ФРОЛОВ Н.

НА ЯКШАХ КАЗАЧЬИХ

(Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.).

День 1-го августа 1900 г. был чрезвычайно тяжёл и утомителен. Пришлось сделать переход в 35 вёрст по жаре, потом выдержать несколько часов упорного боя на гористой местности с частыми подъемами и спусками. Проливной дождь с такой силой, о которой не имеют понятия в Европейской России, притом с градом, достигавшим в диаметре дюйма, вымочил казаков до нитки, растворил почву, так что даже крутые склоны приняли болотистый характер, и колеса артиллерии увязали чуть не на пол аршина. Пересохшие ручьи превратились в горные потоки, а их надо было переходить с артиллерией и обозом.

День склонился к вечеру. Густая тьма наступила чрезвычайно быстро. Последние силы, казалось, оставили людей. При такой обстановке пришлось преследовать бегущих китайцев еще на 14 вёрст, чтобы, так сказать, с налёту захватить весьма важную позицию — Якшинский перевал. Иначе для обладания этой позицией пришлось бы дать еще одно сражение и проливать драгоценную русскую кровь. Лучше уж сегодня сделать усилие и еще немного потрудиться.

Понятно, с каким удовольствием передовая конница в девятом часу вечера еще издали заметила приветливые огни костров на месте предположенного бивака. Но кто же разложил эти благодетельные костры? Ведь впереди нас никого нет. [186] Может быть неприятель? Впрочем трудно предположить такую дерзость со стороны китайцев: только что перед тем разбитые на голову, неужели они осмелились остановиться на ночлег в столь близком расстоянии? Да, это китайцы. Зоркие казаки разглядели их характерные фигуры, передвигающиеся около костров. Надо атаковать и выбить неприятеля. Трудна для конницы ночная атака, но что же делать?

На совершенно истомлённых лошадях казаки поскакали по направлению огней. Однако, карьер, которым шла конница или, как говорят забайкальцы, «мах» был очень невелик и не сравнялся бы при обыкновенных условиях даже с маленькой «хлынцой» (рысцой). Скоро первая и третья сотни Верхнеудинского полка и старики-уральцы охранной стражи врезались между кострами; началась шашечная работа.

Китайцы немедленно обратились в бегство в рассыпную, спасаясь в прилежащее болото, но некоторая часть неприятеля осталась на месте, открыла ружейный огонь и начала мужественно защищаться, принимая смерть от русского оружия с поразительным равнодушием. Наконец дрогнули и эти последние храбрецы. На месте остались только трупы. Освещаемые кострами, китайцы представляли из себя фантастические фигуры.

Рубка доставалась не всегда совершенно легко. Командир Уральской сотни штабс-капитан Якимовский наскочил на одного китайца, взмахнул шашкой, чтобы его рубануть, но китаец сделал какое-то движение, конь шарахнулся в сторону, удар пришелся по воздуху. Снова наскакивает Якимовский, и снова та же история. Подъехавшие казаки прикончили несчастного.

Поручик Зиневич, субалтерн-офицер Уральской сотни, разрубил голову китайцу, но возвратный удар клинка вышиб эфес из руки; так как Зиневич имел оплошность не надеть на руку темляка, то шашка упала на землю, а в темноте и в суматох найти ее оказалось невозможным.

Наученные опытом офицеры бросили в походе носить наши изящные темлячки с серебряными кисточками и заменили их грубой петлей из сыромятного ремня.

Скоро конница расположилась на ночлег около китайских костров, а пехота и артиллерия все еще тянулись и подошли только к 11-ти часам вечера. Обозов не было. Они прибыли на другой день к 6-ти часам утра. Пришлось ночевать при [187] самых неблагоприятных условиях: ранцы для легкости во время боя были сняты и оставлены в обозе. Холодная ночь вступила, в свои права. На мокрой земле располагались усталые казаки для отдыха. Как говорится, на зуб положить решительно было нечего; даже бивачные огни трудно было поддерживать, как следует: дров по близости мало, а разыскивать их ночью невозможно. Начали разбирать заборы и навесы около единственной фанзы, не взирая на то, что в ней расположился начальник отряда и его штаб.

Эта фанза служила прежде постоялым двором (уопын), который получил название от инженеров-строителей китайской восточной железной дороги «Якши Казачьи», в отличие от станции Якши, находившейся на линии железной дороги и отстоявшей от Якшей Казачьих верстах в 18-ти к северо-западу. Через Якши Казачьи путь был значительно короче, чем через Якши железнодорожные, да и дорога лучше, а потому движение товаров и путешественников, главным образом, направлялось через этот уопын. Владелец уопына, обыкновенно, заготовлял на зиму сено, имел некоторое количество продовольственных запасов и ханшину (противная китайская водка из проса) для проезжающих и небольшое помещение для отдыха людей и лошадей. В настоящую минуту в фанзе не было ни крохи продовольствия и ни малейшего признака какой-либо мебели, оставался только отвратительный запах каких-то пряностей и, главным образом, ханшину, тот запах, который обыкновенно обозначался словами: «китайцем воняет».

Заборы, навесы двора, как уже сказано, казаки разнесли на дрова. Передняя стенка фанзы не существовала. Обыкновенно она состоит из переплета широких китайских окон, заклеенных особенно прочной бумагой. Бумага эта отлично сопротивляется ветру, не промокает от дождя, света пропускает достаточно, но в яркие солнечные дни, которые очень часты, смягчает резкость света и делает внутри фанзы приятную для глаз полутьму. Теперь этих окон не было. Резкий ветер свободно гулял по комнатам дома, брошенного хозяевами. Несмотря на то, штаб с удовольствием искал в нём себе, хотя какого-нибудь укрытия на ночь.

Дом состоял из двух комнат, разделённых довольно, просторными сенями. Печей не было, так как вообще в китайских домах их не бывает. Отопление производится совсем [188] особенным способом, удивляющим с первого взгляда европейцев, но способ этот выработан тысячелетиями и хорошо отвечает всей обстановке китайской жизни. Топлива расходуется мало. В сенях было два очага, из которых, впрочем, чугунные котлы для приготовления пищи оказались вынутыми.

Кругом каждой из комнат идет глинобитный диван (кан) шириною в 2 1/4 аршина. Внутри этого кана проложены коленчатые дымоходы, по которым проходит дым от очагов, хорошо нагревает кан и уходит в вытяжные трубы. Трубы эти, пирамидальные или конусообразные, стоят вне дома по его сторонам и придают всей фанзе весьма оригинальный, даже фантастический вид. На тёплом кане, покрытом циновками и самыми тонкими тюфячками, китайцы спят, обедают, пьют чай, работают, словом, проводят целый день, живут на нем. Зимой посередине комнаты очень холодно, поэтому китайцы носят постоянно ваточные или меховые халаты. В одной из комнат поместился начальник! отряда и офицеры штаба, в другой — писаря, вестовые и один больной казак. Впрочем, офицеры ютились около очагов, в которых развели огонь. Огонь не нагревал канов, потому что дымоходы оказались испорченными. С опасностью сжечь платье и сапоги офицеры садились возле самого огня, чуть не лезли в него. Кое-кто снял сапоги, носки и старался высушить их на огне, к которому в то же время с наслаждением протягивал свои голые ноги. Откуда-то казаки раздобыли несколько пригоршней муки, вскипятили в котелке воду, бросили в кипяток муку и получившийся клейстер великодушно предложили офицерам. Многие ели, а лейб-гвардии гусарского Его Величества полка штабс-ротмистр Булатович находил его превосходным!

— «Что это за шум я слышу сзади фанзы?»

— «Я сейчас посмотрю, ваше превосходительство», отвечал один из адъютантов.

— «Да это казаки разбирают! стропила крыши на костры, ваше превосходительство», сказал ординарец, казак Мациевский.

— «Чёрт знает, что такое!» возмутился генерал: «ведь этак нас совсем дождём зальёт, да и фанза в конец будет испорчена, единственное убежище на этом переходе. Выгоните их, да скажите командиру, чтобы присмотрел.

— «Слушаюсь, ваше превосходительство» отвечал адъютант. [189]

— «Вот вам и дисциплина», произнёс кто-то: — «у начальника отряда дом разбирают».

Через минуту шум прекратился.

Несмотря на все лишения, при которых находились как начальники, так и подчиненные, усталость взяла свое и вскоре отряд заснул глубоким тяжёлым сном; бодрствовали только часовые кругом бивака, хотя их организм за весь предыдущий день также был измотан окончательно.

Вдруг, около часу ночи, на биваке раздались крики: «китайцы нападают! китайцы нападают!» Послышались ружейные выстрелы. Тревога с быстротой электричества распространилась по всем частям отряда.

Спешно батальоны становились в ружье, батарея запрягала, конные сотни ловили пасшихся лошадей и седлали; офицеры на только что высушенные носки с сожалением надевали мокрые сапоги. Изготовился отряд с замечательной быстротой.

— «Ваше превосходительство, четвертый батальон готов; куда прикажете выступать?» докладывал войсковой старшина Оглоблев.

— «Ваше превосходительство, батарея запряжена; где прикажете занимать позицию?», докладывал войсковой старшина Фолимонов.

В голове начальника отряда быстро проносился ряд мыслей: «куда выступать? В этой темноте ничего не разберешь; местность совсем незнакома; ночной бой — трудная штука. Как досадно, что с вечера поленился и не выбрал на всякий случай позиции. Впрочем, зачем тут позиция? Ну, да как-нибудь с Божьей помощью справимся».

— «Да откуда нападают?» громко произнёс генерал.

— «Не могу знать! Не могу знать!» послышались один за другим ответы командиров.

— «Вот то-то и дело! по крайней мере, откуда стреляли?»

— «Кажется, со стороны перевала, сзади!»

— «Значить с тыла? Но я все равно не тронусь с места, пока не разъяснится в чем дело».

— «Начальник штаба! Разошлите сейчас же конвойных казаков разузнать обстоятельно про всю эту тревогу!»

— «Очередной!» крикнул начальник штаба: «и следующий!»

Но у начальника конвоя, прапорщика Корицкого, казаки уже были готовы. Лихие и сметливые терцы живо съездили на дорогу [190] к перевалу и принесли известие, что несколько китайцев, оставшихся сзади во время сражения, пробирались теперь к своему отряду, нарвались на наших часовых, которые и прикончили их несколькими выстрелами.

Начальник отряда рассердился.

«Не сметь делать фальшивых тревог!» кричал он: «без моего приказания не седлать, не запрягать, не становиться в ружье! При всех случаях достаточно дежурной сотни».

Скоро все разошлись на отдых, досадуя на ложную тревогу. Больше всего жаль было с таким трудом высушенных носков. От сырости и холода зуб-на зуб не попадал. Невольно закрадывались в голову мысли о простуде, лихорадке, тифе и т. п. прелестях. А хинина и даже касторки оставалось очень мало. Писали давно уже в Читу о доставке медикаментов, но когда-то они придут, да и придут ли? Все тревожные мысли победил целительный сон.

Два простых казака, ища укрытия и тепла, забрались в фанзу и устроились по обеим сторонам начальника отряда, спавшего в сером непромокаемом (промокло насквозь) пальто без погон и без красных кантов. Утром казаки были очень удивлены, узнав генерала в своём ночном соседе, и поспешили скорее удрать.

Люди спали, сколько хотели (назавтра дневка), но не все. Уже в 5 часов утра, 2-го августа, чуть только рассвело, начальник отряда выслал вперёд сборную сотню охотников от 3-го Верхнеудинского казачьего конного полка и Уральскую сотню охранной стражи под общей командой штаб-ротмистра Булатовича.

Необходимо было восстановить потерянное за ночь соприкосновение с неприятелем и выяснить, в каком направлении отступила главная масса его рассеянных сил. Цель эта была вскоре достигнута. Лихо повёл свой летучий отряд Булатович. Уже к 7-ми часам утра, пройдя 18 вёрст, достиг он станции Мендухэ, где обнаружены следы недавнего пребывания китайцев.

В одном из железнодорожных домов захвачены были даже постели, приготовленный для начальствующих лиц китайского отряда.

Остановившись в Мендухэ, Булатович выставил цепь секретов и три заставы, чтобы перехватывать китайцев, [191] отрезанных во время боя при Якши и пробиравшихся к лесистому горному хребту — Большому Хингану.

Летучие разъезды высланы вперёд по дороге на Хинган до станции Хорго вёрст на двадцать пять и по сторонам главного пути.

А в это время в главных силах на Казачьих Яшках казаки просыпались, сушили одежду на ярком манчжурском солнце, начинавшем припекать уже довольно сильно. Из соседних кустов таскали валежник, рубили ветки, что посуше, раскладывали костры и, благо пришёл обоз, начали варить пищу, приготовлять чай, погрызывать сухари. Целая толпа собралась около взятой китайской пушки, неприятельских знамён и значков, пересматривали патроны и ружья, захваченные у врага. Стальное полевое прусское орудие выделки 1868 года красовалось на синеватом лафете с прочными колесами китайского изделия. На теле орудия был выгравирован вензель прусского короля Вильгельма и гордый девиз: pro gloria et patria, который китайцам-то совсем уж был не к лицу.

Отряд должен был на Казачьих Яшках основательно отдохнуть и вообще остановка предполагалась продолжительная, потому что надо было: 1) организовать хлебопечение на станции Якши; 2) дать возможность продовольственными транспортам, следовавшим из Хайлара, нагнать отряд и передать свои запасы; 3) подождать прибытия летучего артиллерийского парка и пополнить в частях войск боевые припасы, израсходованные в сражениях при Онгуни 17-го июля и при Якши 1-го августа, и 4) отправить в тыл взятые трофеи, больных и раненых, для чего воспользоваться обратным движением повозок продовольственных транспортов.

— «Я вас попрошу», говорили начальник отряда, обращаясь к адъютанту: «отправиться на станцию Якши. По моим сведениям там имеются совсем готовые хлебопекарные печи и запасы муки и овса. В печах-то вы организуете сейчас хлебопечение; а муку и овёс, посмотрите-ка сколько их и сдайте коменданту. Захватите с собой от каждого батальона человек по десяти хлебопёков, это будет сорок человек, а еще целый взвод от третьего батальона. Гарнизон-то и составится порядочный. И вот что: потребуйте, чтобы от 3-го батальона нарядили комендантом толкового офицера и притом не из-зауряд прапорщиков. С Богом отправляйтесь и возвращайтесь [192] поскорее. Да еще пусть от 6-го батальона пошлют команду с шанцевым инструментом, и на месте боя похоронят тех двух убитых казаков, которые там остались. Надо захватить какое-нибудь бревно, чтобы приличный крест вытесать. Не забудьте сказать, чтобы на кресте надпись сделали: ведь часто забывают. Эта же команда пусть накинет мостик через ручей, знаете, где топь. Им придется ночевать там, потому что сегодня вернуться не успеют. Однако, пусть захватят продовольствия с собой и придется взять одну или две двуколки. Это хорошо, что они пройдутся: отдельные китайцы там еще бродят, так пусть всегда винтовки имеют наготове. Впрочем, вы прикажите старшему команды перед уходом явиться ко мне: я ему еще лучше все расскажу и место я ему обозначу для могилы. Я помню там один высокий: холмик у дороги».

Адъютант поехал и близ перевала наткнулся на трогательную картину: на трупе убитого китайца лежал верный пёс, тоже раненый; он не хотел покинуть своего хозяина. Пёс сильно страдал. Адъютант приказал казаку прикончить пса, чтобы прекратить его мучения. Казак небрежно рубанул шашкой и поехал дальше; но пёс жил еще два дня, все не отходя от хозяина.

Недалеко от места боя нашли одного китайца с огромной раной на шее ниже затылка, так что виден был мозг. Это китайский капитан нанёс своим мечем столь ужасную рану за то, что солдат не хотел идти вперёд против русских. Надо было рассчитывать, что китаец помрёт через несколько часов; поэтому решился накормить его до-сыта хотя перед смертью; но китаец жил и на другой день, а потому фельдшер, по приказанию начальника отряда, сделал ему перевязку. Так китаец продолжал жить, очень весело улыбался и даже начал полнеть 1.

На станции найдены были значительные запасы [193] продовольствия: муки до 4,000 пудов и овса до двух с половиною тысяч. Хлебопечение было организовано очень быстро, но печи оказались небольшими и ежедневно выпекали не более ста пудов хлеба, послужившего, отчасти, подспорьем в ежедневной потребности продовольствия отряда. Железнодорожных построек на станции находилось очень много, так что гарнизон под начальством подпоручика Титова расположился там совершенно свободно как для обеспечения продовольственного склада, так и вообще всей станции.

— «Ну, Семён Иванович», обратился генерал к начальнику штаба: «давайте-ка напишем коротенький приказ по отряду, а то вчера так и не успели ничего написать. Пишите».

Начальник штаба разложил письменные принадлежности и приготовился писать под диктовку.

«1-е — наряд: сторожевое охранение заставами и цепью от 4-го батальона; постоянными разъездами от 3-го Верхнеудинского полка. Дежурная часть — сотня четвёртого батальона на биваке. Дежурный по отряду сотенный командир от 4-го батальона».

«2-е — сегодня в 6 часов назначается общая заря. Частям к заре собраться перед фронтом сотен охранной стражи». Прикажите гектографировать и поскорее рассылать в части. Теперь здесь на стоянке мы постараемся выпускать приказ как можно раньше».

Скоро подошло время обедать. Уже несколько дней офицеры не могли пообедать спокойно, порядком. Но сегодня обед оказался весьма приличным: на каких-то случайных огородах нашлась капуста, а потому вышли прекрасный щи, приправленные диким чесноком, в изобилии растущим в степях Манчжурии и наполняющим воздух своим острым запахом. Жаркое приготовили из лучшего куска мяса, так как для отряда ежедневно убивалось несколько быков и потому для офицеров было из чего выбрать. На третье подавался чай, роскошный цветочный, с леденцами и шоколадом для начальника отряда. В Хайларе отряд забрал очень много китайского чая, более 3,000 цибиков, а потому даже простые казаки пили чай, самый лучший, когда угодно и сколько угодно. Впрочем, не всем нравился цветочный или зеленый чай. Многие предпочитали черный байховый, а казаки кирпичный. [194]

— «А что, господа, у нас водка есть?» сказал один из офицеров штаба.

— «Еще немного осталось», отвечал другой: «разведённого спирта, а кажется скоро придется перейти на ханшин».

— «Ну уж эту мерзость пить невозможно», возразил первый: отрава, от неё голова болит, да и на другой день стоить выпить стакан чая или воды, как опять пьян делаешься».

— «Верно», подтвердить начальник штаба: «из-за этого старший писарь Алексеев в рядовые разжалован. Вижу я раз, что он здорово напился, я и пригрозил, говорю: однако, Алексеев, если ты еще раз будешь пьян, то тебя разжалуют. Смотрю, на другой день в дребезги пьян; а это он всего то чаю выпил. Я, говорю: только что вчера я тебя предупреждал, а ты уже сегодня готов? Сейчас иду к начальнику отряда на тебя жаловаться. Так и лишился унтер-офицерского звания».

За разговорами обед прошёл довольно весело. Немного мешали ласточки (славные монгольские птички с желтой грудью), которые смело, влетали в фанзу и задумали вить под крышей гнезда как раз над самым обеденным столом. Сор попадал в тарелки. Пробовали пугать их, бросая вверх кусочки глины. Но глина летела назад на стол, а птицы через минуту принимались снова за свое дело. Пришлось стол отодвинуть. Птиц преследовали не очень упорно — все были настроены как-то весьма добродушно.

В яме под стеной фанзы оказалась дрянная желтая собачонка, раненая пулей в ногу, весьма недоверчивая и ни за что не выходившая из своей норы, несмотря на все ласковые призывы. С серьёзным видом офицеры и сам начальник отряда подавали собачке куски мяса и воду в каком-то поломанном котелке.

— «Она, господа, не выходит из берлоги, потому что принимает нас за китайцев и опасается, чтобы мы ее не скушали».

Через день добродушие русских покорило китайскую недоверчивость, и собака вылезла из норы.

— «Дежурных на линию!» кричат на биваке, завидя начальника отряда, вышедшего из фанзы и направляющегося к низеньким палаткам казаков. Дежурный по отряду сотенный командир рапортует и затем сопровождает генерала, который как нарочно попадает на разные неисправности: то [195] внутренности и головы убитых быков валяются не закопанными в землю, то еще что-нибудь.

— «Вот видите, стоит только недосмотреть, как у вас уже неисправности», говорит генерал дежурному по отряду: «отхожие ровики не вырыты и посмотрите — уже завтра не будет никаких сил оставаться на биваке. Пожалуйста, примите меры. Прикажите на ночь лошадей ставить на коновязи и с вечера на всю ночь накашивать им травы; да и днём пусть внимательно смотрят за табунами, а то сегодня один китаец совсем уже подобрался к табуну, украсть для себя лошадь. Хорошо, что его успели вовремя схватить! Теперь их много шляется. Командир полка! обратился начальник отряда к довольно тучному войсковому старшине, когда подошёл к биваку Верхнеудинского полка: вышлите разъезд к северу. Там есть дорога и наверно собрались китайские шайки. Пошлите прямо целую сотню, пусть прогуляется вёрст за 40».

Одно распоряжение сменяет другое и таким образом кончается обход.

Возвратившись в свою фанзу, начальник отряда подписывает исходящие бумаги (канцелярское дело, не взирая, на боевые условия, течет своим чередом), и вообще кончает все, что касается переписки. В 6 часов идёт на общую зарю. Солнце еще не закатилось, но трава покрывается уже обильной росой; соседние горы окутываются тенями. В воздухе тихо. Общая заря проходить весьма торжественно. Обратившись лицом на восток, казаки нестройно, но благоговейно поют «Отче Наш» и «Спаси Господи люди Твоя». Никогда еще до сего времени в этих языческих странах не раздавалась русская христианская молитва. Позднее всех заканчивают молитву терцы. Они хорошо спелись, умеют петь, голоса бархатные и пение их доставляет истинное удовольствие. Весь отряд насторожился и слушает пение терцев. Но вот молитва кончена. Барабанщики ударили отбой, дежурный по отряду скомандовал: «накройсь!» и тогда генерал громко говорит: «прошу, господь командиров ко мне, а молодцов-казаков распустите».

Командиры собираются, и начинается общее обсуждение различных служебных вопросов, отдаются необходимые распоряжения.

Скоро все расходятся по палаткам. Посреди темноты загораются в разных местах костры. Отдельными точками светятся [196] костры далеко у ручья, возле кухонь. По биваку идёт бесконечный говор. Казаки ужинают и притом так плотно, что ужин не уступит обеду. Затем начинается бесконечный чай, так как забайкальцы большие любители этого напитка и уничтожают его в громадном количестве. Скоро бивак успокаивается. Все засыпает мёртвым сном, таким, каким спят после похода во время войны. Эта ночь много спокойнее предыдущей, потому что все обсохли, получили свои вещи из обоза, могли переменить белье. Офицеры получили свои постели, и весь, отряд плотно наелся.

Ночь наступила весьма холодная. Здесь разница в температуре дня и ночи чрезвычайно велика: днём с носа слезает уже, кажется, десятая кожа, а ночью приходится покрываться мехами.

Бивак расположен в котловине, прорезанной речкой Джадун-гол, с лесистыми берегами, и окруженной безлесными горами. Природа великолепна, и в каждый час суток вид совершенно меняется. Днём палит солнце и освещает горы с разных сторон; иногда идёт дождь, блистает молния, воздух напоен электричеством, телефон приходится выключать во избежание несчастия. Ночь положительно волшебна: луна освещает холмы фантастическим серебристыми светом; по падям (лощинам) лежат густые тени; долина Джадун-гола закрыта волнующейся пеленой тумана; на небе вызвездило, и звезды мерцают фосфорическими блеском; Большая Медведица и Кассиопея горят и позволяют превосходно ориентироваться относительно стран света, а равно показывают — который час. Утром степь блещет алмазами обильной росы; туманы ползут по падям вверх; перевали Якши обнажается, и сильная его позиция делается внушительной.

Рано-рано, в четвёртом часу, 3-го августа, окрестные холмы огласились мелодическими звуками утренней зари. Постепенно началась жизнь на биваке Хайларского отряда. Из Верхнеудинского полка выступили взвод на маленьких забайкалках и монголках для службы на постах летучей почты. Посты эти весьма часто были выставлены между расположением бивака отряда на Яшках Казачьих и Якшами железнодорожными, где уже была открыта телефонная станция. Энергичный телеграфист Лецкий исправили телефонный проводи на станцию Джемертэ и далее на станцию Хак к Хайлару. Теперь сношения с тылом могли совершаться очень быстро, потому что от Хайлара в [197] Забайкалье тоже было установлено телефонное сообщение, а равно и летучая почта.

В разных местах бивака слышался звук отбиваемых и оттачиваемых кос: приступали к сенокошению, так как в этом крае надо самим заготовлять сено на зиму, купить его негде. Правда, зимой можно пасти скот и лошадей на «ветоши», т. е. на сухой желтой траве, схваченной морозом (зимы бесснежные), но все-таки это не тот корм, как зеленое сено, вовремя скошенное и хорошо убранное.

Вдруг в 9 часов на биваке раздался выстрел. Всполошились казаки. Начальник отряда сейчас же отправился на место выстрела расследовать причину. В сущности говоря, дело пустое — одиночный выстрел, когда их во время любого сражения приходится слышать сотни тысяч, но неурочные выстрелы могут повести к ложным тревогам, ранениям отдельных казаков и проч., а потому должны быть строго преследуемы. Причинами выстрелов бывают или неосторожное обращение с оружием, а чаще воспламенение брошенных китайцами патронов. Патроны эти валяются повсюду. Начнут разводить костёр, не очистивши предварительно места под него, выстрел обязательно последует, потому что патронов набросано, как посеяло. Результатом происшествия явился такой пункт в приказе по отряду:

«Сегодня, в 9 часов утра, на биваке между 1-м взводом 3-й сотни и 1-м взводом 6-й сотни 3-го Верхнеудинского казачьего полка раздался выстрел от неизвестной для начальства причины. На командиров взводов и сотен наложено дисциплинарное взыскание. Печальный этот случай заставляет меня еще раз напомнить о строгом поддержании дисциплины и внутреннего порядка».

Уж слишком надоели разные ложные тревоги и волнения по пустякам. Если бы на это не обращать внимания, то нервность отряда могла бы дойти до чрезвычайных размеров. В этот же день передано было по телефону донесение коменданта станции Джемертэ, зауряд-прапорщика Сверкунова, о появлении в окрестностях значительного числа неприятельской конницы. Затем последовало из Хайл ара донесение начальника тыла полковника Воробьева, что неприятель наступает на Хайлар тремя колоннами. Очень неприятны были эти известия о нападении на тыл. Состояние отряда делалось беспокойным. Потребуется оставлять большое количество войск для обеспечения сообщений, самое же [198] движение отряда вперёд может сильно задерживаться. За участь Хайлара нельзя было опасаться: туда уже подошёл 2-й батальон Читинского пехотного полка, 3-й батальон Сретенского пехотного полка и вместе с командой носильщиков 9-го подвижного госпиталя (125 винтовок) составился сильный гарнизон, способный отразить нападение многочисленного неприятеля. Но надо было восстановить спокойствие по всей линии от Хайлара до Якшей, уничтожить тревогу и, кроме того, явилось желание захватить противника с тыла в то время, когда он будет нападать на Хайлар. Тогда ему не удастся отступить благополучно или с малыми потерями; напротив, явится возможность нанести жестокий удар («хорошо насыпать», как говорят Забайкальцы), который надолго отбил бы охоту к подобным предприятиям.

Быстро сделаны были распоряжения о немедленном движении через Джемертэ к Хайлару одной сотни верхнеудинцев и 6-й и 18-й сотен терцев под общей командой капитана Смольянникова, а сам Смольянников тотчас же потребован в штаб. Разъяснив в чём дело, начальник отряда прибавил: «вот что, друг мой, — вы уже немножко отдохнули, а потому пойдете ходко. Отдыхайте и ночуйте, где хотите, но только как дойдете до Джемертэ, сейчас дайте мне знать по телефону, в чём дело и что вы намерены делать. Разъезды вы вышлите сразу до самого Хайлара. Если от Джемертэ с Хайларом не будет телефонного сообщения (ведь не дураки же китайцы, порвут проволоку), то вы каким бы то ни было способом войдите в связь с полковником Воробьёвым и условьтесь относительно совместного нападения на неприятеля. Вы овсом то, кажется, не кормили коней несколько дней, так на Джемертэ есть овёс Верхнеудинского полка, вы тем овсом и покормите, это делу не вредит. Ну-с, с Богом, ступайте и помните — доносите, доносите!».

Живо поседлали сотни и черной лентой (у терцев не было кителей или рубах) потянулись по отлогому подъему на Якшинский перевал. Скоро они и скрылись за перевалом, а новая лента начала оттуда спускаться к отряду: это шёл транспорт в 100 повозок с запасом сухарей и крупы. Несказанно обрадовались все этому транспорту.

— «Послать ко мне штабс-капитана Черногорского!» — сказал начальник отряда. [199]

Вскоре явился офицер небольшого роста, весьма спокойного и, так сказать, хозяйственного вида.

— «Прикажите немедленно нарядить приёмщиков от войск, и как только придёт транспорт, немедленно займитесь раздачей продовольствия. Раздайте все пропорционально, чтобы пополнили немедленно восьмидневный запас и держали бы его неприкосновенным вплоть до выступления вперёд; остальное могут расходовать, но все-таки экономно. Скажите всем, что с железнодорожных Якшей будет доставляться печеный хлеб; свежим-то хлебом пусть и довольствуются. Если не будет дохватывать, то пусть сами из муки пекут лепешки. Лишние мешки, т. е. которые опорожнены, пусть сдадут. Транспорт-то вы весь очистите и завтра же отправите его назад в Хайлар. Возчиков по-пустому держать не следует. На этом обратном транспорте отправите пустые мешки, больных, раненых, пленных и трофеи. Предупредите врачей, чтобы они сами позаботились подготовкой повозок под больных и раненых. В 6 часов утра транспорт должен выступить, а потому заблаговременно пусть подготовят раненых к отправке. Они всегда возятся с перевязками».

— «Ваше превосходительство, некоторые командиры против лепёшек».

— «Что за вздор! Ведь от быков они сало имеют? Лепешки выходят на сале чудесные, я их сам ем. Конечно, сплошь кормить лепешками не хорошо, но ведь они же могут давать вперемешку с сухарями и печёным хлебом; да, наконец, все равно, хлеба достаточно не выпекается, а сухарей мало.. Лучше есть лепешки, чем ничего. Они весьма подходящие. Однако, спросите-ка самих казаков».

Транспорт прибыл. Началась суетня с поверкой имущества по накладной, с раздачей продовольствия войскам. А в это время начальник отряда беседовал с командиром Верхнеудинского конного казачьего полка.

— «Вот что, войсковой старшина! Вы с Булатовичем послали сборную сотню из охотников. Мне это кажется неудобным: оно хорошо для какого-нибудь экстренного случая; но для постоянной службы лучше посылать цельную сотню, номерную, а не сборную; и в хозяйственном отношении это гораздо лучше, и сотенным командирам и вам самим более подходяще послать целую сотню». [200]

— «Слушаюсь, ваше превосходительство! Так я пошлю 5-ю сотню».

— «Пожалуйста!».

Между тем поступали донесения от Булатовича, что наши секреты и заставы действовали весьма успешно: было перебито до сорока китайцев, пробирающихся к Большому Хингану и несколько человек взято в плен.

Вслед затем явился адъютант и начал докладывать, не будучи в состоянии удержать улыбки:

— «Ваше превосходительство! полковник Воробьёв сообщает, что неприятель, наступавший на Хайлар тремя колоннами, оказался стадами монгольских быков».

— «Ну, вот видите: вечно ложные тревоги, постоянно пустяки наделают! Уж как я этого не люблю. Как же случилось это недоразумение?».

— «Да очень просто: пост летучей почты усмотрел на переправе через реку Хайлар, между станциями Джемертэ и Хак, какую-то неопределённую массу всадников и лошадей и донёс на Джемертэ прапорщику Сверкунову, что неприятельской конницы видимо невидимо, а это переправлялись мирные монголы с гуртами рогатого скота и косяками лошадей. Сверкунов сообщил полковнику Воробьеву в Хайлар, тот выслал к Хаку разъезд; разъезд, не разобравшись в темноте, подтвердил, что неприятеля видимо-невидимо, а Воробьёв донёс уже о трёх колоннах и теперь весь гарнизон в Хайларе держит в ружье. Инженер Кулаков по телефону говорит, что среди железнодорожных рабочих паника».

— «Ну, это чепуха! Они отлично могут водворить порядок, у них достаточно войск».

— «Прикажете, ваше превосходительство, вернуть отряд Смолянникова?»

— «Отнюдь нет! Его движение во всяком случае полезно. Сообщите ему только по телефону в Джемертэ о ложной тревоге. Пусть он там остановится, отдохнёт, подождёт прихода из Хайлара артиллерийского парка и прикроет его движение к нам, а одну сотню пусть вышлет к монголам для покупки сотен двух-трёх быков. У нас-то быки на исходе. Правда, я просил инженера Бочарова купить в Старом Цурухайтуе двести быков, да инженеру Крутицкому в Абагайтуе заказал сто быков, однако, что-то о них нет известий. Купим еще быков у [201] монголов; во всяком случае, это делу не вредит. Если будут лишние быки, сформирую при отряде бычий транспорт. Бык пре-добродетельное животное: везёт много, существует на подкожном корме, который нам ничего не стоит, а в заключение его можно убить и съесть».

— «Ваше превосходительство»! — говорит начальник штаба: «разрешите этот инцидент с нападением быков на Хайлар не включать в телеграмму наказному атаману, а то смеяться будут».

— «Нет, нет, пожалуйста, включите, я не боюсь никаких насмешек и нареканий! Про меня знают, что я говорю только правду; я не хочу делать из войны игрушку — это дело святое; да и в этом случае я не вижу ничего дурного, он очень характерный: подобные случаи надо постоянно иметь в виду и приготовиться к ним».

В таких приключениях прошло все 3-е августа. К вечеру на бивак потянулись подводы с накошенной травой и целые возы с топливом для костров. Уже мало находили сухих ветвей в окрестном кустарнике, все труднее и труднее добывались дрова. Вопрос о топливе начал беспокоить начальника отряда: не хватит дров, придется переменить бивак, двинуться вперёд, а между тем необходимо подождать артиллерийский парк. Счастливый случай помог вывернуться. 4-го августа начальник отряда открыл огромное количество совершенно готовых дров, сложенных китайцами уже давно для потребностей строителей железной дороги. Дров могло хватить на очень долгое время. Отряд был вполне обеспечен и вот в приказе появилась такая статья:

«На левом берегу реки Унур-гол, протекающей на левом фланге бивака, верстах в трёх от такового под сопкой, что за кухнями, лежать сложенными напиленные дрова; предлагаю немедленно сделать наряд подвод и людей от каждой части и привезти на бивак дров для потребностей казаков и кухонь».

Покончив с розыском дров, начальник отряда подошёл к повозкам транспорта, приготовленного для отправки в Хайлар. Так как транспорту пришлось бы двигаться по весьма дурной дороге, переходить ручьи с иловатым дном, а также некоторые топкие места, то китайскую пушку разобрали, причём тело орудия было снято с лафета и положено на отдельную повозку, а остальные трофеи разложили по другим повозкам. [202] Повозок было много, вследствие чего больных и раненых можно было класть по одному на каждую двуколку. Нельзя сказать, чтобы их уложили очень хорошо. Транспорт выступал рано, взялись за подготовку больных и раненых довольно поздно, а следствием явилась спешка. Вот почему и укладка оставляла желать, многого. Даже травы под них не было положено достаточно. Впрочем, у всех повозок сделали верх, чтобы защитить от солнечных лучей.

День был прохладный. Начальник отряда обходил каждого раненого, расспрашивал его о том, при каких обстоятельствах и куда он был ранен, каково семейное положение, из какой станицы, в заключение говорил несколько подбадривающих слов, и надо было видеть с какой благодарностью эти простые, но верные своему долгу люди принимали подобную немудреную ласку.

— «Ваше превосходительство»! — говорил один раненый казак: «мне холодно!».

— «Что же это?» — волновался генерал, обращаясь к врачу: «вы не могли позаботиться, чтобы как следует прикрыть казака!».

— «Помилуйте, ваше превосходительство!» — возражал врач: «здесь вся его одежда; ведь это не солдат, у казака казённого ничего нет, откуда же ему взять что-нибудь?».

— «Эх, Боже мой! кто захочет, тот найдёт, надо подумать, немножко. Давайте сюда пустые мешки из-под провианта!».

Появились мешки в огромном количестве, Подложили их снизу, сверху и с боков, и стало казаку тепло. Наконец, все готово. Транспорт тронулся. С сожалением станичники расстались со своими товарищами. Но вечером предстояло расставание еще более тяжелое.

В Верхнеудинском полку скончался казак, раненый 1-го августа в сражении при Якши. Надо было его похоронить. Печально раздавались звуки жиденькой музыки нескольких трубачей, сопровождавших носилки, на которых покоился храбрый воин, теперь уже совершенно окончивший свою службу Царю и отечеству. Недалеко от дороги как-то одиноко расположилась свежевырытая могила. Около стоял полк в пешем строю и отдельно взвод, вооруженный китайскими ружьями (это почетнее, да и русские патроны не расходуются), предназначенный для отдания последней почести покойному. Панихиду пели офицеры под руководством сотника Воронина. За душу хватало это [203] пение, раздававшееся посреди суровой, негостеприимной страны, удаленной на огромное расстояние от бедной, но милой станицы. Его возвращения там еще ждут, но скоро перестанут ждать. Придёт бумага в казённом конверте и разрушить все надежды семьи на скорую помощь дорогого работника.

Когда запели этот чудный мотив: «Молитву пролию ко Господу», то видно было, что многим офицерам не по себе. Только суровые загорелые лица казаков выражали как бы совершенное равнодушие и спокойную покорность судьбе. Однако и они чаще стали креститься, вперебой наклонялись головы в шеренгах. При пении — «Со святыми упокой», все, как один, стали на колени. Истово крестились станичники, когда давали последнее целование, прощаясь с товарищем. При опускании тела в могилу раздались три залпа. Гул выстрелов прокатился по соседним горам. Начальник отряда бросил в могилу три больших лопаты земли и передал инструмент командиру полка. Вставили небольшой деревянный крест. Заработали лопаты казаков и через четверть часа насыпь была сделана. Полк прошёл повзводно церемониальным маршем. Смешно сказать: даже на войне все заканчивается у нас церемониальным маршем.

Общая заря назначена была в 6 часов вечера перед биваком 4-го батальона. До начала молитвы перед фронт всего отряда вызвали семь человек фельдфебелей и старших урядников, наиболее отличившихся в сражении 1-го августа. Начальник отряда поздравил их с производством в офицеры, так как сегодняшним приказом он произвёл их в зауряд- прапорщики. Свою речь по этому поводу генерал закончил словами: «служите же, как доброму офицеру надлежит. Новое звание налагает на вас обязанность проявить еще большую ревность и доблесть на пользу Государя, чем до сих пор. Еще раз поздравляю вас, господа офицеры».

После этого начальник отряда каждому из произведённых офицеров подал руку и в нескольких вопросах постарался, хотя бы бегло познакомиться с его личностью.

Гордые своею наградою зауряд-прапорщики разошлись по своим местам в строю. Награда эта не только удовлетворяла их самолюбию, но и приносила существенную выгоду. Содержание их сразу сильно увеличивалось. Они получали, кроме того, подъёмные деньги и полевые порционы, словом, каждый зауряд-прапорщик мог за поход скопить больше 500 рублей, а это не [204] малое подспорье в хозяйстве даже зажиточного казака. По возвращения с похода в станицу зауряд-прапорщик пользуется также многими преимуществами.

5-го августа отряд усиленно занимался сенокошением. Каждая часть отряда получила свой участок, и на нём-то косцы могли проявить лихость. К сожалению, кос было мало, а сочная и обильная трава манчжурских степей была так густа, что несколько раз лезвие косы летело пополам. Каждый взмах косы давал обильную поживу. Никакой европейский сеянный луг не сравнится по урожаю с манчжурской степью. Высокие пыреи доставляют огромное количество сена; низкорослые голубые острецы необычайно питательны, так что лошадь на острецах может даже обходиться без овса. Кроме того манчжурские травы «гуджирны», т. е. пропитаны солью, что сообщает им еще больше вкуса и питательности. На лугах картина была совершенно такая, как будто бы в России во время косовицы. Разница заключалась только в том, что работали в три смены, чтобы косы не гуляли во время отдыха, — рабочих рук было много, а кос мало.

— «Давайте-ко, Семён Иванович», обратился генерал к начальнику штаба: — «напишем сегодня пораньше дневной приказ».

— «Слушаюсь, ваше превосходительство», говорит начальник штаба и берет письменные принадлежности.

Начальник отряда начинает диктовать.

— «Относительно наряда и общей зари вы пишите, Семён Иванович, как обыкновенно; затем, отдайте в приказе относительно обязательной сдачи частями войск пустых мешков и кулей, хотя бы и не интендантского заготовления. Пусть штабс-капитан Черногорский отправляет их в Хайлар, а то Воробьеву скоро не в чём будет посылать нам продовольствие. Отрядный гурт скота передать окончательно в 3-й батальон. Войсковой старшина Станкевич опытный человек и отлично будет им распоряжаться, а этот зауряд-прапорщик Федотов, у которого гурт, тоже человек очень подходящий. Молодцы эти зауряд-прапорщики! Я просто и не знаю, что бы мы без них делали. Назначить ли коменданта на этап, дать ли какое либо отдельное поручение, — все зауряд-прапорщик.

— «Ваше превосходительство, командиры батальонов жалуются, что за быстротой похода не успевают высушивать шкур порционного скота. Нельзя ли освободить их от этого?» [205]

— «Да позвольте! Ведь я велел покрывать ими двуколки вместо брезентов. Таким образом они во время похода сохнуть».

— «Так точно, только дожди шли и шкуры все-таки загнивают, смрад идёт, как бы еще болезненность какую не развели».

— «Это все штуки! Ну, уж Бог с ними, отдадим в приказе, чтобы они кожи не показывали к зачету, а что они поступают в собственность частей».

— «Это тоже неудобно, ваше превосходительство: как бы интендантство да контроль не придрались».

— «Чистая беда! Выходит, по правде-то ничего нельзя делать? Пусть будет по вашему, пишите: «В виду совершенной невозможности сохранять или продавать, или употреблять в дело кожи с убитого на продовольствие крупного рогатого скота, предписываю таковые сжигать». Теперь еще отдайте в приказе ту телеграмму главного управления казачьих войск, что оренбургские и донские офицеры подлежать переводу в Забайкальское казачье войско и что они сохраняют право по демобилизации возвратиться в свои войска, хотя бы сверх комплекта. Ведь об офицерах Казанского округа, назначенных в Забайкальскую пешую бригаду, у нас в приказе отдано, т. е., что они имеют такие же права»?

— «Так точно, отдано».

— «Ну и прекрасно». «Вот еще объявите распоряжение военного министра, что всякое имущество, отбитое у неприятеля, покинутое им, или, вообще, найденное на театре военных действий, не может быть рассматриваемо, как принадлежащее отдельному лицу или какой-либо части, но должно поступать в общий фонд казённых средств, добываемых армией в неприятельской стране. Поэтому все найденные деньги или имущества должно быть нашедшими таковые представляемо начальнику части, а последним записываться по соответствующим книгам на приход». И дальше. Вот военный министр в другой телеграмме приказал обратить особенное внимание войскового начальства на заботливое использование продовольственных припасов, отбитых при военных действиях с китайскими мятежниками. Об этом тоже отдайте в приказе и сошлитесь на соответствующие статьи «Положения о полевом управлении войск в военное время». Я не нахожу, чтобы это распоряжение военного министра сколько-нибудь нас стесняло, Во-первых, оно существовало и раньше. Министр только подтверждает закон для исполнения, [206] а во-вторых, положение о полевом управлении предоставляет мне широкий простор в распределении отбитого у неприятеля имущества. Конечно, на это имущество, прежде всего, имеют право те, кто его отбил, но они должны получить его только с разрешения начальства, иначе это будет грабёж, которого я отнюдь не желаю допустить и который может растлевающе подействовать на войска. Эти идеи далеко еще не усвоены всеми, а потому я теперь имею особенно твердую опору в требованиях к командирам.

— «Ваше превосходительство, казак от Булатовича приехал!»

— «А, давайте конверт, посмотрим, чем-то этот молодчик нас опять утешает».

Небольшой серенький конверт из книжки донесений, которыми снабжает войска благодетель Березовский, разорван; записочка, слепо написанная карандашом, прочитана. Начальник отряда делится известием с окружающими.

— «Булатович, господа, доносить, что его летучий отряд вы ступил через Хорго на станцию Иректэ (это под самым Хинганом), прошёл 40 вёрст, оттеснил передовые посты противника, причём был убит один китаец и захвачена одна лошадь. Отряд остался ночевать у Иректэ. Молодец Булатович! Такие известия меня радуют, а вот такие донесения не только неприятны, но в ужас приводят. В 6-м батальоне и в 3-м Верхнеудинском полку пало по одной лошади от сибирской язвы. Если сибирка нас хватить, то, как мы будем продолжать поход? Конечно, я не остановлюсь ни в каком случае, а все- таки будет тяжеленько. Да и между казаками может мор начаться, тогда уж совсем скверно будет!

— «Ваше превосходительство! они хотят зарыть павших лошадей».

— «Ах, нет, пусть этого не делают. Я знаю, по лености зароют не глубоко, — ведь для лошади надо копать яму очень большую. А если лошадь зарыта не глубоко, то на этом месте трава даже через несколько лет ядовита. Поест другая лошадь и заболеет сибирской язвой. Нет, пусть сожгут. Не очень-то им это приятно, потому что, чтобы сжечь лошадь, надобно не мене двух сажен пилёных дров, а возить-то их надо издалека; ну, да надо делать дело по совести. Напишите-ка, Семён Иванович, еще в приказе следующее. [207]

«В виду появления случаев падежа лошадей отряда от сибирской язвы, предлагаю впредь лошадей не выпускать на пастбище на местах болотистых, сырых и вообще низких, а исключительно на возвышенных и сухих».

Скорей бы уходить с этого проклятого места. Уж надоела стоянка; да и бивак в конец испорчен казаками. Печальный какой-то. Вон в Верхнеудинском полку сегодня опять похороны, еще казак умер от ран. Только и дожидаюсь артиллерийского парка. Как придёт, сейчас же уйду».

6-го августа к отряду прибыль первый летучий парк Восточно-Сибирской артиллерийской парковой бригады, под прикрытием возвратившейся конницы капитана Смольянникова, и в тот же день приказано было отряду пополнить запас патронов и снарядов. Патронов было выдано около 150,000 штук. Расход этот не велик, потому что в каждом сражении выпущено в среднем не более 15-ти патронов на винтовку. Оставался еще большой запас как на людях, так и в обозе, но в снарядах был крайний недостаток — в отряде всего-навсего было 615 штук. Из них несколько штук никуда негодных картечей, которые в современном бою неприменимы и давним давно сыграли свою историческую роль; зачем только их возят! Гранаты тоже мало применимы в деле. Самый лучший снаряд шрапнель. Поэтому начальник отряда велел командиру 2-й Забайкальской казачьей батареи пополнить запас исключительно шрапнелями. Но тут первоначально встретилось сопротивление.

— «Помилуйте, ваше превосходительство! Ведь таким образом нарушится процентное отношение гранат и шрапнелей в парке. Впоследствии парк останется с одними гранатами».

— «Ну и пусть себе остается! Вам желательно каких снарядов иметь побольше—гранат или шрапнелей?»

— «Конечно, шрапнелей, но...»

— «Без всяких — но! Я вам приказываю пополнить исключительно шрапнелями».

В тот же день Булатович перед рассветом двинулся к позиции китайцев на Большом Хингане.

Следовавшие во главе отряда дозорные, в числе 12-ти человек, руководимые лично Булатовичем, определив расположение неприятельской заставы перед мостом через ручей у подножия Хингана, прогнали ее и захватили 14 лошадей. Затем, поскакав далее по дороге и гати через болото, разведчики были [208] встречены сильным ружейным и артиллерийским огнём из окопов. Хотя главные силы летучего отряда, поддерживая своих разведчиков, и подошли в это время к реке, но в виду болотистого характера её долины, заросшей частью лесом и кустарником, и несомненного превосходства в силах приготовившегося к обороне противника, разведчики отведены были за реку, а затем весь летучий отряд отошёл к Иректэ, расположив заставы и посты непосредственно в виду противника.

Итак, разведка позиции на Хингане началась, боевые запасы и продовольствие были пополнены, отряд отдохнул надлежащим образом. Не было никакой причины долее оставаться на Яшках казачьих. Единственно, что еще могло побуждать к выжиданию, это то, что быки из Цурухайтуя и Абагайтуя не пришли, а гурт, остававшийся при отряде, подходил к концу. Кроме того, из Хайлара выступили на соединение с отрядом две роты 2-го батальона Читинского пехотного полка. Желательно было бы притянуть их к отряду перед атакой укреплённой позиции на Большом Хингане; но нельзя же всегда рассчитывать достигнуть полного благополучия. Движение вперёд было важно, а потому марш на 7-е августа был решён бесповоротно тем более, что летучий отряд Булатовича выдвинулся вперёд слишком далеко, более чем на 60 вёрст. Нужно было восстановить нормальные расстояния, а потому весь отряд продвинется вперёд к станции Мендухэ всего вёрст на 18. Конница отряда пройдёт еще вёрст 25—30 до станции Хорго и окажется верстах в 15-ти от Иректэ, т. е. будет всегда иметь возможность поддержать Булатовича. Разумеется, можно было бы достигнуть нормальных расстояний и другим способом, именно, оттяпав Булатовича назад, но этот последний способ казался несимпатичным.

Так как марш на 7-е августа был решён, то начались самые деятельные приготовления. Всевозможный приказания посыпались как из рога изобилия. Начальник отряда осмотрел сенокошение на лугах. Очевидно, что высушить и убрать накошенное сено отряд не успеет, а потому уборкой сена приказано заняться гарнизону, оставленному на этапе у Якши. Этот же гарнизон должен был привести в порядок единственную фанзу, где помещался штаб отряда, и приспособить ее для зимнего жилья. Артиллерийскому парку приказано было в опорожненных двуколках перевозить вслед за отрядом овёс, [209] найденный на станции Якши железнодорожные. 18-я Терская сотня охранной стражи была разделена на несколько частей для достижения нескольких целей. Один взвод отправили в Абагайтуй в распоряжение строителей железной дороги, которые под влиянием ложных слухов опасались продолжать работы без охраны. Другой взвод составили штабную конницу Хайларского отряда. Полусотня пошла на станцию Хак, где должна была стать на переправе через реку Хайлар и упорядочить переправу мирных монгол, возвращавшихся на свои кочевки. Скота продавать они не хотели, так как у них у самих его было мало по случаю падежа, но сами убедительно просили взять с них подать скотом и лошадьми, потому что без этого они недостаточно были уверены в своей безопасности. Напротив, если они заплатили подать, то тем самым как бы налагают на русских крепкое обязательство.

Адъютанты и писаря целую ночь писали журнал военных действий за прошедшее время, главным образом описание сражения при Якши 1-го августа, чтобы успеть отправить наказному атаману Забайкальского казачьего войска с ординарцем начальника отряда казаком Маковеевской станицы Георгием Мациевским. Этот храбрый юноша только что окончил курс 3-го Московского кадетского корпуса, приехал к отцу на каникулы в Читу и, как казак, попал в поход. Чрезвычайно добросовестный, он отлично нёс свою службу и теперь очень беспокоился, как бы не опоздать в корпус, ибо срок отпуска кончался 30-го августа, а в Москву из Манчжурии ехать не ближний свет. Отъездом Мациевского воспользовались, чтобы послать его как курьера. С ним должны были пойти наиболее важные бумаги, корреспонденция всех чинов отряда и несколько тысяч рублей денег, отправляемых офицерами своим семействам. Заранее по отряду объявили, что будет такая экстренная посылка почты; каждый старался не упустить случая и потому набрался целый чемодан писем.

— «Ваше превосходительство! жалуется адъютант. Из батальонов несут целые тюки для отправки в Читу с Мациевским».

— «Какие тюки? Что в них такое?»

Действительно, около штаба лежало много солидных тюков; принёсшие их казаки стояли несколько смущенные. Под тюки [210] понадобилось бы несколько двуколок, а не то что легкая тележка, в которой ехал Мациевский.

— «Что за тюки»?

— «Однако, это, ваше превосходительство, вещи убитых казаков, так что командир приказал, отправить в станицы; по летучей-то почте нельзя послать экую тяжесть».

— «Так вы выдумали все в штаб стащить? Ловко. Таким грузом и тележку сломаете. Нет, друг мой, тащи-ка назад, — с курьером можете только письма и деньги послать».

Казаки видимо были огорчены; таскать весь поход собственный вещи убитых казаков не представляло никакой выгоды, потому что воспользоваться ими никто не имел права.

Приказ для марша отдан был весьма простой.

«Отряду выступить завтра в 10 часов утра с бивака казачьи Якши на станцию железной дороги Мендухэ.

Перед выступлением людям выдать горячую пищу.

Коннице составить сторожевой отряд под начальством войскового старшины Мациевского.

Главным силам следовать в таком порядке: 5-й, 6-й батальоны, 8-я рота охранной стражи, 3-й и 4-й батальоны, имея обозы за своими частями и гурт скота под прикрытием взвода конного полка. Я буду в голове колонны главных сил».

Солнце стояло уже высоко, когда 7-го августа начальник отряда пропускал мимо себя выступавшие войска.

— «Здорово, верхнеудинцы!» — кричал генерал своим звонким голосом, далеко разносившимся в утреннем воздухе.

На маленьких лошадках, нагруженных значительным вьюком, рослые забайкальцы весело подвигались, равняясь в шеренгах.

— «Вторая батарея, смирно! равнение направо, господа офицеры», — командовал войсковой старшина Фолимонов, гарцевавший на своём огромном жеребце, составлявшем предмет зависти всего отряда.

Батарея, погромыхивая колесами, проходила, таща на своих лафетах, передках и зарядных ящиках целую массу всевозможного имущества, — артиллеристы народ запасливый. Потянулась пехота, шагая бодро и уверенно. За каждым батальоном шёл обоз с повозками, нагруженными далеко свыше нормы, указанной законом. Закон указывает 13 пудов полезного груза, а между тем однажды после взвешивания оказалось, что [211] цифры необходимо переставить, т. е. был 31 пуд. Маленькие забайкалки не могли тащить такие тяжести, им подпрягали пристяжек, тем более, что запасных лошадей, отбитых у неприятеля, было много. Быки, верблюды и лошаки тащили повозки легко, ослы работали также недурно. Наконец, показался маленький гурт порционного скота, быков 25, за ним конные пастухи и несколько всадников для прикрытия.

— «Лошадь!» — приказал начальник отряда и начал садиться на своего забавного горбоносого монгола с остриженной гривой.

— «Садись!» — скомандовал лихой терец, зауряд-прапорщик Корицкий конвойному взводу 18-й сотни. «С Богом!» — произнёс генерал, снял шапку, перекрестился и добавил: «посмотрим, какой такой таинственный Большой Хинган!»

Н. Фролов.


Комментарии

1. С уходом Хайларского отряда вперёд, этого китайца потеряли из вида, так как он был отправлен вместе с русскими ранеными в тыл в Забайкалье. В последних числах октября начальник отряда посещал лазарет «Красного Креста» в Сретенске, где находились на излечении раненые офицеры и казаки Хайларского отряда. Старшая сестра милосердия, госпожа Драевская, доложила: «у нас тут есть раненый китаец. У него была рана на шее такая, что два кулака бы влезли. Теперь он почти совсем поправился, хочет креститься и все повторяет своим картавым языком: «Орлов. Орлов». Начальник отряда узнал здесь своего китайца со станции Якши.

Текст воспроизведен по изданию: На якшах казачьих (Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.) // Военный сборник, № 1. 1901

© текст - Фролов Н. 1901
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Кудряшова С. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1901