НОРОВ, А. С.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕГИПТУ И НУБИИ

В 1834-1835 ГГ.

ГЛАВА XX.

ФИВЫ: БИБАН-МОЛУК.

Я опять в Фивах! и забываю, глядя окрест, всю усталость, все трудности моего путешествия; но, еще неизвестный мне, тлетворный ветер хамсин, — с сегодняшнего полдня, налетел на Фивы из степей Ливии. Вся атмосфера приняла другой вид. Вечно-ясное небо Египта облеклось каким-то желтым туманом; солнце не дает лучей и плывет тусклым шаром; тонкие частицы пыли несутся повсюду с душным и даже горячим ветром; я вспомнил Сиракузский сироко: — это тот же хамсин, но уже ослабленный морем. Я пристал к берегу Курны, и до следующего дня заключился в мою дагабию. [294]

Этот ветер, попаляющий растения, приводящий в уныние людей и животных, ищущих против него защиты; который огненным дыханием своим и возмятенными глыбами песка уничтожил некогда Камбизову армию, поглощает и до ныне целые караваны; он прекратился, к отраде нашей, в половине ночи

На другой день, рано по утру, я был уже на лошади и опять с моим верным проводником Али-Абу-Гарбом. Я завтракал в храме Озимандия в присутствии колоссальных жрецов, стоявших вокруг меня, как прислужники, с сложенными накрест руками, меж тем как вдали два мрачные гиганта Мемнона высились в опустелой равнине.

Обозревая необъятное пространство, некогда занимаемое Фивами, нельзя думать, чтобы столь колоссальный город, обнаруживающий такие способы могущества — был столицею одной династии; припомним слова Геродота, который сказал, что было время, когда весь Египет назывался Фиваидою; — мы соглашаемся с теми, которые полагают, что владычество Фив простиралось не токмо во всей известной части Африки, но даже очень далеко во глубь Азии. Тот же историк заставляет нас думать, что от Фив существовала дорога даже до столпов [295] Геркулесовых! Резные картины, которые остались на гранитных стенах храмов Египта, представляют нам в числе даров подносимых Фараону-победителю, произведения Индии и других стран Азии.

Пробыв часть вечера на великолепных развалинах Мединет-Абу, я решился провести ночь в одной из гиппогей Фараовов, и докончить на другой день обозрение этих удивительных памятников. Запасшись факелами и свечами, мы отправились, когда уже совсем смерклось, в могильную долину Бибан-ель-Молук, новым путем и опять чрез хребет Ливийских гор. Еслибы ночь не была лунная, то этот путь мог быть опасен, по крутизне скал, окруженных глубокими пропастями.

Во многих местах мы должны были слезать с лошадей и ослов, которые даже и без седоков не редко обрывались. В трудных дефилеях, я менял мою лошадь на осла, но и это осторожное животное однажды оступилось на краю пропасти; я только что успел соскочить, или лучше сказать упасть, на другую сторону; осел обязан был своим спасением одной расселине, которая его удержала, и мои бедуины с трудом извлекли его на тропу. Таким образом, мы наконец спустились в грозное ущелье и пристали к мрачному отверзстию гипогеи [296] Фараона Узирея І-го, прибегая к его гостеприимству на ночь.

Не могу выразить, до какой степепи мне показалось торжественным это великолепное жилище смерти, в тишине ночи, среди страшных ущелий скал. С двумя факелами я обошел все изгибы галлерей. Несколько тысяч лиц мира былого встречали далекого пришельца, и, казалось вперяли на меня удивленные взоры. Усталый от пути, я наконец расположился ночлегом в первой зале с квадратными подпорами, в конце большой галлереи. Мы разостлали ковер возле картины, где были представлены готовые для погребения мумии. Передо мною стояли изображенные на подпорах: Озирис, Анубис, Фта и Атму,хранители судеб душ. Мои стутники ночевали поодаль в галлерее, меж тем как один из бедуинов охранял у входа в гиппогею наших лошадей и ослов от набегов гиен. Все успокоилось; гробовая тишина воцарилась, и только один фонарь освещал мою мистическую залу. — Смотрящие на меня Озирис и его товарищи долго мне не давали спать; я отвернулся от них и попал лицем к лицу к нарисованным мумиям; — сны фантастические летали надо мною во всю ночь.

Не луч солнца пробудил меня: — он не проникает сюда! С пяти часов утра я уже бродил один со свечою в руке по гиппогее. Так как описание [297] Шамполиона Рамзесовой гиппогей, уже изложенное мною, может быть применено более или менее к прочим гиппогеям, то я не распространюсь в описании гробницы Узирея. Спуск в эту гиппогею идет по крутой лестнице о 28-ми ступенях, в галлерею под наклоном 30° и длиною на 60 шагов. В этой галлерее есть небольшой промежуток, там где кончаются резные и начинаются живописные, хотя также рельефные, изображения пути солнца в обоих полушариях. За галлереею следует небольшая квадратная комната в 6-ть шагов; из нее вход в первую залу, ту где я ночевал; она о 4-х подпорах и также квадратная, в 15-ть шагов. В ней стенные изображения расположены в три ряда. Тут находится знаменитая картина представителей четырех частей земного шара; она находится (от входа) на левом простенке, в третьем ряду и переходит на смежную с ней стену. Пастырь народов, Горус, ведет 16-ть человек, составляющих четыре отличительные поколения. Первые четыре человека, Египтяне, названы: коренной род (Рот-ен-нером) и сочтены за целую часть света; цвет их тела темно-красный, волосы плетеные, нос почти прямой, полунагие, — ибо одежда их состоит только из белого фартука. Вторые: желтоватого цвета, нос [298] несколько загнутый; на голове шапочка с повязкою кругом волос; борода заостренная, — это Азиятцы в лице Евреев, ибо, нельзя в них не узнать Еврейской физиогномии; на них накинута полосатая узорчатая одежда, которая уже показывает некоторую образованность и по этому преимущество в древности пред прочими народами; название их: Наму. Третие: Арабы или черные люди, названные: Нагази, с носами придавленными, в костюмах нынешних Берберов. Последние четыре человека Европейцы, (Тамгу), вероятно Скифы; тело их белое; волоса белокурые, плетеные и с двумя перьями на голове; глаза голубые, нос прямой; они одеты по шею в платья, которые похожи на барсовые кожи с узорчатыми пятнами; левое плечо обнажено и на нем узел, придерживающий одежду. Руки и ноги, по обычаю диких народов, заклеймены, или татуированы; но, как я удивился, увидев, что это клеймо везде образует крест, — как бы указание на будущую христианскую часть света. Заметим, что из четырех человек, представляющих Европу, только последний не имеет знамения креста на теле; — он невольно напоминает чуждую Европе Турцию.

К этой зале примыкает с боку другая, точно такого же размера и также с четырьмя подпорами; она [299] замечательна тем, что изображения, находящиеся на ее стенах, только что очерчены: резец и кисть еще не коснулись до них, когда гробница затворилась за мертвецом своим. В этой комнате встречаются необыкновенные иероглифические изображения, как-то: на четырех человеческих ногах, направленных, каждые две, в противуположные стороны, — утвержден змей, увенчанный шлемом, а на змее сидит ворон. Тут же (на правой стене, внизу), видно несколько повторенных фигур Изиды и Озириса, стоящих перед жертвенниками и держащих в руке ножи; возле жертвенников лежат человеческие головы; мы ни как не должны этого принимать за человеческие жертвоприношения: Геродот и Шамполион вполне успокоивают нас в этом отношении. — За первою залою следует корридор в 20 ть шагов длины, с вторым спуском на 6-ть ступеней; там, по обеим сторонам стен, видны полосы с иероглифическими речами. Этот корридор выводит в квадратную комнату, в 11-ть шагов, с изящными фигурами, представленными в естестественный рост; далее, квадратная в 15-ть шагов комната с 6-ю подпорами, из которых две задние, отделяют ее, вместо стены, от следующей за нею большой залы. Стены этой комнаты покрыты желтою краскою и на них ряды процессий всех классов общества проходят [300] мимо ваших глаз, тут очень заметен ряд фигур в белых облачениях, которых блистательная свежесть, — удивляет. Гении влекут барку солнца или Горуса. К этой комнате прилежат по два квадратные покоя с права и с лева, мерою в 8 шагов. В одной, всю главпую стену занимает прекрасное изображение вола Аписа; окружающие его жрецы похожи перед ним на пигмеев; остальные стены испещрены с большим вкусом иероглифическими надписями, помещенными в полосах, которые похожи на роскошные ковры. Если эта комната похожа на будуар, то противуположная ей напоминает вам присутствие в катакомбах стрегущим двери змеем и лежащими черными мумиями. Из этой комнаты вы входите, чрез составленное из квадратных колонн разделение, в пространную и великолепную залу, определенную для саркофага Фараона. Этот чертог имеет 18 шагов в длину и 11 шагов в ширину. Потолок образует свод, покрытый яркою лазурью, изображающею небо. На первой половине потолка изображен перевоз душ, предводимых Изидой и другими тремя божествами, увенчанными звездами; оне предшествуемы фигурою, похожею на Харона. По середине потолка стоит, как-бы на острове, бесчисленная толпа душ, готовяшихся для другой переправы. На второй половине представлен суд душ: с правой стороны [301] 9, а с левой 11 божеств с дисками солнца на головах. В переди первых девяти судей, идет осужденная душа, с головою крокодила, неся на плечах настоящего крокодила, изображающего западный мрак или смерть. В одном месте средней части потолка изображены несколько созвездий, как-то: Дева, представленная, как в Эсне, паралельно горизонту картины; Телец; Лев, увенчанный 14-тью звездами и сверх того, над ним виден орел; несколько ниже, животное с широким хвостом, похожее на бобра. Стены этой залы также имеют желтое поле. Тут большая часть фигур изображены сидящими. На стене, которая на право, представлено несколько распростертых крыльев. Саркофаг стоял не подалеку от средней стены. На лево от этой главной залы видна комната с двумя подпорами. Передняя и две боковые стены обведены, на высоту аршина, широкою полосою, в которой много весьма замечательных иероглифических изображений; тут, например, виден ползущий змей и влекущий на хребте несколько человеческих голов; или другой, пятиглавый змей, который держит в загнутом хвосте человека, лежащего в горизонтальном положении и имеющего скарабею на голове: возраждающийся вечностью человек! И тут также видно плавание Горуса, влекомого гениями или часами. Подобная квадратная комната, мерою в 8 [302] шагов, есть и на правой стороне главной залы, но ее не успели росписать. Против нее, на лево, виден ниш, где изображены Фараон Узирей и Анубис. Подле этого ниша, находится дверь, ведущая из средней стены большой залы в последний чертог, с тремя квадратными колоннами, который более погребальной залы и имеет 13-ть шагов в ширину и 30 в длину; — он также остался не отделанным. От самого того места, где стоит саркофаг, быстро опускается в страшный мрак новая галлерея, пробитая в скалу уже более нежели на сто шагов. При спуске выделаны несколько ступеней, но своды еще грубо обтесаны; — тут остановилась работа гиппогеи смертию Фараона, которого долгий век можно определить обширностию этого жилища смерти.

Я проникал в это подземелье и имел в продолжение нескольких минут ощущение ужасное, когда я и мой проводник, споткнувшись о груды камней, упали вмесге с нашими свечами, которые, потухнув, оставили нас в непроницаемом мраке. Опасности не было, ибо путь прямой, и в ста шагах назад, в большой зале, находились все наши люди; не смотря на то, они не слышали наших громких призывов; мы побрели назад ощупью и ползком, и явились к ним в пыли и прахе, как привидения. К 9 часам утра мы вышли на Божий свет. Переход из гробового мрака на [303] ослепительный блеск солнца, был очень тяжел для глаз.

Я осматривал все доселе, известные гиппогеи; теперь оне находятся в числе семнадцати, сколько было при Птоломее, внуке Лаговом, по свидетельству Диодора. Однако Страбон, бывший в Фивах семьдесят лет после Диодора и более трех столетий после Птоломея-Лага, полагал их число до сорока. Тот же Диодор говорит, что по книгам фивских жрецов считалось всех гиппогей сорок семь. Недра этих скал, может быть, хранят еще в себе никем не вскрытые гиппогеи, которые могли ускользнуть от варварства Персов и Мусульман, по той причине, что их наружность заравнивалась со стенами скалы. Из открытых гиппогей, наиболее сохранившиеся принадлежат Рамзесу V, Узирею І-му и Рамзесу Меиамуну. Эта последняя гиппогея известна у Арабов под именем: тамбура, — их музыкального инструмента, по той причине, что там находится картина играющих на арфе женщин. Первая гиппогея, ознаменована именем Шамполиона, а вторая, именем Бельзони. С немалым трудом нашел я гиппогею великого Сезостриса, которую открыл Шамполион. Наддверная эмблема уже [304] почти совсем вытерта, но страшно, что одно только лице самого Сезостриса, стоящего на коленях перед солнцем, сохранилось. Черты лица его сделались теперь известны чрез открытия Шамполиона. Галлерея, ведущая туда, загромождена каменьями почти от самого ее начала; сквозь эти груды, ревностию Шамполиона проложен узкой канал, куда можно проникать только ползком. Имя Сезострисово вовлекло меня туда! Один из моих Арабов полз впереди, с факелом, а я, за ним; мы приближались уже к спуску в мрачную комнату, как вдруг мой бедуин вскрикнул и отскочил; я сначала думал, что мы попали в логовище гиены, как вдруг несколько огромных змей подняли шипящие головы при свете нашего факела; не быв приготовлены к такой встрече, и не имев с собою никакого оружия, мы принуждены были не тревожить прах Сезострисов, оберегаемый такими стражами, и выползли назад. Однако, любопытство посмотреть по ближе на Африканских змей и желание отмстить им за нашу неудачу, заставили меня предложить моим бедуинам, за условленную плату, добыть мне одну из этих змей; металл прельстил Арабов; я не мог участвовать в подвиге, по узкости места и с моею деревянною ногою. Арабы это поняли; сверх своих копий и кинжалов они взяли мои пистолеты; мы однако следовали за ними, для всякого случая, но [305] не могли ничего видеть, ибо передовые два бедуина, спускавшиеся в пещеру, и за ними третий, — закрывали все отверстие; — битва продолжалась четверть часа, два выстрела из пистолетов, при копоти факелов, заволокли нас дымом и покрыли посыпавшеюся со сводов пылью, от сотрясения в воздух. Наконец, в полном торжестве, бедуины вытащили за собою желтую окровавленную змею, длиною сажени в три; они уверяли, что это только детище большой змеи, которая осталась для них недоступною. Удовлетворив свое любопытство, я увенчал вход в гиппогею великого Сезостриса нашим Пифоном; мы сочли слишком беспокойным, при чрезмерном жаре, влачить за собою такую обузу.

В великолепной гиппогее Рамзеса-Мейиамуна, также как и в описанных нами гиппогеях, встречаются картины похожия на человеческие жертвоприношения, или, правильнее сказать, на казни. Четыре обезглавленные человека, стоят на коленях с связанными назад спины руками; по обеим сторонам несчастных, по две женщины, несколько склоненные на них и прикрывающие их своими руками; сострадание написано на их лицах; оне как бы призывают на них милосердие. В этой же гиппогее, кажется в зале саркофага, представлено несколько человеческих фигур, соединенных подошвами ног, так, что нижний ряд людей обращен [306] головами вниз; это, вероятно, эмблема антиподов. В этой же зале занимает большую часть стены прекрасная Изиаческал фигура с простертыми выспрь руками. На ее голове стоит другая подобная ей жена, держащая на ладонях по одной из таких же фигур. Гиппогея, обозначаемая обыкновенно, как кажется, под 4-м номером, замечательна тем, что все ее фигуры, изображенные вдоль галлереи, обращены либо к верху ногами, либо паралельно горизонту.

В прилежащей к гробнице великого Сезостриса гиппогее, которая, по определению Шамполиона, принадлежит его сыну и куда мы укрылись на несколько часов от полуденного зноя, я нашел, начертанное при входе, на левой стороне; галлереи, крестное изображение с Греческою надписью: »Крест мученический

STAU MAR

ROC TU

PWOU ROC

WOU [307]

Я не мог понять значения двух последних строк на левой руке. С молитвою в душе, пробужденною во мне этим спасительным знамением, я оставил навсегда гиппогеи Фараонов. [308]

ГЛАВА XXI.

ФИВЫ: ДОЛИНА ЭЛЬ-АССАСИФ. — КУРНА.

Подъезжая к берегу Нила, я был не мало удивлен, увидя в скромной пристани Фив пять развевающихся флагов на причаленных к берегу дагабиях. Три флага были Русские, один Австрийский и один Американский. Из двух, присоединившихся к моему, Русских флагов, один принадлежал Графу Медему, с которым мы беспрестанно встречались во время плавания от острова Филе, а другой нашему генеральному консулу А. О. Дюгамелю, который только что прибыл из Каира. Остальные два флага принадлежали Австрийскому генеральному консулу Лоренсу и одному путешественнику [309] из Соединенных Штатов. Можно понять, как я был обрадован такими встречами. В самый этот день, Граф Медем дал нам обед, которого лучшим блюдом был самый тучный баран, какого только могли найти во владениях Фивских Фараонов. Я узнал от прибывших гостей кой-какие известия о Европе, что чума опустошала с ужасною свирепостию Каир и что Мегмет-Али следует в Верхний Египет. — Наше Европейское общество провело вместе четыре дня. Бродя целый день по развалинам, мы обыкновенно соединялись к обеду, и к вечеру, и разумеется, что почти все разговоры наши были о чудных остатках стовратых Фив.

Мне оставалось еще видеть пространство, заключенное между Мемнониума и цепью Ливийских гор; оно называется общим именем Ел-Ассасиф; — все это пространство состоит из нестройных груд развалин и вскрытых гробниц. Тут есть два любопытные и хорошо сохранившиеся храма. Первый, посвященный верховному богу Аммону-Ра, прислонен к живописной громаде отвесной скалы; он принадлежит отдаленной эпохе царствования Фараона Мериса или Тутмозиса III-го. Не смотря на 3,500 лет, протекшие над этим памятником, его скульптура и живопись до сей поры прекрасны. Перед храмом возвышастся гранитный пропилон. В первой [310] зале виден еще голубой свод, усеянный зведами. Всего более обратила мое внимание картина, находящаяся на той стене, которая на право, и где изображено жертвоприношение, состоящее из разных плодов; свежестию красок и отделкою, они мне напомнили подобную картину, которую я видел в храме Амады, в Нубии. Мелкие изображения фигур прекрасны. На левой стене, возле второй двери со сводом, замечательны две изящные женские фигуры, представляющие жен двух фараонов. Лице одной красное, — цвет принадлежащий Египтянам высшего рода, — а другой, — желтый, — показывающий Азиятское или чужеземное произхождение. иероглифы этого храма пояснили ІПамполиону историю царствований трех Тутмозисов. Святилище храма проникает уже в самые ребра скал, позади которых находится гробовая долина Бибан-Молук. К этому храму вела аллея сфинксов, которых обломки кой-где еще видны. Тут вы найдете, вместе с обломками зданий, несчетное число мумий, разбросанных, разоблаченных и раздробленных; — стопы ваши беспрестанно попирают или члены, некогда тщательно бальзамированных тел, или напитанные драгоценными составами ткани, в которые они были обернуты. Мои бедуины взбрасывали [311] копьями эти тысящелетние трупы принадлежащие поколению уже баснословному.

Второй храм, куда я был приведен по многим тщетным расспросам, посвящен богине Гатор (Венере) и Тмеи, богине Истины или Правосудия (Фемиде). Я узнал, что Арабы называют этот храм Дер-ель-Мединет. Слово Дер, значащее монастырь, заставляет думать, что тут существовала христианская церковь. Также и тут, перед входом, высится гранитный пропилон. Здание состоит из перистиля о четырех колоннах, из которых одна разрушена; из пронаоса, о двух колоннах и двух пиластрах, соединенных с низу простенками, — и, наконец, из наоса, о трех комнатах, расположенных поперек. Капители колонн украшены с четырех фасов головами богини, которой посвящен храм; она изображена во весь рост на левом простенке, между колонною и пиластром. Средняя комната наоса, есть род пантеона Египетских богов. Боковая комната, на право, посвящена Венере, которой облик довольно миловиден. Комната с левой стороны посвящена богине Тмеи или Истине, которая носит также название Алетеи и Дике: это одно из главных божеств Египетского тартара. Одна психологическая картина, тут находящаяся, заслуживает по своей глубокой важности особенного внимания. Мы уже имели случай [312] говорить об одном папирусе, на котором представлена подобная сцена, но здесь, она уже находится на граните, с некоторыми значительными пополнениями. Мы видим суд пред Озирисом, в присутствии его четырех детей, гениев четырех концев вселенной. Псрвый имеет образ человеческий; второй представлен с головою быка, третий, Анубис, с головою волка, четвертый с головою ястреба (Горус); — они господствуют над лотосовым растением, изображающим мир вещественный. На жертвеннике стоит трехглавый цербер. Богиня Тмея, в символе Истины, подает второму своему олицетворению, Правосудию, — душу человека. Тут же стоят весы, в которые кладут, с одной стороны, Анубис сын Озириса, — сердце человека, а с другой стороны Горус, сын Изиды, перо, — символ Истины. Фот записывает на доске приговор. Должно заметить, над дверью этой комнаты, животное о четырех головах, из которых две смотрят вперед, а две назад; ибис сидит на нем сзади и осеняет его своими распущенными крыльями.

В этой же могильной долине я посещал прекрасную гиппогею в виде галлереи, росписанной как в гиппогеях Элетии и Бени-Гассана; она иссечена [313] в камне известкового кряжа, из которого составлена вся эта долина; но барельефы так искажены, — вероятно путешественниками, — что нельзя ничего сообразить по оставшимся отрывкам; кой-где промелькивают изящных форм головы, руки, ноги — и представляют тот же хаос, какой царствует во всей этой долине. Здесь мне отрыли Арабы небольшую Изияческую статую без головы, представленную в виде известной Греческой статуи Венеры коленопреклоненной (Venus accroupie) и держащей иероглифическую доску. Спина статуи прислонена к пиластру, также покрытому иероглифами, которые, спускаясь, — опоясывают подножие. Тут видно именное царское кольцо, кажется, одного из Птоломеев. Миловидность форм, видимо обличает Греческую эпоху.

Неподалеку от этой гиппогеи, видны, в обширном углублении, два мрачные входа в подземелья; — они простираются, сколько доселе известно, саженей на 25-ть под горизонт долины, — но полагают, что эти подземные пути имеют связь со многими другими, на далекое протяжение. В этот лабиринт опасно проникать без особенных предосторожностей, по причине погребальных колодезей, которые встречаются посреди мрачных путей, а еще более опасно спускаться в колодези заваленные мумиями; малейшая неосторожность с огнем, может [314] воспламенить эти смолистые трупы, и один дым достаточен для погибели дерзского путника; к тому же, проводники не всегда верны. При первом вступлении в это ужасное подземелье, я едва мог пройти два или три отделения, по причине удушливого смрада, который захватывал мое дыхание; в добавок, стаи летучих мышей налетели на нас со всех сторон при появлении факелов; я едва мог разглядеть, что закопченные стены первых комнат одеты резными изображениями, и бросить взгляд в некоторые из погребальных колодезей; едкие испарения от разбросанных грудами мумий заставили меня поспешно удалиться. Не смотря на такую атмосферу, в первом отделении живет целая семья нынешних Троглодитов, которая промышляет любопытством путешественников и добыванием мумий: это настоящее добывание, потому что первые ряды трупов обезображены и растерзаны, и надобно открывать новые колодези, чтобы найти хорошо сохранившиеся мумии. Большая часть этих трупов залита гипсом. Тела знатных лиц находятся в гробах, имеющих форму самих мумий, и сделанных из крепкого сикоморового дерева. Эти гробы искусно раскрашены. Замечательно, что одни только тела жрецов положены с сложенными на крест руками.

Возле этого тартара мы нашли небольшую [315] гиппогею, с нишем о трех статуях, и с прекрасными альфресками; все это было прикрыто глиняною стеною арабской мазанки; — за два пиастра т. е. за 50-ть копеек, мы столкнули эту бренную преграду.

Приближаясь к храму или памятнику Озимандия, я нашел, по указанию Диодора, гробницы так называемых наложниц Аммона или Паллакид, дев высокого рождения, посвящаемых, подобно Римским Весталкам, жрецами Аменфеи или Тмеи, — Аммону. Этот памятник не описан Шамполионом. По рельефной и живописной отделке картин, там находящихся, памятник должен стать на ряду с лучшими произведениями искусства Египтян в этом роде. Стена, находящаяся на право от двери, представляет картину звероловства; тут вы найдете полное собрание животных Египта. По греческой мифологии, заимствованной у Египтян, звероловство есть уже принадлежность богини целомудрия; на противуположной стене; видно приготовление яств, приобретенных звериною ловлею. На средней стене вы видите самих Паллакид; две из них представлены сидящими, их лица необыкновенно хорошо выражены; на их прекрасном челе виден небольшой рог, символ Аммона; — за ними стоит [316] служанка, не имеющая этого отличительного знака; у ног их лежат несколько убитых на ловле зверей и птиц; звероловец подает им дощечку, на которой написано число добытых животных. Мы надеемся, что эти прекрасные картины не будут забыты в издаваемых коллекциях памятников Египта. — Изображения, находящиеся на другой половине этой гиппогеи, уже совсем стерты, потому что там призводятся все домашния работы живущей тут семьи. В святилище есть ниш для статуй, но оне уже не существуют более. С обеих сторон ниша представлены две коленопреклоненные женщины; вся стена, на право, занята поясными фигурами, изображающими, вероятно, целое поколение Фивских весталок.

Здание, находящееся не подалеку от Нила, возле хижин Курны, и которое путешественники, по близости от пристани, где пристают их дагабии, всегда посещают прежде всех памятников Фив, было посещено мною уже накануне моего отплытия от этого чудного берега. Это здание, полувросшее в землю и скромно скрывающееся за глиняными стенами хижин и за букетами дерев, замечательно по строгому вкусу его зодчества. Оно сооружено отцем великого Рамзеса, Менефтою І-м; — это его царские палаты. Колонны портика имеют особенное образование перед прочими памятниками капители состоят из [317] огромных лотосовых шишек, а самые колонны из связок стеблей этого растения, и напоминают те малые колонны, которые видны в одной из гиппогей Бени-Гассана. Из девятнадцати колонн, составлявших фасад, осталось только восемь. С этой стороны сделаны три входа. В иероглифическом архитраве виден почти целый ряд сов, и они-то возвестили Шамполиону полную речь Ароериса-Рамзеса о времени сооружения здания. Краски на карнизах дверей еще сбереглись, — и, вспомните, что это палаты отца Сезостриса или Рамзеса? Рельефные изображения средней залы, где шесть колонн поддерживают еще уцелевший потолок, отличаются своею красотою; тут замечательны сцены детства Рамзесова: юный сын Фараона, будущий победитель почти всей тогда известной земли, изображен на коленах перед владычным богом Аммоном-Ра и представлен ему богинею Моут, которой голова, — прекрасна; эта стенная картина находится на лево от больших дверей, на прилежащей к ней стене; по обеим ее оконечностям, царственный младенец вскормлен грудью той-же богини и потом, Венерою-Гатор.

Не за долго до моего отплытия, один бедуин принес мне половину рукописи на папирусе, [318] недавно им найденной в руках одной мумии; — не смотря на неполность рукописи, я купил ее, соболезнуя, что половина картины, изображавшей похоронный обряд, не существовала; на другой день другой бедуин явился ко мне продавать другой папирус, но, как велико было мое удивление, когда я увидел, что он составлял остальную половину купленной мною вчера рукописи; — посмеявшись хитрости Арабов, я поспешил приобресть эту драгоценность, вместе с несколькими иероглифическими скарабеями, отличной работы.

Я посвятил целый день безмолвному, задумчивому прощанию с обоими берегами ветхих Фив. В Луксоре мне показывали мальчика, который лазил на самую макушку обелиска, по резьбе иероглифов, так они глубоко врезаны. Американский путешсственник, который находился тогда с нами, был сам свидетелем этого опасного подвига. Главная торговля жителей Луксора состоит теперь в искуственном разведении цыплят. Вам покажут печи, устроенные в несколько этажей, для постепенности жара; яица, накладенные в несколько рядов, перекладываются из одного этажа в другой и достигают последнего пояса, где наконец получив развитие, цыпленок разбивает скорлупу и появляется на свет. Часть вечера провел я в лесу колонн гигантского Карнака. Скажем, что все остатки [319] Рима, Афин, городов Сицилии, даже Бальбека и Пальмиры; — перед Фивами: ничтожны. Не удивляйтесь этому, вспомнив, что один Карнак заключает в себе все пространство развалин Пальмиры. [320]

ГЛАВА XXII.

ДЕНДЕРАХ. — АБИДУС. — КАУ ЕЛЬ-КЕБИР

Восшедшая луна застала меня уже не в Фивах; я беседовад под пальмами селения Некаде с одним из миссионеров Римской пропаганды, тут живущим. Я распрашивал его о монастырях, которые находились некогда между Некаде и Фивами. Они были основаны святыми Палемоном и Пахомием, в половине IV века. Из этих монастырей, три существовали еще в прошедшем веке. Первый назывался: Дер-Салиб или Святого Креста; второй: Дер-ель-Мегма или Синод, и третий Дер Мари-Поктор или Св. Виктора. Миссионер сказал мне, что все они разрушены, но что по праздничным [321] дням Копты ходят туда служить обедни. Цель миссионеров пропаганды в Египте состоит в присоединении Коптов к Католической церкви, потому что Правительство строго запрещает им обращать Музульман. Св. Павел «старался благовествовать не там, где уже было имя Христово, дабы не созидать на чужом основании» и я предложил миссионеру в этом смысле мои замечания; он мне ответствовал, что большая часть нынешних Коптов едва уже имеют понятие о сущности христианского закона. Мы имели случай сказать, что Копты и Арабы чувствуют более наклонности принадленжать Православной Греческой церкви, откуда к ним проник свет христианства. В Некаде есть Римско-Католическая церковь. Я нашел здесь экземпляр Библии XVII века на Арабском и Латинском языках, напечатанный пропагандою. Поблагодарив доброго миссионера за гостеприимство, я продолжал путь ночью.

Рано по утру мы пристали к берегу древнего Тентириса, где теперь селение Дендерах. Знаменитый храм Тентириса отстоит на один час езды от берега. С трудом мы нашли в поле, у одного феллаха, осла, и я направился к холму, черневшемуся вдали грудами развалин из нежженого кирпича. Мы видим из Диодора, что частные здания Египтян, из которых иные были в [322] четыре этажа, всегда строились из кирпича, и что только храмы богов и царские чертоги были воздвигаемы из камня и из гранита, трудами целого народа. Из за груд едва виднелась вершина храма. Левее, в чистом поле, высился пропилон, или врата, принадлежавшие ограде храма.

Почти до половины ушедший в землю, великолепный храм открывается только при самом приближении к нему. Неизъяснимая гармония его рисунка, с первого взгляда, обольщает взор. Здание одето прелестью того божества, которому оно посвящено. Страбон первый показывает нам в нем храм Венеры, а в принадлежащих к нему зданиях, храм Изиды и Тифониум. Все это сохранилось. Абаки или кубы колонн, соединяюшие капители с потолком или архитравом, маскированы рамками, в которых изображена Венера, вскормляемая Изидой. — Одно это изображение уже обличает эпоху Греков или Римлян, которые показали вам в нем усыновление их божества главным божеством Египта. Капители представляют, со всех четырех фасов, головы Изиды, убранные покрывалами. Вид этих колонн иеобыкновенно величествен и прекрасен. Фасада состоит из шести колонн, соединенных снизу (исключая двух [323] средних) простенками; а портик, из трех рядов таких-же колонн, по шести в каждом. Богатство резных изображений, одевающих все стены, колонны, балки и карнизы, невообразимо, а, совершенно в гармонии с зодчеством. Наглядевшись на столько чудес зодчества — это здание все еще было для меня ново. После первых ощущений какого-то восторга, мое внимание невольно устремилось на потолок, на котором тянется в две полосы столь знаменитый зодиак. Об нем было уже слишком много писано. Я скажу только то, что может видеть простым глазом минутный путешественник.

С левой стороны, откуда начинается первая полоса зодиака, видно в углу, солнце; за ним плывет в ладье животное похожее на Овна; две человеческие фигуры, стоящие об-руку (близнецы ?); оба эти изображения представлены в меньшем виде перед прочими; Вол или Телец; Овен; Дева в золотом круге; Рыбы; Водолей (льющий воду из двух урн) и человеческая фигура, держащая за рога Козерога. Этот Козерог выказывается опять в полтела, из стены, при начале второй полосы зодиака, означая тем взаимное соединение общих полос; за ним следуют: опять Козерог (а может быть и Овен); Стрелец, возле крылатой лошади (явный миф Греков и Римлян, который не [324] употреблялся древними Египтянами); Скорпион; Весы; Змея, Рак; после этого созвездия видна над побочными женскими фигурами одна такая же фигура, отделенная двумя чертами, и наконец Лев, предшествуемый Девою со звездою на челе. Мы видим, что порядок зодиака тут не соблюден, и что его знаки перемешаны с побочными фигурами, которых тут очень много, и потому я не мог их всех называть, а указал только на важнейшие. То, что мы сказали о зодиаках, находящихся в храмах Эсне и Гермонтиса, может быть приложено и к этому зодиаку. Шамполион, и за ним другие ученые исследователи, сняли с него завесу таииственности, доказав, что он не древнее эпохи Греков, и что он был начат Клеопатрою, а кончен во владычество Римлян, при Антонине Мне кажется, что и здесь, как в Эсне, зодиак начинается с близнецов, а не с Льва и не с Девы, как заключила Французская Коммиссия.

За великолепным портиком следует зала о шести колоннах, засыпанная на две трети песком, так что почти преграждает вход в другие три залы, расположенные в одну линию, и где насыпь доходит почти до потолка. В последней из этих комнат изображен на обеих боковых стенах [325] вол Апис, стоящий на пьедестале. К этим залам прилегают еще пять боковых не больших комнат. Оне не менее роскошно украшены, но я все обращался в несравненный портик, который, пленил меня до чрезвычайности не смотря на дурную рекомендацию Шамполиона, за то что здание не принадлежит временам Фараонов, — и где он даже нашел в иероглифах каламбуры.

После портика заняли меня предпочтительно три очень малые комнаты, прилежащие к задней стене храма. Потолок одной из этих компат был занят тем кругообразным зодиаком, который перевезен в Париж; но комната, находящаяся рядом с нею, не менее, если не более, любопытна, потому что зодиак повторен в портике и подобные ему видны в Эсне и Гермонтисе; но в комнате, о которой мы говорим, гранитный потолок представляет редкое изображение: тут богиня Нейт, которая также была одним из божеств Тартара (как Геката), составляет изгибом всего своего тела чудесную раму картины, изображающей двенадцать месяцов года. Туловище и спущенные от него перпедикулярно руки и ноги, образуют три стороны этой рамы, а кисти рук и ступни ног, обозначают четвертую сторону. Выражение лица богини необыкновенно величественно и грозно. Убранство головы ее из перьев, похоже на корону Мексиканских [326] касиков. — Картина разделена поперек на семь полос. В каждой полосе, за исключением последней, видны по две плывущие ладьи, на которых изображен лунный диск, и, кроме кормчего, четыре символические фигуры, — вероятно четыре недели месяца. В последней полосе начертаны шесть иероглифических перпендикулярных строк, и возле них представлена одна только ладья, с диском, гораздо большим и уже с одною фигурою, что выражает, как кажется, солнце или год. Эта замечательная картина так обожжена чем-то смолистым, что едва можно различить изображения. Возле этой комнаты есть еще одна, но ее стены покрыты одними иероглифическими полосами; по всему карнизу изображены ястребы с женскими головами.

Из наружных стен, только одна задняя украшена рельефными изображениями; они представляют Озириса, Изиду, Венеру-Гатор и Горуса. Из боковых стен выходят по две львиные головы с разверстыми пастями для стока воды; одна из таких голов видна и на средней стене.

 

Тифониум находился в совершенно отдельном здании, возле великолепных передовых ворот принадлежащих ограде храма. Капители колонн Тифониума представляют в своих украшениях это злое, уродливое божество. Оно-же является и внутри храма, [327] рядом с прекрасными головами Изиды, в среднем карнизном обводе первой комнаты. Вторая комната представляет вскормление и воспитание Изиды.

Когда я оставлял Тентирис, один феллах принес мне найденное им в поле изображение Римского орла, сделанное из камня, и которое вероятно служило украшением ограде храма; я купил эту древность, и мой Араб, возложив на голову символ Римского могущества, понес его за мною.

На пути моем к Нилу, я завлекся прелестью пальмовых и думовых рощ и долго бродил в их живописной чаще. Жители селения Дендерах производят довольно значительную торговлю ожерельями, которые они делают из зерен думового дерева. Копты употребляют эти ожерелья вместо четок. Этот товар развозится бедуинами в отдаленные пределы Африки. Возвратясь в мою дагабию, я узнал от моих людей любопытное происшествие. Одна молодая Арабская дама, в сопровождении нескольких саисов, проезжала на роскошно-убранном лошаке, возле берега, где была причалена моя дагабия: она была поражена видом, приобретенной мною в Фивах, статуи богини Нейт, которая занимала почти всю палубу; — остановясь, она послала просить позволения войти на дагабию, и мои люди поспешили пригласить ее. Подойдя к статуе, она долго [328] смотрела на нее в большой задумчивости; потом, стала на колени, набожно поцеловала ее в грудь и удалилась со слезами на глазах. Мой кавас сказал мне, что образованный класс людей в Египте приписывает чудесные силы древним изваяниям Египта, полагая, что они сделаны руками гениев. Одна старая женщина, из свиты этой дамы, сказала, что ее госпожа молилась о прекращении ее неплодия.

Жители древнего Коптоса, нынешнего Кенне, — имели продолжительную войну с Тентеритянами за крокодилов, обожаемых первыми и ненавидимых последними. Накупив в пристани Кене, несколько глинянных бардаков и джар мы продолжали путь.

На другой день, в полдень, были мы у селения Белиене находящегося на два часа езды оть развалин Абидуса. Мы уже сказали, что этот царственный город, основанный Фараоном Менефтою I-м, XVIII династии, поглощен песками, которые, не смотря на преграду Ливийских гор, день от дня скрывают его последние остатки от взоров людей. Копты по этой причине называют Абидус: ель-Мадфуне т. е. погребенный город. Жители деревеньки ель-Араба, [329] употребляют все усилия, чтоб отгребать песок от малых остатков храма и палат Фараона и от нескольких гробниц, едва видных; — доход, получаемый ими от путешественников, подвигает их на этот труд; при этом случае беспрестанно отрывают множество мелочных древностей, очень любопытных.

В одном из погребальных памятников Абидуса, на полуразрушенной стене, находится знаменитый отрывок генеалогической таблицы Фараонов Египетских частию ХV, XVI и XVII династии, принадлежащий времени Сезостриса, и который пояснил имена многих Фараонов поименованных Библиею и Манефонов. Почти все здания Абидуса были построены из известкового камня, которым изобилуют прилежащие к нему горы. Без сомнения, важные открытия будут сделаны на этом месте. Царские палаты в Абидусе, по свидетельству Страбона, были построены на подобие лабиринта, находившегося у Меридова озера. Следы рукава Нила, проходившего около Абидуса, как говорит тот-же географ, еще по сю пору существуют, и он бывает судоходен только в продолжение трех месяцев наводнения: это тот самый канал, который теперь называется ель-Маие Суади; он начинается в Таруть-ель-Шериф, несколько выше Монфалута, и оканчивается у Фаресиута, несколько ниже Абидуса. Этот канал, у Тарут-ель-Шерифа, [330] соединяется с каналом Бар-Юзеф, который достигает до Фаюма, и там, разделившись у Иллагона на два рукава, впадает в Мерисово озеро. Нет сомнения, что эти оба канала принадлежат глубочайшей древности, и даже можно полагать с вероятием, что этот важный труд был совершен совокупно Фараонами Абидуса и Мемфиса, для оплодотворения дальнейшего пространства этих берегов. Здешние Арабы мне говорили, что в пустыне, за горами Абидуса, есть одно место, называемое Шунаите-Езбибе, где много остатков древности; это, вероятно, та самая оаза, которую ставит Страбон на расстоянии семи дней пути от Абидуса.

Продолжая путь, в Джирдже я посетил базар, который не весьма роскошен. Здесь однако считают до семи тысяч жителей. Главный торг производится шерстью здешних стад. В Джирдже довольное число Арабов-христиан Римско-Католического исповедания. Этот город был, во владычество Арабов, столицею Саида или Среднего Египта. В горах, противу города, есть несколько [331] погребальных пещер, но там нет ни иероглифов, ни картинной резьбы. И тут также мне говорили, что на расстоянии 1 1/2 часа езды в пустыни, есть несколько развалин.

В Меншиет-ель-Неде ничего не существует от великого Птолемаиса; ищите его остатки в рисунках Французской Коммиссии.

Я жалел, что забыл остановиться у Акмима, близ которого мы прошли ночью. Там есть Епископ Коптский; он пользуется в Египте знаменитостию по своей учености и по коренному знанию Коптского языка, который еще так мало исследован. Мой драгоман, в утешение мое, сказал, что и Шамполион, которого он знал и которому этот Епископ был конечно гораздо нужнее, чем мне, не успел с ним познакомиться. В горах, близ Акмима, древний Хемис, находится много погребальных пещер, в которых, как сказывают, укрывались Христиане от гонения императора Диоклециана.

Я остановился у селения Кау-ель-Кебир, где некогда существовал Антеополис. Бродя по каменистому слою, составившемуся из развалин, я нашел два камня, довольно любопытные. Первый служил [332] для жертвоприношений; на нем представлены две вазы, одна стоящая, другая опрокинутая и диск солнца или полной луны; на нижней рамке начертаны иероглифы. Второй камень изображает богиню Гатор (Венеру), сопровождаемую дитятью, держащим палец на устах; перед нею мужская фигура, которую, по двурогому шлему, можно признать за бога Аммона-Ра. Мы прошли, не останавливаясь, мимо города Абутиге и Сиюта. [333]

ГЛАВА XXIII.

МОНФАЛУТ: — ПЕЩЕРА САМУН. — ДЖЕБЕЛЬ-ШЕЙХ СЕИД И ДЖЕБЕЛЬ-ШЕЙХ АМАРНЕ.

Подходя к Монфалуту, я увидел в пристани большое стечение дагабиев и разных судов, и узнал, что тут находится Мегмет-Али. Я послал немедленно моего каваса спросить Наместника, может-ли он меня принять, и вскоре получил вежливое приглашение. Мегмет-Али принял меня как знакомца, в скромном домике Монфалутского мамура или городничего, совершенно по домашнему, в костюме низама и в тарбуше, и, усадив меня на диване возле себя, предложил мне трубку; с нами был только его любимый драгоман, племянник первого Министра Богос-Бея, воспитанный в [334] нашем кадетском корпусе; он еще довольно хорошо помнил Русский язык, зная притом и по-Французски. Мегмет-Али сообщил мне некоторые известия о Европе и о нашем Государе; снабдил меня советами для путешествия по Сирии, говорил мне довольно искренно о делах этой земли и о беспокойном духе Друзов, и наконец дал мне два письма: одно к Шерифу-Паше, его зятю, генерал-губернатору Сирии, а другое к губернатору Газы, для снабжения меня проводниками в Аравию, к Синаю. Письма были написаны в его присутствии; секретарь подал их ему для прочтения; Паша вынул из-за пазухи перстень с своею печатью и дав его натереть черною мазью, которая всегда хранится у секретаря в складочной чернилице, прикрепленной к его поясу, он приложил ее к письмам. Этот восточный обычай прилагать печать и носить чернильницу при поясе, принадлежит глубокой древности. Мы читаем в книге Бытия, что Фараон вручил Иосифу свой перстень в знак власти. В видении Иезекеиля сказано: »и позвал оного человека, одетого в полотняную одежду, у которого при поясе чернильница; и сказал ему Иегова: пройди по городу Иерусалиму, и на челах людей, скорбящих и вздыхающих [335] о всех мерзостях, совершающихся в нем, напиши букву: тав

Это было мое последнее свидание с Мегметом-Али. Я здесь воспользовался сделанным мне предложением писать в Каир по почте, которая всегда учреждается на всей линии, по которой путешествует Наместник Египетский; — эта почта составлена из очень быстрых пешеходцев, которые сменяются через каждые два часа. Уже тому несколько лет, как Мегмет-Али учредил телеграфическую линию от Каира до Александрии, и другую от Александрии, чрез Розетту, в Дамьят. Постоянная и ежедневная почта только одна, между Каиром и Александриею; ее также исправляют пешеходцы в 36 часов, сменяясь у каждого телеграфа, которых одиннадцать. Сверх этой почты, принадлежащей правительству, учреждена между обеими столицами почта коммерческая; она ходит в 3 дня, 4 раза в неделю; можно также посылать эстафеты. В Сирии почтовые сношения лучше устроены; там почта верховая, и отходит постоянно два раза в неделю из всех городов.

Почти перед самым отплытием моим из Монфалута, прибыл туда Французский генеральный консул Мимo. Я довольно коротко ознакомился с [336] этим любезным ученым человеком в Каире; он предупредил меня посещением, и мы провели с ним целый вечер вместе. Как страстный археолог, он не уставал распрашивать меня со всею подробностию о виденных мною древностях и о тех, которые можно приобрести, и поздравлял меня с приобретением в Карнаке статуи богини Нейт; я указал ему на пограничную колонну между Египтом и Нубиею и на иероглифическую таблицу острова Битче. Тут, мой веселый собеседник спросил меня, видел ли я отрывок генеалогической таблицы Фараонов в Абидусе и можно-ли его отторгнуть от стены? Я горячо вступился за остатки Абидуса, и без того уже столь малые; он мне стал указывать на мою богиню Нейт; я отвечал, что однако я не ломал стен, подобно Шамполиону и как он сам намеревается делать, — страшал нареканием, которое понес в Афинах Лорд Елджин, называл его даже Верресом! и между тем сказал, что это приобретение не так трудно, потому что памятники Абидусские состоят из камней известкового кряжа, а не из гранита, как в Фивах; это его чрезвычайно утешило, и я должен был заранее оплакать судьбу престольного [337] города Мемнонов, за веселым ужином, после которого, мы расстались.

Желая посетить чрезвычайно любопытные пещеры, наполненные мумиями человеческими и крокодилов, находящиеся на противуположном берегу, наискось от Монфалута, я пристал, неподалеку от деревеньки ель-Манабде, с намерением дождаться рассвета и найти проводников.

Эти пещеры называются Самун; оне находятся на платформе цепи гор Аравийских, куда надобно взбираться с большим трудом; для геолога в особенности, этот труд не будет тщетен: тут все вершины гор, на далекое простраиство, усеяцы сталактитами, самых правильных форм.

На этой платформе, вас приведут к очень малому отверзтию, которое, кажется, образовано самою природою; вы никак не вообразите, чтобы такой малозначущий вход привел вас к зрелищу чрезвычайному. Спустившись в мрачный колодезь, вы увидите перед собою, при свете факелов, которых чад менее беспокоен, чем удушливость и смрад окружающей вас атмосферы, целый лабиринт узких и столь низких путей, что должно ползти на животе; [338] пути пересекаются на разных расстояниях комнатами, которые завалены сложенными, как дрова, мумиями людей и крокодилов. При начале пути, все мумии превращены в уголь ужасным пожаром, который потух, вероятно, только от спершегося воздуха, а далее, они находятся в совершенной целости. Пути идут на обширное пространство; говорят, что никто из живущих в окрестностях не достигал еще их конца. Можно судить по такому пространству, сколько тысяч трупов человеческих и крокодилов тут скрыты? Я не проникал в самую внутренность этого адского места — этот труд мне казался не по силам. Тут нужна на каждом шагу большая осторожность с огнем. Смолистый состав, которым покрыты мумии, почти также страшен, как порох — и ужасный пример пожара у вас перед глазами.

Мы уже имели случай предложить, вместе с мнением Г-на Паризота, наши замечания, касательно этого обычая Египтян, столь непонятного с первого взгляда: бальзамирование трупов животных, на ряду с трупами человеческими.

Сильный порывистый ветер замедлил наше плавание возле диких скал Абульфеда. На другой [339] день, не за долго до восхождения солнца, тихо плывя мимо живописной цепи Аравийских гор, я вышел, для прогулки, на берег, у мыса Джебель-Шейх-Саид, и, любуясь отвесными стенами скал, думал, что столь замечательное место, конечно, было некогда обитаемо и ознаменовано какими нибудь памятниками; в это время мы увидели лежащего в прибрежном тростнике дряхлого феллаха; мой драгоман стал спрашивать, нет-ли у него продажных вещей, а я велел спросить нет-ли в окрестностях каких куфри, т. е. древностей, и не мало удивился, когда Араб отвечал: есть, и что две семьи живут по близости в гробницах; это выражение напомнило мне подобное Евангельское выражение о беснуемом: »в ризу не облачашеся и в храме не живяше, но во гробех« так живут Фивские Арабы в Курне. Обрадованный, что мое предположение оправдалось, я велел уговорить Араба быть нашим проводником; он долго отговаривался, но, по обещании хорошего бакшиша, вылез, как Улисс, из тростника; он шел так извилисто, что мы спросили его: разве он не знает дороги? но бедный старик отвечал, что он слеп и просит, чтобы кто нибудь шел впереди его. Таким образом мы брели уже в сумерках у [340] подошвы скал, руководимые его словами; наконец, услышали лай собаки и это скорее нас привело к цели. Когда мы взошли на половину горы, вдруг открылась нам обширная пещера, в которой были разведены два огня и возле них сидели две семьи, как нам сказал проводник; оне чрезвычайно удивились нашему появлению; их жилище есть не что иное как каменоломни, которых своды поддерживаются каменными подпорами.

Я думал, что мы больше ничего не увидим, но велел однако распросить этих новых Троглодитов — и они объявили, что в ближней горе есть настоящие гробницы с картинами и иероглифами. Мы не медля послали на барку за факелами, и при ясном лунном свете пустились в путь. Мои ожидания не были обмануты. Целый ряд пещер открылся мне в полвысоте горы. Первая, в которую я вошел, была настоящий спэос, столь же совершенный, как и в Бенигассане или в Элетие. Первая комната имеет 14 шагов в длину и 11 в ширину; все стены покрыты изящными рельефами, но их можно видеть только на той стене, которая на право от входа, остальные замазаны штукатурою, которая, будучи снята, покажет еще лучше сбереженные картины. Те, которые видны, представляют земледельческие сцены; стада пасутся и резвятся по лугам; волы орут землю; ослы бредут [341] навьюченные хлебом и плодами; все это обрисовано и раскрашено очень живо. В средней стене виден закругленный ниш, поддерживаемый двумя колоннами по бокам; оне, вероятно, принадлежат к Греческой эпохе, потому что капители колонн украшены аканфовыми листьями, а не лотосовыми и пальмовыми. Тут же есть погребальный колодезь. К этой комнате прилежит другая, также с погребальным колодезем, но под особым сводом. Во втором спэосе, человеческие фигуры представлены в пол-роста; в нише другой комнаты стоят две статуи, но уже обезображенные; на дверном проспекте этой комнаты я нашел два начертания имен Фараонов, которые находятся также в таблице Абидосской и принадлежат XV династии; под ними видно воинственное изображение Фараона, не много менее чем в натуральный рост. В третьем спэосе, который более прочих и заключает три комнаты, рельефы подобны тем, которые находятся во втором; на стене, на право от входа, виден род фальшивой двери, где стена состоит из иероглифических надписей, разделенных на полосы. На большой стене, на право, находится целая иероглифическая таблица, разделенная на множество полос и очень хорошо сохранившаяся, это, вероятно, объяснение рельефных изображений, находящихся по сторонам. На углу левой боковой [342] стены, при соединении ее со среднею, сделан ниш с сидящею статуею. В средней стене, при входе во вторую комнату, видны по три стоящие статуи во весь рост. Во второй комнате, погребальный колодезь; в третьей, ниш с двумя сидящими статуями и другой, пустой. В четвертом спэосе также три комнаты. В первой комнате, на левой руке от двери, я также нашел иероглифическую таблицу в фальшивой двери, имеющей на середине впадину. иероглифы хорошо сохранились, но часть стен обломана, а другая покрыта толстою штукатурою. В первой комнате этого спэоса, два большие погребальные колодезя. На средней стене, по сторонам двери, ведущей во вторую комнату, видны статуи; две на право и одна на лево. Я вошел здесь в некоторые подробности, чтобы яснее указать на эти забытые памятники, в которых археолог найдет много любопытного. Тут есть несколько других гробниц, но в них нет ни картин ни надписей. По словам Арабов, тут был некогда размещен монастырь: большой спэос служил для церкви, а в малых были монашеские кельи. Несколько ниже, мне показывали остатки древних стен; Арабы их называют: геттел аиюс или стена старца.

Чтобы яснее обозначить изыскателям древностей это любопытное место, я прибавлю, что ближняя [343] гора называется: Джебелуль-Амарне; на искозь отсюда виден островок ель-Берше; между им и берегом множество отмелей, и потому ни одна барка сюда не пристает. Город Мелави находится за час плавания отсюда.

По утру я остановился у скал Бенигассана и еще раз посетил превосходные гробницы. В полдень был я уже в Миниете; осмотрев город, я не нашел в нем ничего любопытного, кроме его фабрик. Город неопрятен, хотя издали он показался мне довольно красивым, судя по зданиям фабрик; я тогда видел только один базар. [344]

ГЛАВА XXIV.

ДЖЕБЕЛУЛЬ-ТЕИР И МОНАСТЫРЬ ЕЛЬ-БАХХАРА.

Приближаясь к живописной горе Джебелуль-Тейр или Птичьей, увенчанной Коптским монастырем во имя Пресвятой Богородицы, мы, по данному нами обещанию здешним монахам посетить их, искали вдоль отвесных скал места для приступа, — но напрасно. Копты нас увидели и знаками рук показывали на северный мыс горы, куда мы и направились. Вместе с тем, два монаха спускались по ребрам скал, и мы не могли понять, как они могли [345] превозмогать такие страшные крутизны; мы опасались за них, как вдруг, достигнув крайнего уступа, но еще довольно высокого, они бросились в Нил, — исчезли, опять появились и уже плыли к нашей дагабии; мы тотчас поворотили к ним, вскоре приняли их на борд и прикрыли утомленных нашими шинелями; я заметил знамение креста выраженное на их руках. По их указаниям, после дальнего обхода, мы пристали к низменным скалам.

Подымаясь на берег, я заметил несколько полуобтесанных гранитных камней и остатки древнего крыльца. Достигнув до высоты горы, я увидел обширные и живописные каменоломни. Меня ожидали тут несколько монахов и лошак. Я направился прежде к каменоломням, и к немалому удивлению увидел, на самой первой скале, колоссальную рельефную картину, самого древнего Египетского стиля, изображающую две женские фигуры в покрывалах, стоящие перед Анубисом. С трудом я мог разобрать кое-что из начертания двух Фараонических имен. За этою скалою открылась мне гробовая пещера с отличными героическими рельефами, легко забеленными; тут я мог разобрать имя Фараона Рамзеса IV. Здесь весьма замечателен карниз, составленный из украшений, перемешанных с кольцами имен Фараонов. Вот еще несколько [346] листов для истории Египта, забытых в этих скалах; желательно, чтобы это место было исследовано. В этом спэосе есть также ниш с тремя статуями. Много еще предстоит открытий в Египте, если мы отклонимся от обыкновенных путей и будем приподымать песчаный покров пустыни. Я начал обходить линию каменоломен, но, не видя им конца, принужден был, от усталости, возвратиться; он представляют самые живописные виды; одна из них, отделенная от прочих скал, состоит из ужасной массы камней, поддерживаемых одною тонкою подпорою, так, что нельзя проходить без страха мимо. Далее видна полуобрушенная линия древних стен. Известно, что Сезострис соорудил во многих местах стены в защиту противу напора песков из пустынь Аравии н Ливии; мы уже заметили выраженную в иероглифах эту беспрестанную борьбу Египтян с Тифоном, олицетворявшем пустыню. Такие стены были воздвигнуты и другими Фараонами, до самых пределов Эфиопии.

Через полчаса езды от каменоломен, по безжизненным скалам, достигли мы наконец монастыря. Нас ожидала у дверей толпа монахов, непривыкших видеть посетителей на этих грозных [347] высотах. Настоятель повел меня в церковь. Мы должны были спуститься на несколько ступеней в глубину пещеры, иссеченной в скале; в этой пещере, как сказывают, жил некогда Св. Антоний Великий, и тут теперь устроена подземная церковь, имеющая шагов около 20-ти квадратного пространства; она украшена двумя колоннами коринфского ордена, которые отделяют паперть от самой церкви. Иконостас, как обыкновенно в Коптских церквах, сделан из резного дерева, которого узоры составляют множество соединенных крестов; образа, грубой, но древней живописи, находятся на верхней части иконостаса, в одну линию; они изображают Пресвятую Богородицу с младенцем Иисусом, посреди двенадцати Апостолов. На боковых стенах нарисовано по штукатуре, уже самими Коптами, что-то похожее на образа, но я не мог понять их предметов. Один из моих людей, старый артиллерист, был в этот день имянинник и просил меня не могут-ли ему отслужить вечерню; я отнесся к настоятелю, и он исполнил наше желание. Он начал облачаться, как саваном. белым холстинным покровом, на котором были нашиты красные кресты; он обвил этим покровом даже голову. Его Египетское смуглое лице, чрезвычайно выразительное, рост выше обыкновенного и при таком облачении, среди Арабов и [348] Коптов, в церкви подземной, представили нам картину необыкновенной важности. Настоятель растворил царские двери; мы увидели престол, на котором лежали в узле святые сосуды, Евангелие и другие принадлежности престола. Воскурилось кадило и служение началось возгласами священника и ответами клироса; это продолжалось минут десять, как вдруг раздался звук тимпанов, сопровождаемый по времени припевами; в это время священник не преставал кадить вокруг престола, образуя кадилом с каждой стороны, круг, и наклоняясь боковым движением головы к престолу. Вынесли налой; священник читал Евангелие, между тем как стоящий возле него мальчик держал крест. Кончив чтение Евангелия, он положил на него крест, к которому прежде сам священник, а потом мы все, приложились, а он накладывал руку на главы каждого, что самое делал с некоторыми из нас в продолжение служения. Крест во все время был вне алтаря, в руках мальчика, и священник брал его несколько раз из его рук, благословляя всех. Не видя в алтаре ни одного образа, я спросил причину этого, и мне показали спрятанные там два образа новой Греческой работы, изображающие Святую плащаницу и Распятие.

Я не мог ничего узнать от настоятеля о времени сооружения этой древней церкви; он мне [349] сказал, что я могу это прочесть в одной надписи на стене, вне церкви, на верху; я последовал за ним и он привел меня к зачерненному временем наддверному карнизу, где превосходным резцом изображены были гирланды цветов и птицы; он считал это украшение за иероглифы. Резьба обличает работу Византийскую, а колонны церкви эпоху владычества Римлян.

После служения, настоятель пригласил меня пить кофе на береговые скалы, на край страшной пропасти. Какой вид открывается оттуда! Нил, между двумя лентами яркой зелени лугов и пальмовых рощей, извивается по неизмеримому пространству в обе стороны, отражая последние лучи заходящего солнца. С запада горизонт исчезал в необъятной пустыни Ливийских песков, а с востока, от самого монастыря, хребты безжизненных гор с песочными насыпями, тянутся к берегам Чермного моря. Кругом монастыря — мертвенность невообразимая; — здесь нет ни одного растения, ни одного источника; монахи достают воду дальним обходом с Нила, или спускаясь с большою опасностию, с отвесных скал; ужасная бедность царствует в обители; не смотря на то, с них взимают подать, как с земледельцев, с такого места, где нет ни клочка земли. Нельзя глядеть без сострадания на этот народ Коптов, — собратий Христиан: [350] они рассеяны по пустыням Африки, как овцы, не имущие пастыря; не только религия, но и самые их обряды день от дня все более затмеваются мраком неведения. Окруженный ими, я думал, что я еше нахожусь среди диких Эфиопов. На самом краю пропастей, остатки древних зданий служат парапетом; под ними есть погреба, иссеченные в скале; они теперь обращены в могилы для отшельников.

Ночь быстро шла и застала нас в этом грозном уединении. Взошедшая луна из-за песков Ливийских, осветив внезапно предметы, обозначила края скал резкою черною полосою по ужасной пустоте пропасти.

Святый Антоний, поселившийся здесь сначала, нашел это место слишком роскошным, по причине близости Нила, и укрылся в горах, между этим берегом и Чермным морем.

Меланхолический и торжественный вид природы Египта, вечно-ясное небо, строгий характер пирамидального зодчества; ужасное разрушение зданий гигантских, почти превышающих силы человека, столько великого, столько славного в прахе, и наконец, куда не взглянешь, везде поразительное исполнение пророчеств! — все это невольно приводит к жизни созерцательной человека мыслительного. Жизнь святых отшельников Египетских представляет [351] образ совершенства в жизни монашеской. Не причастные миру, они жили вне мира; будучи во плоти, жили вне плоти. Трудясь в молчании, они внимали призывам Божиим; таким образом, Св. Антоний два раза оставлял свое ужасное уединение и приходил в Александрию: в первый раз при Максимине, во время гонения на христиан, он назидал их в вере Христовой, в судилищах, в темницах и даже перед плахою; — во второй раз, по прошению Св. Афанасия, он пришел для обличения Арриан. Труд и молитва составляли их жизнь; через постоянный труд они избегали праздности, следовали примеру великих святых Ветхого и Нового Завета, из которых большая часть были пастыри, возделыватели полей, рыбари и плотники; плоды трудов своих они употребляли на страждущее человечество и на выкуп пленных Христиан; молитвою они непрестанно возносились к Богу, и, как говорит Св. Василий: »живя в чуждом для них теле, они проявляли самими собою, что значит: быть в одно время странником здесь долу, и гражданином небесным.« Вместо колокола, звук воловьего рога призывал их из пещер и древних [352] гробниц на молитву. Днем, солнце и тень, а ночь, — звезды, показывали им часы их занятий и молитв. Св. Василий из далеких стран прибыл назидать себя жизнию Египетских отшельников. Св Кассиан, рожденный в Скифии, пробыл семь лет в изучении их жизни. Св. Иларион передал правила их монашеской жизни в Сирию, откуда они перешли на берега Чермного моря чрез другого сподвижника Христова, Св. Василия, Епископа Кесарийского, что в Капподокии.

Ночью мы прошли довольно большое пространство, до селения Шейх-Эмбарех. Это селение прислонено к цепи гор, засыпанных песками. Тут также появляются каменоломни. На двух отдельных высотах рисуются довольно живописно гробницы Сантонов. От Фокая почти до самого Бебе, я прошел пешком, любуясь роскошью и плодородием берега, тщательно обработанного на весьма далекое пространство; но в деревеньке Миниет-Еджид лежащей между двумя селениями, мы не нашли ни одного жителя; все разбежались от взимаемых податей и от рекрутского набора. В Бебе есть, как мне сказывали, Коптский монастырь, весьма чтимый, куда даже из Каира ходят на поклонение гробнице [353] одного святого мужа; но солнце уже садилось, и я спешил прибыть поранее в Бени-Суеф, откуда намеревался посетить область Фаюм: совсем тем мы не могли прежде полночи достичь этого города.

В Бени-Суефе мы утратили целое утро для приискания дромадеров или лошадей; нас уверяли, что они все на траве, и фирман Мегмета-Али ни к чему не послужил перед здешним Мудиром, который, целый день не оставлял своего гарема. Я велел направиться на местечко Зауие, которое находится в беспрестанных сношениях с Фаюмом.

На этом пути я останавливался на восточном берегу Нила у Коптского монастыря или подворья Св. Антония Великого (Мар-Антониос ул Бар). Это малое убежище служит сообщением между берегом Нила и знаменитым монастырем сего имени близ Чермного моря; оно построено на голом песке, где братия с трудом могли выростить несколько тощих пальм; со всем тем они обложены податью. Церковь состоит из небольшой ротонды с куполом, поддерживаемым несколькими колоннами грубой отделки, с коринфскими капителями. Здесь считают всего десять братий: они, вероятно, принадлежат белому духовенству, потому что я тут [354] видел жен и детей. Главный монастырь Св. Антония отстоит почти на два дня пути отсюда, чрез ущелья скал. Место, где жил великий угодник, на высоте, скалы, обнесено глухою стеною, в которой есть только одно окно, чрез которое поднимают приходящего, на канате, в корзине или на доске.

Двор заключает в себе две тесные церкви, соединенные корридором; кругом стен кельи, а внутри двора разведен небольшой овощной огород, сквозь который проведен источник. Монастырь Св. Павла находится ближе к Чермному морю на горе Холзим, на расстоянии не более четырех верст в прямую линию от монастыря Св. Антония, но отделен столь высокою и крутою скалою, что обход вокруг нее очень продолжителен, и потому, Св. Антоний употребил почти два дня, чтобы достигнуть уединения Св. Павла. Вид и построение этого монастыря почти подобны первому. Там показывают доселе пещеру Св. Павла. Монахи обоих монастырей ведут жизнь самую строгую, и порабощены молчанию. В обоих монастырях не более сорока братий. Между ими есть схимники. Я очень жалел, что не успел посетить эти вдохновительные святые уединения.

Из подворья Св. Антония, на Ниле, уже рисуется перед вами, на противуположном берегу, великолепная пирамида Майдун; пристав к Зауие, я ходил далеко в поле любоваться ею. [355]

ГЛАВА XXV.

ОБЛАСТЬ ФАЮМ:

ГОРОД ФАЮМ. — ОЗЕРО МЕРИСОВО ИЛИ БИРКЕТУЛЬ-КАРУН.

В Зауие оказали бoльшее уважение к фирману паши. Сам мамур явился ко мне и предложил свои услуги; я заказал лошадей и верблюдов; до рассвета все было исполнено, и сверх того мамур дал мне своего каваса. Мы отправились в четыре часа, за два до восхода солнечного и еще при лунном свете. Я очень любопытствовал видеть столь славимое в Египте плодородие Фаюма, и, еше более, поверить собственными глазами местность знаменитого Мерисова озера, о котором было столько ученых споров, и потому взял с собою выписки из древних авторов. [356]

Первое селение, на пути нашем, было Кемен-ель-Аруш, с красивым минаретом; тут уже рассветало. Селение обнесено высоким валом древнего построения; мы полагаем здесь древний Иссеион (Iseion), а не в Зауие, как то определяют некоторые писатели, следуя Данвилю. Иссеион или Иссеум, назначенный в Римской путевой таблице, показан как военный пост; огромный валь Кемен-ель-Аруша, кажется, оправдывает наше заключение, тогда как Зауие не представляет никаких следов своей древности. Солнце встало из-за хребта Аравийских гор и осветило беспредельную плоскость яркой зелени, которая приятно удивляет взоры путешественника, привыкшие к беспрестанным преградам, которые противупоставляют плодородию, пески и нагие горы. За сим следует деревня Уани, возле которой я заметил остаток древнего водопровода. Деревня Энфас остается в стороне. Следя древность, я направился дальнею дорогою на Иллагон и Гавару чрез Абусир, мимо двух пирамид там существующих. Возле Абусира и деревни Массара, отлогие каменистые высоты, покрытые песком и направленные от хребта Ливийских гор, пересекают дорогу; тут видно много древних гробниц, из которых иные составляют подземные пещеры, другие иссечены на поверхности, в каменной гряде, и представляют множество [357] небольших четверосторонних вертепов, в несколько рядов. Здесь мы полагаем существование Ираклеополиса великого, по данным древними географами расстояниям, — а топографическую местность поясним ниже. Через эту каменную гряду пролегает кратчайшая дорога на Иллагон, а другая следует вдоль плодоносного оврага. Поднявшись на возвышение, я увидел первую пирамиду Иллагона. Чрез полтора часа езды по пустыне, представляется местечко Иллагон посреди роскошной долины, у подошвы низких оконечностей, и противу самого Иллагона чернеется полуразрушенная пирамида из необозженных кирпичей. Ее каменная одежда уже не существует более. Из средины пирамиды проглядывают большие камни, составлявшие внутренность погребального чертога. Утомленные шестичасовым путем, мы расположились на отдых противу самой пирамиды, под тению нескольких пальм. Вторая пирамида, носящая название селения Гавары, уже видна, когда подъезжаешь к Иллагону. Французские ученые открыли возле нее значительные остатки древних стен, имеющих очерк параллелограмма и много обломков колонн среди гранитных камней, почему и полагают, что здесь существовал столь знаменитый лабиринт, который заключал 3000 комнат, из коих только половина была на поверхности земли, а другая [358] под землею. Геродоту показали только верхнюю часть, но доступ в нижние комнаты был дозволен для одних жрецов; там погребались священные крокодилы. Тот же историк говорит, что это здание он считает величайшим произведением рук человеческих. Пирамида находилась на одном из углов лабиринта. В пирамиде, которая близ Гавары, одни основные и угловые части из камня, но внутренность ее состоит из необозженных кирпичей с соломенною связью. Геродот прибавляет, что наружная часть лабиринта была разделена на 12 дворов, по числу царей, управлявших тогда Египтом. Некоторые писатели видели в этом разделении 12 месяцев года. Дорога отсюда до Гавары чрезвычайно приятна; она идет вдоль знаменитого канала Иосифова, осененного пальмами и густыми тростниками, среди которых отличается лотус, но я тут не мог найти папируса. беспрестанные процессии женщин, живописно драпированных синими покровами, с кувшинами древней формы на головах, мелькали мимо глаз моих; другие купались, совершенно скрытые навесами тростников; — оне невольно напомнили мне сцену дочери Фараононовой, приходившей с ее рабынями мыться на [359] тростниковом берегу Нила По далекому пространству, вокруг, волнуется роскошная зелень пшеницы и бобов.

 

Гавара есть большое местечко, красивее прочих; блестящие линии каналов рассекають тучные пастбища; тут Мегмет-Али построил прекрасную каменную плотину с шлюзом, для защиты полей во время разлива Нила. От Гавары до Фаюма, плодородие полей обольщает взоры. На половиие этой дороги проходит глубокий овраг, идущий к Мерисову озеру, и называется безводная река (бар-белама). Этот овраг есть не что иное, как продолженный бассейн Мерисова озера. Пирамида, которую мы видели противу Иллагона, весьма вероятно, есть та самая, о которой говорит Геродот; она была воздвигнута из кирпичей, Фараоном Азихисом, и на ней находилась следующая напыщенная надпись: »не презирай меня, при сравнении с каменными пирамидами; я столько же превосходнее их, сколько Иопитер перед прочими богами, потому что я сооружена из кирпичей, сделанных из ила, почерпнутого в глубине озера.« Колосс Фараона, соразмерный высоте пирамиды, господствовал над всею окрестностию. Эта пышная пирамида была на острову, и мы увидим, что иссякшие рукава озера разрезывают [360] по разным направлениям область Фаюма. Таким образом, наше определение Ираклеополиса на месте, обозначенном виденными нами гробницами, между Абусиром или Иллагоном, оправдывается. Риттер удивляется, что доселе не найдены следы этого значительного города. Приняв в соображение песчаную местность найденных нами гробниц, мы увидим, что положение этого города, там, где большой канал Иосифов подходит к пустыне Ливийской, — выражает посвящение этого города: в память поеды, над Тифоном одержапной Гермесом, покровительствовавшим водные сообщения.

Город Фаюм (Мединет ел Фаюм), не представляет ничего отличного в своем строении, но дышит довольством и тихим счастием, будучи отдален от большой разгульной дороги, проложенной Нилом. В нем считают около пяти тысяч жителей, несколько довольно простых мечетей и школ. Здешний Мамур просил меня остановиться у него; я, в первый раз в Египте, увидел в нем начальствующего Араба, потому что везде власть в руках Турок. Он отвел мне комнаты в своем диване. Тотчас появились ковры и подушки, и не смотря на то, что я принял его гостеприимство с условием не делать мне угощений, он не хотел [361] позволить моим людям готовить мне обед, и я принужден был согласиться обедать с ним. Обычай восточный известен: нам поднесли к дивану столик, с перламутровыми узорами, обставленный несколькими блюдами баранины, жареной на сковороде, отварной и копченой, пилава и овощей. Мамур ел руками, но это не помешало мне употребить мой прибор. В продолжение обеда драгоман переводил мне речи хозяина, который рассказывал разные чудеса про озеро Харун или Мерисово. Мамур Фаюма, человек очень хороший и весьма любим во всей области. Во время обеда стояла вокруг нас большая свита; по окончании обеда, он принимал при мне просителей, которые, скинув туфли, подходили целовать его руку. Вечером посетили меня два Европейца: Француз, давно здесь поселившийся, и Римско-Католический священник, которому не давно отдали церковь, принадлежавшую некогда Римскому исповеданию, но отчужденную Коптами. Копты живут по близости от Фаюма в селении Федмин; говорят, что у них сохраняется очень древняя рукопись Коптской Библии. Я провел очень приятно вечер с моими гостями, которые жаждали известий о Европе, но я уже ничего не мог сказать им нового. Француз позабавил меня анекдотом: он был послан, во время нашествия Французов, к Бонапарте от Мамелюков, спросить у [362] него: «по какому праву он вошел в Египет»? — И вы исполнили это поручение? сказал я ему — »Да.« — Что же он вам отвечал? — »Il m'a tourne le dos, Monsieur.« — »Он ко мне обернулся спиною.« — Простясь с Мамуром и переночевав в Фаюме, я направился на рассвете к Мерисову озеру.

При выезде из города, я заметил на кладбище много обломков древних зданий, колонн и даже статуй. Фаюм занял место древнего Крокодилополиса, который, в последствии, был назван Арсиное, по имени сестры Птоломея Филадельфа. Это был главный город нома или области, как и нынешний город, который в своем Коптском или коренном Египетском названии: Фаиом или Фиом, значит, по толкованию, болотное место. Я направился на местечко Сенурис, находящееся на берегу озера. Дорога туда идет постоянно между прекрасных рощь смоковничных, гранатовых, масличных, пальмовых и лимонных, перемешанных с кустами роз и шиповников и перерезываемых лужайками или полями, засеянными индигом, сахарным тростником, бобами и пшеницею. Розы приносят большой доход; — здешняя розовая вода расходится по всему Востоку, во всей обширности этого общего названия, и предпочтительно употребляется [363] в гаремах. Через полтора часа езды, и на половине пути от Фаюма до озера, близ деревни Биагму, я увидел развалины пилонов или, может быть, пирамиды, от которых осталось только несколько нижних рядов гранитных камней; можно судить о форме и огромности здания по угловым остаткам, где камни показывают пирамидальный склон, но промежутка между пилонов нельзя различить. Пространство от оконечности одного до оконечности другого пилона содержит 190 шагов. Французские ученые означают положение знаменитого лабиринта возле пирамиды, находящейся на север от Гавары; мы с этим готовы согласиться, не понимая однако, как здание столь необычайной огромности, могло совсем исчезнуть с лица земли? но пусть объяснят нам выражение Геродота, который говорит, что это удивительное здание находилось несколько выше Мерисова озера, следовательно на севере; тогда и Крвкодилополис был не там, где город Фаюм? Здание, о котором мы теперь говорим, находится именно в 100 стадиях (17 верст) от Крокодилополиса или Фаюма, но и это положение не удовлетворяет определению Геродота (?), и едва ли не в песках Ливийских, по ту сторону озера, т. е. на север должно искать это чудное здание, предмет стольких спорных мнений; к тому же, если б лабиринт находился возле [364] Гавары, то неужели-б ни одна из 1500 подземных комнат не была обнаружена изыскателями?

Вскоре за тем открылся нам Сенурис, на высоком берегу озера. которое еще было закрыто этою преградою. Это местечко не хуже и не меньше многих Египетских второстатейных городов; окрестности его очень живописны. Рощи, холмы, журчащие ручьи, луга с рассыпанными по ним стадами, представляют ландшафты игривые и свежие. Не удивительно, что Восточные писатели представляют Фаюм в виде рая: для них эти предметы, неизменяющиеся даже в знойные жары лета, по причине множества каналов, представляют картину необыкновенную. Мне сказывали, что чума никогда не проникает в область Фаюма и этому можно верить, потому что в самое это время ужасная чума царствует в Каире, не касаясь Фаюма, который находится на близком расстоянии от этой столицы. Крутизны, на которых стоит Сенурис, вероятно, образовались от ископания Мерисова озсра, и оне тянутся столь далеко, сколько я мог обнять глазом. С этой высоты открылся мне наконец, в низменной долине, обширный вид знаменитого озера.

Я не спешил основывать своего мнения прежде нежели вникну в местности этого края; но мне не много уже оставалось видеть, для убеждения, что дрсвние писатели, каковы Геродот, Страбон и отчасти [365] Диодор, верны в своих описаниях Египта, и что ученый и почтенный Данвиль напрасно обвинил отца Истории и Диодора в преувеличении, тогда как он сам сочинил, только от того, что не видал Египта, гипотезу несбыточную, хотя очень часто угадывал весьма основательно.

Озеро Мерисово великолепно развертывается и представляет зеленоватый цвет моря, как то заметил Страбон. Оно простирается теперь верст на 50-т в длину, но ширина его, в самом большом месте, имеет верст 7-мь. Несколько очень небольших нагих островков видны кое-где по блестящему пространству озера. С севера оно ограждено знойными хребтами Ливийских гор, с юга и запада теми крутизнами, отчасти насыпными, о которых мы говорили, а с востока, оконечность озера, возле деревеньки Тамие, упирается в луговую долину, куда примыкает та глубокая лощина, которая идет до самого канала Иосифова и называется: бар белама или безводная река. Мерисово озеро состояло из нескольких озер и каналов; главный бассейн есть тот, который теперь носит название: Биркетуль-Харук. Ираклеополис, пирамиды Иллагона и Гавары, Крокодилополис (?), Фаюм, — и развалины возле Биагму, стояли на островах, омываемых разными [366] водными рукавами, которые, в свою чреду, примыкали к каналу Иосифову и к Нилу. На юго-западе, от города Фаюма, возле развалин Харак, вы увидите доселе небольшое озеро, отрывок обширной водной системы, называвшейся общим именем Мерисова озера; даже и за горами Ливийскими, на северо-запад, там где оне понижаясь составляют другую бар-белама, на что указывает и Геродот, — вероятно, рукава Мерисова озера подходили к пирамидам Сахары; — читатель припомнит, что мы сказали об этом, в своем месте. Взяв столь обширное протяжение этой водной системы, можно согласиться с Геродотом, что такой труд мог быть выше всех чудных зодчеств Египта, и что окружность озера, определенная Геродотом, как равняющаяся в протяжении берегу Египта по Средиземному морю, не преувеличена, и конечно, по расчислению, представит ту же меру. Не исчисляя стадий Геродотовых, вспомним, что протяжение Египетского берега от Тапозириса до Пелузы составить 3 градуса или 315 верст. Мы уже привели сказание Пророка Езекииля, сколь много Фараоны кичились этим исполинским трудом; но тот же Пророк [367] прогремел им глагол Иеговы: »И дам реки их во опустение!«

Мой вожатый, сидя со мною на берегу озера, расказывал мне, в свою чреду, о волшебстве вод Биркетул-Харуна; все что я мог понять, по переводу моего драгомана, было очень похоже на известную сказку тысячи и одной ночи; вожатый уверял меня, что он знает одного рыбака, который вытащил из озера неводом свинцовый ларец, в котором было четыре других ларца; последний заключал кусок кожи, на которой была очень длинная надпись, и что, боясь очарований, он поспешил привести свою находку в прежний порядок и бросить опять в воду. Здешние рыбаки очень зажиточны от своей ловли; рыбы озера Мерисова предпочитаются рыбам Нила, потому, что вода озера солона, но не более как в нашем Балтийском море. Эта соленость происходит от натровых и соляных частиц, которыми напитана почва, особенно вдоль того глубокого русла (бар-белама), которое идет от западной оконечности озера, мимо натровых озер, к Средиземному морю.

На оконечности западного берега, видны остатки Египетского храма, называемые Арабами Каср-ель-Харун. Миссионер Сикар полагал, что это есть [368] остатки знаменитого лабиринта; но скорее можно согласиться, что это здание принадлежало другому лабиринту, позднейшего времени, описанному Страбоном, о котором также говорит Диодор, означая его положение на оконечности озера к стороне Ливии. Гораздо далее к югу есть одно возвышение, называемое ель-Гарам-Медаие-ель-Гебгад: слово Гарам означает, как известно, пирамиде; — тут же находятся несколько гробниц. Арабы мне говорили, что и по западному руслу бар-белама, проходящему позади каменной площади, на которой стоят пирамиды Мемфисские, видно миого подобных гробниц: это может оправдать наше предположение о сообщении Мерисова озера с пирамидами — предположение, основанное на сказании Геродота. Весь северный берег теперь не обитаем, но мне сказывали, что на этих диких горах находятся развалины монастыря. Заметим, что по здешним преданиям, Иосиф был погребен в Фаюме, (Египетский Фиемъ такое любопытное предание получает некоторую достоверност по названию канала именем Иосифа; что канал этот принадлежит глубочайшей древности, это уже доказано и всеми признано. Может быть, [369] даже, что пирамида, находящаяся близ Фаюма у местечка Гавары, заключала тело этого патриарха, перенесенное в последствии в Сихем. Я имел намерение объехать западный и северный берег Мерисова озера и достигнуть Каира по дороге к большим пирамидам, но меня отговорили от этого любопытного путешествия; мне сказали, что этот путь теперь, более нежели когда нибудь, опасен; что несколько партий бедуинов, оставивших Варварийские владения после покорения Алжира Французами, присоединились к туземцам и бродят по пустыням; — я сам видел несколько перешедших Варварийцев в Сенурисе. В добавок мне сказали, что в этих окрестностях большое изобилие в гиенах.

Чрезвычайно утомленный от пути, я возвратился в Сенурис чрез деревеньку Эбегид; она находится на одном возвышении с Сенурисом и скрыта в цветущем саду, откуда, сквозь прогалины, открываются прекрасные виды на озеро. — Туть, возле мечети, я нашел обломки нескольких мраморных колонн, из которых иные служат порогами у дверей хижин. В Сенурисе я нашел многолюдную толпу бедуинов, стекшихся из своих пустынь на торг, который здесь бывает два раза в неделю. Множество богато-убранных и отличных коней стояли на привязи, в обширном кругу; шейхи колен бедуинов отличались белизною и [370] тонкостию своих бурнусов и роскошью оружия. Шейх Сенуриса встретил меня у ворот своего дома и пригласил к себе. Стены его дома снаружи и внутри испещрены зелеными и красными полосами; мне объявили, что эти цветы обозначали дом совершившего поклонение в Мекке; — и этот поход также изображен, в лицах, на разных частях стен. Я едва удерживался от смеха, имея беспрестанно на глазах эти альфрески новых Египтян. Шейх изобразил самого себя несколько раз, то на верблюде, то на осле, то на лошади, среди многочисленной толпы, и, наконец, представил свой торжественный въезд в Мекку, при плеске жителей. Он сам мне пояснял живопись, иначе должно бы ее разгадывать, как иероглифы. Этот белед Шейх, или бурмистрт, не беднее Губернатора; богатая шаль составляла его чалму; прислуга многочисленна, и несколько дромадаров покоились на его обширном дворе.

Чтоб утвердиться в моем мнении об озере Мерисовом, мне хотелось найти след остальной части озера, которую самое местоположение означало на юго-востоке; — для этого я предпринял обратный путь уже совсем другою дорогою, взяв хороших вожатых.

Первая деревня на пути нашем, была Гарфис. Везде плодородие необычайное! Это конечно сад [371] Египта. Тут я в первый раз заметил здешнюю молотьбу хлеба: пять или шесть плоских железных кругов вделаны в деревянный вал; к нему прилажены, спереди, упряж, а сзади, место для седока; в эту машину впрягаются обыкновенно волы; подобный способ молотьбы представлен в некоторых древних гробницах; там я видел также, что древние Египтяне, при жатве, срезывали только одни колосья, складывая их в корзины, а солома оставалась на корню, которую уже после скашивали; их житницы состояли из построенных в линию конических зданий, с куполами; хлеб всыпался в отверзстие, сделанное на верху купола, куда вела лестница.

Возле деревни Матиртарис, я нашел большой овраг, по направлению от севера к югу. Спросив, в каком направлении мы находимся относительно прежней нашей дороги, я узнал, что мы едем на линии Гавары; что этот овраг есть тот самый, который я видел возле этого местечка и что здесь также, он носит название: бар-белама; это уже меня удостоверило в моих предположениях о Мерисовом озере, и я еще более убедился в том, когда, подъезжая к деревне Сейли, мы спустились в овраг, также направленный от юга на север; он имел ширину большой реки, и весьма приметно, что это есть дело рук человеческих, а не [372] природное русло; тем более, что тут луговая плоскость редко прерывается. Мне сказали, что этот овраг называется Батс-ел-Сейли, по имени деревни; что он идет от самого озера и выходит, мимо Иллагона, в канал Иосифов; таким образом, вот уже обе пирамиды Иллагона и Гавары: на острову, как говорят Геродот и Диодор. Если же о том не пишет Страбон, чему удивляется Данвиль, то это от того, что Мерисово озеро ограничивалось тогда нынешним его руслом; прорванные плотины, которых так много в Фаюме, показывают значительное уменьшение, с того времени, массы воды коренного озера; таким образом, измерение Геродотово и даже определение направления озера, получают совершенное вероятие. В наш век перестали уже считать этого важного историка сказочником, когда умножившиеся путешествия доказали истину его показаний. Сверх того, географические определения озера, следуя Геродоту, подле Крокодилополиса (или Арсиное), а в Страбоне и Плиние: между Арсиное и Мемфисом, никак не допускают странной гипотезы Данвиля, изложенной даже на его карте, где озеро Мерисово изображено во всем продолжении канала Иосифова, направленного паралельно Нилу, от селенья Агены до Тага-ель-модеин, т. е. от Бенисуефа почти до Миниета. Деревня Сейли построена на древних развалинах, из необозженных [373] кирпичей. Отсюда начинается пустынная дорога чрез знойный хребет Ливийских гор, к Нилу. Тут нужен был нам вожатый опытный; по этой причине, и вместе для отдохновения, мы остановились в этой деревне. Мы встречены были толпою народа, которая, с восклицаниями, окружила нас; я не мог понять, что это значит, но вскоре драгоман объяснил мне, что в деревне свадьба, и что, по принятому обычаю гостеприимства, всегда приглашают проходяших путников. Нам было не до того, потому что мы спешили проехать засветло пустыню; со всем тем я не мог отказаться тут же, под открытым небом, выпить с ними кофе и выкурить трубку; между тем нам приискали вожатая — и мы пустились в путь.

За деревнею Сейли, вскоре мы погрузились в самую дикую и безжизненную пустыню. По глубокому и рухлому песку следы ваших дромадеров и лошадей едва были приметны, тем более, что ветер заметал их вслед за нами. В продолжение полутора часа мы ничего не видали, кроме песков и нагих гор; но потом, при въезде на последнюю гору, нам открылись впереди, через обширную степь, берег Нила и пальмы Зауие, а на лево вставала величественная масса пирамиды Майдун. Даже недоезжая деревни Сейли, макушка этой пирамиды показалась нам минутно. Обрадованные завиденными [374] жилищами, мы быстро помчались по пустыне, и проехали очень не далеко от прекрасной пирамиды Майдуна. Мы уже говорили об ее образовании: она построена из больших тесаных камней желтого цвета; возле нее проходит канал Иосифов. Здесь определяет Данвиль положение Нилополиса.

Солнце уже садилось, когда мы переступали из бесплодной пустыни на луговые поля, орошаемые Нилом. Тут, возле деревни Буэт, строится, по приказанию Паши, большая каменная плотина, со шлюзами, на нововырытом канале. Около деревни Ком Абу-ради мы проехали чрез лагерь бедуинов, и уже в глубокой темноте, и почти ощупью, пробрались чрез пальмовую рощу Зауие, мимо фабрики индиго, к Нилу, где нас нетерпеливо ожидали в дагабии. [375]

ГЛАВА XXVI.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАИР И ОТПЛЫТИЕ В ДАМЬЯТ. — АТРИБИС. — САМАНГУД. — МАНСУРА. — ДАМЬЯТ. — ОТЪЕЗД В ПАЛЕСТИНУ.

Ужасный ветер — порождение равноденствия — не позволил нам отплыть в ту-же ночь; с рассветом он несколько уменьшился; мы отправились, но весь этот день пролавировали в виду пирамиды Майдуна, и только на другой день пошли под парусом. Не доходя Кафр-Лаята, уже открылись нам вдали, громады больших пирамид; вскоре оне исчезли, но, в замену их, появились пирамиды Дашура и Саххары и, наконец, мало по малу, развернулась вся линия этих исполинских памятников, а в синей дали чуть виднелись груды скал Моккатама и высокие мечети столицы Востока. Солнце заходило за пальмовый лес пустынного Мемфиса. [376]

По причине ужасной чумы, опустошавшей Каир, я велел пристать за час расстояния от Джизе, к пустынному берегу, чтоб подойти туда по утру и узнать о происходящем в Каире. На другой день, остановясь у Джизе, я увидел часовых, которые воспрещали вход в заведение кавалерийской школы. Начальник этой школы, Г-н Варен, вышел на берег и известил меня, что в Каире смертность доходит до тысячи человек в день, что не только все Европейские дома, но и лавки заперты; что он мне не советует продолжать путь в Палестину из Каира, откуда я бы должен был необходимо нанять дромадеров. Нельзя было не согласиться на такой совет; отблагодарив Г-на Варена, который, не смотря на всю свою любовь к гостеприимству, не мог, по принятым предосторожностям, позволить баркам стоять возле его берега, — я велел грести к противуположному берегу, и, уже для своей собственной предосторожности, стать на якорь посреди Нила, чтобы воспрепятствовать моим Арабам сообщаться с землею. Меж тем я написал письмо к моему банкиру в Каир и послал чрез коммиссионера. Я стоял по близости старого Каира, противу самого дома Солимана-Паши; он увидел мой флаг и узнав меня, послал мне сказать, что он сам содержит карантин, но не боится меня, зная, что я прибыл из Верхнего Египта, [377] и приглашал меня к себе. Приглашение его при таких обстоятельствах, было чрезвычайно любезно, и таким образом я проводил два дня моего пребывания перед Каиром, ночь и все утро на своей дагабии, а остальную часть времени в его обшестве, к которому принадлежали некоторые Сен-Симонисты, и в том числе глава их жалкой секты, которая уже теперь прекратилась, — известный L'Enfantin. К их сословию принадлежала одна Парижская дама, которая намеревалась завести в Каире пансион для Арабских девиц.

Я старался забывать в беседах Солимана-Паши о преобразованиях, которыми обязана ему Египетская армия — то, что я уже говорил о положении, в котором он находится. Солиман-Паша показывал мне начертанный им план последней кампании Ибрагима-Паши в Сирии и Малой Азии, и просил меня доставить его, Генералу Жомини. Египетская армия не должна никогда забыть того, что сделал для нее Солиман-Паша.

Траурный покров облекал Каир и окрестности. Я жалел, что не мог проститься с моими добрыми знакомыми в Каире, с Клот-Беем, с домом Г-на Петраки и с другими, и просил Солимана-Пашу передать им мои поклоны; докончив дела, я оставил столицу Востока вечером.

Плывя среди благоухания померанцовых и [378] апельсинных дерев, я едва верил, что гений опустошения царствует теперь на этих берегах. Здешние жители имеют укорененное поверие, что они не могуг иначе умереть, как от чумы, которую называют: таун, что означает рану, нанесенную копьем, и говорят, что болезнь началась с того времени, когда при исходе Израильтян были умерщвлены перворожденные; по их мнению, Ангел истребитель поразил их копьем. Глядя на вершины вековых пирамид, где погасал свет вечерней зари, я прощался с Египтом!

На рассвете я плыл уже возле Шабура, по Дамьятскому рукаву Нила, среди роскошной Дельты. Здесь берега Нила украшены не пальмами, как обыкновенно; эти деревья даже не часто встречаются, но их заменяют шелковицы, гумми и сун. За селением Абу-Шар, увенчанным красивым минаретом, следует большой и хорошо обработанный остров Тан. Против него впадает в Нил канал, направленный от города Менуфа и украшенный красивым мостом. Такой же канал с мостом виден выше, у деревни Месид-ель-Гедр. Здесь ссления вообще очень обширны. Не доходя селения Баша, все дома одной деревни восточного берега увенчаны голубятнями, которых конические формы заставляют [379] их принимать издали за великолепные развалины. Здешние Арабы производят большой торг голубями; эти голуби почти такие же, как и Европейские, но мы уже сказали, что так называемые Египетские горлицы, населяющие бальзамические леса Фиваиды, составляют совершенно другой род и пользуются здесь особенною холею; будучи ручными, они прилетали к нам, вместе с другими голубями, и приятно нас развлекали.

В местечке Банга устроена большая фабрика хлопчатой бумаги. Возле нее открываются обширные развалины древнего города Атрибиса, который был главою нома; он назывался также Атор или Гатор, вероятно, в честь Египетской Венеры; самый рукав Нила, — Дамьятский, — носил его имя; а несколько выше его начинался канал Танитийский, ныне Моез, почти совсем заплывший. Развалины Атрибиса образованы квадратом, имевшим несколько менее версты в боках. Все камни этого города пошли на новейшие построения или на известь, а остались одни необожженные кирпичи, которые однако составляют довольно величественные груды; тут еще виден след большой улицы, которая вела к Нилу. Жители этого берега пользуются дурною славою, по их наклонности к грабительству, [380] и хозяин моей дагабии не хотел туг оставаться ночевать. Здесь было Епископство. На Ефесском соборе подписался: Стратиг Атрибидский.

По утру мы находились между двумя красиво рисующимися городками: Мит-Крамр и Зифте, построенными один насупротив другого. Первый, находящийся на восточном берегу, имеет довольное число красивых мечетей, и в нем расположен один пехотный полк; в обоих городах видны большие фабрики хлопчатой бумаги. Поля представляют везде неограниченное пространство засевов, и преимущественно заняты пшеницею и индигом. За Мит-Крамром, три канала выходят из Нила. Далее, города Абузир и Самангуд, оба на западном берегу, замечательны, особенно первый, по своим зданиям древнего Арабского зодчества; береговые дома Абузира выстроены из очень хороших кирпичей, похожих на Голландские; рисунок оконных огив и рам, также и деревянные решетки, обращают на себя внимание путешественника; но эти дома находятся уже в большом запустении. Туг существовал древний Бузирис, где был знаменитый храм Изиды. Здесь также царствовал тиран Бузирид, умерщлявший странников, и сам убитый наконец Ираклом. Самангуд занимает место древнего [381] Себенита; отсюда выходит на запад рукав Нила, теперь засоренный и называвшийся Себенитским.

Около деревеньки Уиш выходит из Нила канал, с большим мостом древнего Арабского построения. Так как в Египте дождь считается феноменом, то я скажу, что несколько крапинок дождя оросили нас здесь. С отплытия моего из Каира в Нубию, я еще не видал ни одного дождя. Хотя несколько раз во время моего путешествия накоплялись тучи, но оне всегда проносились все далее на юг.

Вскоре появились высокие минареты Мансуры, столь знаменитой поражением армии Французского короля Лудовика, прозванного: Святым — и пленом этого христолюбивого Монарха. С северной стороны Мансуры проходит канал Ашмун, — древний Мендезийский рукав Нила; тут был полонен доблестный Лудовик; долина, прилегающая к Нилу, где происходила главная битва, очень низменна; она защищена от Нила, и даже от канала, плотиною.

Город Мансура довольно велик, изрядно выстроен, и его мечети имеют некоторое величие. Надобно вообше заметить, что города и деревни этого рукава Нила, гораздо лучше выстроены, чем в прочих местах Египта, и доказывают благосостояние [382] этой части знаменитой Дельты. Здесь только недостает живописных пальм, которые украшают места менее награжденные природою. Вдоль берегов видно множество древних разрушенных водопроводов, которых кпрпичные стены удерживают осыпку берегов. Нынешние каналы хотя недурно содержаны, но не могут сравниться с теми, которые прежде оплодотворяли Дельту.

Проходя ночью мимо одного селения, мы слышали ужасный вопль; мне сказали, что это происходит от набора рекрут. Днем все жители разбегаются, послышав скорое нашествие посланного для набора отряда войск; их подстерегают ночью и тогда часть солдат окружает всю деревню, а другая нападает на нее и берет кого ни встречает: до утра держат их в цепях, и тогда уже берут годных, не разбирая семейных обстоятельств. Эти несчастные влекутся канатами, которыми привязывают их за шею. Подобным образом древние Египтяне влачили своих пленных, и я видал изображения таких сцен на стенах некоторых памятников.

До Фарестата берега чрезвычайно низки: кажется, что Нил ежеминутно грозит наводнением. Местечко Фарестат также замечательно своею архитектурою. Не подалеку оттуда, один загородный дом [383] обратил мое внимание миловидностию своего Восточного зодчества. За ним видна деревня Адлие, и вскоре развертывается Дамьят.

Вид Дамьята, с Нила, напоминает с первого взгляда, архитектурою и запустением домов, Венецию, которая много заимствовала в своем зодчестве у Арабов, владычествовавших в Испании и Сицилии. Дамьят основан в 1260 году; древиий Фамиатис или Тамiатис, о котором говорит только Стефан Византийский, стоял несколько далее, у самого устья Нила; даже при осаде крестоносцев, этот город находился выше, но по сдаче его Мусульманам, он был совсем срыт, и новый город, того же имени, выстроился на месте где он находится теперь; он стоит между Нилом и озером Мензале, в беспрестанном опасении испытать судьбу тех древних городов, потопленных морем, которые занимали плодоносные поля, где теперь расстилается озеро. Роскошь посевов сарацинского пшена, занимающих на далекое пространство окрестности Дамьята, на обоих берегах Нила, обольщает взор. Торговля этого города упала со времени, как начала процветать Александрия. Прекрасные дома и мечети Дамьята ежедневно разрушаются, но и в своем упадке напоминают прежний блеск города. Здесь однако считают до 30-ти [384] тысяч жителей, что мне кажется преувеличенным. Одна из мечетей украшена прекрасными гранитными и мраморными колоннами, которые перешли сюда из развалин Тенезуса и Туна, поглощенных морем; в ней устроено благотворительное заведение для 500 больных, которые большею частию слепые.

Я пристал к роскошному дому Г-на Факра, который носит название Русского агента. Мы видим в старых путешествиях по Египту, в каком блеске был некогда этот торговый дом, который теперь должен скоро уничтожиться. Единственный наследник, сын банкира Факра, находится в самом болезненном состоянии. — Опекуны доселе разоряли последнее его достояние. Ныне, Г-н Миллиони, Греческий консул, родственник Факра, успел несколько остановить грабительство, и сам Мегмет-Али принял в том участие. Г. Миллиони усердно принимает Русских, именем Г-на Факра, а жена сего последнего, молодая, милая и добрая женщина, занимается управлением дома и хлебосольством.

Я имел письма от Солимана-Паши к Губернатору Халиль-Бею и к Французскому консулу; оба они оказали мне много приветствий. На другой день я обедал у Французского консула, в обществе Французов, находящихся при школе пехотной службы, учрежденной в Дамьяте в довольно [385] большем объеме; она приносит значительную пользу войску, снабжая его хорошими унтер-офицерами. Я проводил часть вечеров в саду, принадлежащем этой школе и устроенном на противуположном берегу, под навесом роскошных пальм, а остальную половину вечеров дома, в обществе некоторых офицеров школы, рассматривая великолепное описание Египта Французской коммиссии, находившееся в библиотеке Факра; в этой библиотеке много Арабских рукописей, на которых никто не обращает внимания, хотя, вероятно, между ими есть много любопытных.

Перед самым отъездом моим из Дамьята, я узнал, что устроен карантинный кордон за Суейзским перешейком в Эль-Арише, на границе Сирии, для предохранения этой страны, — и что, без особенного разрешения нельзя избегнуть карантина. Спеша в Иерусалим к Пасхе, я этим очень был растревожен, но вместе с тем узнал, что дня через два, прибудет в Дамьят Ибрагим-Паша, для отплытия в Сирию, — и я решился его дождаться, столько для того, чтоб познакомиться с этим замечательным человеком, приобретшим военную знаменитость на Востоке, как и для получения позволения избегнуть карантина, — по той причине, что я не имел сообщения с Каиром и [386] что чума не проникала еще в Дамьят, хотя уже была очень близко.

Ибрагим-Паша отправлялся в Сирию, по причине вновь возникших беспокойств; он не замедлил прибыть; пароход давно уже ожидал его у богаса Дамьятского. На другой же день по утру, узнав, что я желаю его видеть, он пригласил меня и принял за просто, в присутствии только одного драгомана. Ибрагим показался мне человеком лет за сорок пять; роста среднего; лице его смуглое и рябоватое, имеет весьма обыкновенное выражение; борода его очень мелкая, глаза серые и довольно быстрые, но без гениальности; первое слово его было, что он меня, как военного человека, принимает по походному; он спросил меня, где я был ранен, сказал мне, что подробно читал описание знаменитой кампании 1812 года; я с своей стороны начал ему говорить про его последнюю кампанию противу Турок, о сражении под Кониею, и сказал ему, что я везу с собою план его кампании, данный мне Солиманом-Пашею. Наконец он мне объявил, что надеется встретить меня в Сен-Жан-д'Акре или в других местах Сирии; я сам коснулся имени этой крепости, взятие которой составляет один из лучших венков его; вспомнили Наполеона и тут глаза его заблистали. »Да, воскликнул он: Наполеон не мог ее взять.« Я не счел [387] нужным говорить ему, что это сражение не совсем правильно, к тому же нам поднесли шербет и трубки; но этому военный разговор прервался; тут я изложил ему желание мое избегнуть карантина в Эль-Арише. Ибрагим-Паша был так любезен, что в тот же час велел принести себе, для приложения печати, приказание карантинному начальнику не только пропустить меня, но даже способствовать во всем к моему спокойному проезду. Разговор о преобразованиях Египта, где я мог по справедливости сказать ему много приятного, продолжался довольно долго, — и я расстался с приятным воспоминанием о моей встрече с ним. Часа через три по возвращении домой, меня посетил почти весь штаб Ибрагима; мне сказали после, что это было сделано по приказанию Паши, в замену его визита. Вечером мы были свидетелями торжественного проезда по Нилу Ибрагима и его свиты, на богато-убранных дагабиях и канджах, направлявшихся к устью Нила, на пароход.

Перед самым отъездом, один из Европейских офицеров пехотной школы, Г-н Прис, человек с большими способностями, принес мне снятый им план озера Мензале, чрез которое мне предстоял путь; он мне сказал, что Мегмет-Али давно уже имеет мысль заняться осушением обширного пространства, занятого озером, и обратить его [388] на посев сарацинского пшена, которое доставляет такие огромные выгоды Египту; но что чрезвычайные издержки, потребные на такой подвиг, доселе его удерживают.

Я с большим любопытством рассматривал этот план; видя заглохшими вдревле столь знаменитые, и оживленные торговлею, рукава Нила: Мендезийское, Танитийское, и Пелузийское, — нельзя не вспомнить торжественного предречения Пророка Исаии: (XI. 15). »И осушит Иегова залив моря Египетского, и подымет руку Свою на реку, и сильным дыханием Своим разобьет ее на семь потоков, и проведеть чрез нее в сандалиях!«

Конец.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Египту и Нубии в 1834-1835 г. Авраама Норова, служащее дополнением к путешествию по Святой Земле. Часть II. СПб. 1840

© текст - Норов А. 1840
© сетевая версия - Тhietmar. 2006
© OCR - Кулаков А. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001

Мы приносим свою благодарность
Египтологический изборнику за помощь в получении текста.