидное объяснение порядка и надежности собственности, каковые поражают каждого в Америке и являют собою противуположность Франции, где всяческого рода смуты сделали собственность столь ненадежной; простонародье там само устанавливает законы и само же оные исполняет по своей сиюминутной прихоти, отчего сейчас (март 1792 года) страна являет собой зрелище безвластия со всеми признаками начинающейся гражданской войны. Оба сии великие опыта должны убедить каждого, что порядок и собственность никогда не будут упрочены, если право избирать принадлежит личности, а не собственности. И сколь бы глубокие перемены ни предполагались в нашем представительстве, каковые безусловно необходимы, можно говорить лишь о том, чтобы отнять власть у короны и аристократии, но отдать ее отнюдь не черни, а среднему сословию. Получающему 50 ф. годового дохода порядок надобен не менее, чем тому, кто имеет пятьдесят тысяч; но у неимущего люда есть прямой и очевидный интерес в смутах и беспорядках, дабы разделить чужую собственность. Отсюда настоятельная по нынешним временам необходимость иметь ополчение, составленное из солдат – собственников, каковое явилось бы действенным средством противу сборищ в кабаках, где на складчину из грошей читают «Права человека», под коими следует понимать (в Европе, а не в Америке) ПРАВО ГРАБЕЖА. Ежели здраво рассмотреть нынешнее состояние Франции, окажется, что в народном представительстве совершенно отсутствует собственность, и происходящее там никогда не может случиться в Америке. Чего стоит Национальное Собрание великой державы, которое в то время, когда решается ее судьба, выслушивает разглагольствования парижской черни и женщин из предместья Сент-Антуан, а сам президент льстиво отвечает им. Разве возможно подобное зрелище в американском Конгрессе? Позволительно ли при здраво устроенном правлении тратить таковым образом драгоценное время? Да и само место заседаний (Париж) может представлять опасность для конституции. – Примеч. А. Юнга.). Сие касается свободного образа правления, а что относится до правления деспотического, то ежели желает оно избежать гибели, должно освободить своих подданных, [336] ибо никакая военная сила не сможет долгое время удерживать угнетаемых рабов в повиновении; и когда такое правительство дает народу своему достойную конституцию, должно оно совершенно оставить намерения завоевательные и ограничиться малой армией, которая была бы столь же хороша для благих целей, как большая – для устремлений честолюбия. Надобно, чтобы новоустроенное таким манером воинство состояло из нижних чинов, которые пеклись бы о сохранении порядка и собственности, ибо ежели допускать к службе, одних только дворян, сие будет уже военной аристократией, каковая равно опасна и государю, и народу. Должно брать в него безо всякого исключения людей всех сословий, обладающих заранее определенной собственностью. При подобной опоре благонамеренное правительство может долгое время оставаться у власти, но дурное будет разнесено на куски тем новым духом, который зреет теперь в Европе. Надеюсь, непредвзятый читатель поймет, что во всем сказанном мною касательно столь непростого предмета, как сия великая и беспримерная революция, почитал я заслугою ее разрушение старого образа правления, но ни в коей мере не установление нового. Все, что довелось мне видеть во Франции, и многое из слышанного вполне утвердило убеждение мое о непременной надобности перемен ради счастия народа; перемен, которые ограничили бы королевскую власть, обуздали феодальную тиранию дворянства; превратили клириков в добрых граждан; очистили отправление правосудия; облегчили тяготы народа и придали ему достаточную силу для охранения сих благ. Со мною, полагаю, согласится всякий друг человечества. Но совершенно иное дело, ежели ради достижения всего этого надобно перевернуть всю Францию, отменить чины, покушаться на собственность, уничтожить монархию, третировать короля и королевскую фамилию и, самое худшее, поставить исход революции в зависимость от таких дел, которые могут развязать гражданскую войну. По личному моему мнению, в подобных опытах нет никакой необходимости. Франция могла стать свободной и без насилия. Стесненный средствами двор, слабое министерство и робкий государь не смогли бы отказать никаким требованиям Штатов, обращенным к всеобщему благу. Однако только силою кошелька возможно было достичь всего необходимого. Общины получили бы преобладающее значение, но ограничивались бы сдерживанием и надзором, без которых власть перестает быть УСТАНОВЛЕНИЕМ ОБЩЕСТВЕННЫМ и превращается в тиранство. Однако же, хоть я и полагаю, что революция могла быть совершена лучшим образом, но отнюдь не предаю первое Национальное Собрание тому полному осуждению, каковое изъявили некоторые весьма неумеренные писатели, ибо оно, несомненно, почти во всем следовало требованиям народа. [337]

Прежде чем безусловно осуждать революцию, надобно рассмотреть, каких пределов свободы требовали все три сословия в своих cahiers. Необходимость сего тем настоятельнее, что именно оные cahiers приводятся в удостоверение зловредительных деяний Национального Собрания. Вот лишь некоторые из заявленных в них требований: суд присяжных; английский habeas corpus (Закон о свободе личности (лат.). Nob. Auxois, p. 23.– Artois, p. 13. – Т. Etat de Peronne, p. 15. – Nob. Dauphine, p. 119.–Библиографическое примеч. А. Юнга.); голосование всем Собранием, а не по сословиям, чего хотело само дворянство (Nob. Touraine, p. 4.– Nob. Senlis, p. 46. – Nob. Pays de Labour, p. 3. – Nob. Quesnoy, p. 6, – Nob. Sens, p. 3. – Nob. Thimerais, p. 3. –Clerge du Bourbonnois, p. 6.– Clerge du Bas-Limousin, p. 10.–Примеч. А. Юнга.); отмена и провозглашение всех налогов незаконными, но сохранение их в течение еще одного года; упразднение на вечные времена капитанств (Слишком много для перечисления; как от дворянства, так и от третьего сословия. – Примеч. А. Юнга.); caisse nationale separee inaccessible a toute influence du pouvoir executif (Национальная касса, неподведомственная исполнительной власти (франц.). Множество; и от дворянства, и от третьего сословия.– Примеч. А. Юнга; перевод публикаторов.), отмена интендантских должностей (Nob. Sezanne, p. 14. –Т. Etat Metz, p. 42. – Т. Etat de Auvergne, p. 9. – Т. Etat de Riom, p. 23. – Примеч. А. Юнга); одобрение Штатами всех торговых трактатов (Nob. Nivernois, p. 25. – Примеч. А. Юнга.); запрещение нищенствующих орденов (Nob. Bas-Limousin, p. 12. – Примеч. А. Юнга.), упразднение всех монашествующих и продажа их имений и имуществ (Etat du Haut-Vivarais, p. 18.– Nob. Pheims, p. 16.– Nob. Auxerre, p. 41. – Примеч. А. Юнга.); отмена десятины на вечные времена (Nob. Toulon, p. 18.– Примеч. А. Юнга.); отмена всех феодальных прав, пошлин, выплат и повинностей (Слишком много для перечисления. – Примеч. А. Юнга.); установление жалования (traitement pecuniaire (Денежное довольсвтие (франц.).)) для депутатов (Nob. Nomery en Loraine, p. 10.– Примеч. А. Юнга.); непрерывность заседаний Национального Собрания как неотъемлемая его основа (Mantes et Meulan, p. 16. – Provins et Montereau, art 1. – Rennes, art. 19.– Примеч. А. Юнга.), уничтожение Бастилии (Nob Paris, p. 14 – Примеч. А. Юнга.); отмена пошлин на вино, водку, табак, соль, кожи, бумагу, железо, масло и мыло (Nob Vitry-le-Francois, MS.– Nob. Lyon, p. 16 – Nob. Bugey, p. 28.– Nob. Paris, p. 22. – Примеч. А. Юнга.); уничтожение всех апанажей (Nob Ponthieu, p 32. – Nob. Chartres, p. 19.– Nob. Auxerre, art. 74. – Примеч. А. Юнга.); изъятие королевских доменов и [338]конюшен (Nob. Bugey, p. 11. – Nob. Montargis, p. 18.– Nob. Paris, p. 16.– Nob. Bourbonnois, p. 12. – Nob. Nancy, p. 23. – Nob. Angoumois, p. 20.– Nob. Pays de Labour, fol. 9. – Nob. Beauvois, p. 18. – Nob. Troyves, p. 25.– Примеч. A. Юнга); увеличение жалования солдатам (Nob.Limoges, p. 31.– Примеч. А. Юнга); разделение Королевства на округи и выборы соответственно количеству населения и взимаемым налогам (Т. Etat de Lyon, p. 7.– Nismes, p. 13.– Cotentin, art. 7. – Примеч. А. Юнга.); голосование всех граждан, платящих определенную часть налогов по приходским собраниям (Т. Etat Rennes, art. 15. – Примеч. А. Юнга.); обязательность для Генеральных Штатов действовать в соответствии с Декларацией о Правах Человека (Т. Etat Nismes, р. 11. – Примеч. А. Юнга.); запрещение депутатам принимать какие-либо должности, пенсии или пожертвования (Т. Etat Pont a Mousson, p. 17. Г-н Бёрк говорит: «Когда в 1789 году сословия раздельно избирали своих представителей, они составляли народ Франции; и ни в одном из своих наказов они не только не поручали, но и в малейшей степени даже не намекали на те деяния, коими собрание узурпаторов навлекло на себя отвращение всей мыслящей части человечества».– Примеч. А. Юнга.).

Из сего перечисления наказов, данных нацией, я не склонен полагать все постановления Национального Собрания справедливыми, однако можно, нимало не погрешив противу истины, заключить, что преобладающая часть оных ясно выражена в наказах. Утверждать, будто эти требования не выражают волю нации, а лишь отдельных сообществ, значит слишком удаляться от логики; сие прежде всего относится к самым ярым врагам революции, особливо к г-дам Бёрку и де Калонну, которые из сих cahiers сделали те заключения, кои наиболее соответствуют их целям. Позволю себе лишь одно замечание касательно этих наказов. Составлявшие их собрания никогда в явном виде не требовали низвержения монархии или передачи депутатам всей королевской власти. Однако взглянем на сие холодным оком – что останется от монархии, ежели постоянно действующее собрание обладает властью отменять десятину; упразднять индендантства; не только утверждать расходы, но и распоряжаться общественной казной; отчуждать королевские домены; отбирать его конюшни; уничтожать capitaineries и разрушать Бастилию. Призванное к таковым делам Собрание, несомненно, является единственным учреждением, обладающим законодательной властью; совершенно очевидно, что и не предполагается, будто оно должно просить короля, ибо в таковом случае употреблялись бы выражения, содержащиеся в других частях наказов, к примеру: «дабы Его Величество соизволил» и проч.

Полное исследование не может не привести разумных людей к заключению, что упразднение десятины, феодальных [339] повинностей и выплат; отмена gabelle, то есть налога на соль, равно как и налога на табак, всех акцизных сборов с мануфактур и всех пошлин на провоз; искоренение позорного судейского крючкотворства, деспотических привычек старой монархии и бесчисленных других злоупотреблений; упразднение ополченского устава и монастырей; все это, повторяю, должно привести к заключению, что полученные нацией выгоды относятся к числу перворазрядных, и ежели продолжатся они и впредь, то приведут к невиданному еще процветанию. Тот, кто отрицает благо сих свершений, должно быть, обладает мизантропическим взглядом на жизнь или замутненным рассудком. С другой стороны, великое и бессмысленное разорение, постигшее многие тысячи семейств всяческого состояния из-за насилия, грабежа, запугивания и отсутствия правосудия, что привело к всеконечной пропаже драгоценных металлов, остановке мануфактур и обнищанию несчетного множества людей, – все сие есть слишком великое зло, чтобы возможно было его хоть как-то возместить. Наводнение бумажными деньгами, грубое и бессмысленное уничтожение чинов (Ибо неравенство отается таким же, как и при титулах, но основывается на самом худшем принципе – богатстве. Дворянство было плохо, но не в такой степени, как полагает г-н Кристи; оно не дожидалось Etats Generaux, чтобы отказаться от денежных своих привилегий. – Letters on the Revolution of France, vol. 1, p. 74. Первое собрание Штатов произошло 5 мая 1789 года, а дворянство объявило королю о своем намерении 20 декабря 1788 года. – Примеч. А. Юнга.), новая система налогов, по всей очевидности вредоносная для земельной собственности, ограничение хлебной торговли – таковы великие пороки, сопутствующие общему благоденствию, которые перетягивают весы на свою сторону, ибо все они бесполезны для революции. Люди осторожные не склонны пророчествовать касательно природы и долговечности принятой конституции; сей есть новый опыт (После всего того, что за последние годы было сказано многими писателями в Англии, а особливо во Франции, касательно конституций и правительств, одно обстоятельство должно поразить внимательного читателя, а именно: никто из тех авторов, кои пошли далее всех в превознесении новых систем, ничем не доказал непредубежденной части человечества, что в делах политических опыт не есть столь же неотъемлемое средство познания, как, например, в агрономии или любой другой отрасли натуральной философии. Многое было сказано в пользу американского правления, и, полагаю, вполне справедливо, но рассуждая только в пределах сего опыта; однако совершенно справедливо и то, что оный опыт недостаточен, ибо основывается он только на личной добродетели. Генерал Вашингтон, как мы знаем от г-на Пейна 19, отказался от жалования командующего войсками и президента законодательной власти – образец, делающий честь и правительству, и стране, и самой природе человеческой; но при всем том позволительно усомниться, будет ли что-нибудь подобное через двести лет. Вывоз из Соединенных Штатов доходит ныне до 20 миллионов долларов, но останутся ли таковые добродетели, когда составит он 500 миллионов и возникнут огромные состояния и большие города? Будет ли их правительство столь же безупречно, каковыми оно представляется теперь? Возможно и так, однако мы не имеем для сего никаких доказательств, ибо все сокрыто в утробе времени. ОПЫТ ЕЩЕ НЕ ЗАКОНЧЕН. Впрочем, подобные суждения всегда следует сопровождать указанием на то, что британский образ правления достаточно испытан. И что же из оного получилось? Вот ответ: 240 миллионов долга – семь войн – Бенгалия и Гибралтар – 30 миллионов фунтов стерлингов, отягощающих нацию; налоги, пошлины, десятина и монополии. – Примеч. А. Юнга.), и его нельзя судить по прежним меркам; [340] однако любому глазу видны изложенные здесь в противупоставлении друг другу СЛЕДСТВИЯ как хорошие, так и дурные, о коих мы почитаем себя вполне правомочными рассуждать.

Апреля 26-го. 1792 года

В самую последнюю минуту перед выпуском сего труда в свет получилось известие об объявлении Францией войны Австрийскому Дому; те господа, в обществе которых узнал я сию новость, заявляют о гибели Франции: их побьют; их надобно научить порядку; у них нет никакого чиноначалия. Таковые мнения слышатся отовсюду. Стараясь на всех предшествовавших страницах избежать пророческих претензий, не прибегну я к оным и в самом конце; однако же замечу, что мнение о погибели Франции встречает множество основательных возражений. Можно сколь угодно высоко ценить маршировку войска, для чего потребна строжайшая дисциплина, но нельзя не признать, что сие лишь отчасти касается искусства выигрывать сражение. Но зачем Франции, которая обладает лучшими в свете пограничными крепостями, рисковать битвами в поле? Даже недисциплинированные войска, защищенные стенами и укреплениями, как известно из опыта, представляют собой действенную силу; и где найти средства и припасы, чтобы штурмовать сии твердыни, находясь за 700 миль от дома? Я бывал в Лилле, Меце и Страсбуре, и ежели справедливы имеющиеся у меня сведения, для того чтобы овладеть любым из сих городов, надобно 100.000 войска, полностью снаряженного для трехмесячной осады. Из опыта известно, на что были способны австрийцы и пруссаки в осадах почти у собственных своих дверей и предводительствуемые величайшими полководцами; что же говорить о крепостях вдесятеро сильнейших и отстоящих на 700 миль от их пределов? Здесь дело в чистом расчете фунтов и шиллингов, а отнюдь не в дисциплине и субординации.

Однако многие надеются на расстроенное состояние французских финансов, каковое проистекает из напрасных стараний сохранить общественный кредит; Национальное Собрание должно понять всю тщету сего; среди бедствий и разорения надобно спасать НАЦИЮ – что в сравнении с этим общественный кредит? [341]

Секты, партии и внутренние беспорядки внушают иным надежду на гражданскую войну. Полагаю, останется сие пустым мечтанием. В мирное время подобные настроения наполняют газеты и горячо обсуждаются, отчего люди принимают их за нечто ужасное; но в войну это уже ИЗМЕНА, и виселица выметает с газетных страниц и сочинителей, и распространителей.

Масло и уксус, вода и огонь, сиречь пруссаки и австрийцы, соединились противу 26 миллионов, защищенных 100 сильнейшими в свете крепостями. Ежели мы ошибаемся и французам не по душе свобода, а хотят они сражаться за деспотизм, тогда, может быть, что-то и будет сделано, и Франция падет под ударами самих французов. Но ежели она хоть как-то объединится, сколь трудной будет война в сей стране, где каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок встанут на защиту свободы.

Впрочем, предположим, что мысли сии ложные и германские знамена взовьются над Парижем. Но где тогда безопасность остальной Европы? Неужели забыт раздел Польши? Разве не опасен скоропостижный союз двух или трех великих держав, объединившихся для того, чтобы навязать всем свое владычество? Те господа, которые возлагают надежды на контрреволюцию во Франции, навряд ли хотят видеть прусский флаг на Тауэре или австрийский в Амстердаме. А ведь успех сего дела может привести именно к этому. И ежели возникнет истинная угроза для Франции, что я полагаю сомнительным, то соседи из своего только прямого интереса должны помочь ей.

Революционная и антиреволюционная партии в Англии изнуряют себя прениями касательно французских дел; но ежели этот народ окажется в опасности, сего не должно быть: сейчас мировое равновесие в наших руках, и дабы обеспечить его, достаточно лишь одного нашего слова.

Конец


Комментарии

1. Кеппел граф Элбермарл, Вильям Энн (1702–1754) – английский генерал и дипломат. Адъютант короля Георга I (1727). Губернатор Вирджйт нии (1737–1742). Бригадир (1739). Генерал-майор (1742). Участник войны за австрийское наследство. После заключения мира (1748) посланник во Франции. Тайный советник (1750). Член Верховного Суда (1752). В 1754 г. послан в Париж по делу об освобождении англичан, плененных французами в Америке; скоропостижно скончался во время переговоров.

2. Де Сен-Контес, Франсуа Доминик (1707–1754) – французский дипломат. Посланник в Голландии (1749). Министр иностранных дел (1751 – 1754).

3. Гордон – неустановленное лицо.

4. Subdelegues – субделегаты. В XVIII в. вся полнота власти во французских провинциях принадлежала назначаемым из Парижа интендантам, которые в свою очередь назначали для каждого кантона своих представителей – субделегатов, полностью им подчиненным.

5. Барон де Кормер – других сведений об этом лице не найдено.

6. Квинтал – старинная французская мера веса, равная 100 фунтам, или 48,9 кг.

7. Долгий Парламент – см. примечание 55 к Путешествию 1789 г.

8. Орден Св. Духа – учрежден французским королем Генрихом III в 1578 г. взамен ордена Св. Михаила, обесцененного чрезмерной легкостью его присуждения. Получил свое название в честь того, что в день Св. Духа Генрих дважды избирался на престол – сначала польский, потом французский. Им могли награждаться католики и дворяне не менее чем в третьем поколении. Упразднен в 1791 г., восстановлен в 1816-м. После Революции: 1830 г. вышел из употребления.

9. Орден Св. Андрея Первозванного – учрежден Петром I в 1698 г. Пожалованный этим орденом одновремено становился кавалером орденов: Св. Александра Невского, Белого Орла и первых степеней Св. Анны и Св. Станислава.

10. Орден Св. Патрика – ирландский орден, учрежденный английским королем Георгом III в 1783 г. Св. Патрик – апостол и небесный покровитель Ирландии. Жил в первой половине V века.

11. Имеется в виду анонимное сочинение «The Historical Sketch of the French Revolution», 1792. На экземпляре, хранящемся в Британском Музее, есть надпись: «Сочинение Макинтоша». Макинтош, Джеймс (1765–1832) – английский публицист. Автор трудов по истории философии и истории Англии. В ответ на книгу Э. Бёрка о Французской Революции написал полемическую брошюру «Vindiciae Galliae» («Притязания Галлии», 1791).

12. Имеется в виду книга «De l'etat de la France, tel qu'il peut et qu'il doit etre» («О том, каким может быть и каким должно быть состояние Франции», 1790).

13. Бёрк, Эдмунд (1729–1797) – английский политический деятель и публицист. Один из лидеров вигов. Член Парламента (с 1766). Во время войны за независимость в Америке выступал в пользу компромисса с колониями. Французскую Революцию встретил враждебно. Широкую известность получила его книга «Размышления о Французской Революции» (1790). Этой же теме посвящен и трактат Бёрка «Письма о цареубийственном мире» (1796).

14. К концу Американской войны государственный долг Англии составил более 238 миллионов фунтов стерлингов при среднегодовом доходе в 12 миллионов. Революционные и наполеоновские войны еще более увеличили его (см.: Halevy Elte. Histoire du peuple anglais au XIX siecle. Paris, 1924. 3-е ed. Т. 1. P. 338 et sqq).

15. Кристи, Томас (1761–1796) – английский писатель и публицист. В 1792 г. перевел французскую конституцию на английский язык. Автор книг: «Miscellanies Philosophical, Medical and Moral» («Смесь философская, медицинская и нравственная», 1789); «А Sketch of the New Constitution of France» (Очерк новой французской конституции», 1790); «Letters on the Revolution in France» («Письма о Французской Революции», 1791). Именно эту последнюю книгу, явившуюся возражением на известный трактат Э. Бёрка, и имеет в виду А. Юнг.

16. В средние века в кантоне Берн держался чисто демократический образ правления – избираемый всем населением Совет Двухсот. Но по мере расширения территории строгая равноправность граждан утрачивалась. С конца XVI в. было ограничено число родов, из которых могли избираться высшие должностные лица. Таким образом, демократический строй переродился сначала в аристократический, а затем и в олигархию. Это вызывало недовольство народа, крестьянские восстания и заговоры. Однако все они оканчивались неудачей. Только натиск Французской Революции положил конец олигархическому правлению. В 1790 и 1791 гг. в провинциях кантона поднялись волнения, и часть их отпала от Берна. В 1798 г. французскиевойска после отважного сопротивления заняли столицу, разграбили и сожгли большую часть города, после чего Берн вошел в новообразованную Гельветическую Республику, заменившую прежний союз 13 земель.

17. Имеются в виду нападения в июле 1791 г. на тех, кто праздновал юбилей Французской Революции. Именно тогда был сожжен дом знаменитого ученого Джозефа Пристли.

18. В 1792 г. Артур Юнг предложил создать в Англии horse militia (конное ополчение), составленное только из собственников. Его предложение было осуществлено (см.: Young Arthur. Autobiography. P. 203 and ff).

(пер. С. Н. Искюля и Д. В. Соловьева)
Текст воспроизведен по изданию: Артур Юнг. Путешествия по Франции 1787, 1788, 1789. СПб. Инапресс. 1996

© текст - Искюль С. Н., Соловьев Д. В. 1996
© сетевая версия - Strori. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Инапресс. 1996