-

СОКОЛОВ П. И.

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ В КИТАЙСКОМ ГОРОДЕ ЧУГУЧАКЕ

И ЕГО ОКРЕСТНОСТЯХ

(Из путевых заметок)

Из города Зайсана (Семипалатинской области) мой путь лежал в Семиреченскую область. Но чтобы туда пробраться, необходимо пройти Монракские ущелья, проехать Чиликтинскую долину, перевалить через Тарбагатайский хребет, через который проходит китайская граница, и заехать ненадолго в китайские владения. Это, так сказать, кратчайший путь и, конечно, наиболее интересный, дающий возможность посмотреть на “китайщину”. Монрак и Таргабатай были пройдены довольно благополучно, хотя и не без ущерба для моей повозки, у которой, при проходе чрез Монракские ущелья, камнями оторвало железные подножки. С горными массами шутки плохи, перевал через них всегда оставляет следы. Каменные коридоры, подъемы и спуски миновали, и наша маленькая экспедиция, состоявшая из трех человек, очутилась на берегу пустынной реки Ащи-Удас, где и занялись мы пищей и отдыхом. Солнце ярко светило и порядочно припекало (несмотря на конец сентября), повсюду желтели выжженные заросли чия, который везде растет в русских и китайских ближних степях. Открывалась бесконечная долина, обрамленная отрогами Тарбагатая. Было тихо и мертво, не слышно щебетанья птиц, не видно признаков животных, [616] только изредка раздавался скрип арбы да звук бубенчика, привязанного к сбруе лошади китайского киргиза, которого только и можно было встретить в этой безлюдной степи. Такая же приблизительно степь Чиликтинская лежит и по ту сторону Тарбагатая, в русских пределах, но эта степь была оживлена при нашем проезде присутствием массы кочующих киргизов, которые переходят через китайскую границу и, как муравьи, расползаются по степи, Этот переход послужил поводом к крупному инциденту и конфликту между русскими и китайскими властями. Когда мы перевалили через Тарбагатай и очутились на китайской территории, в так называемой Эмильской долине, нам встретилась многочисленная толпа всадников, которые при приближении повозок сейчас же спешились, увидав русских людей и между ними казака, сопровождавшего меня из города Семипалатинска. Начались переговоры через переводчика. Всадники оказались кочующими китайскими киргизами, которые, признав во мне русского чиновника, просили о разрешении поселиться в русских пределах и жаловались на китайских властей, обременявших их непосильными сборами. Конечно, на это я не мог ничего им ответить, сказав, что я проезжаю совершенно по другому делу, ничего разрешить не могу, и пожелал им доброго здоровья. С тем мы и расстались, пережив несколько неприятных минут среди желтолицей незнакомой толпы и не зная ее настроения. Но эта неожиданная встреча наводила на некоторые размышления. И, несмотря на безлюдье степи, ближайшей к Чугучаку, казалось, что в ней творится что-то неладное, ненормальное, создаются невозможные отношения между людьми...

Ночь, предшествовавшую стоянке на реке Ащи-Удас, мы провели в сильном волнении среди степи, не решаясь остановиться в китайско-киргизском ауле Крон-шак (Джаксыбаева), не уверенные в настроении степных кочевников.

Часа через три езды от реки Ащи-Удас мы въезжали уже в предместья города Чугучака, по широкой аллее из тополей, ведущей к китайским воротам и к знаменитой стене, отделяющей китайский город от русской фактории. Проехав через ворота, прорубленные через невероятной толщины стены, где едва не изломался мой тарантас, наткнувшись колесом на низкую железную тумбу, неизвестно зачем (вероятно, для препятствий к проезду любопытных туристов) вделанную в землю, мы въехали в крепость, охраняемую солдатами, но, Боже мой, какими солдатами! Это были тени, а не люди. Бледные лица, пропитанные опиумом, с совершенно безжизненными стеклянными глазами. Скелеты, одетые в какие-то синие тряпки, с повязками такого же цвета на головах, напоминавшими повойники [617] русских баб. В руках у них были старинные заржавленные алебарды. При проезде нашем они не выказали никакого удивления и флегматично провожали нас глазами. Объехав дома губернатора и воинского начальника с пагодами и драконами у ворот и крыльца и аляповатой отделкой в китайском стиле, мы въехали в китайский базар с узкими закоулками и [618] проходами, где едва поворачивался тарантас с опасностью отдавить ноги повсюду снующим китайцам и китайчатам. Нельзя сказать, чтобы взгляды встреченных китайцев были особенно дружелюбными. Они с гримасами, а то и ворчаньем уступали дорогу. Сразу бросилась в нос страшная вонь, которая вас повсюду преследует на китайском базаре и несколько уменьшается в сартовском. Но тут переулки и проходы стали еще уже, и наш тарантас едва пробился в русскую часть города, отделенную стеною от китайской. В русской фактории мы встретили самое широкое гостеприимство у чугучакского императорского консула С. В. Сокова, которому, пользуясь случаем, и приношу глубокую благодарность.

Мне, как никогда не бывшему в китайских пределах и не имевшему случая иметь какие-либо сношения с китайцами, крайне интересно было ориентироваться на месте и проникнуть в настоящие отношения китайского населения к русскому элементу и в таком городе, где-то и другое население живет бок о бок друг с другом. Из первых же разговоров консула я убедился, что эти отношения крайне натянуты и обострились еще более благодаря следующему инциденту, имеющему связь с нашей встречей около китайской границы. Перед нашим приездом более 2.000 кибиток китайских киргизов перекочевали в русские владения, а для китайцев, в особенности для чугучакских китайских властей, это событие произвело громадный материальный ущерб. Дело в том, что местные чиновники брали с них ежегодно до 80.000 баранов, что при средней цене по 3 рубля за голову составит сумму в 240.000 рублей. Конечно, по слухам, до 200.000 рублей приходилось дао-таю (губернатору) отсылать в Пекин для подмазки тамошних сановников, но во всяком случае крупный куш оставался у лица, под чьим ведением находились кочевники. В это время года как раз собран был так называемый международный съезд в с. Бахты для решения судебных русско-китайских дел (которых накопилось более 6000). Членами этого съезда были соседние уездные начальники, особый чиновник от степного генерал-губернатора, крестьянские начальники и со стороны китайцев разные представители власти. Вследствие происшедшего инцидента с кочевниками китайские власти стали упрекать русских в том (указывая на отдельных лиц), что они подбили будто бы кочевников переселиться. Русские, конечно, возмутились, начались на этом съезде такие пререкания и отношения так обострились, что консулу, открывшему торжественно этот съезд, пришлось его своею властью скоро закрыть. Должностные лица вроде уездных начальников, оторванные от исполнения своих обязанностей на местах службы, пребывали [619] в бездействии, разъезжая из Чугучака в Бахты и обратно. Китайские власти по обыкновению виляли и ежедневно меняли свои требования. Сначала, конечно, закинули уду о возвращении всех бежавших киргизов на свою территорию, но, убедившись, что это требование неосуществимо, так как кочевники рассеялись по степи и их искать равносильно бы было исканию в поле ветра, они стали упрекать русских в допущении и подбивании киргизов на переселение, надеясь, конечно, получить [620] из этого выгоды. Консул поставил так дело, что китайские власти должны были извиниться в неправильном обвинении русского должностного лица. Китайские мандарины упирались. Отношения между главными представителями власти — губернатором китайского Чугучака и консулом — обострились. Полетели из Пекина и в Пекин телеграммы... и в конце концов мне пришлось случайно присутствовать при дипломатическом посещении одного из важных китайских мандаринов (по поручению губернатора) резиденции русского консула. Мне пришлось видеть те церемонии, с которыми этот мандарин вошел в залу, по приглашению консула, в сопровождении своих слуг. По этикету он сам мало двигался, с его головы слуга снял шляпу с шишкой и черным пером и при угощении консула наливал ему вина, когда его господин только пил и вел дипломатический разговор. Его витиеватая речь началась вступлением: “губернатор и консул — одно сердце и душа” (в этот-то момент!), и, конечно, она клонилась якобы к примирению, а на самом деле вертелась около обсуждаемого предмета, и этот продолжительный визит мандарина так ни к чему и не привел, несмотря на низкие поклоны и приседания даже на дворе, перед тем, как садиться мандарину в каретку-одноколку, запряженную в одну лошадь, с той характерной особенностью, что кучер, когда каретка двинулась, не сел на козлы, а пошел рядом с кареткой, погоняя лошадь, вместе со слугами (Описанный конфликт был улажен уже после моего отъезда из Чугучака, благодаря дипломатическому такту С. В. Сокова, склонившего китайские власти на уступки и извинения).

В то время, когда мандарины пикировались с представителями русской власти, китайские торговцы отлично торговали и усиленною любезностью по отношению к русским гостям словно хотели загладить неблагоприятное впечатление, производимое китайскою администрацией. Чиновник П. (степного генерал-губернаторства), представлявший из себя bete noire для китайских властей, пользовался широкою популярностью среди китайских торговцев на базаре. Знающий китайский язык, он явился для нас желанным спутником по базару и переводчиком. Его затаскивали в каждую крупную лавку, хлопали по плечу с криками “хао, хао!..” и мы с ним чувствовали себя в своей тарелке среди откормленных, с длиннейшими косами китайских купцов. Особенной любезностью среди них отличался Ван-Фун-Тай, угостивший нас отличным желтым чаем (стоившим там пустяки: 3/4 фунта 80 коп.) в маленьких чашках и продавший нам некоторые вещи довольно дорого.

Все лавки китайцев открыты и, несмотря на прекрасную погоду, все-таки нельзя более четверти часа в них находиться и [622] рассматривать товары, как бы они ни были интересны, из-за невыносимого запаха (кунжутного масла), которым пропитаны сами китайцы и даже стены. Кроме того, тут же рядом с роскошным магазином варится всякая дрянь на вертеле и валяется всякий хлам старьевщиков. Вы зажимаете нос от вони, и все-таки вам жалко оставить этот базар, — так разнохарактерна, пестра и оживленна эта кричащая и движущаяся толпа. При ярком солнце все сверкает и переливается яркими красками, начиная с гор фруктов, наваленных на лотках разносчиков и на земле, и кончая вычурными украшениями кумирен, разбросанных по всему городу. В главную кумирню, где находится божество Будды, меня не пустили, а только во двор. Нужно было сделать визит губернатору, а при столь натянутых отношениях, по мнению консула, такой визит был бы неудобен, — он мог бы быть понят, как заискиванье с русской стороны.

Была осмотрена другая кумирня, находящаяся среди базара, во дворе которой стояла огромная фигура в высокой шапке служителя или привратника Будды. В этой кумирне находится изображение женского божества (Ню-ня) с ребенком на руках. Перед ним зажжен огонь на очаге. Когда я хотел снять внутренность кумирни своим аппаратом, то вошедший бонза воспрепятствовал и, сделав сердитую мину, потушил огонь на очаге и закрыл статую желтым знаменем. Китайцы, сопровождавшие (из любопытства) меня, весьма бесцеремонно держали себя в кумирне, курили, бросали зернышки орехов на пол и без всякого почтения относились к своему храму, куда вбегали беспрепятственно собаки и где валялся птичий помет. Для них и дом молитвы является чем-то вроде клуба или театра, до которого они большие охотники. Представления в театре идут почти целый день, причем зрители стоят на улице, а только актеры двигаются на сцене, имеющей характер наших загородных открытых сцен.

С не меньшим удовольствием они посещают бани, где в общем резервуаре все вместе моются, а предбанник, более самой бани, представляет большую светлую комнату с разноцветными стеклами, где они бреются, пьют чай, слушают игру своих музыкантов и нисколько не стыдятся кейфовать в адамовом костюме. Их харчевни тоже составляют род клуба; в лучшей из них меня попотчевали блюдами из вареных морских червей, плавников акулы и свиных котлет, при этом предлагалась подогретая водка джинь-шинь, один сивушный запах которой может поселить к ней отвращение на всю жизнь. В той же харчевне лежат на диванах курильщики опиума, ухитряющиеся выкуривать до 20 трубок в день. Один [623] китайский телеграфист сознался нам, что он прокуривает 3/4 всего получаемого жалованья.

Мы ходили по 2-3 раза в день на базар. Не могу забыть одного эпизода. Однажды мы услыхали частые выстрелы, напоминающие стрельбу из пулемета, и вся улица перед нами покрылась дымом. Встревоженные, мы стали спрашивать, что сей сон значит. Оказывается, что одно китайское семейство, китайского офицера, переезжало в новый дом, и это событие торжественно сопровождалось взрывом петард, которые там продаются в роде игрушек по 10 коп. штука. При этом торжестве их истребили бесчисленное множество. Затем на улице появилась процессия с ударами гон-конга (там-там), с разными принадлежностями домашнего обихода и с военными атрибутами во главе (алебардами, пиками и пр.).

Нигде нет такого резкого контраста в социальном положении между высшим и низшим классами. В то время, как мандарины и вся китайская администрация, пользующаяся неограниченными доходами, живет с большой роскошью, низший класс страшно беден и жалок. Вот где громадное поле для борьбы с капитализмом по истине угнетенного населения. И когда-нибудь эта борьба вспыхнет с небывалой свирепостью и жестокостью, на которые способны китайцы. И теперь еще у них в полной силе царят палочные удары и публичные пытки и казни за самые ординарные преступления, как-то: воровство, побег и прочее. Но чем держатся местные власти, о злоупотреблениях которых трудно составить представление у нас? Очевидно, крепкими устоями и старой культурой, которая сказывается во всех мелочах китайской жизни. И эта культура, эти обычаи, которыми в массе дорожат китайцы, составляют главную плотину, сдерживающую недовольство и ропот черни по отношению к мандаринам. Но прорвись когда-нибудь эта плотина, и бурный поток общественных страстей может снести все, произведя ужасную катастрофу не только среди туземного населения, но и по соседству... Все это вы чувствуете, проходя по чугучакскому базару, видя лохмотья этой черни, эти голые ноги, почерневшие от яркого солнца, одинаково льющего свои лучи на богачей и нищих, которых такое множество в китайской части Чугучака.

В заключение этих кратких путевых заметок, касающихся города Чугучака и его окрестностей, можно сказать, что этот город в торговом отношении составляет весьма заметный пункт при сношении с Китаем; недаром устроена таможня в селении Бахты, отстоящем на 18 верст от Чугучака. В стратегическом отношении он имеет не меньшее, если не большее, значение, почему китайцы имеют в чугучакской крепости постоянное войско в 1.500 человек, хотя и очень плохо содержимое. [624] Конечно, по мере надобности оно может быть увеличено. В виду этого, если когда-нибудь осуществится железнодорожная линия от гор. Семипалатинска вдоль Чарского тракта на Кокпекты и Зайсан, то эта линия будет иметь немаловажное значение в стратегическом отношении на случай войны с Китаем, конечно, при условии улучшения дороги через Монракский и Тарбагатайский горные хребты; в мирное же время этот будущий рельсовый путь облегчит торговые сношения с Китаем.

П. И. Соколов

Текст воспроизведен по изданию: Несколько дней в китайском городе Чугучаке и его окрестностях // Исторический вестник, № 8. 1907