-

АХЛЕБИНИНСКИЙ А. М.

ПО МОНГОЛИИ

(Из Пекина в Россию.)

Путевые заметки братчика.

(Продолжение, см. вып. 16.)

Третий китаец тоже каждый раз, как подходили новые мулы или ослы, подливал в тот же желоб горячую воду, вероятно, для того чтобы лошади не продрогли. Меня поразила такая внимательность не к себе только одному. И опять к сотый раз мелькнула мысль, что у китайца все задатки истинного христианина.

И злопамятства, по моему, нет в китайце: теперь вот бунт 1900 года подавлен — (и говорят, отвратили мерами) — надо бы ожидать еще большей озлобленности со стороны китайцев по отношению к европейцам, а между тем, едешь среди них и не ощущаешь никакой ни неприязни, ни ненависти, нельзя порывы зверства приписывать характеру китайцев, как основную черту. Зверские инстинкты дремлют во всех народах цивилизованных и не цивилизованных, в обитателях Срединой Империи, они есть, но есть здесь и благие порывы. Это какое-то тихое полусонное, не то заснувшее, не то просыпающееся царство и в области мысли действий, царство, которому приятно такое состояние полусна и которое проснувшись, если захочет, сможет ни в чем не уступить своим соседям — и желтым и белым. Посмотрите, как быстро, если опять-таки захочет, китаец перенимает все европейское и язык, и ремесла, и обычаи. Ведь если это желание — перенимать все европейское — будет прогрессивно увеличиваться в массах, как и в одиночку, то можно почти с уверенностью сказать, что Китай — накануне своего пробуждения. — Если указать на смертную казнь в Китае, как на остаток варварства, то ведь такие же остатки варварства до сих пор существуют в некоторых странах. Разница только в приемах казни и безразлично — отрежут ли голову гильотиной в присутствии искусных медиков, искустно подхватывающих эту голову, или ее отмахнут, подобно ненужному сучку, топором с широким лезвием и она падает прямо на землю факт один и тот же: и в другом случае грубое насилие, присвоение себе права на жизнь себе подобного. А между тем Китайцы варвары, а поклонники гильотины — гуманнейший народ. Затем, — в Китае ездят на людях. Но видеть в этом тоже варварство и порабощение личности — более, чем наивно. Разве мы, европейцы, у себя на родине находим порабощение личности и что-либо гнусное, видя как носильщики на себе переносят багаж, изображая таким образом из себя то же, что и женьрикша, везущий себе подобного. Ведь вещи каждый мог бы и сам нести, однако он считает себя выше этого и ищет рабочую силу. А наши слуги, лакеи? Ведь это — таже животная сила в разных видах, которую заставляют и пахать, и стеречь дом, [13] и что хотите. Только не возить на себе людей. Как будто не все равно везти ли за плату человека или, впрягшись в телегу, везти вещи этого человека, который таким образом как бы смотрит на везущего, как на животное. Но раз это принято, никто не возмущается этим, кажется как будто все в порядке вещей.

То же и в Китае: возить на себе людей это — ремесло, занятие, кусок хлеба для сотен бедных людей.

Но возвращаюсь к своему повествованию. Сверх ожидания моего, мы выехали не рано. Ветер быль настолько холоден, что я должен быль надеть зимнюю тужурку, шапку и ноги сверх галош окутать еще и одеялом. Порывы ветра были настолько сильны, что мулы едва могли двигаться и часто останавливались передохнуть, так как ветер дул прямо напротив. О том чтоб открыть окна и думалось... Снова — мерное покачивание из стороны в сторону и слегка вперед, снова китайские деревни, допотопные стены, мрачные ворота с вырезанными на некоторых из них фигурами воинственного вида. Скоро дорога опять пошла к горах, которые поражали уже не роскошной растительностью, а — дикой красотою. Голые скалы нависали над самой дорогой или громоздились отвесно друг над другом. Когда дорога поднялась на значительную высоту, я вышел полюбоваться видом отсюда. Но ветер дул с такой силой, что порожние носилки едва не перевернулись. Я должен был снова спрягаться, как улитка, в свою раковину. Успел только рассмотреть, что дорога очень узкая лепится возле самой горы, а с левой стороны на значительной глубине слышится рев горной речки, которую почти не видно между камней. Встретили несколько караванов — из верблюдов и осликов. Навьючены всякой всячиной: и корзинами с каким-то товаром, и пустыми корзинами, и колесами, от телег и ободьями и проч. принадлежностями сельского хозяйства. К полудню солнце размягчило ветер, который как будто, поутих. Я думал, что ночевать мы будем уже в Калгане, но заехали в какую-то деревушку. Постоялый двор полнехонек. Мне фанза нашлась отдельная. Шум сам стоил все время. Ветер утих, но воздух холодеет.

А. М. Ахлебининский.

(Продолжение следует.)

Текст воспроизведен по изданию: По Монголии (Из Пекина в Россию.) Путевые заметки братчика. // Известия братства православной церкви в Китае. № 1. 1905