БРУНО НАВАРРА

КИТАЙ И ЕГО ЖИЗНЬ

(Перевод с немецкого с введением В. И. Т-ской).

Бесплатное приложение к журналу «Живописное Обозрение».

ВВЕДЕНИЕ.

(По кн. China und die Chinesen von B. Navarra.)

Географический обзор.

Огромная площадь, занимаемая Китаем, представляет необыкновенное разнообразие почвы и климата: здесь можно встретить области, похожие на Французскую Шампань, большие марши, как в Голландии, пустынные степи, подобные русских степям, знойные пустыни в роде африканских и живописные горные страны, как в Швейцарии и Тироле.

Слово «Китай», есть не что иное, как искаженное название одной известной династии «Кита», которая управляла северным Китаем, под именем золотой династии. Сам китаец употребляет для обозначения своего отечества различные названия — самое распространенное из них Чжун-го или серединное государство, так как на китайских картах земного шара Китай всегда помещается в середине, занимая очень большое место сравнительно с другими частями света и государствами.

Все занимаемое Китаем пространство можно разделить на: 1) горную страну, 2) холмистую страну и 3) большую равнину. Горная страна занимает почти половину всего пространства и достигает до границы Тибета, холмистая часть лежит к востоку от 112 меридиана и к югу от Янтсекианга; большая равнина простирается к северо-востоку от холмистой страны и представляет самую богатую область всей империи. Северная часть ее песчана, но родит ячмень, просо и т. под. хлебные злаки; та часть, которая находится вблизи [4] берега низменна, болотиста, содержит много озер и водных систем и принадлежит к плодороднейшим областям государства. Здесь же находятся самые богатые шелковичные плантации. Большая часть этой громадной равнины лежит ниже уровня Желтой реки, вследствие чего бывают страшные наводнения, во время которых люди гибнут тысячами. Несмотря на это народонаселение здесь многочисленнее, чем где бы то ни было и доходит до 150 милл.

Громадному протяжению Китая соответствует и его береговая линия, простирающаяся на 4000 морских миль. Поднятие морского берега, которое обусловливается не только наносом песку, но и поднятием самой почвы замечается давно. Так вблизи Тенгшау в 60 милях к западу от Чифу, море так далеко отошло от прежней береговой линии, что большие местные пароходы не могут больше пользоваться этою гаванью, такое же отхождение моря наблюдается и в Тиенсине.

Что касается до орошения страны, то китаец по справедливости может гордиться своими речными системами и канализацией и действительно нет ни одного государства в свете, которое бы обладало такими прекрасными водными путями сообщения, как Китай. Этим может быть и объясняется плохое состояние сухопутных путей сообщения, так как китайцы для своих торговых сношений пользуются исключительно водными путями сообщения. Из двух больших рек Китая Янтсекианга и Гоанхо (Желтая река), последняя пользуется повсеместною известностью вследствие частых наводнений. Устье Гоанхо в течение последних 2500 лет, менялось не меньше девяти раз; причиною, такого изменении служат скопляющиеся на дне реки огромные массы илу; для того чтобы река не выступила из берегов, китайцы устраивают дамбы. Если одна из таких дамб не выдержит напора воды, в таком случае река устремляется через сделанную ею в дамбе пробоину и создает себе новое русло. Почти ежегодно, большею частью летом, или раннею осенью, Желтая река выходить из берегов и затопляет прилежащую к ней область, нанося громадные убытки и губя тысячи человеческих жизней. Так как во время этих катастроф погибает и жатва то следствием их всегда бывает голод.

Третья большая река Китая — Сикианг т. е. западная река. [5]

Озер в Китае сравнительно немного и все они небольшой величины. Самые большие из них расположены в центральной провинции на большой равнине. Соленые озера находятся на севере и в пустыне Гоби. Ни одно из них не достигает величины Аральского моря.

Климат Китая вследствие его большой протяженности и различной высоты над уровнем моря отличается чрезвычайным разнообразием; в южной части империи температура колеблется между 17° Ц., в январе и 26-28 Ц. в июле. На крайнем севере средняя годовая температура равняется 2° Ц.; январская температура колеблется от -20 до -24: и июльская от 22 до 24 Д. Влажность воздуха измерена только в немногих местах: — за исключением дождливого времени года воздух, как и везде в восточной Азии, очень сух. В северном Китае идут такие же периодические дожди, как и под тропиками; зимой же бывает очень сухо. В области Янтсекианга зима уже бывает не такая сухая, а время летних дождей начинается с апреля месяца. В общем в Китае здоровый климат, хотя иностранцы, живущие в Китае, часто сваливают на него неудовлетворительное состояние своего здоровья, между тем как его скорей можно объяснить неумеренным и сидячим образом жизни, и другими обстоятельствами. Китайцы физически слабее, чем немцы, англичане и другие европейские народы. Но причина этой слабости обусловливается не климатом, а полным незнанием гигиены и небрежным отношением к своему здоровью.

Исторический очерк.

Существует предположение, что колыбелью китайского народа была страна, расположенная к югу от Каспийского моря, откуда он переселился 4000 лет тому назад в восточную Азию. Для доказательства этого предположения были сделаны сравнительные изыскания между языком и культурой старо-китайцев и туранского населения Вавилонии — аккадов. Как доказательство сродства этих двух народов приводятся исследователями этого вопроса, одновременные успехи в изучении астрономии у обоих народов.

Уже в самом начале своей истории за 4000 лет до [6] настоящего временя китайцы являются повителями сравнительно развитой цивилизации. Начало китайской истории относится к мифологии и только с воцарением Хуанг-Ти, или желтого короля начинаются более или менее достоверные исторические сведения о Китае. Все они почерпаются из книги, приписываемой Конфуцию: это самый древний и достоверный исторический памятник Китая. Для большого удобства изучения можно разделить историю Китая на три периода: на древний, средний и новый. В древней истории играла большую роль династия Тшау, основатель которой Ву-Ванг разделил свою империю на множество маленьких княжеств, что послужило к ослаблению центральной власти. Владетели их вели между собой постоянные войны и вся история этого периода состоит из ряда всевозможных злодеяний и преступлений. Но самостоятельность этих отдельных княжеств имела и свою хорошую сторону, так как послужила к развитию культуры китайского народа. Каждый князь имел свою собственную резиденцию и двор, при котором процветали науки и искусства, и где одновременно с этим воцарялась роскошь и наблюдалась порча нравов. В это время нравственного падения, разрушения семейной жизни, удаления от природы появляются на сцене истории два замечательнейших человека Лаотсе и Конфуций. Несмотря на их различие — так как по словам современников, первый из них, основатель таоизма, отличался дикой фантазией, а второй был человеком острого ума, давшим твердое основание для правил нравственности — оба они оказали могущественное влияние на свое отечество. Но как Конфуций, так и Менцзы живший спустя сто лет после него, не могли своим учением изменить печальное положение дел в империи. Не смотря на то, что Конфуций ставил политическою целью усиление центральной власти, эта последняя падала все больше и больше и один из последних представителей династии Тшау после неудачной борьбы с вассалами был свергнут с престола, на который вступил Ши-Хуанг-ли, начавший собою новую династию Ши.

Ему приписывается административное устройство Китая, оставшееся и до нашего времени. Придя к заключению, что следует непременно оградить свои владения от нападения татар, он велел построить гигантскую стену. Работа была начата в 214 г. до Р. Х. под его личным наблюдением, [7] представляла собой только земляную насыпь и ее уже нет в настоящее время. Та «большая китайская стена», которая существует и теперь, была построена во время царствования династии Минг, уже в XV-ом столетии после Р. Х.

Безграничная настойчивость, с которою первый китайский император проводил свои планы в исполнение, вызвала противодействие со стороны образованных людей, называвших его тираном и разрушителем старых традиций. Ши однако продолжал идти своим путем и для того, чтобы сломить сопротивление ученых, он приказал сжечь все книги. Текст сожженных сочинений был впоследствии снова воспроизведен учеными, знавшими их на память.

Средний период китайской истории начинается с восшествия на престол династии Хан, правление которой представляет одну из славнейших эпох китайской истории, с какой бы точки зрения мы ее ни рассматривали. Основатель этой династии заботился усердно о благосостоянии своего государства и издал свод законов и наказаний. При нем начался снова расцвет литературы, наук и искусств. Вообще можно сказать, что во все время правления династии, хотя и не было абсолютного спокойствия, так как Китай постоянно подвергался нападению татар, но тем не менее культурное развитие народа шло вперед быстрыми шагами.

Из императоров этой династии особенно известен Ву-Ти (воинственный император). Он вел с успехом войны против татар и гуннов и подчинил себе земли, лежавшие между Китаем и Индией. Слава его военных подвигов доходила до Кореи.

К концу своей жизни ему удалось подчинить себе почти всю среднюю Азию.

При следующей царственной династии, Китай распался на три государства, Шу, Вей и By которые стали воевать между собою за старшинство. В течение этого периода тибетцы проникли в Китай, что вызвало восстание «желтых тюрбанов», усмиренное только после больших усилий. Одним из симпатичнейших государей династии Танг был император Минг-ти. Он предоставил миссионерам полную свободу проповеди, был большим почитателем литературы и собирал при своем дворе всех ученых того времени. Во время [8] правления одной из следующих династий, Китай подвергался многочисленным нападениям татар и монголов. После продолжавшейся в течение 70-ти лет войны с этими последними, китайцы должны были уступить их превосходству, признать их своими победителями и подчиниться их управлению.

Грубые и невежественные завоеватели испытали на себе вскоре влияние китайской культуры, которой они не преминули воспользоваться, чтобы продолжить свое господство. Китай сделался центром завоеванного монголами государства, главным городом которого был Пекин. Китайцы переносили чужеземное иго с большим неудовольствием и часто восставали против него. Одно из таких восстаний, во главе которого стоял человек невысокого происхождения, окончилось очень удачно. Монголы были изгнаны, а предводитель восстания был провозглашен императором и сделался основателем династии Минг.

С вступлением на престол в XIV в. после Р. Х. династии Минг начинается период новой истории Китая. При первых императорах этой династии Китай оправился от монгольского ига и достиг значительной степени благосостояния, но при дальнейших императорах он снова начинает падать.

Этой слабостью воспользовались манджурские татары, которые вступили в кровавую борьбу с Китаем, закончившуюся его поражением и воцарением манджурской династии. Между двумя расами китайской и татарско-манджурской происходили значительные столкновения из за того, что китайцам вменялось в обязанность брить свою голову и носить косу, как это делали манджуры.

Против этого обычая восставали в особенности южные провинции и даже до настоящего времени жители провинции Фукиен обвертывают свою косу вокруг головы и закрывают ее тюрбаном.

Одним из замечательных правителей манчжурской династии был Канг-Хи, великий и мудрый монарх в полном смысле этого слова. В своих дворцах Канг-Хи собирал лучшие произведения китайской литературы м основал огромную библиотеку и даже сам писал книги. Самым известным его сочинением являются 16 правил [9] жизни, которые под именем священного эдикта преподаются во всех школах. В его царствование иезуиты приобрели большое влияние. Канг-Хи был современником Петра Великого и Людовика XIV.

Внук Канг-Хи Киен-Лунг отличался особенной любовью к живописи и литературе. Он создал в Пекине огромную библиотеку на 600,000 томов, сам писал стихи; во время его царствования в Пекин проникли английское и русское посольства.

Вскоре после вступления на престол его сына Киа-Кинг вспыхнуло восстание тайного общества белых лилий, а при одном из его потомков в 1850-м году произошло новое восстание тайпингов. Чтобы показать, что они желают свержения манджурской династии, заговорщики перестали брить головы и носить косы, почему и получили название длинноволосых разбойников. Тайпинги вышли победителями из первого столкновения с императорскими войсками, а также и второе сражение окончилось их победой.

С каждым новым успехом войско тайпингов все более и более увеличивалось, и весной 1851 года оно двинулось в Нанкин, который был ими взят, затем летом 1858 г. направилось к Пекину, но попытки их овладеть этим городом окончились неудачей. Тем не менее тайпинги продолжали действовать в других местах и захватили в свои руки провинции Фукиен и Квантунг и даже подступали к Кантону, но не могли взять его, так как он был сильно укреплен соединенными силами французов и англичан. Как те, так и другие, став на сторону правительства, приняли живое участие в этой войне и в конце концов соединенными силами положили конец междоусобной войне, продолжавшейся в течение 12-ти лет.

После смерти императора Хиен-Фенг, на престол должен был взойти сын его Тунг-Тши. Но так как он был малолетен, то правление перешло в руки двух императриц вдов, главной жены императора, умершей в 1881 и побочной жены, настоящей императрицы и регентши.

Во время царствования Тунг-Тши произошла кровавая резня. Римско-католический собор, убежище сестер милосердия в Тиенсине, французское консульство и другие постройки были сожжены и разрушены китайцами, а все священники, [10] сестры милосердия, французский консул и многие иностранцы умерщвлены самым жестоким образом. Виновные подверглись строгому наказанию и многие из них были изгнаны из пределов отечества.

Тунг-Тши женился в 1874 году, но спустя несколько месяцев после свадьбы умер. Преемником был избран его двоюродный брат Тсай-Тиен. Он вступил на престол в 1875-м году, 4-х лет от роду под именем Куенг-Тсю.

В восьмидесятых годах у Китая было столкновение с Францией из за Аннама и Тонкина, кончившееся миром, по которому Китай отказался от своих притязаний.

В последнее время Китай вступил в войну с Японией, закончившейся его поражением и Симоносексим миром, по которому Корея была признана независимой, а остров Формоза с принадлежащими к нему островами перешел к Японии. Кроме того Китай должен был уплатить Японии контрибуцию в 200 миллионов таелей (около 300 мил. рублей). [11]

КИТАЙ И ЕГО ЖИЗНЬ.

(Chinesische Characterzuege von Arthur Smith deutsch frei bearbeitet von F. C. Durbig). Сокращенный перевод В. И. Т-ской.

I.

Лицо.

На первый взгляд, кажется, странным, каким образом «лицо» может служить характерною чертою китайца, но дело в том, что словом «лицо» в Китае обозначается не только передняя часть черепа, но и масса других понятий на столько различного значения, что они только с большим трудом поддаются пониманию и описанию.

Для того, чтобы уяснить, что именно, китайцы подразумевают под словом «лицо», нужно прежде всего принять в соображение, сильное развитие драматического чувства у этого народа. Театр составляет единственное национальное развлечение и китайцы питают такую же страсть к театральным зрелищам, как англичане к спорту и испанцы к бою быков. Всякое самое незначительное обстоятельство служит для китайца предлогом стать на ходули и проявить свои актерские способности. Он принимает всевозможные драматические позы, падает на колени, бросается на землю, прикасается к ней головой, проделывая все это из-за таких пустяков, на которые европеец совсем в обратит никакого внимания. Китаец и думает так, как будто читает монолог на сцене. Если ему нужно защищаться, или оправдываться, он говорить, обращаясь к двум, трем лицам так, как если бы перед [12] ним находилась масса зрителей и слушателей. Он восклицает, напр.: «я утверждаю это в присутствии тебя, тебя и тебя и всех вас, собравшихся здесь». Если ему удается преодолеть представившиеся ему на пути затруднения, он говорит, что с успехом сошел со сцены; если же дело его оканчивается неудачно, он успокаивает себя тем, что это был единственный выход сойти со сцены. Само собою разумеется, что все это вымышленно, но китаец никогда не думает о существе дела, а только об его форме. Во многих случаях для того, чтобы спасти положение дела и выйти из затруднительных обстоятельств с честью ему достаточно сказать хорошую речь в подходящей случаю форме.

Точное исполнение всех этих формальностей при всевозможных обстоятельствах жизни, китаец обозначает выражением «сохранить свое лицо»; если же он не обращает на них внимания, не знает, или небрежно выполняет их, в таком случае он «утрачивает свое лицо». Уяснив раз навсегда значение понятия «лицо», мы можем при его посредстве найти путь к пониманию многих других важных характеристических черт китайца. Только никогда не следует упускать из виду того обстоятельства, что те правила, которыми руководится китаец при пользовании своим «лицом», совершенно непонятны для нас европейцев, потому что мы именно не обладаем способностью обращать внимание на показное и не умеем считаться с несуществующими вещами.

Приведем несколько примеров из судебных разбирательств, для иллюстрации стремления китайца к сохранению своего лица. Обвиняемый утрачивает свое «лицо» и для того, чтобы спасти «его», он должен отрицать свое участие в преступлении каковы бы ни были обстоятельства дела. Представим себе, напр., что при игре в теннис исчез мяч; всем известно отлично, что его некому было взять, кроме кули, который хотя упорно отрицает это, но тем не менее идет к тому месту, где пропал мяч и снова находит его, или может быть роняет его из своего рукава, замечая равнодушно: «вот и потерянный мяч!». Служанка, утаившая перочинный ножик одного из гостей своего господина, находит потерянную вещь тотчас же, как схватились, под скатертью и по поводу этой находки делает целую историю. В обоих случаях «лицо» виновного спасено. Если слуга потерял какую-нибудь вещь [13] из домашней утвари, вместо которой он должен купить новую, или заплатить за нее деньгами из своего жалованья, то он при уходе, раньше чем сделали соответствующий вычет напускает на себя гордый вид и говорит: «деньги за серебряную ложку оставьте себе», и тем спасает свое «лицо».

Если прислуга, небрежно относящаяся к своим обязанностям замечает, что ей хотят отказать от места, она нарочно начинает еще больше лениться, чтобы вызвать со стороны своих господ оскорбительные упреки, пользуется ими как предлогом, чтобы самой отказаться от места и таким образом спасает свое «лицо».

Для нас кажется странным, как можно думать о том, чтобы спасать «лицо», когда стоишь на пороге смерти, а между тем один китайский начальник округа просил, как особой милости, позволения остаться в своем форменном платье, в то время, когда ему будут рубить голову, потому что этим в спасал свое «лицо».

II.

Экономия.

Словом экономия обозначаются те правила, по которым всякое хозяйство приурочивается к статьям прихода и расхода. Экономия может достигаться тремя путями: во-первых, ограничением своих собственных потребностей, во-вторых, заботой о том, чтобы ничто в хозяйстве не пропадало даром и в третьих, тем, чтобы умелым распределением небольших денег доставить те же удобства жизни, которые получаются при больших средствах.

Во всех этих способах и путях экономии, китайцы могут показать чудеса искусства. Первое, что поражает всякого иностранца в Китае — это простая пища народа. Большинство народонаселения питается очень однообразной пищей, как-то: рисом, бобами, овощами и рыбой. Эти кушанья составляют главную пищу сотен миллионов людей; в дни праздников и при особенно торжественных обстоятельствах прибавляется еще немного мяса.

В то время, как мы на Западе ломаем себе голову [14] над тем, каким образом доставить бедному классу питательную пищу за возможно дешевую цену — вероятно не безынтересно будет узнать, что в Китае в обыкновенное время хорошую пищу, в достаточном количестве для одного взрослого человека в течение дня можно иметь ни более, ни менее, как за 8 пфеннингов.

Нельзя не признать китайцев превосходными мастерами в кулинарном искусстве. В этом отношении m-r Wingrove Cooks (M-r. Wingrove Cooks был китайским корреспондентом «Times», в течении 1857-1858 г.г.) отдает им предпочтение перед англичанами, ставя их на второе место после французов. Выбор тех немногих простых питательных веществ, для повседневного употребления сделан ими очень хорошо, даже если смотреть на него с научной, физиологической точки зрения.

Другим фактом большого значения, хотя и не так сильно бросающимся в глаза, является то обстоятельство, что при приготовлении китайских кушаньев очень мало остается разных обрезков. Все, даже самые, по-видимому, ненужные вещи находят себе употребление. По окончании обеда китайского семейства остается только самое минимальное количество остатков; для того, чтобы убедиться в этом, достаточно только взглянуть на китайских кошек и собак, питающихся этими остатками и едва не умирающих с голоду. Сравнительно с китайцами, мы можем назвать европейцев в полном смысле этого слова расточителями, так как мы нисколько не сомневаемся, что, если бы собрать все то количество съестных продуктов, которое в Европе портится, тратится даром и выбрасывается, то им можно бы было роскошно накормить 60 миллионов китайцев.

С другой стороны, интересно было бы понаблюдать: сколько человек могут прокормиться остатками обедов такого же числа китайцев, в особенности после того, как дети и прислуга выскребли и вылизали все блюда дочиста! Экономия китайцев доходит до того, что остающийся в чашках чай вливается в горшок и снова разогревается.

Китайская раса далеко не так разборчива относительно пищи, как европейцы. На севере Китая, как мы знаем, [15] разводятся лошади, мулы, быки и ослы, служащие домашними животными; роль вьючного животного играет верблюд. Многим может показаться странным тот факт, что, как только какое-нибудь из вышеупомянутых животных околевает — оно съедается целиком даже в том случае, если оно пало от заразительной болезни.

Такое мясо, конечно, ценится гораздо дешевле мяса животных, околевших от обыкновенных болезней, но и оно все продается и съедается без остатка.

Никто не думает об опасности и возможных дурных последствиях такой еды и все утешают себя тем, что авось все обойдется благополучно. Дохлых собак и кошек едят также с кожей и волосами, как мулов и ослов. Нам приходилось неоднократно лично убедиться в том, что крестьяне варили и ели собак, которые заведомо были отравлены стрихнином.

В одном случае, несмотря на формальное запрещение врача — китайцы, начавшие уже варить такую собаку, не имели настолько твердости характера, чтобы отказаться от этого Лукулловского пира, и, по-видимому, их легкомыслие удачно сошло им с рук. Наблюдая приготовление пищи, мы наталкиваемся еще на одно доказательство проявляемой китайцами экономии, а именно на устройство кухонных кострюль, вода в которых закипает на самом маленьком огне. Топливо в Китае очень скудно и дорого и состоит по большей части из сухих листьев, стеблей и соломы, которые быстро вспыхивают, но скоро сгорают. Способ для собирания необходимого горючего материала может служить также примером изумительной экономии.

Даже самые маленькие дети, которые не могут делать ничего другого, должны собирать горючий материал для топлива. Целые толпы собирателей этого материала, снующие с граблями осенью и зимой, не оставляют ни одного стебелька; мальчики должны влезать на деревья и срывать засохшие листья.

Всякая китайская хозяйка умеет сообразоваться со своими средствами. Она не тратит так много на наряды, как ее западные сестры, старается покупать практичные, прочные материи и как можно экономнее кроить их. Она радуется и с удовольствием принимает в подарок самый маленький [16] лоскуток материи, и умеет его употребить с пользой для какого-нибудь украшения. Все решительно в доме находит для себя применение и самая маленькая тряпка идет в дело. Благотворители наших больших городов, отдающие свои вещи бедным, не могут быть уверенными в пользе своего дела. Если же кто-нибудь сделает такой подарок китайцу, то несмотря на то, что носимое им платье резко отличается от подаренного и по материи и по покрою, он может быть уверен, что его подарок пойдет в дело и будет считаться только тогда негодным, когда действительно от него не останется ни одной нитки.

Китаец часто дарит своим друзьям разные хвалебные изречения, которые не прилепляются, а пришиваются на живую нитку к кусочкам шелковой материи для того, чтобы получивший их мог при желании снять эти изречения и из куска оставшейся шелковой материи сделать лучшее употребление. Чтобы еще больше познакомиться с способами китайской экономии, следует заняться наблюдениями над китайскими мелочными торговцами. Такому торговцу ничто не кажется ничтожным, ничто не ускользает от его внимания, так напр., каждый разнощик знает сколько спичек заключается в каждой из продаваемых им спичечных коробок и ставит себе в заслугу, когда ему удастся из каждой коробки отсчитать в свою пользу на полфенига спичек. Самый маленький лоскут старых китайских книг идет на заклейку окон (Китае окна заклеиваются бумагой вместо наших стекол.), или на изготовление бумажных фонарей. Часто китайцы простирают свою экономию так далеко, что даже отказывают себе в необходимой пище. Хороший пример чрезмерной бережливости приводит Д-р Б. С. Генри в своем сочинении The Cross and the Dragon — (крест и дракон). Он нанял для переноски трех кули (Кули — носильщик.), которые прошли в 5 часов 37 километров. Сделав такой путь, они вернулись назад в Кантон, где их ожидал уже заранее оплоченный обед. Таким образом они прошли 74 километра; причем половина пути была ими сделана с тяжелой ношей на голодный желудок и все это только для того, чтобы сберечь 20 пфенигов. В другом случае носильщики, пройдя 56 [17] километров, на голодный желудок так как с 6-ти часов утра они ничего не ели кроме двух блюдечек риса, купленных ими за 12-15 пфенигов и вернулись назад в лодке. Лодка села на мель и они прибыли в Кантон только в 2 часа на следующий день. Несмотря на это — эти кули, пробывшие 27 часов без пищи и прошедшие 56 километров с тяжелой ношей, согласны были тащиться с поклажей д-ра Генри еще 24 километра.

Таких перлов китайской экономии можно найти очень много, некоторые из них до такой степени поразительны, что нам даже трудно себе это представить. Так напр. во многих округах Китая дети бегают по улицам совершенно голые. Родители объясняют, что они пускают детей в таком виде, чтобы доставить им удовольствие, но очевидно тут дело только в экономии. Скрип колес бесчисленных тачек можно было бы уничтожить смазываньем маслом, но этого не делается, так как китайцам он нисколько не мешает, а в экономии остаются расходы на масло. Когда какой-нибудь японец уезжает на чужбину, то он заключает с своими хозяевами условие о доставлении ему ежедневно такого-то и такого-то количества воды, чтобы он мог устраивать себе горячие ванны соответственно своим привычкам. Китайцы имеют тоже свои ванны и бани, но большинство никогда не заглядывает в них. «Вы каждый день моете своего маленького?» спросила однажды любопытная иностранка китайскую мать, которая чистила своего малютку. «Вот еще, каждый день мыть!» отвечала она гневно, «да его ни разу не мыли с самого дня его рождения!» Девиз: «дешевле грязи», красующийся на вывеске одного торговца мылом, совершенно не понятен для китайца. Он смотрит на всякого иностранца, совершенно также, как итальянец на немца, видя в нем не больше не меньше, как расточителя мыла. Белье моется в Китае, но то, что там называется бельем, совершенно не подходит под наше понятие этого слова. Экономия играет в Китае такую большую роль, что китаец привыкает в противоположность нам обходиться без чистого белья.

Вследствие экономии китаец редко покупает готовые орудия производства. Он покупает их в разобранном виде, потому что так они стоят дешевле и сам собирает их. До сих пор мы говорили об экономии в домашнем [18] обиходе, где она доходит до изумительных пределов, так, напр., маленькая свечка, стоящая какие-нибудь пустяки, вставляется в отверстие перегородки между двумя комнатами, таким образом, чтобы она освещала и ту, и другую. Такая же экономия наблюдается и при производстве различного рода изделий; все китайские орудия очень просты и в мастерских занимающихся изготовлением плетеных стульев, различного рода горшков и металлических изделий можно воочию наблюдать, как китайцы, пользуясь самыми примитивными орудиями создают разные вещи, как будто из ничего (Я подразумеваю здесь изумительные изделия из слоновой кости, которые они выделывают, пользуясь самыми грубыми орудиями.). Эта простота устройства наблюдается повсюду, начиная от заводов, все отрасли деятельности которых сосредоточиваются на небольшом пространстве, и кончая кухонным очагом, который может быть изготовлен из двух кирпичей в течение одного часа, будет обладать достаточной тягой и почти ничего не стоить.

Самым лучшим примером того факта, что в Китае при помощи незначительных средств достигаются огромные результаты, может служить организация транспорта больших партий товара в Пекин. Хлеб идет из Тиен-сина по Пейхо до Тунг-гу, где он выгружается. Наш хлебный торговец был бы поражен, увидя, что для выгрузки, измерения и отправки всей массы риса и проса имеется в наличности толпа кули, масса деревянных ящиков, в виде усеченных конусов служащих мерами, и большое количество грубых цыновок. Цыновки растилаются на земле, на них высыпается рис, здесь же измеряется запаковывается и отсылается.

Всюду при американских табачных плантациях существуют огромные старательно и прочно построенные сушильные амбары. У китайцев нет и намека на что-либо подобное. Их сушильни делаются из соломы; когда солома выветривается, ее употребляют на топливо. После сбора табаку, крепкие длинные стебли оставляются и между ними протягиваются веревки, на которых развешиваются табачные листья. На ночь эти веревки с привешенными на них листьями, убираются в амбары. [19]

Одна китайская вдова, совсем больная, с трудом плелась по улице, к дому своего родственника. Она шла к нему, чтобы умереть ближе к тому месту, где находилась семейная гробница и тем уменьшить расходы по погребению.

III.

Трудолюбие.

Первое впечатление, бросающееся в глаза всякому новому человеку, это то, что китаец находится постоянно за работой. Само собою разумеется, что мы не касаемся здесь того богатого класса, который может прекрасно прожить без работы, но даже и разбогатевшие люди в Китае по большей части не бросают своих дел и занимаются ими с таким же усердием, как и раньше, когда они были бедны.

Китайцы по занятиям разделяются на 4 класса: ученых, крестьян, ремесленников и купцов. Рассмотрим же теперь всякий из этих классов в отдельности и посмотрим каким образом это трудолюбие проявляется в каждом из них.

Для того, чтобы получить в Китае какую-нибудь должность, нужно выдержать соответствующий экзамен. Повсюду в Китае во всех провинциях, гораздо больше претендентов на места, чем самих мест. Экзаменационные залы на низшие и высшие должности всегда бывают переполнены и число кандидатов на какой-нибудь служебный пост иногда достигает до 60.000 человек. Если мы только обратим внимание на ту массу работ, которая необходима для того, чтобы иметь возможность приступить к такому экзамену — мы этим самым уже можем составить себе некоторое понятие о напряжении умственной деятельности китайца. Иногда его рвения хватает только на то, чтобы получить первый чин, но такой студент еще не пользуется уважением китайцев, и оно выпадает на долю того, кто прошел весь узкий, тернистый путь, ведущий к получению высшего чина. Разве можно встретить где-либо в другом государстве, чтобы дедушка, отец и сын держали вместе один и тот же экзамен на получения одного и того же чина, а между тем в Китае это встречается сплошь и рядом, так как даже 80-ти летние старики допускаются в число экзаменующихся. [20]

Весною 1889 года в Пекинской газете были напечатаны различные данные о возрасте кандидатов провинциальных экзаменов, так на осенних испытаниях в Фухове было 9 экзаменующихся старше 80 и двое старше 90 лет, причем они выполнили все экзаменационные требования и написали свои работы ясным отчетливым почерком. В провинции Гонан насчитывалось также 13 кандидатов старше 80 и один старше 90 лет — все они подвергались наряду с прочими девятидневному испытанию, не обнаружив следа старческой слабости. Провинция Ангуи превосходит в этом отношении все вышеупомянутые, так как в ней оказалось 35 кандидатов старше 80 и 18 старше 90 лет.

Обращаясь к крестьянам, мы можем уверенно сказать, что они никогда не остаются без работы. За исключением сравнительно короткого зимнего периода в северных провинциях, они, в течении всего остального времени буквально завалены работой.

Трудолюбие ремесленника еще интенсивнее, потому что призрак голода держит его в постоянном страхе, заставляя работать без отдыха. Подобно тому, как земледелец с величайшей заботливостью наблюдает за возделываемыми им овощами, стараясь уничтожить поедающих их насекомых — так и ремесленник старается не упустить ни малейшего заказа, чтобы иметь возможность прокормить свою семью.

Всякий, кому случалось путешествовать по большим проезжим дорогам, знает, что во всякий час дня и ночи можно встретить на дороге крестьян, с величайшим старанием собирающих самые маленькие кусочки навоза. Что же касается рабочего, то очень часто бывает, что один и тот же человек берется за два занятия, так как не может прокормиться одним. Так, напр., лодочник в Тинсине, остающийся без работы после замерзания льда — заводит сани и зимой перевозит в них по льду на другую сторону реки. Крестьяне в свободное от земледельческих работ время плетут шляпы, или другие соломенные изделия для вывоза. Такую же неутомимую деятельность проявляют и купцы и их прикащики. Последние заняты с раннего утра до позднего вечера, потому что лавки очень рано открываются и поздно закрываются, а так как праздников в Китае очень мало, то они почти никогда не пользуются отдыхом. [21] Система китайской бухгалтерии до такой степени сложна, что несчастный бухгалтер должен сидеть до поздней ночи, если он не хочет запускать своих счетов.

Замечательно, что в Китае всего больше является претендентов на должности, требующие большой трудоспособности. Всякий прежде всего стремится к тому, чтобы поступить на государственную службу. Разнообразие деятельности, которая выпадает на долю служащего и за которую он ответствен не только теоретически, во и фактически — просто невероятно. Один известный китайский государственный деятель рассказал иностранному переводчику о распределении своего дня следующее: каждый день в два часа ночи он выходит из дому на службу во дворец, продолжающуюся от 3 час. ночи до 6 час. утра. Как член государственного совета, он заседает от 6 до 9 часов в сенате, от 9 до 11 час. он должен председательствовать в военном министерстве, от 12 до 2 час. заседать в высшей судебной инстанции и от 2 до 5 или шести часов заниматься высшей политикой в качестве министра иностранных дел. Таково распределение его обыкновенного дня. Но кроме этих занятий у него бывают еще заседания всевозможных комиссий, так что только в 7, идя 8 часов вечера он освобождается от работы. Нет ничего удивительного, что этот мандарин после шести месяцев таких занятий заболел от переутомления.

Китайский рабочий день начинается очень рано, сейчас после полуночи. Китайский император начинает свой прием в те часы, когда в Европе все покоится глубоким сном. Эти ночные аудиенции для нас представляются совершенно непонятными, китайцу же они кажутся совершенно естественными: само собою разумеется, что все привычки «Сына Неба» находят себе подражание и у его подданных.

Медники Кантона, резчики Ничпоса, рабочие на рисовых мельницах Шанхая все работают с раннего утра до поздней ночи. Задолго до восхода солнца путешественник может встретить крестьян, идущих из далека, чтобы начать торговать овощами вместе с восходом солнца. В то время, когда мы европейцы садимся за первый завтрак, на китайском рынке уже прекращается торговля.

Теперь нам остается только сказать еще несколько слов о трудоспособности китайцев. Прежде всего нужно иметь в [22] виду, что к китайцу не может быть приложена наша мерка. Нам может казаться, что ему недостает того рвения, которое мы так ценим в работе, но китаец с испокон веку под влиянием своей религии и философии привык, чтобы его работа шла ровным, размеренным медленным шагом.

Наблюдая этот трудолюбивый народ, невольно приходится подумать о том времени, когда белой расе придется вступить в конкурренцию с желтой.

IV.

Вежливость.

Существует две точки зрения на китайскую вежливость: — во 1-х к ней можно относиться критически, и во 2-х — можно преклоняться перед ней. Но какой бы строгой критике она ни подвергалась, мы все-таки должны сознаться, что китайцы обладают в таком совершенстве искусством вежливого обращения, о котором мы европейцы не можем иметь никакого понятия. Древние классики учат, что существуют 300 правил для торжественных церемоний и 300 правил приличия. Можно бы было думать, что никакая человеческая раса не в состоянии будет вынести в течение продолжительного времени такого балласта и однако мы видим, что все эти церемонии вошли в плоть и кровь китайцев. Ту же самую точность и соблюдение строгих правил этикета, которые у нас наблюдаются в дипломатических сношениях и при дворе, они применили к ежедневным требованиям домашнего обихода. Мы не хотим этим сказать, что китаец в течение всей своей жизни отягощает себя соблюдением этих формальностей, нет — скорей на них нужно смотреть, как на праздничные украшения, которыми пользуются при подходящих обстоятельствах, чтобы сообразно им регулировать правила своего поведения. Если китаец становится в тупик относительно исполнения каких нибудь требований этикета, он будет себя считать в такой же степени виновным, как если бы у нас кто-нибудь не знал, что дважды два будет четыре.

Нам европейцам очень трудно стать на точку зрения китайской вежливости, потому что мы под словом вежливость [23] подразумеваем любезность, выраженную в соответствующей форме. В Китае вежливость совсем не имеет этого значения. Она представляет скорей механическую привычку, которая, как и все механическое, не связана ни с сердцем, ни с умом. Перечисление бесчисленных титулов, которое вызывает у нас смех и кажется иногда просто чудачеством, употребляется для того, чтобы выразить соответствующими выражениями оттенки различия служебного положения различных людей. Кроме того эти обращения употребляются для оживления разговора, в котором, по правилам китайской речи всякая начальная фраза должна служить основанием для последующей, также как и всякое последующее предложение должно вытекать из предыдущего. Нечто подобное наблюдается и при игре в шахматы, где тоже игроком употребляются известные выражения, при каждом новом ходе, которые не имеют никакого влияния на самую игру, но составляют ее необходимое условие. Само собою разумеется, что требования этикета ослабевают по мере удаления от больших центров в глубь страны.

Следует однако заметить, что почти нет китайца, который не был бы осведомлен по этой части и сравнительно с которым всякий образованнейший европеец не показался бы круглым невеждой в этом отношении. Вот почему китайцы смотрят на нас с таким же презрением, с каким мы смотрели бы на людей, которые не могут сосчитать до трех.

Нельзя не упомянуть, что китаец старается о соблюдении вежливости не для того, чтобы доставить удовольствие своим гостям, а чтобы только показать свое знание правил приличия. Сколько бы вы не отказывались от предлагаемого им угощения, он все-таки разведет огонь, чтобы угостить вас чаем. Ему все равно, что ваши глаза будет есть дым и вы насильно будете глотать не особенно вкусный напиток: для него достаточно одного сознания, что он в точности выполнил все правила гостеприимства. Если его гость не пришел от них в восхищение, тем хуже для него. Крестьянин, у которого вы хотите остановиться на некоторое время, точно также, соблюдая правила гостеприимства, начинает приводить в порядок комнату, как только вы переступите ее порог и никакие просьбы не заставят его положить в [24] сторону метелку и не поднимать пыль, накопившуюся в течение многих лет.

Не в лучшем положении оказывается иностранец и на всяких празднествах. Гостеприимный хозяин накладывает верхом тарелку гостя самыми лучшими, по его мнению, кушаньями, не справляясь, желает ли гость отведать их или нет. Поступая таким образом, он считает свои обязанности хозяина выполненными в точности; если же гость не удостоит попробовать предлагаемых ему блюд — это уже не его вина. Насколько не похожи китайские правила вежливости на наши, можно видеть из следующего примера: одна невеста-китаянка приехала с визитом, повернулась к хозяйке спиной и, к ее удивлению и досаде, сделала поклон совершенно в противоположную сторону. Впоследствии выяснилось, что гостья кланяется в сторону севера, где находится резиденция императора, не обращая никакого внимания на ту особу, к которой собственно должен был относиться ее поклон.

Иногда китайская вежливость проявляется в форме подарков, стереотипно повторяющихся через известные промежутки времени. Кому приходится с китайцами иметь много дела, тот отлично знаком с этими пакетами несъедобных вещей, завернутых в красную бумагу. Китаец ни за что не возьмет его обратно, даже и в том случае, если европеец, доведенный до крайней степени раздражения, объявит, что он не будет его держать ни минуты у себя и тотчас же отдаст его кому попало. С одним иностранцем, не знавшим правил этикета, был такой случай: однажды его пригласили на китайскую свадьбу, где он встретил многочисленное общество. Зная, что для свадебного пира всегда готовится много пирожков, он заметил с удивлением, что при конце обеда два, или три пирожка, положенные отдельно на блюдо, были предложены с предупреждением, что они еще горячие. Когда он отказался, то наступило какое-то замешательство: пирожки исчезли и никому уже больше не предлагались. Как оказалось потом, в Китае существует обычай, чтобы всякий гость вносил известную сумму для покрытия свадебных расходов и эти деньги собираются по местному обычаю в то время, когда гости сидят за столом. Но так как китайцы считают невежливым прямо [25] напоминать об этом гостям, то они призывают их к исполнению обязанностей подношением горячего пирожка.

Одной из особенностей китайских правил приличий является то обстоятельство, что при встрече с европейцем прежде всего спрашивают сколько ему лет. Если, напр., европеец отвечает: «мне тридцать лет», то китаец считает своим долгом заметить: «ты кажешься гораздо старше, тебе наверно 45 лет», желая этим сказать комплимент его учености. Один из китайских сановников, желая польстить принцу Генриху, путешествовавшему по Китаю, сказал, что он имеет вид пятидесятилетнего, а желая польстить еще больше принцессе, назвал ее шестидесятилетней.

V.

Неуменье дорожить временем.

«Время — деньги», гласит девиз нашей новой цивилизации. Вследствие открытий последнего времени человек пользуется теперь массой изобретений, служащих для выигрыша времени. Различие между китайцем и европейцем в этом отношении сразу бросается в глаза при первом приветствии. В то время, как наши обращения: «как вы поживаете? что вы поделываете?» — указывают на то, что при употреблении их имеется в виду представление о деятельности, китаец приветствует вас словами: «кушали ли вы уже свой рис?». У них, как и у всех восточным народов, совершенно нет представления о том, что «время — деньги», которое уже давно вошло в нашу плоть и кровь. Китайский день имеет 12 часов и эти часы обозначают не только тот момент, когда кончается один час и начинается другой, но и всякий промежуток между двумя отдельными часами. Таким образом полднем называется не только двенадцать часов, но и весь промежуток от одиннадцати до часу.

Такие же неточности встречаются в разговорной речи относительно всяких обозначений времени. Смены часовых нисколько не урегулированы и в одном и том же городе совершаются в различные промежутки времени. О точном измерении времени, которое практикуется в Европе, китайцы не имеют понятия и те немногие счастливцы, имеющие часы, [26] которые живут по ним, чистят их раз в два года и аккуратно заводят, считая, что совершают какой-то необыкновенный подвиг. Простой народ довольствуется тем, что в ясный день узнает время по солнцу, а в пасмурный — наблюдая за сокращением и расширением зрачка кошки составляет себе приблизительное понятие о времени.

Такою же неточностью отличается в Китае и понятие о протяженности времени. Мы знаем, что Сидней Смит делит всех людей на два разряда: на допотопных и послепотопных людей. Допотопные люди до сих пор не могут привыкнуть к той мысли, что времена Мафусаила прошли и живут изо дня в день таким образом, как будто бы им предстоят впереди целые столетия для приведения в исполнение их работы: — к ним, между прочим, должны быть причислены и китайцы настоящего времени. Хороший китайский рассказчик, приглашенный в чайные дома для привлечения и развлечения публики, рассказывает целыми часами разные истории перед постоянно сменяющейся публикой. Тоже самое наблюдается и при театральных зрелищах, где представление какой-нибудь одной пьесы продолжается несколько дней. Китайские фокусы очень ловко проделываются и очень занимательны, но имеют свою оборотную сторону: кульминационная точка интереса, возбуждаемая фокусом, вследствие всевозможной ненужной болтовни так отдаляется, что всякий интерес к фокусу утрачивается. Тоже самое происходит и на бесконечных китайских празднествах с бесчисленным множеством блюд.

С самого раннего детства китайцы привыкают все делать очень медленно. Так, напр., ребенок проводит время с раннего утра до поздней ночи в школе, с небольшими промежутками для еды. Экзаменационные испытания для получения различных степеней продолжаются подряд целые дни и ночи и хотя большинство экзаменующихся страдает от несообразности такой системы, тем не менее ее нельзя никакими способами вывести из употребления. Естественно, что и духовная жизнь китайца складывается по этому же трафарету. Даже язык их до такой степени допотопен, что нужно достигнуть возраста Мафусаила, чтобы изучить его. Говоря выше о трудолюбии китайцев, мы заметили, что его во степени интенсивности совершенно нельзя сравнивать с нашим [27] европейским. Спросите тех, кто строил для себя дом в Китае, согласится ли он еще раз предпринять такую постройку. Рабочие приходят поздно и скоро уходят и без конца пьют чай. Они идут далеко за известью и приносят маленький кусочек ее в старом мешке, между тем, как в тачке можно бы привезти втрое больше. Как только начинает идти дождь, всякая работа прекращается. По-видимому, все как будто делают дело, но количество сработанного за день, так ничтожно, что даже трудно определить результат работы целой партии рабочих. Европеец, работавший вместе с китайцами сделал во время обеденного отдыха, ровно столько, сколько четыре китайских рабочих в полдня.

От китайцев трудно и требовать понимания скорости исполнения. Вам известно, что почтовая сумка с письмами между двумя пунктами, находящимися друг от друга на расстоянии 19 километров находилась несколько дней в пути, потому что перевозивший почту осел, заболел и нуждался в покое. Тоже самое наблюдается и на телеграфе. Но это полное непонимание ценности времени, всего неприятнее дает себя знать при обмене визитами. В Китае, они тянутся без конца. Пока хозяин не предложит своему гостю остаться переночевать, этот последний должен, несмотря на усталость продолжать разговор. Когда же китаец делает европейцу визит, он даже представить себе не может, что тот дорожит временем, сидит целыми часами и, говорит очень мало, не выказывая никакого желания удалиться».

VI.

Отсутствие точности.

Первое впечатление, получаемое иностранцем в Китае, есть впечатление однообразия. Все люди кажутся похожими друг на друга, у всех одинаковый разрез глаз и синего цвета платье. Одна коса похожа на другую, как две капля воды. Но пройдет несколько времени и наблюдатель замечает, что его мнение было ошибочно и что этого однообразия на самом деле не существует. Не только внешний вид, но даже способы выражения в различных местностях различны, что ведет к образованию различных диалектов, несмотря [28] на единство письменных знаков. Таким же разнообразием отличаются и нравы, которые по старой китайской поговорке изменяются через каждые 10 ли (Ли — китайская мера длины, очень растяжимое понятие, по большей части принимается, что 3 ли равняются одной английской миле.), чему мы видим подтверждение на каждом шагу. Точно также изменяются и всевозможные единицы меры, что доставляет европейцу целую массу неприятностей; китаец же очень доволен таким положением дела.

Существование двух родов денег, двух родов веса, двух родов мер кажется ему совершенно естественным и нормальным. Отсюда проистекают всевозможные курьезные недоразумения. Так один крестьянин, на вопрос сколько весит его бык, назвал такую маленькую цифру, что все были поражены, пока не выяснилось, что он считал вес мяса без костей. В другом подобном случае, лакей спрошенный о высоте своего роста, назвал до смешного небольшую цифру, — как потом оказалось, он мерил себя только до плеч.

Всего резче выражается китайское несходство мер при счете медных монет, являющихся самыми распространенными денежными знаками. Хотя в Китае и употребляется десятичная система, но весь вопрос сколько монет в каком месте считается за сто.

Достаточно сделать только небольшое путешествие, чтобы убедиться, что это понятие изменяется с совершенно непостижимою произвольностью и вместо признаваемой в теории вязки ста штук монет — вы получаете за сто 99, 98, 96, 83 и даже 33 медных монеты, как напр. в провинции Чили. Еще хуже обстоит дело с весом, по которому продается серебро. Не только в двух различных лавках вы встречаете две различные унции, но даже один и тот же купец, где только возможно, к величайшему изумлению европейца пользуется совершенно различными унциями. Тоже самое можно сказать и относительно других мер. Четверик в разных местах имеет совершенно различную вместимость. Способ которым при помощи этого обстоятельства наживаются деньги при взыскании податей натурой у всякого менее мирного народа, послужил бы поводом к [29] политическому восстанию. В Китае нет ни настоящего фунта, ни настоящего литра. Меры поверхности точно также совершенна не установлены. В одних округах акром называется площадь земли вдвое меньшая, чем в других, и те люди, которые живут на границе этих двух областей, должны иметь измерительные приборы двух родов. Всякий путешественник по Китаю знает, что там существуют двоякие меры длины и для того, чтобы составить себе представление о каком-нибудь расстоянии, должен прежде сообразить о каких милях идет речь, о коротких или о длинных. Так напр. мы знаем из опыта, что китайские ли (= 1/3 английской мили) становятся длиннее, по мере отдаления от большой дороги.

Другая замечательная особенность линейных мер Китая заключается в том, что расстояние от А до В не равно расстоянию от В до А. В подтверждение наших слов мы можем назвать часть небольшой дороги, которая по уверению китайцев от севера к югу имеет длину в 183 ли, а от юга к северу имеет длину в 190 ли — и замечательно то, что они считают такое счисление совершенно правильным. Один остроумный китаец дает этому следующее объяснение: так как плата за поклажу назначается по расстоянию, то само собою разумеется, что кули должен получить больше, когда он поднимается в гору, чем тогда, когда он идет по ровной дороге, а так как трудно соразмерить вознаграждение с высотою подъема, то принимается, что дорога в гору длиннее дороги под гору.

Затем мы встречаемся в Китае еще с одним интересным фактом, а именно, что целое не равняется сумме своих частей. Вы спрашиваете кого-нибудь о расстоянии к данному месту и узнаете, что оно отстоит на 40 ли. При более точном расследовании оказывается, что эти 40 равняются два раза взятым 18... Не хочется верить своим ушам, а между тем китаец уверяет, что 4 х 9 будет 40 или около того. Точно также они считают, что 3х18 = 60 и т. д. Нам рассказывали такой случай: императорский курьер не успел проехать указанного расстояния в положенное время. Он оправдывался тем, что ему нужно было проехать 60 больших ли, — когда смерили расстояние, то действительно в нем оказалось не 60, а 80 ли.

При таких условиях не нужно удивляться, что всякий [30] устанавливает для себя наиболее выгодный вес и меру. Всякий торговец имеет две меры, одну для покупки, другую для продажи.

Характерною особенностью китайского народа является также принятое им обозначение возраста. Про старика, которому только что исполнилось 70 лет, говорят, что ему 80 лет, потому что с китайской точки зрения, тот, кому исполнилось 70, может считаться уже 80-ти летним. В том случае, даже когда китаец хочет быть совершенно точным, он называет не тот год, который ему исполнился, а тот, который наступит после Нового года.

Привычка считать десятками пустила глубокие корни в народе и часто дает много поводов к недоразумениям. Если дело идет о больших цифрах, то тоже принято считать круглыми цифрами, — сотнями тысячами и даже миллионами. Один мой знакомый рассказывал, что он истратил на театр 200 медных монет, хотя тотчас же прибавил: «собственно говоря, я израсходовал только 183, но это все равно».

Я знал также одного человека, который придя ко мне за советом по одному юридическому делу, и спрошенный о своем местожительстве, указал на одну деревню, хотя из его рассказов было ясно, что он живет совсем в другом месте. Как оказалось, потом, в означенной им деревне жили когда-то его предки. «Да», утверждал он, «мы теперь там не живем, но это наша родина». Другой китаец указывая мне на один храм в своей деревне, заметил с гордостью: «это я выстроил». При ближайшем исследовании оказалось, что эта постройка была возведена еще во времена династии Минг, т. е. больше, чем 300 лет тому назад, когда гордое «я», вышеупомянутого строителя представляло собой не больше, как атом материи.

Тот, кто изучает китайский язык, знает, что в нем не существует отдельных выражений, для обозначения понятий тожества и сходства. Весь образ мыслей китайцев основывается на предвзятых идеях, совершенно отличных от наших и ему совсем непонятно европейское стремление к точному выражению мысли. Так, напр., он совершенно не интересуется числом жителей своей деревни, — и удивляется, почему это может быть интересно другим людям, если [31] спросить его об их количестве, он дает очень неточный ответ; один раз он ответит вам, что их двести, другой раз назовет какое-нибудь другое число, а то и просто отделается выражением «немало».

Такую же неточность китаец проявляет и относительно букв (Собственно букв, как у нас, у китайцев нет. Их письменные знаки обозначают или целые понятия или их оттенки.). Стоит взять какое-нибудь дешевое издание, как мы сразу натолкнемся на множество опечаток. В письмах мы также встречаемся с большою небрежностью относительно употребления букв; очень часто одна буква заменяется другой равнозначущей по произношению, отчасти от незнания, отчасти по небрежности.

Эта неточность всего резче выражается на адресах писем. Обыкновенно на китайском письме имеется такой адрес: моему отцу, великому человеку и т. д. или моему храброму младшему брату, великому человеку и т. д., причем не называется имен этих великих людей. Нам кажется это странным, как такой практический народ, как китайцы совсем не соблюдает точности в написании собственных имен. Эти последние пишутся иногда одними, иногда другими письменными знаками, и в сущности ни те, ни другие не подходят. Но это еще не производит такой путаницы, как то, что часто один и тот же человек носит различные имена и кроме своей фамилии еще какое-нибудь «nom de guere», под которым он держит свои государственные экзамены. Тоже самое происходит и с названиями местностей: одна и та же деревня называется в оффициальных бумагах по одному, а в обыденном разговоре по другому.

VII.

Непонятливость.

Эту особенность китайского народа иностранец начинает замечать только тогда, когда ему удастся наконец, выучиться китайскому языку. К своему величайшему изумлению он убеждается, что его не понимают. Тогда он набрасывается еще [32] с большим усердием на изучение языка и через несколько лет, чувствуя себя уже действительно сильным в разговорной речи, снова вступает в разговор с кем-нибудь о самых обыкновенных вещах. Но к своему удивлению, он и на этот раз остается непонятым и ответом на его слова всегда служит одно и то же замечание: «когда вы говорите, мы вас не понимаем».

Китайцы простирают свою непонятливость до такой степени, что когда иностранец уже хорошо изучил китайскую речь и может свободно на ней изъясняться — они не дают себе труда понимать его в том случае, если смысл его речи хоть немного темен, вследствие упущения им из виду различных мелочей. Иностранец должен всегда прибавлять: «я подразумеваю под этим то-то и то-то, или: чтобы избегнуть недоразумений» и т. д.

Благодаря такой непонятливости иностранец, живущий в Китае в том случае, если ему приходится платить жалованье рабочим, должен стараться о том, чтобы не было никаких недоразумений относительно уплаты денег. Он должен научиться говорить своим служащим и рабочим в будущем времени, «когда ты сделаешь свою работу, ты получишь за нее деньги», так как китайцы не имеют никакого представления о логической последовательности уплаты непосредственно после исполнения работы. Обыкновенно китаец желает получить деньги за свой труд, раньше чем он приступил к работе, объясняя это тем, что ему нужно подкрепиться. При производстве уплаты нужно всегда заблаговременно определить, сколько нужно платить, какими монетами и в каких вязках, чтобы не было никаких недоразумений. То же самое и при заключении контракта с архитектором, или подрядчиком: нужно быть очень осторожным при заключении условий и соблюдать возможную точность. Но даже и при соблюдении всех этих мер предосторожности, иностранец в большинстве случаев будет обмануть. Если напр., он нанимает лодочника или извощика и указывает ему место, куда ехать, то очень часто его приказания остаются неисполненными и упрямство кучера в таком случае не множим разнится от упрямства мула, который как только очутится на каком-нибудь пыльном месте, сейчас же опускается на четвереньки и начинает с величайшим наслаждением [33] валяться в пыли (Эта любовь валяться в были на первых порах поражает иностранца. Я сам видел в Пекине, как лошадей нарочно приводят на улицу, покрытую слоем пыли в 1 фут вышиной для того, чтобы они б ней повалялись. Прим. автора.). Кучер по-видимому изо всей силы бьет животное, но оно не двигается с места, и только угрозой лишения его «на чай», можно добиться от него исполнения данных приказаний.

Мудрая китайская пословица гласит: «выражайся ясно в начале, не будет споров в конце».

До 1860 года вся история внешних сношений была прекрасной иллюстрацией китайской непонятливости; история иностранной дипломатии была ничем иным, как разъяснением ряда недоразумений. При этом следует заметить что китаец в большинстве случаев полагается на слово и на честность «белого дьявола». Сами же китайцы всегда находят всевозможные средства и пути, чтобы перехитрить самых осторожнейших иностранцев. «Вы говорили вот так то и так то», настаивает он. «Нет, я думал совсем иначе, у нас вышло недоразумение», или «мы все это так поняли», или наконец «простите нам нашу глупость и заплатите деньги». Всякий бывший в Китае знает, что приходится поминутно наталкиваться на такие недоразумения.

Но и при понимании выходят иногда забавные недоразумения. Так во время одной проповеди, проповедник, рассказывал о том, как великий сирийский полководец Несман появился у ворот дома Елисея и как тот воскликнул: «Привратник — открой двери» — К великому своему удивлению он увидел, что из первых рядов поднимается человек, который, как потом оказался, был привратником и который услышав приказание пошел и отворил двери. Такую же забавную непонятливость проявил один из учеников миссионерской школы, которому показали вошь под микроскопом. При виде ее гигантского туловища, походившего на туловище крокодила, он лукаво сказал своему соседу: «Однако, какие у иностранцев большие вши». [34]

VIII.

Способность «ходить вокруг да около».

Европейцы, в особенности англичане и немцы, прославились во всем свете своей способностью без всяких обходов приступать к самой сути дела.

Не нужно часто иметь дело с азиатскими народами, чтобы убедиться, что наши взгляды в этом отношении не только не совпадают с их взглядами, но совершенно противоположны им. Так напр., их удивляет, что мы не употребляем никаких почтительных оборотов речи, которые занимают такое выдающееся место у всех азиатских народов. Точно также в нашем языке отсутствуют отступления, тавтологии и плеоназмы, посредством которых затемняются самые простые вещи. В китайском языке напр., существует масса выражений для обозначения того, что кто-то умер, но самое слово «смерть» никогда ее употребляется.

Для европейца достаточно самого поверхностного знакомства с китайцем, чтобы убедиться в полной невозможности добыть из его разговора какие-либо сведения, так как он по большей части говорит загадками. Для доказательства этого явления китайской жизни приведем здесь случай с нашим бойем (Boy по английски мальчик; этим именем называется в Китае слуга, какого бы он ни был возраста.). Однажды утром он приходит и заявляет, что его тетка тяжело больна и что он должен на несколько дней оставить свою работу и отправиться к ней узнать о ее здоровья. Но из этих слов его вовсе не следует, что у него есть тетка, что она больна и что он собирается навестить ее. С большею вероятностью можно предположить, что у него произошел какой-нибудь скандал с поваром, после которого он не может оставаться с ним в одном доме.

Точно также если мы подносим какому-нибудь лицу подарок в вознаграждение за оказанную им услугу и это лицо отказывается от принятия подарка, ссылаясь на ничтожность услуги, то из этого вовсе не следует, что оно действительно [35] так думает. Вернее предположить, что его отказ обусловливается незначительностью подарка и надеждой на получение лучшего.

Нет ничего интереснее, как наблюдать за китайцем в то время, когда он должен сообщить другому лицу какое-нибудь неприятное известие. Обыкновенно он начинает с того, что озирается вокруг, как будто за ним следят шпионы, затем шепотом произносит длинную вступительную речь, подходя все ближе и ближе к конечному щекотливому пункту. Добравшись наконец до сути дела, он кивает многозначительно головой, как бы желая сказать, «теперь ты меня понимаешь», между тем как слушатель его по прежнему продолжает оставаться в недоумении. Желание по возможности дальше не сообщать дурных известий и затем стараться передать их в возможно мягкой форме — совершенно понятно. Но это чувство деликатности, свойственное при подобном же обстоятельстве и европейцу, выражается у китайцев в очень странной и забавной форме. Мы знали одну бабушку, которая случайно подслушала разговор двух друзей, специально пришедших с тем, чтобы уведомить ее о смерти внука... Оба они уверяли ее, что они пришли просто немножко поболтать. И только спустя полчаса они решились сказать ей правду. В другом случае, один человек, после долгого отсутствия возвращавшийся на родину, в ближайшей деревне был встречен приятелем, посоветовавшим ему не задерживаться дальше на дороге и не ходить в театр, из чего он заключил, что его матери уже нет в живых. Способность китайцев ходить вокруг да около выражается также и в замалчивании чисел и употреблении неточных выражений в разговоре о замужних женщинах. Нужно здесь заметить, что женщина в Китае не называется по имени, а ей даются прозвища одно по имени мужа, другое по имени родителей, также называют ее матерью такого-то и такого-то. В том случае, если у нее нет маленьких детей, к ней обращаются как к тетке какого-нибудь малютки. Более пожилые замужние женщины не стесняются говорить о своей «внешней половине», подразумевая под этим мужа, занятого вне дома. Молодая женщина, не имеющая детей и желающая упомянуть о своем муже очень часто находится в большем затруднении, не имея возможности выразить [36] словами близость своих к нему отношений. Иногда она называет его «учитель», иногда обозначает его по роду его занятий напр. «торговец маслом говорит то-то и то-то».

К особенностям китайской речи следует отнести множества правил о способах выражения различных чувств устно и письменно. Так например, даже в способе складывания письма может заключаться оскорбление. Если начать писать не с той строчки, с которой принято, то это будет считаться таким же невежеством, как если бы мы написали собственное имя маленькой буквой.

При ссорах китайцы должны облекать свои ругательства в такую литературную форму, чтобы они казались обсахаренными пилюлями. Для иллюстрации разбираемого нами вопроса очень много данных нам может дать Пекинская газета. На основании ее статей мы можем убедиться, что в Китае все далеко не таково, каким оно кажется.

IX.

Податливая неподатливость.

Мы иностранцы прежде всего изучаем характер китайцев на прислуге и потом убеждаемся, что наблюдения, сделанные нами в таких тесных рамках совершенно правильны и подтверждаются другими более обширными исследованиями. Приведем здесь несколько примеров для иллюстрации того, по-видимому парадоксального, качества податливой неподатливости, которое служить предметом этой главы.

Из всех слуг в доме, конечно, самое важное положение занимает повар.

При поступлении на место, он, с видом смирения и покорности, выслушивает приказания своей госпожи, которая обращает его внимание на то, что прежний повар никогда не выпекал, как следует хлеба, что и послужило причиной его увольнения; кроме того: у него кухня целый день была набита родными и знакомыми, которые приходили со своими собаками, курили и вообще производили беспорядки. Новому повару ставят на вид все это, как главное условие, при несоблюдении которого он тоже будет уволен. Homo novus принимается за работу, но не проходит нескольких дней, [37] как старые порядки восстановляются полностью: хлеб печется плохо, и кухня всегда набита родственниками курящими и приводящими собак.

Точно также: прачка, которой вы для сохранения времени и труда, приказали стирать белье при посредстве машины, по прошествии некоторого времени непременно поставит ее в угол и будет стирать привычным ей первобытным способом. С нами был еще такой случай. Мы послали поздно вечером за посыльным и передали ему очень важное письмо, которое он должен быть доставить непременно на другой день, в виду чего ему нужно было отправиться в дорогу с восходом солнца. Но он и не подумал выйти в назначенное время и весь следующий день провел дома, оправдываясь тем, что нужно же ему хоть один день отдохнуть и вымыть себе чулки.

Если в данной местности находится европейская аптека, или больница, то таких примеров можно насчитать бесконечное множество. Доктор исследует пациента, прописывает ему микстуру, или порошок, и чтобы не вышло ошибки, три или четыре раза повторяет ему, через какие промежутки времени он должен принимать лекарство. Пациент переспрашивает доктора еще раз, затем отправляется домой и проглатывает все лекарство сразу, думая, что такой большой прием будет действительнее. Точно также сколько бы доктор не убеждал пациента в том, что нельзя снимать пластыря, он все-таки сорвет его в конце концов, говоря, что он не черепаха, чтобы носить на теле твердую кожу. При этом нужно заметить, что всякий самый маленький больничный или аптечный служащий в глазах китайца облечен таким же авторитетом, как и пользующий его доктор; мало этого он готов советоваться относительно своего здоровья со всяким привратником, или кули и может на основании их советов не обратить никакого внимания на предписания врача и сделать какую-нибудь глупость.

Если мы обратимся теперь к рассмотрению отношений китайских слуг к их господам, то увидим, что несмотря на их услужливость и раболепство, они всегда поступают, как им вздумается и очевидно, что хозяева их никогда не могут льстить себя надеждой, что их приказания будут исполнены в точности. Один мой знакомый так выражался про одного [38] из своих слуг, отличавшегося большою преданностью и в тоже время непреоборимым самоволием: «право я не знаю иногда, что мне с ним делать: застрелить его, или прибавить ему еще жалованья».

Подобно простому народу чиновники высшие и низшие не обращают почти никакого внимания на отданные им приказания. Боязнь создать себе затруднения вместе с врожденным желанием избежать всяких неприятностей является причиной отсутствия жалоб на такое положение дел.

Ясно, что такое снисходительное отношение ко всевозможным упущениям должно было вступить в коллизию с требованиями юриспруденции. Так напр. судья приговаривает преступника на два месяца к ношению на шее тяжелой деревянной доски с отверстием посередине для головы разрешая снимать ее только ночью. Если у осужденного есть деньги, чтобы подкупить сторожей, то он может устроиться так, что будет надевать доску перед приходом должностных лиц и снимать ее тотчас же по их уходе. Судье, конечно, никогда не придет в голову появиться в неположенное время и незаметно заглянуть в дверь, чтобы раскрыть это плутовство. Так как он сам китаец и знает, что приговор не будет в точности приведен в исполнение, он удваивает или утраивает обыкновенное наказание.

Иностранцу приходится в своих оффициальных отношениях бороться со многими трудностями, примером которых может служить следующий факт.

Одно важное должностное лицо приказывает своему подчиненному исследовать данное обстоятельство. Конечно, тот покорно выслушивает распоряжение своего начальника, но и не думает приступать к делу. Если дело неотложно и влечет за собою строгие предписания, то в таком случае этот чиновник передает данное ему приказание своему помощнику, сваливает всю вину на него и таким образом снова все входит в прежнюю колею.

Хотя мы и говорили здесь о неподатливости китайцев, но мы должны заметить, что их ослиное упрямство соединяется со способностью подчиняться, что совсем не наблюдается у западных народов. Это последнее качество выражается в том, что китаец всегда готов с благодарностью [39] принимать всякое порицание. Выслушав терпеливо строгую карательную проповедь со вниманием и даже как будто с удовольствием, он соглашается со всем, в чем его обвиняют, и говорит: «да, да я виноват, я ошибся»; иногда даже благодарит за высказанное внимание к нему недостойному и обещает исправиться. Как следует относиться к подобным обещаниям, всем хорошо известно.

X.

Несообразительность.

Китайская раса, рассматриваемая в целом, не обнаруживает никаких следов умственной вялости, но образование доступно только сравнительно небольшому проценту массы огромного населения, а у полуобразованных или даже совсем необразованных китайцев, составляющих большую часть народной массы, это свойство проявляется в очень сильной степени.

Отчасти может быть оно обусловливается самим строением языка: китайские существительные не склоняются; они не имеют ни рода, ни падежа; китайские прилагательные не имеют сравнительной степени, китайские глаголы не спрягаются; таким образом, между существительными, прилагательными и глаголами нет никакого видимого различия. Всякое слово может быть употреблено со свойствами всех этих трех частей речи. Мы не будем касаться больше этого вопроса и высказывать свое неудовольствие по поводу того, что многие человеческие понятия с трудом передаются на китайском языке и что существуют обширные области мысли, которые не поддаются выражению на этом языке, вследствие чего они служат одним из благоприятных условий для упрочения свойства несообразительности.

Часто случается, что, разговаривая с необразованным китайцем, мы не можем понять, что он нам говорит — иногда его речь состоит только из одних сказуемых, нанизанных одно на другое. Говорящий выпускает все существительные, не думая совершенно о том, будет ли его речь понятна слушателю. Сами китайцы достигают удивительного [40] искусства отгадыванья и читают между слов то, о чем даже и не упоминалось. Очень часто в предложении не хватает именно того слова, которое дает ключ к его пониманию Меняя тему разговора, говорящий не обнаруживает этого ни своими словами, ни жестами. В конце концов вдруг замечаешь, что он говорит уже не о себе, а о своем умершем отце. Для китайца нет ничего проще, как перескочить с одной темы на другую, с одного лица на другое, перешагнуть из одного столетия в другое.

Тот факт, что китайские глаголы не имеют времен, страшно затрудняет слушателя. При таких обстоятельствах ничего не остается, как предлагать следующие вопросы: «О ком вы теперь говорите? Кто это такое? Что он делал? Когда он это делал?'» и т. д.

Необразованного китайца всякий такой вопрос приводит в недоумение. Он не понимает вас, потому что он не думал о том, чтобы вас понять — и проходит довольно долгое время пока он сообразит в чем дело. Очень часто можно услышать, напр., такой разговор: «Сколько вам лет?» спрашивает европеец.

«Мне?» в свою очередь задает вопрос китаец.

«Да, вам».

«Сколько мне лет?»

«Да, сколько вам лет?»

«Так вы хотите знать мои года?»

«Да, ваши года».

Наконец получается ответ, выраженный числом, которое в большинстве случаев представляет растяжимое понятие.

Китаец также неспособен схватить какую-нибудь идею и передать ее в оригинальной форме третьему лицу. Не дай Бог, попросить A передать что-нибудь B с тем, чтобы тот в свою очередь передал это C. Получается такая чепуха, из которой решительно ничего нельзя понять и которая не имеет ничего общего с первоначальным сообщением.

В разговорном языке китайцев существует масса имен числительных, дающих возможность давать уклончивые ответы. Они в одно и то же время обозначают вопрос сколько и ответ: «несколько». Один спрашивает другого: «сколько дней, как вы уже приехали сюда?» и получает в ответ: [41] «я уже несколько дней здесь». Но без всякого сомнения одном из самых непонятных выражений китайского языка является местоимение ta, означающее одновременно он, она и оно. Иногда говорящий для пояснения предмета своего разговора указывает пальцем на дом лица, о котором идет речь, или на то место, где он впервые услышал о случившемся факте.

«Отчего вы не приходите, когда вас зовут?», спрашиваете вы ленивого слугу. «Я сам не знаю», отвечает он совершенно откровенно. Эта рассеянность служит причиной многих неприятностей, которые раздражают европейца. Повар, напр., извел все свои припасы до последней крошки и вследствие этого приготовляет блюдо без какой-нибудь очень важной для этого кушанья приправы. Когда вы его спрашиваете, почему он не положил того-то и того-то, он отвечает: «оттого, что все вышло».

— Отчего же вы не позаботились во время купить то, что нужно?»

— Да, я не позаботился!» — отвечает он совершенно спокойно.

Китаец приходит в банк и получив от кассира по счету деньги, продолжает сидеть болтать чуть ли не полдня о всякой чепухе и затем вдруг совершенно неожиданно восклицает: «а у меня есть еще другой счет!» «Зачем же вы не сказали раньше, мы бы выдали вам все деньги вместе». «О, я думал, что мне нужно по каждому из них получить совершенно особо».

В другом случае пациент, пришедший на прием к доктору и отнявший у него много времени, получив совет, вышел в приемный зал, подождал там своей очереди и снова явился в кабинет. На замечание доктора, зачем он приходит во второй раз, китаец заметил, скромно улыбаясь: «но я еще хочу посоветоваться с вами относительно моей другой болезни».

Обыкновенно китайцы не любят лечиться, или потому что бывает слишком заняты, или потому что боятся лишних расходов и страшно запускают все свои болезни. Он лучше перенесет громадное количество лихорадочных приступов, чем истратит 10 медных монет на покупку хинина. Мы знаем много случаев болезни, имевших смертный [42] исход, которые при своевременной подаче медицинской помощи могли быть совершенно излечены.

Китай — страна больших контрастов; в ней наряду с страшно богатыми людьми, мы встречаем массу голодных нищих и наряду с высокообразованными учеными — круглых невежд.

Умственный горизонт таких бедных невежественных людей, которых в Китае насчитываются миллионы, поразительно узок; их жизнь подобна существованию лягушек в болоте, которым даже небо представляется в виде темной полосы. У многих из них нет даже инстинктивного любопытства, свойственного всем расам. Если по близости от него поселяется иностранец, он даже не подумает собрать о нем какие-нибудь сведения: узнать откуда он происходит, что он собой изображает и чего он собственно хочет. Все их желания сводятся только к тому, чтобы как-нибудь перебиться и прожить. Китайцу решительно все равно, сколько у него душ, одна или три (как это принято обыкновенно считать); пока этот вопрос не имеет никакого влияния на цену риса, он считает его не стоющим внимания. Он верит в будущую жизнь, в которой дурные люди возродятся в виде собак, или насекомых и также готов верить и в посмертное разделение души и тела, при котором тело обращается в прах, а душа, если таковая существует, испаряется в воздух. Китайцы, прежде всего, реалисты, они заботятся только о земном благополучии — и потому верят только тому, что видят и слышат — и не желают задумываться над высшими метафизическими и богословскими вопросами.

XI.

Отсутствие нервозности.

Все мы европейцы можем, по справедливости, назваться нервной расой. Эта нервозность большинства европейской интеллигенции обусловливается различными причинами, являвшимися следствием новейшей цивилизации, дающей массу материала для нервного возбуждения.

Присматриваясь к жизни китайцев, мы с изумлением [43] замечаем, что они обладают исключительными нервами, совершенно не похожими на наши.

Мы видим часто, что китаец сидит согнувшись и пишет целый день, как автомат; если он ремесленник, то он также безостановочно занимается своим однообразным делом. День проходит за днем, а он все продолжает сидеть на том же месте и делать ту же работу, по-видимому, оставаясь совершенно нечувствительным к ее однообразию. Китайские дети школьного возраста по целым дням сидят в своих школах, что было бы совершенно невозможно для наших детей. Желтая раса может обойтись без всякого движения и совершенно не понимает иностранцев, занимающихся моционом в часы досуга. Еще менее понятны им различные роды спорта, как, напр., скачки, в которых люди рискуют своею жизнью, или теннис с его беготней и подпрыгиванием на солнцепеке в продолжение многих часов подряд. Один китайский учитель спрашивал слугу: «сколько получает твоя барыня за то, что она бегает из стороны в сторону?», и когда ему ответили, что ничего, то он не хотел этому верить. Ему казалось странным, как может умная женщина заниматься такими глупостями, когда она могла бы нанять для этого кули.

Отношение китайцев ко сну также совершенно не похоже на наше. Китаец в этом отношении счастливый человек, так как он может спать, где и как угодно. Для него не существует тех неудобств, которые часто тревожит наш покой. Подложив под голову кирпич и подостлав под себя немного соломы, он ложится спать прямо на земле и засыпает крепким сном праведника. Он может прекрасно спать при свете и при шуме. В некоторых провинциях Китая существует обыкновение спать от 12-2 пополудни и жители их не отстают от этой привычки даже и на чужбине. Кроме того в Китае, по-видимому, люди совершенно не знают чистого воздуха. Ни в одном доме нет вентиляции, разве только тайфун сорвет крышу, или сам хозяин дома, дойдя до нищеты, начнет растаскивать свое жилище по кускам и продавать на дрова. То, что у китайцев как бы совсем нет нервов, доказывается тем терпением, с которым они переносят физическую боль. В госпиталях постоянно приходится наблюдать, как китаец, не [44] моргнув глазом, переносят спокойно самые мучительные операции.

Следует заметить, что китаец в противоположность европейцу по-видимому совершенно не нуждается в покое во время болезни. В то время, как у нас стараются прежде всего доставить больному спокойствие и соблюдают около него возможную тишину, у китайцев как только становится известным, что такой то заболел, как со всех сторон к нему идут его знакомые, друзья и родственники тем в большем количестве, чем серьезнее его болезнь.

Отсутствие нервов покажется нам еще более изумительным, если мы примем во внимание заботы и несчастья, составляющие удел всех людей, а китайцев в особенности. Вследствие особенностей их социального строя в пределах всего государства постоянно имеется масса людей, стоящих на краю гибели. Небольшая засуха влечет за собой голодную смерть для многих сотен и тысяч жителей; если же выпадет немного более, чем обыкновенно дождя, то реки выступают из берегов, затопляя деревни и целые города. Ни один китаец не может быть уверен в том, что ему удастся избежать преследований со стороны мандарина и должен быть постоянно готовым предстать перед судом и понести наказание все равно будет ли он виновен, или нет. Для нас существование под постоянной угрозой смерти и тюрьмы было бы невозможно, а китаец благодаря своим крепким нервам спокойно смотрит прямо в глаза наступающей опасности. Какое влияние окажет эта особенность его характера на будущую все более и более обостряющуюся борьбу желтой и белой рас, покажет время.

XII.

Презрение к иностранцам.

Всякому свежему человеку, в первый раз приезжающему в Кантон, трудно представить себе, что этот большой торговый город уже 360 лет ведет правильную торговлю с европейцами. В продолжении всего этого времени, европейцы держали себя по отношению к китайцам так, что не имели оснований гордиться своим поведением, а те в свою очередь [45] постарались стать по отношению к иностранцам, к какой бы национальности они не принадлежали, на ту точку зрения, на которой стояли греки по отношению к не грекам. Все европейцы считались варварами и китайцы относились к ним, как к варварам и только после 1860 года они заменили его другим словом — «иностранец». С этого времени многое в Китае изменилось и мы можем признать, что теперь мало-помалу европейцы и их цивилизация начинают оцениваться китайцами по достоинству. Тем не менее даже и до сих пор, как в оффициальных, так и в не оффициальных случаях китайцы относятся к нам не с достаточным уважением и даже если и не выказывают презрения, то дают всегда почувствовать свое снисходительное отношение (С 1894 года, когда была написана эта книга, эти отношения для нас переменились к лучшему не потому, чтобы китайцы за это время научились лучше ценить нас, а только благодаря пушкам, военным кораблям и настойчивым требованиям дипломатии, умевшей поставить нас на должную высоту.).

Прежде всего китайцу кажется странной и смешной наша одежда, которую он критикует с своей точки зрения. По его мнению, платье должно быть свободно и сидеть таким образом, чтобы скрывать очертание отдельных частей тела; он ни за что не наденет ни европейского пиджака, ни смокинга, ему кажется странным и непонятным существование выреза на груди и двух пуговиц на талии, пришитых неизвестно зачем. Если наши мужские платья представляются китайцу не удовлетворяющими своему назначению, то тем более странными кажутся ему дамские костюмы, которые противоречат не только китайским понятиям целесообразности, но даже и благопристойности.

Европеец, путешествующий в Китае, может уметь говорить на всевозможных языках, но если он не знает китайского, то всякий кули (Кули — носильщик.) отнесется к нему с презрением. Как часто приходится слышать иностранцу, который еще ее освоился с китайским языком, высокомерное замечание слуги: «он ничего не понимает». Кроме того следует заметить, что всякому иностранцу, говорящему по китайски — нисколько не вменяется в заслугу приобретенные им знания в этой области, между тем, как всякий промах незнания ставится [46] ему в вину, совершенно также как и незнание китайских обычаев.

Китаец с презрением смотрит на европейца, не знающего самых простых и общеупотребительных вещей; мы не умеем есть палочками, не умеем управлять их лодками, не умеем понукать их ослов, чтобы они шли по требуемому направлению. Всем известен тот факт, что в 1860 г. одна артиллерийская бригада по пути к Пекину, не могла сдвинуться с места, после того, как ее оставили местные проводники, так как оказалось, что ни один англичанин не может принудить ослов идти вперед.

Незнание этикета, церемоний и правил вежливости, о которых мы упоминали выше, тоже служит источником высокомерного отношения китайца к иностранцу. Он не понимает того, что европеец потому не придерживается исполнения всех церемоний, что считает их пустой тратой времени. Между тем то обстоятельство, что мы не обставляем наших оффициальных приемов торжественностью, особенно роняет нас в глазах китайцев. Вообразим себе, что какой-нибудь иностранный консул, по своему положению равный Даотай (Даотай, мандарин третьей степени, начальник большого округа.), едет в один из провинциальных городов для того, чтобы уладить какой-нибудь международный вопрос. Тысячи людей теснятся у стен города, чтобы посмотреть на торжественный въезд знатного иностранца и представьте себе их разочарование, когда оказывается, что весь кортеж его состоит только из двух карет и одной верховой лошади, а свита из переводчика и двух китайских слуг.

То, в чем мы полагаем свое превосходство над китайцами, далеко не производит на них такого впечатления. Так напр., хотя они и признают тот, факт, что мы опередили их своими открытиями в механике, тем не менее, видя в них только удивительно искусные кунштюки, они считают их бесполезными. Достигнутые нами успехи в этой области представляются им вызванными сверхъестественной силой, а они твердо помнят запрещение Конфуция заниматься магией! Как велико равнодушие китайцев к изобретениям в области пара и электричества, может засвидетельствовать масса [47] разочарованных предпринимателей. Короче говоря, китайцы не хотят ничего делать по чужому масштабу; они согласны лучше отказаться от многого, чем стать в подчиненное положение. Некоторые китайские ученые и государственные деятели, которые волей неволей должны были признать недостаточность развития Китая в области механики, тем не менее утверждают, что европейцы воспользовались для своих открытий теми твердо установленными основами китайской науки, которые не разрабатывались позднейшими поколениями ученых и которые были заимствованы у них европейцами. Все наши практические способности не производят на китайца никакого впечатления; наша ловкость кажется ему забавной и изумительной, они даже при случае готовы воспользоваться тем, что они считают для себя нужным, но никогда не сознаются, что в данном случае взяли пример с европейцев. Их идеалом остается по прежнему их «ископаемый ученый», который всему учился, ничего не забыв, достиг различных степеней и, отрастив себе волоса, перебивается с хлеба на воду думая, чтобы как нибудь дотянуть только до конца свою жизнь. В настоящее время все уже убедились в том, что эти китайские ученые самые рьяные противники европейцев, на которых они не могут смотреть иначе, как сверху вниз. В таком же самом духе воспитываются и студенты, хранящие заветы древних веков и подзадориваемые массой наводняющих Китай памфлетов против европейцев.

XIII.

Отсутствие духа общественности.

У одного из древнейших китайских классиков встречается следующая молитва земледельцев: «да падет прежде дождь на общественные поля, а потом и на наши собственные». В настоящее же время всякий заботится только о себе, рассчитывая что общественное управление настолько сильно и прочно, что может обойтись и без посторонней помощи. Но правительство удовлетворяет только самые назойливые нужды и почти совершенно не заботится о потребностях жителей и потому недочеты общественного благоустройства с каждым годом становятся все больше и больше. Народ понимает, [48] что стоящие у кормила правления должны по возможности облегчать последствия стихийных бедствий, как напр., наводнений, но так как они этого не делают, то все предоставляется естественному ходу вещей. Самым лучшим примером небрежности в отправлении общественных повинностей и отсутствия духа общественности — является состояние китайских дорог. В различных частях государства мы встречаем множество пришедших в запустение дорог, когда-то соединявших важнейшие города между собою; эти императорские проезжие дороги были прежде вымощены камнем и с обеих сторон обсажены деревьями; — в настоящее время, вследствие нерадения жителей от всего этого не осталось никакого следа. Проложение их в свое время стоило больших денег, а для поддержания нужно было употребить очень немного стараний. Но это не пришло никому в голову и в настоящее время дороги эти пришли в такое состояние, что составляют только помеху для путешествия.

Народ поступает также, как и правительство и совершенно не интересуется судьбой общественного достояния, пока его собственное хозяйство не терпит от этого убытков. Китайцу совершенно чуждо понятие, что дороги составляют общественное достояние.

Очень часто случается, что торговец, желая нагрузить или сгрузить свой воз, останавливает его посреди дороги и тот, кому нужно проезжать, или проходить по этому месту, должен ждать, пока он справится со своей работой. Если крестьянин срубит какое-нибудь дерево, то оно остается лежать в течение целых месяцев на дороге и проходящие должны перелезать через него. Тоже самое можно сказать и относительно городских улиц. Пекинские улицы очень узки, вследствие того, что они загромождены множеством домишек и лавчонок; в случае ожидания проезда по ним императора, все это сносится прочь, а потом, конечно, снова выстраивается. Узкие переулки, представляющие в большинстве китайских городов единственные пути сообщения почти совершенно непреодолимы, благодаря существованию всевозможных преград. Мясник, цирульник, повар с своей переносной кухней, плотник, бондарь и множество других ремесленников, все располагаются на узкой улице, как у себя дома, результатом чего, конечно, является невообразимый хаос. Даже женщины [49] выносят для чистки свои постели из дому и расстилают их на улице за неимением другого места. Всякий побывавший в Пекине знает, что китаец решительно все тащит на улицу, — так плотник складывает перед своим домом целую кучу колод; красильщик развешивает для просушки свои материи, продавец муки протягивает через дорогу веревки и сушит на них лапшу — и это понятно, так как все считают, что улица составляет собственность хозяина дома, мимо которого она проходит. Но несмотря на это, он нисколько не заботится об улучшении ее и содержании в порядке; даже если кому-нибудь и пришла бы такая мысль в голову, что почти совершенно невозможно, он не мог бы привести ее в пополнение не имея достаточного количества времени и нужного для этого материала. Само собою разумеется, что для такого дела нужно соединиться всем вместе, а этого не может случиться главным образом, потому, что всякий боится, как бы на его долю не выпало слишком много работы и слишком мало выгоды. Местному начальству, конечно, ничего не стоило бы распорядиться о проведении порядочных дорог по подведомственной им местности, но мы сомневаемся, чтобы когда-нибудь какой бы то ни было, мандарин позаботился об этом. Китайцы не только не интересуются каким-нибудь общественным достоянием, но смотрят на него, как на удобное поле действия для воровства. Каменные платы растаскиваются частными вицами для своих надобностей, точно также постепенно исчезают камни с городских стен. Таким образом, была расхищена до последнего камня ограда одного европейского кладбища.

Спрашивается теперь — есть ли у китайцев какое нибудь чувство похожее на то, что мы называем патриотизмом? Что касается до так называемого национального чувства, то оно несомненно существует в особенности у ученых и выражается во враждебных отношениях к иностранцам и их учреждениям. В последние годы в провинции Гунан развилась целая литература, призывающая к восстанию и к изгнанию «белых дьяволов» из страны. Появление этих злотых памфлетов и воззваний обусловливается частью недоразумениями, частью расовой враждебностью и с китайской точки зрения без всякого сомнения считается выражением патриотизма. Но вряд ли кто нибудь будет утверждать, что [50] значительное большинство китайцев может сплотиться вместе, одухотворенное одним общим желанием с целью послужить отечеству, находящемуся в опасности, — не справляясь с своими личными выгодами. — Само собою разумеется, что патриотизм китайца мог существовать помимо его желаний о благоденствии и процветании татарской династии императоров, но мы считаем более правильным допустить, что во все времена чувство массы к своим повелителям, к какой бы династии они ни принадлежали, отличалось таким же абсолютным равнодушием, как и в настоящее время. Ключом к пониманию таких общественных отношений служит следующее изречение Конфуция: «тот, кто не занимает никакой должности, не должен заботиться об общественных делах».

Для иллюстрации всего вышесказанного приведем здесь рассказ М-ра Гука: «в 1851 году, как раз после смерти императора Тао-кунга, мы предприняли путешествие в Пекин. Остановившись в одной гостиннице на дороге, мы попробовали за чаем завязать разговор о политике с находившимися здесь китайцами. Мы интересовались узнать, кто из трех сыновей покойного императора будет наследником, если будет, то можно ли надеяться, что он будет править в духе отца и т. п. Но наши собеседники упорно молчали и курили свои трубки, не принимая никакого участия в разговоре. Наконец, когда их апатия по-видимому дошла уже до высшей точки, один из наиболее почтенных представителей нашей компании, встал с места, положил руку на мое плечо и заметил, улыбаясь: «послушайте, что вам за охота выходить из себя и строить пустые предположения! Пусть занимаются государственными делами мандарины, они за это получают деньги!» Если мы припомним, что при нападении англичан на Пекин в 1860 году, английская армия была монтирована ослами, купленными в провинции Шантунг, что Тиенсинь и Тунгачау сдались на капитуляцию с условием снабдить английско-французскую армию всем необходимым в случае, если их города будут пощажены, если мы прибавим к этому, что вся черная работа в союзных войсках производилась при помощи кули — то нам станет ясно, что китайские понятия общественности и патриотизма не имеют ничего общего с нашими.

В Китае народ часто восстает против гнета и [51] притеснений мандаринов — и в таком случае всегда во главе его находятся талантливые люди, которые руководят восстанием, принимающим под их руководством такие серьезные размеры, что правительство иногда неминуемо должно идти на уступки. Только эти главари движения, самоотверженно идущие на смерть ради общего блага, с полным правом могут быть названы патриотами, даже и с нашей точки зрения.

XIV.

Консерватизм.

Про китайцев с большим правом чем про какую-нибудь другую народность можно сказать, что пора их золотого века миновала. Конфуций учит, что каков правитель, таков и народ — он сосуд, народ — вода. Если сосуд кругл, — вода тоже примет круглую форму, если он четвероуголен — вода станет тоже четвероугольной. Зная эту теорию, мы не удивимся, что китайцы относят расцвет всех добродетелей к временам своих образцовых правителей. Самый глупый кули не преминет напомнить, что во времена Яо и Шуна не нужно было ночью закрывать двери, так как в то время не было никаких воров, а все то, что терялось на улице, охранялось нашедшим, пока не находился настоящий владелец потерянного. Это стремление к умалению достоинств своего времени свойственно всем народам без исключения, но у китайцев оно достигает очень высокой степени и возводится ими на степень верования. Они предполагают, что все прекрасное и достойное отразилось в их литературе и потому относятся к ней с таком поклонением. Правоверные китайцы смотрят на своих классиков такими же глазами, как христиане на библию; по их мнению в этих сочинениях содержится самая большая мудрость, служившая руководством для всех прошлых веков, которая с таким же успехом может быть применена и к настоящему времени.

Подобно тому, как христиане пользуются каким нибудь библейским текстом для побочных целей, не соответствующих его первоначальному значению, точно также и ученики Конфуция берут различные положения его учения не только [52] для подтверждения разных правительственных мер, но и как основание для всех математических наук и других областей знания.

Древняя литература создала Китай и выработала для него форму правления, которая, каковы бы ни были ее свойства, является одним из доказательств китайского постоянства. Большое значение в этом случае, конечно, имела несокрушимая вера в божественное происхождение тех правителей, которые ознаменовали свои царствования какими-нибудь выдающимися деяниями. Мысль о прогрессе и улучшении должна считаться вследствие этого ересью и таким образом несомненное господство старины основывается на признании несовершенства потомков.

Если мы будем смотреть на вопрос с этой точки зрения, то упорное стремление к старине не представятся уже такою бессмыслицею, какою оно нам должно было показаться с первого взгляда.

Хотя обыкновенно принято думать, что прочно утвердившийся язык и обычаи подвергаются с течением времени сравнительно небольшим изменениям, но обстоятельства, при которых окрепли китайские обычаи и язык, настолько различны в различных областях государства, что это не могло не отразиться на самих обычаях, несходство которых даже вошло в поговорку. Кроме того нужно заметить, что обычаи могут изменяться сообразно с обстоятельствами и это справедливо даже относительно такой страны, как Китай.

Лучшим примером вышесказанного может служить история китайской прически. Китайцы прежде не носили кос, но когда вступила на престол манчжурская династия, она потребовала, чтобы китайцы в знак своего подчинения отпустила косы. Это нововведение само собой разумеется встретило противодействие; но правительство хотело поставить на своем и подвергало ослушников самым жестоким наказаниям. Что же мы видим теперь? — Та самая коса, из-за которой многие шли на смерть — теперь считается гордостью китайца. Единственным воспоминанием враждебности, с которою был встречен этикет манчжурской династии о ношении кос, являются тюрбаны жителей Кантона и Фукии, служившие прежде для сокрытия постыдной прически.

Всякий, кто хоть немного знаком с китайскими обычаями, [53] может привести множество примеров того, как высоко ценится там все старинное. Разве можно найти еще такую другую страну, где несмотря на ее протяжение в 25 градусов, все снимают шубы в определенный день и надевают соломенные шляпы по приказанию императора? Точно также, — в тех местностях, где существуют канги (Kang, небольшая печка из кирпичей вроде лежанки.), путешественник, желающий согреться, напрасно будет умолять хозяина затопить его, в том случае, если просьба его придется раньше срока, когда принято начинать топку.

Нежелание китайских ремесленников применять новые методы к своей работе всем известно в достаточной степени. Так напр., один иностранный кирпичный завод получил заказ на кирпичи величиною немного больше обыкновенных. Для исполнения заказа нужно было только изготовить новую деревянную форму. Однако, заведующий работами не принял заказа, упорно отказываясь прибегнуть к такому нововведению и стоял на том, что нигде на всем свете не может быть такой формы.

Этот консерватизм имел огромное влияние на торговлю иностранцев с Китаем. Однако практичность в этой области способна изменить многое.

Когда в первый раз хотели провести телеграф, то губернатор одной провинции явился с докладом к императору сообщить, что народ так враждебно относится к этому нововведению, что даже не дает протянуть проволоки. Когда же явилось предположение о войне с Францией, телеграф вырос как из земли и мандарины с умели сохранить его от разрушения.

Тоже произошло и с жел. дорогами. Первый небольшой железнодорожный путь, проложенный для вывоза угля из угольных копей, должен был проходить через большое кладбище, откуда для проложения рельсовых путей были удалены некоторые могилы, совершенно также, как если бы дело происходило в Англии и Франции. Таким образом постройка железных дорог встретила больше препятствий с финансовой стороны, чем со стороны суеверий. Существует правило, что всякий чиновник в случае смерти одного из своих родителей на время траура должен удалиться со службы. Тем не [54] менее мы знаем, что одно из важных должностных лиц несмотря на свои слезные просьбы получило императорское приказание продолжать исполнять свои обязанности по должности во все время траура. Мы знаем также, как строго исполняется обычай повиновения сына отцу и почитания императора всеми подданными, и вот между тем еще в недавнее время на престол взошел император Куанг-шу, отец которого принц Чун находился еще в живых. В виду несовместимости двух вышеупомянутых основных правил китайской жизни с таким положением дел, принц Чун должен был лишить себя жизни, или оставаться в заточении до конца своих дней. А между тем, царственный сын имел возможность навещать своего родителя во время болезни и было найдено такое modus vivendi, при котором отец императора мог занять одну из важнейших должностей в стране.

Текст воспроизведен по изданию: Китай и его жизнь. СПб. 1904

© текст - Т-ская В. И. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2024
© OCR - Иванов А. 2024
© дизайн - Войтехович А. 2001