СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МЕГМЕТ-АЛИ

(Статья Ампера).

Необыкновенный человек, наследовавший Египет после французов и продолжающий, по своему, дело цивилизации, начатое ими, возбуждает в высшей степени любопытство путешественников. Как уехать из Каира, не увидевши Мегмет-Али? Я привез ему письмо от решид-паши.

Мегмет-Али живет в цитадели, которая возвышается над Каиром: здесь-то был во время онó этот Зáмок Горы, о котором говорят арабские летописцы, и в стенах которого совершилось столько кровавых трагедий; здесь-то, в наши дни, были истреблены Мамелюки. Мегмет-Али строит теперь внутри цитадели мечеть из алебастра. Материял драгоценный, но уже и теперь можно видеть, что этому зданию не будет доставать характера и оригинальной красоты, свойственных архитектуре восточной. На Востоке не умеют более строить зданий в характере мусульманском. Египет [20] Фараонов не совсем еще исчез в цитадели, построенной Саладином и занимаемой Мегметом-Али; несколько остатков еще свидетельствуют о нем. Шамполлион, на одном из камней, послуживших к построению стен, разобрал имя Псаметиха II. Мне кажется, что и я встретил тоже имя в одной из улиц Каира, и за стенами города, на одном из монументов, несправедливо называемых гробницами калифов; но для меня самый любопытный в настоящее время гиероглиф — Мегмет-Али. Надобно разобрать его. Какое же выбрать суждение между его восторженными поклонниками и его восторженными порицателями? По часовому разговору через толмача нельзя судить о таком человеке, и то, что я буду далее рассказывать, есть скорее результат слышанного мною о паше. Но в наружности знаменитого человека, в его физиономии, приемах, взгляде, звуке голоса всегда есть что-то такое, что может дополнить его духовный портрет. Его лучше поймешь, когда увидишь.

Мегмет-Али очень бодрый старик; он стоял, когда мы вошли; повидимому, он очень крепко держится на ногах. Ловко взобравшись на довольно высокий диван, он уселся на нем, по восточному обычаю; мы сели подле него. Лицо его не отличалось ни чем особенным; но в нем виден был ум и не было заметно ни малейшего выражения жестокости. В разговоре нашем был только один случай довольно характеристический. Паша пригласил меня осмотреть его политехническое училище. Я отвечал, что отец мой блестящим бы образом оправдал высокую честь, которой я считаю себя недостойным, и попросил его высочество избавить меня от дела, к которому я не приготовлен предварительным учением. Его высочество этим не убедился. — Что знал отец, то сын обязан знать, — отвечал он. По несчастию, я очень хорошо знал, чего мне держаться. Я должен был оказать почтительное упорство против благосклонного упорства паши, чтобы избежать смешной роли экзаменатора воспитанников и профессоров училища, управляемого г-м Ламбером, в таких предметах, которых я вовсе не понимаю; но, как я ни противился Мегмету-Али, однакож, не имел удовольствия убедить его. Привожу этот факт, потому что он характеризирует вообще правителей Востока. Все они, считая в том числе и преобразователя Египта, убеждены, что всякой человек, а в особенности всякой европеец, способен ко всему.

Политическая роль Мегмета-Али, как независимого правителя Египта, приготовлялась веками. Во все времена Египет стремился жить собственною жизнию. На другой день после победы, когда старый Каир едва существовал, претензии Амру, его основателя, тревожили уже калифа Османа. Спустя два столетия, Ахмед, сын Тулуна, утверждал независимую династию. С того времени султаны египетские — такое название приняли визири этой провинции — признавали власть калифов только номинально. Наконец, они привлекли [21] их в Каир, как французы привлекли пап в Авиньйон. Так шли дела до завоевания Египта оттоманами. Последние предводители мамелюкские героически защищали против Селима независимость Египта. Еще и теперь показывают на одних Каирских воротах крючок, на котором был повешен Томак-бей, один из тех храбрых Мамелюков, которые, происходя от чужего племени, силою обстоятельств сделались представителями египетской национальности. После завоевания Египта Оттоманами, Мегмет-Али не первый восставал против своего властелина. Многие предводители мамелюков в разное время покушались на это. Самый знаменитый и наиболее близкий к нашему времени был великодушный и несчастный Али-бей. Он также воевал с султаном и на короткое время овладел Сирией.

Эту роль независимого властителя Египта, которую играли столько воинственных предводителей, в наше время суждено было розыграть безвестному обитателю одного маленького городка Македонии. Этот городок называется Каваль, родина Мегмета-Али, и.... тюльпанов, которые отсюда разошлись по всей Европе. Мегмет-Али гордится тем, что происходит из одной стороны с Александром Македонским. Авантюристу, пришедшему в страну с сотней человек, надобно было иметь чрезвычайную ловкость, чтобы сделаться начальником мамелюков и укрепиться наперекор Порте. Он умел снискать себе между солдатами народность, оказывая в то же время покровительство улемам и жителям. В недрах анархии всякое начало порядка есть зародыш могущества. Вскоре Порта вздумала отнять у Мегмета-Али Египет, заключив его в пределах одного пашалыка в Аравии. Мегмета-Али удержали жители Каира, и он за деньги купил себе право оставаться в этом городе, т. е. царствовать в нем. С этой минуты карьер его известен. Он истребляет мамелюков, освобождает священные города и всю Аравию от вагабитов, нападает на султана, разбивает войска его и грозит его столице.

Истребление мамелюков отнюдь не доказывает, что бы Мегмет-Али был кровожадный изверг. Паша мог думать, что истребление мамелюков есть благодеяние для Египта, необходимость для него самого. Так Махмуд истребил янычар. Притом, Мегмет-Али мог в оправдание свое привести необходимость личной защиты. Мамелюки поклялись погубить его и только ждали, чтобы он начал войну с вагабитами. Отправляясь в эту опасную экспедицию, он не хотел оставить Каир врагам своим; он употребил против них страшную воинскую хитрость и перебил их на дворе своей крепости, подобно диким, которые целое племя вражеское сожигают в своем лагере. Говорят, что когда наступила минута действовать, паша был очень смущен, сильно встревожен и даже колебался подать знак. Это очень может быть: Мегмет-Али суров, неумолим, но он не жесток от природы; уверяют даже, что в домашнем быту он очень добр, и что когда у него [22] занеможет одна из жен его, то он бывает встревожен, растроен, как самый нежный, самый внимательный муж.

Экспедиция против вагабитов, со славою оконченная Мегметом-Али его двумя сыновьями, Тулуном и Ибрагимом, освятила права его на владычество, как заступника и мстителя мусульманской веры. Известно, что вагабиты составляли секту, которая имела двоякую цель — преобразовать исламизм и освободить Аравию. Эти бедуинские пуритане, изгонявшие пилигримство, запрещавшие употребление табаку, разрушавшие погребальные куполы, воздвигаемые в честь мусульманских святых, овладели наконец Меккой. Несколько лет пилигримы не могли ходить в священный город; наконец, Мегмет-Али снова открыл туда дорогу для всех правоверных. Это была великая услуга, оказанная исламизму, и потому очень понятно, что Мегмет-Али захотел быть щедро вознагражденным. Он спешил на Сирию, страну, которой судьба всегда была и будет связана с судьбою Египта. Известны удивительные успехи 1833 года и потом еще новый оборот дел в 1839 году.

После незибской битвы, последней победы, которою Мегмет-Али обязан мужеству Ибрагима и военной опытности Солимана-паши, счастие как-будто вдруг оставило его. Он остановился, встревоженный грозною и невидимою силою, — нравственным могуществом Европы. Тогда несчастие пошло за несчастием, неудача за неудачей. Бейрут, геройски защищаемый французскою отвагою Солимана, был бомбардирован, и англичане взяли крепость Сен-Жан д’Акр, прозванную арабами трудною. Египетская армия исчезла как-будто каким-нибудь волшебством. Ловкие и хитрые маневры одного немца, находившегося в турецкой службе, генерала Иокмуса, которого я имел случай знать в Константинополе, отдалив остаток армии от главных пунктов подвоза припасов, ускорили ее разрушение; но что внезапно поразило бессилием до того победоносных солдат Мегмета-Али, — это воля Европы. Тогда увидали, что самое необыкновенное на Востоке счастье не может устоять против действий западной цивилизации.

Таково было военное поприще Мегмета-Али. Теперь несколько слов о правлении, какое он дал Египту, и что он для него сделал.

Смешно было бы видеть освободителя и филантропа в том человеке, который так сурово управляет Египтом; с другой стороны, было бы несправедливо судить турка по идеям европейским. Этот человек, проложивший себе дорогу к власти сквозь тысячу опасностей, сквозь тысячу бурь, — все-таки человек Востока, не более, в отношении к европейским понятиям. Так, например, в начале своего владычества Мегмет-Али принял одну меру просто неслыханную. В одно прекрасное утро он конфисковал Египет, объявил себя единственным владетелем земли, распределил земледельческие работы и предоставил себе одному право покупать ее [23] произведения, и по ценам, какие он найдет приличными. Разумеется, за этим немедленно последовала торговая монополия. Кто владеет один, тот один и будет продавать, и если удостоивает купить то, что ему принадлежит, то, разумеется, волен назначить цену, какую хочет. Это барышничество землею — мера не очень похвальная, но, не оправдывая ее, можно, однакож, понять ее, взяв во внимание, что такое была собственность в Египте, и вообще, что она такое на всем Востоке.

Предмет довольно темный, и я не стану подробно рассматривать разные мнения, какие возбудил он. Одно то верно, что по общепринятому учению в мусульманских странах завоеванная земля принадлежит не частным лицам, а Аллаху, то есть государству. Мультеззины, занимавшие земли прежде, нежели Мегмет-Али завладел ими, не были владельцами, помещиками, в собственном смысле этого слова, но владели наследственно; паша мог, нисколько не оскорбляя мусульманских понятий, отнять у них во имя государства обладание землею, платя им в виде вознаграждения какой-нибудь процент.

Не надобно забывать притом, что владычество Мегмета-Али в Египте есть владычество чужеземное. Мегмет-Али очень плохо знает арабский язык и не любит говорить на нем; это турка, который говорит по-турецки и управляет посредством турок. Религиозная антипатия турок и арабов мало дает надежды на взаимное их сближение. Все должностные места заняты турками; точно так было в Египте и в то время, когда он находился под властию греков. Вице-король пытался некоторое время выбирать чиновников из тамошних уроженцев; но эти попытки не удались. Рассказывают, что феллахи, облеченные властию, были безжалостнее к своим соотечественникам, нежели сами турки.

Мегмет-Али совершенно выразился в этих словах, которые Бурхардт слышал от самого его: «Великий правитель знает только свой меч и свой кошелек; он обнажает первый, чтобы наполнить второй». Наоборот, это замечание было бы еще справедливее: он наполнял кошелек свой для того, чтобы дать блеск своему мечу. Только значительным выигрышем на хлебе мог он привести к концу экспедицию против вагабитов.

В финансовом отношении в Египте наблюдается правило взаимного обязательства, правило, по которому та деревня или провинция, которая аккуратно платит подати, в награду за эту аккуратность, платит и за ту деревню и за ту провинцию, которые оказались неисправными. Один факт, которому я с трудом верю, но которого, впрочем, в другой стране не выдумали бы, представляет еще более странное явление. В армии открылась болезнь, оттого, что солдат кормили мясом лошадей, которые пали от заразительной болезни. Немедленно составили коммиссию из европейских медиков, находящихся в службе у паши. Коммиссия строго наследовала дело, донесла о причине смертности и постановила, чтоб солдатам [24] выдавать пищу более здоровую. Правительство поблагодарило коммиссию в осыпало ее похвалами; но из жалованья докторов сделали вычет, чтобы вознаградить лишние издержки, которые непременно повлечет за собою перемена в пище солдат. Анекдот этот, за достоверность которого, впрочем, я не ручаюсь, не показался бы читателю невероятным, если бы он, подобно мне, слышал из уст ученого шейха Рифаа, директора школы в Каире, его собственные слова: «Нам доставляют книги для ученья или для перевода; по истечении некоторого времени, они от частого употребления становятся негодными. Правительство, требует, чтобы школа вознаграждала за ущерб, какой книги его понесли от употребления». Мне кажется, это этот второй факт, за достоверность которого я ручаюсь, почти равносилен первому.

Мегмет-Али разрешил задачу, которая казалась неразрешимою. Он уничтожил владение землею и сохранил поземельную подать; на земли, которые он дает феллахам, с условием, что он сам будет управлять обработкою их и покупать их произведения по произвольно-установленной им таксе, — на эти земли наложена подать. Эта поземельная подать, называемая мири, составляет более, нежели пятую часть египетского бюджета, который с 1840 года, по свидетельству г-на Боуринга (Bowring), был свыше ста миллионов. Сто миллионов! Это почти столько же, сколько Египет приносил римлянам, а тогда народонаселение его было вчетверо более.

Но за это нельзя упрекать Мегмета-Али: сильная сосредоточенная власть есть необходимое условие жизни для страны, которая не может существовать иначе, как поддержкою каналов и сообщением их с Нилом. Нечего удивляться огромным пожертвованиям, на какие он осудил Египет, — пожертвованиям людей и денег. Мегмет-Али не мудрец: это честолюбец, который достиг власти хитростию и талантом. Он хотел быть великим, хотел играть в мире роль. Ему нужен был флот, нужна была армия: для этого флота, для этой армии необходимо было много денег. Надобно было вести войну с султаном; эта война требовала много солдат. Он не был разборчив в средствах для приобретения солдат и денег. И можно ли было надеяться, чтобы он был разборчив?... Раз заняв политическую и военную роль, избранную им, Мегмет-Али непременно должен был прибегнуть к чрезвычайным поборам и чрезмерным налогам.

Я не питаю энтузиазма к Мегмету-Али. При виде жалкого положения Египта, при виде страданий и лишений, переносимых феллахами, невозможно удержаться от взрывов сильного негодования против его управления. Но путешественник, уважающий себя, должен быть беспристрастен, как история. Мегмет-Али не мог понять истинной славы — трудиться для счастия людей. Не будем винить его чрез меру, но, не скрывая недостатков его администрации, отдадим ему справедливость за добро, какое он сделал. [25] Moжно допустить действительность улучшений, которыми Египет ему обязан, нисколько не думая, чтобы они имели бескорыстный источник. Например, гошпитали основал он сначала единственно с тою целию, чтобы меньше терять солдат. Не менее того, последствия этого учреждения были очень счастливые, потому что, благодаря ревности европейских медиков, в главе которых стоят г-да Клот-бей и Перрон, за военными госпиталями явились госпитали гражданские, явились медицинские школы и институт повивальных бабок. Их попечениями исполнилась мысль предводителя египетской экспедиции, который, говоря об основании гражданского госпиталя в Каире, сказал: «надобно, чтобы госпиталь этот был школою медицины». Ныне так это и есть.

Плантации Мегмета-Али и сына его Ибрагима не что иное как спекуляции, но спекуляции эти принесли много пользы краю. Все, что Мегмет-Али сделал для земледелия, действительно полезно. Но он обращал более внимание на промышленность, чем на земледелие. В самом плодородном крае в мире, вместо того, чтобы легко добывать богатство из земли, он захотел насильно создать промышленность, для которой край этот вовсе не был приготовлен.

Истинная услуга, какую Мегмет-Али оказал цивилизации, заключается в том, что он изгнал различие сект и племен в своих владениях. Предписаниями, которые восходят еще до калифа Омара, христианам повелевалось носить известные внешние знаки, которые показывали их сословие. Мегмет-Али уничтожил эти оскорбительные для християн предписания. Впрочем, еще с XIII века христиане имели от многих калифов позволение одеваться, как хотят; в Египте царствовала полная религиозная свобода. «В Каире каждый исповедует своего Бога и держится закона, какого хочет», говорит один писатель XIII века. В средние века веротерпимость в странах мусульманских допускалась более, нежели в странах христианских, потому что там, в некоторых отношениях, цивилизация была выше. Ныне совершенно напротив. Надобно было, чтобы веротерпимость из Европы снова перенесена была на Восток. Французы первые положили семена веротерпимости в Каире; Мегмет-Али поддержал их дело. «Благодаря веротерпимости и либерализму Паши, говорит г. Пави (Th. Pavie), христианские монастыри в Каире находятся в довольно цветущем положении, и часто раздается в них призывный колокол к молитве в то самое время, когда муэдзины кричат с своих мечетей: Алла-Акбар! Кажется, веротерпимость Мегмета-Али происходит не столько от серьёзного уважения свободы мыслей, столько от того равнодушия, которое в 1825 году заставило его приказать молиться представителей всех религий, на том основании, говорил он, что «величайшее несчастие было бы, еслиб из числа стольких вер ни одной не было хорошей». Как бы то ни было, христиане спокойно могут ходить по улицам Каира, не боясь ни одного из тех [26] оскорблений, которым подвергались они еще в недавнее время. Около 1815 года, Бельтони, будучи в Каире, проходя однажды по улице, не успел посторониться перед знатным туркой и получил за это удар саблею по ноге, выхвативший у него кусок мяса. Ныне тот, кто поступил бы таким образом с европейцем, был бы повешен.

Система училищ, придуманная пашою, составляет такое обширное целое, что вряд ли может быть осуществлена вполне. Указывают, как на прекрасно организованные заведения — на кавалерийское училище полковника Варена и в особенности на политехническую школу, управляемую г. Ламбером. Отказавшись перед его высочеством с упрямством, которое немного изумило его, осмотреть это училище, я ничего не могу сказать о нем; но, не имев повода к подобному отказу в отношении к училищу французской словесности, я должен был посетить его, и посещение это оставило во мне такое воспоминание, которое может утешить всякого путешественника, в течении шести месяцев лишенного удовольствия видеть на сцене комедии Мольера.

Я вошел в залу, в которой было человек двенадцать учеников всех цветов, начиная от светло-жолтого до самого чорного. Меня попросили проэкзаменовать этих господ во французском языке и словесности. Профессор подал мне собрание отрывков красноречия, под заглавием: Leçons de littérature et dе morale, — книгу, нестоющую, по моему мнению, чести быть перепечатываемой так часто, — и реторику, изданную для наших военных училищ, которым, мне кажется, много найдется дела более полезного, чем затверживание тропов и фигур. Я наудачу открыл Leçons de littérature et dе morale и попал на отрывок из Жан-Жака Руссо, отрывок, в котором говорится о ненасытной жадности человека, роющегося в недрах земли, чтобы добыть неверные богатства, между тем, как истинные блага находятся на поверхности ее. Я знал, что рудокопство было любимым предметом паши, который, в надежде открыть золотую руду, предпринимал, будучи уже семидесяти лет, довольно утомительное путешествие вверх по течению Нила. Мне любопытно было знать, с чьим мнением более согласны воспитанники школы: с мнением ли его, или Руссо. Обратившись к одному шестнадцатилетнему юноше, высокому, здоровому, совершенно чорному, уроженцу люктарскому, как мне сказали, — я попросил его прочесть предложенный мною отрывок; он прочел его с порядочно дурным произношением. Потрудитесь сказать мне, — заметил я, — что вы думаете о том, что вы сейчас прочли? При этом вопросе, на чорном лице, пристально устремленном на меня выказалось страшное изумление. Я, стараясь ободрить моего египтянина, снова повторил вопрос: Как вы думаете, действительно ли преступление добывать из недр земли сокровища, в них сокрытые? Тоже молчание. Наконец, чорная фигура [27] шевелится, сжимается и, после больших усилий, из этого рта, которым казался немым, выходит слово: гипотипоз. Ему казалось, что фраза Руссо — гипотипоз! Этот египтянин, более счастливый, нежели какой-нибудь французский профессор, узнал гипотипоз!.. Я должен сказать, что если детям в Египте дают так мало-полезное воспитание, так в этом виноват не наставник, обучавший их французскому языку.... Грамматические упражнения вполне не только удовлетворили, но даже изумили меня.

Школу переводов посетил я вместе с превосходным человеком, управляющим этим заведением, а именно шеиком Рифаа. Молодые люди переводят на арабский язык различные французские сочинения по предмету наук, географии и истории. Не зная арабского языка, я попросил перевести мне их перевод вслух и слово в слово на французский язык и сравнивал этот буквальный перевод с оригиналом, находившимся у меня перед глазами. Мне показалось, что перевод невсегда был согласен с оригиналом, и что настоящий смысл автора иногда совершенно искажен в этом двойном переводе с французского на арабский и с арабского на французский. Сверх того, я узнал, что переводы по окончании их не печатаются. Стало быть, и здесь, как во всех заведениях паши для образования народа, больше хвастовства, чем существенной пользы.

Шеик-Рифаа человек чрезвычайно милый и обходительный. Он перевел на арабский язык многие французские сочинения, между прочим Геометрию Лежандра, и кроме того султан поручил ему составить арабский словарь по плану Словаря Французской Академии. Шеик-Рифаа, бывший в Париже, по возвращении в Египет издал свои путевые впечатления. С тех пор, как жители востока стали ездить в Европу, у них явилось много сочинений в этом роде. Для нас чрезвычайно интересно видеть самих себя на таком расстоянии, смотреться, так сказать, в одно из тех цветных зеркал, которыми украшаются восточные киоски. Часто то, что нам кажется замечательным, не поражает путешественников; они мало понимают это и потому не удивляются. С другой стороны то, что кажется нам самым простым, обыкновенным делом, их поражает и восхищает. К счастию для многих европейских путешественников, народы, о которых говорят они, никогда не будут читать их путешествий; в противном случае оказалось бы, может быть, что точность их описаний такая же, какою отличился один китайский путешественник, который желая дать соотечественникам своим понятия о вышине домов в Лондоне, написал, что жители Лондона могут легко хватать руками звезды!

Не таково путешествие Шеика-Рифаа: общий дух его книги делает честь его правдивости. Сквозь его выражения, запечатленные восточною учтивостию и удивлением, проглядывает везде умное любопытство. Мусульманский путешественник живо выказывает [28] потребность, делающую ему честь, ознакомиться с европейской цивилизацией, которую он ставит на первом месте. Тем, которых путешествие к неверным могло бы скандализировать, он отвечает словами пророка: «идите искать мудрости, хоть бы в Китае». Книга его, по восточному обыкновению, носит иносказательное и загадочное заглавие. Она называется: Очищение золота в кратком описании Парижа. Первое чудо, поразившее Шеика-Рифаа, была кофейная, зеркала которой отражают лица посетителей. Камины удивляют его и пробуждают в нем следующее размышление: «Садятся в кружок перед камином; самый большой почет, какой можно оказать гостю это — посадить его поближе к камину; не удивительно, — замечает насмешливый мусульманин, — что христиане стараются сближаться с огнем. Будем молить Господа, да избавит он нас от пламени адского».

Не смотря на все недостатки учебных заведений в Каире, нельзя отказать Мегмету-Али в славе, что он сделал несколько очень замечательных опытов, чтоб усвоить просвещение управляемой им стране. Не знаю, что делается с метеорологической и магнитной обсерваторией, им основанной; но типография, заведенная в Булаке, и по ныне работает. Недавно окончено печатанием полное издание Тысячи одной ночи. На станках булакских, несколько времени печаталась арабская и турецкая газета, ныне прекратившаяся.

Все эти попытки имеют свои мелкие и часто смешные стороны. Между тем, как нубийцев учат, что такое гипотипоз, молодые люди, посыланные для образования в Париж, по возвращении в отечество вовсе не находят себе мест, или занимают такие места, на которых их европейское образование ровно ни к чему им не служит. Они учились химии или медицине, а их делают моряками; чаще из них ровно ничего не делают. Я слышал об одном воспитаннике парижских училищ, что он, привезя из Европы бездну премудрости, должен был пойти в повара, чтобы не умереть с голоду! Дело Мегмета-Али, конечно, слишком еще неполно, слишком недостаточно, но оно небезплодно. Преобразование Востока не может совершиться в один день, а пока оно совершается, будут делать еще много неловких и смешных попыток; но к чему останавливаться на этих мелочах? Скажу более, реформа Мегмета-Али все-таки имеет чрезвычайную важность. Она представляет зрелище великое в целом и странное в подробностях. Но если в Булаке печатают арабскую и турецкую газету, то не должно забывать, что теперь существуют газеты на всех языках Индии. Султан прививает оспу своим подданным, а король Сандвичевых островов, которого отец был людоед, недавно открыл парламент!

Цивилизация на востоке дело новое, и потому много смешного и странного в нововведениях. Многие нововводители более или менее напоминают собою того знатного турецкого сановника, который, во время дипломатического обеда, рассказывал одному французу, как [29] он любит обедать на европейский манер, как презирает своих соотечественников за то, что они не знают употребления вилок, и, говоря это, сам, между тем, употреблял вилку — для расчесывания бороды! Что за дело? Путь странен, но цель велика, а Мегмет-Али стремится к этой цели.

Какая будущность ожидает его потомство, его династию? Я думаю что будущность эта не продлится далее сына его Ибрагима. Чужеземные племена трудно принимаются на земле египетской: они или погибают, или перерождаются. Дети европейцев и азиатов умирают в раннем возрасте. Земля египетская — особая земля, которая отмщает завоевателям, уничтожая их потомство или перерождая его. Немного было родов, которые шли бы так постепенно мельчая, как род Птоломеев. Почти всегда вступая в брак с своими сестрами или племянницами, государи эти, по большей части, чудовища разврата и жестокости, через несколько поколений дошли от мужественного Птоломея Лага до ничтожного и безобразного Птоломея Фискона, или раздутого. Не угрожает ли фамилии Мегмета-Али такая же будущность? Аббас-паша, которого со временем ожидает трон, говорят, и в физическом и в нравственном отношении — совершенный Птоломей Фискон...