ЖАН ЖАК РУССО

СУЖДЕНИЕ О ВЕЧНОМ МИРЕ

JUGEMENT SUR LA PAIX PERPETUELLE

1761

Проект вечного мира, в самой высокой степени достойный по своему существу внимания добродетельного человека, явился также в сравнении с другими замыслами аббата де Сен-Пьера объектом наиболее продолжительных размышлений его создателя, который чрезвычайно упорно добивался его осуществления. Иначе трудно охарактеризовать ого поистине миссионерское рвение, которое никогда не изменяло ему в этом деле, несмотря на очевидную невозможность осуществления, смешное положение, в которое он ставил себя изо дня в день, и оскорбительную неприязнь, с которой ему постоянно приходилось сталкиваться. По-видимому, эта чистая душа, отзывавшаяся исключительно на нужды общего блага, оценивала свои усилия только степенью их пользы, никогда не позволяя себе отступать перед препятствиями и помышлять о личных интересах.

Если когда-либо моральная истина была доказана, то это, мне кажется, касается именно общей и частной пользы этого проекта. Преимущества, которые [139] вытекают из его осуществления как для каждого государя, так и для каждого народа и для Европы в целом, неисчислимы, явны, бесспорны; невозможно сказать что-либо более основательное и верное, чем доводы автора в их пользу. Создайте европейскую республику на один день – этого будет достаточно, чтобы она существовала бесконечно, так как каждый из людей обнаружит на собственном опыте множество выгод для самого себя в общем благе. Однако те же государи, которые защищали бы эту республику всеми силами, если бы она существовала, ныне стали бы противиться ее воплощению в жизнь и неизбежно помешали бы ее учреждению, так же как в иных условиях воспрепятствовали бы ее уничтожению. Таким образом, труд аббата де Сен-Пьера о вечном мире кажется прежде всего бесполезным для создания европейского альянса, а затем ненужным для его сохранения. Так, значит, это бессмысленная игра словами, заявит нетерпеливый читатель. Нет. Это основательная и разумная книга, и очень важно, что она существует.

Начнем с рассмотрения затруднений, которые испытывают те, кто не отвечает доводами на доводы, но судит только по наличным событиям и которым нечего возразить против этого проекта, кроме того, что он не был осуществлен. В самом деле, наверняка скажут они, если его выгоды столь реальны, почему же европейские суверены не приняли его? Почему они пренебрегают своими собственными интересами, если эти интересы им так хорошо разъяснены? Виданное ли дело, чтобы они отвергали способы приумножения своих доходов имогущества? Если этот проект столь пригоден для этого, как уверяют, можно ли поверить, чтобы они отнеслись к нему с меньшим вниманием, чем к тем замыслам, которые с давних пор сбивают их с пути, и чтобы они предпочли бесчисленные ложные источники силы одному, очевидному?

Сомнений нет, вее эти предположения правдоподобны, если только не предположить, что их мудрость равна тщеславию и что они тем лучше различают, в чем их выгода, чем сильнее ее жаждут, тогда как величайшее наказание крайностей самолюбия [140] заключается в том, что люди прибегают к методам, которые его ущемляют, а пыл страстей есть почти всегда именно то, что уводит их от цели. Будем же различать в политике, так же как в морали, подлинный интерес от интереса кажущегося. Первый выразится в вечном мире – это доказано проектом; второй заключается в состоянии полной независимости, которая избавляет государей от власти закона, чтобы поставить их в зависимость от случая, подобно тому как поступает безрассудный шкипер, который с целью продемонстрировать бессмысленное умение и власть над матросами предпочел бы плавать во время бури между скал, а не закрепить неподвижно свое судно якорями.

Все заботы королей или тех, кому они передоверяют свои функции, направлены на достижение двух целей: расширение их власти вовне государства и превращение ее в еще более абсолютную внутри страны; всякая другая задача или связана с выполнением одной из этих двух, или является не более чем предлогом; таковы заботы об общем благе, о благоденствии подданных, о славе нации – слова, навсегда изгнанные из употребления в кабинете министров, но столь тяжеловесно торжественные в публичных постановлениях, что они всегда возвещают лишь о зловещих событиях; народ заранее стонет, когда его господа говорят ему о своих отеческих заботах.

Судите же, исходя из этих двух основных положений, как самодержцы могут встретить предложение, которое прямо противоречит одному из них и столь же неблагоприятствует другому. Ибо достаточно ясно, что благодаря европейскому совету правительства всех государств Европы будут заключены в очерченных границах их государств, что невозможно обеспечить государей от возмущения их подданных, не гарантируя в то же время этих подданных от тирании государей, и что иначе вся эта организация не смогла бы существовать. Поэтому я спрашиваю, найдется ли в мире хоть один государь, скованный навсегда своими самыми заветными планами, который воспринял бы без негодования одну лишь мысль о том, что ему придется стать [141] справедливым не только с иноземцами, но даже со своими собственными подданными.

Легко помимо всего понять, что войны и завоевания, с одной стороны, и прогресс деспотизма – с другой, взаимно содействуют друг другу; что в рабски покорном народе можно вдоволь черпать деньги и людей, чтобы порабощать другие народы; что со своей стороны война создает предлог для финансовых поборов, а также не менее серьезную возможность иметь всегда под рукой большие армии с целью удерживать народ в повиновении.

Наконец, все достаточно ясно видят, что государи-завоеватели воюют в крайнем случае в той же мере со своими подданными, сколь со своими врагами, и что положение победителя ничуть не лучше положения побежденного. «Я победил римлян,– доносил Ганнибал карфагенянам,– пришлите мне войска. Я обложил Италию данью; пришлите мне денег». Вот что означают все эти Te deum («Тебе, Боже, хвалим») веселый фейерверк и радость народа, когда торжествуют его господа.

Теперь о спорах между государями: подчинятся ли суверены в своих ссорах юридическим установлениям, если вся сила законов ни разу еще не могла принудить подчиняться частных лиц? Обыкновенный дворянин, коль скоро он оскорблен, не удостаивает своей жалобой трибунал маршалов Франции, так неужели вы хотите, чтобы король подавал свои жалобы правительству европейского союза? Да еще при этом учитывая, что если человек погрешит против закона, он подвергает двойной опасности свою жизнь, тогда как король рискует лишь своими подданными; он ведь уверен, что, поднимая оружие, он осуществляет право, признанное за ним всем родом человеческим, и что он-де ответствен перед одним богом.

Государь, который вверяет свою судьбу превратностям войны, сознает, что он рискует; однако это производит на него меньшее впечатление, чем помыслы о выгодах, которые он предвкушает, потому что он менее страшится изменчивой судьбы, чем полагается [142] на собственную мудрость: если он могуществен, он рассчитывает на свои силы; если он слаб, рассчитывает на союзников; иногда внутри страны бывает полезно избавиться от дурных настроений, ослабить непокладистых подданных, даже испытать некоторые неприятности – умелый политик сумеет извлечь выгоду из своих поражений. Я надеюсь, читатель не забыл, что так рассуждаю не я, а придворный софист, который предпочитает обширную территорию и малое число бедных и покорных подданных устойчивой власти над счастливым и благоденствующим народом, которую обеспечивают государю справедливость и законы.

Из тех же соображений этот придворный отвергает в принципе довод о прекращении торговли, уменьшении народонаселения, расстройстве финансов и реальных потерях, причиненных бесполезным завоеванием. Было бы крайне неправильно, станет он утверждать, постоянно оценивать в деньгах приобретения и потери, которые несут государи; степень могущества, к которой они стремятся, отнюдь не исключается обладанием миллионами. Государь непрестанно пробует все новые и новые прожекты, он стремится властвовать, чтобы обогатиться, и обогащаться, чтобы властвовать, он приносит поочередно в жертву то одно, то другое, чтобы приобрести одно из этих двух, ему недостающее; при этом именно ради обладания обеими этими возможностями вместе он стремится достичь их порознь, ибо, чтобы быть властелином людей и вещей, нужно одновременно иметь и власть, и деньги.

И он добавит, наконец, что великие выгоды, которые должна получить торговля от всеобщего и вечного мира, сами по себе очевидны и неоспоримы, однако, будучи всеобщими, они не будут реальны для отдельных лиц, так как подобные выгоды ощущаются только по тем различиям, которые они приносят, отчего и следует изыскивать для себя исключительные блага, чтобы приумножить свое относительное могущество.

Так, значит, государи, постоянно увлеченные внешней стороной вещей, отвергнут этот мир, коль скоро они сами будут оценивать свои интересы или поручат это сделать их министрам, интересы которых всегда [143] противоположны интересам народа и почти всегда – интересам государя? Министрам необходима война, чтобы сделаться незаменимыми, ввергнуть государя в осложнения, из которых он без них не может выпутаться, и чтобы погубить государство, если этой ценой они спасут свои посты; войны нужны им, чтобы досаждать народу под предлогом общественной необходимости; они пользуются войной, чтобы устраивать своих людей, богатеть на рынке, втайне создавать множество отвратительных монополий, они нуждаются в войне для удовлетворения своих страстей и взаимной борьбы, они используют ее, чтобы завладеть государем, увлекая его прочь пз королевской резиденции, и когда против них затеваются особенно опасные интриги; вечный мир лишит их всех этих возможностей. И еще спрашивают, почему, раз проект этот осуществим, министры не принимают его! Людям непонятно, что единственно недостижимое в этом проекте есть именно признание его министрами. Что же сделают эти последние с целью воспрепятствовать осуществлению подобного замысла? То, что всегда делали: они осмеют его.

Не следует также думать вместе с аббатом де Сен-Пьером, что даже при наличии доброй воли,– которой самодержцы и их министры никогда не проявят,– оказалось бы возможно найти благоприятный момент для осуществления его плана, ибо для этого нужно было бы, чтобы совокупность частных интересов не возобладала над общими интересами и чтобы каждый осознал, что в общем благе заключено то высшее благо, которого он пожелал бы для себя самого. Значит, все это требует сочетания мудрости стольких голов и взаимодействия интересов такого количества людей, что нет ни малейшего основания ожидать, что какая-либо случайность сможет привести к гармоничному сочетанию всех необходимых условий: между тем, раз нет такого сочетания, его может заменить только сила, а тогда дело уже не в увещеваниях, а в принуждении и не книги надо писать, а собирать войска.

Таким образом, хотя проект и очень разумен, средства его воплощения в жизнь свидетельствуют о наивности их автора. Он простодушно полагал, что стоит [144] лишь собрать конгресс, предложить ему статьи договора, который затем будет подписан, и все будет сделано. Приходится признать, что этот честнейший человек достаточно хорошо учитывал во всех своих планах, к чему должны привести уже введенные преобразования, но судил, как ребенок, о способах их введения.

Чтобы доказать, что проект христианской республики не химера, я хотел бы лишь назвать его первого автора, ибо в самом деле не был же Генрих IV сумасшедшим, а Сюлли мечтателем! Аббат де Сен-Пьер использовал авторитет этих великих имен, чтобы возобновить их замыслы. Однако какая разница между эпохами, обстановкой, предложениями, способами добиться их осуществления и личностями авторов!

Для сравнения их проектов бросим беглый взгляд на общую обстановку в период, который Генрих IV избрал для осуществления своих планов.

Величие Карла V, повелевавшего одной частью мира и заставлявшего трепетать другую, побуждало его помышлять о всемирной монархии, и он располагал соответствующими возможностями и талантами для осуществления этой мечты. Его сын, еще более богатый, но менее могущественный, неустанно стремившийся осуществить замысел, который он не был способен привести в исполнение, постоянно ввергал Европу в состояние тревоги; Габсбургский дом столь значительно возобладал над другими державами, что ни один государь не мог царствовать спокойно, если не ладил с ним. Филипп III, еще менее способный, чем его отец, унаследовал все его притязания. Боязнь испанского могущества все еще сковывала Европу, и Испания продолжала доминировать скорее в силу привычки, нежели благодаря тому, что могла заставить себе повиноваться. В самом деле, восстание в Нидерландах ¹, военные приготовления против Англии, гражданские войны во Франции ^1а истощили силы Испании и сокровища обеих Индий; Габсбургская королевская семья, разделенная на две ветви, уже не действовала с прежним согласием, и, хотя император прилагал усилия, чтобы удержать или восстановить в Германии власть, которой обладал Карл V, он лишь отталкивал от себя других государей [145] и князей и порождал комплоты, которые не замедлили укрепиться и едва не лишили его трона. Так исподволь подготавливались упадок Габсбургской династии и восстановление общей свободы. Однако никто не осмеливался первым сбросить иго и в одиночку рискнуть войной; пример самого Генриха IV, который с таким ущербом из нее выпутался, лишал мужества всех остальных. Впрочем, за вычетом герцога Савойского, слишком слабого и зависимого, чтобы что-либо предпринять, среди всех государей Европы не было ни одного достаточно умного и решительного человека, способного задумать и провести какое-нибудь дело; все ждали подходящего времени и случая, чтобы разбить оковы. Вот каково в целом было положение вещей, когда Генрих выработал план христианской республики и стал готовиться к его осуществлению ². Замысел весьма значительный сам по себе – я не хочу преуменьшать его достоинства,– но в основе его лежало тайное стремление ослабить опасного врага; впрочем, от этого-то он и приобретал такую действенность, какую вряд ли бы мог получить из соображений одной только общей пользы.

Посмотрим теперь, какие средства употребил этот великий человек для подготовки столь значительного предприятия. Я охотно счел бы себя первым, кто отчетливо осознал все его трудности, столь значительные, что, замыслив свой план с детских лет, Генрих вынашивал его всю жизнь и откладывал его осуществление до самой старости – образ действий, свидетельствующий, во-первых, о пламенном и неизменном устремлении, которое одно только и может в трудных обстоятельствах преодолеть большие препятствия, и, во-вторых, о той мудрости терпения и прозорливости, которая заблаговременно пролагает пути благодаря умению иредвидеть и готовиться к будущему. Ибо существует разница между вынужденными затеями, в которых даже сама осторожность повелевает в чем-то положиться на случай, и такими предприятиями, которые оправдывает лишь абсолютный успех, потому что при возможности обойтись без них следует действовать только наверняка. Глубокая тайна, которую Генрих хранил всю свою [146] жизнь вплоть до приведения своих намерений в исполнение, тоже была столь же важна, сколь трудно достижима в таком важном деле, в котором требовалось участие многих люден и секрет которого стремились проведать столь многие лица. Несмотря на то что Генрих вовлек в свое дело значительную часть Европы и вступил в соглашение с самыми могущественными властелинами, только один доверенный человек, как видно, был целиком посвящен в его планы, и, к счастью, которое небо даровало лишь достойнейшему из королей, этим доверенным лицом был честный министр. Дело молчаливо шло к развязке, и ничто не выдавало планов короля. Дважды Сюлли ездил в Лондон, было достигнуто соглашение с королем Яковом, и король Швеции со своей стороны разделял их замыслы; был заключен союз с германскими протестантами, возникла даже уверенность в позиции итальянских правителей – все содействовали великой цели, не будучи в состоянии сказать, в чем она заключается, подобно рабочим, которые порознь изготавливают детали новой машины и не знают ни ее формы, ни ее назначения. Что же способствовало этому общему движению? Был ли это вечный мир, которого никто не ждал и которым очень немногие были бы в состоянии заинтересоваться? Или это было общее благо, которое никогда не совпадало с частными интересами? Аббат де Сен-Пьер мог бы на это надеяться. Однако в действительности каждый работал лишь ради своих особых выгод, которые Генрих сумел всем изобразить в самом привлекательном виде. Король Англии стремился избавиться от постоянных заговоров католиков своего королевства, которых подстрекала Испания. Он, кроме того, полагал очень выгодным освобождение Объединенных провинций, поддержка которых ему дорого обходилась и грозила в любой момент втянуть его в войну, которой он боялся или в которой он предпочел бы участвовать лишь вместе со всеми остальными, чтобы навсегда порешить с этим вопросом. Шведский король желал закрепиться в Германии и обеспечить за собой Померанию. Пфальцский курфюрст, бывший тогда протестантом и главой общины аугсбургского вероисповедания ³, имел виды на Чехию [147] и разделял все устремления английского короля. Германские государи стремились сбросить иго дома Габсбургов. Герцог Савойский намеревался завладеть Миланом и Ломбардской короной, к которой он пылко стремился. Даже папа, уставший от тирании испанского двора, примкнул к договору, привлеченный обещанным ему Неаполитанским королевством. Голландцы, которые выгадывали более других, приобретали гарантированную свободу. Словом, помимо общего желания ослабить надменную державу, стремившуюся повсюду господствовать, у каждого были свои особые, жизненные, очень деликатные интересы, которые не сдерживались опасением получить вместо одного тирана другого, поскольку между ними было условлено все приобретения поделить между союзниками, не включая в их число Францию и Англию, которые но получали ничего. Этого было достаточно, чтобы успокоить союзников, которых тревожило честолюбие Генриха IV. Этот мудрый государь знал, что, ничего не оставляя за собой, согласно этому договору, он достигал большего, нежели кто-либо другой, ибо, ничего не прибавляя к своему достоянию, он становился сильнее благодаря ослаблению более могущественного, чем он, государя; вот почему совершенно ясно, что, принимая все меры с целью обеспечить успех всего этого предприятия, он но упускал из виду и тех, которые должны были обеспечить за ним главенство в создаваемой им группировке.

Более того, его приготовления совсем не ограничивались ни созданием грозных союзов вне своего государства, ни заключением соглашений со своими соседями и с соседями своего врага. Заинтересовав столько народов в низвержении первого властелина Европы, он не забывал о приготовлениях с целью занять его место. Пятнадцать лет мирной жизни употребил Генрих для достойных задуманного дела приготовлений. Он наполнил золотом казну, свои арсеналы – артиллерией, оружием, снаряжением; он заблаговременно экономил в расходах, готовясь к непредвиденным потребностям; впрочем, он сделал нечто гораздо большее, разумно управляя своим народом, исподволь искореняя все [148] ростки новых раздоров, и привел в такой порядок финансы, что мог позволить себе все расходы, не притесняя подданных. Таким образом, умиротворенный и могущественный, он оказался в состоянии снарядить и держать под ружьем шестьдесят тысяч человек и двадцать боевых кораблей, выйти за пределы королевства, но оставив в нем ни малейших признаков беспорядка, и вести войну целых шесть лет, не превышая своих обычных расходов и не вводя ни одного су новых налогов.

Прибавьте ко всем приготовлениям рвение и осторожность в осуществлении планов – качества, благодаря которым он достиг своего положения, свойственные равным образом и его первому министру; наконец, представьте во главе военной экспедиции такого, как он, полководца, в то время как его противнику нечего было противопоставить, и вы сможете судить, могло ли чего-либо недоставать для счастливого осуществления надежд короля. Не постигнув его намерений, Европа, внимательно следившая за его обширными приготовлениями, ждала их последствий не без некоторого трепета. Незначительный предлог мог вот-вот начать великое преобразование; война, которая должна была бы стать последней войной, подготовила бы вечный мир, но в этот момент произошло событие, ужасная тайна которого увеличивает его страшный смысл,– и последняя надежда человечества была навсегда утрачена. Удар, который оборвал жизнь этого милостивого короля, поверг Европу в бесконечные войны, конец которых она уже не надеется увидеть. Во всяком случае таковы были объединенные Генрихом IV средства для осуществления целей, которых аббат до Сен-Пьер надеялся добиться с помощью одной лишь книги.

Пусть, однако, не говорят, что, если система аббата де Сен-Пьера не была осуществлена, значит, она не была хороша; пусть, напротив того, скажут, что она была слишком хороша, чтобы быть принятой, ибо зло и злоупотребления, выгодные стольким людям, входят в жизнь сами собой; то же, что полезно обществу, внедряется только силой, так как частные интересы [149] тому почти всегда противостоят. Конечно, вечный мир в наше время – проект достаточно абсурдный; но пусть нам вновь дадут Генриха IV и Сюлли, и вечный мир снова станет разумным проектом; или же, скорее, с восхищением и удивлением отнесемся к столь прекрасному плану и утешимся, что он еще не осуществлен, ибо он осуществим только жестокими и чуждыми человечности средствами.

Федеративные лиги, как видно, создаются только революционным путем; так кто же из нас решится сказать, желать ли создания Европейской лиги или страшиться его? Быть может, создание ее за один раз принесет больше зла, чем отвратит за целые столетия.

Комментарии

«Суждение о вечном мире» («Jugement sur la paix perpetuelle») написано в 1761 г. и связи с предпринятым Ж.-Ж. Руссо «Извлечением из Проекта вечного мира» Сен-Пьера. Впервые опубликовано в 1782 г. (см. Collection complete des oeuvres de J. J. Rousseau, citoyen de Geneve, Geneve, 1782, t. XXIII).

Перевод выполнен по первому изданию И. И. Кравчепко. На русский язык переводится впервые.

1. Восстание в Нидерландах – имеется в виду буржуазная революция в Нидерландах (1566–1609 гг.).

1а. Гражданские войны во Франции (1562 –1594 гг.) – войны между французскими протестантами и католиками, в основе которых лежали сепаратистские устремления феодальной знати, с одной стороны, и протест народных масс против усиления феодального гнета – с другой.

2. См. вводную статью, стр. 19.

3. Община аугсбургского вероисповедания – т. е. все, кто исповедует лютеранство. Основы лютеранства были представлены для утверждения на Аугсбургском имперском сейме 1530 г.; отсюда и возникло это название лютеранства.

(пер. И. И. Кравченко)
Текст воспроизведен по изданию: Трактаты о вечном мире. М. Издательство социально-экономической литературы. 1963

© текст - Кравченко И. И. 1963
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Издательство социально-экономической литературы. 1963