-

УМАНЕЦ А. А.

ОБРАЗЧИКИ УГОЛОВНОГО СУДА И НАКАЗАНИЙ В ЕГИПТЕ

(Из путевых записок русского на Востоке, в 1842–1843 гг.)

Тогда-как в Европе следствие и суд длятся, и иногда слишком-много времени для-того, чтоб виновный не пострадал свыше меры им содеянного, на Востоке, у мусульман, производится это, как всем известно, весьма скоро, и нередко казнь от вины отстоит только на несколько часов. Следствие большею частию заключается в одном словесном докладе об учиненном преступлении, при чем от обвиненного иногда не отбирают никаких даже показании; суд — в одной фразе, часто в одном слове имеющего право произнести приговор. При таком порядке вещей, конечно, весьма-часто случалось, что головы обвиненных валились без одной строки переписки. Доносить же начальству о сделанных смертных приговорах и казнях в обязанность никому не ставилось.

Но с некоторого времени власть губернаторов над жизнью и смертью живущих в порученных им провинциях начала быть ограничиваема, а в Египте Мехмед-Али издал, во второй половине 1842 года, манифест, которым повелел всякий смертный приговор предварительно доносить ему на утверждение, и смертную казнь производить не иначе, как по его конфирмации.

До издания этого манифеста, каждый губернатор в Египте, не говоря уже об особах, принадлежавших к семейству правителя этой страны, мог рубить головы в своей провинции всякому, кого находил сколько-нибудь виновным, или кого хотел, по каким-нибудь личным своим видам, отправить на тот свет; в этом последнем случае, вина служила только предлогом казни.

Делавшие приговор нередко озабочивали свои благородные головы изъисканием разных родов смертного наказания, вероятно, с тою целию, чтобы ужасом казни удержать народ от преступлений. В-особенности отличался этим бывший генерал-губернатор Мансурской-Провинции, Ибрагим-Бэй, ренегат, происхождением из Коптов. Но более всего он любил тешить себя расстреливанием из пушки, у самого почти жерла которой привязывали несчастную жертву. Молва народная говорит, что он даже пилил живых людей, привязывая их для этого вверх ногами, а пришедшего к нему просить приюта родного отца, христианина, отдул курбашами и прогнал с бесчестием, притравив его в-догонку собаками. За растрату огромных сумм из числа взъисканных им в порученной ему провинции казенных доходов и податей, он был понижен рангом и назначен викилем (наместником губернатора) в Файум, а между-тем производил уплату растраченных денег из доходов своих имений и торговых оборотов. В Файуме он пробыл до осени 1842 г. В это время, он дерзнул слишком-гласно рассказывать, будучи в пьяном виде, разные неприличные вещи на счет Мехмеда-Али и поносить его бранными словами. Это довели до сведения правителя Египта, и он велел заковать его в железы и сослать на галеры в наказание, состоящее в тяжелых работах в александрийском арсенале, а имение его взял в казну в уплату [74] долга. В это самое время, прибыл я в Александрию. При посещении моем тамошнего арсенала, я спросил об Ибрагиме-Бэе. Сопровождавший меня чиновник арсенала, родом Копт, говоривший чисто по-французски, сказывал мне, что начальники арсенала поступают с Ибрагимом-Бэем возможно милостиво и на работу его вовсе не посылают. Делают же они это не из сострадания, а из страха мести, ибо Ибрагим-Бэй легко может быть прощен с получением прежних достоинств, и тогда, конечно, постарался бы он добраться до тех, кто с ним поступил бы иначе.

Изобретательностью казней и наказаний из числа лиц семейства Мехмеда-Али, отличался также зять его, дефтердарь Ахмед-Бэй, к счастию человечества уже более десяти лет скоропостижно отправившийся на тот свет. Дефтердарь есть титул высшего чиновника по части сбора государственных доходовъ; присылался он из Константинополя; но после Ахмеда-Бэя никто на это место не был назначен, вследствие возросшей силы и могущества Мехмеда-Али. А потому Ахмед-Бэй, как сановник этого рода, более известен в Египте под именем дефтердарь-бэя. Послушайте рассказы о деланных им казнях и наказаниях, — у вас станет волос дыбом. Не верится, чтоб человечество могло быть когда-либо до такой степени попираемо человеком же. Один из каирских моих знакомых, бывший некоторое время медиком и даже, отчасти фаворитом дефтердарь-бэя, Француз г. Ш***, с замечательною наивностию рассказывал мне, что бывший патрон его был проникнут духом правды и без вины ни до кого не дотрогивался; но за то с лукаво-виновным, особливо при его упрямстве и несознании, поступал без милосердия: если где нужно было дать оплеуху, он рубил голову.

Для образца, приведу здесь некоторые из наказаний, назначенных дефтердарем-бэем и большая часть которых рассказана мне доктором Ш***.

Солдаты и дворня принесли однажды дефтердарю-бэю жалобу в том, что кашевар крал часть мяса из количества, отпускаемого для варива. Призванный на лицо кашевар не признавался, не смотря на улики жалобщиков. Бэй отпустил его к своему делу, но приказал дать себе знать немедленно по положении мяса в котел, если кашевар вновь будет подозреваем. Случай этому не замедлил представиться. При поверке мяса, не достало нескольких фунтов, и бэй приказал бросить кашевара в тот же самый котел, прикрыть крышкою и сварить вместе с мясом, говоря: «пусть собственным жиром дополнит он недовес мяса». Приказание это тут же было буквально выполнено.

Один из его молодых слуг при внутренних покоях, в роде пажей, выпил на улице у простои торговки молока на пять пар и, не заплатив денег, ушел во дворец. Арабка пошла жаловаться дефтердарю-бэю, который выставил ей на лицо всех своих придворных. Молодой человек был узнан, но на вопросы бэя отзывался, что обвинение несправедливо, и в этом стоял твердо, а между-тем Арабка упорно его уличала. Дефтердарь-бэй, заблагорассудив войдти в разбирательство этого дела, приказал тут же при себе обвиняемого пажа опрокинуть на-земь, и живому вскрыть брюхо, предварив притом женщину, что если жалоба ее окажется несправедливою, то ее ожидает то же самое. В желудке оказалось молоко; женщине заплачено пять пар, в то время равнявшиеся, может-быть, 4-5 к. асс., а молодой человек тут же отдал Богу душу.

На одного из писарей (которыми в Египте обыкновенно бывают Копты), ведшего денежные книги, была, доведена дефтердарю жалоба, что по [75] книгам этим он не записывает вполне всех денег, ему доставляемых, и утаивает часть их в свою пользу; а потому утаенную сумму должны бывают собирать с поселян вторично. Писарь отзывался, что это неправда. Не делая никакого розъиска по этой жалобе, бэй предварил писаря, что если еще вперед будет на него подобная жалоба и если по розъиску, который тогда будет сделан, она окажется справедливою, то руки его, как орудие вины, будут наказываемы курбашами в-продолжение 24 часов сряду. Скоро писарь снова провинился, утайка денег была доказана, и обещанное наказание буквально выполнено. Для этого кисти рук его были привязаны ремнями к доске, и чрез 24 часа непрерывных ударов курбашами, оказались у виновного, вместо кистей рук остатки нервов и малая часть костей.

Кузнец дурно подковал его лошадь, которая стала хромать от этого. Бэй приказал, в своем же присутствии, самого кузнеца подковать по голым ногам подковами, да еще раскаленными до-красна. То же самое сделал он своему саису, когда этот, бегая целый день, по обычаю страны, впереди его лошади, однажды начал отставать сзади и на вопрос бэя: за чем он отстает, отвечал, что ноги болят.

Дефтердарь любил разводить деревья. В аллее, насаженной по его приказанию, скоро оказалось, что одно дерево срублено. В порыве гнева, он приказал отъискать виновного во что бы ни стадо: скоро притащили одного феллаха. Он велел закопать его живого в землю, головою вниз, в ту самую яму, где посажено было это дерево, говоря: «пусть ростет вместо дерева».

Одна из посаженных нм в саду при дворце яблонь, дала несколько плодов, которые беспрестанно опадали, и наконец осталось только одно яблоко. Дефтердарь с нетерпением ожидал, пока оно поспеет, и некоторое время почти каждый день ходил смотреть на него. Малолетний сын садовника, от четырех до семи лет, имел несчастие соблазниться этим яблоком, сбил его и съел, когда оно уже почти совсем созрело. По приказанию дефтердаря-бэя, ребенок этот был, в глазах отца, поднят за ноги вверх и разрублен вдоль тела на-двое!..

Г. Ш***, между-прочим, сказывал мне, что иногда он позволял себе замечать дефтердарю-бэю, что средства, принимаемые им, слишком-жестоки и бывают часто свыше меры содеянного. В ответ на это, бэй засмеялся и сказал, что у него верен глаз, и что если он кого наказывает, то тот наверное у же неправ. Однажды привели к нему несколько человек, сильно подозреваемых в воровстве значительного куша червонцев. Бэй взглянул на них и сказал, что червонцы ими украдены; но г. Ш*** упросил его отдать их ему на руки и уверял, что раскроет все дело мерами не столь жестокими, какие обыкновенно принимал бэй в подобных случаях. Увещания ни мало не действовали и нужно было прибегнуть к пособию курбашей. Пытка этого рода, постоянно усиливаемая, равно не помогла, хотя подозреваемые были кругом иссечены. Ш*** возвращается к бэю и говорит, что люди эти невинны, и что более он ничего.не может с ними делать. «Ты думаешь, что они невинны!» возразил бэй с улыбкою: «подожди немного; ты уже все кончил; но у меня они во всем сознаются». Подозреваемым дали полчаса отдыха, а потом, по наставлениям бэя, приняли их снова в курбаши, выбирая при этом места побольнее и в-особенности на шее и у черепа!.. Кончилось тем, что воры сознались во всем, и указали места, где скрыты червонцы. Ничего нет удивительного в этом, — заметил я: — под пыткой каждый во всем, в чем хочешь, сознается. «Нет» возразил мой собеседник: [76] деньги найдены сполна, по указанию воров, которым после этого тотчас был дан и капут».

Во время войн в Геджасе, египетские военачальники, при усмирении бунтовавшего народа, предпочитали казнь — расстреливание из пушек, как по краткости этого процесса, так и потому-что он забавлял победителей. Г. Ш***, как очевидец, описал мне процесс этой казни. Для этого ставят 10, 15 или 20 человек в ряд — один за другим, а чтоб они стояли твердо и не двигались с места, то с боков прижмут их двумя шестами, протянутыми под мышками людей и туго-стянутыми их же поясами. Потом, всю эту вереницу подведут к самой пушке, заряженной ядром, здесь привяжут, и линию людей заботливо расправят по направлению дула: один выстрел и тела их разорваны на несколько частей! Ибрагим-Паша расстрелял таким образом по-крайней-мере 1,200 человек; другие паши, в разных частях Геджаса, каждый не менее того же числа. Расскащик спасал иногда осужденных на такую смерть, наводя пашей на мысль, вместо смертной казни, наказать их жестоко и взять к себе в солдаты. Впрочем, расстреливание таким образом людей, противящихся воле победителя-мусульманина, не удивит того, кто помнит, кик Наполеон, по взятии Яффы, расстрелял четыре тысячи человек сдавшегося гарнизона.

После помянутого в начале этой статьи манифеста Мехмеда-Али о том, чтоб смертная казнь производилась не иначе, как по его конфирмации, — казней, подобных пред-сим описанным, нельзя ожидать в Египте, по-крайней-мере при настоящем правителе, потому-что за невыполнение его воли не дешево отплатишься. Чрез несколько месяцев после этого манифеста, произошел в Каире, в мою там бытность, замечательный криминальный случай, который, со всеми следующими к нему обстоятельствами, приведу я здесь, как образчик современного уголовного судопроизводства в Египте. Вместе с тем, он послужит и образцом необузданности и самовольства египетских нерегулярных войск, носящих здесь костюм албанский и состоящих преимущественно из уроженцов Европейской-Турции. По костюму же, всех их без различие называют Албанцами.

Известно, что Албанцы помогли Мехмеду-Али взойдти на первые ступени обладания Египтом. Хотя регулярные войска здесь и были в-последствии заведены, но, по политическим видам, полки албанские оставлены в прежнем виде; потом, в разные эпохи, число этого войска было сокращаемо, и теперь всех Албанцев в Египте под ружьем с небольшим 12,000. По прежнему обычаю, ходят они всегда и везде вооруженные; пистолеты их всегда заряжены, ятаганы и кинжалы отпущены, — точно как-будто в земле неприятельской. Отчаянность, удальство и пренебрежение опасностей, по-крайней-мере среди мирных, безоружных, и убитых духом феллахов, — считается у них первою добродетелью; священного у них ничего нет, кроме разве одного оружия, дотрогиваться до которого иные не позволяют даже и родным своим братьям. А как ни караулами и никакими воинскими упражнениями внутри Египта их не занимают, то они только и делают, что пьянствуют, да буянят. А потому и не удивительно, если при таком роде жизни они делаются обидчиками, грабителями и даже смертоубийцами.

8-го апреля 1843 года, в Каире, произведено было ими среди белого дня, на одной из многолюднейших улиц и у дома полициймейстера буйство и смертоубийство, и вот каким-образом. Три человека Албанцев, будучи в пьяном виде, схватили в франкском квартале, на улице Муске, какую-то женщину, вероятно, [77] публичную, и повели по этой улице. Как здесь всегда бывает большое стечение народа, то один из них пошел впереди для очищения дороги, другой вел женщину, а третий составлял аррьергард. Женщина упиралась, кричала и просила помощи; но никто в это не вмешивался и спешил своим путем. Прошед Муске, Албанцы повернули влево по равномноголюдной улице, идущей, от ворот Баб-эль-Насыр, чрез весь город, до ворот, откуда идет путь к Старому-Каиру. Когда они поравнялись с домом каирского полициймейстера и управы благочиния, то караул, слыша призыв помощи, выскочил на улицу, остановил Албанцев и хотел освободить женщину. В-следствие этого, завязался жаркий спор, ссора — и Албанцев хотели взять. Но они предупредили и взялись за оружие: караульный офицер был убит ими на-повал из пистолета, один солдат тяжело ранен и почти без надежды к выздоровлению пулею, а другой — ятаганом в плечо. Вокруг собралась толпа Арабов, но более баб и девок, и все, разумеется, приняли сторону правую. Видя опасность своего положения, Албанцы бросились бежать вдоль по улице к Баб-эль-Насыр (к Вратам-Побед), и почти их достигли; но здесь победа их оставила: бабы и девки, бросившиеся в догонку за ними и которых набралось здесь сотни две слишком, взяли их штурмом; к ним присоединились потом и простые Арабы. Народ рад был, что имел случаи безбоязненно и безответно выместить хотя на нескольких Албанцах свою ненависть к этому войску и до того дал волю рукам, особливо женщины, что Албанцев подняли почти за-мертво. Между-тем, подоспел военный караул, взял Албанцев и отвел в цитадель, где они были посажены в тюрьму.

Первый министр Египта, шернф-паша, заведывающий министерством внутренних дел, немедленно донес об этом происшествии Мехмеду-Али, с присовокуплением своего мнения, что Албанцы заслуживают смертной казни. Донесение пошло по египетской почте, отправляемой чрез пеших нарочных каждый день, кроме пятниц (мусульманского недельного праздника), в те места, где правитель Египта находится. В это время, он был в Александрии. В ответ на такое донесение, 18-го апреля получена была шерифом-пашою конфирмация смертного приговора, а на другой день был он и исполнен. Здесь, вина от казни отстояла на одиннадцать дней — срок, по мнению Арабов, непомерно длинный.

Как подобные экзекуции, к-счастию, теперь случаются здесь редко, то весь город тотчас заговорил об ней. Для большей помпы, казнь назначена была в трех многолюднейших частях города, вблизи гауптвахт; одному Албанцу положено было отрубить голову на Румелийской-Площади у цитадели; другому — близь Муске, на той самой улице, где сделано убийство; третьему где-то внутри торговых рядов, вблизи мечети Мористана. Преступники со связанными назад руками были проведены из цитадели на места казни без всякого особого караула: вперед каждого шел, как мне сказывали, особо-назначенный палач с саблею у бедра, а сзади или с боков — человека по два стражи.

Казни одного из этих Албанцев я был почти-неожиданно свидетелем и только, благодаря медлительности осла, на котором ехал, обязан тем, что не видал самой экзекуции. Площадка, или, вернее, перекресток, где это происходило, был саженей пять или шесть в квадрате. Должно думать, что казнь произведена была тотчас по приводе преступника, ибо толпы народа еще не успели запрудить улиц,а стояли вокруг только те, которые остановлены были процессиею при проходе их чрез этот [78] перекресток, где, впрочем, и в обыкновенное время бывает много проходящих и проезжающих. Никакого шума, чтения или крика я не слыхал; был только обыкновенный народный говор. Когда, следуя своим путем, пробился я сквозь народ, палач стоял ко мне спиною; шагах в десяти ходил часовой с ружьем у гауптвахты; несколько солдат сидело тут же; одни из них курили трубки, другие вязали чулок; но офицера, или полицейского чиновника здесь я не заметил. Труп преступника, стоявшего, конечно, при исполнении казни на коленях, только-что упал ниц на землю и кровь била ключом из всех жил его шеи; голова еще не была совсем отделена от туловища и держалась на коже у правого уха; палач взял ее за клок волос на макушке, рубнул саблей — и, отделив ее совсем, отбросил в сторону шага на три от туловища. Голова легла лицом к солнцу, раза два сделала судорожное страдальческое движение во всех лицевых мускулах, открыла рот и щелкнула зубами. Я отвернулся в сторону; передо мною палач с засученными рукавами и отвернутыми полами платья тщательно укладывал труп на спину, вытер саблю о пояс казненного, руки его сложил на грудь и положил в них вырезанную сердцем исписанную бумагу, вероятно заключавшую в себе вину преступника и самый приговор. Я читывал, что при казнях на Востоке отсеченные головы кладутся под мышку руки или между ногами преступника, смотря по тому, мусульманин ли он, или иноверец. На этот раз было иначе: палач положил голову к шее трупа и туда же воткнул кусочек мяса, который он, по неловкости, задел и отрубил при последнем отделении головы от туловища.

Я поспешил уехать отсюда и едва мог продраться сквозь толпы народа, сюда нахлынувшие.

Тела лежали на месте казни около суток; на другой день, их унесли на кладбище.

Что же народ говорил об этой казни трех Албанцев? прославлял ли Мехмеда-Али? превозносил ли его справедливость? Конечно, благоразумнейшие так думали; но большая часть народа толковала, что Мехмед-Али разлюбил своих земляков: за одного Араба отрубил головы трем Албанцам. А что этот Араб был офицер и притом в карауле, что еще два Араба-солдата ранены, — это не входило в круг их соображений!

Албанцы постоянно всегда пользовались предпочтением пред туземцами и защитою настоящего египетского правительства, не смотря на все их самоуправства. В параллель описанному пред сим уголовному делу и для нового образца бесчинства Албанцев, изложу здесь один случай этого рода, бывший пред сим года за три или за четыре ¹. Рассказан был он мне ездившим со мною в Верхнем-Египте драгоманом, Салехом, уроженцем Казани, знающим до совершенства языки турецкий и арабский, служившим в войсках Ибрагима-Паши и вышедшим в отставку с чином поручика. Судя по чину его, сведениям в книжном деле и добросовестности, в которой я имел довольно времени убедиться, — нельзя сомневаться в его рассказе.

В одной деревеньке Нижнего-Египта, по левому рукаву Нила, Кафр-Зиядэ, замечательной большим количеством публичных женщин, — Албанец поспорил с Феллахом за одну из таких женщин, благосклонностию которой оба они пользовались. В разгаре ссоры, Албанец выхватил пистолет и убил своего соперника на месте. Начальство деревни, по заведенному там порядку, не обратило на это происшествие никакого внимания, предоставляя месть и преследование преступления [79] родственникам убитого. Брат этого последнего не замедлил явиться к убийце — в тот же день поспорил с ним за родную ему кровь: тот не долго думал, и этого отправил на тот же свет. Случай этот тотчас сделался гласным в деревне: феллахи подняли шум, начали кричать, собрались все вместе, вооружились бревнами, рогатинами и чем кто попало; к ним пристали случившиеся на этот раз у берега реки лодочники нескольких дагабий с хлебом, — так-что собралось народа всего до 500 человек. Толпа эта начала напирать на Албанцев, собравшихся в одну кучу и которых было от 40 до 50 человек. Албанцы отступили к кофейне, главному месту сборищ в каждой деревне, подобно нашим кабакам, — заперлись в ней и стали защищать двери и окна с ятаганами на-голо и пистолетами. Во-внутрь ворваться нельзя было, длить осаду — не в духе восточного жителя, и потому феллахи прибегли к другому решительному средству: обложили кофейню соломою и всяким хворостом и все это подожгли. Видя опасность своего положения, Албанцы не могли долее оставаться в кофейне, в которую огонь уже начал проникать; но вместо того, чтоб по правилам военного искусства выйдти цельным отрядом — всем вместе, они, как принадлежащие к не-регулярному войску, бросились в-рассыпную чрез двери и окна, кто куда попал. Здесь-то феллахи сделали им травлю как зайцам, и пойманных колотили без всякой пощады. Шейх-эль-белед, — то же, что у нас волостной голова или староста деревни, — был впереди всех. При этом убито было феллахов восемь человек, Албанцев — человека два или три, да сверх того, несколько их заколочено до полу-смерти. Убитых Албанцев феллахи тотчас припрятали подальше, а пойманных и после побоев оставшихся в живых — раздели до-нага и повели к Ибрагиму-Паше, случившемуся оттуда в нескольких часах езды. Вместе с тем, понесли они также и своих восемь убитых человек, как улику в преступлении своих противников. Когда же Албанцы говорили паше, что и с их стороны есть многие убитые, то феллахи отзывались, что это неправда, а уличить их было нечем, ибо албанских тел на-лицо не было. Хотя же в албанской партии и не досчитывались некоторых, но феллахи отзывались, что недостававшие из опасения ответственности, как более прочих виновные, без сомнения разбежались и где-либо скрываются. Не входя в разбирательство ни начальных причин этого дела, ни обстоятельств, его сопровождавших, — Ибрагим-Паша приказал пойманных и приведенных к нему Албанцев заковать в кандалы и посаднть под арест. Потом, чрез несколько дней, выпустил их на волю; а этим и весь суд кончился.

Заговорив об Ибрагиме-Паше, приведу здесь еще один замечательный уголовный приговор его, рассказанный мне также моим Салехом. Для удержания Нила, во время его разлива, вдоль берегов подняты земляные плотины; иначе, вода затопила бы все пашни без разбора и самые деревни. Для напуска же воды туда, где нужно и сколько нужно, строжайше соблюдается особая, хорошо рассчитанная система, основанная на тысячелетних опытах. В 1841 году, близь канала Махмудье, вода, прорвав эту плотину, затопила 63 деревни, причем было несколько несчастных случаев и погибло много овец и рогатого скота. Для надзора за сказанными плотинами во время самого большего возвышения воды в период разлива, расставляется вдоль всех низменных и сколько-нибудь внушающих опасение берегов, на 100 и 150 саженях, особый надзор из поселян, которые, вооружившись [80] лопатами, беспрестанно ходят взад и вперед по вверенным им протяжениям и, где нужно, немедленно подсыпают землю. Все венское начальство заботится об этих плотинах, а назиры (то же, что у нас исправники) и шеихи-эль-беледы делают вдоль реки беспрестанные денные и ночные разъезды. В разлив Нила, на другой год после того, как вода затопила 63 деревни (т. е. в 1842 г.) и недалеко от того же самого места, близь города Фуа, вода разорвала береговую плотину и затопила три деревни. Несчастия при этом никакого не последовало, ибо тотчас хватились. На этот случай неожиданно наскочил Ибрагим-Паша. Узнав об этом, он тотчас явился на месте и, по распросе всего дела, вину в нем приписал беспечности местного назира. — Назир этот был ему до-того лично известен с хорошей стороны, находился в его службе по части конюшенной рахтованом-агасы (т. е. заведующим верховой сбруей) и вышел в отставку с чином майора. Паша приказал позвать его к себе на лицо, бранил за нерадивость, грозил и говорил, как смел он быть до такой степени беспечным, когда пример прошлого года еще жив в памяти. Назир, в простоте души и как истинный мусульманин, убежденный, что все совершающееся на белом свете, не может идти иначе, ибо так написано в книге судеб, — отозвался, что плотина разорвалась, конечно, по тому уважению, что верно уже такой ее насымп был. Насымп значит судьба. — «А! так верно и твой насып — загатить плотину своим телом» отвечал он, и приказал взять назира и живого приколотить к земле колом в живот в самом разрыве плотины и засыпать землею. Приказание это было тотчас буквально выполнено.

В заключение статьи, которую приличнее было бы написать, вместо чернил, кровью, — брошу несколько слов о наказании курбашами. Выше было замечено, что оно считается, при всей своей жестокости, не более, как исправительным. При собирании податей, к первому числу каждого месяца, курбашам в-особенности много работы. Но за то простой народ в Египте, эти несчастные феллахи, которых вернее назвать должно бы было не народом, а скопищем нищих, до-того привыкли к этому роду наказания, что, в глазах их, оно не имеет ни стыда, ни страха, и даже нередко они хвастают друг перед другом в перенесении большего количества курбашей. Это как-бы заслуга, как-бы доблесть! Вот образчик этого рода, переданный мне одним из полковых медиков, очевидцем всего нижеписанного. Известно, что почти все полки расположены по провинциальным городам, где нищета народа представляется во всем своем отвратительном виде. Без курбаша, редкий феллах что-либо даст в уплату податей, счет которым он давно уже потерял из головы, как по причине бесчисленных злоупотреблений и воровства всякого рода чиновников по этой части, так и в силу принятой в Египте системы взимания податей, по которой один поселянин отвечает за другого, деревня за деревню, и т. д. «Какой ты неженка! настоящая баба!» сказал один феллах, только-что поднявшийся из-под курбашей при сборе податей, другому, перед ним то же самое вытерпевшему: «тебе отсчитали только сто курбашей, и ты дал 50 пиастров (12 рублей асс.): мне влепили триста, и то насилу взяли 20 (4 р. 40 коп. асс.)!!» Клот-Бэй, в своем сочинении о Египте, приводит примеры подобного рода...

А. У–ц.

Комментарии

1. Писано в 1843 г.

Текст воспроизведен по изданию: Образчики уголовного суда и наказаний в Египте. (Из путевых записок русского на Востоке, в 1842–1845 гг.) // Отечественные записки, № 10. 1844