ЗИНЕВИЧ А. К.

ДНЕВНИК

[…] (Дата дневниковой записи не указана)

Осмотрел людей и лошадей, скомандовал: «Садись!» И вот я уже ухожу на рысях из Цурухайтуя, где копошится прочее воинство, подготовляясь к походу. Тогда как я с моими уральцами и оренбургцами, во главе с Кожевниковым 25, забираю в сторону и иду по назначенному мне направлению, выслав вправо, влево и вперед небольшие разъезды, тогда как для связи с хайларским отрядом буду время от времени посылать донесения, обязательно с большого привала и пункта ночлега, а равно в случае встречи с противником, где бы его ни обнаружил.

Стоит прекрасный солнечный день, местность ровная и открытая, так что далеко кругом все видно, как на ладони, что очень облегчает связь со мной и для моих разъездов, не подающих никаких сигналов, что ими замечен противник, которого, очевидно, здесь и нет, а то мы увидели бы его издали. [139]

Как-то не верится, что находишься в неприятельской стране, что те самые китайцы, которым так мирно жилось до самого последнего времени, могут в каждую минуту с тобою встретиться как враги и вступить с нами в бой, что совершенно не укладывается в моем сознании. Тем не менее, я зорко смотрю по сторонам, пользуясь услугами Цейса 26, но ничего тревожного положительно не вижу, почему спокойно иду вперед, заботясь только об одном, чтобы как можно скорее подойти к притоку Аргуни 27, где думаю сделать остановку и послать оттуда первое донесение, вероятно, уже ожидаемое Орловым.

Только 16 июля я прибываю на место и, как и предполагал, не встретил ни одной живой души, о чем немедленно и посылаю донесение, присовокупляя, что выступаю дальше 16 июля утром и к числу 17-му думаю быть в назнач[енном] мне пункте. Т.к. и далее местность ровная и открытая, то притягиваю разъезды и половине взвода разрешаю поить и кормить лошадей, расседлать последних, тогда как второй половине дам отдых на второй час привала. Люди все закусывают взятыми с собой на дорогу припасами, что делаю и я, причем, замечаю, что все мы обладаем недурным аппетитом, вероятно, вызванным ездой и долгим пребыванием на свежем воздухе. Сварили чайку в котелках, и хотя жидкость получилась достаточно мутная, но казаки с наслаждением почаепитничали, после чего кое-кто прилег и вздремнуть, тогда как я решил подняться на близлежащий невысокий курган, чтобы осмотреть местность в бинокль, для чего и отправился туда в сопровождении Разумовского 28, увязавшегося за мною, как он сказал, из любопытства. Но ничего подозрительного и с кургана не обнаружил: верст на 10-15 кругом абсолютное безлюдье и даже не видно обычно шныряющих здесь одиночных монголов, очевидно, предпочетших перекочевать куда-нибудь к югу, подальше от театра военных действий. Словом, ничто, по-видимому, не мешает дальнейшему движению, почему снова в два часа пускаюсь в путь, но все же с прежними мерами предосторожности, не столько в видах безопасности, сколько с целью приучения людей к правилам совершения переходов в неприятельской стране, что может пригодиться на будущее время. По дороге объясняю им, как нужно вести разъезд, пользуясь малейшими складками местности, скрываться от взоров противника и т.д., т.е. соединяю полезное с приятным, т.к. как-то незаметнее проходит время и поглощается пространство, да и казаки, видимо, интересуются подобной прикладной лекцией, знакомящей их на местности с правилами полевого устава. Так незаметно приезжаем и к месту ночлега, где, по отсылке донесения, устраиваемся на ночевку, для которой выбираю место в небольшой рощице низкорослых кустарников, но вполне достаточной для укрытия лошадей, и принимаю меры для охранения, выставив с последней целью 4 парных поста, по одному с каждой стороны, чего вполне достаточно.

Но огня разводить не разрешаю, хотя казаки убеждают меня, что они устроят очаг огня, из которого не будет видно в десяти шагах, что, может быть, и так, но т.к. варить нам нечего, то незачем и рисковать напрасно, а огонь нас может выдать за десяток верст, если не больше. [140]

Спали, конечно, под открытым небом, имея лошадей оседланными, но размунштученными, чтобы они могли кормиться, благо подножного корма было вволю, равно как близко и вода, т.е. все, что нужно, было под рукою. Ночь прошла вполне спокойно, но перед рассветом нас всех всполошил неожиданный выстрел в тылу бивака: оказалось, что часовой случайно спустил курок, что и привело к выстрелу, неожиданно прогремевшему на далекое расстояние, но к счастью, все по-прежнему было пусто кругом и никаких дурных последствий не получилось. Во всяком случае, приказал казакам быть более осторожными, что, впрочем, они сами прекрасно понимают, т.к. набросились на разиню с самой отборной руганью. Только что собирался было тронуться в дальнейший путь, как вдруг прискакал казак с приказанием свернуть на хайларскую дорогу и следовать на соединение со своей сотней, т.к. Хайлар очищен противником, отступающим на юг в результате лихой атаки сотни под командой Бодиско у Ангуни, который на глазах Орлова разнес высланный против него отряд, заставив его обратиться в бегство, после чего китайцы ушли из Хайлара, открыв таким образом нам путь на Хинган, что и повело к моему отозванию. Что же, тем лучше, разумеется, но зато прощай моя самостоятельность и независимость действий с присоединением к отряду.

В отряде

17 июля

Как ни странно, но, по словам побывавших в Хайларе после взятия его обратно, жители не оставили Хайлара, а только ушли войска, оттянувшись куда-то в южном направлении, что создает необходимость иметь в Хайларе хотя бы небольшой гарнизон для предупреждения внезапного нападения с тыла и перерыва сообщения с Забайкальем, в данном случае, нашей базой. Что-то оставлено, а мы форсированным маршем лупим вперед на Хинган, чтобы его взять с налету. Но когда наша конница подошла к небольшой, но глубокой и быстрой речушке Джазунь Багу Маньдухэ, через которую имелась мостовая переправа, то разъездами было обнаружено приближение весьма значительных китайских сил, определявшихся в 7-8 тысяч человек, т.е. почти равных всему хайларскому отряду, почему нельзя было и думать опрокинуть его одними силами наших конных частей охранной стражи, начавших поэтому отступать от переправы, с целью занять позицию где-нибудь позади, с которой можно было бы хорошо обстрелять дебуширующие (Дебуширующие — выходящие из теснины) через дефиле части противника и тем задержать на время его наступление.

Вскоре, не далее 1/2 версты от переправы, нами был занят горный отрог, почти перпендикулярно подходивший к пути движения, пролегающему по обширной долине, совершенно открытой с севера, но перерезанной с востока вышеупомянутой речушкой, с прикрытыми деревьями берегами, тогда как с юга высились довольно высокие массивы гор, приблизительно в 1/2 версте от дороги, замыкавшейся и позади такими же горами, но в 3-4 верстах расстояния. Занятый нами отрог дал [141] возможность разместить 2 спешенных сотни, которые и открыли огонь, как только противник начал дебушировать из небольшого леска, у пункта переправы, что заставило его быстро скрыться обратно и попробовать охватить наш правый фланг, что было довольно трудно, т.к. приходилось взбираться по страшной крутизне на вершину примыкавшей к нашему флангу горы, на которую мы не смогли поставить своего правофлангового охранения, не нашедшего туда мало-мальски доступного подъема. Но, вероятно, со стороны реки такой подъем был найден, т.к. скоро у себя над головой мы обнаружили передвигающиеся кучки китайцев, которые и стали нас обстреливать навесным, но вполне безвредным огнем, т.к. потерь у нас не было.

Тем не менее, после нескольких залпов пришлось отходить, тем более, что противник стал распространяться и к северу, что могло привести к охвату нас с обоих флангов и тем затруднить отход на главные силы, почему Смольяников распорядился начать отход перекатами, причем, для введения противника в заблуждение о наших силах, обе сотни были разомкнуты на интервалах в 8 шагов между всадниками, что дало довольно внушительные по длине 2 линии, вдруг выросшие на безлюдной до того долине, что, видимо, поразило воображение китайцев, не только не подумавших нас преследовать, но даже провожать огнем и мы, никем не тревожимые, спокойно отошли за позади лежащие горы, где и скрылись из глаз китайцев, оставив для наблюдения за ними лишь небольшие разъезды, а сами пошли на присоединение к главным силам.

Было несомненным, что предстоит встречный бой, если китайцы решатся продолжать движение, если же остановятся, то придется их выбивать с занятой ими позиции, что решать выходило из нашей компетенции, составляя прерогативу начальника хайларского отряда, т.е. самого генерала Орлова. Но было сомнительно, чтобы бой разыгрался сегодняшний же день: между противниками было не менее полуперехода, да и китайцы, после полученного от нас угощения, не торопились продолжать наступление, как было видно по всему, собирались покейфовать, что нам было очень на руку. Между тем генерал Орлов решил было идти навстречу с противником, как вдруг донесение из Хайлара, что с юга вновь показались китайские войска, заставило его не только отказаться от мысли искать столкновения с хинганским отрядом противника, но подумать, не следует ли повернуть вспять, чтобы обезопасить себя сперва от надвигающейся на Хайлар группы, после чего обратиться против неприятеля с фронта.

Последующие донесения заставили, однако, принять компромиссное решение, а именно послать к Хайлару сотню Бодиско и притянуть туда же, что было можно из Цурухайтуя, тогда как с прочими войсками занять позицию у Якши, где и принять бой, если хинганский отряд противника покусится на прорыв к Хайлару. В соответствии с принятым решением немедленно была отдана соответствующая диспозиция и приказано приступить к укреплению позиции постройкой стрелковых окопов на скатах гор, обращенных к противнику, тогда как в широкой лощине, по которой пролегала дорога Хинган-Хайлар, было выбрано [142] место для артиллерии. Позицию приказано было не занимать до получения особого приказания, а в случае расположения на ночь войскам бивакировать за соответствующими участками последней, тогда как конным частям охранной стражи предстояло расположиться впереди общего левого фланга, охраняя последний и подступы к позиции с северо-восточной стороны, где горы были ниже и более доступны для эволюции конницы, чем на правом фланге, вообще для конных частей недоступном. Как я и предполагал, китайцы задержались на переправе, почему ночь прошла спокойно, но с рассветом обнаружилось, что китайцы наступают, почему авангардные части заняли назначенные им по диспозиции места, тогда как мы остались на месте, продолжая выполнять свою задачу, т.е. охранять левый фланг в конном строю, готовые каждую минуту отойти на позади лежащий участок, где и спешиться, чтобы принять участие в общем бое, когда противник поведет на нас наступление.

Дело в том, что отлогие скаты лежащей позади горы, что в виде длинного гребня упиралась на юге в лощину, а на севере уходила на несколько верст к реке, давали возможность отступать в конном строю, почему мы не торопились садиться на лошадей, предпочитая оставаться на впереди лежащем параллельном гребне, перед которым расстилалось еще несколько таких же гребней, но значительно ниже нашего, что давало нам хороший кругозор и открывала все извилины внизу лежащей лощины, по которой должны были наступать китайцы, которых мы хотели обстрелять, когда они попадут в сферу нашего огня, после чего и отойти на позади лежащий гребень, с которого с удобством можно было поражать наш, если он будет занят противником.

Наконец, около 8 ч[асов] утра 1 августа показывается голова колонны китайских войск, следующих походным порядком, насколько можно заметить, без всяких мер охранения, почему нас они не видят. Но дистанция еще слишком велика, чтобы можно было их приветствовать огнем, почему мы притаились и молчим, с интересом наблюдая с нашего орлиного гнезда, как постепенно выползает из-за гор длиннейшая змея, благодаря синему цвету обмундирования, представляющаяся резкой черной линией, и в то же время, вглядываясь назад и направо от себя, видим, как за уступами гор зашевелились наши войска, постепенно подтягиваясь к назначенным им местам, где пока в окопах видим только отдельные фигуры часовых, представляющихся с занимаемой нами высоты микроскопическими точками, тогда как батарея, уже занявшая позицию, чем-то вроде небольших сигар, вот-вот готовых раскурить свои огни, начать огневую дуэль по ничего не подозревающим китайцам.

Показалась и артиллерия последних и в то же мгновение раскатистое «бум» потрясло атмосферу, ответившую тысячекратным эхом от гор, тогда как едва заметное облако дыма взлетело клубком и тут же рассеялось, растаяв бесследно в прозрачном воздухе, едва всколыхнувшемся от первого выстрела, знаменовавшего начало боя. По-видимому, посланный артиллерийский гостинец достиг цели: колонна сразу [143] остановилась и было видно, как забегали люди, тогда как артиллерия на рысях свернула в сторону и скоро снялась с передков, довольно искусно укрывшись за впереди лежащим выступом, приготовляясь, очевидно, к состязанию с нашей батареей, тем временем посылавшей снаряд за снарядом по колонне противника. Очевидно, были потери, т.к. китайцы стали быстро разворачиваться, переходя в боевой порядок, что сразу показывало, что приходится иметь дело с регулярными войсками, а не с первым попавшимся вооруженным сбродом. Нет, все свидетельствовало, что перед нами порядочно обученные войска, т.к. все эволюции совершались не спеша и в полном порядке, но в то же время не мешкотно и на нас, по крайней мере, их перестроения произвели весьма выгодное впечатление, тем более, что начатое вслед затем планомерное наступление рассеивало всякую иллюзию о нерегулярности разворачивавшихся против нас сил, т.к. последние, конечно, не могли с подобной отчетливостью выполнять под артиллерийским обстрелом необходимых перестроений и так повести наступление, как оно было сделано нашими противниками. Скоро и мы могли убедиться, что наше командующее положение ничуть не смущает китайцев: едва мы открыли дальний ружейный огонь по приблизившимся к нам китайским цепям, как последние быстро облическим движением (Возможно, имеется в виду: общим движением) поднялись на гребень визави нас и, в свою очередь, открыли против нас огонь, под которым и пришлось отходить верхами на позади лежащий в 1/4 версте параллельный гребень, причем, казаки пронеслись все это расстояние вскачь и, к счастью, без всяких потерь, кроме нескольких легко раненных лошадей, благополучно нас вынесших за высокий гребень.

Таким образом, я первый раз получил здесь боевое крещение и вскоре настолько освоился с переживаниями боя, что ни на секунду не терял из виду общей картины сражения, разыгрывавшегося перед моими глазами точно на гигантской выпуклой карте, где видны были каждая вершина, гребешок и долина, ныне ставшая ареной состязания. Особенно красивую картину представляло состязание артиллерии с обеих сторон: казалось, что играют в футбол, поминутно перебрасываясь стальными мячиками, конечно, невидимыми при полете, но легко различимыми при взрывах, когда подымаются столбы пыли и летят снопы камней, залетающих осколками даже на наши высоты. Что касается лежащих против нас за гребнем китайцев, то огонь их нас мало беспокоит: мы хорошо укрыты и не имеем никаких потерь, тогда как наши выстрелы более действительны и нет-нет то один, то другой китаец летит кувырком под откос, а когда подумали было ринуться на нас, перебежали через разделяющую долину, то мы подняли против них такую жарню, что быстро загнали обратно, отбив надолго [желание] высовывать нос из-за гребня, где они и сидят, только напрасно тратя порох.

И вот во время отбития этой атаки за моими плечами неожиданно появился в полном вооружении мой вестовой, казак Разумовский, оставленный мною при вещах в обозе, который мне заявил, что вещи он [144] поручил Мишке 29, а сам пришел проситься повоевать, а то пропустит случай заслужить «Егория», тогда как в роду его все старики имеют Егория, чуть не всех 4-х степеней за турецкую войну 1877-78 гг., так ему будет стыдно вернуться домой, не получив и на свою долю подобной награды. Конечно, разрешаю ему зарабатывать «Егория», а сам опять сосредотачиваю все внимание на перипетиях боя и вдруг вижу, как по ту сторону лощины, на гребне, подобном нашему, появляется наша цепь, двигающаяся гуськом по узкому гребню, под фланговым огнем неприятеля, открывшего бешеный огонь по идущим людям, но, по-видимому, вполне безрезультатный: не вижу, чтобы кто-либо падал, что представляется прямо чудесным, при том сравнительно небольшом расстоянии, на котором приходится проходить боком к противнику, как ни жарящему, но никого не убивающему.

Но вот движение окончено, и наши, в свою очередь, открывают беглый огонь, и теперь обе залегшие друг против друга цепи взаимно поливают себя 30 свинцом, поминутно окутываясь прозрачным дымком от выстрелов, сливающихся в какой-то глухой рокот, тогда как громогласное «пум», «бум» так и гвоздит в ухо, показывая, что бой разгорается и доходит до своего апогея. Но, обратив все внимание на землю, я совсем не заметил, что делается на небе, а между тем приближалась гроза, и первые капли дождя были для меня полной неожиданностью, тем более неприятною, что положительно не было чем укрыться, т.к. бурка осталась в обозе, а ливень обещал быть изрядный, судя по иссиня-лиловым тучам, быстро заволакивавшим весь горизонт, и скоро небесные громы присоединились к земным, т.к. Орлов как раз в это время приказал усилить артиллерийский огонь до возможного предела, чтобы, воспользовавшись грозой, перейти в общее наступление своим правым флангом, что, при удаче, могло отбросить китайцев от пути отступления и поставить в безвыходное положение. Но с первыми же ударами грома китайцы стали быстро сворачиваться и когда войска бросились в атаку, то только незначительные части на правом фланге попали под удар, тогда как большинство так быстро улепетывало, что даже когда наша конница была брошена вперед для преследования, мы, идя на рысях, не успели никого догнать на протяжении почти полуперехода, что меня, по крайней мере, крайне удивляло, тогда как Смольяников и Якимовский говорят, что этого и нужно было ожидать, т.к. китайцы бегают как китайцы и их ни за что не догнать, если пропустить хоть полчаса времени. Так и вышло: все ушли, тогда как несколько орудий все же попало в наши руки, и Орлов вправе объявить себя победителем, т.к. трофеи налицо, а кто станет считать мертвых и сравнивать с числом разбежавшихся?

Цель, во всяком случае, достигнута: путь на Хинган свободен, и только на последнем еще можно ожидать дальнейшего сопротивления. Благополучно в Хайларе, откуда противник снова отогнан, так что с приходом туда подкреплений из Цурухайтуя можно считать себя обеспеченными и с этой стороны, тогда как что касается наших потерь, то они так незначительны, что Орлов серьезно опасается, что на его победу будут смотреть как на простую бутафорию и не придадут ей того [145] значения, как она того заслуживает. Между нами говоря, невысоко ценю ее и я, т.к. китайцы, в сущности говоря, больше бежали от грозы, чем от нас, хотя в первое время держались молодцами и заслужили даже наше одобрение.

Странно, не знаю, на каком основании, но все говорят, что предводительствовали китайскими войсками японские офицеры, только переодетые в китайское платье, и что когда они были убиты, все и побежали без оглядки назад, тогда как до этого стойко держались и даже сами покушались не раз переходить в атаку. Не знаю, может быть и так, но факт только тот, что трупы убитых предполагаемых японцев действительно резко отличаются от китайских, во-первых, более мелким ростом, а во-вторых, большей интеллигентностью выражения лиц, делающих их не похожими на китайцев. Но что же тогда значит подобная игра японцев, рука об руку идущих с союзниками на Пекин и в то же время тайно помогающих китайцам против европейцев? Не кроется ли в этом специального выпада против России, обеспокоившей Японию своим суверенитетом над Маньчжурией и постройкой железной дороги, берущей в вилку Корею, издавна привлекающую внимание Японии, которой, быть может, суждено стать яблоком раздора между Россией и Японией? Если участие японских инструкторов в боксерском движении окажется не мифом, то иного объяснения я дать себе не могу, с чем, как оказывается, вполне согласен Орлов, твердо убежденный, что ему действительно пришлось столкнуться с японскими руководителями. Так или иначе, но и японцам в таком случае дан серьезный урок, и они поостерегутся выступать против нас с китайскими войсками, оказавшимися далеко не так стойкими, как, быть может, рассчитывали сами японцы. Конечно, на юге, под Пекином и Таку 31, они ничего подобного себе не позволят: уж слишком громкий получился [бы] скандал в случае их обнаружения в тамошних китайских войсках, а здесь это можно проделывать беспрепятственно: все равно никто русским не поверит, что им пришлось иметь дело с японскими руководителями. Совсем было бы другое дело, если бы удалось кого-нибудь из них захватить живым, а то изволь-ка доказывать на мертвом, что он японец.

Продолжаем наступать к Хингану, не встречая пока по дороге никакого препятствия, т.к. китайцы, видимо, отказались от мысли дать нам отпор вне Хингана, зато последний, несомненно, занят, что точно установлено разведкой, почему для облегчения фронтовой атаки решено выделить обходную колонну, в которую назначена и уральская сотня Якимовского, под общим начальством Булатовича 32, прибывшего в распоряжение Орлова из Петербурга, равно как и полковник А.А.Павлов 33, под начальством которого сосредотачивается вся конница хайларского отряда, а в т[ом] ч[исле] и сотня капитана Смольяникова, который будет с Шевичем наступать совместно с генералом Орловым. Нас же, во исполнение задачи, Булатович поведет боковой южной дорогой, выходящей через перевал южнее бывшего нашего местопребывания, что нам даст возможность закупорить выход с Хингана и довершить поражение китайских войск, остающихся без пути для отступления. Но, пока идут [146] все эти приготовления к походу, мы, офицеры охранной стражи, решили перед разделением собраться своей компанией и провести вместе сегодняшнюю дневку, благо делать нечего и так приятно побеседовать о том, о сем, а главное — о впечатлениях пережитого со дня исхода с Хингана, куда снова возвращаемся, но несколько при другой обстановке.

Решено было собраться вне общего бивака на близлежащем пригорке в тени деревьев, где должен был быть сервирован походный обед, на который был приглашен и Орлов, весьма к нам благоволивший и никогда не отказывавшийся провести свободное время в нашей компании, что должно было иметь место и сегодня. И вот, когда я шел через бивак к назначенному пункту, вдруг ко мне навстречу быстро заковылял какой-то пехотный офицер, который уже издали осклабился в веселую улыбку и что-то, очевидно, мне говорил, но я так был ошеломлен представившемся видением, что положительно ничего не слышал, во все глаза глядя на приближающегося субъекта, невольно спрашивая себя, откуда мог взяться здесь мой бывший сослуживец по 166-му пехот[ному] Ровенскому полку в Киеве, капитан Кос 34, так неожиданно представший предо мной в предгорьях Хингана своей собственной особой. Оказалось, что Александр Петрович решил воспользоваться вызовом желающих проехаться на Дальний Восток, и вот теперь попал в хайларский отряд, где командует ротой и чувствует себя превосходно. Конечно, встреча была самая сердечная, и я порядочно опоздал на обед, оговорившись неожиданной встречей с однополчанином по Киеву, что, конечно, меня оправдало и в глазах Орлова, вообще недолюбливавшего никаких опозданий. Обед обошелся, разумеется, не без возлияния Бахусу, и даже Орлов умудрился так нашампаниться, что ушел от нас, если и не выписывая мыслети, то, во всяком случае, с порядочной боковой качкой, тогда как мы, по старому обычаю охранников, тут же на срубленном пне затеяли штос, но по самой маленькой, больше для времяпрепровождения, чем для выигрыша, что видно из того, что самый крупный выигрыш капитана Смольяникова, которому очень везло, ограничился только 18 рублями, тогда как проигрыш не превышал для каждого 3-5 рублей, что было просто игрушкой. Но странное дело, чем больше везло счастье на карты Смольяникову, тем он делался все пасмурнее и грустнее, что, наконец, невольно всем бросилось в глаза. А когда его, шутя, стали поздравлять с выигрышем, он вдруг ответил: «Не с чем, т.к. я завтра буду покойником и предпочел бы проиграть все до нитки, чем это безобразное счастье в грошовой игре, когда завтра я проиграю дорогую ставку: свою собственную жизнь». И с этими словами ушел от нас, нагнав на всех настоящую мистическую панику, невольно напомнив нам, что завтра разыграется серьезный бой, быть может, и для некоторых из нас принесущий крест и могилу. Настроение, словом, сразу упало, и вскоре мы все разбрелись по своим походным палаткам, не чувствуя более никакого вкуса к веселому времяпрепровождению, как будто и нас томило тоже предчувствие, что и беднягу Смольяникова. [147]

Посмотрим исполнится ли завтра пророчество Смольяникова или все было пустой игрой воображения и излишнего суеверия игрока, как известно, склонного считаться иногда с форменными пустяками, не стоящими выеденного яйца, как говорится. Во всяком случае, очень любопытно подобное настроение накануне боя, хотя, признаюсь, и сам порядочно потрухиваю, но почему-то, наоборот, убежден, что со мной ровно ничего не станется, хотя шансов быть убитым у меня ровно столько же, как и у всякого другого. Так или иначе, но отгоняю от себя тревожные мысли и, памятую, что нам предстоит ночной поход с Булатовичем, немедленно укладываюсь спать, чтобы отдохнуть как следует перед дорогой, а в моем распоряжении почти 6 часов, чего вполне достаточно. Так и есть, не успел повалиться на бурку, с седлом под головою, как сразу забылся сном, из которого был пробужден стараниями Разумовского, пришедшего за седлом и без церемонии меня разбудившего, сказав, что г[оспода] офицеры уже пьют чай и закусывают перед дорогой; что там меня ждет Якимовский, на этот раз оказавшийся аккуратнее меня, тогда как обыкновенно его трудно добудиться и Мишке не раз влетало совсем не по заслугам, при стараниях его растолкать, что вызывало мордобитие или угощение сапогом и т.д.

Действительно, застал всех в сборе и едва успел выпить чай и проглотить кое-что из снеди, как было приказано выступать, и мы двинулись с Булатовичем, ориентируясь по карте, по мало известному пути между отрогами гор, представляющих настоящий лабиринт, трудно проходимый и днем, а не только ночью. Тем не менее, довольно быстро идем вперед, по большей части переменным аллюром, что дает до 6 верст в час, т.е. больше чем с достаточной скоростью. Одно плохо: нет луны и крайне трудно ориентироваться, почему то и дело приходится справляться с картой, вообще плохой и в небольшом масштабе, что, конечно, еще больше усложняет движение, вызывая у Булатовича опасение сбиться с пути и не попасть на нужный проход через Хинган, что было бы очень печально. Но пока, кажется, все идет благополучно, когда же взойдет луна, станет много легче, в смысле ориентировки, и мы пойдем увереннее по едва различимому теперь пути, когда узнаешь, что находишься на полотне дороги, только по звону копыт, но отнюдь не глазами. Но луна взойдет около полуночи, теперь же только около 10 ч[асов] и, стало быть, еще 2 часа придется бродить в темноте, а что же будет, когда мы втянемся в лесистую местность, которая уже не за горами? Не знаю, сырость ли так дает себя чувствовать, или просто непривычка к ночному холодному воздуху, но ясно ощущаю холодок, неприятно пробегающий по спине, несмотря на накинутую на плечи бурку, в которых щеголяют и все наши казаки, наверное, при свете луны, представившихся бы китайцам, попадись они нам навстречу, какими-то фантастическими существами, способными нагнать панику одним уже своим видом невиданных центавров, почти в гробовой тишине совершающих свой жуткий набег среди молчания черной ночи.

Но вот раздается команда: стой, слезай! как тотчас раздается веселый говор, и спустя 5-10 минут уже все снова закусывают, чем Бог [148] послал, пользуясь небольшим привалом, чтобы оправиться и оправить седловку, да и поразмять маленько ноги после 2-часового пути, как ни как, но утомительного даже при переменном аллюре.

Тем не менее, через 15-20 минут мы снова в седлах и продолжаем прерванный путь, пока что протекающий вполне благополучно: разъезды, по крайней мере, ничего не обнаруживают подозрительного, что является хорошим знаком, что противником не обращено внимания на данное направление и мы можем явиться как снег на голову, с той стороны, откуда нас не ожидают. В таком порядке идем приблизительно до часу ночи, когда появляется, наконец, луна и мы втягиваемся в лесную полосу, все же пропускающую лунные лучи, при которых идти много легче, а главное веселее, а то темнота действует как-то угнетающе, возбуждая всяческие опасения, которым при свете нет места. Но как странно зато наше фантастическое бурочное воинство: никогда не представлял себе, что бурки способны так видоизменять всадников в каких-то страшилищ, какими представляются мне всадники в настоящую минуту, когда при трепетном свете луны деталей не видно, а выступает общий абрис чудовища, с громадным хвостом позади и пузырем впереди, сливающимся с головою лошади, что в общем производит удивительно фантастический вид, жуткий даже и не для неприятеля.

Но около 4-х часов утра уже занимается заря, тени отходят, и ночные чудовища превращаются просто в утомленных 6-часовою ездою людей, а мы все еще прошли менее половины пути, что заставляет Булатовича дальше вести отряд рысью, и то мы попадаем на место, по ту сторону Хингана, только около 9 ч[асов] утра, т.е. почти к ожидаемому времени боя за обладание главным хинганским перевалом, когда должна наступить и наша очередь выступить на сцену, но не раньше обнаружения отступления китайцев, которых мы должны загнать обратно и помочь их окружению. В ожидании этого момента мы занимаем выжидательную позицию, не высовываясь из лощины, по которой пришли на дорогу Хинган-Цицикар, за горным выступом, великолепно маскирующим наши силы и дающим в то же время возможность свободно наблюдать за выходом из хинганского ущелья, по которому должны будут отступать китайские войска, не имевшие другого пути отступления.

В таком выжидательном положении мы простояли приблизительно до 11 ч[асов] утра, когда, наконец, со стороны Хингана повалили густые толпы китайцев, по которым мы и открыли залповый огонь, настолько ошеломивший своей неожиданностью китайцев, что они остановились, как вкопанные, тогда как их артиллерия тотчас же снялась с передков и, видно было, готовилась к отпору, которого дать ей, однако, не пришлось, т.к. после первых залпов мы быстро вскочили на лошадей и развернутым фронтом марш-маршем помчались в атаку на батарею, едва успевшую сняться с передков, как тут же нами атакованную и взятую целиком, т.к. прикрытия при ней не оказалось, а прислуга была перерублена в мгновение ока. Никогда не забуду зато того мгновения, когда и я в числе прочих подскакал к батарее, т.к. в ту самую минуту увидел перед собою китайца, в упор нацелившего в меня ружье, почему мне [149] больше ничего не оставалось, как вздернуть коня на дыбы и пригнуться за его шею, т.к. шашкой я китайца достать не мог, да и не успел бы, ибо в то же мгновение грянул выстрел, сорвавший мне только погон с правого плеча, тогда как в противном случае я получил бы пулю прямо в грудь и, вероятно, был бы убит на месте. Второй раз китаец выстрелить уже не успел: налетевшие казаки буквально истыкали его штыками и никогда мне не забыть того выражения животного ужаса, что отразилось на лице несчастного китайца, когда его пронзил первый штык, не убивший сразу, а лишь заставивший опуститься на землю, где его и доконали следующие удары, под которыми все тело судорожно вздрагивало, ноги и руки рыли землю, пока, наконец, удар в сердце не прекратил мучений, вызвавших во мне, в свою очередь, неподдельный ужас и чувство омерзения к кровавому делу, совершенному нашими руками.

К этому времени с батареей было покончено: только мертвые скалили на нас зубы, а живых защитников и след простыл: китайцы бежали по горам в леса и таким образом хинганский китайский отряд перестал существовать, по крайней мере, как на что-нибудь годная вооруженная сила. Сколько здесь легло китайцев, не берусь судить, т.к. мертвецов никто не считал, но думаю, что несколько сот человек здесь нашло свою смерть, не считая, разумеется, тех, что переколотил Орлов, которого мы ждем с минуты на минуту в качестве несомненного победителя. Громогласное «ура» казаков ясно показывает, что и они охулки на руку не положили, присоединив и свои лавры к захваченным хайларским отрядом трофеям, на этот раз более значительным, чем в сражении при Хайларе и Якши, т.к. целая батарея, доставшаяся нам в руки, уже одна чего-нибудь да стоит.

Интересно, однако, знать, во что нам лично обошлась эта победа, т.е. какие мы понесли потери в людях, т.к., что касается нас, то у нас пострадал один Талоконников 35, получивший пулю в лоб, но к удивлению не умерший тут же на месте, а наоборот, по-видимому, и не думающий умирать, несмотря на сквозную головную рану, что опять-таки служит для меня предметом удивления. Но вот появляется и Орлов, воодушевленный, конечно, одержанной победой, но вместе с тем, видимо, чем-то потрясенный, что вскоре и объясняется тем, что Смольяников, как оказывается, себе правильно напророчил и в настоящую минуту борется со смертью, т.к., по словам Орлова, разрывной пулей ему сорвало коленную чашку, что требует немедленного отнятия ноги, но он так много потерял крови, что доктора говорят, что все равно он операции не перенесет. Что касается прочих потерь, то они до смешного малы: 8 или 10 убитых и около 2 десятков более или менее легко раненых 36. Таким образом, победа досталась почти даром, но положение Смольяникова всем отравляет удовольствие, и сам Орлов удручен не на шутку, что всех нас к нему невольно привлекает. Но что всего обиднее, что Смольяников пострадал не в бою, а уже при преследовании, когда китайцы бежали без оглядки перед его сотней, во главе которой ему пришлось проноситься мимо одной изолированной фанзы, из которой и раздался роковой выстрел, ранивший Смольяникова, но дорого [150] обошедшийся и засевшему в ней китайцу, т.к. озлобленные казаки тут же заколотили наглухо двери и окна, после чего и сожгли фанзу, вместе с запертым в ней китайцем.

Что касается участия японцев, то и здесь было обнаружено несколько загадочных трупов, подтверждавших возникшее раньше подозрение, но опять-таки пленного не попалось ни одного, почему точно установить ничего не удалось. Поздравив войска с одержанной победой, Орлов решил дать людям передохнуть, почему на завтра назначена дневка, тут же на месте, причиной чего является желание помешать китайцам, разбежавшимся по лесам, воспользоваться той дорогой, по которой мы так своевременно прибыли на место, для принятия участия в окончательном разгроме китайцев, ныне вынужденных поодиночке пробираться на юг или на север, вне дорог и населенных пунктов, что грозит им гибелью от голода в пустынных горах и, во всяком случае, исключает из числа противников, способных оказать нам в недалеком будущем какое-либо сопротивление. Имелась и другая причина, а именно желание с честью похоронить убитых на самом месте боя, равно как дать раненым время для оказания им надлежащей медицинской помощи, для чего хинганская больница, к счастью, не сожженная, являлась наиболее подходящим жилым помещением. Конечно, при этом имелся главным образом в виду капитан Смольяников, которого нельзя было никуда перевозить, а оставлять на Хингане тоже не приходилось. Все это вместе взятое и привело к решению остановиться на дневке, что было необходимо и для составления донесения Линевичу, равно как составления наградных списков на отличившихся, в числе которых оказался и Разумовский, добившийся таким образом желанной награды 37.

Но кто, кажется, наиболее был доволен, это вахмистры, переименованные приказом Орлова, еще после Хайларского боя, в зауряд-прапорщики, теперь имевшие право и на офицерские награды и, конечно, ожидавшие, что они будут представлены к ордену св. Станислава 3-й степени, как первой боевой награде.

Тешу себя надеждой и я, что не буду забыт Якимовским при представлении, т.к. и для меня лестно получить Анну 3-й степени с мечами и бантом, благо на груди у меня почти торичеллиева пустота и, кроме Станислава, ничего не болтается. Как, право, странно устроен человек: при опасности только молил Бога, чтобы остаться в живых, а опасность минет, подай ему награду за мифический подвиг! Я, по крайней мере, ясно сознаю, что не сделал ровно ничего особенного, а вот лишите меня награды, и я искренне буду считать себя несправедливо обойденным!

Увы, Смольяников умер от шока сердца, и сегодня мы его похоронили в общей могиле с прочими жертвами кровавой трагедии, именуемой войной, и отныне я не буду так скептически относиться к предчувствиям, убедившись, что за ними скрывается что-то реальное, недоступное нашему пониманию. После похорон было дано батальоном три установленных залпа, но не холостыми патронами, а боевыми, причем, выстрелы были произведены на полную дальность прицела, чтобы припугнуть засевших, может быть, в версте-двух китайцев, ожидающих [151] только нашего ухода, чтобы снова выползти из гор и лесов на большую дорогу, с целью пробиться незаметно к населенным местам, где и раствориться бесследно среди населения.

Не знаю, последние ли залпы вызвали появление где-то у самых гор какого-то китайца, но факт только тот, что, заметив нас, он припустился бежать во весь дух, спеша скрыться в оставленном им убежище, но казаки тотчас схватили винтовки и открыли настоящую охоту по бегущему человеку, которого, в конце концов, и подстрелили, но самое удивительное то, что когда его привели на бивак, то оказалось, что он и без того уже был дважды ранен: навылет в шею и навылет же в живот, причем, входные и выходные отверстия были заткнуты кусочками тряпки, намокшими от крови и прочно присохшими, так что не пропускали больше ни капли крови, и человек с подобными ранами оказался еще способным не только к передвижению, но даже к быстрому бегу, что было просто невероятно. По приказанию Орлова ему была сделана перевязка, после чего китаец немедленно ушел, наотрез отказавшись от нашего гостеприимства. Ну и типик же! Вот про кого Фридрих Великий 38 мог бы с полным правом сказать, что он говорил о русских, что [и] китайца мало убить, но его нужно еще и повалить, что в данном случае было бы вполне справедливо.

Итак, исполнив печальный долг, завтра продолжаем дальнейшее наступление на Цицикар, сегодня же посвящаем свободное время отдыху и приведению себя в мало-мальски сносный вид, т.к. все успели обрасти как дикобразы, не узнавая в зеркала своих собственных физиономий. Тотчас же появился и цирюльник, который принялся за стрижку наших голов, а меня и побрил впридачу, т.к. я не умею бриться простой бритвой, а безопасная где-то запропастилась, и мне не удалось ее отыскать ко времени прихода брадобрея. Зато вышел из его рук точно помолодевшим на много лет, а главное, не лезут больше волоса в глаза, что меня страшно беспокоило, заставляя поминутно поправлять пенсне, изредка при этом спадающее с носа, а разбить стекла было бы для меня настоящей катастрофой, ввиду сильной близорукости и невозможности достать стекол ближе Харбина, для нас пока недоступного. Случилось сегодня и такое странное событие: Мишка почему-то утверждает, что Пекин взят союзниками 39. Когда его спрашивают, откуда он это узнал, он ничего не объясняет, но говорит, что скоро де мы в этом убедимся, когда получим об этом телеграмму из Владивостока, с которым сношения пока идут через Сретенск — Благовещенск — Владивосток, что, конечно, очень задерживает получение всяких известий и распоряжений, иногда первостепенной важности. Что же, будем ждать. А все же было бы любопытно узнать, каким способом, без телеграфа, китайцам удается так быстро распространять известия по всей территории, чего нельзя достигнуть никакими сигнализациями, тем более столь понятным образом, чтобы все обитатели могли их свободно воспринимать, что прямо приближается к чудесному. Не телепатия ли здесь играет роль?

Сегодня двинулись дальше, совершая походное движение с обычными мерами охранения, причем, разумеется, мы находимся впереди [152], хотя противник, по-видимому, потерял всякий вкус к столкновениям с нами, и мы его нигде не встречаем. Но, Боже мой, какой вид имеют теперь все железнодорожные постройки, как и на Хайларской линии, не только дочиста ограбленные, но стоящие без окон и дверей, унесенных, очевидно, для собственных надобностей, тогда как в зданиях накопились целые вороха сора, и достаточно одной искры, чтобы все уцелевшее превратилось в пепел, как лежат грудами угля сгоревшие постройки, выдавая свое местоположение только торчащими трубами и грудами кирпичей, повсюду наваленных целыми кучами. Но что особенно поражает, это вид самого железнодорожного полотна, где мало того что стоят одни скелеты сожженного подвижного состава, даже рельсы перекручены огнем, представляя какую-то изумительную картину стихийной ярости огня, когда даже шпалы повыгорели дотла, и теперь на месте их красуются ряды почерневших параллельных бороздок, наполненных углем и пеплом, как и на местах бывших железнодорожных построек. Словом, г[оспода] китайцы похозяйничали вовсю, и теперь г[осподам] инженерам предстоит немало работы, чтобы опять привести все в порядок, хотя самое ценное — земляное полотно — осталось в целости, а это далеко не безделица. Но пусто и безлюдно теперь кругом, тогда как раньше здесь повсюду кипела жизнь, и десятки тысяч тех же китайцев старательно работали над постройкой железной дороги, которая их кормила и давала солидный заработок. И какая их муха укусила, что они сразу взбеленились, или здесь рука Японии?

Чем ближе подходим к Цицикару, тем больше следов разрушения встречается по обеим сторонам дороги, где станции и полустанки уже почти были закончены постройкой и ныне лежат по большей части в развалинах, производя унылый, удручающий вид своими руинами, но что странно: некоторые кучи продолжают дымиться, как будто поджигатели совсем недавно окончили свое злое дело и не успели еще далеко уйти от места пожарищ, продолжающих куриться и вонять гарью на целую окрестность. Когда подошли ближе, то было обнаружено, что то продолжает помалу тлеть «чумиза», наваленная целыми горами, в много сотен пудов, когда-то заготовленная для нужд китайских рабочих, приготовляющих из нее себе просяную похлебку и кашу, которыми в Маньчжурии питается большинство обитателей. Здесь же у складов валяется несколько пустых бутылей-корзин от ханшина 40, тогда как другие, полные водки, стоят открытые, и наши лошади весьма недвусмысленно к ним тянутся, а некоторые казачьи так прямо засунули туда морды и успели хлебнуть малую толику, равно как и всадники, никак не могшие удержаться при виде подобного соблазна, чтобы, в свою очередь, не промочить горла даровым угощением. Результаты же сказались на пути, т.к. лошади и всадники форменно опьянели, но хуже всего то, что когда даже отрезвились, то стоило только сводить лошадей на водопой и людям напиться, как опьянение возвращалось с новою силою, ничем не уступая первоначальному. Зато пьяницы были довольны, говоря, что вот де мол, раз напился, а два раза пьян. Но никогда не подозревал, что и лошади способны напиваться до положения риз: сам [153] видел, как четвероногие писали по дороге «мыслете», и похуже любого пропойцы. Разумеется, этот случай принудил принимать особые меры предосторожности, и впредь, при нахождении подобных находок, приказано ханшин выливать, чтобы не было соблазна ни у людей, ни у животных.

Случилась сегодня и другая находка, но более приятного свойства, заключавшаяся в том, что был встречен китаец, везший громадную фуру какой-то клади, на которую мы первоначально не обратили никакого внимания, но когда пришли на большой привал, то увидели, что почти все казаки курят трубочки, тогда как перед тем ни у кого не осталось ни щепотки табаку, и всем трубокурам приходилось очень плохо, а тут на — стоят целые облака табачного дыма! Разумеется, пошли вопросы, откуда казачки раздобылись табачком, тогда и выяснилось, что встреченная нами китайская повозка перевозила именно листовой табак, которым казаки и попользовались, как умели, т.е. накрошили для люлек, но оказалось, что табак годится и на папиросы, почему тотчас же была снаряжена погоня за китайцем, у которого за 3-5 рублей удалось приобрести несколько пудов табачных листьев, которые тотчас же мы начали крошить на папиросы и вскоре в свою очередь задымили вовсю, наверстывая предыдущее невольное воздержание. Теперь мы надолго были обеспечены табаком, хотя не первосортным, но все же сносным, т.к. то не была «махорка», а что-то среднее между простыми сортами и лучшими, растущими у нас на юге, но, конечно, далеко уступающим табакам турецким. Но мы были неприхотливы и, за неимением лучшего, наслаждались произведением китайской природы, т.к. полное отсутствие перед тем курева нагоняло на нас, трубокуров, довольно меланхолическое настроение. Идти стало много веселее и как-то незаметнее, казалось, проходит время при однообразии пути, ничем не способного привлечь внимания, т.к. примелькались даже картины опустошения, произведенного китайскими бандитами, которых мы не можем никак догнать, хотя чувствуется, что они вертятся где-то невдалеке, хотя мы их и не видим. Да, бегают бестии изумительно, и у нас нет пленных, кроме нескольких мирных «ходей», увязавшихся за отрядом, да так при нем и остающихся на побегушках. Разумеется, Якимовского Мишка над ними голова и распоряжается ими самым деспотическим образом, пользуясь своей близостью к большому «капитана».

16 августа

Вчера чуть не сделался жертвой собственной близорукости. Дело в том, что, на подходе к пункту ночлега, назначенного у Чжалантунь 41, было обнаружено по зареву пожара, что там кто-то хозяйничает, почему было приказано идти на рысях и выбить китайцев, если они там задержались. Для чего мы заранее развернулись широким фронтом, приготовившись окружить Чжалантунь со всех сторон и накрыть поджигателей. Была темная ночь и пылавшие постройки, местами уже догоравшие, резко выступали из темноты, сгущавшейся за освещенной полосой в абсолютно черный мрак, в котором кто-то передвигался с места на место, [154] на миг мелькая черными силуэтами на фоне горящих зданий, где чувствовалось присутствие значительных толп, по-видимому, услышавших наше приближение и теперь приготовлявшихся к отпору или бегству, чего нельзя было определить за темнотою вне границ поселка, по-видимому, хорошо известного сотням охранной стражи, которая, по команде, с криками «ура» вдруг кинулась в атаку, увлекая за собой и меня, хотя мне приходилось скакать наугад, т.к. местность была мне совершенно незнакома, а темнота не позволяла ориентироваться. И вот когда казаки в общей сумятице принялись кого-то рубить, а навстречу нам гремели выстрелы, и передо мной вдруг вырос какой-то силуэт, на которого я и замахнулся шашкой, но в тот же момент почувствовал, что шашка от удара во что-то твердое вырывается из рук и, описав дугу, упала на землю, оставив меня почти обезоруженным, т.к. револьвер остался в кобуре и не было времени его вытащить. Но к удивлению никто на меня не нападал, и вскоре я очутился среди наших казаков, преследовавших бежавших китайцев, быстро, конечно, разбежавшихся во все стороны и скрывшихся во мраке. Потом мне говорили, что многих загнали в болото и там перерубили, так что только части удалось спастись, т.к. пленных не брали.

Таким образом, меньше, чем за полчаса дело было покончено, и китайцам вновь дан жестокий урок, т.к. здесь был истреблен почти целый батальон, вероятно, прибывший из Цицикара и еще не знавший об участи хинганского отряда. Так или иначе, но нужно думать, что дальнейший путь на Цицикар открыт и мы приблизимся к нему без боя. Любопытно было бы, однако, знать, как идут дела у Ренненкампфа, о котором ни слуху, ни духу. А что как он возьмет Цицикар под самым нашим носом, вот-то взбеленится Орлов! Да и в самом деле, досадно пройти с боями от самой русской границы, чтобы убедиться, что Цицикар уже кем-то захвачен, т.к. совсем не одно и то же овладеть каким-то ничтожным Хайларом, или взять с боя Цицикар, второй пункт по значению после Мукдена и Гирина, которые лежат значительно южнее и не входят в сферу наших действий, т.к. наша прямая задача — освободить Харбин от осады, а Цицикар как раз лежит на путях к Харбину и до его падения нам нет туда ходу. Естественно, что кто возьмет Цицикар, тот и попадет в историю, а завоеватель Хайлара останется в тени и не сможет рассчитывать ни на какие лавры. Вот причина, насколько понимаю, нашей усиленной гонки к Цицикару, где Орлов хочет предупредить Ренненкампфа, как последний, вероятно, не менее пламенно желает утереть нам нос и воспользоваться самому плодами победы. Кому же, в самом деле, благовещенскому или хайларскому отряду предстоит быть первым под стенами Цицикара?

Ст. Чингис-хан

17 августа

Увы, вопрос о Цицикаре решился раньше, чем мы могли предполагать и, конечно, не в нашу пользу: по словам встреченных нами сегодня китайцев, Цицикар на днях взят отрядом генерала Ренненкампфа 42, разбившего высланные против него китайские войска, которые он теперь и [155] преследует по направлению к Гирину, куда отходят китайские части. Таким образом, нам больше спешить некуда: дело сделано без нас, и нам остается воспользоваться только плодами одержанного успеха и направляться к Харбину, где и войти в непосредственное подчинение Гернгроссу, выйдя из состава войск хайларского отряда. Тем не менее до прихода в Цицикар мы подчиняемся Орлову, который уже разрабатывает план движения, в свою очередь, к Гирину, который думает атаковать совместно с Ренненкампфом, от которого с минуты на минуту ожидает донесения о взятии Цицикара и плане дальнейших действий. Конечно, Орлову очень неприятно, что он опоздал, но, по совести говоря, он тут ни при чем: его подвело расстояние, сразу бывшее не в пользу хайларского отряда, тогда как Ренненкампф воспользовался выгодами кратчайшего направления и, конечно, остался победителем. Благоприятствовало и то обстоятельство, что между обоими отрядами не было непосредственной связи, что облегчало Ренненкампфу принятие самостоятельных решений, независимо от воли Орлова, которому он должен был бы в противном случае подчиниться как старшему.

Думается, что Ренненкампф и теперь начал свой гиринский поход исключительно с целью, чтобы избавиться от опеки Орлова и не позволить ущемить себя за хвост, что, наоборот, является желанием Орлова, всячески старающегося поймать Ренненкампфа и подчинить своему влиянию. Слава Богу, что пока эта генеральская игра не привела ни к чему дурному, а то при другом противнике, чем китайцы, нам бы дорого могла стоить атака Цицикара разрозненными силами, как это в действительности имело место.

Замечательно, что не было, пожалуй, войны, в которой русские полководцы не играли в прятки от старших начальников, всеми правдами и неправдами избегая им подчиниться, что, как известно, не всегда сходило благополучно, но тот же дух, по-видимому, нерушимо сохранился и до наших дней, что, по моему мнению, ничего не сулит нам хорошего в будущем, т.к. раньше или позже, но нам придется когда-нибудь жестоко за него поплатиться. Да, такие вещи можно позволять себе с китайцами, но хороши мы были бы, например, при столкновении с немцами, а здесь с японцами, если бы позволили себе подобное с ними: наверно, дали бы здорово по зубам Ренненкампфу, а вслед затем и Орлову и, растрепав обоих, остались бы победителями. Еще раз убеждаюсь, что наука наукой, а житейская практика ничуть не считается с последней. В данном случае, конечно, имею в виду действия Ренненкампфа, т.к. считаю, что Орлов вполне прав, рассчитывая произвести одновременный удар на Цицикар с севера и запада, чем бы китайская дивизия отрезалась от пути отступления на Гирин и принуждена была бы либо капитулировать, либо бежать в направлении на Харбин, что все равно ставило бы ее в безвыходное положение. Теперь же она преспокойно отходит к Гирину и с ней и в дальнейшем придется считаться. Так из-за мелкого личного честолюбия губится все дело, и вместо громового удара, способного сразу парализовать китайские силы в [156] Маньчжурии, получается затяжная кампания, нужная только для самих честолюбцев.

20 авг[уста]

Прибыли в Фулярди, что на линии железной дороги южнее Цицикара, остающегося довольно далеко в стороне, что как бы исключает его из железнодорожной сети. Зато Фулярди имеет все шансы развиться в самостоятельный большой город, как лежащий непосредственно у железнодорожного полотна и большой реки, пока почти не используемой для судоходства, которое еще должно в будущем развиться. Но увы, железнодорожный мост основательно поврежден: одна взорванная ферма лежит одним концом в реке, а другой выпятился торчком, так что инженерам понадобится все же несколько дней, чтобы покрыть разрыв временным настилом, без чего нам не попасть на ту сторону, в особенности с артиллерией и обозом, требующими либо основательной починки моста, либо перевозки на судах, которых, однако, здесь нет и в помине: очевидно, китайцы сплавили вниз по реке все, что было возможно, не оставив в нашем распоряжении даже дырявой лодочки. Волей-неволей предстоит, следовательно, продолжительная дневка, которой можно будет воспользоваться для поездки в Цицикар, чтобы посмотреть на этот первый для меня большой китайский город, да и купить кое-что, а главное — папирос и табаку, которого почти уже не осталось. Уславливаюсь ехать с А.А.Павловым, лейб-гусарского полка полковником, тоже оказавшимся в отряде Орлова на положении такого же гостя, как и Булатович, и теперь подобно нам всем любопытствующим посмотреть на Цицикар, после взятия его Ренненкампфом.

Кстати, в Фулярди Орлов дождался, наконец, донесения от Ренненкампфа, присланного ему с офицером, который многое рассказал нам о действиях благовещенского отряда, как личный участник похода Ренненкампфа и боя за Цицикар, по его словам, очень упорного и при несомненном участии японских офицеров, руководивших сражением. Таким образом, и в благовещенском отряде создалось впечатление, что дело не обошлось без постороннего вмешательства, что очень показательно: очевидно, Япония заинтересована созданием для нас в Маньчжурии неприятной ситуации, быть может, с целью выступить впоследствии открыто против России и выгнать нас из Китая, где наше проникновение не может ее не беспокоить. Отсюда — нынешнее боксерское восстание — только прелюдия, быть может, к более серьезному столкновению двух великих держав на Дальнем Востоке, причем, несомненно, что события разыграются в той же Маньчжурии, из-за которой мы теперь боремся, и дай Бог, чтобы мы сумели создать из нее для себя прочную базу для войны против Японии, которая, по-моему, неизбежна в самом непродолжительном времени. Наши интересы здесь резко сталкиваются с японскими и кто-нибудь должен уступить, т.к. двум медведям в одной берлоге не ужиться. Боюсь, что Японии будет легче справиться с нами, чем нам с ними: Японии 2 шага, а нам, чтобы подвезти войска, нужно проделать многотысячный путь. Отсюда необходимость [157] заранее подготовиться к различного рода случайностям, неизбежным при наличии столкновения интересов двух заинтересованных сторон, хотя бы и за счет третей державы. Насколько могу судить, Орлов понимает щекотливость нашего здешнего положения, почему говорит, что по возвращении в Петербург будет об этом писать, равно как издаст книжку о действиях хайларского отряда, где, несомненно, упомянет обо мне, т.к. он меня отчитал за потерю шашки, что приписывает тому, что я не продел руки в темляк, удержавший бы оружие при ударе. В последнем я лично сомневаюсь: уж очень непрочными делают наши темляки, притом едва сшиваемые с кисточкой, так что разрыв темляка был бы весьма вероятен, даже прими я эту меру предосторожности. Но все хорошо, что хорошо кончается: я не пострадал, а это, разумеется, для меня самое важное. Что касается задуманной поездки с полковником Павловым в Цицикар, то ее приходится отложить, т.к. туда отправился Якимовский, оставив на моем попечении сотню, которую не могу оставить до его возвращения. Между тем ездившие туда офицеры понавезли оттуда массу всякой всячины, но главным образом напитков и все русского происхождения: очевидно, все было украдено из наших же запасов, когда все было брошено при отступлении на произвол судьбы, чем китайцы и воспользовались, продавая теперь нам наше же добро, но за наличные денежки.

Недаром все идет буквально за грош, т.к. китайцы продают даже вина лучших марок, не по достоинствам вина, а по «пробкам», т.е. по счету бутылок, расценивая по рублю за бутылку вино любого сорта, равно как ликеры и коньяк, идущие по той же оценке. То же и с шампанским. Словом, несомненно, что все награблено, а потому и продается так дешево.

А воры китайцы изрядные: передают как факт, что в одной из деревушек близ Цицикара был обнаружен товарный вагон, Бог весть как перевезенный с железной дороги в сторону на несколько верст, в котором ныне и устроена кумирня, понаставлены идолы и производятся службы, как в любой из кумирен. Впрочем, если верить некоторым приближенным Ренненкампфа, то и мы не без греха, т.к. говорят, что Ренненкампф успел хорошо поживиться в Цицикаре и даже вывез из тамошнего казначейства все золото и серебро, которое неизвестно будет ли еще сдано в казну, как военная добыча, или бесследно разойдется по карманам участников ограбления, пожалуй, почище китайского приобретения в виде стащенного вагона и нескольких бутылок вина, так пришедшихся нам кстати. Во всяком случае, погоня за последним большая и все спешат побывать в Цицикаре, чтобы возобновить запасы выпивки, вполне израсходованные во время похода. Мне подобные удовольствия не по карману, как бы вина дешево не стоили, да и «питух» из меня больше, чем слабый, но зато я здоровый курильщик и 100 папирос в день для меня мало, как же избежать соблазна накупить в Цицикаре курева возможно больше? Вот почему и я жду не дождусь очереди туда съездить верхом, тогда как с двуколкой поедет Разумовский, которому пока нечего делать в строю, т.к. близких военных действий не предвидится. Итак, [158] завтра еду в Цицикар, а сегодня спешу записать все в дневник, благо каждый день приносит что-нибудь новое.

Однако, никогда не ожидал, что до Цицикара так далеко: больше 2-х часов уже в пути, а города еще и не видно, как не встречаем почти ни души по дороге, кроме одиночных двуколок, возвращающихся из Цицикара с продовольствием для войск. Кажется, что мы с Павловым будем сегодня единственными посетителями, что, пожалуй, и небезопасно, принимая во внимание недавнее убийство по дороге в Цицикар какого-то солдата, обнаруженного на другой же день после нашего прибытия на станцию Фулярди, что вызвало даже приказание Якимовского никого не пускать в Цицикар одиночным порядком, а отсылать желающих только командами и при оружии. Но мы с Павловым ничего, кроме револьверов и шашек, конечно, не имеем, зато Разумовского посадили с ружьем, так что в нашем распоряжении имеется все же одна винтовка. Думается, однако, что никаких происшествий с нами не случится, как не было и с теми, кто раньше нас посетил Цицикар, переживший уже период озлобления и теперь мирно торгующий с нами, не вспоминая о старом.

Но вот и Цицикар. Город, как и Хайлар, обнесен высокой глинобитной стеной, но, разумеется, по площади он в несколько десятков раз больше Хайл ара, хотя и здесь улицы такие же узкие и грязные, как и в Хайларе, но ряд магазинов выходит фасадом прямо на улицу, кишмя кишащую китайцами, между которыми толкается немало и наших солдатиков и казаков, добродушно разговаривающих с китайцами, по-видимому, прекрасно их понимающими, т.к. то и дело слышатся взрывы смеха, оживленный говор и зазывание к себе в магазины, где идет бойкая торговля всякой всячиной, но опять-таки выпивка и у них играет первую роль, т.к. у многих красуются уже в руках бутылочки с вином, некоторые успели из них и нахлестаться, силясь, однако, сохранять равновесие и не ударить лицом в грязь перед китайцами, которые и сами не прочь составить им компанию, жадно заглядывая в рот тут же на улице опохмеляющихся солдатиков.

Проходим через все это месиво и попадаем, наконец, в указанный нам магазин с винами, где, в свою очередь, запасаемся несколькими десятками бутылок вина: я для Якимовского, поручившего мне привезти ему кое-что, а Павлов лично для себя, и, действительно, за «пробку» платим «рупь», как приговаривают китайцы, безразлично к марке вина, после чего отправляемся искать табачный магазин, где и закупаем чуть не воз табаку, конечно, русского происхождения, равно как несколько тысяч папирос и гильз, чтобы впоследствии самим их набивать, хотя китайцы предлагают тут же набить нам сколько угодно, и надо отдать им справедливость: проделывают они это дело мастерски, и несколько фунтов табаку с поразительной быстротой, под ловкими пальцами папиросных дел мастеров, превратились в изрядную горку свеженабитых папирос, конечно, много приятнее на вкус всех купленных нами готовыми в запечатанных коробках. Когда эти важнейшие покупки были сделаны, мне захотелось поискать чего-нибудь сладкого, т.к., [159] признаюсь, я большой сластоежка, но кроме старого шоколада да абрикосовских 43 засахаренных фруктов ничего не нашел, тогда как я не прочь был бы угоститься хорошим тортом или пирожными, которых, увы, здесь не оказалось. Китайские же сладости мне решительно не понравились, и я предпочел накупить поэтому различных консервированных калифорнийских фруктов, несколько банок с ананасами и фунта 2-3 шоколадных конфет, хотя последние и побелели от старости. После этого мы зашли в местную чайную, где нам подали знаменитый цветочный чай, который китайцы пьют без сахара, но он мне не понравился: слишком сильный аромат и вкус совсем другой, чем обычного черного чая, что мы обыкновенно употребляем. Здесь же первый раз в жизни познакомился и с плиточным чаем, из которого китайцы приготовляют, говорят, довольно вкусную похлебку, в которую кладут соль и много сала, или вообще какого-нибудь жира, но я не мог заставить себя прикоснуться к этой мутной бурде, которую китайцы пожирали с видимым удовольствием. Зато обыкновенные китайские лепешки из пшеничной муки, на манер наших блинов, мне вполне пришлись по вкусу, в особенности с паюсной икрой, амурского происхождения, и красной кетовой, равно как и местная красная рыба оказалась весьма недурной, почему и она попала в наши запасы, которых скопилось так много, что двуколка оказалась почти полна, зато кошельки значительно опустели, показав нам, что пора подумать о возвращении, тем более, что наступил вечер, а ехать в темноте не хотелось.

Но не знаю, как случилось, но только мы выбрались из Цицикара, когда уже настолько стемнело, что нельзя было терять ни минуты, чтобы не заблудиться впотьмах, т.к. никто из нас дороги не знал, и мы могли ориентироваться только по наезженному полотну, а стоило только немного уклониться в сторону, чтобы заблудиться самым основательным образом, потеряв следы колес, расходившихся из южных цицикарских ворот веером во все стороны, что при отсутствии каких бы то ни было вех по дороге на Филярди, могло нас поставить в довольно затруднительное положение. Увы, отъехав несколько верст, мы могли убедиться, что так и случилось, т.к. сколько мы не напрягали зрения, больше дороги не различали, потому предпочли, чтобы не плутать понапрасну, заночевать прямо в поле, что и осуществили, расположившись на ночевку [у] своей двуколки, из которой выпрягли коня и пустили его, стреножив, пастись, а сами примостились кое-как на голой земле, условившись поочередно караулить сон остальных, что на первую треть ночи выпало на долю мою, меня должен был сменить Павлов, а последнего Разумовский. Таким образом, я стал на часах с винтовкою Разумовского в руках, тогда как оба компаньона завалились спать и скоро заснули сном праведных, я же чутко прислушиваюсь к малейшему шуму, но кроме храпа спящих, да пофыркивания коня ничего не улавливаю, хотя со стороны Цицикара иногда кажется, что доносится собачий лай, но и в последнем я не уверен. Во всяком случае, добросовестно несу свои обязанности, и борюсь с дремотой, неоднократно обходя кругом повозки, чтобы уловить движение ветра и прислушаться к [160] приносимым им звукам. Но все напрасно: тишина царит абсолютная и, по-видимому, нет живой души ближе Цицикара, но воображение рисует всякие возможности, почему еще и еще обходишь кругом нашего небольшого бивака, стараясь пронизать взором окружающую тьму, скрывающую, быть может, всякие сюрпризы. Но не с моими близорукими глазами различать что-либо в темноте и невольно напрягаешь слух, единственный орган, который может в данном случае на что-либо пригодиться. В таком напряженном состоянии проходит все время моего дежурства, почему неудивительно, что когда меня сменил Павлов, я, в свою очередь, сразу заснул, как убитый, и проспал бы, вероятно, до восхода солнца, если бы чувствительная предрассветная свежесть не подняла меня на ноги, равно как и Павлова, вскочившего еще раньше меня, и теперь возившегося вместе с Разумовским над разведением костра, чтобы сварить чаю и немного обогреться перед дальнейшим путешествием. Небо уже порозовело, было далеко видно, и костер не мог привлечь ничьего внимания, если бы и был кто вблизи нас, но дело в том, что на много верст кругом решительно никого не было, да днем встреча с кем-либо не могла быть уже опасна, и мы с наслаждением отогревались у костра, попивая горячий чаек, сдобренный ложечкой рома, что сразу нас подбодрило и заставило забыть ночное бдение.

При свете занимающегося дня мы быстро ориентировались и скоро могли убедиться, что подъезжаем к Фулярди, где и зададим уже настоящую высыпку, без всяких дежурств и прислушивания к внешнему шуму. Оказывается, нас уже хватились и собирались ехать искать, но наше прибытие положило конец всяким сборам, а то, пожалуй, еще бы разминулись, и люди только напрасно проездили. Конечно, Якимовский получил свою покупку, но надолго ли ее хватит — большой вопрос, т.к. мы вновь не садимся за обед без бутылки-другой вина, как, впрочем, делают и все, так что мы не составляем исключения. Хуже всего то, что и меня Якимовский постоянно втягивает в выпивку, что, по-видимому, вредно отражается на моем здоровье, т.к. я начинаю себя чувствовать неважно, хотя не могу ни на что пожаловаться определенно, но сильно худею и испытываю временами головокружение и такую слабость, что хоть ложись да помирай. Нужно будет посоветоваться с врачом, а то, чего доброго, еще околеешь, что было бы совсем глупо: уцелеть в боях, чтобы подохнуть от какого-то скрытого недомогания — это был бы верх невезения. Скорей бы прийти в Харбин, по крайней мере, а то разнемочься в пути, упаси Господи: помощи никакой, а будут тебя таскать на двуколках, на которых и здоровому впору подохнуть от одной уже тряски.

4-й день стоим на месте, а мост не поправлен еще и на половину. Орлов бесится, что Ренненкампф опять удрал вперед и не подает о себе признаков жизни, тогда как он принужден стоять на месте и выжидать, пока можно будет перебраться на ту сторону, на которую и мы поглядываем с завистью, т.к. там лежит путь на Харбин, куда мы, естественно, все стремимся. [161]

От нечего делать частенько посещаем Цицикар и все возобновляем запасы вин, которые у китайцев, кажется, неисчерпаемы. И где только они награбили такую массу? Несколько иначе обстоит дело с табаком: почти весь разошелся, и я очень жалею, что при первом посещении поскупился сделать вдвое больший запас, а теперь его уже не докупиться, т к. китайцы сильно подняли цены, что, вероятно, случится и с вином, почему все так спешат накупить как можно побольше, пока цены не поднялись. Впрочем, меня это не касается, т.к. лично вина не покупаю, а вот насчет табаку свалял форменного дурака и не могу никак отжалеться, что так не вовремя вздумал сэкономничать. Ну, да авось до Харбина хватит, а там, наверное, понавезут из Владивостока сколько угодно. А интересно было бы знать, как обстоят там дела и удалось ли Гернгроссу отсидеться 44?

Теперь частенько беседуем о причинах разразившегося боксерского восстания, причем, почти все стоят на том, что китайцы сами никогда бы не осмелились бросить вызов европейцам, что здесь сказывается скрытая чья-то рука, поддерживающая негласно китайцев, что, словом, это дело Японии. Однако, Орлов придерживается другого мнения, что причины боксерского восстания нужно искать в недовольстве китайского Двора хозяйничаньем иностранцев в Китае, подрывающем его престиж в народе, что на восстание нужно смотреть, как на попытку императорского правительства сбросить с себя опеку европейцев и тем самым повысить свой авторитет, в достаточной степени поколебленный предыдущей всей политикой, открывшей европейцам широкий доступ в Китай, что привело чуть ли не к расчленению Китая.

«Сферы влияния», отмежеванные в Китае Россией, Англией, Францией и т.д., — вот что озлобило народ, чем и воспользовался Двор для организации противоевропейского движения, в равной степени направленного и против русских, положение которых, естественно, ответственнее всех прочих иностранцев, как непосредственных соседей Китая, с которым, наоборот, нам желательно было сохранять самые дружественные отношения, хотя бы в противовес Японии, со скрежетом зубовным взирающей на наше проникновение в Маньчжурию. «Помяните мое слово, — говорил Орлов, — что раньше или позже, но нам не миновать столкновения с Японией, что приведет к созданию и на Востоке такого же напряженного положения, как и в Европе, где мы имеем под боком Германию с Австрией, а здесь будем иметь Японию. О Китае я не говорю: он слишком слаб, чтобы бороться с Россией, но по отношению к Японии, наоборот, Россия много слабее здесь Японии, почему Дружба с Китаем нам здесь необходима, как в Европе, например, с Францией».

Вполне присоединяюсь к выводам Орлова, но боюсь, что подавление боксерского движения, главным образом, русскими силами, вряд ли поспособствует установлению между нами и китайцами добрососедских отношений, казалось, таких мирных и сердечных до настоящего несчастливого восстания. Я, по крайней мере, не наблюдал ни разу неприязни и ненависти между русскими и китайцами, да и теперь китайцы [162] весьма добродушно к нам относятся и ругают богдыхана дураком, что он затеял с нами войну, но совсем другое дело правительство: оно посрамлено, а азиаты мстительны и не скоро забывают обиды. Что касается нашего отношения к китайцам, то не скажу, чтобы оно мне нравилось: уж слишком много презрительности и помыкания замечается с нашей стороны, что, мне кажется, китайцы не заслуживают. Между тем, наш простолюдин любит покуражиться над китайцем, показать ему свою силу, а в боях бьют смертным боем, убеждая меня, что у китайцев нет души, а один «пар», которого нет греха из них выпустить. Этот «пар» — всеобщее убеждение русских, а при подобном отношении трудно рассчитывать, что между нами и китайцами создастся атмосфера равенства и доброжелательности, всегда будущая отдавать (Так в тексте) пренебрежением и чувством превосходства. Между тем, насколько я мог убедиться, нам положительно нечем над ними превозноситься: народ трудолюбивый, честный и храбрый, смело глядящий в лицо смерти, и мне непонятно, на чем основано всеобщее убеждение в непригодности китайцев для военной службы, что прямо идет вразрез с тем, что я видел. Наоборот, утверждаю, что из китайцев в умелых руках может выработаться прекрасный боевой материал, ничуть не уступающий, например, нашему русскому. Правда, мы их бьем и бьем жестоко, со значительно меньшими силами, чем у китайцев, но это только доказывает, что мы более натасканы, более втянуты в военные действия, чем китайцы, которые не имеют опытных боевых руководителей. Всеми нами, например, замечено, что когда китайцы прижаты к стене и им отрезаны все пути к отступлению, то они бьются, как львы, но стоит только устроить «золотой мост», как тотчас же убегут и тогда их не поймать ни с какой кавалерией. Выносливость, неприхотливость и поразительное презрение к смерти — все это качества, не всегда присущие и европейским войскам, и я уверен, что при правильном обучении и руководстве китайскими войсками с ними многого можно достигнуть, и во всяком случае, Китай не позволит впоследствии собою помыкать, как это было до настоящего времени. И мы, и японцы встретим в китайцах со временем серьезных противников, с которыми лучше жить в дружбе. Наша граница с Китаем, почти в 10 т[ысяч] верст, повелительно требует быть в хороших отношениях с Китаем, а в случае столкновения с Японией нейтралитет Китая только один нам может дать победу, т.к. в противном случае наше положение может сразу стать критическим. Не понимаю, почему бы нам не построить железной дороги вдоль Амура по собственной территории: все равно этого не избежать, а без присоединения Маньчжурии наше положение на Китайской Восточной железной дороге всегда будет шатким, а в случае войны и подавно. Кажется, впредь нельзя будет обойтись и теми ничтожными вооруженными силами на Дальнем Востоке, что мы до последнего времени располагали, а придется развернуться в несколько корпусов, т.к. в противном случае мы можем рисковать потерять здесь в один прекрасный день не только маньчжурскую [163] железную дорогу, но и весь Приамурский край, а то, чего доброго, и Забайкальскую область до Байкала, что было бы непоправимым ударом для престижа России на Дальнем Востоке.

ГА РФ. Ф. Р-6125. Оп. 1. Д. 1а. Л. 36-57. Подлинник. Рукопись.


Комментарии

25. Кожевников — офицер, командовал оренбургскими казаками, действовавшими в составе хайларского отряда.

26. Подразумевается бинокль производства фирмы «Цейс».

27. Ангун (Аргун) — здесь: небольшая река в Маньчжурии.

28. Разумовский — казак, вестовой А.К.Зиневича.

29. Мишка — китайский юноша, в 1900 г. — около 14 лет, и.о. вестового Н. Н.Якимовского.

30. Имеется в виду: «друг друга».

31. Таку (Тагу) — форты вблизи Пекина. Занятие их 17 июня 1900 г. европейскими войсками было расценено правительством Китая как повод к войне.

32. Булатович — штаб-ротмистр, офицер хайларского отряда.

33. Павлов А. А. — полковник, офицер хайларского отряда.

34. Кос А. П. — капитан, офицер хайларского отряда.

35. Талоконников — казак.

36. По официальным данным, кроме капитана Смольяникова, были убиты трое и ранены семеро нижних чинов (См.: Овсяный Н. Ф. Указ. соч. С. 112).

37. По итогам кампании было награждено знаком отличия военного ордена св. Георгия 107 нижних чинов (См.: Овсяный Н. Ф. Указ. соч. С. 54).

38. Фридрих II (1712-1786) — прусский король с 1740 г., выдающийся полководец.

39. Английские и русские войска вступили в Пекин 1(14) августа 1900 г.

40. Ханшин — китайская водка.

41. Чжалантунь — железнодорожная станция КВЖД.

42. Отряд генерала П.Г.Ренненкампфа занял Цицикар 15 августа.

43. Абрикосовы — владельцы нескольких фабрик по переработке фруктов.

44. 13 и 17 июля русский гарнизон в Харбине отбил два нападения китайцев, 21 июля ему на помощь прибыл по р. Сунгари отряд генерала В.В.Сахарова.

Текст воспроизведен по изданию: "Китай не позволит впоследствии собою помыкать". Из дневника поручика А. К. Зиневича. 1900 // Исторический архив, № 4. 2006

© текст - Владимирцев Н. И., Костенецкий А. В. 2006
© сетевая версия - Тhietmar. 2010
© OCR - Клячко Е. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический архив. 2006