Ихэтуаньское восстание в Китае в 1899-1901 гг. было направлено против захватнической политики иностранных государств. Организатором и вдохновителем его явилось тайное общество "И-хе цюанъ" ("Кулак во имя справедливости и согласия"), позже получившее название "И-хе-туань". Объединенными усилиями Германии, Японии, Англии, США, Италии, Франции, России и Австро-Венгрии восстание, пренебрежительно названное "боксерским", было жестоко подавлено.

Предлагаемый читателям отрывок из книги К. П. Кушакова, непосредственного участника происходивших в 1900 году в Китае событий, позволяет взглянуть на Ихэтуаньское восстание глазами очевидца.

ЮЖНО-МАНЧЖУРСКИЕ БЕСПОРЯДКИ В 1900 Г. ¹

НАЧАЛО БЕСПОРЯДКОВ И ПРИНЯТИЕ МЕР ПО ОХРАНЕ АРТУРСКОЙ ЛИНИИ

Насколько трудно было офицерам охраны заниматься своим военным делом, видно из следующего примера, где сказывается взгляд самого главного представителя постройки, председателя правления. Командир сотни, расположенной в Инькоу, хотел воспользоваться тем, что туда стягивались его казаки для борьбы с чумой, и заняться со своей сотней, чтобы и люди и кони вспомнили службу; в то время мы уже чувствовали приближение беспорядков, разведывали и по возможности готовились. Горемыка ротмистр целый месяц трудился, вырывая чуть ли не из зубов строителей своих кубанцев, и все-таки собрал не всех; 5 или 6 его казаков не отпускались из г. Дальнего, постройка которого даже не имела ничего общего с постройкой дороги, а казаки его попали туда, просто благодаря дружбе тех и других строителей. Ротмистр рассердился и протелеграфировал своему уряднику о том, что тот ответит по суду за неисполнение его начальнического приказания. Боже, какая каша заварилась благодаря этой телеграмме! Инженер, в ведении которого работали эти казаки, поднял на ноги главного строителя г. Дальнего, а тот меня, начальника линии, главного начальника охраны и, наконец, самого председателя правления; посыпались обвинения в самоуправии, в неучтивости и даже, кажется, в дерзости. Меньше возмутился бы начальник дивизии, если бы у него взял командир роты вестового, чем строитель г. Дальнего; а какое, казалось бы, ему дело до казаков; ведь не техника у него брал сотенный командир, а казаков своей сотни. Военное начальство поняло, конечно, и не обвинило ротмистра, председатель же правления в присутствии полного собрания служащих поселка Инькоу так накричал на этого злополучного сотенного командира, наговорил ему столько колкостей и замечаний, сколько тот, наверное, за всю свою продолжительную службу в гвардейском полку не слышал. До сих пор я не забыл его фраз: «Да вы, капитан, забываете, с кем имеете дело! Кто вы такой и кто тот, с кем вы затеяли спор? Вы не забывайте, что этому инженеру поручены десятки миллионов, не забывайте, что он всегда останется правым! Да он с вами больше и сноситься не станет, а уведомит о вашем самоуправстве главного начальника охраны. Вообще вы для нас нежелательны!».

Горькую правду сказал председатель. Действительно, что такое ротмистр и что такое инженер? Первый сложил уже свою честную голову в бою при айсондзянских высотах, оставив еле обеспеченными жену и трех детей, а второй до сих пор [61] благополучно ведает десятками миллионов, получает огромное содержание, широко им пользуется и в будущем, конечно, капиталист.

Но довольно об этом, слишком тяжело вспоминать о тех частых обидах, которые пришлось переживать охранным офицерам от людей, у которых голова закружилась от огромных окладов, которые все привыкли покупать в Китае: и женщин, и чиновников, и правду, и совесть; конечно, офицер, трудящийся, честный, был для них и непонятен и нежелателен.

Итак, весной 1900 года китайцы Маньчжурии усиленно и довольно беззастенчиво готовились к уничтожению всех европейцев, а мы смотрели на эти приготовления и глубокомысленно обсуждали, серьезны ли они или нет. Из Харбина нам телеграфировали о том, что китайское правительство в самых дружественных отношениях к нашему; упускалось из виду, что правительство Китая само может оказаться бессильным, да и выражалось ли оно в той жалкой продажной администрации, которая успокаивала наших строителей? В результате оказалось, что правительство Китая, а за ним и все представители местной администрации, боясь, чтобы восставшее население после уничтожения европейцев не взялось бы и за них, начало играть двусмысленную роль. В то время, когда европейцам обещалась полная безопасность, началось заигрывание с представителями разных тайных обществ. Мне случилось еще ранней весной читать манифест императрицы, где она и-хе-цюань (боксеров) называет «мои увлекающиеся мальчики»; эти «мальчики» приглашались к порядку; им советовалось не увлекаться; об угрозах в манифесте и помину не было; не порицалась также ненависть секты к чужеземцам. Приходилось читать воззвания хунгузам, в которых им предлагалось заняться хлебопашеством или поступить в ряды войск; при этом обещалось полное помилование за их прежние преступления. Главный вожак и-хе-цюань, грубый фанатик Лау-су, был принят при дворе и выпущен затем на волю, между тем как до того он содержался под стражей. Перестали даже преследовать общество Ко-лау-гуи, цель которого была низвергнуть династию Мингов ² и вернуть престол потомкам Тонгов. Вождями этой секты, по проискам правительства, явились сторонники двора, облекшиеся в личину сектантов и направившие цели общества исключительно против европейцев. Очевидно, правительство долго колебалось только потому, что не было убеждено в силе восстания; когда же его убедили в непобедимости и многочисленности революционеров, то было решено пожертвовать европейцами, чтобы спасти свою шкуру. Войскам же не нужно было приказывать соединяться с восставшими; они и без того [62] приняли в свои ряды толпы революционеров.

В первых числах мая, когда начальник охраны порт-артурской линии, полковник Мищенко, ясно убедился в опасности положения русского дела в Маньчжурии, он начал энергично настаивать на серьезных приготовлениях к противодействию мятежников, но разрешений на это добивался с большим трудом и не скоро. Высшие агенты постройки открыто высказывали, что он «порет горячку», а они считались знатоками Китая, им верили и их слушали. Полное согласие с его мнением офицеров охраны и агентов постройки, ближе стоявших к населению, не ускорили подготовлений к обороне, так как все более серьезные расположения должны были утверждаться главным начальником охраны, а этот последний входил в соглашение с главным инженером, а как же можно было прийти к соглашению, когда 19 июня, т. е. накануне боя под Ляояном, от главного инженера была получена циркулярная телеграмма о полном согласии и дружбе к нам китайцев. Полковник Мищенко прежде всего вошел с ходатайством о сосредоточении служащих дороги ближе к станциям, дабы иметь возможность собрать разбросанную по всей линии и разбитую на мелкие посты охранную стражу в более сильные посты. Больших трудов и времени ему стоило, чтобы хоть отчасти этого добиться. Строители, ободряемые из Харбина, храбрились и всеми правдами и неправдами старались оттянуть исполнение этого распоряжения. С трудом только к середине июня удалось усилить посты в местах, где, по сведениям, собранным нами, китайцы увеличили свои гарнизоны вновь прибывшими войсками и революционерами; так, например, в Сеньючене, Инькоу, Хайчене, Ляояне, Мукдене, Телине и Каучензы были посты силой от 50 до 80 штыков. В тех же пунктах китайцы усилились приблизительно так: в Сеньючене до 700, Инькоу — 1 200, Хайчене — 1 500, Ляояне — 5 000, Мукдене — 50 лянз (батальонов), Телине — 1 500 и Каучензы — 500. Как ни надеялся полковник Мищенко на лихость своих охранников и как ни были в действительности плохи китайские войска, численный перевес был настолько значительным, что он не считал себя готовым даже к обороне и просил начальника Квантунской области заменить наши посты, расположенные в русских пределах, регулярными, высланными из Артура. Благодаря этому у него прибавились еще 150 человек, которые он и распределил между важными постами. Выполнить это распоряжение вовремя офицеру не удалось, так как эшелон был задержан размывами и дорожная администрация не пришла на помощь. Начальник Артурского гарнизона не отказал бы и в более значительной поддержке, если бы главный инженер не протелеграфировал, что считает вполне достаточным для охраны дороги тех сил, какие имеются. В это время на Печелийском театре военных действий дела настолько осложнились, что почти все войска из Артура были направлены туда; о Маньчжурии никто не беспокоился. Наши «знатоки Китая» сумели так всех убедить в безопасности, что и в Благовещенск залетела первая граната сюрпризом, и наша линия была разнесена неожиданно, и даже сам Харбин был окружен сверх ожидания, а из Артура не могли прислать для выручки полковника Мищенко, при имеющейся железной дороге, хоть бы одного батальона с батареей. Разве же не странно! Более четырех лет вся Маньчжурия наполнена русскими офицерами, инженерами и казаками, а случилось все неожиданно, да так неожиданно, что если бы китайские начальники были энергичнее, то и Артур был бы ими занят внезапно, так как и там было в двадцатых числах июня, кажется, только несколько рот. Здесь, кстати, скажу, что из Владивостока в Артур эшелон может прибыть по морю в пять дней, и такое положение юга Маньчжурии можно объяснить только полным недоверием к донесениями начальника линии охраны благодаря убеждениям «знатоков Китая».

19 июня утром я получил телеграмму от полковника Мищенко, что положение северных постов крайне тяжелое и мне предписывалось немедленно собрать сколько возможно охранников и следовать в Ляоян; в той же телеграмме указывалось, сколько я должен оставлять людей на постах, и когда я это исполнил, то в моем распоряжении оказалось только 56 пеших и 20 конных. Оставлять юг линии без войск, конечно, было нельзя, но как бы было хорошо, если бы те 150 человек, которые освободились и которые были задержаны в Вафонгоу, прибыли вовремя. Я экстренно телеграфировал начальнику движения о высылке мне подвижного состава, объяснив, конечно, причину; ожидания были тщетны. К счастью, полковник Мищенко не понадеялся на исправность телеграфа и прислал мне письмо с паровозом. Этим-то паровозом я и задумал воспользоваться, чтобы скорее добраться до Ляояна, но машинист без разрешения своего начальства отказался, начальник станции тоже; вызвать к аппарату начальство не удалось, а время было дорого, так как полковник писал об ожидаемом с часу на час нападении; тогда я объявил машиниста арестованным на паровозе, а начальника станции — на станции и начал хозяйничать сам. Подвижного состава в Сеньючене не оказалось, а были балластные платформы, [63] затопленные водой, платформы эти с трудом вытащили, составили поезд и нагрузились. Был уже вечер. Я приказал дать отход. Только что мы тронулись, как шельма стрелочник (китаец) умышленно отпустил стрелку и паровоз торжественно сошел с рельс.

ЗАЩИТА СЛУЖАЩИХ И ДОРОГИ ОХРАННОЮ СТРАЖЕЮ

Над подъемом паровоза домкратами мы провозились часа два и выехали со станции уже совсем ночью; ехали ощупью, так как ожидали со стороны китайцев всякой подлости, вроде подкладывания под поезд шпал, разбалчиванья, порчи мостов и проч. К счастью, только вблизи Ляояна нам пришлось задержаться часа три над исправлением разрушенного боксерами небольшого моста, остальной же путь был еще исправным.

Останавливаясь на постах охраны, я проверял бдительность их, но это оказалось лишним: всюду люди были уже начеку. Старшие постов докладывали мне о том, что ежедневно вдоль линии разъезжают конные китайские отряды, вооруженные двухлинейными карабинами; их начальники в каждой деревне собирали население, приказывали семьям уходить дальше от железной дороги, а годным к работам приготовиться по первому же приказанию разрушать полотно. Переводчики на многих постах положительно утверждали, что нападение на русских будет не сегодня, так завтра. У станции Айсондзян мимо нашего поезда прошла толпа боксеров со знаменами; они шли в кумирню приносить клятву, как объяснил мне наш помощник машиниста, китаец. Я у него спросил, не желает ли и он присоединиться к боксерам? Он засмеялся и ответил: «Я знаю, что русские побьют боксеров, а когда русские их побьют, то и наши солдаты начнут их бить». К поезду собралась толпа местных жителей, и один из них сказал: «Пу-хо, капитан, шибко пу-хо! Кантами казак» («Плохо, господин, очень плохо, бьют казаков»). Я подозвал одного из стариков и спросил, сами ли боксеры и войска хотят воевать с русскими или худутун им приказывает. Он ответил: «Сами хотят. Раньше начальники им запрещали, а теперь редко какой из них не перешел на сторону боксеров. Худутун города Хайчена уговаривал вчера не воевать, так старший боксер побил его по лицу. Многие умные китайцы уговаривают боксеров, а их за это бьют и грабят».

От русской границы (Квантунской области) и до Айсондзяна были мои посты; оставляя их, я обнадеживал людей тем, что к ним прибудет с юга подкрепление в 150 человек с моим помощником. Каждому охраннику было выдано по 120 патронов. Старшим постов приказал приспособить к обороне помещения и дворы, служащих и все имущество принять под свою охрану. Некоторые агенты постройки держали себя так же, как и охранники, молодцами, принимали деятельное участие в приготовлениях к обороне и выражали полную готовность защищаться наравне с солдатами. Многие даже пересаливали, выражая слишком большую самоуверенность: «Да мы эту сволочь боксеров по клочкам разнесем; мы им покажем, как нужно драться; мы сами служили на военной службе и теперь не осрамимся». В общем, дух людей на постах был весьма бодрый и поднят до героизма. Редко кто из служащих жаловался на судьбу. Поразило меня то обстоятельство, что на станциях встречались русские женщины и дети; денежные авансы и вся отчетность тоже оставались на линии; между тем я помню, что полковник Мищенко просил начальника отделения постройки удалить их в Артур; я и то свои деньги и отчетность уже отправил на Артурский пост и в банк.

ДЕЙСТВИЕ ОТРЯДА ПОД ИНЬКОУ

...К смерти китайцы относятся удивительно индифферентно, я убедился в этом, присутствуя однажды по обязанности при казни нескольких преступников, обвиненных в убийстве двух русских казаков. Меня поразило тогда полное спокойствие, с каким осужденные ожидали очереди, пока им отрубят голову, ни на одном лице не выразилось ни страдания, ни страха.

При диких трубных звуках привели их на площадь, наполненную уже толпою любопытных (китайцы очень любят такие зрелища), поставили в ряд на колени со связанными руками. Родственники или знакомые совершенно спокойно переговаривались с ними, и они так же спокойно отвечали. Один из осужденных даже о чем-то спросил. Повторяю, все были спокойны, не выражалось ни волнения, ни ужаса перед смертью, ни ненависти к отнимающим их собственную, никому больше не принадлежащую жизнь. Толпа тоже смотрела на них совершенно безучастно, не было, как у нас, стонов, вздохов, соболезнования и слез жалости к беззащитным и бессильным. Палач, так тот даже рисовался, позируя перед толпой со своим громадным мечом.

Начинается казнь. Палач берет первого за косу, он сам покорно наклоняет голову. Взмах меча, сильный глухой удар, и голова висит на косе в руке палача. Толпа шумит, выражает... не ужас, не жалость а, представьте, восторг, относя его к ловкому [64] удару палача. «Хо-хо! Шанго!» (хорошо) раздаются восклицания [из] безжалостной толпы.

Остальные осужденные совершенно равнодушно смотрят на соседа без головы. Туловище присело, но еще не падает, кровь бьет фонтаном кверху алою струей, голова еще не перестала жить, — глаза быстро моргают веками. Палач толкает ногою туловище, из толпы выбегают несколько человек, тащат за ноги теплый еще труп и быстро стаскивают с него одежду, залитую кровью, — это их добыча, за это они должны оттащить труп за город.

Стучит по пыльной твердой дороге худое тело, беспомощно раскинутые руки его как бы хватаются за землю, поднимая пыль, бегом тащат труп, зацепив веревкой ноги, чтобы еще успеть вернуться и захватить другую добычу. Голодные собаки и свиньи знают, что им предстоит полакомиться человеческим мясом, — не первый раз они видят это, и целая стая мчится за этой зверской гадкой похоронною процессией. Медленно, как бы смакуя, рубил головы палач, быстро убирались трупы китайцами-шакалами, головы одна за другою бросались на землю в кучу.

На пятой голове рука палача устала или меч затупился, или просто удар был неудачный, но голова не отлетела, а только склонилась подбородком вплотную к груди, Преступник издает звук такого плача, кровь ручьем хлещет из перерубленных сосудов. «Пу-хо! Пу-хо!» — галдит неистово, со смехом толпа. Очередные преступники, представьте, тоже смеются и неодобрительно качают головами, глядя на страдальца и на палача. Пристыженный, обозленный палач бросает меч, чтобы показать, что этот удар не плохой, а меч тупой. Дали другой меч. Он с яростью набрасывается на страдальца, схватыват снова за косу и с диким отвратительным визгом наносит удар, Позвонки перерублены, а голова все-таки, держится на коже. Палач с силой рвет eё держа за косу, но коса отрывается, а голова упрямо держится на растянутой коже. Еще третий удар, отлетает наконец голова. Толпа хохочет, кричит, свистит...

Отвратительная картина зверства!.. Нервы болят, слезы подступают к горлу и душат, холодный пот выступает, ноги подкашиваются... Хочется крикнуть: «Не вы дали жизнь, кто дал вам право ее отнимать, безжалостные деспоты!».

Восемь голов валяются в луже крови. Палач вытирает свой меч полою одежды и налитыми кровью глазами оглядывается вокруг. Общее одобрение. «Хо-хо-хо!» — ревет бессмысленная, опьяненная запахом крови и видом зверства толпа. Звери! Хуже зверей: зверь бросается и рвет зубами, потому что хочет есть, а ведь это делают сытые, ожиревшие от обжорства чиновники, это они и толпу приучили наслаждаться пытками. Вот он стоит толстый, краснощекий мандарин с синим шариком на шапке, он тоже кричит: «Хо!» — и самодовольно улыбается, искоса поглядывая на меня. Угодливая лисица, продажный, жадный, бессовестный братоубийца!

Мальчишки-подростки взапуски бросаются, шлепая босыми ногами по лужам крови, крови своих братьев, хватают головы за косы и тащат их, разглядывая мертвые лица и открывая пальцами веки глаз. Трубы снова дико завывают, и процессия направляется к воротам городской стены, где эти головы развешиваются для назидания населению.

Такие казни весьма часты в Китае, китайцы привыкли к ним, пригляделись. Но мы-то почему смотрели на это равнодушно? Мало того, мы добивались этого. Вспомните приказания великих цивилизованных держав о казнях патриотов Китая, о казнях принцев крови. И были бы эти казни, если бы не голос доброго, справедливого молодого царя. А сколько казней было из-за железных дорог, по которым мы, европейцы, собираемся везти в Китай цивилизацию и культуру! Разве не стыдно терпеть и допускать это безобразие, это зверство, ведь мы [65] там были всесильные повелители и могли сделать так, как нам хотелось.

Не представляет ли собой каждый в отдельности китаец карася, с которого с живого сдирает кожу-чешую «кулак» и потрошит которого чиновник. А весь Китай, взятый вместе, разве не большой осетр? Большой, беззащитный, безгласный, но вкусный, жирный, икряный, и много промышленников-рыболовов набрасывается на него, бедного...

ОТСТУПЛЕНИЕ КИТАЙСКИХ ВОЙСК К ЛЯОЯНУ И ОВЛАДЕНИЕ ПОСЛЕДНИМ

...Последовало приказание идти в Ляоян, не уклоняясь слишком далеко от пути наступления. Часам к пяти вечера мы пришли на бивуак под Байтосы. В этот день было ранено 8 охранников, артиллерист и несколько лошадей.

В Ляояне всем отрядам была назначена дневка. Пользуясь этим, мы отправились к тем знакомым местам, где мы в числе 224 человек три дня задерживали бой с семитысячным китайским отрядом. Эти дни весьма памятны для нас. Разве тогда китайцы так дрались, как сегодня? Тогда они дрались задорно, лезли на нас нахально! Правда, как было не храбриться, видя перед собой горсточку в две сотни людей и зная, что у нас мало патронов. А теперь пришло сюда тысяч шесть с весьма сильной артиллерией и большими боевыми запасами. Для такого отряда у китайцев храбрости не хватило.

Вечером мы отправились всем отрядом к памятным чумным баракам навестить могилы наших товарищей, павших в этом жарком деле.

Все могилы были раскрыты, и дорогие кости наших товарищей разбросаны по полю. В тот же день на стенах крепости нашли шесть русских голов, в числе которых все мы признали голову несчастного инженера Верховского. Собрав все кости убитых в бою и присоединив к ним головы казненных, мы похоронили их с воинскими почестями. На панихиде присутствовал генерал-лейтенант Суботич и весь полевой штаб.

С панихиды я возвращался с охранником 2-й роты, который был в плену у китайцев и возвращен недавно мукденским дзянь-дзюнем. Ужасные вещи рассказывал он мне, да и другие, бывшие в плену, сообщили не лучшие.

— Проклятый город этот Ляоян, хуже всего было сидеть там в здешней тюрьме, —рассказывал с раздражением солдат. — Пищи нам не давали никакой, а ставили перед нами кал и били до тех пор, пока мы не съедим его, поили отвратительными вонючими помоями. Арестанты-китайцы из жалости потихоньку давали нам остатки от своего обеда. У меня и моего товарища были раны, промыть и перевязать их нельзя было, так как мы были в колодках, почему раны гнили, издавая зловоние; в тюрьме был такой смрад, что китайцы-колодники жаловались смотрителю, а тот заявил об этом худутуну. Худутун рассердился и приказал казнить тех, которые начали гнить, тюремщик осмотрел нас и нашел, что у моего товарища почернели и гноились рука и плечо. Я был ранен в ногу и при осмотре, несмотря на страшную боль, сел на эту ногу, чем скрыл свою рану.

Соседа моего тотчас же повели на казнь, а я впоследствии упросил одного молодого арестанта-китайца очищать мою рану, и она начала понемногу заживать. Голову казненного товарища принесли нам и положили посередине тюрьмы, нас, всех арестованных, поставили на ноги и заявили, что тот только может лечь спать, который положит вместо подушки голову казненного. Это было наказание за жалобу. Усталость брала свое, и мы ходили поочередно спать на мертвую голову. Через двое суток я ослабел от этого наказания настолько, что не мог уже больше стоять. Тогда меня одного положили на гниющую голову; сколько времени я лежал на этой голове, не помню, так как редко приходил в сознание, но вероятно долго, потому что как в мертвой голове, так и у меня на затылке и на шее завелись черви. При этом охранник показывал мне выеденные на затылке волосы и шрамы на шее. По временам нас выводили и усаживали возле городских ворот и каждый прохожий был обязан плевать на нас, а кто хотел, тот и бил. Плевали на нас и били все: старые и малые, и мужчины, и женщины. Находились шутники, которые вымазывали хлебные лепешки всякими нечистотами и заставляли их есть, разрисовывали нам красками лица и хохотали, глядя на нас; втыкали в наши колодки и давали в руки флаги с надписями, проходящие читали эти надписи и смеялись; заставляли целовать пойманного визжащего поросенка во все места, хохотали до упаду над этим и проч. Но больше всего мучился и умер от мук какой-то незнакомый нам русский человек (вообще нас трудно было узнавать, потому что одежды на нас не было, за исключением шаровар, волосы на голове и бороде у всех отросли, тела и лица были грязные, немытые, часто вымазанные запекшейся кровью, в шрамах и кровоподтеках); этот незнакомец был внесен в тюрьму уже совершенно обессиленным и, оглядевши нас, он только и сказал, улыбнувшись: «Русские, здравствуйте». Больше мы от него уже ничего не слышали; вероятно, крепко рассердился на него худутун, потому что приказал тотчас же заковать руки и [66] ноги, положить возле раскрытого окна и надрезать ему в нескольких местах тело ножом. Молча перенес страдалец пытку, только и выразились его муки тем, что потекли из глаз обильные слезы. Надрезы были сделаны на лбу, щеках, в нескольких местах на груди, животе и ногах. Мы не понимали такого издевательства, но арестанты объяснили нам, что это делается для того, чтобы живого человека съели черви. Действительно, на второй или третий день в зияющих ранах уже копошились желанные гости. Пищи бедняга совсем не принимал, и ему начали насильно пихать рисовую кашу в рот да так и задушили этой кашей.

Приволокли к нам еще какого-то служащего дороги, его признали, кажется, за старшего рабочего: у него были отрублены руки и ноги, этот был живым всего несколько часов. Приносили показывать в тюрьму отрубленные головы, я узнал голову только одного казака-донца по бороде и усам, остальные были так вымазаны в крови и грязи, что трудно было признать, видно было, что все они без кос, — значит, русские.

В Мукдене и тюрьма лучше, и арестанты содержались лучше, а Ляоян — это проклятое место и люди там звери, даже маленькие ребята, которые только начали ходить, и те уже ругаются и плюются. Жаль, что убежали ихние войска, а то бы я потешился над ними только для Ляояна острил я штык и из лазарета выписался для этого. Другие китайцы ничего себе, смирный народ, одни ляоянцы звери.

ДЕЙСТВИЯ ОТДЕЛЬНЫХ ОТРЯДОВ ПОСЛЕ ЗАНЯТИЯ МУКДЕНА

Казалось бы действительно, что Мукденская операция закончилась занятием центра революционеров и полным поражением войск. На самом же деле китайцы не сдались, оружия не положили. С отличными русскими войсками они не могли сражаться, отступили, даже бежали от энергичного преследования, но бежали для того, чтобы спрятать и сохранить свое оружие.

Все местные жители, стоявшие в рядах войск, разошлись по домам, тщательно укрыв свое оружие, оно необходимо в Китае для самозащиты от царившего всюду произвола. Еще в 1898 году, когда о движении против европейцев не было и помину, я видел в каждой деревне десятки вооруженных сельчан, оружие уже тогда ценилось и его приобретали на общественные деньги, но не для борьбы с иноземцами, а для защиты от своих же доморощенных пиявок и грабителей.

Принятые же в ряды войск бездомные бродяги, хунгузы и вообще отбросы общества не знали, куда им бежать, и не знали, откуда получать средства к жизни. Они к труду не были приспособлены, привыкли жить тунеядцами, получали от правительства мизерное жалование (5 рублей в месяц), на которое не могли прокормиться и одеться, а изощрялись в грабежах и поборах. Это те китайские воины, которые бежали от наших войск партиями, грабили по пути все, что успевали, и прятались от преследования для того, чтобы потом рыскать по стране и продолжать жить своим легким ремеслом. Для них оружие было необходимо как средство к жизни, сдаваться и обезоруживаться они, конечно, не хотели и расходиться поодиночке боялись, иначе их уничтожали бы сами китайцы.

С такими бандами нашим отрядам пришлось вести борьбу после взятия Мукдена, но [они] могли, конечно, только бить их и отгонять дальше от линии нашей дороги. Китайское же правительство само должно пристроить бездомных к какому-нибудь делу, не на Луну же им бежать! И пока не будет это сделано, до тех пор страна не успокоится. Ловкие аферисты, вожаки недовольных, будут всегда пользоваться ими как силою для смут, и смутам этим конца не будет.

Китайцы отлично знали свои слабые силы, еще до начала беспорядков никто не надеялся на успех своих войск, но они устали от гнета своего правительства. Не только иностранцы, допущенные их же правительством в пределы государства, привели их к поголовному восстанию, [67] иностранцы раздражали лишь своей бесцеремонностью, которой не было бы места при другом, более порядочном, более честном государственном строе. Задыхались бедные «сыны неба» от всюду царившего произвола, от отсутствия справедливости, от взяточничества, непомерных налогов и бестолковой жестокости своей администрации. Они не выдержали, и мятеж вспыхнул во всей стране.

Китайцы сами насчитывают у себя 48 тайных обществ, и каждое общество имеет главной целью низвергнуть существующий государственный порядок, вернее беспорядок, что сообщалось народу во всех почти прокламациях; иностранцам же они хотели отвести надлежащее место, и только, а не изгонять их, а тем более истреблять. Иностранцы и христиане истреблялись боксерами, железная дорога разрушалась ими же, но боксеры ведь грубая чернь, отбросы общества, руководимые хитрыми агентами пекинского правительства: сама императрица в своих манифестах поощряла военные упражнения и развитие ловкости этих сектантов, она сама высказывала надежду на то, что боксеры станут в ряды войск вполне подготовленными и достойными защитниками родины. Пекинское правительство видело, что его сила — войска, которыми подавлялись чуть ли не ежегодные мятежи, постепенно уходят из рук и становятся в ряды недовольных; оно пришло к тому заключению, что настало время привлечь иностранные войска для водворения порядка в стране, и взялось за выполнение этой цели весьма непорядочно: рассылкой умных хитрых агентов оно достигло объединения многих тайных обществ на почве ненависти к иноземцам и христианам, разожгло страсти темной необразованной массы боксеров, подняло их к восстанию, окружило и бомбардировало посольства и, втянувши таким образом в страну иностранные войска, удалилось само из Пекина, моля пощадить и умиротворить непокорных повстанцев.

Один священник-китаец (протестант) говорил нам: «Стрельба из пушек по пекинскому посольству весьма громкая, она слышна в Европе, наше правительство этому радуется, а бедный народ будет за это страдать».

Действительно много невинной крови было пролито из-за происков негодного дряхлого, но изощрившегося в хитростях китайского правительства и еще немало ее прольется. Мы удивляемся, почему китайские войска не были объединены, почему все действовали врозь, несогласно и нестойко.

Кому же было их объединять, кто наконец понимал, с кем он воюет, за что воюет, кто объявлял войну и кто должен ее прекратить, каждый даже самый маленький начальник в начале войны действовал по своему усмотрению и за свой страх, а потом явились самозванные генералы, всевозможные ловкие аферисты, которые командовали отрядами, пока можно было безопасно грабить население, и при первой же неудаче такие командиры оставляли свои лянзы на произвол судьбы, а сами бежали и прятались с награбленным имуществом. Сам, например, генерал Шу был отставленный раньше от службы худутун за некомплект своих частей и кражу казенных денег.

Разбитые и обращенные в бегство мукденские войска разбежались во все стороны обширной Маньчжурии, спрятались по укромным захолустьям и не знали, что им делать и куда идти, тем более, что главные начальники бросили их. Местные жители, конечно, тотчас же разошлись по домам, а пришлые бездомные обратились в банды вооруженных бродяг и продолжали бесчинствовать и грабить мирное население провинций. Соединяясь в более или менее сильные отряды, эти банды решались иногда открыто нападать на русские войска; необходимо было, следовательно, разыскивать подобные скопища, разбивать их и обезоруживать.

За выделением незначительного количества войсковых частей для занятия этапа и прилегающих к железной дороге городов весь южно-маньчжурский отряд всю осень и зиму без устали работал по выполнению этой трудной задачи, а выполнить ее было необходимо, необходимо было восстановить полный порядок в стране, где у нас огромное дело, потребовавшее больших денежных затрат, в которое было вложено столько энергии, и в конце концов стоившее стольких русских жизней.

После занятия Мукдена генерал-лейтенант Суботич в своих прокламациях обращался к купцам и мирному населению страны, приглашая их заняться мирным трудом и торговлею, обещая полную безопасность и защиту со стороны русских войск. Вначале китайцы недоверчиво отнеслись к непривычному для них голосу справедливости и гуманности: жестоких наказаний и кары они ожидали от победителей, грабежи и насилия видели со стороны своих войск и не верили своему счастью, тем более что из Пекина доносились к ним печальные вести, но здесь за словами следовало тотчас дело, и население тысячами стало прибывать в столицу и брошенные селения. Началась повсюду спешная уборка хлеба с полей, возобновление и постройка разрушенных и сожженных китайскими мародерами домов, магазины снова наполнялись товарами, и базары оживились торговлей. [68]

Все дворцовые помещения были опечатаны и скарауливались часовыми. При обследовании казенных зданий саперы уничтожили минные подготовления, горючие материалы и электрические проводы. Значительный склад пороха решено было потопить, так как взорванные 25 000 пудов могли наделать много бед. Обнаружить подготовления ко взрыву не было возможности в такой массе ящиков и жестянок. Несмотря на все меры предосторожности, 27 сентября обоз с этим порохом взорвало без всякой видимой причины, очевидно, какой-нибудь ящик был подготовлен для взрыва. Из всей команды, сопровождавшей обоз, уцелели чудом два нижних чина и подпоручик Щегольков, 27 нижних чинов и 9 лошадей были обращены в клочки мяса, и 4 нижних чина были ранены. Что было бы, если взорвало весь этот огромный склад. И был бы взрыв, не займи Мукден так стремительно и неожиданно наши лихие казаки.

В арсенале, не считая старых пушек и ружей, нашлось около 50 орудий новых систем, преимущественно Круппа и Максима, найдено 2 000 унитарных снарядов ³, 6 000 обыкновенных снарядов, до 7 000 маузеров, а ружейных патронов около 20 миллионов. Между прочим найдены были патроны с разрывными пулями, такие патроны мы находили и на позициях, нашлись все-таки подлецы, которые не постеснялись снабдить китайцев даже патронами, может быть даже для истребления своих же единомышленников.

С поражающей быстротою в два-три дня был водворен образцовый порядок в огромной столице, вскоре даже приступили к очистке улиц, дворов и канав, всюду зажигались с вечера фонари, расхаживали в каждом квартале сторожа и полицейские-китайцы. Вообще население охотно шло навстречу всем распоряжениям нового начальства, и заметно охотно, а не страха ради.

Что касается дворцов, императорских могил и вообще всех заповедных священных для маньчжур древностей, то они сохранялись наверное даже тщательнее, чем до прихода русских.

Военный министр сообщил, что государь император, прочитав о мерах, принятых по охране мукденских дворцов, изволил собственноручно начертать: «Отлично». Приятно, что эта высшая награда была вполне заслуженная.

Для скорейшего очищения нашей железнодорожной линии и для обеспечения быстрого хода работ по ее исправлению 23 сентября был выслан из Мукдена в Телин отряд полковника Мищенко. Этот отряд не встретил никакого сопротивления, жители всех попутных деревень приветствовали русских и тотчас же приступали к полевым работам. В Телине этот отряд встретил сотню есаула Кузнецова из отряда генерала Ренненкампфа и таким образом восстановилась связь между южными и северными маньчжурскими войсками.

Телин был в огне и ограблен бандами, удалившимися на восток, в горы. Жители были рады приходу русских. Полковник Мищенко оставил в Телине часть своего отряда под командою капитана Кушакова, а сам с двумя сотнями и двумя орудиями прошел к переправе через Ляохе, спустился вниз по реке к Мукдену и дальше широким фронтом прошел к Ляояну.

Перед отъездом полковника Мищенко к нему явился какой-то мандарин и объявил себя новым тифонгуаном города. Полковник принял его очень любезно и просил помочь русским привести в порядок самоуправление округа. Новый тифонгуан тотчас же приступил к отправлению своих обязанностей и немедленно притащил нам пять еще теплых, окровавленных голов, отрубленных так поспешно, очевидно, только для того, чтобы зарекомендовать себя хорошим правителем округа.

Полковник Мищенко был страшно возмущен этим зверством и отправил этого типичного китайского чиновника в Мукден. Впоследствии он оказался попросту самозванцем да, кроме того, еще весьма вредным: он агитировал в среде населения, вербовал милицию для формирующегося против русских отряда и вымогал у населения деньги. [69]

23 сентября из Мукдена был выслан отряд полковника Кондратовича в составе четырех рот, одной сотни, четырех орудий и взвода сапер. Этот отряд проследовал вдоль рек Хуньхе и Ляохе к Ньючжуану, выбивая чуть ли не из каждой деревни вооруженные банды.

24 сентября отряд из двух рот, одной сотни и двух орудий под командованием подполковника Квецинского преследовал банды 70 верст к северо-востоку от Мукдена и имел несколько успешных стычек.

С 24 сентября по 8 октября генерал-лейтенант Штакельберг с отрядом силою 4 роты, 2 охотничьи команды, 2 эскадрона, взвод сапер, 4 конных и 8 пеших орудий переправился через р. Ляохе, занял г. Сынминтин и, оставив там гарнизон, с конницей, охотниками и конной артиллерией двинулся навстречу колонне генерала Волкова, идущего из г. Цзиньджоуфу. Установив связь с той колонной, ген[ерал] Штакельберг лихо произвел поиск шаек к северо-западу, вдоль границ Монголии, разгромив китайские отряды, отступавшие из Мукдена в пределы Монголии.

5 октября 2 роты, полсотни и 2 орудия охранной стражи под командой кап[итана] Кушакова были направлены к востоку от Телина по р. Цхойхе для преследования партий хунгузов и освобождения французских миссионеров, выдерживающих 23-дневную осаду. После усиленной перестрелки миссионеры и христиане-китайцы (до двух тысяч) были освобождены, банды рассеяны и отряд двинулся к Эшакас для соединения с конным рекогносцировочным отрядом поручика Гулевича.

Из перечисленного мною ряда экспедиций, которыми далеко не исчерпывается вся деятельность южно-маньчжурского отряда, видно, как много нужно было потрудиться нашим войскам, чтобы восстановить относительный порядок в занятых областях. Трудами отрядов район, прилегающий к нашей железной дороге, был вскоре совершенно очищен от противника и жители настолько успокоены, что явилась полная возможность начать восстановление разрушенного участка железной дороги Ляоян-Мукден-Телин-Каянсян.

Уже 23 сентября строитель южной ветки инженер Гиршман телеграфировал в Порт-Артур: «...жители возвращаются и рады русским войскам, избавившим их от насилий своих солдат». Строители вскоре встали на свои участки, и работа закипела по-прежнему, как и 8 месяцев тому назад.

Привожу здесь также письмо мукденского дзянь-дзюня к генерал-лейтенанту Суботичу, это важный и весьма интересный сам по себе документ: «Ради добрых отношений, существующих более 200 лет между нашими государствами, я никогда не думал нарушить или потерять такую нашу вековую дружбу и поэтому неоднократно обращался к вам с просьбой о прекращении военных действий (?). К приходу русских войск в столицу (Мукден) я поддерживал народное спокойствие и приказал остановить военные действия (?). По общему мнению, мы должны были выехать из столицы и ждать дальнейших переговоров с горьким чувством жалости обо всем происшедшем. Я слышал, что Вы, почтенный дзянь-дзюнь, по приезде в Мукден командировали солдат для охраны императорских могил и дворца, а также успокоили местных купцов и жителей, которые занимаются теперь своим делом тихо и спокойно, притом Вы не позволили солдатам взять у жителей когда бы то ни было вещь и даже ни один из мирных жителей не был убит или ограблен. Такие высоконравственные распоряжения и внимание не только в наш век (!), но и очень редко встречаются даже в старину у знаменитых военачальников. Вследствии разорения имущества населения бежавшими солдатами и хунгузами необходимо принять меры к преследованию их, чтобы дать возможность жителям мирно продолжать свою обыденную жизнь».

Какой толк в преследовании? Бить их мало, им нужно отыскать место, но не под небесами, а в Китае, они ведь тоже китайцы, не весь же Китай состоит из мандаринов, чиновников и купцов, хочется есть всем. Научить трудиться можно: не скоро, постепенно, но можно, особенно китайцев, которые отличаются удивительным терпением и настойчивостью при любой работе. Надо пошевелить ожиревшими мандаринскими мозгами, а не ограничиваться только лишь грубой силой, тогда и двухсотлетняя дружба с нами никогда не нарушится.

Я выражаюсь так резко потому, что эти мандарины и чиновники, выразители власти, виновны во всех бедах Китая. Они привели его к разорительной войне и они же бросили свой народ, свои войска в самые критические минуты. Возмущают меня слова мукденского дзянь-дзюня, просящего преследовать и бить разбежавшиеся войска. А кто же набирал эти войска, кто их воспитывал, обучал и, наконец, кто довел их до мятежа?

Комментарии

1. Окончание. См.: Воен.-истор. журнал. 1993. № 11.

2. Так в тексте.

3. Унитарные снаряды — снаряды, все составные элементы которых соединены с помощью гильзы в одно целое. Стали применяться в XIX веке для орудий среднего и малого калибров в целях увеличения скорострельности.

Текст воспроизведен по изданию: Южно-маньчжурские беспорядки в 1900 г. // Военно-исторический журнал, № 12. 1993

© текст - Кнорринг В. И. 1993
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Strori. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военно-исторический журнал. 1993