-

РЕКОГНОСЦИРОВКА К АЙСЯНДЗЯНУ И АЙСЯНДЗЯНСКИЙ БОЙ

(из дневника).

(Продолжение ¹).

Вечером 11-го сентября стало известным, что приказом по отряду сформирован особый летучий отряд для производства рекогносцировки по направлению к айсяндзянским высотам. Цель рекогносцировки была разведать лежащую впереди местность, насколько возможно дальше и подробнее. В состав летучего отряда входили следующие части: полторы сотни первого Вернеудинского полка, команды охотников 1, 3 и 11 Восточно-Сибирских стрелковых полков и взвод Забайкальской казачьей конной батареи. Командовать отрядом назначался есаул М., командир 4-й сотни. Общее командование охотниками трех полков возлагалось на меня, как на старшего из трех заведующих. Впрочем, особые условия, в которых нам приходилось действовать, вызвали необходимость дать полную самостоятельность каждой команде и широкую инициативу действии офицерам-начальникам. Сборный пункт был назначен у бивака первого полка, куда все поименованные части должны были собраться к десяти часам утра, и немедленно выступить. Главный отряд выступал в час дня. Таким образом, охотничьи команды выделились из полков и получили более широкий и самостоятельный круг действий. Не берусь судить, насколько такое употребление команд соответствует их общему назначению; могу только сказать, что по личному моему мнению деятельность в отделе, в составе такого маленького отряда, каков был наш летучий отряд, гораздо интереснее и более способствует развитию самостоятельности в охотниках. Моя команда затем уже не возвращалась в полк и получала все время отдельные назначения.

12 сентября, в начале 11-го часа, летучий отряд есаула Мадритова выступил с бивака у Ньючжуана. Шли в следующем порядке: впереди казачьи разъезды, в голове колонны охотничья команда 3-го полка, затем артиллерия, конное прикрытие — взвод казаков, — потом охотники 11-го полка и охотники 1-го полка. Отряд вытянулся по широкой пыльной дороге, пролегающей между двух стен гаоляна. Было очень жарко, и люди шли с трудом. Длинной лентой протянулась линия белых рубашек, покрытых пылью, которая столбом поднималась над колонной от солдатских [829] и лошадиных ног. Я ехал на муле, взятом из нестроевой роты, но часто сходил и шел пешком, потому что маленькое китайское седло было страшно неудобно для сиденья. Местность, по которой мы проходили, была та же что и раньше, плоская равнина, покрытая нескончаемыми посевами и деревнями. Перед каждой деревней колонна останавливалась, разъезды обследовали ее со всех сторон и только когда убеждались, что в ней нет неприятеля, вступали туда. Если в стороне от дороги невдалеке, то есть не далее полуверсты, попадалось селение, то разъезды высылались и туда. Таким образом, освещалась довольно широкая полоса местности. Так как деревни встречались обязательно через каждые две три версты, а иногда и чаще, то понятно, что мы двигались довольно медленно. Впрочем, все деревни были почти совершенно пусты и только в немногих попадались старики, оставшиеся после общего бегства. Однако встречались и молодые китайцы-крестьяне, таких ловили и заставляли указывать дорогу. Случалось, что в мирном на вид жителе признавали солдата. Вероятно, это были дезертиры, не желавшие больше сражаться; они выворачивали свои военные куртки с белыми кругами наизнанку и являлись простыми крестьянами. Но от казаков трудно было скрыть обман, у них слишком наметался глаз, а потому неосторожные беглецы дорогой ценой платились за свой маскарад: их зарубали шашками. В качестве населения в деревнях остались лишь свиньи, которых у китайцев, кстати сказать, масса, да собаки, начинавшие неистово лаять при нашем приближении. Стаи ворон носились над каждым селением. Во многих деревнях находились колодцы с очень хорошей водой. Солдаты облепляли эти колодцы как мухи сахар, утоляли жажду и наливали в баклаги про запас.

Так шли мы, не встречая ни одного вооруженного китайского солдата, почти до четырех часов дня. Около этого времени мы стали подходить к деревне Геендзяжуан, которую не было видно среди гаоляновых нолей, и можно было её присутствие обнаружить только по группам деревьев, в которых всегда прячутся китайские селения. Мы подошли уже шагов на 800, как были встречены частыми выстрелами. Сейчас же орудия выехали и снялись с передков, за неимением позиций прямо на дороге, цепи рассыпались, и началось наступление. Есаул Н. приказал охотникам 1-го и 3-го полков наступать прямо на деревни, а мне идти в обход с правого фланга. Мы быстро, насколько позволял гаолян, пошли по указанному направлению и вскоре вышли на чистое место. Орудия переменили место, с которого ничего не было видно, и, продвинувшись несколько вперед, заняли маленький холмик около дороги. Заметив впереди несколько китайских солдат, перебегавших на опушке гаоляна, я приказал одному взводу открыть по ним огонь. После нескольких выстрелов один упал, остальные скрылись. В это время я увидел казака, мчавшегося ко мне во весь опор:

— Ваше благородие, командир приказал вам скорей идти к артиллерии: китайцы наступают с левой стороны.

Я скомандовал: «бегом», и мы изо всех сил пустились к орудиям. Уже издали я увидел, что артиллеристы хлопочут около одного орудия, быстро поворачивая его под прямым углом к другому. Когда же мы добежали, уже загремел выстрел, и граната прорезала воздух в новом направлении. После двух гранат китайцы (их было человек двести) побежали. Вдогонку им пустили несколько шрапнелей. Одновременно с этим охотники 3-го полка показались на крышах деревни, чем дали знать, что эта последняя занята.

Прогнав китайцев, мы стояли в бездействии, дожидаясь казаков, разосланных во всех направлениях. Из гаоляна показалось несколько бегущих китайцев без оружия, по всем признакам, как мне казалось, мирных жителей, удиравших подальше от случайностей войны. На их несчастие, наперерез им вылетел взвод казаков, возвращавшихся из разъездов и немедленно бросившихся на них. Несчастные беглецы рассыпались по полю, их догоняли казаки и укладывали на землю ударами шашек. Зрелище было настолько непривлекательно, что я отвернулся в другую сторону. Когда прикончили всех, взвод присоединился к нам. Тут еще двое китайцев рискнули перебежать роковое поле; но им не повезло, и они нарвались на двух отсталых казаков, спешивших к отряду. Завидев опасность, китайцы, было, повернули назад, но казаки, пустив коней наметом, быстро их догнали и не дали пощады. Один после удара упал и пополз на локтях; я видел, как казак долго с ним возился, тыкая с лошади концом шашки; наконец и этот лег. Один урядник прискакал точно в каком-то экстазе, с горящими глазами и странною улыбкой. Он показывал офицерам свою шашку, всю покрытую кровью, и докладывал, что она совсем затупилась, потому что он зарубил восемь китайцев.

— Одного маленького, ваше благородие, лет десяти!

Он был похож на пьяного. Поручик Б. потом мне рассказывал, что у деревни он видел бегущих жителей и говорил им, чтобы они шли в другую сторону, указывая направление, противоположное нашему отряду, но те, по какой-то необъяснимой глупости не послушались и поплатились за это жизнью.

Собрав весь отряд, есаул М. приказал двигаться дальше. Дальнейшее движение произошло без задержки. Только к вечеру в одной деревне старик сообщил нам, что две тысячи китайцев стоят в двух верстах впереди. Мы усилили разъезды и продолжали идти. Но тут неожиданно появился из главных сил капитан генерального штаба и передал приказание генерала Флейшера остановиться и располагаться на бивак. Это приказание пришло как нельзя более кстати: и люди и лошади были совершенно замучены и еле передвигали ноги. Кроме того, уже значительно стемнело, а с северо-запада надвигалась огромная дождевая туча. Отойдя с полверсты от деревни, мы стали на бивак. Палаток не разбивали и не ужинали, потому что из главного отряда ничего не прислали, а огонь разводить было запрещено, чтобы не привлечь внимание неприятеля. Сейчас же по приходе выставили посты. Затем есаул М. уехал в главный лагерь для доклада генералу Флейшеру, оставив меня, как старшего после себя, за начальника отряда. Таким образом, в случае нападения китайцев мне пришлось бы командовать отрядом из трех родов оружия. Впрочем, можно было положиться на китайцев и побиться об заклад, что нападения не будет. Впереди в кромешной темноте все было тихо, ничего не было ни видно, ни слышно; только на Айсяндзянских высотах пылал огромный огонь: то призывались все имеющие оружие идти защищать Айсяндзян.

Айсяндзанские позиции, на которых предполагалось встретить сопротивление неприятеля, были видны впереди верстах в десяти. Они представляли небольшой ряд холмов, посередине которых возвышались две довольно значительные горы с седловиной посередине, напоминавших два верблюжьих горба. Позиция эта настолько сильна, что на ней с успехом можно удерживаться против неприятеля, сильнейшего в пять раз; однако, обойти ее тоже легко. В ущелье между двух гор находится маленькая крепостца Айсяндзян, окруженная кирпичными стенами, но без всякой артиллерии. В этом же ущелье проходила линия Китайской железной дороги, а за ним сейчас же находилась станция «Айсяндзян» и мост через речку. Ко времени моего рассказа и путь, и мост, и станция были разрушены.

Мы тронулись с бивака 13-го сентября, в 6-м часу утра, и направились по Айсяндзянской дороге, прикрывая собою главные силы отряда генерала Флейшера. Мы шли осторожно, со всеми охранительными мерами. Разъезды то и дело шмыгали в гаолян и тщательно обследовали деревни. Порядок движения был тот же, что и накануне.

Прошли около версты. Я отстал немного в одной деревне и только что догнал на вновь приобретенной лошади команду, как впереди из гаоляна раздались выстрелы, и засвистели пули. Пришлось слезать, рассыпать цепь и идти в чащу посевов. Скверно идти в гаоляне: спотыкаешься, цепляешься за стебли, цепь идет без связи, постоянно разрываясь и перекликаясь, пули свистят, а где находится враг, близко ли, далеко ли — неизвестно, а потому [830] неизвестно, какой поставить прицел. Приходится идти вперед до выяснения обстоятельств или ставить прицел по слуху.

4.JPG (29771 Byte)

5.JPG (23885 Byte)

6.JPG (28110 Byte)

Выйдя на прогалину, я остановил цепь и дал несколько залпов с прицелом 600, так как выстрелы слышались недалеко. Должно быть, прицел был взят удачно, потому что китайцы постепенно замолчали. Мы двинулись дальше. Второй взвод неожиданно наскочил на нескольких китайских солдат, спрятавшихся в гаоляне может быть с целью засады. Они сейчас же удрали, кроме одного, которого охотники закололи штыками. Далее на полянке, где гаолян был снят и сложен, под скирдой приютились женщины и дети, думая спрятаться от ваших взоров. Но солдаты их увидели и бросились, предполагая, что там скрыты китайские воины. Навстречу им вылез мальчик лет двенадцати и с выражением неописанного ужаса на лице начал кланяться в землю, моля о пощаде. Это был старший мужчина. Остальные, сидевшие под скирдой, оказались бабы и малые дети. Я закричал на охотников, чтобы не смели трогать, успокоил, как мог, мальчика, погладил его по голове и прошел дальше. Ободренный китайчонок начал что-то кричать и махать руками по направлению к деревне, видневшейся впереди; очевидно, он предостерегал, что там враги. Действительно, оттуда послышалась частая пальба китайских ружей и наших трехлинеек. Я бегом направился туда, благо гаолян кончился. В деревне собрались уже все, кроме моей команды: мы сильно удалились от дороги и потому отстали. Дело происходило с китайской кавалерией, которая пыталась атаковать нас с левого фланга. Охотники третьего полка разогнали ее залпами. Постояв немного и наполнив баклаги водою, мы продолжали движение походным порядком с усиленными разъездами впереди. На выходе из деревни увидели убитого китайца, обнаженного до ног и положенного на одноколесную маленькую тачку, на каких, обыкновенно, возят в Китае капусту и другие овощи. Это обстоятельство вполне подтвердило, что китайцы увозят своих убитых, а также показало, что отступали они поспешно, если бросили труп товарища.

Дальше движение прерывалось все время мелкими перестрелками. Мы то рассыпали свои команды, то снова их свертывали. Обыкновенно, делали так, что я и поручик Г. (заведывающий командою 3-го полка) выделяли цепи влево от орудий, а поручик В. (заведывающий командою 1-го полка) — вправо. Орудия становились на позицию у дороги или прямо на дороге, и мы разыгрывали дело как по нотам. Так шло часов до десяти. К этому времени мы подошли к небольшому кладбищу, окруженному кольцом деревьев, как и все китайские кладбища, представляющие вообще прекрасные предметы для прицела. Тут дорога поворачивала вправо и пропадала среди моря гаоляна, снятого лишь узкими полосами. Отряд остановился, чтобы подождать сведений от разъездов, страшно задерживаемых посевами, в которых несчастные казаки положительно терялись. Орудия остались на дороге, я и поручик Г. с охотниками поместились на кладбище. Поручик Б. где-то пропадал; мы слышали несколько раз его перестрелку справа, потом все замолкло. Пока мы отдыхали, Г. полез на дерево, чтобы хоть как-нибудь ориентироваться. Не успел он долезть до середины как внезапно выстрелы посыпались точно горох и с очень близкого расстояния. Поднялась порядочная суматоха, никто не ожидал такого пассажа. Г. соскочил кубарем с дерева, и мы с ним повели опешивших было стрелков вперед, чтобы несколько выйти из поражаемого пространства и дать возможность цепи развернуться и открыть огонь. Кругом пули сновали, точно шмели, впивались в землю, проносились над головами, стучали по деревьям; я думаю, что китайцы были не дальше 400 шагов. Орудия среди сумятицы и криков снимаются с передков и поворачиваются дулами к неприятелю. Не успели наши цепи отойти 30 шагов, как уже грянул первый орудийный выстрел, потрясая воздух и как бы подавляя ружейную трескотню; за первой гранатой последовала вторая, третья и т. д. К выстрелам орудий вскоре присоединились наши залпы. Китайская пальба мало- помалу затихла. Наша потеря состояла из одного раненого казака и двух лошадей. Когда все утихло, мы положили цепи на опушке гаоляна и с четверть часа простояли в бездействии, ожидая разъездов, посланных в деревни и сильно отставших. Когда они подъехали, а также явилась команда первого полка, мы взяли орудия на передки и тронулись дальше.

По приказанию есаула М. я оставил 10 человек для прикрытия артиллерии, а с остальными двинулся вперед. Не успели пройти и десяти минут, как снова открылась адская пальба из гаоляна. Опять рассыпали цепи, и орудия выехали несколько вперед и снялись с передков. На этот раз я повел охотников вправо от дороги, потому что выстрелы исходили оттуда. Пройдя небольшое поле, я остановился около гаоляновой стены и дал несколько залпов с постоянным прицелом. К удивлению, пальба китайцев не прекращалась, и пули роем проносились над головами; тут случился инцидент, который мог стоить жизни одному казачьему офицеру. После нашего залпа из гаоляна раздались крики:

— Не стреляйте, не стреляйте, подождите! — и вслед за сим на поляну выскочил, как ошпаренный, сотник Щ. с двумя казаками, возвращавшимися из разъезда и попавшими между нашими и китайскими выстрелами.

Как мы его не убили — не понимаю! Несмотря на довольно сильное ощущение, которое должен был испытать сотник, он сообщил мне, что у меня прицел слишком мал и что нужно поставить минимум 600. Я последовал его совету и сделал несколько залпов с новым прицелом, однако и это не помогло; неприятель не унимался. Но вот прискакал с дороги казак и передал приказание начальника отряда вести наступление. Я скомандовал «курок» и «цепь вперед», и мы пошли по гаоляну. Слева гремели [831] наши два орудия. Я слышал, как рвались недалеко впереди шрапнели, причем направление выстрелов, очевидно, было изменено влево, откуда тоже раздавалась трескотня китайских ружей. По упорству боя и по величине района огня можно было судить, что неприятеля порядочно и что мы все ближе подходим к какому-то важному пункту. Становилось трудно нашему маленькому отряду одному вести бои, а главные силы все не подходили. Особенно неприятно было то обстоятельство, что враг был по-прежнему невидим, а потому неуловим: кругом был гаолян, прорезываемый пулями, и больше ничего. Связи между отдельными частями отряда не было и не могло быть; каждый вел свою часть самостоятельно, туда, куда, по его мнению, нужно было идти. Я судил о положении моих товарищей только по огню; они находились левее и сзади меня. Вместо залпов наши перешли уже на пачки, и огонь наших винтовок с огнем четырехлинейных ружей Маузера слился в непрерывный град выстрелов, среди которого более солидным образом гремели орудия и рвались шрапнели. Вдруг неприятельские выстрелы спереди, куда шла моя команда, прекратились, зато раздались слева прямо во фланг. Констатировав это неприятное явление, я повернул, насколько возможно быстро, цепь под прямым углом и пошел в новом направлении. Шагах в 300-400 впереди над гаоляном возвышалось громадное развесистое дерево; оно послужило мне ориентировочным пунктом, я приказал держать направление на него.

Так как, повернув под углом, мы подставили правый фланг возможному нападению, то я оставил небольшой резерв за этим флангом. Нужно было идти скорей и выбираться из лабиринта; положение становилось довольно затруднительное. Огонь китайцев продолжался: пули с назойливым звуком то проносились сверху, то сбоку, то шлепались в землю, подымая легкую пыль; иногда стебли гаоляна срезались как бы невидимым ножом. Каким-то чудом мои охотники шли вперед целыми и невредимыми. Наконец, вышли на чистую полосу и приостановились; отсталые подошли и подравнялись, я скомандовал: «пальба ротою». Прогремел дружный залп, за ним другой, третий... Одновременно с этим очень близко впереди раздалось несколько фальконетных выстрелов; пули все пролетели сверху с отвратительным болтающимся звуком, свойственным одним фальконетным пулям. Затем стрельба прекратилась; я тоже прекратил огонь и двинул цепь вперед. Кругом все замолкло, наша артиллерия тоже молчала, вероятно, боясь попасть в своих. Дерево, на которое мы направлялись, было уже совсем близко. Около него слышались громкие голоса, чьи — наши или китайские — трудно было разобрать. Я лично думал, что это стрелки Г. или В., занявшие место около дерева. Но вот гаолян поредел и сразу кончился: мы вышли на порядочную треугольную поляну, на которой, немного влево от нас, шагах в 200 красовалось огромное дерево, вправо от него шел ряд могил, а за могилами я ясно увидел синие куртки и белые круги китайских солдат; их было человек 50 с офицером, который разъезжал верхом на лошади, размахивал широкой саблей и отдавал какие-то приказания. Они так опешили, увидев час, что не сразу открыли огонь. Мы тоже первый момент немного смутились.

— Ваше благородие, — раздалось сзади, — китайцы! Вот они, вот они!

Сознаюсь, что первый момент я не нашел ничего лучше, как скомандовать:

— Рота пли!

Вслед за сим залпом китайцы открыли частый огонь, и сейчас же я услышал падение винтовки и легкий вскрик один стрелок опускался на землю, говоря:

— Кажись, я ранен.

Тогда я, вынув шашку, закричал:

— Ура! братцы! — и кинулся вперед.

За мною побежали охотники и подхватили крик «ура!» Мы бежали изо всех сил и орали как сумасшедшие. Это не было жидкое «ура!» маневров. Я чувствовал, как у меня горло раздирается от крика. Солдаты тоже ревели во всю силу своих легких. Некоторые визжали, другие гикали, иные пронзительно свистали. Стрельба китайцев сделалась, лихорадочно-поспешною, неровною. Офицер скакал от одного к другому и, вероятно, уговаривал держаться. Я бежал среди этого хаоса криков, ружейной трескотни, топота ног и чувствовал одно непреклонное страстное желание скорее добраться до врага, чтобы прекратить эту несносную пальбу, это несносное жужжание пуль около ушей...

Мы пробежали шагов около ста, когда китайцы не выдержали и дали тыл. Они начали утекать по одному — по два в гаолян, росший сзади их шагах в семидесяти — восьмидесяти и, наконец, скрылись все, кроме одного раненого, лежавшего на земле. Едва мы добежали до могил, как китайцы снова открыли пальбу. Стрелки залегли за могилами и отвечали частым огнем. У меня явилось большое искушение пойти за дерево, за которым уже собралась порядочная компания, так как оно составляло прекрасную защиту от пуль; однако, я пересилил это желание и остался стоять на месте. Потом я взял у стрелка ружье, лег на могилу и начал сам стрелять. Наши противники не желали отступать; к ним, кажется, подошло подкрепление, и они продолжали палить. Но неожиданно в тылу у них раздалась адская трескотня наших трехлинеек. Это, как потом, оказалось, были охотники третьего полка, подошедшие как раз вовремя и напавшие на кого-то в тылу у наших знакомых. Конечно, китайцы не дожидались их, а бежали, сломя голову, оставив убитых. Сам их капитан, вероятно, был ранен, потому что потом нашли его саблю и пару туфель, а дальше на дороге выломанную из фанзы окровавленную дверь, на которой его как начальника, очевидно несли. Когда затихла пальба, мы начали свистом подавать сигналы охотникам третьего полка, чтобы дать знать, куда им идти. Во время боя мы все перепутались, и никто не имел понятия о местонахождении других. Ни о какой связи или общем направлении не было и речи.

Опасность на время миновала, и напряженные нервы сразу упали, а вместе с этим явилось веселое настроение. Охотники, сидя и лежа на могилах, оживленно передавали друг другу свои впечатления. Я охрип от крика, и меня томила страшная жажда. Фельдфебель дал мне воды, я стал на колени, опрокинул его флягу себе в рот и, кажется, вытянул из неё все содержимое. Раненого китайца фельдфебель же убил из револьвера. Стрелки, в виде потехи, начали совать в его раскрытый рог патроны; пришлось на них прикрикнуть и прекратить это издевательство. Принесли несколько ружей, взятых у убитых, и саблю офицера, которою он махал во время сражения. Я взял на память саблю и одно ружье.

Между тем послышался ответный свист, и показались охотники 3-го полка, с поручиком Г. во главе. За ним на ружьях, с протянутым между ними полотнищем, несли раненого, двое других, раненых легко, шли без посторонней помощи. Сзади двое стрелков тащили огромный [832] курковый фальконет. У других виднелись обыкновенные ружья той же системы, что и взятые нами: четырехлинейные магазинные (подствольный магазин на 9 патронов) Маузера, образца 1887 года. Было несколько однозарядных, немецких же, образца 1874 года.

К. А.

(Окончание будет).

Комментарии

1. См. «Разведчик» № 569, статью «Бой и Старого Ньючжуана».

Текст воспроизведен по изданию: Рекогносцировка к Айсяндзяну и Айсяндзянский бой // Разведчик, № 570. 1901