ЮРОВСКИЙ Л.

НАШЕ ПРИАМУРЬЕ

Летом 1911 года мне пришлось посетить наши дальневосточные области. Маршрут был такой. Чита; затем по забайкальской дороге до Куэти — того пункта между Нерчинском и Стретенском, от которого начинается строющийся в настоящее время Амурский рельсовый путь. От Куэти я проехал по Головному участку и по Западной части Амурской железной дороги. У пристани Часовой я спустился к Шилке, затем по ней и по Амуру проехал в Джалинду и Благовещенск. Отсюда я поднялся вверх по Зее до деревни Суражевки, разростающейся в новый город. В дальнейшем я побывал в Хабаровске и Владивостоке. Из Владивостока я отправился в Маньчжурию...

Три месяца, которыми я располагал, для необъятных пространств Приамурья — срок небольшой: мне пришлось придерживаться главнейших водных и рельсовых артерий, и лишь в немногих случаях я мог проникнуть в ближайшую полосу забайкальской, амурской и уссурийской тайги. Ясно, что мои впечатления отрывочны и что количество их для точных выводов недостаточно велико; и все же я решаюсь суммировать эти впечатления. У нас мало знают нашу колониальную политику и плохо себе представляют результаты ее. В таких условиях, может быть, полезен и несовершенный рассказ.

_______________

Приамурье принадлежит нам недавно. Только к 60-ому году прошлого столетия оно стало русской территорией. Энергии и железной воле Н. Н. Муравьева и Г. И. Невельского Россия обязана своей дальневосточной колонией; и конечно, еще неописуемым страданиям, которые претерпели первые казаки, двинутые к [278] Тихому океану. Три договора — айгунский, тяньцзинский и пекинский — расширили пределы России до Охотского и Японского морей, до Амура и Уссури и до корейской границы. Около десятилетия продолжалось присоединение новых земель. Около полустолетия прошло с тех пор.

Что сделали мы за этот срок?

Нужен критерий, чтобы измерить наши успехи; нужно их с чем-нибудь сравнить, чтобы знать, велики ли они, или малы. Если мы много затратили, но и многого достигли, это — хорошо; если мы достигли немногого, но и расходовали мало, это, быть может, тоже не худо. Остановимся на этом приеме, — не особенно безупречном, правда, — и прежде всего определим, во что обошелся нам Дальний Восток.

В сборнике, изданном общеземской организацией под заглавием «Приамурье», есть попытка такого подсчета. Она сделана Т. И. Полнером. Попытка, не претендующая на абсолютную точность, но все же достаточно ярко, характеризующая финансовое значение нашего дальневосточного предприятия. К началу 1908 г. дефициты от Приамурья и Квантунской области составляли 715,5 милл. руб. Война с Японией обошлась нам в 2,282,8 милл. р., Китайская Восточная дорога в 404,8 милл. Все это вместе составляет 3.403,2 милл. рублей. С тех пор сделаны, разумеется, новые затраты. Ежегодный дефицит по Приамурью достигает почти 40 милл. Постройка Амурской железной дороги и оборудованье ее подвижным составом обойдутся, миллионов около 300. В ближайшем будущем вся сумма расходов на нашу дальневосточную политику поднимется, таким образом, до 4 миллиардов. В целом мире, должно быть, не существует более дорогой колонии, чем наша. Если попробовать подсчитать, во что нам обошлась каждая русская семья на Дальнем Востоке, то получаются числа более похожие на курьезы, чем на результаты обдуманного государственного творчества. Конечно, указанный подсчет, в сущности, не верен, ибо далеко не все 4 миллиарда, упомянутые выше, могут быть, рассматриваемы, как расходы на Приамурье. То, что погибло на Ляодунском полуострове, то, что затрачено на войну, нашим нынешним областям не принесло никакой или почти никакой пользы. Но и суммы, затраченные на самое Приамурье, настолько значительны, что дают основание ожидать от нашей колониальной политики богатых плодов. Создали ли мы действительно на Дальнем Востоке населенный и зажиточный край?

Наше Приамурье прежде всего довольно безлюдно. По данным областных статистических комитетов все население Амурской [279] области достигало к 1 янв. 1910 г. 240 тысяч душ обоего пола, а население Приморской области 491 тыс. душ. Вместе это составляет 731 тыс. человек. Население большого русского уезда на территории практически беспредельной. Но и 731 тыс., как показатель результатов русской колонизационной деятельности на Дальнем Востоке, еще слишком высокая характеристика. Та же оффициальная статистика среди 731 тыс. всего населения насчитывает 133 тыс. иностранцев.

Иностранцы нашего Дальнего Востока — это европейцы, японцы, корейцы и китайцы. Число первых довольно ничтожно. Живут они главным образом во Владивостоке, и немцы преобладают среди них. Немецкие купцы были, кажется, первыми европейцами, — если не считать, конечно, русских, — проникшими в Приамурье. Привезти товар из Гамбурга было не труднее, чем из Одессы, и во всяком случае легче, чем из Москвы через Иркутск. А рынок нарождавшейся колонии не был еще захвачен англичанами, и в Приамурье можно было расторговаться без всякой борьбы. Немцы долго культивировали торговлю с Владивостоком. Самая большая фирма в нем и теперь в немецких руках. Это — торговый дом «Kunst und Albers», основанный в 1864 году и играющий в хозяйственной жизни Приамурья огромную роль. Об его организации стоит сказать несколько слов. Отделения по закупке товаров «Kunst» имеет в Германии и в европейской России. Отделения по продаже, — в крупных числах, — в 30 приамурских селах и городах. Он ведет оптовую и розничную торговлю решительно всем: мукою, платьем, земледельческими машинами, бумагой, вином... Его главные отделения во Владивостоке, в Благовещенске и Хабаровске, мало отличаются от европейских универсальных магазинов, получивших название в Германии Warenhaus. «Kunst» был бы хозяином положения в дальневосточной торговле, но в лице фирмы «И. Я. Чурина» с ним борется сильный и способный конкуррент. Весьма возможно, что в настоящее время, — отчасти благодаря закрытию порто-франко, — русская фирма уже переросла немецкую. И вообще в последние годы относительное значение немецкой торговли в Приамурье упало.

Немцы дали нашей колонии продукты своей промышленности и американские машины; может быть, в тесном кругу распространили некоторые привычки к комфорту, но большой культурной роли на Дальнем Востоке они не сыграли. Их жизнь и на берегах Японского моря и Амура осталась немецкой жизнью, а жизнь народов, среди которых они действовали, — жизнью русской, корейской, китайской, но не европейской. [280]

Вслед за немцами следует назвать японцев. Их больше. Среди них много фотографов, рабочих и работниц прачешных заведений, обитателей и обитательниц домов терпимости. А еще больше, — это, говорят, на Дальнем Востоке, — информаторов токийского правительства. Я не могу ни поддерживать это обвинение, ни опровергать его. Я только отмечаю, что оно высказывается людьми самых разнообразных направлений, положений и темпераментов. В области хозяйства значение японцев во всяком случае ничтожно. Только с политической точки зрения они, быть может, играют в Приамурье серьезную роль.

К числу иностранцев принадлежат затем корейцы. По данным губернаторской статистики их около 40.000. Еще недавно их было больше, и теперь их число снова ростет. Нынешний генерал-губернатор Приамурья, Н. Л. Гондати, им покровительствует. Его предшественник генерал Унтербергер их преследовал. Теперь в корейцах, готовых принять русское подданство, видят, — и притом справедливо видят, — надежный элемент для нашего укрепления в крае. Несколько лет назад в корейцах видели опасных инородцев и их изгоняли самыми энергичными мерами.

Корейцы — образцовые земледельцы, особенно огородники. Их много в окрестностях Хабаровска, Владивостока, Никольска-Уссурийского.

Они живут на землях крестьян и казаков, и в организации хозяйства наших новоселов они являются часто совершенно необходимым элементом. Непритязательные в своих потребностях, упорные и терпеливые в борьбе с природой, они — превосходные проводники новой жизни в тайге. Они не привыкли у себя на родине к земельному простору и живут сыто, раскорчевав и обработав 1—2 десятины на семью. Наш переселенец, воспитанный в условиях экстенсивного хозяйства, пасует там, где кореец еще умеет приспособиться, и не одно русское хозяйство утвердилось на Дальнем Востоке лишь благодаря тому, что его поддержал в периоде обоснования кореец — арендатор или работник. Корейцы, наконец, в противоположность китайцам склонны принимать некоторые элементы русской культуры, прежде всего внешней культуры, приносимой Россией. Они заводят европейскую шляпу, довольно быстро переходят от белой рубашки к пиджаку, приобретают сапоги, по внешнему облику стараются слиться с русским населением, а это — шаг к полному слиянию с ним. В особенности в настоящее время, под влиянием гнета японской администрации на родине, корейцы сильно тяготеют к России. И мысль использовать в целях заселения Приамурья [281] этих тихих, работоспособных колонистов, без родины и без собственных культурно-политических стремлений, настолько естественна, что невозможно понять, почему ген. Унтербергер преследовал их. Теперь, когда не только теоретически изменились взгляды приамурской администрации на корейский вопрос, но и административная практика пошла по пути покровительства корейцам, — их принимают в русское подданство в облегченном порядке, — теперь печальные последствия прежних ошибок особенно ощутимы. Преследование корейцев тормазило развитие производительных сил Приамурья и форсировало прилив в Приамурье тех самых китайцев, борьбой с которыми, в настоящее время, поглощена вся гражданская администрация Дальнего Востока. Получилось недоразумение самого прискорбного свойства. Наша дальневосточная золотопромышленность наияснейшим образом иллюстрирует его. У меня имеются данные только по одному из трех золотопромышленных округов Амурской области, по Буреинскому округу. Но в отношении национального состава населения другие округи — Зейский и Амурский — едва ли сколько-нибудь отличаются от него. По ведомости горного исправника среди населения Буреинского округа было:

 

в 1907 г.

в 1910 г.

русских

3173

2585

китайцев

1395

8429

корейцев

2129

307

инородцев

17

270

Все население

6714

11591

Корейцев почти не стало. Число китайцев возросло в семь раз. Теперь, когда ген.-губ. Гондати, приняты решительные меры к тому, чтобы вытеснить из Приамурья китайцев, вероятно, начнется обратный процесс. Можно спорить о том, какая политика по отношению к желтолицему населению Приамурья является более правильной. Повидимому, в принципе (к сожалению, не в методах осуществления этого принципа) Н. Л. Гондати стоит на более правильном пути. Но во всяком случае безотрадна и вредна политика, меняющая свои цели чуть не через каждые пять лет, покровительствующая то одной, то другой народности, заставляющая постоянно менять рабочий состав неокрепнувших предприятий и подрывающая тем самым производительные силы края.

Большую часть иностранцев Приамурья составляют китайцы. По статистике губернских правлений число их доходит до [282] 1/12 русского населения — 88 тыс. человек. Статистика, на которую я ссылаюсь, очень далека от точности; но если она даже более или менее верна, то все же не дает полного представления о действительном значении китайцев в хозяйственной жизни Приамурья. Быть может, к 1 янв. 1910 г., к которому относится приведенная цифра, китайцев и было всего около 100.000. Но летом в разгар строительной деятельности, в страдное время земледельческих работ, в период добывания золота на Джилинде, Зее, Селенде и Бурее, — летом число китайцев удваивается и утраивается. Теперь, в связи с политикой вытеснения китайцев, для них введена строгая паспортная система и, быть может, со временем число их можно будет определить с достаточной степенью достоверности. Пока о размерах летней иммиграции китайцев можно судить только на глаз, доверяясь впечатлениям старожилов и людей знакомых с рабочим вопросом в разных областях нашей дальне-восточной промышленности. Морем во Владивосток, по реке Сунгари в Хабаровск и Благовещенск приезжают многие десятки тысяч китайцев, рассеивающихся затем по всей стране.

И чтобы оценить значение китайцев в Приамурье, надобно еще принять во внимание, что китаянок на русской территории почти нет, что детей китайцы, конечно, тоже не берут с собой: Приамурье для них только место отхожего промысла. Из 88 тыс. китайцев, которые были зарегистрированы к 1 января 1910 г., женщин было всего 4 тыс., и смело можно сказать, что не больше было и детей. Если же в летнее время число китайцев достигает даже только 150 тыс., то эти 150 тыс. человек почти сплошь в рабочем возрасте. Их надо сопоставлять не с 600 тыс. русского населения Приамурья и даже не с 333 тыс. русского населения мужского пола, а приблизительно с 200 тыс. взрослых русских мужчин. И тогда оказывается, что в летнее время, в период полного развития всех работ на 4 русских рабочих приходится 3 китайца, или, если этот рассчет преувеличен, на 2 русских — 1 китаец. Оказывается, что, по крайней мере, на 1/3 наш Дальний Восток держится китайским трудом. Китайцев можно найти во всех отраслях промышленности. Если и существует одно предприятие, — Амурская ж. д., — в котором их нет, то это происходит не потому, что к такому положению привела сама жизнь, а потому что это установлено законодательной нормой. Китайцы, — я имею в виду китайцев не по национальности, а по подданству, т. е. и китайцев и маньчжур, — играют огромную роль в сельском хозяйстве. «Земледелие крестьян держится на желтом труде [283] на 1/3, земледелие казаков — на 1/2», утверждает Н. Л. Гондати. Это, разумеется, опять-таки только определение на глаз; может быть, несколько преувеличенное, но едва ли в очень большой степени. Земледелие, однако, не исчерпывает всего. Мы только что видели, что золото в Приамурье добывается, в настоящее время, почти всецело руками китайцев. Китайцы-кули играют значительную роль в-рыболовстве и в обрабатывающей промышленности нашей окраины. И, наконец, любимое занятие китайцев — торговля тоже не в малой мере в их руках; не крупная, а средняя и мелкая торговля в городах, деревнях и столицах. О торговой деятельности китайцев я могу привести следующие цифры.

Число торговцев.

Амурская область.

Предприятия.

Китайцы.

Русские.

Остальные.

Всего.

I разряда

15

2

17

II разряда

133

770

17

920

III разряда

307

1239

13

1559

IV разряда

23

305

2

330

Развозный торг

21

112

2

135

Разносный торг

55

35

90

Всего

539

2476

36

3051

Приморская область.

I разряда

3

57

17

77

II разряда

713

1609

148

2470

III разряда

1666

1779

166

3611

IV разряда

420

1352

74

1846

Развозный торг

56

75

131

Разносный торг

122

39

161

Всего

2980

4911

405

8296

В Амурской области мелкая торговля китайцев не так распространена, как в Приморской; в последней же торговых предприятий третьего разряда в китайских руках почти столько же, сколько в русских, и около 36% всех торговых заведений имеют владельцами китайцев.

«Окраина, на которой китайцы играют такую огромную роль, — не русская окраина; задача нашей колониальной политики заключается между тем в том, чтобы превратить Приамурье в русский край. Сделать это не хитро: надо прогнать китайцев, и на их место явятся русские. Если же создать еще и льготные [284] условия перевозки, а в предприятия государственные китайцев совсем не пускать, то дело должно пойти и быстро, и успешно». Таковы тезисы нынешней дальневосточной политики по отношению к китайцам.

Политика эта проводится со всей возможной настойчивостью нынешним ген.-губернатором Приамурья и подчиненным ему административным аппаратом. Основная мера, которой пользуются при этом, — требованье от китайцев довольно дорого оплачиваемых паспортов (если не ошибаюсь, — 10 рублями). Не допускать китайцев на русскую территорию мы, по существующим договорам с Китаем, не имеет права. В этом, однако, нет и нужды: десятирублевая плата за паспорт оказывается на практике средством, при строгом применении, вполне достигающим цели.

Как относиться к этой политике? Ни осудить, ни оправдать ее огульно нельзя. Не подлежит сомнению, что допустить свободную колонизацию Приамурья китайцами, это значит — превратить его в желтый край и рано или поздно потерять его. Меры против наплыва китайцев необходимы; без них обойтись нельзя. Но при всем том стремительность, с которой осуществляется изгнание китайцев, полное пренебрежение интересами полунищего желтолицего люда, — и одиозны, и вредны во многих отношениях. Они порождают в китайцах вражду к России и, кроме того, на хозяйственную жизнь Приамурья действуют чувствительным образом. Можно, конечно, переменить состав рабочих во всяком предприятии, но должно это делать лишь с осторожностью и постепенностью. В любом экономическом учебнике можно прочитать, — и всякий практик знает это по опыту, — что нет ничего более важного и более ценного для любого предприятия, чем хорошо известный, опытный и преданный делу контингент рабочих. Если на 2 взрослых русских в Приамурье приходится 1 взрослый китаец, то быстрое изгнание китайцев неминуемо должно поставить в критическое положение целый ряд приамурских хозяев.

Зло, приносимое неосторожным, импульсивным применением противокитайских мер затушевывается в Приамурье тем обстоятельством, что на него, в настоящее время, снова падает золотой дождь: постройка Амурской железной дороги приносит ежегодно десятки миллионов и является в редко населенном крае фактором первой величины. Но скрытое зло все же остается злом.

Приамурские власти, словно, боятся, что им помешают идти намеченным ныне путем; они как будто стремятся воплотить [285] свои мысли в дело с быстротой людей, являющихся халифами на час: сделать это дело так, чтобы уже не было возврата. Такая психологическая интерпретация, может быть, многое разрешает; но она ничего не оправдывает. Хороша только та политика, которая уверенна, по возможности, постепенна и справедлива. Наша дальневосточная политика по отношению к китайцам грешит против всех частей этого правила.

_______________

Чем является русское население в нашей колонии, едва на 2/3 русской? Что такое те 600 тысяч душ обоего пола, которые переселились на Дальний Восток или родились там?

Когда путешествуешь по Приамурью, или просматриваешь статистику приамурского населения, прежде всего поражаешься огромным значением городов на Дальнем Востоке. Из 600 тыс. русских в городах живут 177 тысяч или около 30%, немногим меньше 1/3, между тем как в общем составе населения империи на долю городов приходится всего 1/8 — от 12 до 13%. В Благовещенске, по данным на 1/I 1910 г. русских — 59 тыс. (все население города — 64 тыс.), на Зее-Пристани — 5 тыс., во Владивостоке — 54 тыс. (все население — 90 тыс.), в Никольске Уссурийском — 18 т. (всего — 29 т.), в Хабаровске — 82 т. (всего — 41 т.), в Николаевске — 9 т. (всего — 12 т.). Это скопление в городах — обстоятельство чрезвычайно существенное и важно для характеристики нашего Приамурья.

По наблюдениям над фактами западной Европы и — европейской частью России мы привыкли рассматривать большой процент городского населения, как симптом высокого развития обрабатывающей промышленности и торговли. На Дальнем Востоке обрабатывающая промышленность довольно ничтожна: несколько лесопильных заводов, мельницы в Благовещенске и других городах, винокуренные заводы, пивоваренные и кирпичные, это — почти все. Города Приамурья существуют и процветают не благодаря обрабатывающей промышленности. Бесспорно, они довольно значительные торговые центры. Благовещенск для золотопромышленности Зейского и Буреинского горного округов и для собственной довольно большой земледельческой округи; Николаевск — для рыбной промышленности низовьев Амура; Владивосток — для ввоза иностранных товаров в Приморскую и Амурскую области и для вывоза маньчжурских бобов. Но не в меньшей, скорее в большей степени, чем в торговле, причина существования дальневосточных городов коренится в другом: они — военные и [286] административные центры. Вот сопоставление цифр, которое является любопытным. В Благовещенске дворян насчитывают 822, а почетных граждан и купцов (членов купеческого сословия) — 1602. Последние преобладают, но и первые занимают значительное место. Во Владивостоке на 679 дворян приходится почетных граждан и купцов несколько меньше, — 1178. Здесь соотношение уже менее благоприятно для купечества. В Хабаровске, наконец, считают дворян — 1958, а почетных граждан и членов купеческого сословия — 1258. Здесь уже решительно преобладает дворянство. Цифры эти, конечно, только намечают общую тенденцию. И статистика (областная), из которой они взяты, крайне плоха, и торговать могут не только почетные граждане и гильдейские купцы, а также мещане и крестьяне, и, наконец, на государственной службе можно находиться, не обладая даже личным дворянством. Но основную тенденцию они все же намечают вполне правильно: Хабаровск — чисто административный центр, Благовещенск — весьма торговый город, а Владивосток занимает промежуточное положение. В итоге 30% всего русского населения Приамурья приходится на города, потому что в общей экономике нашей дальневосточной жизни государственная деятельность играет пока огромную роль. Что же касается до самостоятельной экономической основы наших дальневосточных областей, то ее приходится искать вне городов.

Я остановлюсь только на главнейших группах внегородского населения Приамурья: на казаках, крестьянах-земледельцах, на тех, кто занят в золотопромышленности и на тех, кто находит свое пропитание в рыболовстве.

Казаки пришли первыми в Приамурье, и летопись казачьей колонизации — одна из самых мрачных, может быть, самая мрачная страница в его истории. В одной из уссурийских станиц в разговоре с несколькими пожилыми казаками мне пришлось вызвать энергичные и почти резкие протесты против того, что дальневосточная окраина в середине прошлого столетия досталась нам легко. То, что выстрадали первые, по большей части невольные, пионеры, не поддается даже описанию, и с точки зрения их потомков я, конечно, был неправ. Хуже всего были 50-е, 60-е и 70-е годы. Колонизацию построили на принудительных началах. Людей отдали в полное, фактически бесконтрольное распоряжение начальства, часто неумелого, часто недостойного. Уже казаки, отправленные первыми. на Амур, испытали отчаянные бедствия. Накануне переговоров с Китаем им приказано было возвратиться от устьев Амура к его верховьям, чтобы продемонстрировать перед китайцами, как мы свободно передвигаемся [287] по пограничной реке. Один из амурских казаков, — Р. Богданов, — оставил в своих воспоминаниях описание этой трагической демонстрации нашей мощи. «Солдаты, голодные, шли пешком при 35° морозе в одних шинелях и фуражках, полуживые, обезображенные морозом, закоптевшие от дыма до неузнаваемости... Несмотря на все это, солдаты тащили ружья и ранцы; случалось встречать солдата едва передвигавшего ноги; на совет бросить амуницию отвечали, что за потерю казенного имущества отдадут под суд... От нынешней Пермыкинской станицы все чаще и чаще стали попадаться замерзшие солдаты по дороге и у огней; ниже нынешнего Дагановского почтового стана, на одном острове, было много трупов замерзших в разных позах и, большею частью, погибших, должно полагать, от голода... На этом острове застали человек 20 или 25 живыми, которые по случаю неимения сапог и разным другим причинам, не могли идти далее и остались тут, питаясь человеческим мясом». (Цитирую по «Приамуръю», 1909, стр. 69).

Казаки страдали от того, что их насильно отрывали с насиженных мест; страдали от дезорганизованности во время передвижения. Они гибли от того, что их заставляли селиться в непригодных для земледелия местах. К тому моменту, когда они должны были со свежей энергией колонизаторов нового края приниматься за свою трудную работу, они уже были разорены и доведены до отчаяния. Но и это не все. В станицах, — для более быстрого заселения края, — помещали штрафных солдат, нравственно никуда негодный элемент, развращавший станичное население. И в довершение всего вся жизнь казаков, — строевая, что естественно, и хозяйственная, что уже неестественно, и семейная, что совсем противоестественно, была отдана в распоряжение сотенных командиров. Тот же казак, воспоминания которого я цитировал, описывает и станичную жизнь первых десятилетий существования нового войска. Сотенными командирами «назначались люди молодые, почти со школьной скамьи, неопытные, а если и в зрелом возрасте, то имели слабость к водке, вследствие которой делали разные безобразия... Эти господа исполняли только свои прихоти. Молодежь обоего пола, да некоторые пожилые люди участвовали в разгулах и считали счастьем напиться пьяными вместе с сотенным командиром. Тех, кто по некоторым семейным обстоятельствам, наипаче у кого были взрослые девушки, не желали участвовать в разгуле, и у себя в доме не дозволяли делать безобразий, — в силу дисциплины, наказывали розгами, делали виновными посредством разных придирок и назначали их, как бы [288] за неповиновение начальству, не в очередь на общественные работы, а самых упорных посылали в город на несколько месяцев в самое горячее летнее рабочее время, так что по возвращении оттуда осенью, он оставался почти без всего нужного для зимы». (Цитирую по «Приамурью», стр. 74).

В этой выписке меня интересует не тот факт, что были плохие начальники у амурских казаков и что совершались жестокие злоупотребления. Я привожу его только, чтобы показать, под каким влиянием выработался тип дальневосточного хозяина-казака. В начале казачьей колонизации стояло принуждение и в течение почти всей ее истории принуждению принадлежала выдающаяся роль. Принуждение нигде не создает энергичных и жизнеспособных хозяев, и оно, конечно, не создало их и на Амуре, и Уссури. Нынешнее казачье население Дальнего Востока в хозяйственном, отношении не является особенно ценным элементом. Правда, виной тому не одни только исторические грехи.

На Амуре особая тягота казачьей воинской повинности, неуверенность в завтрашнем дне и частые мобилизации сделали казачье сословие малопригодным к культурной колонизации новых земель. Неуверенность в завтрашнем дне характеризует настроение всего населения Приамурья; но у казаков — первых защитников края в случае внешней опасности, это настроение естественно должно особенно сильно мешать спокойной, мирной деятельности. И, что особенно любопытно, начальство до последнего времени полагало, что иначе и быть не должно, что слишком мирная жизнь вредно отражается на боевых качествах казачьих войск. Не очень давно две уссурийские станицы просили о расквартировании у них двух полусотен для защиты от хунгузов. Бывший ген.-губ. Унтербергер отвечал: «Охрану местного казачьего населения строевыми частями признаю противоречащей духу казачества, умаляющей его значение, как охранителя нашей государственной границы. При наличии в сопредельной с Приамурьем местности многочисленных шаек хунгузов борьба с ними в некоторых отношениях даже полезна для здешних молодых казачьих войск, ибо это создает естественные условия, близкие к тем, в коих крепло и развивалось древнее русское казачество, и придает жизни войск некоторый боевой оттенок, несомненно повышающий их боевые качества, чем особливо нуждается уссурийское войско, наполовину составленное из пришлых крестьян». (Государственная Дума, комиссия по запросам 1911 г. № 402).

«Древнее русское казачество», которое ген. Унтербергер ставил в пример уссурийскому войску, отличалось, конечно, [289] многими доблестями, но едва ли обладало всеми качествами, которые необходимы для колонизационный работы в 20-к веке. Не обладают ими и приамурские казаки. Это подтверждают, по крайней мере, все, кому пришлось в том или другом углу наблюдать станичное хозяйство. Конечно, относительно Приамурья трудно, что-либо обобщать. Страна огромная, казачьи станицы разбросаны на протяжении тысяч верст; казаки приходили в разное время и из разных мест: из Забайкалья, из Оренбургской губ., из Кубанской области, с Дона и т. д. Самое переселенье совершалось в разных условиях. Естественно, что и результаты его должны быть крайне различны. Я видел очень зажиточные станицы; но зажиточны они, главным образом, не благодаря исключительному трудолюбию своих обывателей, а потому, что им были даны почти неограниченные земельные и водные богатства. Охота, рыбная ловля и поставка леса для быстро развивающегося амурского пароходства — основное дело многих станиц. Земледельем занимаются при помощи китайцев и корейцев, далеко не распахивая всего того, что можно было бы возделать по имеющемуся количеству удобной земли и свободных рабочих сил. Нельзя сказать, что казачье сословие в Приамурье существует лишь благодаря поддержке центрального правительства и что станицы опустели бы в тот год, когда Петербург перестал бы затрачивать миллионы на нашу дальневосточную колонию. Правда, поддержка правительства проявляется и в высоком уровне хлебных цен, — результат особой системы «покровительственных» интендантских закупок, — и в субсидировании пароходства, которое жители станиц снабжают дровами; но я думаю, что на обширной площади казачьих земель 68000 душ казачьего сословия (39000 входят в состав Амурского казачьего войска и 29000 в состав Уссурийского) могли бы прокормиться и без всяких прямых и косвенных субсидий. Они были бы менее сыты, чем теперь, но они не были бы и голодны и, поглядев, как живется крестьянам в других частях России, они едва ли пожелали бы уйти с Амура и Уссури.

Что касается крестьянского населения Приамурья, то оно образует непрерывную цепь хозяйств, стоящих на самых различных уровнях благосостояния. Раскольники и сектанты, давно уже пришедшие в Приамурье, в особенности в Амурскую область, явление совершенно исключительное в нашем крестьянском мире. Их называют иногда помещиками. Это неверно. Хотя они и держат наемных рабочих, особенно желтолицых, но хозяйство их построено на крестьянский лад: они сами дельные, усердные [290] работники. Это люди особого склада. Они не боятся новых опытов, не боятся больших затрат, когда могут их произвести; они слишком много видели на своем веку, чтобы веровать, — по крайней мере, в практической жизни, — в одну только традицию, освященную стариной. И затем, они чувствуют себя гораздо свободней, чем крестьяне европейской России. Они приходили в тайгу, куда редко являлось начальство, и часто жили фактически свободными республиками. Контраст между ними и только что пришедшими из России переселенцами, выпрашивающими, ломая шапки, «способия» у чиновников, прямо поразителен. И хотя ясно, что их высокая зажиточность создалась благодаря исключительно благоприятным условиям, которые имели место однажды и едва ли повторятся вновь, хотя дешевый желтый труд и интендантские закупки хлеба по несоразмерно высокой цене увеличивают довольно существенно их благосостояние, но все же причина их успеха не только в этих обстоятельствах, но и в той энергии и рассудительности, с которыми они брались за дело. И вот почему они мне кажутся отрадным примером того, чем русские крестьяне могут быть. В Приамурье же они образуют самый устойчивый хозяйственный элемент, одну из немногих здоровых частей всего нашего колониального предприятия.

Другое крайнее звено в цепи дальневосточных хозяйств представлено только что пришедшими переселенцами. В течение первых лет своего пребывания в новом крае они ведут довольно жалкое существование; затем, одним удается обосноваться, другие остаются в качестве бессильных хозяев, третьи бросают свои участки, бродят по области в поисках работы в лесничествах и городах, иди возвращаются на родину. Число обратных переселенцев колеблется от года к году, завися и от размеров переселенческого движения предыдущих лет, и от случайных условий — урожая, наводнений и т. п. В 1908 г. в Амурскую область прибыло 1103 семьи и выбыло из нее 216, т. е. 20%. В 1909 г. прибыло 3071 сем. и ушло 464, что составляет 15%, в 1910 г. прямых переселенцев было 3648 семей, а обратных 708, т. е. снова около 20% вновь пришедших. В 1910 г. (по 9 июля) переселенье сильно замедляется: вселилось в область 536 семей и выбыло 384, около 71%; прироста числа переселенцев почти что не было вовсе. В Приморской области число прямых переселенцев в 1908 г. составляло 4475 семей, а обратных 1147 (26%), в 1909 г.: 5053 и 1288 (24%), в 1910 г.: 4152 и 589 (14%). Цифровых данных о 1911 г. у меня нет под рукой, но известно, что и в Приамурской области в [291] 1911 г. было весьма мало новых переселенцев, и соотношение между крестьянами, прибывшими на новые места, и хозяевами, решившими проститься с областью, было вероятно близко к равновесию. Обратных переселенцев много: приведенные числа не оставляют в этом сомнения; из 5—6 семей возвращается одна, и это тем более ненормально, что нельзя определенно утверждать, что все остающиеся семьи хорошо устраиваются. Чем объяснить это явление? Я приведу сперва выписку из оффициального документа, касающегося Приморской области. «Обратные переселенцы 1909 г. отличались малосильностью и материальной необеспеченностью, едва ли допускавшими для них возможность устроиться в крае даже при усиленной правительственной помощи; если же принять во внимание весеннее наводнение, столь отрицательно повлиявшее на психику этой маломощной массы, грозных конкуррентов на рынке труда в лице дешевых желтых рабочих и суровую таежную природу предлагаемых ныне переселенческих участков, то станет вполне понятным, почему из общего состава 1238 семей 704 даже и не попытались устраиваться на участках, ибо они не выбрали даже водворительных документов; но и из числа выполнивших эту формальность свыше 100 семей не воспользовалось своим правом на получение ссуд, выдававшихся крупными суммами (?) всем желающим при отправлении на участки, что указывает на сознание большинством своей беспомощности в крае на первых шагах водворения». «Наши заключения, основанные на семейном и экономическом положении обратных переселенцев вполне подтверждаются ответами самих выселяющихся о причинах оставления ими Приморского района: так 43% обратных семей объяснили свой уход болезнью, смертью, или разладом в семье, 32% объяснили свой уход таежностью и кочковатостью участков, — разве это не признание собственного бессилия устроиться в тех условиях, где на глазах этих же обратных водворяются и укрепляются их родственники и односельчане?» То, что сказано здесь лицами, занятыми переселенческим делом на местах и знающими его близко, кажется мне справедливым, отвечает действительности. И эта оценка причин обратного переселения из Приморской области может быть распространена на все Приамурье. В Европейской России не имеются в достаточном количестве те элементы, которые, по своему материальному положению, семейному составу, хозяйственным и душевным качествам, способны были бы совершить в Приамурье нынешнюю тяжелую колонизационную работу. Приходят люди, которым эта работа не под силу: это первое впечатление, которое получаешь [292] от осмотра деревни новоселов; в ней ясно видишь дворы, бесповоротно обреченные на неудачу. Это факт, с которым надо считаться. Необходимо признать, что и при лучшей, чем теперь организации переселенья на Дальний Восток, оно, будучи делом вообще трудным, вероятно, сохранит скромные размеры; теперь-же колонистов-борцов, многосемейных, предприимчивых крестьян, которым есть рассчет эмигрировать из европейских губерний, Россия может дать далеко не в большом числе. Этим, однако не исчерпываются причины малого успеха переселенческого дела. Оно покоится на неправильных принципах — в этом я не могу не согласиться с общим характером выводов сотрудников общеземской организации на Дальнем Востоке. Переселению можно оказывать содействие двоякого рода: можно создавать в новой стране все то, что-не под силу каждому отдельному, даже самому сильному, даже самому предприимчивому колонисту, создавать те культурные условия, при которых может начаться успешная работа переселенца; можно, вместо этого, оказывать переселенцу непосредственную помощь в разных частях его хозяйства, поддерживая и опекая его. Совершенно точной грани между обоими типами переселенческой политики, разумеется, не проведешь, но не потому, что таких двух различных типов не существует: просто здесь, как и всюду, есть ряд промежуточных явлений. К политике первого рода принадлежит проведение дорог, производство значительных мелиорационных работ (применительно к условиям Приамурья можно, было бы говорить о предварительной расчистке лесов), организация врачебной и ветеринарной помощи, устройство школ. Политика второго рода проще и ярче всего выражается в выдаче денежного пособия. У нас центр тяжести переселенческой политики лежит в денежной поддержке. Дороги, несмотря на улучшения последних годов, все еще в жалком состоянии, мелиорационных работ вовсе нет, врачебная помощь и в особенности ветеринарная крайне недостаточны. А между тем важно было бы направить переселенческую политику и в сторону этих мероприятий. Денежные пособия выдаются, насколько мне удалось узнать, в Амурской области в размере до 300-325 рублей; в Приморской — в размере до 200 р. Эти суммы не совсем ничтожны; но они выдаются сплошь и рядом небольшими частями (часто по необходимости, за отсутствием денег у чиновника, заведующего подрайоном, и невозможностью их своевременно получить при отчаянном состоянии почтовых сообщений).

Сумма в 300 р. обычно дается лишь в случае нужды и всегда по особому ходатайству. Поездки за пособием бывают. [293] иной раз так трудны, отнимают столько времени и сил, что денежная помощь едва покрывает затрату энергии. Самые деньги в значительной мере расходуются на прокормление малосильной семьи. В общем нынешние пособия, — по их характеру и способу выдачи, — мало кого ставят на ноги и, в виде основы переселенческой политики, едва ли целесообразны. А в то же время отсутствие или недостаточность общих культурных мероприятий отражается и на вполне пригодных переселенцах до крайности тяжело. Когда, за отсутствием своевременной прививки, от сибирской язвы гибнет скот, когда в большой семье легко устранимая болезнь разрушает здоровые и крепкие силы благодаря только тому, что врачебная помощь, слишком далека, когда вполне пригодный переселенец впадает в отчаяние, потому что поездка в ближайшее село по сплошному болоту отнимает у него несколько дней и калечит его лошадь, тогда в обратном переселении или в бедственном состоянии приамурского крестьянина виновата очевидно не его «маломощность». Вина — в административных основаниях переселенческого дела.

И в итоге, благодаря неправильным колонизационным началам — результаты переселения до сих пор невелики, и наше Приамурье безлюдно. Правда, из 5-6 семей уходит лишь одна, другие остаются, так или иначе устраиваются и в общем даже устраиваются значительно лучше, чем жили на родине. Если есть среди них хозяйства, пребывающие на своих местах лишь временно для хищнической эксплоатации вздорожавшего в последние годы леса, то они все (Текст поврежден. — Thietmar) Но отсюда не следует, что и в бу… (Текст поврежден. — Thietmar) переселение сможет совершаться даже в (Текст поврежден. — Thitmar) темпе. Если понимать под колонизацией (Текст поврежден. — Thietmar) территорию, которая, при изменившихся условиях (Текст поврежден. — Thietmar) которую смогут заселить люди ближайшего десятилетия, при отсутствии правильно поставленного правительственного содействия, исключительно с помощью только тех рессурсов, которыми они сами располагают, то емкость эта почти исчерпана. Оффициальные документы, касающиеся Приморской области, констатирует, что ходоки зачислили в 1910 г. только 50% того числа долей, на которые они имели право по полномочиям и объясняют: «несомненно, что успех ходячества зависит главным образом от качества земельного фонда, предлагаемого ходокам, и нельзя не признать, что большая часть свободного фонда Приморской области представляет участки таежные, или удаленные на сотни верст от заселенных местностей». В другом месте столь же определенно говорится о значительном [294] «истощении в крае запаса земель, непосредственно пригодных дли водворения чисто земледельческого населения». И то же, что в Приморской области, наблюдается также в Амурской. Это не означает разумеется, что колонизация в ближайшие годы сведется на нет; но она будет незначительна и ничего существенного Приамурью не даст.

О том, что Приамурье нельзя назвать земледельческой колонией, не существует спора. Наш Дальний Восток ныне не только не имеет избытков зерна, он не в состоянии сейчас даже прокормиться своим собственным хлебом. Хлеб идет в Приамурье из северной Маньчжурии по Китайской Восточной дороге и по реке Сунгари. По рассчетам харбинского биржевого комитета Маньчжурия вывозит в Приамурье муки и зерна на сумму, достигающую 10 милл. руб. в год. Это дает около 14 рублей на душу населения наших двух дальневосточных областей. Даже при высоких ценах на хлебные продукты и при значительном потреблении хлеба, маньчжурский хлеб играет очевидно весьма важную роль на приамурском рынке. Если взять заведомо преувеличенную цифру душевого потребления в 20 пудов, то все потребление Приамурья выразится в количестве около 15 милл. пудов. Если затем, опять заведомо преувеличивая, положить еще половину этого количества на корм скоту и птице, то мы получим 22 1/2 милл. пудов зерна в качестве общей потребности Приамурья в хлебных продуктах. Ценность этого количества хлеба вместе с переработкой в муку можно определить maximnm в 30 милл. рублей. И так как Маньчжурия дает нашей окраине хлеба на 10 милл., то Приамурье по крайней мере на 1/3 кормится иностранным зерном (Весь этот рассчет пришлось делать потому, что сколько-нибудь вероятных сведений о сборе зерна в Приамурье нет).

Приамурье почти не имеет обрабатывающей промышленности, — мы это отметили выше; наша окраина пока не промышленная и не земледельческая колония.

Чем же Приамурье живет? Оно обладает еще несколькими важными отраслями хозяйства, и я остановлюсь, хотя бы в нескольких словах, на тех, которые являются для него наиболее существенными; остановлюсь постольку, поскольку это необходимо для подведения общих итогов нашей колониальной политики. Рыболовство и золотопромышленность играют на нашем Дальнем Востоке очень большую роль.

Рыболовство в Приамурье — это, главным образом, лов лососевых ниже Хабаровска. Чем ближе к устью Амура, тем [295] рыба лучше и тем большее значение приобретает ее лов. Около Николаевска работают большие предприятия, частью и технически хорошо поставленные. Чем выше по течению Амура, тем больше промысел переходит в руки казаков, крестьян и отчасти инородцев. Он быстро развился в течение последнего десятилетия. Со времени войны амурская рыба и особенно икра пошла и в европейскую Россию. Лов распадается на три периода. Сперва ловят «горбушу» — рыбу не особенно ценную: лов происходит во время первого хода лососевых вверх по Амуру, до начала, июля месяца. В июне, июле и в начале августа ловят так наз. «летнюю кэту»; с середины августа идет лов так наз. «осенней кэты» — наиболее ценного продукта. Часть рыбы потребляется на месте, довольно много идет в последние годы на отечественные рынки, но главными потребителями остаются до сих пор японцы.

Амур богат рыбой, и лов ее несомненно может расти. Правда, уже теперь замечается переполнение ею существующих рынков, но можно рассчитывать, что со временем емкость их будет увеличиваться, и не исключено, что кэта найдет новых потребителей на том или другом материке. Однако, даже при таких, оптимистических рассчетах, нельзя ожидать, что рыбопромышленность Приамурья станет когда-либо одним из основных занятий его населения и что на лове рыбы экономически окрепнет край В 1909 г. в Удском уезде, первом по рыболовству, было поймано около 3 милл. горбуш, 14 милл. летней кэты и 7 милл. осенней. Ценность этого улова равна приблизительно 1 милл. рублей. Рыбопромышленность может, очевидно, давать хороший заработок населенью Николаевска и его окрестностей; но ясно, что процветание всей нашей колонии в целом зависит теперь и будет зависеть не от нее.

Что касается добычи золота, то значение ее в Приамурье чрезвычайно велико. Золото манило сюда людей с тех пор как началась колонизация края. Приамурье у нас долгое время, главным образом, и было известно, как страна золотых песков. Искатели счастья не страшились далекого пути до Джалинды и Благовещенска и трудных поисков золотоносных грунтов в тайге по притокам Зеи и Буреи. На первых порах, пока можно было снимать сливки, здесь работали большие золотопромышленные компании. Позднее, когда все реже стали попадаться грунты с богатым содержанием золота, крупные предприятия начали ликвидировать свои дела и сходить со сцены. При нынешних путях сообщения, доставка машины из Благовещенска к верховьям Зеи или [296] Селенджи почти утраивают ее цену. По нынешним условиям доступ к золотопромышленности иностранным капиталам крайне затруднен, а русские капиталы не имеют тяготения к амурской тайге. Их мыслимо было привлечь, пока смело можно было рассчитывать на сказочные барыши, и вполне естественно, что их не находят, когда далекое предприятие обещает прибыль едва ли большую, чем та, которую можно получить в Европейской России. Добыча золота перешла в значительной степени в руки китайцев-рабочих и русских лавочников-предпринимателей. Русский золотопромышленник, получающий по заявке отвод золотоносной площади устраивает склад припасов и продает их своим рабочим. Рабочие-китайцы, кроме того, обязуются сдавать ему найденное золото по определенной цене, низшей против рыночной цены. Золотопромышленник зарабатывает на торговле припасами и на золоте; к этому и сводится его организаторская роль. Он производит еще поиски и разведки, но в большом масштабе они в последние годы почти не предпринимаются; все дело измельчало, все оно и экономически, и технически крайне несовершенно. В среднем за 1890-1894 гг. в Амурской области добывалось по 434 пуда, за 1895-1899 по 390 п., в пятилетие 1900-1904 по 455 пудов и в среднем за 1905-1909 гг. по 476 п. Но в последнее пятилетие исключительно много было добыто благодаря счастливым находкам 1907 года. Средняя за 4 года дает только 432 пуда (Кроме того в Приморской области добывается 50—75 пудов в год). Добыча стационарна. Любопытно, что число рабочих при этом быстро растет. Золотопромышленнику довольно безразлично, сколько труда затрачивается на добычу каждого золотника: риск предприятия, при нынешней организации, лежит, главным образом, на самих «старателях» — рабочих, а не на нем; и так как он является лавочником, то ему и важно, чтобы клиентелла его была, как можно более велика. Он приглашает на свой прииск все то количество китайцев, которое согласно придти. Потребности китайцев невысоки, надежда найти богатую площадь и утаить самородок манят их не меньше, чем рабочих белой расы, и поэтому, несмотря на стационарное состояние добычи золота, число рабочих на приисках в течение двух десятилетий увеличилось в 4-5 раз и дошло до 20 тысяч.

Факт добычи золота на 10 милл. рублей (Добыча во всем Приамурье равнялась в 1909 г. 550 пудам. При цене золота 18.000 р. за пуд это составляет около 10 милл. руб.) присоединяет к хозяйственной характеристике Приамурья чрезвычайно [297] существенную черту. Быть может, все вместе: земледелье, золотопромышленность, рыболовство, небольшая обрабатывающая промышленность и другие отрасли хозяйства, все это и образует достаточно прочный экономический фундамент, на котором зиждится дальневосточное колониальное предприятие? Производительность края, к сожалению, подсчитать невозможно. Нет материала для этого. Но можно сделать предположения. И если брать максимальные цифры для отдельных отраслей хозяйства, то можно считать, что итог не будет ниже действительности. Зерна производится на 20 милл. рублей, это — максимальный рассчет, сделанный выше. Золота добывается на 10 милл. рублей. Золото и хлеб — главные богатства края. Вместе они дают 30 милл. Пусть это будет лишь половина всего производства; пусть это будет даже треть. Тогда производительность края, — с несомненным преувеличением, — можно оценить не выше 100 милл. рублей.

Но Приамурье может, повидимому, сделаться горно-промышленной колонией. Для этого нужны: пути сообщения, капиталы, толковые техники и чиновники, не воспитанные на принципе волокиты. Золото в Амурской области в больших еще количествах наверное есть, и наверное есть на нашей части Сахалина превосходный уголь; в крае имеется еще целый ряд других минеральных богатств, доступных разработке. Можно надеяться, что широкий приток капитала, проведение дорог и улучшение речных сообщений, лучшее, более ясное и краткое горное законодательство, лучшее управление оживили бы горную промышленность края. Тогда бы нашлись в пределах самого Приамурья рынки для рыбы, хлеба, мяса и леса и, может быть, все его развитие пошло бы ускоренным темпом.

Но для этого нужно снова затратить деньги, хотя бы на пути сообщения, а тратим мы в Приамурье и без того много. Это бесспорно так; но нынешние наши расходы почти на 4/5 расходы военные (Обыкновенные доходы по Амурской области составляли в 1909 г. по отчету Государственного Контроля 2.893.399 руб., а обыкновенные расходы 10.435.241 руб. Дефицит — 7.541.942 руб. По Приморской области обыкновенные доходы составляли 11.821.804 руб., а обыкновенные расходы 42.567.750 руб. Дефицит 30.745.946 руб. Дефицит по всему краю равнялся 38 милл. руб.). Из общей суммы расходов в 53 милл. р. по сметам военного и морского министерств проходят около 39 милл. Нынешнее международное положение на Дальнем Востоке требует, действительно, экстраординарных расходов на оборону. Но во всяком случае нельзя ожидать, чтобы край, в котором по всем [298] ведомствам затрачивается 14 миля. руб. в год, не только покрывал эту сумму, но и давал еще на оборону 39 миля, рублей. Покуда в Приамурье нам необходимо производить колоссальные: военные затраты, но эти затраты не могут падать на местные средства, а должны уплачиваться, естественно, государственным казначейством; иначе наша колония будет всегда не окупающимся предприятием. К нашим внутренно-политическим задачам присоединяется, таким образом, еще и задача международной политики во всех отношениях огромной важности. Чтобы оздоровить Приамурье нам нужен мир на Дальнем Востоке. Нужен он и для того, чтобы дать людям уверенность в возможности затраты капитала и труда; нужен, чтобы освободить те суммы, которые необходимо израсходовать на мероприятия культурного характера, и чтобы сократить общую сумму расходов, идущих якобы на Приамурье.

И только в том случае, если в области дальневосточной международной политики мы достигнем прочного мира; если в Приамурье мы создадим культурный порядок; если, кроме того у нас будут вырабатываться типы предпринимателя, инженера, штегейра, вполне пригодные для развития в далекой колонии горного дела, как выработались эти типы в Англии, Бельгии и др. странах, только в случае совпадения всех этих благоприятных условий, путешественник по Приамурью сможет подводить своим впечатлениям более утешительные итоги, чем те, которые изложены на предыдущих страницах.

Л. Юровский.

Текст воспроизведен по изданию: Наше Приамурье // Вестник Европы, № 6. 1912

© текст - Юровский Л. 1912
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1912