РЕНЕ ЛУИ Д

РЕНЕ ЛУИ Д'АРЖАНСОН

Выдержки из дневника д’Аржансона.

1748 г.

19 декабря. Пари ²⁰ метят на то, чтобы управлять всем государством при помощи денег и управлять деньгами при помощи кредита, т. е. посредством разорения государства, изгоняя экономию и советуя делать расходы. Я это испытал сам в течение двух лет моего министерства, они все время порицали меня за то, что я слишком бережно относился к деньгам короля в своих дипломатических делах и советовали мне на этот счет быть возможно расточительнее, будучи всегда готовы вложить большие суммы за границу, потому что они ловко ведут свои дела; да и во всем остальном, если им уступить, — они сумеют не остаться в проигрыше.

Они ведут себя как управляющий разорившегося сеньера, который, как он говорит, все время ведет успешно дела, пока земли барина не окажутся в его руках. Так же приблизительно управлял Фуке ²¹, когда его посадили в тюрьму и отдали под суд, он разбрасывал от четырех до пяти миллионов при дворе, чтобы поддержать там роскошь и свое влияние.

1749 г.

19 февраля. В доброй компании только о том и говорят, что в народе великое брожение, что недовольство подымается слишком высоко и что к [55] этому присоединяется большое презрение к правительству. Лично короля не перестают любить, но все без исключения, что его окружает, является тем темным облаком, которое его скрывает. Налоги выводят народ из терпенья, жизнь дорога, доходы не поступают в казну, расходуют не получая; ненавистное царство финансовых дельцов приводит в отчаяние общество и унижает правительство; все принимается в дурную сторону; даже последнее уменьшение налогов показалось таким слабым, что скорее вызвало досаду, чем удовлетворение. Только и говорят, что о метрессе ²² короля, для которой делается столько построек, путешествии, расходов, подарков. Читают газеты и находят, что наша внешняя политика ведется очень плохо и что нам скоро предстоит испытать или унижение или войну; а не хотят ни того ни другого.

25 июля. На этих днях арестовали и засадили в Бастилию нескольких аббатов, ученых и остроумцев, как, напр., г. Дидро, нескольких профессоров Университета, докторов Сорбонны и т. д. Их обвиняют в том, что они сочиняли стихи против короля, декламировали, распространяли их, фрондировали против министерства, писали и печатали в защиту деизма и распространяли противообщественные идеи, чему хотели бы положить предел, так как распущенность стала очень велика.

13 сентября. Сейчас я в деревне. Здесь я вижу нищету, ни о чем другом я не слышу, всегда говорили о том же, но никогда не имели для этого стольких оснований.

4 октября. В данный момент я в Турени, в моих владениях. Я вижу лишь одну ужасающую нужду. Несчастных жителей охватывает уже не печаль, а отчаяние нищеты, они хотят лишь смерти и избегают производить потомство; кто же положит предел всем этим несчастиям? Наши министры способны заставить короля подумать об этом; король добр, но у него такие плохие слуги!

5 октября. Каждый день приходят сведения о новых и страшных несправедливостях, чинимых в провинциях. Из того, что мне говорили мои соседи, явствует, что за шесть лет население убыло более чем на одну треть. Государственная барщина по починке больших дорог ²³ является самой жестокой повинностью, которую когда-либо несли; используют труд и существование поденщиков (journaliers) свыше их сил; они все стараются уйти и найти себе убежище в маленьких городах. Есть много деревень, откуда ушел весь народ. Во многих из моих приходов жители должны талью за три года, но что идет всегда своим путем, это — принудительные меры, при помощи которых приемщики тальи обогащаются и оказываются в состоянии вносить авансы. Недоимщики должны приемщикам солидные суммы, и это нисколько не разоряет последних, но наоборот. С этими несчастными подданными поступают хуже, чем когда дело идет о контрибуции с неприятеля.

27 октября. Произвольность тальи — главное зло в государстве, вот одно обстоятельство, о котором я еще не говорил здесь. Приемщики тальи обогащаются с каждым днем все более; чем труднее, вследствие нищеты оказывается взимание тальи, тем больше им дают нажиться, тем больше их предоставляется возможность брать с несчастных плательщиков, их расходы по оплате мер принуждения еще значительнее и даже превосходят размеры самой тальи, приемщики взимают их до уплаты самой тальи и плательщики не стараются вносить сполна, так как они уверены, что если бы они уплатили [56] точно всю сумму, то в следующем году на них взвалили бы вдвое. Приемщики тальи делают еще и другое зло: желая внести хорошие суммы генеральному приемщику для получения за это премий, они занимают деньги у всех, кто их в провинции имеет, и дают за это хорошие проценты, подобно тому, как поступают в Париже финансовые дельцы; они снимают сливки с того небольшого количества наличных денег, которое находится в провинции и которое при других обстоятельствах было бы вложено в торговлю или в улучшение сельского хозяйства. Таким путем богатство и лохмотья, все [зараз] способствует этим несчастным операциям. В один прекрасный день все рухнет в государстве. В провинции уже незаметно больше денег.

19 ноября. Король в Шуази и королева в Версали; в четверг двор снова соберется в Версаль, но не надолго. Так как остается еще десять дней до рождественского поста, то будет еще несколько путешествий. Вкус к поездкам растет у короля, вместо того, чтобы уменьшаться; приближение зимы не оказывает влияния на это. Во время поста Его Величество будет точен в посещении воскресных проповедей; в ближайшую неделю он отправится в Креси для осмотра некоторых работ, которые там производятся; эта поездка продлится только один день; отсюда в Мюетт, затем в Шуази и т. д.

Королю хочется повсюду иметь маленькие замки; у него есть уже один между Фонтенебло и Буроном, куда он отправляется ужинать с маркизой и готовит сам на кухне. Однако снова распространяются слухи, что маркиза потеряла для него свое обаяние.

21 декабря. Финансовые откупщики генеральные приемщики налогов и все прочие финансовые дельцы повесили носы по случаю того, что с них требуют. Их барские замашки, прекрасные дома обратили на себя внимание самого короля, который по пути в Компьень пришел в удивление от пяти-шести новых дворцов, воздвигнутых этими господами. Г. де-Виллемон, только что умерший, оставил своим детям имущество в семь миллионов. В Париже большое ликование по случаю такого поражения финансовых дельцов, и генеральный контролер Машо ²⁴ всеми благословляем. Нужно знать, что финансовые круги и дворянство платья (la robe) ²⁵ уже с давних пор питают антипатию друг к друту; они, как две стаи гончих, не прочь поохотиться друг на друга. В большинстве случаев дворянство платья — выходцы из финансовых кругов в Париже, но оно много мнит о себе и не любит финансовых людей вследствие несправедливой гордости и неблагородного презрения к своему происхождению. Субаренда (государственных доходов) поставлена в такие условия, что субарендаторы не смогут ни при каких обстоятельствах зарабатывать более чем 15 %.

1750 г.

18 марта. Нельзя побывать ни в одном доме чтобы не услышать злословий по адресу короля и его правительства: двадцатина (налог в 5%) и способ взимания ее раздражают всех, и священники в этом отношении выступают постоянными проповедниками. Передается знаменитый ответ аббата Hиколаи, агента духовенства, г-ну Машо; последний сказал ему относительно записки духовенства: «Ведь это набатный колокол». Аббат ответил ему: Да, но ведь вы распространяете огонь повсюду». [57]

Я никогда не видел человека, в такой мере безразлично относящегося к общественным несчастиям и к народной нужде, как г. Машо, я заметил это в нескольких разговорах с ним, и ясно, что все его поведение есть лишь постоянное преклонение перед принципами финансов, которые исключают и разрушают в коммунах всякую свободу демократического управления.

18 июня. Я только что читал представления Парижского парламента ²⁶, чтение которых король слушал накануне своего отъезда в Компьень и сказал, что он даст знать о своем ответе по приезде из Компьеня. Эти представления написаны по случаю возобновления многих налогов, которые были установлены только на шесть лет, но, возобновляясь каждый раз по истечении срока, превратились в постоянные. Парламент полагал по этому случаю, что на нем лежит обязанность заявить публично об ужасающей нищете народа, который не может так жить дальше, об огромных суммах, которыми король сорит после заключения мира, об неэкономности двора, обогащении финансовых дельцов, о беспорядках, вызываемых ажиотажем и т. д., одним словом о вещах, направленных против министра финансов; но у этого последнего свои порядки, и он принужден брать большие налоги, когда у него требуют много денег.

19 июля. Никто более не работает; король отправляется на один час к мессе, на два часа в деревянный дом в Компьенском лесу, откуда он возвращается в Компьень на отдых. Таким образом все брошено и находится в пренебрежении; восемь дней не мог состояться совет; министры едва могут уделить полчаса в неделю своему ведомству; расходы ужасающие. Между тем внутри королевства все приходит в упадок; этот год обещает поистине большой урожай, но монополия (т. е. спекуляция скупщиков хлеба) внесет повсюду дороговизну и уничтожит действительные доходы; эти доходы будут для провинций тем же, что транспорт из Индий для Испании, где золото и серебро появляются только для того, чтобы перейти в руки иностранцев, являющихся их действительными собственниками. Мануфактуры, которыми мы так много занимаемся, повсюду приходят в упадок; лионские мануфактуры погибли; в Руане более двенадцати тысяч нищенствующих рабочих, то же в Туре и т. д. Насчитывают более двадцати тысяч таких рабочих, которые ушли из королевства три месяца тому назад, направляясь в чужеземные страны, в Испанию, Германию и др., где их принимают и где правительство экономно. В Париже всо нищие отпущены на свободу, после того как они были задержаны и преследуемы за мятежи, очевидцами которых мы были; улицы и большие дороги наводнены ими.

12 сентября. Финансовый чиновник (elu) явился в деревню, в которой находится мой дом, и сказал, что в этом году талья этого прихода должна быть сильно увеличена; что он заметил крестьянина более жирного, чем обыкновенно, видел у ворот куриные перья; что крестьяне хорошо едят и хорошо живут, что я им заплатил много денег за продовольствование моего дома и т. д. Вот что отнимает у крестьянина мужество, вот что причиняет несчастие королевству, вот по поводу чего плакал бы Генрих IV, если бы он был еще жив!

1751 г.

3 сентября. Из Англии веет к нам философским духом свободного и антимонархического управления. Все сословия разом недовольны. Военные, [58] уволенные сейчас же после войны, испытывают суровое и несправедливое отношение; духовенство, как известно, унижено и осмеяно, парламенты, другие корпорации, провинции, области со штатами, простой народ обременены и истощены нуждой, финансовые дельцы торжествуют над всем и возрождают царство евреев.

Все это горючий материал; возмущение может перейти в мятеж, а мятеж — в настоящую революцию, когда изберут истинных народных трибунов, комиции, коммуны, и когда король и министры будут лишены их исключительной власти вредить. Лучший довод в пользу этого тот, что абсолютное монархическое правительство превосходно при хорошем короле; но кто поручится нам, что мы всегда будем иметь Генрихов IV? Опыт и природа, напротив, доказывают, что у нас будет десять дурных королей на одного хорошего.

11 сентября. В опасности находится не Франция, а именно правительство. Верно, что провинции приходят в упадок и будут приходить в упадок все более и более от того способа, каким управляют ими. Но у нас нет, как у римлян, ни вестготов, ни сарацин, которые могли бы завладеть нами. Правительству же, может быть, придется испытать революцию. Примем в расчет, что его более не ценят, не уважают, и, что еще хуже, оно делает все необходимое для того чтобы погубить себя. Духовенство, военные, парламенты, высшие классы и простой народ,– все ропщут и отрекаются от правительства, и вполне основательно. Дела идут чем дальше, тем хуже. Мы уже были свидетелями нескольких пагубных возмущений; при первом удобном случае они могут сделаться более значительными. Казна без денег и без источников дохода, Парижский парламент в постоянном неповиновении, которое может быть еще усилено им; духовенство не платит ничего и не обращает внимания на угрозы.

21 ноября. Глубокомысленные политики полагают, что общая лига против нас может иметь своею целью воспользоваться дурным настроением нашего народа, очень утомленного произволом правительства, которое привело ого к нищете, и, произведя во Франции революцию, ввести управление при помощи генеральных и провинциальных Штатов. Это, конечно, увеличило бы благосостояние королевства, но обеспечило бы в большей степени и мир нашим соседям, ибо деспотическое правительство Франции, вполне похожее в своем абсолютизме на правительство Турции, сильно увеличило военную предприимчивость последних царствований, обеспокоило наших соседей и разорило нас самих.

Ныне вопрос об этой предстоящей революции засел в уме народа; говорят лишь об этом; все насыщено этим вплоть до буржуазии. Мне рассказывали, что совсем недавно некий монах, сидя на скамейке в Люксембурге, услышал собеседников, которые говорили. «Да, это весьма кстати, что министр притесняет духовенство». Монах в ответ на это стал мягко защищать права своего сословия. Но собеседники, дав ему высказаться, сказали: «Отец, мы знам ваши резоны, мы говорим об этом не в этом смысле, а в том, что насилия правительства по отношению к духовенству могут ускорить революцию»

1752 г.

26 января. Известия из Арля в Провансе говорят, что там было страшное восстание крестьян, которые вооруженными пришли требовать [59] хлеба к городской ратуше. Их число достигало 2 000 человек, и так как городские власти лишь пообещали им помощь, которой совсем не дали, то через несколько дней эти крестьяне, лучше вооруженные и в большем количестве явились снова и угрожали разрушить мост на Роне, который отделяет Прованс от Лангедока. И действительно, они начали его разбивать, тогда против них направили отряд, который их оттеснил. Мы, к несчастью, дошли вследствие голода до того, что бедные силою требуют хлеба у богатых, и власти принуждены пускать в ход войска для того, чтобы атаковывать и наказывать несчастных, восставших из-за нужды.

27 января. В Ренне был мятеж из-за хлеба, другой мятеж был в одном из городов Лангедока Двор, по-видимому, не принимает мер для устранения этих нужд. В Гиени очень плохо, и есть угроза подобных же восстаний: тогда бедняки поднимутся и будут грабить богатых. Один из откупщиков рыночных пошлин в Пуасси сказал мне, что потребление мяса на этом рынке уменьшилось вдвое против прошлого года, потому что бедность в Париже так велика, что значительная часть мелкого люда не ест больше мяса, и в суп кладут только овощи.

13 февраля. Сегодня утром появилось непредвиденное постановление Королевского Совета; оно запрещает Энциклопедический словарь, клеймя его как мятеж против Бога и авторитета короля, как развращение нравов и как распространение всех этих идей в темных и неясных выражениях и т. д. Относительно этого говорят, что авторы этого словаря, которого появилось пока только два тома, должны быть немедленно преданы казни, и что все обязаны разыскивать их и доносить о них. От этого последует потеря большого числа литераторов, столь нужных для Франции; ими воспользуются наши соседи. Но произойдет и еще более важное: установление во Франции настоящей инквизиции, обязанности которой возьмут на себя с радостью иезуиты; они домогались ее давно и будут осуществлять ее с жестокостью.

2 марта. Высчитали, что с 1726 года, когда кардинал Флери вступил в министерство, и по сегодня было истрачено на королевские постройки 350 миллионов (ливров), и все это только для того, чтобы создавать гнезда для крыс, строить и снова ломать. Больше всего подвергся всевозможным перестройкам замок в Шуази, не проходит года, чтобы там не производилось разрушений и новых построек с тем, чтобы в следующем году перестройки не начинались снова.

1753 г.

28 сеятября. Г-н Машо, чтобы снабдить короля деньгами, тайно и независимо от королевского казначейства занимается контрабандой за счет Его Величества, ввозя при помощи Индийской компании хлопчатобумажные материи и другие запрещенные товары.

16 октября. В ближайший месяц начинают расходовать и проедать доходы вперед за январь 1755 года. Вот уже восемь месяцев, как не выплачивается жалованье по морскому ведомству ни офицерам, ни солдатам, ни матросам. Отложили два миллиона, чтобы задать празднества во время поездки в Фонтенебло, которая должна продолжиться до 20 ноября, [60] фейерверки, балеты, концерты и т. д — все это под предлогом устроить развлечение для супруги дофина

1755 г.

20 сентября. Все время повторяют касательно финансов, что в Париже много денег что их никогда здесь не было так много, и не видят, что это происходит от причин дурного, а не хорошего свойства

1. Королевство, вообще говоря, беднеет, будучи далеко от того, чтобы обогатиться капиталом; деревни пустеют в свою очередь, сельское хозяйство приходит в упадок, роскошь увеличивается повсюду; торговля теряет свои сбережения, она обращается к роскоши; не хватает сырья, все стекается в столицу, вследствие чего здесь образуются залежи, тогда как на окраинах нет жизни. Не хватает товаров, составляющих существо торговли; мы можем торговать лишь безделушками вроде наших мод, мы лишь развращаем Европу пустою роскошью и в торговле являемся лишь продавцами туалетных вещей, хотя верно и то, что эта торговля имеет очень широкое распространение. Мы плохие продавцы хлеба, потому что нам часто его не достает для собственного пропитания и нам приходится покупать его по очень дорогой цене за границей. Вино отягчено налогами, соль — в руках ее откупщиков.

Все руководство торговлей и обращением денег передано в руки министров, т. е. придворных, которые недобросовестно заинтересованы в том чтобы давать им ложное направление.

2. Все провинциальные капиталы, равно как и богатые люди, стеклись в Париж.

3. Те, у кого есть деньги, для того, чтобы их поместить (в какое-либо предприятие), стоят в затруднении перед выбором таких двух условий, или иметь дело с сеньерами, которых нельзя заставить платить (долги), или с королем и его денежными губками (финансовые дельцы), при чем король тоже плохо ведет свои дела; но его кредит поддерживается точностью платежей, чем опять-таки поддерживается иллюзия; стараются иметь денежные дела с королем, что увеличивает разорение, вследствие того, что последнему легко делать займы.

4. Таким образам сейчас нет богатых людей, кроме финансовых дельцов; нет ни одного коммерсанта, ни одного частного лица, который мог бы быть богатым, не вмешиваясь в финансовые дела короля, что является вестью более или менее близкого всеобщего краха.

Комментарии

20. Братья Пари (Freres Paris), крупнейшие финансисты эпохи Людовика XV. Особенно богатым был один из братьев, Paris-Duvernoy, покровитель Вольтера.

21. Фуке (Fouquet) предшественник Кольбера на посту заведующего финансами королевства. Кольбер раскрыл его взяточничество и хищения, и он был арестован в 1661 г. Фуке славился роскошью своего дворца в Во и покровительством, какое он оказывал французским писателям Мольеру, Лафонтену и др.

22. Маркиза Помпадур (1721–1764).

23. Дорожная повинность (corvee des routes) заключалась в обязанности крестьян работать со своими подводами бесплатно по починке больших дорог. Была заменена при Тюрго денежной податью. О ней см. также дневник Аржансона.

24. Машо (Machault) (1701–1794). Генеральный контролер финансов Людовика XV, пытавшийся в 1748 г. введением пятипроцентного налога (vingtieme — двадцатина) на все доходы ввести принцип налогового равенства. Этой мерой особенно было раздражено духовенство, не признававшее право государства облагать податью церковь и ее служителей.

25. Noblesse de robe — дворянство платья — в отличие от настоящего, родового дворянства (noblesse d’epee) — создалось в течение, гл. обр., XVI и XVII вв. из членов Парижского парламента и некоторых высших судебных учреждений старой Франции.

26. Парламенты, высшие судебные учреждения старого порядка, играли также и некоторую политическую роль. Все указы и распоряжения короля регистрировались парламентами, и последние имели право делать королю представления (ремонстрации) относительно несогласия этих указов с прежними законами или их нецелесообразности, и таким образом временно задерживать их регистрацию. Независимый образ действий парламентов усилился в особенности с введением продажи их должностей в наследственную собственность с начала XVII в. (см. прим. 2). Борьба парламентов с абсолютизмом была выражением того сопротивления, какое оказывали верхи подымающейся буржуазии, державшей в своих руках парламентские должности, нивелирующим стремлениям абсолютизма. Правительство старалось сделать парламенты послушными и отчасти достигло этого при Людовике XIV, отняв у парламентов право ремонстраций. Но после его смерти парламенты вернули себе это право. При Людовике XV они стали рассматривать себя и действовать как единое учреждение, возглавляемое Парижским парламентом. В декабре 1770 г. канцлер Мону запретил парламентам упоминать об их единстве, а в 1771 г., ввиду отказа парламентов подчиняться, рядом эдиктов провел реформу их, уничтожив провинциальные парламенты и сильно урезав права Парижского парламента. При Людовике XVI последний был восстановлен в своих правах. Находясь в руках привилегированной буржуазии, парламенты были очень далеки от реформаторских стремлений, а иногда становились прямой помехой реформам. (См. представление Парижск. парл. 2–4 марта 1776 г.) Но их постоянная оппозиция абсолютизму поддерживала их популярность. Поэтому, за исключением небольшой группы образованных людей, как, например, Вольтера, общество отнеслось к реформе Мону, как к новой победе абсолютизма. Приведенные здесь эдикт и представление взяты из хрестоматии П. Н. Ардашева.

(пер. Н. И. Никифорова)
Текст воспроизведен по изданию: Старый порядок во Франции. История в источниках. М. 1925