-

РАФАЛОВИЧ А. А.

ЗАПИСКИ РУССКОГО ВРАЧА,

ОТПРАВЛЕННОГО НА ВОСТОК

(Доктора А. А. Рафаловича).

АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ КОНТАГИОНИСТЫ; ПРИБЫТИЕ В КАИР. ¹

Выше я уже коснулся мысли, что изучение личности и способностей Египетских врачей, как служащее авторитетом в трудных и темных, запутанных вопросах о чуме— в глазах моих чрезвычайно важно и любопытно. В Александрии меня особенно интересовало знакомство с Доктором Грасси, которого можно считать главою, не только Египетских, но и Европейских защитников абсолютной прилипчивости; важность предмета извинит подробности, в которые я должен буду входить:

1. Доктор Грасси. Он конечно изо всех Египетских врачей, имеет наибольшие практические познания и опытность в чуме. Кончив довольно короткий (если не ошибаюсь трех-летний) медицинский курс в одном из Италиянских [153] университетов, он в очень молодых летах поступил военным лекарем в Италиянскую армию Наполеона; после падения сего-последнего, еще некоторое время продолжал служить при полку в Тоскане, а в 1824 году вызван был в Египет, искавший тогда Европейских врачей. Тут, он был с войсками Ибрагим-Паши в Морее, где в первый раз познакомился с чумою; потом получил в Александрии пост Главного Хирурга Морской Госпитали, а ныне лет 15 служит Старшим Врачом Александрийского Карантина. Грасси видел весьма многие чумные эпидемии в Египте, Сирии и Палестине, и во время свирепствования заразы всякой раз посылаем был в провинции, часто с неограниченными полномочиями от Паши войскам, для исполнения нужных распоряжений. Всякой раз, меры, принятые им в Яффе, Иерусалиме, С. Жан-д’Акре, Дамьяте, Розетте, в самой Александрии и внутри Дельты, увенчавались успехом. Я видел у Грасси подлинные и самые лестные благодарственные отзывы и адрессы Европейских консулов, составлявших в прежние годы Карантинную Коммнссию в Египте, Патриархов, Архиереев, духовенства всех исповеданий, равно и светских властей в Сирии и Палестине, единогласно признающих пользу действий Грасси для прекращения заразы. Хотя абсолютный контагионист, и принимая поэтому некоторые личные предосторожности, он никогда не отказывался от посещения и пользования чумных больных, потерял шестнадцати-летнюю дочь от этой болезни, и сам с женою поражен был ею в 1830-тых годах.

Из всех врачей той или другой партии, которых я видел до-сих-пор в Египте, Грасси имеет самые крайние, но и самые глубокие и чистосердечные убеждения. Верование в прилипчивость неограниченную и в столь же абсолютную пользу карантинов и изолирования, у него беспредельно: это его религия! Теория Грасси многократно развита была им в периодических изданиях и отдельных брошюрах, и потому было-бы бесполезно распространяться здесь на-счет ее. Приведу только то, что мне [154] показалось наиболее достойным внимания, в частых моих с ним беседах и прениях. Грасси совершенно отрицает сообщимость чумы чрез воздух, даже выдыхаемый легкими или кожею больного. Одно непосредственное к сему-последнему, или пожиткам его, прикосновение, передает заразу. Можно оставаться на небольшом расстоянии, 2 или 3 дюймов, от больного, безо всякого опасения. Грасси не признает, поэтому, никакого влияния местности на распространение чумы: как-бы местность ни была тесна, нездорова, неопрятна, жители избегнут чумы, избегая прикосновения. Грасси всегда смело щупал пульс чумным, помочив пальцы свои деревянным маслом, или обвернув их, по неимению его, мокрым табачным листом, снятым с сигары. Единственные «патогномические признаки» чумы — бубоны и карбункулы; первые не всегда явственны снаружи, но разрезав на трупе кожу в пахах, под мышкою, или на шее, постоянно найдут железа распухшими. Весьма редко встречают у больного два бубона; впрочем, жена Грасси представила во время своей болезни, это необыкновенное явление: один бубон пришел в гноение, другой разрешился. Петихеи не составляют патогиомического признака чумы; присутствие их только доказывает тяжкость болезни; сверх-того, они больше, чрез частое соединение многих в одну, и темнее нежели в петехиальных горячках, и т. п.; примечания также достойно, что у чумных укушения комаров, клопов и т. п., принимают цвет петехий. Язык в иных эпидемиях представлялся Грасси белым, как-бы покрытым известью или перламутом, с краснотою по краям; в других, он был весь красен и сух, как в тяжких гастрических страданиях; в некоторых эпидемиях, на языке замечаемы были глубокие борозды, расположенные в виде креста или орденской звезды. Глаза почти всегда налиты кровью, но вместе-с-тем мутны и без выражения; под конец болезни, чумные поражаются как-бы амблиониею, не различают предметов их окружающих, и если говорить с ними, то ищут — откуда направление голоса. Шаткая, как в пьянстве, походка, зависит от [155] поражения мозга; чумному кажется, что все вокруг него вертится, когда он стоит; в лежачем положении больного это явление исчезает, равно-как и рвота чисто консенсуальная, прекращающаяся или и вовсе не обнаруживающаяся, если больной с самого начала остается в постели. Понос особенно являющийся на 4 или 5 день, предвещает пагубный исход; но были эпидемии, в которых Грасси видел противоположный феномен. Чума, вопреки уверению Клот-бея и других, поражает преимущественно людей здоровых, в цвете лет, и сложения крепкого, плеторического, и щадит слабых, истощенных, дряхлых. Чумные обыкновенно чувствуют себя гораздо легче на третий или четвертый день; а там, на следующий — их не стало.

Грасси не одобряет методы Бюлара производить искустственные бубоны и карбункулы: разве можно так руководить природу? Приставление пиявок к бубонам он находит вредным: какая цель их? Неужели препятствовать гноению и образованию нарыва? Арабы даже теплых припарок до-тех-пор не прикладывают к опухоли, пока не почувствуют некоторой флуктуации, из опасения произвести припаркою разрешение бубона вместо гноения. Кровопускания общие в некоторых эпидемиях оказались полезными, в других — вредными: поэтому, надобно, всякий раз, при появлении заразы, испытать действие их с осторожностью. Появление месячных кровей у женщин — признак благоприятный, если они открываются в нормальную эпоху и правильно совершают ход свой; в противном случае, они составляют геморагию весьма дурного предвещания.

Все больные, выздоровевшие от чумы, имели испарину дотого обильную, что она проходила насквозь, чрез тюфяки и постелю. Поэтому, пользование Грасси состоит преимущественно в употреблении потогонных лекарств; и хотя искусственно произведенной испарине нельзя приписать значение естественной, не-менее-того этот способ оказывается, по его мнению, самым полезным.

Я не нашел в сочинениях новейших лимографов, читанных мною до-сих-пор, чтобы кто-нибудь из [156] врачей предлагал тот диафоретический способ, который из всех известных в науке, производит пот самый обильный и реакцию в коже самую сильную: гидропатическое пользование, в роде Присницева. Не испытав его на деле, было-бы странно доказывать или развивать здесь какую можно от него ожидать пользу для лечения чумных. Но — с-одной-стороны, Египетские медики признали чуму «решительно противостоящею всем испытанным поныне способам пользования»; с-другой — Самойлович видел хорошее действие, во время чумы в Москве, от трения всей кожи льдом (antipestilentiale Catherinae II, но выражению соотечественника нашего). Основываясь на этом, можно полагать, что действие гидропатического пользования — льду ктому-же в Египте нет — будет еще полезнее в чуме.

Грасси разделяет мнение, общее в Леванте, что человек, выздоровевший от чумы, вторично ею не поражается; но допускает существование исключений, впрочем весьма редких. Он сам имел фельдшера-Араба, 8 или 10 раз пораженного чумою, правда — легко. Я уже говорил, что Смирниоты, не постигая неустрашимости Бюлара, запершегося с чумными в Греческой Больнице, поныне убеждены, что он перенес чуму в Египте, но скрывал от них это обстоятельство. Так точно в Александрии многие веруют, что у Доктора Обера (ныне Aubert-Roche) в 1835 году была чума, только не сильная. — Продолжение инкубации Грасси не признает более осьмидневного, основываясь на многолетних опытах своих; и я напрасно приводил ему наблюдения во время чумы в Одессе в 1837 году, констатирующие десятидневную инкубацию. Он равномерно не признает Египет местом зарождения чумы, а считает ее постоянно завозимою из Турции или Сирии. Верный своей теории, он отвергает существование так-называемой «эпидемической конституции» воздуха и боли в пахах или под мышкою и на шрамах бубонов и карбункулов, у людей прежде страдавших чумою, во время или до наступления повой заразы. Между-тем этот-последний факт мне многократно подтвержден был, как в Сирии, так и в Египте, [157] людьми, имевшими прежде чуму; назову из них доктора Ланцани в Каире. Существование микроскопических животных, допускаемое Грасси для объяснения явлений чумы, и за которые Клот-бей жестоко на него нападает, первый вовсе не представляет как действительный факт, а называет свое мнение «ипотезой», легче всякой другой применяющейся ко всем феноменам этой темной болезни, в смысле прилипчивости. Пеццони, в Константинополе, также придерживается этого учения обветшалой «pathologiae animalis».

Во время пребывания моего в Александрии, Грасси кончил обширную полемическую статью, в ответ на замечания Клот-бея против известной брошюры Грасси: «Riposta а sette quesiti», и проч. ² Грасси прочел мне рукопись, составленную на Италианском языке: она показалась мне весьма любопытною, и я настоятельно советовал ему не медлить долго напечатанием ее, для пользы науки и спорных вопросов о чуме. Между приложенными к статье документами, некоторые чрезвычайно интересны, как напр. письма Доктора Росси горячего антиконтагиониста, из коих очевидно явствует, что этот врач совсем не так тверд в своих убеждениях, как-бы можно было подумать, читая его брошюры. Удостоверение Отца Перпетуо Гуаско Апостолического Викария в Египте, что в 1830 году, в Монастыре Св. Земли в С. Жан-д’Акре, из осьми монахов действительно шесть умерли от чумы, после раскрытия ящика с бельем, оставшегося два года в кладовой запертым — Клот-бей называет вымышленным; но Преосвященный Гуаско мне лично подтвердил истину этого факта, и обещал дать письменный очерк хода чумы в означенном монастыре. Я оставил у себя копии некоторых других из показанных мне Грасси документов.

2. Доктор Белла. Он 27 лет постоянно проживает в Египте, долгое время служил врачем при карантине, а ныне старшим врачем обеих Христианских Больниц в Александрии. Белла имел несчастие потерять [158] от чумы трех жен, одну-после-другой, дочь девицу, и сам был ею болен. Несмотря на это, он контагионист гораздо умереннее Грасси; верует в прилипчивость, в пользу карантинов и изолирования, в способность пожитков, вещей и даже товаров передавать заразу и даже переносить ее на значительные расстояния; но полагает, с-другой-стороны, что вовремя сильнейшего развития эпидемии все болезни имеют расположение принять характер господствующей заразы, и следовательно превратиться в чуму, под одним влиянием атмосферной конституции. Поэтому, должно тщательно избегать всякой неправильности в роде жизни, всякого рода неумеренности, всего, что может расстроить здоровье и в-особенности угнетающих душевных впечатлений (animi pathemala), «a не то человек, находящийся в строгом карантине, может поразиться чумою, без всякого подозрительного сообщения или прикосновения». Теже, которые веселы, бодры духом и телом, и наблюдают правильный образ жизни, могут смело выходить из домов и гулять по городу, разумеется, избегая всякого прикосновения к больным. В подтверждение своих мнений, Белла приводит пример дочери своей, умершей от чумы в Александрии, по совершенном почти прекращении заразы, и хотя семейство наблюдало строгий карантин. Тоже самое случилось с третьей женою его, в 1836 году: она похищена была чумою, не сообщавшись ни с кем и ни с чем подозрительным, и жив совершенно изолированная в доме своем.

3. Доктор Этьень. Служил прежде во Французском флоте, и в 1835 году был врачем Обсервационного Госпиталя в Александрии, следовательно видел чумных не в одной частной практике. Мы долго беседовали о Докторах Обере и Риго. Этьень уверен, что наблюдения, напечатанные первым из этих медиков, относительно успеха прижигания в чуме спинного хребта, неточны, и что он потерял большую-часть больных, которых в сочинении своем называет выздоровевшими. Этьень в своей практике всегда следовал показаниям общим, не делая [159] различия между чумою и другими острыми недугами. Он открывал кровь плеторическим, давал средства подкрепляющие слабым, или при астеническом характере чумы; но всегда тщательно и до последней минуты скрывал перед больным род его поражения. Коль скоро больные знали, что они страдают чумою, надежды на выздоровление было мало; но, разумеется, что это относится только к Европейцам, а не к Арабам, которые чумы не страшатся. «Если изолирование не защищает от чумы» — спрашивает Этьень — «то почему нет почти примера в Египте, чтобы в семействах богатых негоциантов-франков или Генеральных-Консулов, кто-нибудь умер от чумы, тогда-как врачи и аптекари Европейцы, которых звание их подвергает случаям прикосновения, столь часто сами погибают или видят чуму, вторгшуюся в семейства их? Если объяснять этот неоспоримый факт действием фокусов заразы (foyers d'infection), то, конечно, нет возможности продолжать рассуждения и прения об этом предмете: c'est un terme elastique et vague, qui ferme la bouche a tout le monde et rend toute discussion serieuse impossible».

4. Доктор Шрейбер, врач нашего Генерального Консульства, проживает десятый год в Египте и видел чуму в Александрии, но не имеет на-счет ее положительного мнения и определенных понятий. Он контагионист умеренный; принимает, что пожитки могут сообщить заразу, даже по истечении известного времени; но что прикосновение к больному передает чуму только человеку, имеющему предрасположение заразиться, и что, следовательно, далеко не все, трогавшие чумного, заболевают. С этим кажется все согласятся: иначе в Египте и Турции давно не осталось-бы ни одного жителя!

5. Доктор Лория, врач Морской Кадетской Больницы. Находясь десятый год в Египте, он мог наблюдать чуму, и принадлежит к числу умеренных контагионистов, не разделяющих ни ультра-мнений Грасси и Италианской школы, ни учения Клот-бея и Обера; он принимает сообщение [160] заразы посредством прикосновения к чумным или пожиткам их, но сознается, что есть весьма многие факты и достоверные наблюдения, которые теориею абсолютной прилипчивости объяснить не возможно.

6. Доктор Бедан, Главный Медицинский Инспектор флота, видел чуму не раз, держится мнений почти неутральных, но приближается к стороне умеренных контагионистов. Он не мог мне сообщить ничего примечательного или основанного на личном опыте, хотя он старожил в Египте, и чистосердечно говорит, что он не мог составить себе ясного, отчетистого понятия о чуме: до того явления ее показались ему темными, запутанными и противоречащими. По его, срок инкубации не продолжителен; пожитки, кажется, передают заразу; прикосновение к больному обыкновенно чумы не сообщает.

7. Доктор Hagge, Главный Доктор Флота, видел чуму в Сирии и Египте. Он почти разделяет мнения Бедана; но не сообщил мне никаких удовлетворительных данных. Личный опыт, кажется, не оставил никакого ясного впечатления в его памяти и воображении.

Кроме этих врачей, я еще встречался с двумя или тремя, лично чумы не видавшими, и которых мнения меня поэтому не могли интересовать. Скажу только, что изо всех девятнадцати Европейских врачей, проживающих в Александрии, большинство держится теории прилипчивости, и едвали есть между ними один явный антиконтагионист. Вся Европейская публика вообще, старожилы из Генеральных Консулов и т. п., равномерно не сомневаются в прилипчивости чумы и в возможности заразиться чрез прикосновение к пожиткам, бывшим в употреблении у чумных; они признают пользу карантинов в частных домах, но убеждения их вообще не доходят до фанатизма, встречаемого, на-пример, между Смирниотами-Франками и в других городах Леванта.

Полагаю, что не без-интересными покажутся следующие факты, сообщенные мне Артын-беем, которые повторю собственными словами Министра: «По приказанию [161] Паши, я в 1835 году заперся с 60 воспитанниками и известным числом профессоров и служителей, в казенном заведении подле Каира. Дом был окружен барьером и часовыми, и я лично смотрел за точным исполнением оцепления. Никто из находившихся со мною в карантине не заболел; но 14 человек прислуги, которых мы употребляли вне заведения, для покупки провизии и подобных поручений, подвергавших их сообщению с городом, все умерли и мы три раза переменили полный комплект их. Вокруг заведения чума жестоко свирепство«вала, не перешагнув за порог наш. Уже при исходе заразы, один из Профессоров, Турок, попросил у меня позволения отправиться на квартиру в город, где вещи его три месяца оставались без присмотра. Я ему разрешил выйти, объявив, что назад в заведение не впущу. Профессор ушел, раскрыл вещи свои, и чрез несколько дней умер от чумы. Впрочем, скажу, что заведение наше находилось в местности удобной и хорошо проветриваемой. Но во время той же эпидемии, зять мой заперся с 120 воспитанниками в другом казенном заведении, в Булаке (предместье Каира над Нилом), лежащем в местности низменной и нездоровой. Оцепление их продолжалось три месяца; все жившие внутри карантина остались совершенно здоровыми, тогда-как остальное население Булака, ежедневно истреблялось чумоюю…». Основываясь на этих и подобных личных наблюдениях, Артын-бей считает чуму прилипчивою чрез прикосновение к больным или зараженным пожиткам, и не сомневается в пользе изолирования во время эпидемии, и карантинов, но с некоторыми преобразованиями в системе этих-последних. «По общему мнению жителей Египта — прибавил он — чума всегда завозится сюда из Турции или Сирии». Тоже самое повторил мне сам Паша, Мегмет-Али, долго говоривший со мною об этом предмете, и в Александрии, и в Каире.

Я привел Артын-бею наблюдение Доктора Мазганы в Смирне, которого сестра умерла в 1837 году от [162] чумы, несмотря на строгий карантин, в котором она находилась с семейством. На это Министр рассказал мне что случилось в 1815 году, в собственном доме его в Константинополе. «Мы жили тогда в Тепе-Паши, на вершине Перского холма. Однажды по утру, во время молитвы, брат мой, молодой мальчик, жаловался матери на боль в паху. Осмотрели его и нашли бубон; чрез несколько дней он умер от чумы, хотя в городе о сомнительных случаях не было слышно. Семейство тотчас оставило дом свой, и сделало спольо в новой квартире; все остались здоровыми. Один только служитель, не вышедший с нами из дома, где умер ребенок, и оставшийся там в строгом оцеплении, умер от чумы на двадцать-седьмой день своего заключения. Тогда стали показываться и другие чумные случаи в городе, но эпидемия не распространилась».

Заключаю здесь сделанный мною очер Александрии, основанный на собственных, добросовестных, исследованиях, и изложу в немногих словах первые действия мои в Каире.

Каир. Выехав 30 октября/11 ноября утром, из Александрии, на одном из пароходов транзитной компании, делающих рейсы вверх по Нилу, я на другой день вечером, после 32-часового плавания, прибыл в Каир. Вскоре туда-же возвратился Клот-бей, приехавший в Александрию накануне моего отплытия. Он тотчас, с чрезвычайною благосклонностью, и повторяя беспрестанно, что милость Государя Императора далеко превзошла все его надежды и заслуги — взялся быть моим путеводителем по больницам Каира, и совершил с необыкновенною ловкостью, в присутствии моем, несколько, весьма трудных, операций. Я посетил с ним Военную Госпиталь Каср-эль-айна, в которой делаемы были опыты нашей Коммиссии 1843 года, Гражданскую Больницу у Эсбекийэ, Медицинскую Школу, Училище Повивальных Бабок, и познакомился с некоторыми врачами: Гаэтани-беем, Шедюфо, Сейсоном, Росси и Ланцони.

Любопытнее всего другого показался дине в Военной Госпитали больной, присланный, туда из окрестности, под [163] названием сомнительного. У него был хиарчик (огурчик, от слова хиара — огурец). Под этим названием народ разумеет здесь бубоны, в начале зимы нередко являющиеся у людей без прочих признаков чумы, но и без всякой другой явной причины. Вольного этого держали в особой комнате, окруженной часовыми; бубон, находившийся на правой ляжке, около трех поперечных пальцев ниже пупарциевой связки, in loco electionis, разрезан был посредством бистури, прикрепленного к длинной палке: операция, показавшаяся мне довольно странною в городе и больнице, в которых неограниченно властвуют главы антиконтагионизма. Лишним было-бы говорить, с каким вниманием я следил за ходом недуга; но общих признаков у больного не развилось: судя по языку и глазам, лихорадочного состояния не было; дней чрез десять бубон зажил и пациента выпустили из обсервации. Гаэтани-бей уверил меня, что я буду иметь случай видеть весною в Нижнем-Египте не только хиарчики, но и спорадические чумные случаи. С-другой-стороны, Доктор Ланцони, врач здешней Городской Полиции, сказал мне, что ему в последнее время в городе представлялось несколько больных с подобными бубонами, но что, не считая их опасными для общественного здоровья, он не доносил о них Магистрату Здравия в Александрии, чтобы не тревожить публики.

Комментарии

1. Из оффициального отчета, представленного в Медицинский Департамент М. В. Д. См. Ж. М. В. Д. ч. XV, стр. 363-373, и ч. XVIII, стр. 494-519.

2. См. в докладе Парижской Медико-Хирургической Академии, № XIV и XV, pieces et documents.

Текст воспроизведен по изданию: Записки русского врача, отправленного на Восток (Доктора А. А. Рафаловича) // Журнал министерства внутренних дел, № 7. 1847