ИЗ ЖИЗНИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Июнь 1900 г. — Март 1903 г.

_______

Южно-Уссурийский край, Печилийская провинция, Япония и Южная Манчжурия.

(См. выше: апр., 433 стр.).

_______

19.

28 января 1901 г., г. Шанхай-Гуань.

Хочу описать вам под свежим впечатлением, что мы переиспытали третьего дня. Весь вечер 26-го января мы беседовали на тему о войне. Б. рассказывал о своих впечатлениях под Тянцзином, как там бывало жарко, и как свирепеют люди в бою. Он рассказывал, как командовавший сводным полком японский полковник собственноручно рубил направо и налево и затем хвастался окровавленными кителем и манжетами. Все это было белоснежно перед сражением и покрыто кровью после него. Казаки наносят шашкой такие страшные удары, что просто не верится. Напр., одним ударом рассекают голову до позвоночного столба; перерубают человека пополам, так что совершенно отделяется верхняя часть туловища от нижней! И тому подобные милые воспоминания. Только что мы разошлись, взволнованные всем услышанным, [6] и я принялась за письмо, как услышала, что стучатся к нашему соседу И. (он временно командует полком, по случаю отъезда командира полка) и докладывают: “В. в-иe! экстренная бумага от начальника отряда"! Почему-то я сразу подумала, что это — известие о появлении китайцев. Муж, конечно, сказал: “пустяки"! Но оказалось, действительно, распоряжение о том, чтобы немедленно отправить взвод по железной дороге (в первые минуты говорили — за десять верст), в помощь осажденным китайцами стрелкам. Легко представить себе переполох, который поднялся в нашей мирной “Белогорской крепости"! Через полчаса взвод был уже готов и выступил ни вокзал под командой К., жена которого с ним живет тут же. Назначен был, собственно, С., но он был на именинах в форте № 7. Вскоре, впрочем, он нагнал ушедших. О назначении С. в поход тоже хочу сказать несколько слов. Как раз в тот же день, 26-го янв., Б. принес группу, в которой снята его жена с тремя офицерами: Г., Сл. и С. Из них двое первые убиты в настоящую кампанию — невольно приходило в голову, что очередь за С. Кроме того, мы вспомнили, что он еще раз снимался в группе с двумя другими, тоже ныне уже не существующими офицерами. Это были два его приятеля-артиллериста, оба кончившие свою молодую жизнь самоубийством. После того, как второй из вышеупомянутых офицеров покончат с собой, С., — как рассказывал все в тот же день, 26-го янв., Б., — сказал: “теперь очередь за мной"! Если я прибавлю, что С. — всеобщий любимец, le fils du regiment, как его называли в полку, — вы поймете, почему нервность всех нас должна была увеличиться. Была еще одна причина: в тот же день, в пять часов пополудни (бумага начальника отряда была получена в одиннадцать часов вечера), уехал в Цзичжоуфу наш младший врач, и он обязательно должен был проезжать ту станцию, где, по слухам, китайцы осаждали стрелков. А молодой человек он очень пылкий, страшно здесь тоскует, не участвовал ни в одном деле и все жаждет сильных ощущений. В командировку он уехал тоже прямо с именин, вооруженный револьвером и шашкой. Перед отъездом он все твердил: “я дешево не отдам свою жизнь", хотя никто и не думал тогда, чтобы существовала какая-нибудь опасность. Снарядив своих, наш командующий полком поехал к начальнику отряда и вернулся со следующими вестями. Несколько дней тому назад рота стрелков, производя рекогносцировку, наткнулась на многочисленную шайку [7] боксеров. Произошла стычка; рота потеряла четыре человека убитыми, восемь — раненными: два офицера контужены. 26-го января полк отправил взвод с хором музыки, хоронить покойников, и вот тут их окружили китайцы (как оказалось в действительности, дело происходило в ста верстах от Шанхай-Гуаня), и они присылали телеграмму за телеграммой, прося помощи. Был сформирован отряд: рота стрелков, полусотня казаков и две душки, и все это двинулось на помощь стрелкам. Кроме того, начальник отряда рассказал, что днем к нему явились два китайца и предупредили, что завтра, т. е. 27 числа, произойдет нападение на Шанхай-Гуань. Положим, предполагаемому нападению на нас никто не придавал особой веры. Здесь около трех тысяч союзных войск: кроме того, в любое время может быть высажен десант со стационеров, так что трудно допустить, чтобы китайцы отважились напасть на нас, тем более, если принять во внимание, как они показали себя в настоящую кампанию. Но... кто их знает! Может быть, они в самом деле собрали большую армию и вдруг нагрянут из-за гор!.. Никто не лег в эту ночь раньше двух-трех часов. На следующий день. т. е. вчера, случилось еще одно маленькое происшествие. Нижние чины, уехавшие с утра за дровами, вернувшись, привезли с собой боксерскую пику и много очень револьверных патронов, а владелец пики и патронов удрал у них на глазах. Это еще ни разу не случалось с тех пор, как мы тут! Признаюсь, мне стало очень страшно... Такое напряженное состояние продолжалось часов до семи вечера, когда были получены телеграммы о том, что весь отряд благополучно возвращается домой. Слава Богу! Они вернулись ночью: я не дождалась их возвращения, но знаю уже, что это была ложная тревога. Рота пехоты, действительно, наткнулась где-то на китайцев и понесла потери. Но что касается дальнейшего, то это было плодом... “излишней осторожности" одного ротного командира, чтобы не сказать больше...

20.

31 января 1901 г., Шанхай-Гуань

Расскажу вам о смотре, который произвел здесь союзным войскам Вальдерзее. Вероятно, вы увидите иллюстрацию этого парада, так как его снимали фотографы всех наций. Парад был блестящий, в нем принимали участие войска семи [8] держав: немцы, англичане, французы, японцы, русские, австрийцы и итальянцы. Сначала решали трудный вопрос, в каком порядке пропускать войска церемониальным маршем. Решено было — в алфавитном порядке, по наименованию государства И так они и дефилировали: Deutschland, England, Frankreich, Italien, Japan, Oesterreich, Russland. Наши прошли в хвосте, и хотя казаки лихо промчались перед командующим всеми союзными войсками и удостоились от него “спасибо", но производили “серое" впечатление, благодаря серому цвету своих шинелей и отсутствию блеска в обмундировке. Некоторые войска очень живописно и красиво одеты. Например, зуавы: у них турецкий костюм — широчайшие красивые шаровары, темно-синие куртки, вышитые красными шнурами, на головах — красивые фески. Еще лучше красные сипаи. Во-первых, это все рослый народ, с темно-бронзовыми лицами и черными курчавыми бородами. Нижняя часть их туалета — темная; зато великолепные ярко-красные куртки и такие же тюрбаны так и сверкают на солнце и очень идут к лицам их типа. Парад был красив кроме и, того, внушителен, так как показал воочию, что гарнизон Шанхай-Гуаня — порядочная сила.

Недавно муж познакомился с губернатором Шанхай-Гуаня — “фудутуном" — и стал его просить, чтобы он позволил мне познакомиться с его женой, — мне давно уже хотелось побывать в зажиточной, интеллигентной китайской семье, посмотреть их быт. Представьте себе, — ни за что не позволил! Домашний быт китайца — святая святых, куда он не допускает никого чужого, и только в прошлом году, в первый раз от сотворения мира, китайская императрица принимала европейских дам. Сначала “фудутун" сказал, что нельзя допустить к его жене переводчика-мужчину — нужна женщина. Оказалось, что таковая имеется: жена одного офицера, говорящая по-китайски. Когда он узнал, что с этой стороны потерпел поражение, то стал уверять, что жене его некогда, — она все занята детьми; кроме того, жена его грязная, дети грязные и т. п. отговорки. (После я узнала, что не все китайцы так строги в этом отношении, и может быть под влиянием европейцев, или отчасти со страха, допускали русских дам к своим женам). Муж мой устроил так, чтобы получить приглашение на обед к “фудутуну"; и может быть и я туда попаду — уж очень мне любопытно. Только вряд ли: женщины у них не в авантаже, хотя императрица правит страной.

Вчера мы сделали большую прогулку, ездили на берег моря, [9] в международный форт № 1. Так называется форт, в котором все державы, воюющие с Китаем, имеют своих представителей. На прекрасном и недоступном снаружи валу, окружающем этот форт, расположены грозные пушки — каждая под другим флагом, и они так установлены, что если бы неприятель показался изнутри страны, их можно моментально повернуть в обратную сторону от моря, и они будут “плевать" на несчастных китайцев, откуда бы они ни появились. Форт этот находится верстах в восьми от нашего форта, и туда ведут прекрасные дороги, усаженные аллеями. Вообще вся местность, сколько ни хватает глаз (а хватает он далеко с возвышенных пунктов), в высшей степени возделана, на каждом клочке видна рука человека. Перед зрителем, поднявшимся на вал какого-нибудь форта, вырисовывается Великая китайская стена. г. Шанхай-Гуань, масса — я думаю, не менее пятнадцати-шестнадцати — фортов. А в промежутках все хутора, и каждая пядь земли великолепно возделана. Все хутора и форты соединены дорогами, обсаженными чудными аллеями. Рамкой для картины служит с одной стороны — море, с другой — горный хребет. К сожалению люди приложили ко всему виденному руки, не только с целью созидательной, но и с разрушительной. Аллеи безжалостно вырубаются на топливо, а все деревни вокруг нас сожжены, и остатки их тоже разбираются союзными войсками на отопление. Вообще, отопление здесь составляет очень серьезный вопрос. Холода порядочные, достигают до 10 — 120 по Цельсию: притом здесь дуют резкие северо-восточные ветры: а фанзы, в которых мы живем, устроены так, что сквозь стены продувает прекраснейшим образом. Не могу понять, как китайцы в них зимуют при бумажных окнах и при их системе отапливать соломой или камышом! Итак, надо топить, а леса кругом нет. Вот и рубят аллеи, и забирают все, что годится, в покинутых деревнях: мы согреваемся мебелью и домами несчастных китайцев! Но наконец все окрестные деревни уже окончательно разграблены. Тогда стали командировать нижних чинов в более отдаленные пункты за топливом. И хотя нашим, например, строжайше запрещено забираться в жилые деревни, они без сомнения делают это,тем более, что жители, при приближении европейских войск, бегут, и таким образом деревни временно являются покинутыми. Это самые незначительные из череды жестокости, которыми сопровождается война. Кончилась эта история с дровами тем, что к командиру явилась депутация [10] китайцев с обещанием доставлять топливо, сколько надо будет, только бы избавили жителей от набегов нижних чинов, а то, мол, “шибко обижают бабушек" — китайских женщин. Командир был этому очень рад. Он и раньше готов был платить за дрова, сколько потребуют, но они не соглашались доставлять. А теперь потянулись к нам ежедневно караваны осликов, и через спину каждого ослика переброшено по две вязанки мелких дров! — Китай и помимо войны страна жестокостей. Здесь отрубают человеку голову так же легко, как у нас сажают в тюрьму. И европейцы тоже находят, что с китайцами иначе поступать нельзя! В бытность нашу в Тянцзине, когда было установлено международное управление городом, было несколько казней, и каждый раз головы выставлялись на видное место для устрашения. Только там мы их как-то ни разу не видели. А здесь, при въезде в город, висят в камышевых клетках три несчастные головы, и я уже два раза проезжала мимо них. Если бы, живя в Европе, я увидела это на картинке, то не поверила бы, что это правда. Как-то странно думать, что в настоящий век выставляются на показ отрубленные человеческие головы! Да, приходится видеть, слышать, переживать невероятные вещи!

21.

15 февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Погода здесь стоит прелестная, и мы часто предпринимаем прогулки, большей частью вдвоем с мужем, но иногда в компании. Недалеко от нашего форта сипаи устроили великолепный скаковой круг и часто там упражняются. Желающие любоваться красивыми лошадьми часто там бывают. Ходим мы теперь на Великую стену, находящуюся от нас на версту расстояния. Время и железная дорога разрушили ее в нескольких местах; по этим изуродованным местам мы взбираемся на самую стену и гуляем по ее гребню. Как хотите, а это странное чувство — сознавать, что ходишь по Великой Китайской стене! Однажды, только что мы вышли из форта, как встретили кучку китайцев, направлявшихся нам навстречу. Впереди шел человек высокого роста с белым флагом в руке; на флаге крупными синими буквами было написано по-русски: “Полтно" (?). Поравнявшись с нами, высокий китаец торопливо пожал каждому из нас руку и начал что-то [11] говорить взволнованным голосом, энергично размахивая руками. Мы, конечно, ничего не понимаем. Но кавалеры наши, полагая, судя по надписи на флаге что перед нами “портной", предложили ему: “приходи, братец, завтра к нам в форт и там работу получишь". На этом и кончилось первое свидание. На другой день утром, китаец, не поняв, конечно, в свою очередь, что ему было сказано, в форт не явился. Но, зато, едва мы вышли на нашу обычную послеобеденную прогулку, как встретили вчерашнюю кучку китайцев, и на этот раз все были сильно взволнованы. Опять рукопожатия, опять высокий стал излагать свое дело, и опять никто ничего не понимал. Тогда один из китайцев с яростью сорвал с себя халат, бросил его на землю и принялся изо всех сил колотить его... Мы поняли, что дело серьезное. На этот раз китайцу было сказано придти на другой день с переводчиком. Слово “переводчик" было понято. Китайцы все одобрительно закивали головами, и на следующее утро явились к нам в форт с переводчиком. Оказалось, что высокий китаец — это бывший студент пекинского университета. Война заставила его покинуть Пекин. Недалеко от нашего форта он приобрел небольшую усадьбу и открыл в ней школу для мальчиков. Но сипаи (английские войска из Индии), в поисках топлива, наткнулись на его усадьбу и принялись разорять ее. Он защищался, как мог; но мы видели по жесту китайца, сорвавшего с себя халат, каковы были результаты этой защиты. И вот бедный учитель прибегнул к покровительству русских. Командующий нашим полком, добрый, милый старик, тип человека цельного, пробившегося в люди из нижних чинов, выдал вашему китайцу большой русский флаг с надписью, что “китаец такой-то находится под покровительством русских". Учитель ушел, сияя от радости. И действительно: мы потом слышали, что флаг наш подействовал, — сипаи перестали его обижать. Что означала надпись “полтно" на его флаге — осталось невыясненным.

Монотонную жизнь нашу разнообразят фокусники. Вы все, вероятно, слышали, что китайцы — чрезвычайно ловкие фокусники. Ловкость китайских жонглеров и фокусников выше всякой похвалы, особенно последних. Это тем более поразительно, что сценой им служит обыкновенный двор, а единственная “обстановка" — это высокий деревянный цилиндр, из которого фокусник вытаскивает весь свой хлам и который, в то время, когда он показывает фокус, стоит далеко от него. [12] Китаец расстилает перед собой прямо на земле скатерть, грязную тряпицу; иногда чтобы еще более подчеркнуть свою ловкость, — сбрасывает с себя всю одежду, и остается перед вами в одних невыразимых (Вы удивляетесь, что китаец зимой сбрасывает с себя всю одежду, вам это кажется невероятным, но это — факт). Мальчишка, по его приказанию, подает ему из цилиндра все необходимое, и при такой незатейливой обстановке проделываются самые удивительные, сложные фокусы. Особенно меня поразил один фокус. Нам была показана обыкновенная фаянсовая чашечка. Чашку эту фокусник поставил на большую каменную плиту (весь наш двор сплошь вымощен такими квадратными плитами) и прикрыл своей тряпицей. Все мы ясно различали под тряпицей контуры чашки. Китаец приподнял тряпицу, и мы убедились, что чашка под ней. Затем он опять накрыл чашку и ударом палки разбил ее вдребезги. Мы слышали звон разбиваемой посуды и различали под тряпицей черепки, Когда тряпица была приподнята, — все, конечно, исчезло. Но этого мало. Вторично прикрыл он камень тряпицей и, очертив палкой небольшой круг, стал делать вид, что он что-то приподнимает, вытягивает с усилием. У нас на глазах под тряпицей стали вырисовываться контуры чашки, вырастающей из камня. Чтобы убедить нас, что перед нами действительно чашка, фокусник постучал по ней палочкой. Послышался характерный звон. Еще несколько усилий, и чашка была извлечена из камня, буквально, и торжественно показана нам.

Иногда приводят дрессированных медведей, которые очень хорошо выдрессированы и понимают, как он говорит, по-русски и по-китайски, так как вожаки, из уважения к публике, командуют своим медведем на ломаном русском языке...

В других фортах, расположенных вокруг Шанхай-Гуаня, стоят войска союзных держав. Есть форт немецкий, японский, два английских (сипаи) форта, один или два французских форта и форт международный, где всех нас понемногу. Наши офицеры знакомятся понемногу с иностранцами; главным препятствием для сближения служит незнание языков. Мало кто из наших офицеров говорит на иностранных языках, а иностранцы и того реже — по-русски. Тут посредниками служат дамы, так как у нас они чаще владеют языками, чем мужчины. Но как мало мы ни [13] встречались с иностранцами, достаточно было и этого поверхностного знакомства, чтобы судить о том, что на людей всех наций одинаково дурно и развращающим образом действует война. Понятия спутываются; то, что в мирное время порицается, является доблестью в военное время, и люди окончательно перестают отличать добро от зла. Враг, в данном случае китаец — это вовсе не человек, это нечто такое, что не должно вызывать ни сострадания, никаких добрых чувств. Как-то раз у нас был в гостях офицер-зуав. Зашла речь о китайцах и я сказала какую-то фразу в их защиту. Зуав с удивлением посмотрел на меня. “Comment, madame, est-ce que vous aimez les clinois?" — спросил он меня. “Je ne les aime раs, — отвечала я ему, — mais je les plains". — “Est-се qu'on peut plaindre les clinois!" — Их, видите ли, и жалеть нельзя! Приведу еще отрывок из разговора с немецким офицером. Он рассказывал о казни убийцы Кетелера; рассказывал все подробности о том, как кровь забила фонтаном из обезглавленного трупа и как несколько капель этой горячей крови попало и на него, рассказчика. “Und ich blieb kalt dabei", хвастливо прибавил этот милый молодой человек. Наши, конечно, не составляют исключения и тоже на каждом шагу возмущают меня, высказывая подобные взгляды.

Насколько с нашей женской, мирной, точки зрения, портятся люди на войне, трудно даже представить себе. Могу привести еще два-три примера этому. В Пекине, говорят, был один воин, который, в первые дни после взятия столицы, забавлялся тем, что, гуляя по городской стене, стрелял во всех появлявшихся на улицах китайцев, все равно — стариков, женщин и детей... Стрелял, а затем делал зарубки на своем ружье, сколько душ он загубил... А вот еще пример, который мало вяжется не только с христианским духом, но вообще с понятием о человеке. Один молодой человека утверждал, горячо утверждал, что всякий человек в душе — убийца, и что если мы не убиваем походя, то это только из-за страха наказания. А на войне, мол, этого страха нет, и потому “с наслаждением" убивают вовсю. Он сам лично “зарубил шашкой" 35 человек! И обо всех этих убийствах вспоминают с удовольствием. Единственное исключение составляет раненый китаец, которого он добил “из сострадания". Вот об этом ему неприятно вспоминать. Товарищи его рассказывали, что он действительно какой-то отчаянный, ничего не боится, и что когда “преследует неприятеля", то [14] в самом деле расчищает шашкой улицу. Может быть, он и герой. А по моему просто — маньяк-убийца! Военные подвиги другого господина мне неизвестны; но я слышала, что когда он занимал одну, так сказать, административную должность, у него ежедневно происходили экзекуции, и “меньше 150 я не даю!" — хвастал он в присутствии многих. Его начальник, как говорят, сам человек мягкий, вероятно за всю свою жизнь никого не ударивший, вместо того, чтобы разнести его по заслугам, только полустыдливо, полуодобрительно хихикнул ему в ответ. Такие примеры могут показаться единичными, исключительными. А что вы скажете, например на то, что “разряжали" револьвер, подстреливая проходящего мимо китайца? И этаким делом занимались, как я слышала, воины всех стран. Или например, мне рассказывали про одного очень хорошего офицера, который действительно геройски вел себя в минувшую компанию, что он “пристреливал" свою винтовку, целясь и стреляя в убегавших китайцев. Может быть, здесь надо обвинить не того, кто стрелял, а того, кто рассказывал. Но я хотела вам только показать, до чего путаются понятия в военное время, до какого цинизма доходят люди хотя бы в своих рассказах.

Недавно у зуавов был интересный праздник: некоторые из их нижних чинов получили знак отличия св. Георгия, и по этому случаю было устроено франко-русское торжество. Были приглашены наши офицеры и нижние чины — георгиевские кавалеры, а также все фельдфебеля, вахмистры, унтер-офицеры и урядники. Говорят. все было очень мило устроено: французы, понятно, оказались очень гостеприимными хозяевами, и наши солдаты так побратались с французскими, что все поменялись головными уборами, а некоторые и полной обмундировкой, и в таком виде они ходили, обнявшись, пели друг другу свои национальные песни и плясали национальные танцы. Вообще, солдаты всех наций прекрасно уживаются между собой, как это наглядно можно видеть в форте № 1. Там нередко можно встретить группу из представителей шести-семи народностей, между ними европейцы, темные сипаи, желтые японцы и даже китайцы (вероятно, подрядчики или рабочие), и все очень мирно и весело играют в какую-нибудь игру, или просто ходят обнявшись, желая ближе познакомиться друг с другом. А уж как они понимают друг друга — это их секрет: но они отлично объясняются между собой. Приходит, например, из экспедиции наш отряд. Ворота заперты; на стене часовой — француз. Наш [15] солдатик, ничто же сумняшеся, кричит: “Эй, ты, франец, отопри"! И “франец" бежит вниз, отпирает ворота и впускает друзей. А вот еще и другая историйка. Вскоре после приезда нашего в Шанхай-Гуань, нам нужно было послать вестового с одним поручением в Тянцзин. В это время железная дорога была уже сдана немцам, и мы с мужем сомневались, сумеет ли он с ними объясниться. Но наш молодец разрешил недоразумение. “Ничего, ваше в-иe, — сказал он, — германцы говорят подходяще". И он съездил и исполнил все, что нужно было.

Моему мужу удалось познакомиться с медицинской частью у иностранцев. Лучше всех это дело поставлено у немцев; за ними следуют японцы. Что касается французов и англичан, то надо думать, что у них, так сказать, две медицины — особая для метрополий и особая для колоний. Понятно, что здесь, в Китае, процветает “медицина для колоний", довольно-таки плохого качества.

В заключение письма, расскажу вам о немецком госпитале, который мы посетили в Янцуне, по дороге из Пекина. Еще по дороге в Пекин мы обратили внимание на нечто вроде маленькой крепости, на расстоянии около 1/4 версты от вокзала в Янцуне. От немецких офицеров, ехавших с нами, мы узнали, что это госпиталь, и решили непременно навестить его на обратном пути. Поезд стоял немного больше часа, и мы воспользовались этим временем для осмотра госпиталя. Главный врач, проф. Куттнер, любезно ваялся все показать нам. Оказалось, что госпиталь и весь его персонал прибыл в Янцун из южной Африки, куда они были командированы “Германским обществом Красного Креста" в помощь бурам. Госпиталь состоит из нескольких складных картонных бараков; на каждый барак надет футляр из камыша, обмазанного глиной, и получается постройка, по типу очень похожая на местные. Все это обнесено довольно высоким земляным валом, по углам которого поставлены пушки. Госпиталь имеет свою охрану и все так приспособлено, что он может выдержать в случае нужды осаду. Что касается самого госпиталя, то он выше всякой похвалы. Довольно вам сказать, что в нем есть, кажется, все, что только придумала медицинская наука. Есть зубоврачебный кабинет и кабинет для глазных болезней; есть фотографический аппарат и аппарат для исследования лучами Рентгена; есть и бактериологический кабинет. О палатах для больных, об операционной комнате, [16] перевязочной и т. п. я и не говорю. Все это устроено — как в лучших клиниках. В ограде три колодца, из них один специально для тифозных больных. Для тифозных отведено два барака: один — для больных; другой — для поправляющихся. В то время, как мы посетили госпиталь, было Рождество по западно-европейскому стилю, и поэтому в каждой палате стояло по небольшой елке с дешевыми украшениями. Профессор провел нас в столовую, и мы увидели прекрасную комнату, во всю длину которой стоял стол, покрытый белой скатертью. В углу — прелестная елка. Пол покрыт линолеумом. Забыла еще сказать, что в каждой палате стоят за ширмами прекрасный, удобный рукомойник и ванна. Осмотрели мы и кухню, и помещение для белья; последнему отведена огромная комната, все четыре стены которой превращены в шкафы; шкафы эти наполнены горами белья, связанного по полудюжинам. Все сияет немецкой чистотой и аккуратностью. Поправляющиеся больные попадались нам на дворе кучками; все они были в прекрасных теплых куртках — подарок, который прислала им к Рождеству германская императрица... Главное, что они получили подарок этот вовремя...

22.

2б-го февраля 1901 г., Шанхай-Гуань.

Вот мы и после “фудутунского" обеда, друзья мои! Постараюсь описать подробно все, насколько сумею. Начать с того, что общее впечатление было более слабое, чем мы ожидали. Может быть, оттого, что мы здесь наслушались и насмотрелись достаточно китайщины и наперед уже знали “menu" и как это будет подаваться.

Когда начальник отряда, дней шесть тому назад, был у нас в форте, я ему сказала, что очень желала бы побывать у фудутуна и пообедать у него. Дня через два получаю от начальника отряда записку о том, что фудутун выразил полное свое согласие и удовольствие принять у себя русских дам (еще бы!) и угостить их обедом. Я передала всем это известие и спросила, кто желает ехать? Нашлось семь желающих в нашем форте — четверо мужчин и три дамы. Еще через день было получено, по числу особ, семь визитных карточек фудутуна, с приглашением к нему на обед в воскресенье, в двенадцать часов дня (мы сами заранее [17] назначили день и час). Но кроме нас семерых туда еще должны были приехать: начальник отряда, два его помощника и еще один офицер с молоденькой женой. Мы все одновременно подкатили к крыльцу губернаторского дома (Этим мы сделали, по китайскому этикету, большую невежливость, так как полагается экипажи оставить у ворот и к крыльцу идти пешком. Но мы тогда еще не знали этих тонкостей).

На крыльце нас встретил сам фудутун и его ближайший помощник, полицмейстер, окруженные свитой. Оба были в парадных костюмах. т. е. поверх халатов надеты были еще кофты из темного шелка, на груди и на спине которых были пришиты расшитые золотом и шелками квадратные куски шелковой материи. У фудутуна вышит какой-то апокрифический зверь: а у полицеймейстера — птица, нечто вроде аиста. На шеях у обоих — цепи из пестрых стеклянных шариков: на головах — шапки, с длинными султанами позади. По этим султанам, по шарикам на шапках и по вышивкам на груди распознаются чины. Нас пригласили в комнату, где был уже накрыт стол. Комнаты — тоже фанзы, только порядочной величины; две противоположные стены состоят сплошь из решеток, заклеенных белой бумагой, и только в центре каждой рамы вставлено по довольно большому стеклу. В общем, в комнате четыре стекла, и они дают достаточно света. Вместо дверей на косяках сверху до низу висят тоненькие тюфячки, которые приподнимаются при входе и выходе. Обстановка более чем простая: огромный кан уложен тюфяками простыми, не шелковыми. Говорят, это его канцелярия — “ямынь", и она же служит ему парадной приемной У одной стены против входа стоит нечто вроде узенького стола и на нем торчало штук десять каких-то поблекших флажков и были вставлены в подставку кучи стрел. Впереди этой декорации растет в нескольких горшках... зеленый молодой чеснок! На стене — китайский ландшафт, а по обе его стороны — два длинных, красных флага. К сожалению, у нас не было нормального переводчика, и поэтому многое осталось для нас неразъясненным. Стол был накрыт белым коленкором вместо скатерти, вероятно из желания угодить европейцам. Были расставлены приборы: чашки с блюдечками и около каждой чашки — салфетка, нож, вилка и ложка. На столе были приготовлены всевозможные закуски: тоненькими ломтиками нарезанная ветчина, маринованная капуста, пастила, засахаренные орехи и бобы, виноград, груши, яблоки, изюм, еще какие-то неизвестные не то [18] овощи, не то фрукты, очищенные от верхней кожицы и красиво уложенные пирамидкой, и самое интересное — черные яйца. Вы, вероятно, слышали, что китайцы едят тухлые яйца? Готовят их следующим образом: яйца заливают известкой и закапывают в землю. Сколько времени они остаются в земле — я не смогла узнать: одни говорят, что месяцы, другие — что год. Как бы то ни было, они превращаются в темно-зеленую слоистую, бархатистую массу. Их нарезают хорошенькими, маленькими ломтиками, и они подаются как особое лакомство. Мой муж съел целый кусок; а я откусила кусочек и не могла проглотить его, — должна была выплюнуть, хотя запаха особого нет, разве чуть-чуть тухлятинкой отдает. Забыла упомянуть вначале, что обеденный стол, узкий, длинный, был приставлен узким концом к кану, где было устроено почетное место для начальника отряда. Когда он предложил, не посадить ли туда кого-нибудь из дам, наш хозяин фудутун энергично протестовал и усадил начальника отряда. По обе стороны стола шли скамьи, покрытые грошовыми коврами. Начался обед. Прежде всего нам подали по чашке действительно великолепного чая и предложили закусить чем-нибудь сладким. Потом начали подавать блюдо за блюдом, числом около сорока. Чего-чего тут не было! Был суп из плавников акулы и трепанга! Суп из гнезд ласточек, из черепах, из луковиц лилии. Были какие-то рыбьи хрящи и всевозможные грибы; отбивные котлеты из разного рода мяса; рис с разными соусами к нему; фаршированная утка, особенным образом приготовленная; какая-то непонятная овощ, по вкусу напоминающая каштан, отваренная в жиденьком, сладком сиропе, и какие-то мучные блюда. Все подавалось вперемежку, на наш взгляд без всякой системы, и все подавалось каждому отдельно — крошечными порциями и в крошечных чашечках. Китайцам подали палочки: но они из вежливости некоторые блюда ели ложками. Я все пробовала, и нашла некоторые кушанья, например суп из плавников акулы и утку, очень вкусно приготовленными; другие — противные, например все мучные блюда, без соли и без сахару. Трепанги по вкусу напоминают грибы, и соус из-под них даже недурен. Но я боялась их есть. Кроме яств были за столом и водки, и бессарабские вина (Напитки были приготовлены исключительно для русских. Китайцам почти неизвестно употребление вина, и только там, где они приходят в соприкосновение с европейцами, они научаются пить. Впрочем, у них тоже есть спиртной напиток — отвратительная водка, которую они гонять из гаоляна. Они пьют ее глотками из маленьких чашечек, поменьше столовой ложки и в подогретом виде). [19] За обедом у нас велись приятные, непринужденные разговоры. Фудутун уселся на кане рядом с начальником отряда. Против фудутуна, на противоположном узком конце стола, сидел полицеймейстер и там занимал гостей. В самом начале обеда наши хозяева, в знак того, что они находятся в кругу друзей, сбросили свои парадные кофты и шашки, и остались в шелковых халатах на меху. Головы наполовину бритые и косы, как у всех китайцев. Начальник отряда и фудутун объяснялись друг другу во взаимных симпатиях. Фудутун взял мою шляпку и стал ее рассматривать. Заметив на ней голубоватое перо, он попросил шляпки остальных дам. Разумеется, шляпки оказались различными. Тогда он спросил, имеют ли у нас женщины офицерские чины? Он вероятно думал, что различие шляпок зависит от различия в чинах. Затем он не то спросил, не то выразил удивление, как это у нас женщины не боятся бывать в обществе мужчин. Ему ответили, что мужчины нас не обижают; пусть мол придут их дамы, никто их не обидит. Мне ужасно хотелось проникнуть к его жене, но это оказалось невозможным. Он начал выдумывать, что нет его жены, уехала куда-то. При этом разговоре у него вдруг сделалось ужасно неприветливое лицо. Пришлось прекратить попытку. Затем мы обратились с той же просьбой к полицеймейстеру. У его жены, оказалось, болели уже две недели зубы — “она толстая с одной стороны", — пояснил он нам жестами, показывая, что у нее, будто бы, флюс. Тоже — сочинял, конечно. Полицеймейстер — очень жизнерадостный, веселый господин, и одна из наших дам просила переводчика передать ему, что он очень нам понравился. Переводчик покраснел, как пион, и сказал, что этого передать нельзя; так и не передал. Во время обеда фудутун и полицмейстер поменялись местами, — оба желая по очереди занимать всех гостей. Среди обеда случился следующий приятный инцидент. Прискакал казак и подал начальнику отряда бумагу. Тот прочитал ее и обратился к фудутуну со следующей просьбой: сейчас приехал в Шанхай-Гуань офицер, снимающий, по приказанию главнокомандующего, виды, типы и сцены. Из этих снимков составится альбом для поднесения Государю. Узнав о том, что мы пируем у фудутуна, офицер просил разрешения снять нашу группу. Фудутун дал свое согласие, и после обеда с нас были сняты на дворе две группы. Все мы были в верхних платьях; китайцы — при полном наряде. Фоном служило крыльцо фудутунского дома, а боковыми [20] декорациями — с одной стороны — парадный паланкин фудутуна, а с другой — атрибуты его власти, несомые перед ним — разные ножи, пики, алебарды на длинных древках. При снятии группы не обошлось без курьезного инцидента. Фудутун вообще был недоволен, когда узнал, что должен сниматься вместе с женщинами (он вероятно предполагал, когда давал свое согласие, что женщины сниматься не будут): был даже момент, когда мы думали, что он откажется вовсе и вся затея не удастся. Но в конце концов он согласился. Вдруг он заметил к своему ужасу, что полицеймейстер стоит рядом с одной из дам. Моментально он бросился туда, одной рукой схватил полицеймейстера, другой — одного из наших офицеров и переместил их, т. е. офицера поставил рядом с дамой, а полицеймейстера — рядом с собой. Офицер тихонько отступил, нарочно выдвигая полицеймейстера рядом с дамой. Но зоркий фудутун заметил этот маневр и вторично водворил порядок. После того, как карточки были сняты, публика разъехалась. Забыла еще рассказать, что, как только мы уселись за стол, фудутун попросил наши визитные карточки и, внимательно приглядываясь к каждому из нас, желая запомнить, кто кому муж и жена, записал на обороте каждой карточки по-китайски наши имена и фамилии. За обедом многие из нас старались научиться владеть палочками. Ловче всех оказался в этом отношении мой муж, который дошел до такого совершенства, что не только захватывал палочками куски пищи, но даже зажигал спичку, ущемив ее между двумя палочками. Еще одно: с половины обеда наши китайцы, особенно полицеймейстер, принялись рыгать, в знак того, что сытно покушали. Им отдельно подали кальян и по чашечке горячего чаю. Китай — наш антипод во всех отношениях, хотя мы и живем на одном полушарии. У них мужчины носят косу, а женщины очень часто лысые. Женщины гуляют с трубками в руках, а мужчины — с веерами, и т. д. У нас чайная чашка ставится на блюдце, а у них прикрывается маленьким блюдечком, причем, когда они пьют чай, то, нажимая пальцем, приподнимают немного блюдечко и через образовавшуюся щель втягивают в себя с шумом чай. А к концу обеда оба хозяина улеглись рядышком на кане возле начальника отряда (должно быть, решили, что достаточно уже занимали гостей), и когда разговаривали друг с другом, то фудутун поворачивался к начальнику отряда и ко всей публике таким манером, который заставляет думать, что или у китайцев [21] знаменитых церемоний нет, или они нас считают варварами, все равно не понимающими тонкого обращения, и с которыми, следовательно, церемониться не стоит.

23.

25 марта 1901 г., Шанхай-Гуань.

Сообщение нашего Шанхай-Гуаня со всем остальными божьим миром — самое ужасное. Зимой порт, хотя он и считается не замерзающим, покрывался исправно льдом, и пароходы не могли подходить; а когда навигация возобновилась, было объявлено, что пароход будет приходить каждую неделю, будет привозить почту, пассажиров и жизненные продукты. Между тем, проходят 2-3 недели, а мы парохода не видим; когда же он, наконец, появляется на нашем горизонте, то иногда бывает такое волнение, что он не может пристать. Иногда он приходит порожняком, без почты. Можете себе представить всеобщее разочарование! Не лучше обстоит дело с телеграммами: их исправно у нас принимают; деньги за них взимаются, а доходят ли они — Аллах ведает! По крайней мере, сами служащие на телеграфе сильно сомневаются в этом. Про нас могу сообщить вам новость: мы собираемся на две недели в Японию. Необходимо хоть на время уехать отсюда, рассеяться. Не говоря уже о том, что мы живем в хижине, без всякого комфорта, в пыли, в тесноте, но и помимо всего этого чувствуется настоятельная потребность в новых впечатлениях. Итак, может быть завтра, может быть послезавтра, а может быть через 3-4 дня (в зависимости от того, когда уйдет пароход), мы махнем в Артур. Там муж представится своему начальству, и, если оно разрешит, поедем дальше.

24.

31 марта 1901 г., г. Инкоо

Как я писала в своем предыдущем письме, мы 29-го выехали из Шанхай-Гуаня, с тем, чтобы пробраться в Артур, а оттуда, если начальство позволит, в Японию. Как видите, в настоящее время мы находимся в Инкоо, и я намерена описать первые три дня нашего путешествия. Из Шанхай-Гуаня в Артур 10-12 часов езды на пароходе, и мы, [22] разумеется, рассчитываем пробраться туда морским путем. Но... все эти дни стояла такая бурная погода, что пароход, привезший огромный груз и который должен был принять таковой же в Шанхай-Гуане, не мог даже вполне разгрузиться. В виду этого обстоятельства, т. е. неопределенности дня отплытия парохода и нежелания с нашей стороны грузиться в бурю, а затем качаться неопределенное число дней на якоре, мы решили отправиться по железной дороге. Как мы слышали от железнодорожных офицеров, уже существует непрерывное сообщение между Шанхай-Гуанем и Артуром, и нам даже было интересно прокатиться, посмотреть новые места. Итак, 29 утром мы сели в вагон и поехали. Надо вам сказать, что вокзалов в нашем смысле здесь нет. Хорошо, если где-нибудь, (как, например, в Шанхай-Гуане) попадается навес и под ним скамейки. По большей части, самих вокзалов не существует, — следовательно, нет ни буфетов, ни других полезных учреждений, — ничего! Вагоны — до Инкоо по крайней мере — отвратительны. Это так называемые вагоны второго класса, на они хуже нашего третьего: небольшие деревянные скамьи, на которых могут сидеть двое, но улечься нельзя и одному; притом пыль и грязь невообразимые... Едем. В тот же день, в седьмом часу вечера, прибыли мы на станцию Цын-джоу-фу, где должны были провести ночь, так как поезд уходит дальше только в 6 часов утра следующего дня. Как выше объяснено, на вокзале негде приткнуться. Муж отправился к начальнику станций и стал просить, чтобы нам отвели вагон на ночь, и, если возможно, такой вагон, который войдет в состав завтрашнего поезда. Начальство, как водится, сначала поломалось, и затемъ указало нам маленький вагон (служебный). В вагоне этом была большая походная кровать, глубокое мягкое кресло и стол. Вскоре какая-то добрая душа (вероятно, тот же начальник станции) прислала нам лампу и приставила солдатика, который должен быль охранять нас и топить печку. Мы поставили на печку чайник с водой и славно запировали. Ночь прошла очень и очень благополучно. На следующий день, т. е. 30-го, нам предстояли три переправы через реки, и словоохотливый солдатик, прислуживавший нам в вагоне, рассказал столько ужасов про первую из них, что на меня напал страх. По его словам, там чуть не произошла масса несчастий: и лодки-то опрокидывало, и плоты-то сносило — словом, беда! Оказалось, что все это было во время ледохода и в половодье; теперь же речушка настолько мелкая, что ее [23] переезжают в телегах, или переходят вброд пешком. Китайцы сбрасывают нижнюю часть туалета, верхнюю поднимают до пояса, и в таком виде с палкой в руке, шествуют через речку, временами погружаясь до пояса, а то все время вода еле доходит до колен. Мы с мужем нашли, что самое подходящее для переправы через реку — шаланда (большая лодка); взошли в нее и прокляли судьбу. Как я уже сказала, воды в речке очень мало (называется речка Да-лен-хэ), и китайцы, одетые в кожаные, мехом внутрь, штаны, образующие вместе с тем сапоги, тянут шаланду руками. Ширина реки с полверсты, и на этом расстоянии мы три раза садились на мель, причем каждый раз казалось, что это безнадежно, и что нас совсем не сдвинут с места. Между тем, умные люди переезжали реку на арбах (двухколесные телеги), или переходили ее по вышеописанному способу вброд. А на том берегу стоял поезд, дымил паровоз, и мы все время боялись, что он свистнет и уйдет, не дождавшись нас! Что бы мы стали делать целые сутки на пустынном берегу!? Разве переправиться обратно?! К счастью, мы попали на поезд и покатили к следующей переправе. Происходила эта история между 8 и 9 часами утра; а около часу дня мы уже сидели в лодке и благополучно переплывали речку Шанхай дзе-хэ. Часам к шести вечера поезд подошел к устью полноводной, широкой реки Ляо-хэ, на другом берегу которой расположен Инкоо. Предстояла опять переправа. В поезде нам объяснили, что нужно подойти к берегу, взять лодочника-китайца, и он перевезет нас на ту сторону. Поезд остановился в полуверсте от берега, и мы торопились, желая переправиться засветло. У нас были некоторые сведения об Инкоо: мы знали, что там есть две английских гостиницы и одна русская — словом, есть, где приютиться. В поезде, кроме нас, китайцев-пассажиров и солдат, был еще один “туз" из железнодорожного мира со свитой. Но они ехали в специальном вагоне и вообще держали себя так по-генеральски, что нам и в голову не приходило примкнуть к ним. Вместе с нами подошли к берегу два солдатика: мой муж пригласил их к нам в лодку; мы вчетвером уселись и сказали китайцу: “вези"! Китаец завертел своим веслом-рулем и перевез нас на тот берег. Река эта так широка и так глубока, что в нее входят океанские пароходы и даже броненосцы, и она представляет в высшей степени оживленный вид. Когда мы пристали к тому берегу, уже порядочно стемнело; но мы [24] все-таки увидели, что это что-то не то. Перед нами был прежде всего отменно-грязный берег, а дальше виднелось что-то смутное; но не видно было ни очертаний европейских построек, ни огней. Муж сошел на берег, чтобы узнать, где мы находимся, и через некоторое время вернулся со сведениями, что надо поплыть версты четыре вверх по реке, миновать все пароходы, и что там только расположен европейский поселок. Как объяснить все это китайцу-лодочнику? К счастью, с нами были солдаты, которые отлично умеют объясняться со всеми иностранцами. Солдатик склонил голову на бок, подложил под щеку руку, закрыл глаза и объяснил лодочнику, чтоб он вез нас туда, “где русский капитан сыпи-сыпи" (“Сыпи-сыпи" — на русско-китайском жаргоне означает: “спать"). Китаец понял это, и мы поплыли вверх по величественной реке, ловко лавируя между огнями многочисленных судов. Мы плыли довольно долго. Наконец, потянулся ряд каких-то бараков, освещенных привинченными снаружи фонарями; еще немного — и перед нами вырисовывались освещенные окна европейских построек. Лодки причалили. И здесь берег был очень грязен; но было устроено нечто вроде примитивной набережной, т. е. вверх по крутому берегу были насыпаны камни, ничем между собой не связанные, т. е. они буквально сыплются из-под ног и теряешь почву под собой. Муж опять выскочил на берег и пошел узнавать, достигнута ли цель? Один из наших двух солдат тоже выскочил и моментально исчез в темноте. Я с другим солдатом осталась в лодке караулить вещи. Тут мне стало жутко. Я сообразила, что лучше было бы мне с мужем пойти и оставить солдатика одного караулить вещи; но дело было сделано. Пришлось вооружиться терпением и ждать возвращения мужа из рекогносцировки. Ждать пришлось недолго: английская гостиница оказалась тут же на берегу, и в ней был свободный номер. Два китайца насилу втянули меня вверх по камням, и вскоре мы очутились в чистенькой комнате, ярко освещенной лампой. Было около 8-ми часов вечера и только что прозвонили к обеду. Мы быстренько умылись, переоделись и сошли к табльдоту. Замечательно приятно было, после двухдневного пребывания в грязном вагоне, да и после всей шанхай-гуаньской жизни, очутиться в уютной европейской обстановке, в ярко освещенной зале, среди совершенно незнакомой нарядной публики! Обед, состоявший из множества невкусных блюд, чинно [25] подавали ловкие китайцы-лакеи. В заключение — фрукты, орехи и кофе. Пообедали — и спать, с тем, чтобы на следующий день, т. е. сегодня к 8-ми часам утра, быть на вокзале и мчаться дальше, уже без переправ и ночевок, в Артур. В 6 ч. утра нас разбудил китаец; мы встали, напились чаю, расплатились в гостинице и, узнав, что на вокзал надо плыть еще версты три вверх по течению, наняли лодку и поплыли. Погода была отличная, и мы прекрасно шли под парусом. Громадная река эта Ляо-хэ — и она была бы красива, если бы не отвратительный цвет и консистенция ее воды, как и всех китайских рек, которые я до сих пор видела. Положительно, кажется, что плывешь не по воде, а по какой-то непонятной, подозрительной жидкости! Благополучно добрались мы до станции. “Вокзал" — это деревянная площадка, к которой вплотную был придвинут маленький поезд. Поезд состоял из одного вагона 1-го класса (для железнодорожного генерала), из одного служебного, на котором было написано: “телеграф", и одного вагона IV-го класса, битком набитого китайцами. Мы спокойно гуляли по платформе, в полной уверенности, что перед нами экстренный поезд для генерала, a после его ухода подадут пассажирский, на котором мы и уедем. А справиться не у кого. Гуляли, гуляли мы. Наконец, явился какой-то офицер. Спрашиваем, кто такой? Оказывается, комендант станции. Мы — к нему с расспросами, и узнаем две поразившие нас новости. Первая заключалась в том, что он получил приказание о прекращении движения на первые два дня праздника (дело происходило накануне Св. X. В.). Сейчас уходит последний поезд (с генералом), и то он пойдет только до станции Вафандян и там уже останется. Так что, если нам угодно ехать, — пожалуйте в IV класс с китайцами! Вот азиатские порядки на нашей железной дороге! Идет вагон 1-го класса, в котором поедут 1-2 человека (свита вся вернулась назад), и предлагают военному с дамой чуть не в скотский вагон! И даже не приходит в голову коменданту посадить нас в генеральский вагон! Что было делать? Чем ехать искать приключений в Вафандяне, мы решили вернуться к Эдгару (не По) и занять вновь наш 39-й номер. Лучше прождать здесь три дня, чем валяться невесть где. Вторая новость была гораздо поразительнее. Мы узнали, что в Мукдене, или около него, было большое сражение русских с китайцами, причем убито два наших офицера, ранено шестеро и много убитых и раненых нижних чинов. Со времени боя под Тянцзином [26] и Пекином у нас не было “дела" со столькими потерями. Надо полагать, что китайцы изменнически напали на русских ночью, или устроили им какую-нибудь засаду. Подробности неизвестны, за исключением того, что наши отретировались, укрылись, иначе было бы много хуже... Надо вам сказать, что как раз в это время большой отряд был уведен в экспедицию, куда-то к границам Кореи; а в Мукдене оставался небольшой гарнизон. Известие это нас сильно поразило. Ведь событие это может быть очень и очень чревато последствиями! Ближайшим последствием для нас будет вероятно то, что мужа не пустят в Японию. Какие тут отписки, когда дела осложняются! Но мы все-таки решили пробраться в Артур — надо хоть немного одеться по летнему, — и все-таки муж сделает попытку, попросит начальство, — авось, отпустят.

Теперь — пару слов о нашем возвращении в гостиницу. Так как мы очень приятно и благополучно проплыли из гостиницы на вокзал, то и нисколько не сомневались, что и обратно будет так же. К берегу вверх по реке подплывала под парусами лодка; мы ее остановили, снесли туда вещи и уселись. Но как только пришлось плыть обратно, китаец убрал парус и мачту, и тут началась следующая комедия. Один из лодочников (их на каждой лодке двое) работал веслом, а другой — багром: он то притягивался к берегу, то отталкивался от него. Так мы шли некоторое время, держась самого берега и не понимая, что это за способ передвижения. Наконец сообразили. Дело в том, что по-видимому начинался прилив и лодочники иначе не могли двигать лодку против напора воды. Вообще возвращение это было очень мучительное. Сначала, как я сказала, китаец цеплялся за берег; затем, когда мы поравнялись с баржами, шаландами и другими судами, стоявшими у берега, он принялся то притягиваться, то отталкиваться от судов. Он с такой силой набрасывал багор, что казалось — вот-вот наша лодочка разлетится в щепки о шаланду. Но не успевали они прикоснуться бортами друг к другу, как вновь багор яростно вонзался в какую-нибудь часть шаланды, и на сей раз лодка наша отталкивалась. Когда мы миновали суда и пошел опять пустынный берег, один из двух китайцев выскочил из лодки, обвязал себя веревкой, другой конец которой был укреплен в лодке, и потянул нас бичевой. Оставшийся в лодке работал веслом. Тяжело было глядеть на этого бурлака с берегов Ляо-хэ! Ему приходилось то скользить по невозможно илистому грунту, то [27] взбираться на кручи, где этого требовали обстоятельства, то переливать через бревна, стены и т. п. препятствиям... А все это время с берега дул ветер и засыпал нам глаза пылью... Особое удовольствие, когда на воде вас засыпает пылью... Так шли мы долго. Наконец, подошли опять к судам, и тут произошел интересный пассаж: впереди нас шла под парусом колоссальная барка; наш китаец подплыл к ней сзади, вцепился в нее багром, и мы быстро пошли на буксире. Но все на свете имеет конец. Так и наше путешествие, казавшееся бесконечным, — кончилось, и мы вновь очутились в том же номере, который покинули утром. — Опишу еще, насколько смогу, Инкоо-европейский поселок: он не велик и состоит из двух параллельных улиц, расположенных по линии берега. Не думаю, чтобы в нем было больше ста пятидесяти европейцев. (Я не считаю, конечно, расположенных здесь сейчас русских войск). Но вы не поверите, какая печать цивилизации и комфорта лежит здесь на всем. Возьмем хоть нашу гостиницу — все в ней так чисто, прилично, хорошо. Чувствуешь сразу, что ты находишься в приличном доме, а не в вертепе, как в большинстве российских гостиницах на Дальнем Востоке. Комната прелестная; день строго распределен: те же breacfast'ы, tiffin'ы, five о'clock'и и dinner'ы, что и в “Astor House". Да вероятно всюду, где живут англичане, то же самое. Набережная очень мило устроена, и, как потом оказалось, есть отличная деревянная пристань. На набережной разбит небольшой скверик для детей, и в нем — приборы для метеорологических наблюдений. В сквере этом на скамейках сидят степенные нянюшки - манчжурки со своими хитрыми прическами; а около них резвятся нарядные европейские дети. Далее вверх по реке разбивается что-то вроде общественного сада, в середине которого копают пруд. Везде чистота, порядок. Нечего объяснять, что 99% жителей — англичане. Есть две церкви: католическая и евангелическая (теперь устроена и третья — православная). При первой — женский монастырь, и я сегодня в первый раз в жизни увидела китаянок-монахинь. При второй церкви — прекрасный парк, и в нем кладбище. Подумайте только, у нас городок с 160 жителями! Китайцев нечего считать: они в этом благоустройстве не повинны, да и город их расположен где-то отдельно от европейского. — Сегодня мы встретили какого то молодого англичанина (“английца" — как говорил наш спутник-солдатик) и с ним около десяти-двенадцати мальчиков школьного возраста — вероятно, учитель. Все [28] так мило, что просто приятно видеть уменье людей приспособляться и устраиваться по-человечески повсюду, куда их ни заносит судьба. — Сегодня же вечером мы узнали, что “дело" между русскими и китайцами происходило верстах в трехстах от Мукдена, в отряде генерала Церницкого, да и потери не так велики, как нам говорили утром. Это многое меняет, и наши шансы на получение отпуска в Японию увеличиваются.

25.

Средиземное японское море. Пароход “Prinz Heinrich".

11 апреля 1901 г.

Из Нагасаки я не писала ни слова. Мы там провели три дня: с утра до вечера бегали, и вечером бывали так утомлены. что невозможно было взяться за перо. Один вечере провели у гейш; но это оказалось очень неинтересным. Интересна только сама обстановка, этот как бы игрушечный дом, со своими полами, покрытыми циновками, со своей японской чистотой. Зала большая, без всякой мебели, но с электрическим освещением, и в этом пустом пространстве вертится какое-то маленькое намазанное существо, декламирует на непонятном языке, визжит (понимай: поет): а две другие, сидя на полу, играют на каком-то примитивном трехструнном инструменте и гнусаво что-то поют горлом — у них по-видимому совсем нет грудных звуков. Привел нас в этот дом, находящийся при главном нагасакском храме Феува, наш метрдотель, и заявил на своем ломаном французском языке, что это — “La premiere maison de Nagasaki", и что “tous les ministeres japonais et europeens" здесь бывают.

К сожалению нам не благоприятствовала погода: два дня было облачно и туманно, и дивная японская природа, конечно, теряла от этого обстоятельства. Один только день светило нам солнышко. Мы воспользовались этим и слетали утром к водоемам, о которых я писала в первое мое пребывание в Японии, а после завтрака мы покатили в Моги — деревушку на берегу моря, замечательную живописной дорогой, которая ведет в нее из Нагасаки. До половины пути все поднимаешься в гopу, а потом идет чудный спуск. Мы ехали мимо полей, мимо бамбуковых рощ… А кругом были великолепные, хотя и не очень высокие горы, чудная, сочная зелень и картины одна другой лучше. — План путешествия по Японии мы ceбе составили [29] такой: из Нагасаки проехать красивым Средиземным Японским морем в Кобе — тридцать шесть часов; провести день в Кобе. Затем, по железной дороге — четырнадцать часов — в Иокогаму, два дня в Иокогаме. Из Иокогамы на один-два дня в Токио — час езды. А оттуда по железной дороге обратно в Нагасаки. Таким образом, мы увидим страну и с суши, и с моря, и на всю экскурсию потребуется около восьми дней времени. Беда только, что сегодня опять дождь. Если так будет, продолжаться, мы не увидим сказочных видов, ради которых и поехали морем. — Пора сказать вам несколько слов и о пароходе. С того момента, как мы к нему подъехали, он начал меня поражать, и я думала — сюрпризы ещё не кончились. Когда я увидала его в первый раз с моря, меня поразил его грязный вид. Представьте себе, немецкий пароход, носящий к тому такое высокое имя, и с грязными, заляпанными боками! Затем меня поразил трап, но уже совсем иначе. На всех русских пароходах трап так устроен, что подняться на него почти так же трудно, как на пекинскую стену, и он почти так же высок, как стены Пекина. Кроме того, у поднимающегося кружится голова, потому что под ногами у него и сбоку — вода, волнующаяся поверхность моря. На “Принце Генрихе" трап низенький, пологий; сбоку перил и снизу под ступеньками протянута парусина, так что воды не видишь, и взбираешься легко и свободно. Затем поразительна его внутренняя отделка: это просто плавучий дворец, отделанный с царской роскошью. Освещение, конечно, электрическое и очень яркое. Кают-компания дивная: потолок и стены сплошь отделаны медальонами, в которых вставлены японские панно. Чудное пианино под цвет всей отделки комнаты. Имеется роскошная дамская комната: стены и потолок расписаны картинами масляными красками; мебель и занавески из золотистого шелка. Я сижу за письменным столиком в стиле рококо и пишу тебе. Сюрпризы на этом не кончились. Когда нас устроили в каюте и мы вышли на палубу, то увидели массу публики и еще большее количество разных кресел, chaise chaise longue'ов и т. п. приятных предметов. На “Херсоне" тоже были chaise-longues, но в гораздо меньшем количестве. Мы походили, походили, а затем уселись на двух креслах. Представьте себе наш конфуз, когда к нам подошел лакей, — правда, уже после того, как мы поднялись со своих мест, — и заявил нам: “hier sind nur Privatstuehle". В переводе на pyccкий язык: “на чужой каравай рта не разевай". Сели мы на пароход в четыре часа дня. С якоря он снялся в шесть [30] часов, и все время на палубе играл оркестр духовой музыки. А в половине седьмого уже протрубил первый сигнал к обеду. Публика исчезла с палубы. Мы догадались, что все ушли переодеваться к обеду. На Востоке все живут на английский, вообще великосветский лад; а в большом свете из каждого обеда делают целое празднество. У нас с мужем не во что было переодеваться. На муже был его единственный статский костюм, сшитый им в Нагасаки для путешествия: а у меня хотя и есть с собой другое платье, но такое же скромное, как и то, в котором я приехала на пароход. Когда мы после второго сигнала сошли в столовую, меня смутил вид этой нарядной многочисленной толпы — так я отвыкла от людей! Мужчины — в смокингах и черных сюртуках: дамы — в изысканных туалетах. А мы с мужем такие затрапезные! Мы так и думали, что нас посадят за отдельный затрапезный столик! Но нет! К столу, который нам указали, подошла очень красивая я не менее элегантная пожилая дама: с ней — молодой человек японского типа. Затем еще двое каких-то господ неизвестной национальности, но с несомненной примесью черной или цветной крови. Оркестр, на этот раз струнный (итак, у нас на пароходе два оркестра!) заиграл; официанты забегали с блюдами; торжество Mahlzeit'а началось. — Нельзя сказать, чтобы немцы вкусно кормили; блюд было достаточно, но все какие-то странные на вкус. Зато два сладких блюда, которые были поданы одно за другим, — это chef d'oeuvre поварского искусства! Нам подали Beerkuchen nach Victoria; это — чудная баба, наполненная всевозможными фруктами, и затем — ореховый пломбир. А в заключение — апельсины, ананасы au naturel, всевозможные сласти и кофе. — Каюты, конечно, тоже подходящие ко всей этой роскоши. Спали мы прекрасно: пароход идет твердо, как будто это земной шар в своем стихийном движении (немного сильно сказано!). Но вот горе (оканчиваю письмо 12-го апреля) — сегодня отвратительная погода: дождь, ветер, никаких красот природы не видать. — Приходится довольствоваться наблюдениями над публикой. Большинство были американцы и англичане. Попадались французы: были и наши соотечественники, но они все говорили почему-то на иностранных языках. Между немцами мы заметили главного врача госпиталя в Янцуне (о нем выше), д-ра Куттнера, со всем своим персоналом, врачами и сестрами милосердия. Все они возвращались на родину через Японию и Америку — это была им награда от Красного Креста за их работу в Китае. [31]

26.

27 апреля 1901, г. Нагасаки

Последний раз я вам писала с “Принца Генриха". С тех пор наши дальнейшие похождения были такие. В Кобе мы пришли ночью; когда мы утром проснулись, пароход стоял уже на якоре. Погода наконец разгулялась; дождь прекратился, но во все время нашего плаванья было облачно и туманно, и прекрасное Средиземное Японское море пропало для нас на девять десятых.

Когда пришлось съезжать на берег, море до того разволновалось, что оно бросало, как щепку, маленький катер, на котором мы съезжали, и волны перекатывались через палубу, так что все пассажиры приняли холодные соленые, души. Я, конечно, не преминула воспользоваться этим прекрасным случаем и проделала морскую болезнь. К счастью, переправа наша продолжалась недолго. Вот мы на набережной совершенно незнакомого нам города, не зная ни слова ни по-японски, ни по-английски. Но мы имели письмо к одному европейскому коммерсанту, и он нам дал дальнейшие указами. Начал накрапывать дождик; мы этим не смутились, взяли двух дженерикш и поехали на водопад. Водопад очень близко от города; мы приехали туда минут через пятнадцать и с полчаса любовались великолепным зрелищем — дождь тем временем все усиливался. С водопада мы поехали во французский монастырь! Вы спросите, какое мы имеем отношение к монастырю? А вот какое. В нем воспитывается дочь одного нашего знакомого врача, и мы дали ему слово, что навестим ее. Не так-то легко было отыскать монастырь, не умея говорить по-японски! Наконец, монастырь найден, и я в первый раз увидала монахинь-миссионерок, — тех, деятельность которых так много способствовала возникновению беспорядков в Китае. Должна сознаться, что они произвели на нас с мужем (мы видели двух) очень приятное впечатление. Ясностью, довольством своей судьбой и верой в дело, которое они делают, веет от них! И действительно, какую силу убеждения нужно иметь, чтобы жить в чужом краю, среди чуждого народа, и воспитывать и поддерживать сирот этого народа! В этом — главная их задача; они воспитывают японских сирот-девочек (разумеется, христианок) и затем пристраивают их. Европейских детей они принимают на [32] воспитание между прочим. Девочка, к которой мы приехали (в сущности шестнадцатилетняя барышня, но ростом и развитием она производит впечатление девочки лет тринадцати), очень была рада известию о родителях, но, кажется, еще больше — разнообразию, которое внесло в ее жизнь наше посещение. Добрая монахиня отпустила ее с нами; мы поехали в ресторан (с ведома монахинь) пообедать, а после обеда отправились под проливным дождем осматривать храм Hiogo (Хиого).

Храм довольно бедный и ничем особенным не отличается. Мы вошли внутрь сидящего Будды; осмотрели убогий алтарь. В садике, окружающем идола, интересна модель священной горы Фуджиамы.

Из Кобе мы поехали в Иокогаму. Сели в спальный вагон 1-го класса; а вагоны здесь тоже миниатюрны, как и люди. “Бой" (boy — по-английски — мальчик) сейчас же принес нам соломенные туфли, и принялись мы созерцать природу. К сожалению дождь не переставал. Он, вообще, нам много крови испортил за время путешествия по Японии. Но и то, что мы видели сквозь падающий дождь, способно привести в восхищение. Идешь, буквально, по цветущему саду; нет ни одной пяди пустующей земли; самые поля так обработаны, как образцовые питомники. Долины и склоны гор почти до самых верхушек — все засеяно, начиная от риса и чайных дерев до ржи. И повсюду копошатся маленькие люди в больших грибообразных шляпах. Говорят, нет времени года, когда бы японцы не работали на поле, и не только днем, но и ночью, при свете причудливого бумажного фонаря. Если принять во внимание, что все 487 островов, составляющие Японию, по пространству очень невелики, а жителей 47.000.000, то становится понятным их трудолюбие и то, почему маленькие островки, разбросанные по всему Японскому Средиземному морю, — часто величиной не больше нескольких квадратных десятин и на которых не видно ни одного жилья, — сплошь обработаны: места мало этому энергичному, трудолюбивому народу. А железные дороги! Сколько препятствий нужно было преодолеть, чтобы провести полотно дороги! Ты не проезжаешь и двух верст по ровной дороге: все это насыпи, расщелины гор или туннели; поезд бежит и ныряет из туннеля в туннель. А по сторонам — поля, рощи и водопады...

На утро мы приехали в Иокогаму и остановились в рекомендованной нам гостинице — “Privat Hotel". Хозяин — маленький, пухленький, розовый итальянец; хозяйка — рослая, полная [33] француженка. Мы им привезли поклон от их приятеля, m-r Вау'а, хозяина “Hotel Belle-Vue" в Нагасаки, и нас радушно приняли (конечно, всех гостей так же радушно принимают). За 3 р. в сутки с человека полагается: большая, светлая, хорошо обставленная комната с обширнейшей двухместной английской кроватью и с полным содержанием: чай или кофе с хлебом и маслом (можно потребовать и холодного мяса); в 12 час. — завтрак из 6-8 блюд с кофе; в 4 ч. — чай с хлебом и маслом или печеньем; в 7 ч. — обед еще более обильный, чем завтрак. И что всего удивительнее: мы, которые в обыкновенное время почти не ужинаем (обед наш состоит из двух блюд), мы здесь исправно поедали все, что нам подавали. Итак, мы в Иокогаме. Заехали мы в “Privat-Hotel" главным образом потому, что хозяйка — француженка, следовательно, можно с ней объясняться и, следовательно, она нам будет служить переводчицей при наших сношениях с внешним миром. Приехали в субботу утром. Целый день дождь лил, как из ведра, так что носа нельзя было на улицу высунуть. В воскресенье утром была чудная погода, и мы по железной дороге — 50 минут езды — покатили в Токио.

Поезд мчался по густо населенной местности. Все время по обе стороны дороги мелькали деревни. По случаю японского праздника все дома были оригинально разукрашены; на высоких мачтах висели огромные раскрашенные бумажные рыбы. Рыбы эти были свободно подвешены на проволоках и раскачивались легким ветерком, как бы плавали в воздухе. Мы заметили, что величина и количество рыб на домах были различны: от одной до пяти-шести. Изредка виднелись дома и без рыб. Что за оказия? Позднее мы узнали, что тогда был праздник “мальчиков", и каждая семья вывешивала рыб по количеству сыновей. Перед отъездом из Иокогамы хозяйский сын подробно написал нам по-французски и по-японски (латинскими буквами), что следует осмотреть в Токио, и мы не встретили почти никаких затруднений при объяснениях с рикшами. Говорю: “почти", потому что все-таки в одном случае пришлось туго. Когда мы попали в Ayeno-Рагс, где помещаются музеи, зоологический и ботанический сады, мы насилу растолковали нашим рикшам (на помощь было призвано несколько японских городовых, но они тоже ничего не понимали), что нам нужно в зоологический сад — пришлось изобразить в лицах целый зверинец: лаять, мяукать, блеять [34] и т. п. А ботанический сад так они и не поняли, и мы его не видели: а, говорят, он великолепен. Мы летали по Токио с 10 ч. утра до 5 ч. пополудни. Первым делом взобрались на гору, по высочайшей каменной лестнице, а там еще на высокую башню, откуда открывается вид на весь город. Кто видел Москву с Воробьевых гор и Пекин с Угольной горы, того вид Токио не поразит. Город расположен на ровной местности у моря. Видишь массу крыш, много зелени — и только. Оттуда мы отправились в Schieba-temple. Предполагаю, что в переводе на русский язык это храм Сиву. Тоже после пекинских храмов поразить не может. Поистине великолепен парк, его окружающий. Там мы впервые видели камелии величиной с добрую березу, — и такое дерево все в цвету. Между прочим мы открыли третьего дня в Нагасаки, в храме Осуви, еще большие камелии, только они уже отцветали. Уход за парком в храме Сиву и красота его просто поразительны. Но еще поразительнее отношение японцев к святыне: за 20 к. они пускают тебя всюду, только заставляют тебя сбрасывать обувь, входить в чулках. И это не взятка, которую ты даешь сторожу. Нет, при входе в каждое здание храма (а их там достаточно) с тебя взимает плату духовное лицо. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда мы обошли храм, мы были уже порядочно утомлены, да и пора было обедать. Здесь, на Востоке, вне определенных часов, тебе ни в одном ресторане есть не дадут. Пообедали, а затем поехали в вышеупомянутый Ayeno-Рагс и в храм Азыкиза. Ayeno-Рагс — колоссальный парк в центре города — по-видимому, любимое место прогулок токийцев. Я не берусь судить о нем во всем его объеме: но то, что мы видели — прелестно и много говорит в пользу того, как умело японцы соединяют полезное с приятным. В парке масса лужаек, прудов, тенистых аллей. Особенно хороша была одна аллея, длинная и прямая как стрела, обсаженная по обе стороны сливовыми деревьями. Деревья эти плодов не приносят и разводятся ради прекрасных махровых цветов нежного розовато цвета. Как раз тогда была пора цветения, и вся аллея была сплошь розовая, без единого зеленого листка! Великолепное зрелище!

В парке, как я уже упоминала, помещаются разные музеи, зоологический и ботанический сады. Мы попали только в зоологический сад. Он пока еще беден животными; но все в чудном порядке, и видна забота об его процветании: [35] большинство экземпляров животных — подарки микадо или разных высокопоставленных японцев, из известных в Европе, напр., маркиза Ито. Цена за вход в сад — 2 коп., дети входят бесплатно. И в этом видна забота о том, чтобы сад был действительно доступен народу. Вы видите массу отцов и матерей со своими ребятами, показывающими и объясняющими детям все, что они видят.

Храм Азыкиза — это уже нечто совсем не передаваемое, своеобразное. Во-первых, мы ехали туда по оживленнейшим улицам, кишевшим народом. По обеим сторонам тянулись бараки, в которых шли всевозможнейшие представления, и куда публика зазывалась всевозможнейшими рекламами и выкрикиваниями. Массы фокусников, певцов и рассказчиков занимали толпу направо и налево (был праздничный день). Продавались всевозможные игрушки, лакомства и фокусы-покусы. От гама, шума, музыки в бараках положительно голова шла кругом. В самом храме продолжалась та же суетня, та же торговля, и тут же, среди снующей толпы, молящиеся преклоняли колени, хлопали в ладоши для того, чтобы обратить на себя внимание божества, и затем приносили моленья. Помолившись, они бросали к ногам идолов мелкую монету, обернутую в бумажку. Такими монетами в белых бумажках усеяна полы храмов в Японии. Рядом с храмом высится колоссальнейшая башня, с которой тоже открывается вид на весь город. Но мы были слишком утомлены, чтобы взбираться на нее. В 5 ч. мы отправились на вокзал и обратно в Иокогаму.

Третий и последний день в Иокогаме. С утра я отправилась с хозяйкой за необходимыми покупками; а после завтрака мы объехали на настоящем извозчике город и убедились, что европейцы живут тоже действительно как в раю. Каждый дом — это прелестная вилла, в чудном саду, с роскошными цветниками спереди! Положительно, мы не видели ни одного домика, который не вызывал бы желания пожить немножко в этой дивной обстановке, среди этой почти тропической зелени. В тот же день, в 7 час. вечера, мы уже ехали обратно в Нагасаки. Отъезд наш обошелся не без курьёза. Нам в нашей гостинице сказали, что поезд в Нагасаки отходит в 6 часов. Мы к этому времени и подогнали наш отъезд. Приехали на вокзал, купили билет и сдали наши вещи носильщику, показав ему билет, чтобы он знал, в какой поезд нас посадить. Японец закивал головой и произнес обычное у них “he! he", в знак того, что он все понял. [36] Время приближалось к шести часам. Поезд, громыхая, подошел к дебаркадеру. Мы — разыскивать нашего носильщика, и к нашему удивлению и негодованию видим, что он таскает вещи других пассажиров, японцев, а на нас — ноль внимания. Мы — к нему: “Нам ведь в Нагасаки! Понимаешь, в Нагасаки"! Носильщик кивает головой, говорит свое “he! he!", но и не думает устраивать нас в поезд. Пробовали мы обращаться к публике, стараясь жестами и видом наших билетов объяснить, в чем дело; но кроме сочувственного “he! he!" — мы ничего не добились. Заговаривала я и по-французски, и по-немецки — тот же результат! С знанием английского языка можно везде быть понятым в Японии; но знание остальных европейских языков там не распространено. Нечего делать. Поезд ушел; а мы остались. Через минут пять подан был опять поезд. Опять волнение с нашей стороны и спокойное “he! he!" носильщика. Отошел и второй поезд — был уже седьмой час. Вдруг, вижу, к кассе приближается какой-то европеец. Я к нему: спрашиваю, говорит ли он по-французски? Молчаливый поклон и отрицательный жест головой. “А не говорите ли вы по-немецки? — “О, ja!" Я попросила его сказать нам, когда поезд уходит в Нагасаки? В 6 ч. 40 м., был ответ. Тогда я поворачиваюсь к подошедшему мужу и говорю ему: “Слышал, господин этот говорит, что поезд уходит в 6 ч. 40 мин.". Услышав русскую речь господин сказал: “Так вы русские! Это гораздо проще!" — Обрадовались мы этой встрече чрезвычайно, и так как он тоже ехал в Нагасаки, то решили уже держаться вместе. Наш новый знакомый оказался зоологом, командированным на Восток специально для изучения рыб Тихого Океана. Он говорил по-английски и немного по-японски, уже полгода путешествовал по Японии и поэтому рассказал нам много интересного про эту красивую и любопытную страну. У нас в Европе вообще распространено мнение, что в Японии очень легкие нравы и что там нет семейных основ. А вот г. X. утверждает, на основании личных наблюдений, что это — неправда, что внутри страны нравы строгие и что испорчено население только портовых городов, главным образом — Нагасаки, где над развитием японцев и особенно японок хлопочут моряки всех наций. Также рассказывал он нам, как распространена грамотность в стране. Но это мы и раньше слышали и проездом видели в самых маленьких деревнях крошечных мальчиков почти без одежды и таких же крошечных [37] девочек, одетых, причесанных и даже раскрашенных, как взрослые японки, с книжками под мышкой, бегущими в школу. Лучшее здание в деревне — это школа, и в настоящее время население Японии почти поголовно грамотно.

Билеты наши действительны десять суток; мы могли бы по дороге осмотреть много интересного; но мой муж торопился, желая приехать к сроку. И вот, мы уже неделю в Нагасаки; а парохода в наши края все нет. Уедем дня через два-три. На обратном пути из Иокогамы мы видели из окна вагона, при лунном свете, снежную вершину священной горы Фуджиамы, и действительно это такое зрелище, которое наполняет душу религиозным трепетом. Нельзя передать, до чего эта вершина, мерцающая своим снегом в лучах месяца, красива, величественна и вместе с тем фантастична. В Нагасаки мы не долго отдыхали. На другое уже утро мы поехали в известное вам Моги; а оттуда — на пароход в Абамо, деревушку, известную своими горячими щелочными источниками. Абамо тянется лентой по самому берегу моря; а прямо над ней высится гора Унзен со своими серными источниками. Но обо всем этом — речь впереди.

W.

Текст воспроизведен по изданию: Из жизни на Дальнем Востоке. Июнь 1900 г. — март 1903 г. // Вестник Европы, № 5. 1904

© текст - W. 1904
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Ernan Kortes. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1904