РУССКОЕ ПОСОЛЬСТВО ВО ФРАНЦИЮ И ИСПАНИЮ 1687 ГОДА.

Император Римский Леопольд I склонял Русский двор к союзу с ним против Турок, которые едва-было не взяли его столицы, Вены; но старания его не имели успеха, и причиною тому было несогласие Польской республики на удовлетворение требований России. В последствие времени, император склонил и короля и республику заключить с Россиею вечный мир, уступив ей Киев, Смоленск и некоторые другие города, а с ним войти в союз против неверных. Республика согласилась на это тем легче, что в 1676 году принуждена была уступить Порте важную Каменецкую крепость. В договоре между императором и королем доложено было, между прочим, чтобы обе стороны старались склонить к союзу и Русских государей.

Вечный мир России с Польшею заключен 26 апреля 1686 года, а потом постановлен с нею же, в пользу Австрии, оборонительный и наступательный союз против Турок, и сверх того положено послать посольство в Англию, Францию, Испанию, Голландию и Данию, с предложением вступить в союз, — что Русский двор принял на себя.

Тогда отправлены в Вену посланники, — боярин Борис Петрович Шереметев и ближний окольничий Иван Иванович Чаадаев, который из Вены должен был проехать в Венецию. Как [46] император так и Венецианская республика приступили к союзу.

По возвращении боярина Шереметева отправлены были послами — в Англию, Василий Семенович Подсвинков; во Францию и Испанию, ближний стольник князь Яков Федорович Долгорукий и стольник князь Яков Ефимьевич Мышецкий; в Голландию, дьяк Василий Постников; в Данию, дьяк Любим Домнин; в Швецию и Бранденбургию, дьяк Борис Протасов.

Потом многочисленная Русская армия, под начальством князя Василия Васильевича Голицына, вступила в Крым, и тем разрушила весьма опасный для императора союз, заключенный в Адрианополе между Крымским ханом, Франциею и Трансильванским князем Текеллием, которого Франция обязалась снабдить искусными офицерами и деньгами. Но для России война эта не имела ни какой пользы: Татары выжгли на двести верст Крымские степи, и Русское войско принуждено было возвратиться ни с чем в свои границы.

Описания этих посольств до сего времени еще не напечатаны. Один почтенный любитель отечественной истории сообщил нам копию с любопытного во многих отношениях статейного списка посольства князей Долгорукова и Мышецкого, и мы сделаем из нее выписку, сохраняя, по возможности, подлинные выражения послов.

«В лето 1687 февраля 1, Великие Государи Цари и Великие Князья Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич, и Великая Государыня Царевна и Великая Княжна София Алексеевна, велели ближнему стольнику и наместнику Симбирскому князю Якову Федоровичу Долгорукову, стольнику и наместнику Болговскому князю Якову Ефимьевичу Мышецкому и дьяку Кириллу Алексееву, ехать для своих [47] государских дел к королям Французскому Людвику и Шпанскому Карлусу в великех и полномочных послех».

В посольской свите были — у князя Долгорукова, три стольника, три стряпчих и Сибирянин Михаил Романов сын Кушников; у князя Мышецкого, три жильца; у дьяка, один жилец; при посольстве для перевода Немецких и Латинских писем Товия Мейснер, и для письма трое подъячих. Послам велено ехать на Великий Новгород, Псков и Ригу, а оттуда морем до Франции. О вспомогательстве в проезде разными государствами посланы с ними проезжия грамматы за отворчатыми печатьми.

Послы отправились 26 февраля. Из Пскова ссылались они с Рижским генерал-губернатором о приеме посольства с надлежащею честию, что и было сделано: при въезде их в город стреляли из пушек, а на дворе у них поставлен был караул. В Риге наняли они корабль до Французского города Калиса (Calais) за шестьсот ефимков, и отправились 13 мая. Но они не могли попасть в этот город, боясь «Турецких» корсаров, которые в то время тут бродили и захватили многие Голландские корабли: послы узнали об этом, не доезжая Калиса двадцать пять миль, и как корабль их был купеческий, без пушек, то принуждены были войти в реку Маас и пристать к городу Брилю. Здесь пробыли они на своем корабле до 17 июня. В этот день почтарь из города Ротердама привез им посланную из Посольского Приказа царскую граммату к Испанскому королю о помощи денежною казною против Турок.

Узнав в Бриле, что до Французского города Дюнкерка можно доехать прокопными реками [48] (каналами), послы наняли четыре шкуты, и прибыли на них в Голландский город Шлюс, порубежный с Фляндрскою землею Испанского владения, где наняли другие суда. Они приехали 23 июня в Фляндрский город Брыгин. Здесь послали они к генерал-губернатору сказать, что едут посольством к его королю, и просили его дать им до Французского порубежного города суда или подводы, но получили в ответ, что прошения их нельзя исполнить без особого королевского повеления. Несмотря на то, генерал-губернатор был у них с визитом.

В городе Брыгине послы получили донесение от гонца Никиты Бехтеева, который по указу Царского Величества был отправлен к королям Французскому и Испанскому. Он доносил им, что в Париж прибыл 10 июня, и получил королевское повеление быть на приезде (аудиенции) в Версалию, а между-тем отдать царскую граммату министру посольских дел, который, прочитав ее, доложит королю, и, «ежели доведется, то король велит ему, Бехтееву, видеть свои очи». Бехтеев отвечал, что сделать этого не может. После долгого спора, ему сказали, что, ежели он грамматм не отдаст, король велел отвезти его на границу, откуда он приехал. Но как и за тем он не хотел исполнить их требования, то его отвезли на границу, откуда он приехал в Голландский город Филиппин, где и остановился.

Послы отправили к нему подьячего сказать, чтобы он в точности поступил по тому наказу, каков ему дан из Посольского Приказа. Бехтеев, получив это повеление, нанял подводы и поехал обратно в Париж, потому что дорога в Шпанию шла через этот город. [49]

Наняв в Брыгине повозки, послы приехали во Фландрский город Нипорт, а отсюда на судах отправились до Дюнкерка; не доехав за милю, послали они к тамошнему интенданту стольника с переводчиком объявить о своем приезд и просить о приеме, по обычаю, и отправлении в Париж немедленно. Интендант отвечал, что примет их со всякою достойною честию; но отпустить в Париж, без указа своего государя, не смеет, а будет писать о том. Интендант сам приехал к послам с каретами, спрашивал их о здоровье, и перевез их в город, где встречали их пехотные полки.

Июля 1 явились к послам присланные от короля пристав Иона Шторф и мушкетер Елизарий Кро, и говорили, что король, узнав об их приезде, приказал их спросить, «не для какова ль упрямства они приехали и не будут ли в чем противны воле Его Величества». Послы отвечали, что столь странное вопрошение «зело их удивляет, понеже они чрез обыкновенный чин посольства присланы от Великих своих Государей к Его Королевскому Величеству для любления между ими и для общих их государских дел, а не для какого противления, и что прежним Царского Величества к королю Французскому посланникам необыкновенных вопросов не чинено». Пристав сказал, что он будет писать о том к королю; потом потребовал от них списка с проезжей грамматы и росписи находящимся при послах дворянам и прочим чинам, что послы и исполнили.

Июля 8 пристав объявил послам, что король приказал ему принять их и ехать с ними в Париж. Через два дня прислано из Парижа десять карет, и под людей верховые лошади, а под рухлядь телеги. [50]

Из Дюнкерка выехали они 12 июля, и ехали на Сентнан (St-Aignan), Долиян, Амген и Булонь: везде встречали их с пушечною пальбою. О приезде их в Дюнкерк и отправлении в Париж донесли они Государям через почту. Июля 17 посольство прибыло «на подхожий стан» в местечко Св. Дионисия, откуда пристав поехал к королю, и на другой день возвратясь сказал, что он короля не видал, потому что Его Величество поехал в местечко Монтеного, а с ним и посольских дел министр Крусин; но что он о приезде послов писал и ожидает королевского возвращения в Версалию к 22 июля. Того же числа приезжал к послам из Парижа гонец Бехтеев, и говорил, что он долгое время домогался видеть королевские очи и вручить граммату, но ему велят явиться к министру посольских дел и ехать в Версалию в наемной карете, а королевской не дают.

Послы говорили приставу: почему так поступают с Бсхтеевым в умаление братской любви между их государями? Они просили доложить королю, чтобы Его Величество дозволил ему видеть свои очи и царскую граммату принял сам. Через несколько дней пристав объявил им, что о словах их он доносил королю, но Его Величество и слышать о том не хочет.

Июля 22 приехали к послам «мастер церемоний», Бонелий, и товарищ его Жиро, и королевским именем спрашивали их о здоровье, объявив, что Его Величество велел принять их в Париже 24, а на приезде (приемной аудиенции) быть им 26 числа; но притом указал, чтобы они предварительно были у министра Кольберта и объявили ему дела, которые с ними от Царского Величества наказаны, после чего шли бы к королю. Послы отвечали, что они не только этого сделать, но и мыслить о том не могут, [51] потому что они от своих государей посланы к королю, которому и должны прежде «править посольство» и подать граммату, после чего уже готовы быть в ответ, с кем король прикажет, а прежде нежели увидят королевские очи, они ни у кого быть не могут, «потому-де, что ни в котором из окрестных, не токмо христианских, но и босурманских государств, не водится того, к чему их ныне принуждают, да и прежде присланным от их Царских Величеств посланникам таковых необыкновенных дел не чинено». На это мастер церемоний сказал, будто прежние Русские послы делали это, «а хотя б-де и не делали, то государь его в воле своей самовластен, в которое время как изволит, так и чинит», и при дворе его всех государств послы, до представления посольства, бывают у посольского министра. Несмотря на то, послы твердо стояли в своем, и мастер церемоний наконец сказал, что он донесет о том королю, «только-де наперед говорит, что Его Величество сказанного объявления своего никогда не отменит».

Июля 24 пристав сказал послам, что король велел объявить им, чтобы они указу его не противили, потому что и прежние Русские послы делали тоже, что все записано в канцелярии, и в уверение этого король даст им письмо за своей подписью. Послы отвечали, что такого требования они никогда не исполнят; что прежние Русские послы к министру до представления посольства не хаживали, и что если бы это было так, оно было бы известно, и потому и письма за королевскою подписью брать им не для чего. На другой день мастра церемоний, приехав к послам, объявили, что король своего намерения не оставляет, и что, если они повеления его не исполнят, Его Величество приказал отнять от них пристава, караул и все принадлежащее к посольству. [52] Послы отвечали, что в этом воля Его Величества; но им никогда и на мысль не придет выполнить такие несносные и трудные предложения, «каких напред сего не бывало, и что они просят, чтобы те трудности приказал отставить».

Июля 26 мастра церемоний объявили, что король, желая быть с Русскими Государами в братской дружбе и любви, прежнее свое повеление отменил, и велел принять их в Париж 30 июля, а посольство править в Версалии 2 августа. Сверх того мастра сказали, что для приема их приедет первый маршалов и адмирал Детрий, и с ним королевская карета, в которую сядет первый посол, по левую у него сторону маршалов, а против их мастер церемоний и пристав. В другой, Дофиновой карете поедет вторый посол и дьяк, а с ними товарищ мастера церемоний. Послы сказали, что они от своих Государей присланы вместе, и должны ехать вместе же в одной карете; но получили в ответ, что во Франции, обыкновенно, всех христианских государей только один посол сидит в первой карете, и с ним маршалок.

Июля 30 приехал адмирал с каретами, и послы, «убрався по посольскому обычаю», отправились описанным порядком. Свита их ехала в других каретах, а люди верхом. По дороге до Парижа было великое множество любопытных в каретах и на лошадях; также и в городе по улицам, которыми они ехали. В Париже поставили их на посольский двор, и три дня готовился для них стол; подчивал их маршалок Шарлет со многими чиновными дворовыми людьми.

Августа 1, мастра церемоний сказали послам, что король примет их в Версалии второго числа, и того же дня должны они «быть в ответе» с министром посольских дел Кольбертом; только-де его [53] Величество указал, что бы они труб, литавр и людям сабель иметь не велели. Послы отвечали, что первые две статьи они выполнят; но что касается до третьей, то «такого необыкновенного объявления и бесчестия ни в котором государстве не токмо полномочным послам, но и посланникам не чинится». На это мастер церемоний сказал, что государь их в воле своей самовластен, и что пока послы ее не выполнят, до тех пор им «на приезде не быть». После многих споров послы уступили; но просили донести королю, чтобы во время представления их посольства у короля не было ни каких других послов, посланников и гонцев, Мастер церемоний уверил их, что желание их будет выполнено.

Августа 2, приехали первый маршалок Детрий и мастер церемоний с своим товарищем, и послы отправились прежним порядком. В Версалии перед дворцем стояли на площади на стойке (в параде) строем Швейцарские пехотные полки. Во дворце, ввели их в посольские палаты, где они, «убрався по посольскому обычаю», пошли к королю. Впереди их, подъячий Волков нес царскую граммату. Послов провожали тот же маршалок, мастра церемоний и пристав. У королевского крыльца встретил их мастер церемоний Бленвиль, и пошел перед ними, а у первой королевской комнаты, маршалок Люскарбок (Luxembourg), который пошел также перед ними. На королевском крыльце стояла его гвардия «с протазаны, а в палатах с протазаны и с карабины». Король, при входе послов, встал, а они, поклонясь и подступив к месту, «правили от Великих Государей поздравление Его Величеству»: речь говорил князь Долгорукий. По окончании речи, король встав, снял шляпу, и сказал: «Желаю слышати о здравии братий [54] наших, Великих Государей, Их Царского Величества, и о счастливом их государствовании». Послы говорили: «Как мы поехали от братий ваших, пресветлейших и дсржавнейших Великих Государей, от Их Царского Величества, и Божиею милостию пресветлейшие, державнейшие Великие Государи наши, Цари и Великие Князи, на своих великих и преславных государствах, Российского царствия престоле, в царствующем велицем граде Москве, в добром здравии пребывают». Потом, первый посол, сказав, что Их Царское Величество прислали к его Королевскому Величеству, брату своему, любительную свою граммату: он взял ее у дьяка, и поднес королю, который принял ее, «встав и шляпу сняв». Тут послы говорили речь, которую начал первый из них. В 1684 году, изъяснял он, цесарь Римский прислал к Их Царским Величествам полномочных послов своих, Ягана Христофора вольного барона Зжирова (из Жирова) Жировского, да Савостьяна вольного ж барона Зблемберга (De Blemberg), которые, по отправлении посольства, в разговорах с ближними боярами, предлагали о обновлении между их государями братской дружбы и любви, и о учинении союза между цесарем и королем Польским против Турецкого султана и Крымского хана. Ближние бояре сказали им, что Их Царские Величества этого желают, но что они, цесарские послы, должны сделать прежде договор и совершить постановление о вечном мире между Их Царским Величеством и королем Польским, а потом уже приступить к рассуждению о союзе против неверных, «понеже тот союз без вечного мира быти не может». Австрийские послы сказали, что на это они не имеют полномочия, но донесут своему государю, с чем и отправились из Москвы. [55]

Вторый посол продолжал: «В 1686 году король Польский прислал полномочных своих послов, Христофора Гримултовского, воеводу Познаньского, и Марцияна Александра князя с Козельска Огинского, канцлера великого княжества Литовского, с товарищи, которые по отправлении посольства, в разговорах с ближними боярами, предлагали, что государь их желает быть с Их Царским Величеством в братской дружбе и любви паче прежнего, и учинить вечный мир и союз на врагов имени Христова, — о чем также с теми же послами писали к Их Царскому Величеству и Ваше Королевское Величество, и Курфирст Бранденбургский, да князь и сенат Веницейский: в следствие чего, Их Царское Величество, по желанию Римского императора и Вашего Королевского Величества, взяли с королем Польским вечный мир и союз на общего врага».

Дьяк присовокупил: «И тот вечный мир и союз Их Царское Величество в присутствии Польских послов, а король Польский при бытности царских послов, ближнего боярина Бориса Петровича Шереметева с товарищи, во Львове, утвердили, и для извещения о сем Великие Государи отправили нас послов к Вашему Королевскому Величеству, и притом велено нам объявить о некоторых других делех».

Первый посол заключил: «И Вашему б Королевскому Величеству повелеть быть с нами в ответе своим думным людем, и наказанных нам дел выслушати и ответ учинити».

Король отвечал, что он «Царского Величества присылке зело благодарен, и зело радуется о вечном мире с королем Польским», а в ответе с ними указал быть того ж числа посольских дел министру, Кольберту. [56]

Затем Король допустил послов к руке, после чего они поднесли ему от себя дары, — первый посол, двух кречетов, сокола, челик соколий, чаалдар, четыре сорока соболей, двадцать лисиц черных, десять рысей, бобра, барса, пятнадцать сороков горностаев, тридцать косяков ... мех Китайский барсовый, кушак золотный, чалму золотную, пять заарбафов (кусков Персидской парчи) золотных и серебряных, пять атласов золотных, пять заарбафов по дорогам (?), и камку золотную Китайскую; второй посол, сорок соболей, пять косяков камок лауданов, пару соболей и две камки лауданов; дьяк, сорок соболей и заарбаф серебряный, шесть косяков камок лауданов, пару соболей и две камки золотные Китайские; племянник первого посла, бывший в свите, князь Василий Долгоруков, сорок соболей, шесть лисиц черных и десять косяков камок лауданов.

Наконец послы, ударив королю челом, пошли, а Его Величество встал, шляпу снял, и поклонился.

Во время приема, при короле стояли, по правую сторону Дофин, сын королевский; по левую брат королевский Дюк де Орлеан; за ними ближние и думные люди. Речи посольские и слова королевские переводил мушкетер Елизарий Кро. Послы возвратились в прежние палаты, куда через несколько минут пришел маршалок Детрий и звал их к столу, за который с ними сели маршалов, мастра церемоний и пристав: подчивал их маршалок Шарлет с чиновными людьми. По окончании стола Детрий сказал послам, что король велел быть им в ответе того же числа, для того, что Версалия от Парижа далеко, чтобы им от лишней езды не было трудности. Детрий приводил их в посольскую палату, откуда, по приглашению мастера [57] церемоний, Бонелия, пошли они в ответную палату, где в дверях встретил их Кольберт-Крусин.

По занятии послами мест в креслах, Кольберт сказал им, что король велел ему быть с ними в ответе; но как поданной ими царской грамматы перевесть не кому, то просил Латинского ее перевода. Послы дали ему Латинский перевод, сказав, что Великие их Государи желают с Его Королевским Величеством заключить союзы против Турок. Министр отделался общими словами, и кончил тем, что донесет об этом королю, и что Его Величество указал ему быть с ними в ответе в другой раз в Париже, 10 августа, на посольском дворе.

По возвращении послов в Париж пришли к ним мушкетер Кро и бывший у гонца Бехтеева пристав Блюндер, и за тайну сказали им, что 8 августа прибыли в местечко Шаломтон (Charenton?), от Парижа за милю, Турецкие посланники, которых того же числа отвезли к королю в Версалию, — а за чем они приехали, того-де за подлинно не знают, но кажется за тем, чтобы просить помощи против союзных государей. Августа 10 приехал к послам мастер церемоний Жиро с объявлением, что король, «уразумев все из первого их ответа», не находит уже нужным давать им новой конференции с министром, и приказал отпустить их немедленно, и что королевская граммата к Их Царским Величествам будет прислана к послам на двор. На это послы сказали, что Его Величеству, по первому их ответу, нельзя было выразуметь воли Великих их Государей, потому что в этом ответе ни каких дел предложено не было, а что касается до принятия королевской грамматы на посольском дворе, то это дело небывалое, и они ее не возмут. Мастер церемоний отвечал, что [58] ежели они грамматы на дворе не примут, то наведут на себя великий королевский гнев, и что перемены, тому никогда не будет.

После долговременного спора послы решительно сказали, что они грамматы на дворе у себя не примут ни под каким видом, потому что как цесарь Римский, так и все окрестные великие государи, отдают грамматы царским послам сами на отпуске, — что делал и король Французский с прежними Русскими посланниками. Мастер церемоний уехал, и того же числа вечером явился на посольском дворе караул сверх обыкновенного караула, с приказанием никого не спускать и никого не впускать: к посольской рухляди также поставили караул. На вопрос посольский об этом необыкновенном поступке, пристав отвечал, что король приказал усилить караул для лучшей безопасности, а к рухляди приставить для того, что в их земле обыкновенно послов и посланников всех государств осматривают: как их рухляди не осматривали, продолжал пристав, то король велел сделать с ними то же, что делается с прочими, и объявить им, чтобы они показали свои вещи. Послы возразили, что караул приставлен не для безопасности, а для их «бесчестия». Осматривают ли во Франции, или нет, чужестранных послов, этого они не знают, а знают совершенно только то, что прежних Русских послов и посланников не осматривали: этого требования они никогда не исполнят.

Августа 11, приехали мастер церемоний Жиро и пристав Иона с объявлением, что за отказ их принять граммату на дворе «король вельми яростен, обещает учинить им великое бесчестие, и указал выпроводить их до Французского рубежа до города Дюнкерка». Вместе с тем, их принуждали [59] принять граммату. Но послы сказали, что не только королевский гнев, но и самая смерть не принудит их принять ее, и что, если король приказал отпустить их до рубежа, в этом его воля. Спустя три дня, мастер церемоний Бонелий и товарищ его Жиро привезли к послам королевские дары, против поднесенных ими даров. Но послы изъяснили, что они благодарят за милость королевскую, и даров не примут, «понеже главное их дело то, чтобы совершить дела Великих их Государей, и потом принять к ним граммату из рук Его Королевского Величества, по достоинству: да и то-де зело их удивляет, что король жалует, присылает к ним дары, а рухлядь их держат за караулом, — какового дивного способа и рассуждение их объяти не может»; однако ж они о своей рухляди ни какого прошения не приносят, а просят только о том, чтобы «Королевское Величество, не нарушая братской дружбы с их Великими Государями, по обыкновению всех христианских монархов, указал выслушать наказанные с ними дела, и ответ и отпуск учинил по обыкновению».

На это Бонелий сказал, что приставленный к их рухляди караул не новизна; что у послов всех земель осматривают пожитки, и что ежели их пожитки не будут осмотрены, других земель послы будут требовать того ж, и тем нарушится право королевское: если они не хотят показывать своей рухляди, то хоть бы для вида велели вскрыть один ящик; после чего караул будет снят тотчас. Ежели это кажется им неимоверным, пусть спросят всех других чужестранных послов и посланников, находящихся при Французском дворе. Послы отвечали, что хотя рухлядь их не тайная и показать ее не трудно, однако ж «они делать сего неповинны», для того, что это «чинится [60] из умаления, а они присланы для умножения дружбы и любви» между государями, для государских дел, и отнюдь не в неволю: спрашивать им о том иностранных послов не для чего, потому что хотя, по их словам, всех чужестранных послов осматривают, но прежних Русских послов не осматривали, и хоть бы король велел отнять у них все их пожитки, они не велят вскрывать ни одного ящика, потому что не должны ничего делать по принуждению и для умаления любви и дружбы.

Бонелий просил их принять бесспорно королевские дары, потому что в противном случае учинят Его Величеству великое бесчестие, а на себя навлекут великий его гнев; и ежели они даров не примут, то поднесенные ими дары пришлются к ним назад. Но послы отвечали, что они своих даров обратно не примут, и повторили прошение быть у короля на отпуске и получить граммату из его рук. Тут Бонелии сказал, что если они не примут, то король приказал покласть дары в возы насильно. Послы примолвили, что король во своей земле самовластен; но что они не только даров, да и возов, в которые они будут положены, никогда при себе иметь не будут. Наконец, после продолжительного спора, мастра церемоний поехали; дары понесли за ними.

Августа 17, Бонелий, приехав опять с дарами, сказал, что король зело гневен за их отказ, и теперь присылает дары вторично, с объявлением, что если они их не примут, то навлекут на себя великий гнев Его Величества и бесчестие: дары их присланы будут назад, и их завтра же отпустят на рубеж. Но после многих споров, послы решительно отказались от принятия даров, и мастер церемоний принужден был ехать обратно и с дарами. [61]

В тот же день приехал к послам Греческий митрополит из Кандии, бывший прежде духовником Имеретинского царя Арчила. От гонения Турок приехал он по своим делам в Париж. Он сказывал послам, что король Французский принял Турецких послов с великою любовию, и велел поставить и на том дворе, на котором стоять Русские послы. Митрополит обещал разведать и уведомить, зачем эти Турки приехали. Но к вечеру митрополитский слуга пришел к послам сказать, что ко двору митрополита проставлен караул, и не велено не выпускать ни его, ни людей его. Пристав объявил послам, что король приказал им ехать в местечко Св. Дионисия, где они получат ответ от Кольберга, — «а то-де местечко от Версалии ближе Парижа, и потому им на отпуск к королю в Версалию ездить способнее». Послы возражали, что то-де местечко от Версалии не ближе Парижа, и ехать туда не для чего; но пристав отвечал, что король велел посольский дом починивать, ковры и все из него обирать.

На следующее утро послы выехали с приставом из Парижа, и, прибыв в местечко Св. Дионисия, услышали от своего провожатого, что король приказал отдать им, не осматривая, бывшие за караулом их пожитки. Тут они изъяснили, что когда пожитки отдаются им без осмотра, то и они, без принуждения, прикажут показать их, для того, чтобы Его Величеству не сомнительно было, что если они не хотели оказывать своей рухляди, так это не для другой причины кроме той, о которой объявляли прежде. Они приказали показать свои вещи. Пристав им отвечал, что король его есть великий государь и дохода получает около двух сот миллионов; что к рухляди их [62] приставлен был караул только по местному праву, и что когда б в их сундуках было запрещенных товаров на сто тысяч, «и то-де во Франции не великая вещь, и король о таком малом деле и мыслить не изволит».

Августа 22 приехал Кольберт, и началась конференция. Послы, вручив ему список с договора о вечном мире с Польшею и о союзе против общего врага креста Господня, просили, чтобы Его Величество приступил к этому союзу и послал войско свое на Турков, как сухим путем, так и морем, — чего они ожидают тем более, что Его Величество, через Польское посольство, бывшее в Москве, обнадеживал «к благоупотреблению христианского общества во всех делах», да и прежде писал с посланниками Царского Величества, стольником Семеном Алмазовым и дьяком Семеном Ипполитовым, и словесно наказывал, что «тому наступлению на неверных с его стороны помешательства не будет, и что когда увидит он соединение государей, тогда обещает учинить помощь своим войском». Кольберт, приняв бумагу, отвечал желанием побед высоким союзникам, но сказал, что государь его приступить к союзу не может за некоторыми трудностями: он уже знает через газеты, что союзники одержали победу над своими врагами и приобрели себе славу, и поэтому если он теперь вступит в союз и пошлет свои войска, ему будет последняя слава, «а он-де государь великий, ищет короне своей собственной славы, и войски его ни под чьим региментом, кроме его, не обретались». Ему нельзя приступить к союзу и потому, что, когда в прошлых годах цесарь имел войну с Турками и король послал ему на вспоможение свои войска, им «было чинено [63] великое утеснение», — ставили их в полях и в худых местах, бесхлебных, а в сражениях посылали в первый огонь, от чего много их погибло, а славы Его Величеству не причинилось ни какой: вся она досталась цесарю, который не сделал за то ни какого воздаяния. Когда Турки подходили под Вену, Его Королевское Величество хотел-было послать Австрийское войско на помощь под начальством своего генералиссимуса; но цесарь этой помощи не принял, не известно для какой причины. Кроме того, Его Величество посылал восемь тысяч человек в помощь Венециянам против Турок; но и они, «в военных трудах, их выдавали, и чинили им великие налоги, и мало не все они пропали, а воздаяния за то Его Величеству ни какова не учинилось и славы ни какой не выросло». У Поляков мало войска, и в прошедшую войну с Турками они много из него потеряли, «а у Его Величества войски великия, и он может, одною своею особою, одержать над Турками победу; с Царями же Русскими имеет расстояние дальное, и войск на помощь ни в которую сторону послать не может, а Русские Государи могут сами и без посторонней помощи одержать над Турками победу».

Послы говорили, что по столь малым причинам, которые впрочем можно устранить через обсылки или посольства, нельзя отклонять такого богоугодного дела, и что если в прежние времена Французские вспомогательные войска подверглись трудностям, то вероятно от того, что их было мало: ежели теперь Его Величество, приступив к союзу, пошлет многочисленную рать, она будет действовать под его именем, и слава в победах ни кому, кроме его, принадлежать не будет. Но Кольберт сказал, что король велел объявить им, что он к союзу [64] приступить не может потому, что «между ним и цесарем исконная всегдашняя недружба, а с Турками всегдашний мир и крепкая дружба; а от торговли между обоюдными их подданными в казне Его Величества делается великое пополнение; и ежели-де ему с Турками мир разорвать, а союзные государи, преодолев их, заключат с ними мир, тогда-де тот босурман прежде всего объявит войну Его Величеству, и государству его сделается разорение». Поэтому, он никогда не разорвет мира с Турками, которые с своей стороны обещают сохранять его вечно, — «и какой бы разум и славу Его Величество оказал на весь свет, если б он помогал недругу, а наступал на друга?» Ни доказательства послов, что Французскому народу гораздо выгоднее производить торговлю с христианами, чем с неверными, Кольберт возразил, что «государь его служит своему государству многие лета со всякою славою высокоразумными поступками, а ныне учинил бы не так разумно, если бы, безо всякой способной и государству своему пожиточной (полезной) причины, разорвал мир с Турками, и помогал тому, от кого впредь чает государству своему всякие противности». Послы старались объяснить, что Русские Государи приступили к союзу, невзирая на собственную свою выгоду; подняли оружие единственно за имя Христово, и приглашают Его Величество к тому же, полагаясь на его граммату, присланную через Польское посольство, и на уверение, данное посланнику Алмазову; но Французский Министр отозвался, что он всегда объявлял подлинное Намерение своего государя, и теперь его объявляет, а что касается до грамматы, то Его Величество писал ее только по просьбе Польского короля, с которым он издавна в дружбе; за исполнение его желания в заключения вечного мира, он [65] благодарит Русских Царей, но более ничего сделать не может. Послы предлагали, чтобы, если король не желает приступить к союзу, по-крайней-мере обещал не мешать союзным государям, и Кольберг отвечал им, что это исполнится, если только пограничные с Францией) государства не подадут никакой причины: в противном случае как не оборонить своего государства?

Наконец Кольберг сказал, что государь его желает, чтобы Их Царские Величества дозволили иезуитам свободно ездить через Россию в другие государства, потому что они «обыкли ходить в иные земли для проповеди веры, а чрез Россию свободного пути не имеют». На это послы отозвались, что «Королевского Величества послам, посланникам и гонцам путь чрез Россию свободен, а о пропуске иных чинов они указа не имеют», и должны донести о том Их Царскому Величеству. Что касается до торговли, то если ему наказано говорить о том с ними, они имеют на этот предмет указ от своих государей. Они получили в ответ, что Его Величеству это приятно, и что он прикажет объявить своим подданным, чтобы они ездили с товарами к городу Архангельску.

Этим кончилась конференция.

На следующий день пристав Иона уведомил послов, что король не изволил сделать ни какой перемены в намерении, объявленном через министра, и что он назначает им быть на отпуске завтра, 24 числа. Послы сказали, что они готовы; только просят, чтобы Его Величество приказал прислать им прежде отпуска список с своей ответной граматы, «дабы им ведомо было, как в ней написано будет». Пристав доложил о том, и, возвратясь, сказал, что список с грамматы доставится им по приезде их в Версалию, а в граммате [66] «именование государей их написано будет по достоинству, как они сами себя описуют». Послы требовали, чтобы список был прислан в местечко Св. Дионисия, «для того-де, что то везде обыкновенное дело, — прежде бытия на отпуске списки с граммат к послам присылают». Пристав возразил, что этого сделать нельзя, но что король именем своим приказал их обнадежить, что царские именования и титлы написаны будут исправно.

Августа 24, приехали маршалок Дирайский с мастрами церемоний, и повезли их в Версалию в каретах прежним порядком. Там пристав принес к ним список с королевской грамматы. Послы велели ее перевесть, нашли, что именования и титлы прописаны неисправно, и объявили о том приставу, сказав, что они граматы не примут и на отпуск к королю не пойдут. Он пошел с этим отзывом. Возвратясь, он сказал, что король зовет их на отпуск, и требует, чтобы они граммату приняли, так как царские титлы написаны в ней по достоинству, против того списка, который сами они подали, быв в ответе, — в чем Его Величество их удостоверяет. Послы остались при прежнем объявлении. Пристав отправился опять, и, возвратясь, сказал, что король весьма удивляется тому, что они не верят его слову, а верят списку; что он удостоверяет их вторично, что граммата написана исправно, и ожидает немедленного их прихода. Послы, полагаясь на королевское слово, пошли.

При входе послов, король встал и поклонился, а потом, сидя, говорил, что он «присылке от Царского Величества благодарен, и с чем послы присланы, о том выразумел, и союзу христианских государей рад», и желает, чтобы дело [67] увенчалось благим окончанием. Король взял из рук Кольберга граммату, встал, и, сняв шляпу, продолжал: «Посылает-де он к любительным своим братьям и Великим Государям свою граммату, и чтоб они великие и полномочные послы, приехав к Их Царскому Величеству, от Его Королевского Величества поклонилися». Он вручил граммату первому послу; потом допустил всех к руке, и они, ударив челом, удалились.

Во время аудиенции, подле короля стояли — по правую руку брат его дюк де Орлеан, и сродник его, принц Кондеуш, — по левую, королевский сын, Дофин.

По возвращении в прежнюю палату, послы тотчас велели переводчику «на королевской граммате подписи вычесть и выразуметь». Переводчик нашел, что на подписи грамматы написано неисправно, не написано Великим Государям. Они заявили это приставу, и сказали, что обнадеживание Его Величества о исправлении грамматы не состоялось, н, возвращая граммату, просит, чтобы она была переписана. Пристав отправился с грамматою и скоро возвратился с известием, что король приказал переписать ее «по достоинству», и просит, чтобы они ехали в местечко Св. Дионисия, — что они и исполнили. Спустя два дня, прибыл к ним пристав, и, вынув из кафтанной зепи (кармана) прежнюю граммату, сказал, что король не велел ее переписывать; что слов — Великим Государям не возможно выставить потому, что Его Величество ни к которому государю так не пишет; что того же домогается беспрерывно и салтан Турский, однакож король не пишет, — да и «сам Его Королевское Величество и себе такой титлы не приписует». Послы отвечали, что, без переписки, они грамматы не примут, потому что в граммате, присланной с [68] ними от их государей к королю, было написано — Великому Государю. Сверх того, в прошлом году, король писал так к Их Царскому Величеству с стольником Алмазовым, а «ныне такое нарушение братской дружбы и любви чинится напрасно, — да а то их зело удивляет, что он, пристав, привез королевскую граммату дерзновенно и безопасно, в зепи, а король его государь великий и граммата также к великим государям, и такие грамматы надлежит иметь со всяким достойным почитанием и опасательством». На это пристав сказал им: «Во Франции-де на такие причины не взирают, и того-де в бесчестие не ставят, — а какое обыкновение в Русском государстве, им то не знаемо, — а он привез граммату по обыкновению своего государства, и король указал ему ту граммату отдать им», и объявить, что она никогда переписана не будет. Послы, с своей стороны объявили, что они никогда ее не примут. Пристав положил граммату на стол. Когда послы увидели это, они вышли из палаты, сказав, что не только грамматы не примут, но и в палату ходить не будут.

С этим ответом пристав отправился в Версалию. Возвратясь оттуда, он объявил, что король указывает им взять граммату, что она никогда не будет переписана, что с Алмазовым никогда не писано так, как они говорят, что наконец о том и в канцелярии нет ни какого сведения. На слова послов, что у них есть список с этой грамматы, пристав возразил, что король обещается своею душею, что такой титлы в граммате с Алмазовым не писано, — и с тем поехал он обратно в Версалию. Мастра церемоний привезли королевские дары; но послы, поблагодарив за милость, объявили, что королевского жалованья они принять не могут, а просят о переписке грамматы. Присланные изъяснили, [69] что они не смеют об этом докладывать, и что ежели послы даров не примут, то навлекут на себя великий королевский гнев. Когда послы совершенно от этого отказались, мастра церемоний, сказав, что «Его Величеству ни от кого подобных досадительств прежде не бывало», поехали назад, а дары понесли за ними. На другой день, 28 августа, пристав возвратился с объявлением, что король приказал, ежели они грамматы не возмут, снять с посольского двора караул и всех чиновников: что касается до ее переписки, то Его Величество велел им сказать клятвенно, что как бы они долго во Франции ни жили, она переписана не будет, для того, что «то дело учинено не без размышления и осмотрения». Послы отказались решительно. Караул, пристав и все прочие их оставили.

Таким образом, послы жили в Сен-Дени на свой счет, и, купив лошадей, чтобы ехать в Испанию, послали в Версаль к Кольберту просить себе проезжего письма. Посланные воротились с ответом, что король велел им ехать в город Гавр де Грас (Hаvre-de-Grace) на королевских подводах и кормах; откуда отвезут их на военном корабле до Испанского рубежа, до города Савостьяна (St. — Sebastien); прямо, сухим путем, он ехать им не позволяет; «а что они, послы, быв в Париже и местечке Св. Дионисия, Его Величества персоны и даров не приняли, и тем учинили ему великое бесчестие, понеже Его Величество имеет (терпит) от того великое подозрение от посторонних народов, что те Его Величества персоны по многие времена к ним, послам, были присыланы и они их не приняли, и те персоны назад от них со двора относили, — а королевского-де Величества персон приноса с двора относить неприличиио, — и такова досадительства и бесчестия Его Величеству [70] никогда и ни от каких послов не бывало, — за то-де Его Величество вельми гневен, и обещается учинить им великое бесчестие: некогда-де был у него посол Англинского короля и, за находящимися тогда причинами, не хотел припять персоны и даров королевских, и Его-де Величество указал сказать ему за то казнь».

Августа 31, мастра церемоний привезли «четыре королевские персоны с каменьи», и объявили, что государь их прислал им свое жалованье, по персоне им, да князю Василью Долгорукову. Послы, повторив причины, по которым они персон не приняли, просили и теперь донести об них королю и удовлетворить прежнее их прошение: тогда они готовы будут принять королевские персоны с благодарностию; иначе, просят, чтобы их не неволили. На это, присланные им сказали, что они не смеют более об этом докладывать, и что им приказано известить тотчас о принятии или непринятии даров. «И послы те персоны приняли».

После того, явился к ним пристав для сопровождения их до Гавра. Они и его просили доложить о переписке грамматы, но он отвечал, что не имеет на то ни какого приказания. Таким образом послы, в сопровождении пристава Ионы Шторфа и мушкетера Кро, отправились в каретах 31 августа, и ехали на город Руан, а 5 сентября прибыли в Гавр. На другой день пристав объявил им, что король приказал вручить им его дары, и ежели они их не примут, не велел отправлять их на корабле, а оставить в этом городе. Дары состояли в следующем: первому послу пара пистолей, фузея, часы боевые, двое часов зепных (карманных), шесть ковров шелковых, две материи золотныя, две материи [71] золотныя легкие на подкладки; второму пара пистолей, фузея, часы боевые, двое часов зепных, шесть ковров с золотом; дьяку пара пистолей, фузея, часы боевые, двое часов зепных и пять ковров шелковых; дворянам, переводчику и одному подъячему, по персоне золотой, а прочим подьячим по персоне серебряной.

Послы приняли дары, и отправились 15 сентября на военном корабле. Они прибыли 30 того же месяца к городу Савостьяну, который от Французской границы в двух милях, и, не доезжая за милю, остановились в местечке Посажах, откуда послали переводчика и подьячего к Савостьянскому генералу объявить о своем приезде, и просить о приеме в город, препровождении к королю и снабжении их кормом и подводами. Посланные принесли ответ, что генерал не может их принять без королевского указа, но что он донесет Его Величеству немедленно, и отповедь пришлет к ним через маиора. Этот маиор действительно приехал на другой день к послам на корабль. Именем генерала спрашивал он их о здоровье, и говорил, что его начальник не в праве принять их без воли государя, но просит, до получения повеления, остановиться в городе и жить на своих проторах. Таким образом, 2 октября сошли они с корабля, одарив капитана и начальных людей. Первого ноября приехал к ним сам генерал, дука де Кансан, спросил о здоровье, и объявил, что от короля получено повеление принять их, и отпустить в Мадрид со всякою достойною честию. Генерал прибавил, что в приставах у них будет капитан дон Михель. Через неделю явился к ним пристав с тремя литерами (litiere), в чем послам ехать. Под свиту и рухлядь были присланы подводы. Скоро потом отправились они из [72] местечка Савостьяна, и ехали чрез города Внтторию, Бервеск и Бургус, а 24 ноября прибыли на подхожий стан в местечко Алковиндас, в двух милях от Мадрида. В тот же день, приехал к ним от короля посольский кондуктор, Карлус, и говорил, что государь его «по люблению с Их Царским Величеством, жалуя их великих послов, указал ему спросить их о здоровье, и посольству их зело благодарен, и приемлет в великую любовь, а в Мадрид приказал принять их 26 ноября». Потом желал он видеть посольскую проезжую граммату, и уехал.

В назначенный день Карлус явился опять с известием, что король прислал за ними три кареты и лошадей под свиту. Он сказывал, что король прислал сюда для них кареты «чрез обычаи (сверх обычая), для любления с Их Царским Величеством и жалуя их, послов, а обыкновенно-де королевские кареты под всех послов высылаются только за милю от города». Послы, поблагодарив за милость королевскую, убрались по посольскому обычаю, и отправились того же числа. В одной карете сидели оба посла, а против них кондуктор; дворяне поместились в остальных двух; прочие ехали верхом.

При въезде в Мадрид видели они множество любопытствующих людей в каретах и верхом.

У городских ворот стояла пехота с мушкетами.

Их поставили в доме, в котором было двадцать две палаты, обитые коврами золотными и шелковыми, а в столовой стояло «место» с королевским гербом под балдахином, вышитое золотом и серебром. Три дня угощали их столом, за которым подчивал их маршалок Делапусль, «с чиновными королевскими и дворовыми людьми». На другой день приехал кондуктор, и именем [73] королевским спрашивал их о здоровье. Послы, поблагодарив, просили доложить королю, чтобы приказал вскоре быть им у себя с грамматою. Дня через два, кондуктор донес им, что король примет их 1 декабря. Послы сказали, что они готовы исполнить волю королевскую, только просят, чтобы, во время отправления ими посольства, не было иных государств послов, посланников и гонцев. В назначенный день явились маршалок маркиз Делапуель и кондуктор с комнатными дворянами, королевскою каретою и верховыми лошадьми; но тут объявили им королевское повеление, что все христианских государей послы, во время отправления посольства, ездят ко двору верхами, а карету возят за ними для почести: поэтому и они должны ехать верхом, для того-де, что во Шпании великая честь ехать на посольство к королю верхом. Послы не противоречили.

Порядок шествия был почти тот же, как в Париже. На улицах и у дворца толпилось множество зрителей. Послы сошли с лошадей у крыльца. На королевском дворе и на крыльце стояла гвардия с протазаны. При входе их в аудиенц-залу, король встал, а послы, поклонясь, подступили к трону и правили посольство. Речь их, по обыкновению, начиналась полным титулом царским; потом следовал королевский титул, таким образом:

«Королю Кастилии, Легионскому (Леонскому), Арагонскому и обоея Сицилии, Иерусалимскому, Наварскому, Гранацкому, Толецкому, Валенскому, Галецыйскому, Маюрицкому (Маиоркскому), Минорицком?, Испанскому, Сардинийскому, Кордувскому, Корсицкому, Мурцыскому, Гиенецкому, Алхарвискому (Алгарвскому), Гибралтарскому, и Кинарейских Островов, и восточных и западных Индий и островов, и крепкияземли, и Окиянского моря; [74] Арцыарцуху (Эрцгерцогу) Аустрийскому, Арцуху (Герцогу) Бургунскому, Брабанскому и Медиоланскому, графу Гапшпурскому, Фландрскому, Тирольскому и Барцынонскому, государю Бискайскому и Молинискому, и иных». Речь заключалась тем, что Великие их Государи велели его поздравить, и про свое государское здоровье сказать.

Король, выслушав их приветствие, снял шляпу и сказал: «Братий наших Великих Государей, Их Царского Величества о здравии и о счастливом их государствовании желаю слышати». Послы отвечали, что «Великие их Государи, на своих великих и преславных государствах, Российского царствия престолех, в царствующем велицем граде Москве, в добром здравии пребывают». Король сказал, что он душевно рад слышать про здоровье Их Царского Величества, и в братской дружбе и любви быть с ними «любительно желает». Первый посол взял у дьяка граммату, и поднес королю, который принял ее, сняв шляпу. Тогда послы говорили речь, сначала первый, потом вторый и наконец дьяк. Содержание ее состояло в том, что родитель Их Царских Величеств был в братской дружбе и любви и любительных пересылках с Его Королевским Величеством; что, по кончине его, Царь Феодор Алексеевич, взошед на престол, присылал к Его Королевскому Величеству в 1681 году стольника Петра Потемкина и дьяка Степана Волкова, известить его о том, а как теперь Всевышний и его отозвал к себе, то Цари Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич послали их объявить о том, и сказать, что Их Царские Величества заключили с Польским королем вечный мир, и так же как с императором Римским, вступили с ним в союз на неверных. Речь заключил князь Долгорукий [75] изъяснением, что им поручено говорить и о некоторых других делах, и что они просят, чтобы Его Величество указал думным своим людям быть с ними в ответе.

Король, пожелав союзным государям успеха над неверными, сказал, что он велит выслушать послов своему министру. Послы были допущены к королевской руке, поднесли от себя дары, и, ударив челом, вышли. Дары были такие же, какие поднесены ими: Французскому королю. Во время аудиенции король стоял и каждый раз, когда в речах слышал имена Государей, «тем словам шляпу снимал». При нем стояли первый его министр, Констабель, и восемь человек ближних людей. В той же палате, в углу, находились золоченные решетки, за которыми была королева, «с открытым лицем», и с нею несколько «женского возраста персон». По окончании посольства, король сказал послам «видеть очи» супруги своей и матери. Их повели сперва к царствующей королеве, которая приняла их, стоя под балдахином на рундуке: она спрашивала о здоровье Великих Государей и благоверных Цариц и Царевен, и услышав, что они здоровы, зело увеселилась. Затем послы были и у ее руки и поднесли дары. При королеве стояли, по правую сторону, семь вдов (дам) и несколько девиц, а по левую шесть человек ближних людей, которые прежде стояли у короля; за ними несколько королевиных чиновных людей. Потом, послы были у вдовствующей королевы, на особом дворе. И здесь принимали их с такою же церемониею.

На следующее утро приехал к послам комисар Фляндрии сказать, что поданной ими грамматы перевести не кому: они вручили ему Латинский перевод. Кондуктор их уведомил, что король [76] указал им быть в ответе, по обыкновению Шпанского государства, у первого своего министра, копта Деропеса (de Lopez), но они сказали, чтобы Его Величество позволил им, прежде ответа, видит свои очи, потому что они должны благодарить его за столько милостей, оказанных им с приезда в Мадрид, а потом «указал бы им быть в ответе на своем королевском дворе, — а у министра-де в дому быть им не возможно». Кондуктор заметил, что, по обыкновению Шпанского государства, послы всех государей ведут переговоры у королевского министра, но что он об этом донесет Его Величеству. На другой день он воротился к ним с благополучною вестию: Его Величество, желая с Их Царским Величеством быть в братской дружбе и любви, и чтобы не возбуждать лишних споров, приказал своему министру оставить обыкновение Шпанского государства, и, через обычай, отправиться к ним самому, из уважения к великим послам. В самом деле, того же числа приехал к ним министр, дон Криспин Гонзале Ботелия. После взаимных учтивостей началась первая конференция, в которую послы объявили только о заключении союза против неверных, и о том, что Их Царские Величества желают быть со Шпанским королем в братской дружбе и пересылках паче прежнего. Министр сказал, что он донесет о том государю.

Шестого декабря была вторая конференция. Министр их удостоверил, что король зело рад союзу христианских государей на неверных, и желает им помощи Божией; что он босурманским народам всегдашний недруг, и никогда с неверными, особенно с Турками, мира не имеет. Послы вручили ему Латинский перевод заключенного с Польшею договора, и присовокупили, что Государи [77] их просят, чтобы и Его Величество приступил к союзу. Он отвечал, что государь его давно желает этого, и с тем отправил в Вену посла, который живет там уже шестой год, — «но отповеди еще нет, — знатно для того, что император отписывается о том с своими союзниками». На изъявленное ими удивление, что Шпанский посол в Вене в столь долгое время ничего не сделал, министр дал уразуметь, что причиною этому несогласие союзников императора, «а паче Веницейской Посполитой Речи». Но он сказал, чтобы Русские послы не сомневались в приступлении его государя к союзу, — «понеже Его Королевское Величество с императором единоверен и единокровен, и каков-де тот союз Цесарскому Величеству, таков и Его Королевскому Величеству, годен». С этими словами он их оставил.

На третьей конференции, бывшей 9 декабря, министр объявил, что государь его, желая быть с Их Царским Величеством в крепчайшей братской дружбе и любви и в соединении против неприятелей Креста Господня, пошлет к императору посла своего, арцуха Колонского, для скорейшего окончания дела о союзе, и о последствиях известит Русских Государей через обсылки. Хотя Его Величество и не вступил в явный союз с императором, но никогда ни какого «разнства» с ним не имеет, беспрестанно вспомоществует ему деньгами и войском, и сверх-того «многие королевские галеры с ратными людьми ежегодно бывают в Средиземном Море, и всегда у них с Турками бой»: этим и делается помощь христианскому союзу, потому что развлекаются Турецкие силы; но вперед Его Величество еще усугубит свое тщание. Послы сказали, что ежели Его Величеству нельзя, за некоторыми трудностями, приступить теперь к союзу, то [78] по-крайней-мере изволил бы прислать на вспоможение Их Царскому Величеству «ефимочной казны милиона два или три», или сколько угодно будет. Министр обещал доложить о том государю.

На четвертой конференции он объявил послам, что денежного вспоможения нынче нельзя сделать, оттого что казна Его Величества послана цесарю на такой же конец, и издержана на строение галер, которые непрестанно сражаются с Турками, — «и от того-де королевской ефимочной казне великое есть оскудение». Послы, удостоверяя, что Русские Государи желают денежного вспоможения через заплату (займообразно), домогались его крепко, пространными рассуждениями и всякими доводами, но получили в ответ, что хотя король мог бы ссудить их деньгами и без возврата, нынче однако ж «за великими расходами того учинить ни какими меры невозможно». Министр, прекратив дальнейший разговор об этом предмете, сказал, что Его Величество весьма желает, чтобы подданные Русские и Шпанские производили между собою торговлю. На вопрос послов, имеет ли от своего государя повеление заключить с ними торговый договор, он отвечал, что нет; что это требует времени, и что прежде всего ему нужно иметь подлинную ведомость, какие пошлины Испанские подданные должны платить с своих товаров в России. Послы обещали доставить ему ведомость, и, повторив прежнее предложение о союзе и денежном пособии, просили, чтобы король, ежели ему не угодно будет переменить своего намерения, приказал бы их отпустить.

Пятнадцатого декабря приехал к ним комисар Фляндрии, Николай. Король, сказал он остался при прежнем своем намерении, но, жалуя их, великих и полномочных послов, указал строить на своем королевском дворе, нарочно для них, новую [79] комедию. Послы отвечали, что они готовы быть в комедии. Между разговорами комисар сказал, что Королевское-де Величество зело прославляет превысочество разума Русских Государей в том, что премудро-рассмотрительным своим рассуждением изволили нынче привести в действие дело, так давно желаемое и столь полезное обществу христианскому, каково союз христианских государей; что оно во всей Европе почитается за великий и дражайший клейнод их царской короны; что всюду уже сделалось зело высокославным, и что поэтому все признают, что «государство Русское в настоящее время некоторыми изрядными способами ограждается». Король желает-де ведать о летех Их Царского Величества.

Послы отвечали: «Помощию в Тройце славимого Бога, по премудрому и рассмотрительному Их Царского Величества старанию, чин управления Русского государства происходит зело изрядными способы. Несмотря на толки разных народов, обретающихся при дворе Их Царского Величества, самая истина и настоящее дело являет, что те государства, которые в силах своих упадают, всегда ищут уклоняться от войны и желают себе покоя, — а пресветлая корона Их Царского Величества сияет ясно, и благоподражательно, доброхотно, подвинула рати свои против врагов Креста Святого, Турского салтана и всегдашнего его помощника, хана Крымского. Русские Государи делают это не из принуждения какого, но из благоподражательного своего намерения и по просьбе христианских государей, для свободы многочисленных народов, издавна загнанных и всегда стенающих под игом босурманским. Это обстоятельство явно показывает превысокоразумное и доброопасное, милостивное, рассмотрительное их Государское управление, от которого Россия содержится в крепости [80] сил своих. А лета Великих Государей, Богом соблюдаемого их возраста, — Царю и Великому Князю Иоанну Алексеевичу лет двадцать, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу шестнадцать. Дородством, изобилием разума, изрядством лиц, милосердым нравом и всеми благими и хвалы достойными годностями всемогущий Бог украсил их преизобильно. Ко всем народам, подданным своим и чужеземным, они милосерды; чести даруют по своему государскому рассмотрению, и в милостях своих содержат каждого по заслугам. Многие Богом поручимые государства и земли истинно блаженствуют под их доброопасным разумом. С ними соцарствует сестра их, Великая Государыня, благоверная Царевна и Великая Княжна, София Алексеевна, — всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержцы.

Послы и министр сообщили взаимно друг другу тарифы Российские и Испанские. Потом они были в комедии, и сидели на устроенных для них местах, покрытых золотыми коврами. Наконец им объявлено, что король назначил быть на отпуске 28 числа. Послы просили, чтобы король приказал в ответной своей граммате именования и титлы Их Царского Величества написать по достоинству, как они, Великие Государи, сами себя описуют. На другой день кондуктор привез им список с грамматы, который найден послами в исправности.

На отпускной аудиенции, они благодарили короля за оказанную им в государстве милость. Он, взяв лежавшую подле него на столе граммату и сняв шляпу, сказал, что посылает с ними, к любительным своим братьям и Великим государям, свою любительную граммату, и просит их, чтоб они, возвратясь в Москву, и увидев Их Царское Величество, от него им поклонились и на превысоких [81] престолех их поздравили. Король отдал граммату первому послу, и, пожелав им благополучного пути, простился с ними.

Согласно желанию короля, они были также на отпуске у его супруги и матери, которые приказали кланяться Царицам и Царевнам.

Возвратясь к себе, послы тотчас велели переводчику прочесть и перевести адрес на конверте грамматы, и нашли все в исправности. На другой день, кондуктор спросил их, какою дорогою поедут они из Мадрида до границы. Послы изъявили желание ехать на Шпанский город Белбуя (Bilbao). Кондуктор сказал, что Его Величеству желательно, чтобы они, по дороге, заехали в монастырь Св. Лаврентия, именуемый Скуяр (Escurial), где погребаются Шпанские короли, — «а там-де строение дивное, и видения достойное, и обыкновенно-де все чужестранные послы, по указу королевскому, в тот монастырь ездят». Тридцать первого декабря, королевский комнатный дворянин (каммер-юнкер), привез послам жалованье, по запане; такой же дар получили они и от вдовствующей королевы, а на следующее утро явился прежний дорожный пристав, с литерами, Под рухлядь присланы были лошади. Посольство выехало того же числа, в каретах. За город провожал их кондуктор.

В бытность послов в Мадриде приезжал к ним, для почести (с визитом), цесарский полномочный посол, копт Комес. Послы между речей сказали ему, что весть носится в Мадриде, «через куранты», (газеты), будто Турский салтан уступил королю Французскому некоторые места в Египте для того, чтобы он помог ему в нынешнем его упадке; что король Французский хочет начать войну с цесарем, и что цесарь ищет примириться с салтаном. Посол сказал им, что он и сам знает [82] это «через куранты», только уверяет их, что у его государя нет намерения мириться с салтаном; что нынешнего лета салтан просил его о мире, и для этого присылал нарочное посольство, но оно не было допущено до Вены; что Голландские Штаты предлагали ему посредничество свое в мире, но им сказано, что цесарь между собою и салтаном не требует иного посредника, кроме своего генералисимуса, арцуха Лотаринского, «со уготованными к тому рати». Сверх-того, были у них — Испанский дворовый министр, Констабель, апо-Русски — боярин и конюший, который приезжал с позволения своего государя, и посольский министр дон Мануель Деливер. Всем им послы отдали визит, и ездили в королевских каретах. В Мадриде, по королевскому указу, принесено послам в разное время корму на тридцать дней 4650 ефимков. Послы доносили обо всем в Москву через почту.

В монастырь Скуяр послы приехали 2 января 1688 года: там показывали им «всякое строение и сокровища». Оттуда отправились они в города Балиолии и Бургус, через Витторию. За милю от Белбуя, тамошний губернатор выслал встретить их начальных людей, которые от его имени спрашивали их о здоровье. Прибыв в Белбуй 18 января, они остановились в приготовленном для них доме, где их довольствовали кормом шесть дней, — после чего жили они уже на свой счет. Тридцатого января наняли они корабль до Амстердама у Голландского торгового человека, Петра Рейнера, за семь сот ефимков, оставили Белбуй 2 февраля, и прибыли в Амстердам 26-го.

Д. Языков.

Текст воспроизведен по изданию: Русское посольство во Францию и Испанию 1687 года // Библиотека для чтения, Том 9. 1835

© текст - Языков Д. 1835
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Библиотека для чтения. 1835