ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

ТШОНГ-ИОНГ, ИЛИ ТОЧНАЯ СРЕДИНА.

Тиэн напечатлел закон свой в сердцах наших; естество его нам открывает ¹. Правила нравов основаны на его учении. Премудрость состоит в познании, доблесть б последовании оных.

Правила нравов, правила непреложные, не были бы таковыми, егда могли бы пременяться. Не подпадающее чувствам влечет на себя внимание мудрого и производит в нем страхи. Коликое множество вещей, коих не видели очи его, не слышали уши! но самым тем и суть он наивышшие: во святилище токмо совести ² постигаются. [208]

Егда страсти дремлют, спокойно подгибая главу свою под скипетр здравого разума, вся душа находит себя во глубокой тишине: сия-то самая тишина нарицается точная средина. Пробуждения страстей и порывы естьли не извлекают их из пределов, то сие состояние души нарициется взаимосогласие. Точная средина есть основание, опора всего мира; взаимосогласие же есть великое правило и истинная связь всего в нем. От совершенства и той и другого, как от источников своих, проистекает покой всех веществ вообще, и жизнь всех же существ.

Конфуций сказал: «...Мудрый держится точные средины во всех вещах ³, несмысленный же удаляется». [209]

Приобщаю к тому: ...Мудрый привержен к оной по избранию, несмысленный удаляется по небрежению.

«Точная средина! о как ты велика и возвышенна! еще слова Конфуция; но сколь же и мало таких, которые бы долго держалися на тебе! Сам я вопрошал себя, от чего бы сие было? Дознался, что философы ⁴ мчатся далее, невежды же не достигают. Да и не известна она и тем и другим: первым по тому, что поставляют премудрость в обозревании находящегося далее ее; последним же не достает духа к ней приближиться. Таковы суть люди: снедей, ежедневно влагаемых во уста и коими питаются, редкие умеют ценить тучность. Горестно и тяжко, что к истинне весьма немногие стремятся!»

О премудрость! премудрость высочайшая! каковую стяжал Шун; любил просить советов, [210] рассматривал наружности, будто бы не примечал худых людей, хвалил добрых, держался точной средины, между теми и другими правительствуя государством ⁵: оное то учинило его образцом и предметом удивления всех столетий. [211]

Кому не лестно имя мудрого? Сей хвалится со всею на себя благонадежностию быть таковым; но не видит сетей, пред ним расставленных: упадает, и не может извлечь себя. Подобно же и в рассуждении доблести. Я решился, скажет ли кто, я не отступлю от точные средины; не проминовал еще месяц времени, он уже весьма далек от нее. Слабость ли, бессилие ли человека? Но Гоэи ⁶ также рожден, как мы; Гоэи не уклонялся никогда с точной средины. Доблесть снисканная остался с ним по смерть его; ибо привергся к ней всею душою, и беспрестанно новыми и теснейшими узами к ней себя прикреплял. [212]

Признаемся, можно со славою носить тягость диадимы на главе человеку, попирать ногами богатство, презирать смерть; но находить в себе весьма еще мало силы, дабы смелыми стопами шествовать узкою стезею точные средины и не потерять ее.

Что сила? вопросил Тце-Лу Конфуция. «...У южных народов состоит во уловлении сердец и доблести благотворительностию и удостоверениями; во отвращении от порока терпением и кротостию. Сия есть сила философов. Народы северные поставляют ее в том, чтоб спать в одеждах на луках и копьях, отваживаться не бледнея на опасности и смерти. Сия есть сила витязей ⁷. Чтоб добродетели уступали [213] снисходительности; чтоб снисходительность и благоугождение не доводимы были до малодушия; чтоб стоять прямо в толпе людей, ходящих туда и сюда, и не нагибаться от толкания со всех сторон; чтоб простираться в доблести, когда она в почтении, не наскучивая, ниже возгордеваяся; не уважать осмеяния всенародного, храня невинность свою; охотнее умереть, нежели нарушить должности: вот истинная сила, каковую стяжати ищет мудрый. Сколько пустоты в глубоких оных изысканиях, громких оных подвигах, которые суетностию человеческою предуставляются чудесами для грядущих столетий!»

Мудрый избрал ли для себя род жизни? ...Начинает шествие, как скоро отверзут ему путь; шествует шагами ровными, и не отступает никогда вспять. Горе лишающемуся духа, и кто остановится на таковом пути! Но прежде сказанного избрания мудрый справляется с силами, и не уклоняется за пределы точные средины. Святому токмо приличествует ⁸ бежать от сует мира. [214] Оставаяся во мраке неизвестности об нем, не печется, что невиден, непримечаем.

Правила, начертаваемые мудростию, бесчисленны; осторожности, поступая по оным, бесконечны. Однако же самый грубый невежда, жена самого мелкого ума, могут оное понимать и воспарить до самой крайней высоты. Однако же и сам мудрый видит беспрестанно бегущею от него точную средину: превосходит она равно и его проницание и его доблесть. [215]

О премудрость! сколь ни яркие разливаешь ты лучи по неизмеримому пространству земли и небес, человек является не познавать тебя и ропщет на твои дары. Да созерцают тебя по меньшей мере во избранных тех душах, в коих ты обитаешь. Целый мир тесен для их доблести, вся злоба оного бессильна противу последней.

«Орел ⁹, вещает стихотворец, возлетает, подъемлется выше облаков. Кит ныряет, мчится стрелоподобно, касается дну моря». Таков есть святой. Возвышается ли, или опускается: доблесть его последует за ним, освещает его всеми своими лучами, достигает предела течения своего. Сколько шагов по пути самом обычайном, прежде нежели снищет человек крепость и мужество! Из усилия во усилие, из доблести в доблесть преходя, находит он себя наконец на верху совершенства и премудрости.

Научайся обретать человека в человеке. Всякое познание, которое не от него собственно происходит, есть не его, ниже для него. «Дровосек, говорит стихотворец, берет на топорище себе часть того же древа, которое срубить хочет». Мудрый подобно же обретает в человеках наставление, как управлять ими ¹⁰. Послушествуют ли ему и исправляются, достиг цели своей. [216]

Ты со искренностию вопрошаешь сердце твое, ты судишь о других по себе: мужайся; ближишься уже к премудрости. Первый ее урок есть: ...Не делай никому того, чего не хощеши, чтоб делали тебе».

Увы! как далек я от того, даже и от великих тех должностей, которые служат основанием доблести и первой связи общежития! Взыскую более от детей моих, нежели каковым был я против моего отца; требую более от домочадцев, нежели что воздаю моему Государю; прежде меня рожденные братия мои не находят того, чего ожидаю от юнейших моих братий ¹¹; друзья мои [217] не имеют места в сердце моем, а я хочу обитать в сердцах у них. Блажен, кто паче меня праведен и верен! Но тысяща крат блаженнее, который равно и праведен и верен во всех деяниях и словесах жизни своей, ежедневно, ежечасно, ежемгновенно: естьли одни, суть отголоски других неослабевающие никогда, как взирая на насильства, учиняемые им, так и на уважения им показуемые. По сим-то чертам узнаю мудрого, удивляюся ему, славлю крепость духа его и непорочность его доблести.

Мудрый умеет быть таким, каков он есть, и ничего более приобретать не печется ¹². [218] Богат ли, занимает ли государственное звание, расточает благородно; достойное себя имеет поведение. В убожестве ли и низком состоянии, живет как неимущий и не выказывается; в земли чуждей разумеет себя пришельцем и соответственно тому поступает; во всяком состоянии он тот же и довольный жребием своим. Возведенный на высочайшую степень, выдерживает знаменитость оные, благодетельствуя и добродушествуя. В нищете не уничижается никогда, не ползает пред вышшими, ниже обожает глупцов ¹³. Все его предприятия, его желания, его усилия, клонятся только ко усовершенствованию самого себя. Не успеет ли в том, как бы хотел: себя одного винит. Следовательно [219] негодование никогда не огорчает сердце его, никогда ропот не оскверняет его устен, что бы ни случилось. Судьбы Тиэна суть праведны пред его глазами; справедливыми же разумъет и человеков. Всякие препятствия исчезают сами собою пред мудрым. Пути, покоим шествует, суть прямы и удобопроходны; ибо мыслит только исполнять должное. Участь несмысленного, как же разнственна! Терние ростет у него под ногами ¹⁴. Вдается в неисчетные опасности, дабы жати, где не сеял.

«Искусный ратник не попадает ли в цель, пишет Конфуций, винит не лук свой и не стрелы. Вот мудрый: однако же не малодушествует...» Путник, минуя близкие одно от другого места, достигает желаемого края ¹⁵... Мало помалу восходят на вершины высоких гор... Тоже самое и в рассуждении доблести. Начнем тем, что к нам ближе.

Простолюдин не уражается красотами доблестей часто зримых и извычайных, не ведает их цены; «но, как изражает стихотворец, глас лютни не столь приятен, как глас супруги, любящей [220] мир в доме ¹⁶. О мир! о согласие семейственное, община сердец и душ! Ты даруешь радость и благоденствие братиям, радость чистую, щастие сладостное. Вы пробавляете устройство в семьях, вами процветают в оных доблести. Супруга доживает, что к утешениям от детей приобщаются таковые же от внучат: множатся веселия ее веселиями же всех их».

Отец и мать ¹⁷ под бременем престарения наслаждаются отрадами жизни; сердца их, едва уже [221] движущиеся в груди, отверзаются и вкушают удовольствие.

«Удовольствия мудрого, говорит Конфуций, суть порывы души возвыситься в горние пределы духов и созерцать превыспренние их силы». Они невидимы, но видят их; не говорят, но их слышат. Узы, его с ними связующие, суть невещественны: ничто вещественное разорвать их не может. Союз небесный! ты учиняешь наичистейшим свет разума нашего; тобою красится незлобие сердец, всему составу нашему даешь положение обожательное; животворишь велелепные обряды наши [222] и жертвоприношения Шанг-Тию! Несметные сонмы духов! вы беспрерывно у подножия вечного престола Его! Вы беспрерывно же ниспосылаетеся покровительствовать нам ¹⁸. «Муж праведный, вещает стихотворец, равенственно как и все иные, не знает, когда сподобите его вашею помощию. Сколь же мало должен ожидать того небрегущий вами? Однако же благотворения ваши толико суть ощутительны, хотя вам сообразно, духовные токмо и несозерцаемые».

Сыновнее повиновение Шуна было наипревосходнейшее. Доблесть его возвысилась даже до святыни. Был величествен даже до восшествия на престол первый на земле. Богат; ему принадлежало окружаемое четырьмя морями. Благочестив даже до посвящения бессмертию памяти предков своих. Щастлив наконец даже до промчания имени своего к [223] потомкам. Святые духи! вам долженствовал он доблестию своею, престолом спасительным для народа своего, царствованием, всеобщими похвалами, коими ублажался, и долголетнею жизнию. Праведный Тиэн размеряет милости свои по достоинствам; поелику преуспевают оные, по стольку же ниспосылает дары свои. Но тою же десницею, коею благословляет Он невинность, карает же злодеяние... Соединим сердца и гласы, читаем в стихотворении, восторжествуем, воспоем великого нашего Самодержца. Доблесть его покрывает славою Китай и дарует ему благоденствие. Народ и вельможи облагодетельствованы им до избытка. Тиэн в награду ему благословляет его царствование, покровительствует его области, истощает ему собственно все милости свои. Престол его есть, достояние толиких его доблестей.

«Блаженная и преславная участь Уэн-Уанга! говорит Конфуций; чужд он был во всю жизнь свою от беспокойств и печали. Сын мудрого отца; великие его намерения созревали в его размышлениях. Отец мудрого сына; сему открыл он путь, предуготовил успехи и усотовариществовал его в знаменитости как собственной своей, так и своего отца». [224]

Ву-Уанг ¹⁹ преподал потомству славу, полученную им они предков. Единожды токмо [225] принимался за оружие и завоевал государство. Вселенная наполнилась именем его и похвалами ему; но и остался навсегда оных достоин. Угодно было Небесам, чтоб владычество его столь было кратковременно; но доблести его возрождены единоутробным его братом.

О Тихеу-Конг! сыновнее твое повиновение сильнее явилось и самой смерти; оно возвело на престол Та-Уанга и Уанг-Киа, в прахе гробном увенчало память их царскими клейнодами ²⁰. Столь громкий пример преклонил все сердца, учинился [226] образцом общественного подражания. Князи, вельможи, ученые, граждане, земледельцы, все и каждый истощали возможность обнаруживать сыновнее повиновение, но с различием степеней, полным премудрости. Внешнее оказание сетования, великолепие обрядов погребательных, зрелися соразмерно степени каждого лица в государстве. Различие нужное, сопринадлежащее к общественному благоустройству. В самой же вещи нет в том никакой разности между народа, вельможей и самого Императора. По смерти отца и матери установлено носить три года печальные одежды: все без изъятия оное с крайнею строгостию наблюдали.

Но что говорю время сетования время оплакивания?... Ву-Уанг и Тшеу-Конг совсем инако ознаменовали сыновнее свое привержение. Великие сии мужи частию закона Божияго вменяли выполнять волю отцов своих... Преподадим потомству сведение об их доблестях: егда весны и осени воззывали их к гробницам для почестей памяти предков, ничего не щадили украшать оные со всевозможным великолепием. Зрелися сосуды, домашние утвари, одежды их времен, дабы напоминание учинилось живее; посреди самых жертвоприношений поставлялися снеди ²¹ порядком ношения [227] на стол царствующего Государя. Тот же строй, те же отличности, те же преимущества лиц, те же обычаи, как бывали при жизни блаженных сих усопших.

О Уэн-уанг! О Тшеу-Конг! ²² любочестие ваше не простиралось далее, дабы уподобиться токмо [228] отцам вашим; премудрость, дабы последовать их правилам; обычаи, да бы также точно торжествовалися праздники, такая же точно, как при них, слышима была музыка; чтили вы то только, что ими было почтенно; любили, что им было любезно; и кто усомнится?... По кончине их не равно ли вы осталися преданы им в душах, как бы еще здравствовали они; уважали их во гробах, как бы восседали на престоле? Такими-то стезями достигли вы до самого потомства сыновнего привержения.

Сколь ни огромны и гласны суть почести, воздаваемые усопшим, никогда однако же не равнялися с богослужением. Приносят жертвы Шанг-Тию на олтарях посвященных; чин поминовения усопших отправляется в храмине, устроенной им в [229] честь ²³. Какое различие! различие существенное, светильник великого искусства царствовать: искусство единожды ясно проразумеемое, преодолевает всякие затруднения.

«Увы! сказал некогда Конфуций Царю Лускому, который вопросил его, как ему править народом: летописи наши повествуют чудеса о царствованиях Уэна и Уа; уподобляйся им, учись владычествовать сообразно им. Но наследников доблестей их нет уже более; увянула уже благоразумная их политика». [230]

Доблесть есть солнце правительства: без нее все слабо, все поздает и недостаточествует, как в странах далечайших к Северу. Когда же доблесть освещает правительство всеми лучами своими, политический состав государства крепчает, силы его множатся непрестанно, подобно тростям при вскрай вод, согреваемым и оживляемым летнею теплотою.

Жребий области в руках владеющего, добродетелен ли он, будет ли взыскивать от других, что взыскивает же от самого себя, сиречь ненарушимой верности во исправлении должностей, любви нежной к человекам; любви, которая совокупно и источник и совершенство общежительных доблестей, полное исполнение всяких отношений ²⁴. [231]

Любовию к ближним человек есть человек. Глас природы вопиет во глубине сердца и воззывает его к тем, с коими соединяется плотию и кровию. Кроткое человечество распространяет любовь сию на всех земнородных. Но правосудие первые свои взоры обращает на достоинство, и ожидает от них предпочтения доблести. Приобщим к природе в ее разноличии и ее степенях чувствования сердец. Правосудие отменяет и подчиняет предочтения достоинств; но они взаимасогласия таковых предпочтения происходит красота и непорочность общенародных нравов.

Мудрого Государя виды прежде всего клонятся к доблести, доблесть ведет его к сыновнему повиновению ²⁵, сыновнее повиновение ко узнанию человека, а сие последнее ко узнанию самого Тиэна. [232]

Пять великих должностей связуют человеков и возникает общежитие. Три главные доблести способствуют им в том, и суть вожди поведения их. Должности общие всех человеков не пременяются никогда: Государя, относительно к подданному, отца к сыну, мужа к жене ²⁶, старейшего брата к юнейшему, друга к друга. Сии, повторяю, доблести, неразлучно спутствуют человеку по смерть; им принадлежат все мгновения жизни его; суть благоразумие, человечество и сила, должности и доблести, струи единого источника и к единому же концу стремятся. Разуметь таковой конец [отверзает ли пред тобою врата во святилище истинны напряжение способностей, утехи в познаниях, или трудные опыты] есть премудрость. Делами ли твоими последуешь наклонности и внушениям сердца твоего, послушествуешь ли гласу личных твоих видов, или преодолеваешь сам себя мужественно. Наилучшие твои деяния тогда только похвальны и совершенны, когда достигают сказанного конца.

«Желание научаться, говорит Конфуций, приближает к благоразумию; усилия благотворительности выводят наружу человечество; робкою [233] стыдливостию питается сила и великодушие. Кто ведает и поступает по трем сим великим правилам, тот простирается в доблести; кто простирается в доблести, умеет правительствовать людьми; кто людьми умеет владычествовать, умеет править вселенною.

О великое искусство, уметь царствовать! Все пособия оного замыкаю я в следующем: испытывать всегда душу свою, чтить мудрых, любить родителей и близких по крови, уважать вельможей, с чиновниками своими обходиться милостивно, иметь утробу отца к народу, созывать издалека дарования, дружественно принимать ²⁷ иностранцев, Князей государственных как бы носить в груди своей. [234]

В самой вещи, Самодержец, испытующий душу свою, научает и освящает правила нравственные. Чтя мудрых, отженяет от престола льстецов; и предуготовляет открытый путь истинне отвсюду. Любя родителей и свойственников, поощряет подданных любить же родителей и свойственников, прогонять раздоры из семейств. Уважая вельможей, снискивает их доблести и просвещается их просвещением. Обходяся милостивно с [235] чиновниками, возбуждает ревность их к себе и обеспечивается их верностию. Имея утробу отца к народу, отъемлет тягость от трудов их и заохочивает к работолюбию. Созывая издалека дарования, множит пособия государства и доставляет ему обилие. Приемля дружественно иностранцев, вперяет им хотение стать его подданными и уловляение их сердца. Князей нося как бы в своей груди, возвеличивает могущество свое, и становится в состоянии давать законы вселенной.

Отступим назад. Дабы испытывать непрестанно душу свою, научать и освящать правила нравственные, должно быть целомудренну, трезву, благопристойну во всем и набожну ²⁸. Снискать [236] любовь к себе мудрых и ободрять их, надобно не внимать клеветы и срамить оную; не терпеть неги и расслабления, приезирать пышность, высоко ценить доблесть и приводить ее в почтение у всех. Преуспеть в сыновнем повиновении и заставить подражать себе в том, надобно воздавать должное ближним своим, уважать достоинства, на которые возведены они; прибавлять им доходы и стараться иметь с ними одно сердце, одну душу ²⁹. Вельможей содержать в недреманном состоянии и учинять себе верными, надобно увеличишь число их подчиненных и пользоваться их дарованиями. Поощрять чиновников под ними ³⁰ и быть уверенну в их [237] преданности, надобно не заграждать путей ревности их; полагаться на их честь, доставляя им [238] пристойные доходы. Народ чтоб был в порядке и любил тебя, надобно к месту и ко времени занимать его упражнениями, облегчать ярем податей и трудностей состояния его. Чтоб люди с дарованиями имели свободу действовать оными, заохочивать их, назирая над ними близко, попускать их силы соразмерять успехи их наградами. Ко уловлению сердец иностранцев и лишению предрассудков их, надобно сретать их снисходительно, отпускать с честию, как бы не видеть их погрешений; хвалить громогласно изящные их качества ³¹. Покровительствовать Князям и заимствоваться всем их могуществом, надобно, чтоб не пресекался наследственный порядок в семействах их; бдеть, чтобы области их наслаждалися спокойствием; взыскивать от них в уреченные времена засвидетельствования подданства ³², и тщательно остерегаться, [239] дабы не вземлемо от них было ничто иное, как токмо мелкие дары, давая им за то им дары же, но великой цены.

Сии-то девять великих правил, таким образом разумеемые, составляют в сокращении все искусство царствовать. Не нарушая их, шествуют ко одному и тому же концу.

Прозорливость дает бытие предприятиям, и успехи оных учиняет достоверными. Воздремлет ли прозорливость не можно ни на что полагаться. Размышляй же, готовься прежде, что тебе говорить, и не запнешься; обмысли, решись, на что тебе посту, пить, и не запутаешься; разбирай, что ты хочешь начинать; обозревай следствия, избежишь раскаяния и предпишешь сам себе правило надежное, твердое и непреложное поведения твоего, которое послужит опорою слабости твоей, пойдет пред тобою со светильником в руках, и будет вождем всем стопам твоим.

Ничто, говорят, не заменяет милости и доверенности Государя человеку в знатном чине... Успевает он в делах государственных, и правя народом, поелику близок ко уху его и от него любим. Так... но происки, но казни, но скрытные домогательства при Дворе, возвратят ему милость и почтение Государя, естьли он верен законам [240] нам дружества; естьли сыновнее повиновение у него в сердце; естьли не отступает никогда от доблести; естьли любит истинну; естьли ищет познавать ее, и лучи света ее его проникают ³³. [241]

О доблесть! Божественная доблесть! провидение Тиэна ³⁴ влечет нас во объятия твои. Здравый разум во оные ведет нас. Блажен, в ком [242] ты обитаешь! Достигаем цели без усилия, единым ударом очей проникаем даже до истинны. Сердце наше тогда есть вместилище мира, самые склонности наши суть защитницы нашего незлобия. Дано святым токмо восходить до таковой высоты. Желающий последовать за ними должен прилепиться ко благу елико может; да прилежит научать себя тщательно, да навыкает к исполнению своих должностей, да ищет и испытует вещи с крайним вниманием, да обмышляет непресекновенно и не пропускает ничего без исследования; да разверзает все силы души своей; во всех деяниях его да проявляется сила, крепость и жар. Увы! сколько таковых, которые малодушествуют на половине уже пути того единого ради, что успехи ожидать себя его заставляют? Учуся, говорят, но не умаляется невежество мое и сомнение; вникания мои не учиняют меня дальновиднейшим, ниже прибавляют проницание мое; размышлениями я своими не разгоняю ни единого мрака; нигде не нахожу лучей просвещения; усилия мои уступают место слабости моей, упадаю под бременем непостоянства моего. Мужайся! блюдися отчаиваться ³⁵. Что удалося некоему [243] с первой попытки, удастся тебе с сотой; в чем успели они помощию ста попыток, успеешь и ты помощию тысячи. Правило есть безошибочно, держися оного; тьма превратится в свет, немощь в крепость и мужество.

Наваждение ли самого естества порывает человека на путь к совершенству? Философия ли бывает вождем стопам его?... Но рачительное простирание в доблести распространяет его вежества, которые облегчают ему простирание в доблести.

Единый совершенный человек во вселенной разверзает всю свою душу, истощает ее пособия, украшает ее всеми познаниями, всеми доблестьми, превыше естества его ³⁶. Сей-то [244] источник множества удобности его напутствовать прочих человеков к совершенству. Чем более труды его в том успевают, по стольку наипаче его благотворительность, его мудрость, успевают же достигать конца, для коего созданы бесчисленные существа, коими окружаются сами небеса. Земля, на которой рожден, получает они него помощь в произведениях, умножениях и сохранениях благ, истощаемых и тем и другою человеку; становится он как бы содейственником и помощником оных ³⁷.

Какое расстояние между сею высочайшею степению славы и слабости того, который начинает испытывать пособия души и заглаждать пятны нечистоты ее! Шествует несмелыми стопами, однако же подвигается вперед, и напоследок касается совершенству. Тогда доблесть его становится постепенно ощутительнейшею, проливает лучи светлости прежде вокруг его, потом и далеко; обращает на себя взоры, трогает сердца, исторгает их из недра [245] пороков, возраждает в них невинность и доблесть. Премена чудесная! ты истинная слава совершенного человека! ты ему только долженствовать можешь событием своим! Взоры проницательные совершенного человека не остановляются завесою грядущих времен: провидит оных таинства. Семейство приближается к престолу доблестьми своими; другое готовится снисходить с него в наказание за свои злодейства. Человек совершенный предузнает то по знакам предварительным ³⁸ [246] наград и казней Небес. Трава Ши, черепаха ³⁹, суть провозвестники его; но и сам в себе слышит глас предчувствия еще того более. Быв аки бы усотовариществован промыслу Предвечного, хранителем Его таинств, опознавает благих человеков, предуготовляемых Им здесь на земле; опознавает злых, коим попускает Он множиться, дабы послужить им орудиями мщения Его.

Истинная доблесть состоит без сомнения во усовершенствовании самого себя; всевысочайшая же премудрость, быть мудрою самой по себе. Но как совершенство связует между доблестию и премудростию все существа союзом происхождения их и единачеством конца их, то существа сии выходят из предуставленного течения природы их, вырываяся из союза сего. Мудрый поставляет славою удерживаться в нем, непрестанно возобновляя усилия свои и вводить других за собою ⁴⁰. Неослабно труждаяся учинять себя [247] совершеннейшим, не заключает стараний своих в самом токмо себе, но простирает на всех других елико может.

Окончание.

Трудиться во усовершенствовании самого себя есть первый закон любви; трудиться во усовершенствовании других есть первый урок мудрости. Сие и оное обретает человек в сердце [248] своем написанным рукою естества. Тогда только идет стезею доблести, когда душа его вся занята сугубым таковым предметом; нравственно истощает силы свои для обоих. Стечениям случаев и времен дано властвовать его ревностию и направлять его усилия.

Нет ни пустоты, ни покоя в жизни совершенного человека ⁴¹. Действование его есть опора [249] и пища доблести; доблесть его, всегда упражненная, увенчивается беспрестанно новыми лучами славы. Лучи сияющие! теплота и светлость их прирастают скоропостижно, разливаются повсеместно и каждое мгновение снискивают милость Тиэна. Отсюда вземлется доверенность к совершенному человеку, властительство его и знаменитость его имени. Доверенность приводит его в состояние предпринимать самые великие дела, властвование преодолевает всякие препятствия, имени знаменитость подпирает, посвящает потомству успехи, выводя непосредственно из одних другие. Знаю ли я? Благотворительность его ⁴² столь же велелепна, столь же неисчерпаема, как; плодоносие земли; [250] премудрость его высотою своею и чистотою равняется самым горьким пределам небес; все его деяния имеют на себе печать Вседержителя, Они-то суть поддерживатели тягости бесконечного ее бытствования, и заимствуют от них беспреткновенно новую славу.

Приобщим: все сии чудеса текут как от источника. Человек совершенный не узрен еще, но уже всех очи его ищут. Кажется недвижущимся ⁴³, но производит всеобщую премену во нравах общенародных; является как бы повлеченным сцеплением происшествий, но исполняет самые глубокие предначинания. Одно слово скажет все; деяния его сообразны суть деяниям естества. Чем более просты и несложны, тем наипаче высоки и неизъясняемы. О небеса! о земля! коликая глубина и сила, коликая премудрость и свет, коликая пременчивость и постоянство в течении вашем, в ваших путях! Увы! возведу ли я мысленные взоры в горняя эфира, теряются на высоте. Что же бы сталося со мною, естьли бы я рассеял их по сим [251] неизмеримым сводам, от коих солнце, луна, блудящие и неподвижные звезды ниспосылают сияния свои даже до последних концов неизмеримого оного пространства мироздания? Недро земное, коего поверхность попираю я ногами; умоначертания мои, мои вычеты приводят в замешательство. Что же бы было, естьли бы пробегая умом горы, долины, реки, моря, восхотел я измерить расстояние их; естьли бы восхотел дать себе отчет о проявляемых ими хитростях их, следовать по излучинам связей, коими сцепляются; естьли бы восхотел ведать число оживотворенных человеков, зверей, птиц, гадов, рыб и чудовище, жителей их? Поля вижу ежедневно покрытые травою, растениями, цветами, коих человек никогда не исчислял. Утроба земная, бездны морские, вмещают тьмы сокровище неизвестных ему, и кроют от него несметные чудеса. Стихотворец в восхищении вопиет: «...О Тиэн! Ты един установляешь судьбы вселенной; пути Твои непостижны, «деятельность Твоя не трудится и не почиет!»

Как бы хотел сказать нам, что тем-то самим и есть Он Тиэн. «О Уэн-Уанг! ⁴⁴ [252] продолжает тот же стихотворев: доблесть твоя есть образ Его: куда не досязают силы ее? Лучи света ее колико суть сладостны и чисты! Сиречь, что сей великий Государь не инако возвысился до толикой степени доблести, как тем, что внешнее его поведение день от дня становилося простое, внутренние же его заботы и прилежания день же от дня беспрерывное и неутомленное».

Пути святого непостижимы; доблесть его объемлет вселенную, все оживотворяет, все содержит и подъемлется даже пред самого Тиэна. Какое отверзтое течение готово открыться пред нами! Колико законов и обязательств новых! Колико священных обрядов и торжеств! Но как блюсти оные, естьли бы святой не являл примера? Единое пришествие его предуготовляет уже нас к тому и облегчает исполнение. Слово всех веков: «Стези совершенства возымеют тогда только путников, когда наисвятейший оставит на них следы стоп ⁴⁵ своих». [253]

Сердце прямое, уязвленное красотами доблести, чтит в самом себе дары Небес, достоинство естества своего, не колеблется начинать течение, последуя за светильником, освещающим его. Вопрошает, испытует, ищет научаться, разверзает деятельность своих мыслей. С первого полета своего направляет оный быстро к великим и первоначальным истиннам, и так протекает [254] неизмеримые пространства небес; потом, став повлекаем многоразличностию и важностию подробностей, дает мчать себя к заключениям самым отдаленным, протесняется чрез лавиринф отличений самых тончайших. К таковой превышшей науке, которую Истинна озаряет всем своим светом, приступает смелыми шагами, и как бы по известному уже пути касается точной средины. До того снисканные им познания способствуют ему снискивать же новые доблести, в коих упражняяся, облегчает себе исполнение всех своих должностей, доставляется вновь успехами совершенства. Возведен став на первые степени знатности, неприступен для суеты; помещен в самом низком состоянии, сохраняет величие души своей ⁴⁶; доблесть его процветает в царстве, в коем обитает он. Всякого рода почести поспешают к нему на встретение, едва заслышится где либо его имя. На местах, где владычествует порок, где имеет скипетр в руке, довольно, естьли он молчит; молчание его обеспечивает его спокойствие. Таков был Тшонг-Танг. Стихотворец поет об нем: [255] «...Высокая премудрость спасла его от гибелей, отовсюду окружавших».

Приобщим сказанное Конфуцием: «...Человек посредственного ума доискивается больших чинов, и получает; человек ничтожный, напыщающийся как вельможа, говорит гордо и осанисто; человек неспокойный, пороча правительство настоящее, делается защитником минувшего; но все они копают ров под ногами и готовят падение свое в него».

Седящий токмо на престоле может властно вещать об обрядах общественных, исправлять принятые обычаи, вводить новости в порядок учения ⁴⁷. Колеса наших дней вертятся по следам колес древности. Наше красноречие составляется правилами, ею примышленными; наше нравоучение просвещается правилами, ею исследованными и разверстыми. Скажу более: хотя бы был ты сам Император, остерегайся пременять обряды и музыку первобытные, естьли недостаточествуешь в доблести. Положим, что ты добродетелен, ниже замышляй того, когда ты не на престоле. [256]

«Повествую в радостию, говаривал Конфуций, известное об обрядах времен династии Гиаэв; но памятники царства Кинского не довольны для свидетельствования оных достоверности ⁴⁸. Нарочито знаю я о тех, которые бывали в династии Инов; но уже прешли и более не существуют в малом царстве Сонгском. С прилежностию тщился осведомлять себя о таковых же ныне владеющей Тшеуской династии, и сообразиться с ними всею моею возможностию».

Сколько бы избежали ошибок в правительстве, не вводя никаких новостей в обряды, обычаи, науки! ⁴⁹ Как бы ни добродетелен был [257] Государь, единая доблесть его недостаточна успокоевать духи, встревоженные таковыми новостями: сомневаются о полезности оных. Возмущенный народ отказывает подвергаться им. Тем наипаче праводушие, премудрость, слава имени и одного простого гражданина, или и государственной какой либо особы, удобны ли приводить в почтение таковые премены? Такой человек теряет общественную доверенность; сердца от него удаляются, противится ему чернь.

И так должно сим начинать, что личное достоинство, личная доблесть, суть первые пружины доброго правительства; но сие достоинство, доблесть сия, долженствуют предварительно взять верх, коим упреждаются сомнения; заслужить доверенность, которая повлекает за собою одобрения; стяжати власть, покаряющую духи. Естьли Государь шествует по почтенным стопам Ина Тшинг-Тонга, [258] Уэн-Уанга, никто не опасается, что он заблудит от истинного пути; естьли будет он подгибать законы свойству климата, общенародному вкусу, уразительным стечением обстоятельстве, никто не откажет ему одобрения своего; естьли решится на что либо, следуя непреложным правилам веры, основываясь на надежде пришествия Святого, ожидаемого чрез толикие уже столетия назад: никто не поколеблется подвергнуть себя ему.

Тот прямо знает Тиана и человеков, кому опора религия ⁵⁰ и ожидание Святого; он токмо удостоверяет все духи! Самодержец став таковым, предначинания его будут светильником и правилами от рода в род; деяния его всегда [259] превозносимы будут хвалами во всех грядущих вехах: будут оные образцы подражания; словеса его не умолкнут преподавать поколения поколениям, яко вещании премудрости. Все сие промчится до самых позднейших потомков. Народы, тысячами лет от него отделяемые, обратят к нему взоры свои, жалея, что не живут под его законами. Рожденные же в той земле, где он царствует, и которые долженствуют ему всем, благодарят Тиэна, что живут во времена его. «Все иностранные владетели, говорит стихотворец, благословляют память Уэн-Уанга. Престолы их сколь бы ни были превознесенны, лучи славы его ослепляют оные. День дни, нощь нощи отрыгает похвалы ему; все грядущие века неумолкно повторять оные будут».

Прочти летописи, совоспрошайся со всеми временами: узришь, что великие Государи навсегда суть предметы удивления и похвал вселенной.

Конфуций весьма долго жил на свете после Яоа и Шуна; но великий его дух промчался чрез толикие столетия, и достиг до высоты правил и нравоучения благих сих Государей ⁵¹. Малый [260] промежуток времен отделял его от подобно же знаменитых царствований Уэна и Уа: посвятил он доблести их всеобщему удивлению, и учинил бессмертною память их ученостию своею. Так новые премены в бегах светил небесных поведают нам происходившие в древние века, и означают пути течения оных. Так вновь появившиеся воды из недра земного указуют на те места, кои прежде подобно же были орошаемы и производили плодоносие.

О Конфуций! в неизмеримых пространствах небес, в неисчерпаемых сокровищах утробы земной искать должно образа высочайших твоих доблестей и премудрости. Небеса, хотя движущиеся единообразно, беспрестанное производят совоспоследование годовых времен; светила, плавающие по недру их, одно также другого заступает место для озарения нас своим сиянием. Земля, неизменно плодоносная и благотворительная, разверзает чресла свои и паки сжимает, соразмерно с произращениями, коими обогащает нас; довольствует все нужды наши пременчивостию мнимых своих непостоянств. [261] Так наипремудрейший, не исходя из горних пределов истинны, умеет различать наставления свои, соразмерять уроки свои нуждам народа, или обнажая пред ними всю свою доблесть, или показуя им некоторую токмо часть ее. Примеры свои равняет с их силами, с их успехами ⁵². Великая его душа, объемлющая все, подобно небесам, столь же обильная, как земля, всех человеков носит в груди своей, все человеки избыточествуют благодеяниями его.

Но что я говорю? Предоставлено наисвятейшему, Святому всех веков и всех народов, соединить вкупе все лучи премудрости, и достигнуть совершенства во всех доблестях. Прозорливость его, свет разума, виды его, его советы без усилий, объимут владычество целого мира, направлять будут все оного пособия. Величие души его, его велелепие, благоутробие, кротость, дадут союз пользам всех и преклонят к нему всех сердца. Деятельность его, сила, мужество и неустрашимость, превратят превратности в способы, подогнут течение происшествий воли его. Его простота, откровенность, правота, благость, влиют доверенность к нему и почтение. Величество его, витийство, острота разума, [262] проницание, разгонять все мраки, заставят любить незлобие, благоустройство, коих явит он красоту.

Избирая ему токмо известные часы течения случаев, будем преходить из подробностей в подробности всех ветвей разных должностей наших; возведет к первому оных источнику и измерит оного глубину. Беспредельные верхи небес, бездны морей, суть слабое изображение неизмеримых пространств, кои наги пред ним со всеми сокровищами, в себе заключаемыми. Народы повергнутся пред ним, едва токмо досягнет до него их зрение. Услышав его глас, внутреннее уверение наполнить их души, и единым гласом возгласят его дела; вся вселенная наполнится имени его славою, и над Китаем пролиются лучезарные от него струи; пролиются же и даже до самых диких народов; распространятся и по самым непроходимым пустыням, до коих никогда не достигали корабли. В том и другом полукружии мироздания, до морей и за морями, никакой климат, никакая страна из освещаемых солнцем, из обмочаемых росою, из населенных человеками не останется, где бы имя его не было славимо, благословляемо. Да и проречено: «...С Тиэном воссядет во славе ⁵³». [263]

О наисвятейший! муже совершенный! ты один постлигнеши вечно сокрытые от нас судьбы Провидения; ты один можешь возвещати нам тайны путей Тиэна! Один ты можеши проразумевать священную мету Его дел, и учинять нас соответствующими Его намерениям! одним тобою наконец, познаем мы нежные попечения благости Его, и научаться можем возлагать на оную все наше упование. О благотворительность! о милосердие Святого! колико вы пречисты и любезны! колико неисчерпаемы и невещественны! Вы пучина неиссякаемая чудес; небеса ниже вас. Понятны вы, но токмо озаренным полным светом мудрости, украшенным всеми доблестями, усоучествованным незаглаждаемыми таинствами Божества.

«Быть облеченну багряницею, возглашает стихотворец, и крыть под верхнею одеждою простолюдина, есть небрещи ею ⁵⁴». Так [264] поступает Святой; доблести его затмеваются неподражаемою его кротостию; но день дни обнаруживает их, год году провозглашает их, слава его возрастает с ними совокупно. Лицемер напротив тщетно украшает внешность свою наивеликолепно; занятые прикрасы слабеют, линяют и исчезают: является, каков есть вещию.

Истинная доблесть не имеет призрака уразительного, блистания, привлекающего взоры; не утомляется, беспрестанно рассматривая саму себя, кажется во всем забывшею внешность сваю; но беспрестанно же новые находимы бывают в ней красоты. Не могла бы вперять к себе ничего иного, кроме равнодушия; но сердца, самые хладные сердца, побеждаются прелестями ее. Хощеши ли точно узнать истинную доблесть и итти в след ей путем святыни? Снизойди до первого источника двух ее лучей, преходи от явления к явлению, даже до самых сокровеннейших пружин великих оных позорищ, ею представляемых, шествуй за подробностями одних за другими, неприметных успехов, громких [265] происшествий, ею производимых. «...Чем глубже воды, говорит стихотворец, тем нужнее доставать дно их».

Обрати потом внимание на самого себя, испытай сердце твое, допрашивай твои мысли, дабы явны пред тобою стали все их кривости; старайся вникнуть даже до самой средины оных; средины, которая бежит от самых великих душ, и которая не ведома невеждам. «Стены отдаленнейшие в доме твоем, пишет стихотворец, да беспрерывно видят тебя назирающим над самим собою, и не находят, от чего бы тебе рдеться» ⁵⁵.

Беседования с самим собою в покое размышления, готовят успехи предприятиям твоим. Одумываемые тобою истинны суть источник резкости и деятельности твоих словес. «Молчит, входя во храм читаем в некоторой поэме, но со входом его умолкает же шум со всех сторон». [266]

Снищи доблести твоей силу удостоверительную, без помощи наград и обещаний, которая бы более вперяла к порокам омерзение, нежели всякая кроволитная внешность смертных казней. Стихотворец говорит: «...Не имеет ничего, кроме доблести, но Государи славятся подражаниями ему» ⁵⁶.

Примерное благочестие твое да возбуждает благочестие же народа и облегчает ему все пути... Тот же стихотворец: «...Доблесть его хотя не знаема и не гласна, но незлобие его влечет к себе сердце мое и лиется в мою грудь».

Слухи и слова, как утверждает Конфуций, последуют за исправлением нравов, [267] распространяют оное и преподают от рода в род; но слухи и слова не составляют причины и их собственно производящей: суть вещи нижней пред нею степени. Доблесть двигает сердцами, касаяся им столь нежно, как бы упадала на них пылинка. Дерзаю прибавить: пылинка вещество чувствуемое, вместо того, как негде пишется: «Ухо не слышит, ноздри не обоняют владычествующего на небесах». Слово сие изражает все; достигнуть до Него есть всевышшее совершенство.

КОНЕЦ II ТОМА.

Комментарии

1. Древняя буква Синг, естество, составляется из таинственного знака Господь и изображения сердца. Книга Лиэу-Шу так толкует естество: наклонность человека к первобытному своему происхождению, сиречь ко благу, от коего проистекает всякое благо. Том третий, лист осьмыйнадесять. Словарь букв Тшуанг-Тсеэских изражает кратче: воля Тиэна, вразумляющая сердце о себе, зовется естество. Лист сорок осьмой. Тшао-Тсеэ, именитый Философ времен Сонговых, объясняет то инако: естество есть свет и прикосновение чувствуемое невидимой премудрости.

2. Киэу-Сун так толкует совесть: свет внутренний и сокрытый, меня одного освещающий; глас тайный и глухой, мне одному слышный; прикосновение нежное и духовное, меня токмо самого приводящее в движение, неотступное при мне, нещадящее меня ни в чем. Наши Философы совесть под разными разумеют названиями: властелин сердца, советник здравого разума, вождь души, наперстник доблести, должности ходатай, щит слабости, зеркало незлобия, отголосок Тиэна, узда страстей, пугалище пороков, и прочее.

Различают они пять времен в совести: егда осведомляет, егда нудит, егда одобряет и порочит, егда утешает, и егда наконец притаивается и засыпает. Киэн-Лонг, ныне владеющий Император, включил в сочинение свое: храм утех добродетели, прекрасную речь о совести.

3. Ученые наши мятутся несколько во объяснении Конфуциева слова, точная средина. Так называемое великое толкование приемлет оное союзом вообще всех должностей и взаимо-согласием всех доблестей; но мудрый, представляемый здесь Конфуцием, не представляется им каким либо человеком ученым. Наука, говорит Тшин-Тсиэн, есть то в рассуждении премудрости, что зрение очей здоровью человеческому. Но сколько кривых и слепых совершенно здоровых!

4. Три рода философов: одни закрывают врата свои, другие уста, третие сердце, четвертые рот; сжимавших руки уже более не существует. Ли-Тсеэ.

5. Као-Яо, верховный начальных над правосудием, когда хвалил его Шун за спокойствие, согласие, добрый порядок, любовь, должности, зрящиеся во всей империи, коими должен он его попечениям, отвечал ему: ...О великий Государь! чего ради не познаваешь собственные твоея славы? Величие сопутствует тебе и в самых маловажнейших твоих деяниях, благотворительность правит всеми твоими поступками, раскаяние виновного отца не простираешь на сына его, щедроты твои ищут поздных потомков, совершителей великих твоих дел; прощаешь ты погрешения не злобствуя; наказываешь, но прежде довольно обмыслив важность преступления; поднятую руку твою карать удерживает милосердие твое; должно ли тебе наградить кого, награждаешь достойно себя. Лучше хощешь многие злы оставить ненаказанными, нежели единожды ошибиться поражением невинности. Кроволитие гнусно тебе; не легко заставить тебя оное проявить. Вот чего ради стал дорог ты народу твоему! Сие то самое власть судей твоих учиняет святою!.. Нет, нет! возражает Шун, я себя знаю: душа моя хотя клонится правительствовать таким образом, но советы твои ее утверждают. Незлобивое правление мое над областьми есть дело рук твоих, тебе довлеет и слава... Шу-Кинг, глава третия.

6. Гоэи-Тсеэ, знаменитый между учеников Конфуция, был Государь его, владычествуя в царстве Лусском, что ныне область Шан-Тонг, или Кан-тон; хотя происходил от древних и знаменитых предков, живших во времена овладения Императорским престолом Тшеуями, но был не богат. Конфуций сказал ему некогда: ...Ты живешь в неимуществе и незнати; чего же ради не ищеши щастия при Дворе?... Нив моих довольно к моему пропитанию и содержанию. Могу забавляться музыкою. Учение, от тебя полученное, доставляет душе моей все желаемые ею удовольствия. Не помышляю о государственных чинах. Пред глазами моими равны нищета и богатство, низкая жизнь и почести; чтоб чтили меня без боязни, чтоб любили меня мудрые, а я с ними вместе премудрость; чтоб окончалися дни мои в безмятежии и беспечально: вот единый предмет моих желаний.

7. Мир, наименее славный, предпочтителен самым громчайшим успехам войны, которые суть свет пламени погасающего пожара. Украшающиеся победоносными лаврами любят убийство и кроволитие, следовательно достойны выключения из числа человеков. Предки наши говаривали: не воздавайте победителям иных почестей, кроме погребительных; подступайте к ним со слезами и воплем, оплакивая память убиенных ими, чтоб памятники подвигов их окружалися гробницами. Тао-Те-Кинг глава 31.

Прекрасные таковые правила древности еще, нас не забвенны. Ахиллесы, Александры, Кесари заморян разумелся бы чудовищами в Китае. Станется, что наши ученые не суть храбрецы, но не умеют льстит, не умеют же по достоянию воздавать справедливости великим воинам; заразили тем же и весь народ наш; но война народу нашему столь была бедственна, более нежели чрез шесть сот лет беспрерывно, что оная не может довольно казаться ему ненавистною.

8. Слово святой не так здесь разумеется, как в Европе. Установлено у нас прилагать оное к имени матери владеющего Императора, самим Императорам по смерти, некоторым отменно достойным и мудрым мужам. Удивление и почтение общее налагает же прозвище святого и живым людям беспорочного поведения. Буква, значущая святой, есть таинственный знак Гина: на верху один глаз и одно ухо. Лиу-Шу так толкует: ...Человек, совокупно с Тиэном властвующий истинною, который производит великие премены во нравах. Доблесть истинная, становящаяся видною только страданием. Придаток толкования буквы сей есть: превосходный посреди человеков, который изъясняет волю Тиэна. Том третий, страница вторая... Таинственный знак, или буква Гин, есть состав: изображение человека и второго. Знаменует, по мнению того же сочинителя, таковой, с кем ничто не можно равнять. Он один властитель совокупно с Тиэном. Не отрицается ни от каких трудов. Конфуций никогда не хотел принять назвища Шенг, то есть святого, и всегда говаривал, что святой есть на западе.

9. Слово Ивен перевели мы орел; понеже первая есть водяная птица, не известная Европе.

10. Наш Рошфуко вещает: ...Кто умеет читать в собственном своем сердце, тот находит тайны всех иных сердец... Кто не знает самого себя, ничего еще не выучил... Мужу не довольно еще знакома жена, когда думает, что она ему знакома; жена слишком знает мужа своего, дабы ей молчать об нем.

11. Наши Кинги, наши законы, наши нравы, наши обычаи и предрассудки, братственную любовь претворили в доблесть столь существенную, столь нужную, столь строгую, что произошла между нами пословица: нелюбящий брата своего чужд всякой доблести. Здесь не меньше бесчестно ссориться с братом своим, как отказывать единоборство в некоторых иных народах. Судия осуждает у нас брата помогать брату своему, сколько бы ни был от него обижен. Прибегать к судье с жалобою на брата есть столь же у нас позорно, как негде не платить проигранных денег. Наши летописи, наши сказки, комедии, книги нравоучительные и надлежащие до словесных наук; словом, каждое сочинение по своему славит горячность, восхищения, прелести и утехи братственной любви. Великие наши стихотворцы до единого, последуя примеру Ши-Кинга, воздают ей похвалу. Посредством братолюбия снискивают, нас бессмертие наравне с превосходством дарований и славою великих дел. Сеэ-Ма-Куанг учинился знаменит призрениями престарелого брата своего столько же, как достохвальным управлением должности первого Министра, и сочинениями своими, вечного достойными чтения.

12. Кому известны красоты доблести, кто ими восхищается, за ничто поставляет смерть, могущую соединить его с нею. В царство, преклоненное к падению, не входит мудрый; естьли же раздирается оное междоусобием, убегает из него. Законы без действия ли, преступления не наказаны ли, прячется. Мудрый ищет возвышаться на степени, когда вождь к ним доблесть, дабы учинить себя полезным отечеству. Равно рдеется быть празднен под владением Государя доброго, и иметь чин под владением Государя злого. Конфуций Лун-Ю.

13. Мудрые и философы наши, паче иных знаменитые, никогда не говаривали столь кичливо, как мудрые же и философы Греции. Конфуций знает законы, ведает образы правительства разных царств, в коих бывал, как же научился он знать все то? вопросил Тсенг-Тсея, одного из учеников его... Кротостию своею, чистодушием, смиренномудрием, честностию и правотою, отвечал. Цари открывали пред ним тайны свои и просили советов. Лун-Ю.

14. Срывающий цветы нюхает запах их, срывающий терние колется. Пословица.

15. Исправлять погрешности свои, есть засыпать бездну; снискивать доблести, есть ставить гору. Решето земли что для того и другого? Ли-Тсеэ. Внимание на мелкие вещи есть хозяйство доблести. Там же.

16. Кто верит жене своей, обманывается; кто не верит, обманут... Время раздирает завесу истинны и облекается ею. Таковы суть женщины: открывают тайны других для закрытия своих таин... Язык жены есть меч ее; не дает ему никогда заржаветь... Чем более жена любит мужа, тем паче исправляет поведение. Муж чем более же любит жену, по тому наипаче множится его развращение. Тот и другая, любящиеся равенственно, долее остаются такими, каковы суть. Уанг-Тши.

17. Поелику любит отец сына, тем прилежнее научает его. Мать по мере любви к дочери своей, наряжает ее. Отец дает советы сыну, требует их от дочери. Мать сказывает сыну, что хотела делать некогда; дочери же, что уже делала. Отец опасается с излишеством оказывать любовь сыну; не довольно для него всякое оказание оной дочери. Мать при людях к сыну ласкова, на едине же дуется на него; дочь ласкает втайне, бранит явно. Отец выдает за муж дочь, чтоб сжить ее с рук; женит сына, чтоб не лишиться его. Мать выдает за муж дочь, чтоб не имела более в ней нужды; женит сына, чтоб была ему в ней нужда. Тесть любит зятя, свекор невестку. Свекровь любит зятя, но ненавидит сноху. Тесть говорит в пользу зятя, но трудится в пользу сына. Теща обкрадывает мужа для зятя, а сын обкрадывает ее для жены своей. Свекор хочет, чтоб невестка его была щастлива; сын же, чтоб был честный человек. Свекровь хочет чтоб сноха была здорова, а сын ее богат. Последние взоры отца упадают на сына его, последний вздох матери о дочери ее. Сын более тужит об отце, но плачет более по матери. Дочь чувствительнее огорчается смертию матери, но долее неутешна; лишась отца. У-Ше-Гоа, живопись без красок.

18. Открой токмо книгу Шу-Кинг, и увидишь, что в самую глубокую древность верили благим и злым духам. Предания не сохранили нам точного умствования древних о разных должностях духов. Мраки суеверия, идолопоклонства, нечестия, затмили малое нечто, находимое в книгах времен Ганов, Тсинов, Тангов и иных Китайских Государей, так что не возможно уже ныне сличать одного писателя с другим; и при Конфуцие уже суеверное обожание духов повредило первобытную к ним веру. Сей философ горестно ропщет на то. По Европе разносится, будто бы мы Китайцы не признавали ничего невещественного. Клевета, выдуманная глупо; по крайней мере должно бы было умалчивать Европейцам хотя оное, будто бы мы ставили снеди пред душами умерших наших родственников. Одна ложь уничтожает другую.

19. Ву-Уанг, сын Уэн-Уанга, докончал премену правительства, начатую отцом его. Избавил утесненный народ от кровожаждущего мучительства гнусного Тшеуа. Речи Государя сего к воинству читаем в Шу-Кинге; подают многое к рассуждениям. В первой: естьли бы был он хитрый лицемер, подобный Кромвелю, каким однако же история Китая не позволяет подозревать его: то и в таком случае надлежало бы быть в тогдашние времена ревности к общему благу и религии, весьма сильно владеющими над сердцами, рассуждая по одним его словам. Единое Священное Писание, сколько нам известно, вещает столь величественно о свойствах Божества; но дела Ву-Уанга соответствовали исходящему из его уст. Сыновьям мучителя дал уделы, освободил мудрых и Князей, коих урод Тшеу держал в оковах, уменьшил подати, истощил сокровища, собранные мучителем, на облегчение народа, отменил злоупотребления, исправил нравы и прочее. В старинных книгах сохранены многие надписи, коими украсил Ву-Уанг врата, чертоги и домашние утвари Дворца своего. Приведем здесь токмо две: ... Егда вера порабощает себе страсти, тогда все есть щастие для человека; егда страсти сильнее веры, тогда во всем находит он для себя злоключение... Царь царей единый токмо достоин поклонения нашего... Соображаешься ли с порядком годовых времен земледельствуя, всякую ниву узришь плодоносною. Упреждай дни жертвоприношения Шанг-Тию, не отступая от доблести: дары Его превзойдут желание твое. Брат Ву-Уанга начинает речь свою в заседании Совета так: ...Злодейства суть источник нещастий государства. Единою доблестию может оное благоденствовать и процветать. Первые твои попечения, Государь! да будут в предоставлении заграды законов необузданным страстям и прочее.

20. Всякий народ свою имеет политику, наша же состоит в поспешествовании сыновнего повиновения. Императоры награждают верховных своих деловцев, великих полководцев и иных, жалуя дворянством их предков. Основатели новых династий учиняют тоже, хотя бы предки сих мужей были столь же низкородны, как предки Ганов и Мингов; но налагают им самые высокие степени государственных чинов. Великолепно украшают гробницы их, и как бы относят к ним собственно все свое величие, всю славу свою.

21. Книга Ли-Ки есть за морями. Могут видеть в нее подробности обрядов, поминовения предков. Заметим токмо: жертвы подносятся внуку поминаемого, который, быв облечен во одежды последнего, приемлет оные именем его при входе в чертог поминовения. Возводят его торжественно на возвышенное место и посаждают. Все семейство поминаемого падает пред ним ниц. Снеди подают ему только старшие в роде том. Музыка между тем, инструментальная и голосная, наигрывает и напевает похвалы поминаемого. Посажденный на высоте восстает, и подобно же совоспровождается из чертога.

22. Тшеу-Конг может быть самый величавший человек, бывши когда либо в Китае, воспитатель племянника, правитель империи по смерти брата своего. Поелику затруднительнее были дела общенародные во младолетство Царя, начинающего новую династию, тем более оказался великим правителем, великим политиком, великим полководцем, великим законодателем, великим Философом и самым усерднейшим подданным. Рожден с высоким духом. Науки и учение были для него забавы. Сочинил толкование на Куаи Фу-Гиевы, что составляет часть И-Кинга. Ему же присвояют многие оды Ши-Кинга, Тшеу-Лиа и иные книги. Умел розыскивать прямоугольный треугольник; был знающ во астрономии, научил употреблять компас послов иностранных, при возвращении их во своя. Речи его, внесенные в Шу-Кинг, равно прекрасны, мудры и полны религии. Но чтоб ничего уже не недоставало к славе его, подпал напоследок гневу племянника своего. Сей младый владетель, попустивший развратить юность свою, раскаялся однако же; призвал его обратно и воздал ему всю достойную справедливость. Он-то приносил себя на жертву Шанг-Тию, чтоб испросить у Него продолжения жизни брату своему Ву-Вангу, тяжко заболевшему, начав токмо царствовать. Писатели всех времен единогласно именуют Тшеу-Конга премудрейшим из смертных.

23. Европа еще весьма далеко от Китая, следовательно и не смеем говорит о чертогах в честь предков, которые строивалися в древние времена. Естьли бы Тшеуи примыслили такие же устроят площади, каковы суть площадь Королевская, площадь побед и прочее; украшать их истуканами всадников с конями, или пеших токмо, дабы представляли, каков точно был внешний вид предков наших: тогда бы умовоображения Европейские нашли себя в земле не незнакомой. Пусть говорят, что все страны на земной поверхности одна на другую походят общими понятиями, но предрассудки весьма удаляют их взаимно. Мы Китайцы в рассуждении сего излишне Европейцы. Проповедник веры как бы ни силился толковать большей части новообращенных из нас разность между медалями, делаемыми в честь Господа Иисуса Христа, непорочные Девы и святых, но не имеющих понятия ни о чем ином, кроме бляшек, что у них на четках; самые уверительные толкования не успокоят встревожение мыслей. Должны мы уведомить и о том, что в чертоги поминовения предков, в царствования Тшеуэв, не вносилися еще заблуждения идолопоклоннические, как последовало потом: следовательно и не должно разуметь об них одинаково.

24. Преизящные правила сии и почти все таковые же, находимые в Тшонт-Ионге, оправдают предпочтение наше сочинения сего иным. Не для чего притворствовать, и хотя с горестию, но признаемся, что большая часть ученых наших столь же храмлют верою, как и некоторые Европейские вольнодумцы. Естьли бы преподаемое Тшонг-Ионгом проникало даже до сердец их, исправляло их поведение: то исчезли бы почти все мраки, кроющие от них Божественность Евангелия, и осветилися бы лучами благодати. К нещастию, паче привержены к телесным чувствам и страстям, нежели к истинне своими рассуждениями: стяжали не философию, но одну наружность ее; наружность, прикрывающую все то, чем учитель народов укоряет Римлян своего времени.

25. Сыновнее повиновение есть вечный закон Небес, правосудие на земле, мера всякому достоинству... Человек, творение преизящнейшее во вселенной; сыновнее повиновение есть преизящнейшее в самом человеке. Приобщим совершенство сыновнего повиновения: состоит в должной покорности сына к отцу, яко образ таковой же покорности к самому Тиэну. Гиао-Кинг.

26. У кого жена добродетельна, тот мало имеет печали; у кого две жены, не любит ни одной; у кого три, всеми ими ненавидим... Муж, имея множество жен, чаще не ночует дома. Не меньше у того детей, у кого одна только жена. Пословицы.

27. За морями думали, что сии девять статей были в Китае как бы девять же столпов, подпирающих неизмеримое здание правительства нашего; но в том обманывалися достопочтенные у нас мужи. Двенатцать оных щитают: 1) мудрость и доблести Государя, средства не нарушать их никогда. 2) Избрание Мандаринов, различие их степеней, преимуществ, произвождения из чина в чин, награждения и тому подобное. 3) Народ, размножение оного, земледельство и все благопоспешествующее ему. 4) Нужды государственные: подати, торжищи, рудники, рубки лесов, плотины, насыпи, и так далее 5) Ли, сиречь обряды, порядок общежития, праздники, музыка и прочее. 6) Жертвоприношения и все надлежащее до религии. 7) учение, вера, нравственные правила, оных источники, образы преподавания и наблюдения. 8) Благоустройство в городах, крепостях, деревнях, относительно до нарядных одежд, носимых в торжественные дни; печатей, весов, рукоделий, календарей и прочее. 9) Законы уголовные и гражданские, и течение правосудия вообще. 10) Безопасность государства и все, надлежащее до войны оборонительной и наступательной. 11) Сношения с чужестранными державами, союзническими и данническими. 12) Исправление нравов и поощрение добродетелей.

Каждая из статей сих разделяется на бесконечные почти ветви. Европейцам никогда не приходило на мысли, чтоб в Китае было судилище, подобное некиим образом на их Инквизицию. Дело оного есть надзирать, чтоб преподавалися во всей своей чистоте учение, вера и правила нравственные повсеместно в империи. Однако же таковое судилище весьма у нас древнее и весьма строгое, более пролившее крови, нежели все Европейские Инквизиции совокупно. Множество бы людей за мнимую Европейцами терпимость нашу разноверия, или бы не долго жили на свете, или бы замолчали.

28. Сиэу сочинил книгу, в которой, напоминает Императорам нашим о доблестях, какие иметь должны; о пороках, каких им страшиться. Вещает вольно и откровенно, заслуживая похвалу от всех концов земных, да и так, что нет тому примера, кроме только Китая. Правила его в рассуждении роскоши, пышности, неги, забав и на то похожего, не отринуты бы были и в Спарте. Религию владеющего Императора поставляет он во украшении души его чистотою нравов и незлобием, в служении и благоговении к Шанг-Тиэну, во обожении судеб Его, когда наказует бичами своими и бедствиями народ; во вперении подданным привержения к религии, которую не должен никогда терять из вида в государственных делах, в строгом и частом исследовании собственных своих погрешений; в неусыпных стараниях день от дня становиться лучшим.

29. За морями есть поговорка: Государи безродны. Не нам входить, к чести ли оное их. Но здесь поговорка сия не была бы у места. Наши Императоры всячески хотят быть наилучшими родственниками. Станется, что не легко нам поверят, хотя то и самая истинна: они в семейных своих обществах забывают сан свой, а только ведут себя соразмерно летам своим от рождения, и ветви снисходящей черты от общих предков семейства их.

30. Разве некоторые токмо монастыри в Европе могут подать Европейцам хотя слабое, но понятие о политике правительства нашего, относительно к особам, у коих в руках общественная власть. Скажем только сие: чины и достоинства не продажные, не вечные, не наследственные. Редко человек возводится на высокие степени на родине своей; да и другие не инако, как по многих и довольных испытаниях заслуг и способностей. Начинают служить отечеству в самых мелких званиях; дарования токмо и успехи в должностях руководствуют каждому возвышаться. Главный начальник какой либо части государственного служения, отвечает за всех подчиненных своих и неподчиненных, но им некогда одобренных, Единожды впав в погрешение, до смерти не заставит оное забыть. Также, естьли кто и не донесет, проведав о чьем либо проступке. Чрез каждые три года всякий чиновник обязан исповедываться, можно сказать, общенародно в погрешениях своих, или просит, чтоб его, яко недостойного, лишили места по смерти отца и матери; или инако, просит же отставки, пришед в глубокую старость. Вся власть проистекает непосредственно от самого Императора; делится на части, а сии еще на мельчайшие; но без замешательства и без насилия от судебных мест. Каждой округе предписаны пределы законами, поставлено над нею особое чиновничество: начиная от Мандарина, следуют порядочные степени подчиненства. Старейшинство одной округи пред другою определяет судебное же место. Каждый чиновник ведает, что он должен и чем должны ему: законы разрешают наималейшие затруднения.

31. Сие место Тшонг-Ионнга ударяет на народы, имеющие права присылать послов ко Двору Императора. Ни древняя, ни новейшая политика правительства нашего не позволяет впускать иностранцев внутрь Китая, для торговли ли, поселиться ли в нем, или токмо путешествовать. Изъятие, учиненное в пользу проповедников Христианской веры, есть чудо Божеского провидения; чудо, явное тому, кому известны законы наши, нравы и предрассудки.

32. Под владениями Тшеуэв государство разделено было на земли, управляемые непосредственно самими Императорами, на царства, княжества и графства, коими управляли Князи крови настоящей и минувших династий. Каждый из них начальствовал над малою своею областию, как некогда во Франции Герцоги Аквитанские, Бургонские, Бретанские.

33. Наука есть светильник мудрости и доблести, говаривал знаменитый Император Ионг-Ло детям своим. Кто не озарен светом его, пред тем густые туманы закрывают трудные пути невинности: спотыкаются, заблуждают, падают во ужасные бездны. Сами вы свидетели, что хотя я подавлен заботами, превратностями щастия, бременем правительства; но похищаю часы, нужного мне успокоения, дабы совещаться с мудрыми, внимать урокам нравоучения, замыкающимся в бессмертных их сочинениях. Жена, сколь бы ни искусная в щегольстве, беспрестанно советуется с зеркалом. Кинги, летописи, суть зеркала Царей. В них смотряся неотходно, должны они украшать себя и своих подданных, дабы явиться достойными воззрения Шанг-Тиа. Улещение самолюбия есть враг правил и примеров великих Государей во всех династиях, которые неослабно научалися становиться день от дня лучшими. Вы, любезные мои дети! верьте моим испытаниям, моей к вам горячности: наука возвышает душу, разверзает пособия разума, дает преизящность чувствованиям, расширяет сердце и вливает в него небесный мир и сладость. Но не обманитеся: наука, о коей говорю, не есть наука, вещей, дел и слов человеческих, которые ослепляют токмо человека, не делая его инаким. Наука, для которой требую всего вашего прилежания, есть знать должности, кои исполнять вам надобно; доблести, кои снискивать вам надлежит; недостатки, от коих исправиться вам следует; опасности, подвергающие себе слабость вашу, и средства, к коим вам прибегать, дабы не стать выродками ваших предков, ниже затмить лучи вечные славы их имени. Естьли сердце ваше чисто, прямо, благотворительно; мысли ваши истинны, справедливы, просвещенны, естьли рассуждения ваши праведны, непременчивы; предприятия мудры, одуманны и полезны; слова благородны, пристойны и уверительны; естьли наконец все ваше поведение умеренно, единообразно и непорочно: шествуете к доблести, к успехам, к славе, всеми путями, какие бы вам ни предлежали; или точнее сказать, сами пути будут пред вами открываться. Человек учен помощию памяти, философ помощию разума, мудр помощию сердца; кто же не мудр, есть ничто. Предсловие Шенг-Гио-Син-Фи, то есть образ, как затвердить наизусть учение премудрости.

34. Некакий вельможа искал умертвить Конфуция; учеников его объял страх... Естьли доблесть, которую мните вы находить во мне, сказал он им, есть дело рук Тиэна: то успокойтесь; Тиэн ведает уже, как Ему меня спасать. Лин-Ю.

35. Все дни жизни моей протекают для вас; ваши же дни употребляйте на исправление моих погрешностей; будьте мне вожди к доблести; будьте для меня то, что пила для железа, легкая ладья для плавателя по водам, роса небесная для земли жесткой и бесплодной. Разверзаю сердце мое пред вами, да влиете в него чувствования ваших сердец. Есть болезни, врачуемые токмо долговременными страданиями: не колебайтесь, употребите их пративу меня, противу моих слабости: остануся недвижим под рукою, накладывающею пластырь на мои язвы. Одного токмо боюся, чтоб не учинилися они прилипчивы и не произвели смерти. Речь Као-Тсонга к деловой особе, которую явил ему Шинг-Ти во сне. Шу-Кинг, глава Юэ-Линг.

36. Философы наши древние и новейшие разнственно умствуют о естестве человека: одни, что само по себе благо и ко благу же клонится, другие, что само по себе порочно и клонится ко злу. Те и другие опираются на места в Кингах. Новопросвещенные наши ученые Христиане разрубают Гордианский сей узел, являя взаимосовместным противоречия сии посредством первородного греха, о коем столь же приметные суть следы в древних писателях, как и первобытные невинности состояния человека.

37. Смысле содержания сего запутан толкователями; может быть принимаем еще в вышшей степени. Члены Государственного училища так изъясняют: небо и земля созданы для человека; человек чем прямее идет к концу существа своего, тем наипаче управляющий им ниспосылает ему довлетворения нужде и утех его.

38. Место сие намекает на повествуемое Шу-Кингом о мудрых тех мужах, которые произвели премену во нравах примерами добродетельной жизни своей в течении Гиаэвой и Шанговой династий, и которые как бы были предвозветники падения сей династии. Умствование о чудесах и странных воздушных явлениях, каковые будто бы предшествовали всегда разрушениям и временам правительств, есть общее, всех наших ученых людей. Согласно с Шу-Кингом, Ши-Кингом, Ли-Киэм и Тшун-Тсиэуэм, исповедуют они, что Тиэн не ниспосылает никогда великих ураз гнева своего без предварительного призывания народа к покаянию в нечестии своем. Вольнодумцы династии Сонгов, коих не по вкусу было такое умствование, старалися приводить бесчисленные примеры подобных чудес естества, относя оные к причинам нравственным и физическим. Но рассуждения их не меньше метафизические же, как и рассуждения Европейцев о наваждениях, или влияниях климатов на нравы и правительства народов.

39. Трава Ши и черепаха. Известно, что древние чрез ту и другую совоспрошалися с небесами о вещах сомнительных и о грядущих временах. Но как, в каких точно падениях случаев ни книги, ни предания не вразумляют нас. Можем сказать только, что черепаха есть одно из таинственных животных древности. О траве же Ши нигде и ничего не находим. В Ли-Кие хотя стоит, что употребляющий на чарование траву Ши, равно как и черепаху, казнился смертию.

40. Конфуций может быть один из всех мудрых в древности, коего ревность к доблести, истинне и общему благу побудила скитаться по толиким царствам и областям, научая народ чистейшим нравственным правилам древних; сражаться со злоупотреблениями и не устройствами общественными. Поместим здесь некоторые его правила, вспадшие теперь нам на мысль: ...Кто прогневал Тиэна, у того нет уже никакого покровителя... Учение, мною преподаемое, не мое: отголосок только я древности, которую чту и люблю... Богатство и знать, от коих краснеет правота, суть для мудрого облака без влаги, носимые по воздуху ветрами... Всякое царство тесно для Царя неусыпного, держателя слова, врага роскоши, коего любит воинство, а он любит народ... Не искренний; не праводушный, недостоин имени мудрого. Худо избранные друзья не на долго. Кто раскаивается в погрешениях, но не исправляет себя, останется всегда таковым. Человек двоедушный есть колесница без дышла: к чему же запрещи коней?... К чему благовония и масти мертвому трупу? Не чувствует. Тоже обряды религии и музыки для нечестия. ...Доблесть есть противный вес счастия и нещастия. Нестяжавший ее или восходит излишне высоко, или снисходит излишне низко... Самые злейшие яды суть лекарство от ядов в руках искусного врача. Тоже худые примеры для мудрого... Кого бы я ни обидел, обидел самого Тиэна. Люн-Ю, первая и вторая часть.

41. Самая дальняя дорога есть та, на которой останавливаемся... Ленивой Мандарин есть человек в параличе, окруженной тиграми... Тихих рек брега под цветами, однако же они текут беспрестанно... Небеса непоколебимы, потому что непрестанно коловращаются. Солнце проливает свет по вселенной, ибо ничто не прерывает его бега. Море не уменьшается никогда, ибо денно и нощно приемлет столько вод, сколько из себя выпускает. Кровь не портится в жилах наших, ибо в непрестанном движении: тоже доблесть в мудром... Сут-Ши. Престарелый Тсиэн-Тши, по возвращении из Дворца в дом свой, носил камни от одного края сада своего до другого, и потом делал тоже и тоже. Для чего так утомляешь ты себя? вопросил некто из его друзей. Дабы леность не притупила сгибов в членах моих, праздность не притупила бы душу мою. Летописи, читай главу By-И Шу-Кинга, начинающуюся прекрасными сими словами: ...Егда Государь бежит от неги и праздности, тогда душа его неисходно наполнена воображениями трудов и работ поселян; гнусно ему истощать на роскошь их пот.

42. Вода не задерживается долго на горах, ниже мщение в сердце великого мужа... Смиренномудрие и благотворительность суть крылья мудрого... Сердце тесное никогда не расширяется... Продолжение забав растворяет их ядом, мутит и умаляет; благотворительность дает им изящность, чистит их и размножает. О благотворительность! о качество великих душ! кто может возмутити твои веселия? Самая неблагодарность придаст им еще более силы. Ма-Лин.

43. Выдающие себя за учеников Лао-Тцея так толкуют сие учение: защищая оным леность свою, нерачение и самую глубокую праздность, хвастают тем, что сидят по целым годам, не трогаяся с места. Летописи повествуют о некаких Императорах, что они крепко спали, много и сладко ели, не вставали на ноги от утра до вечера, не говорили почти ни слова, бредили на яву посреди всех придворных своих: мечталось им, что Тао-Сеэ правит государством подобно Шуну и Яоу.

44. Уэн-Уанг одевался всегда просто, без отдохновения трудился внутри чертогов своих, чтобы не нарушалося никогда общественное спокойствие и земледельство процветало. Привлекательные приятности народолюбия, смирение, умеряли строгость величия на его челе: никогда страсти не изменяли веселого лица его. Любил подданных, носил их, как мать младенца, во объятиях. Благодеяния его выискивали вдов и сирот; окончавания дел государственных едва оставляли ему время для пищи. Шу-Кинг, глава By-И.

45. Сие и последующее, кажется, относить можно ко Святому святых, ожидаемому и вожделенному искони миробытия. Да не подумают за морями, что есть то единая из таковых догадок скоропостижных, каковые выдавать отваживается любовь к отечеству. Естьли бы было здесь место вникнуть в вопрос толикие важности, мы бы привели доказательства, почерпнув оные во собственных наших чувствованиях; доказательства столь решительные, столь чистые, столь заключительные, каковых желать более не можно. Не примечание к тому потребно, что находим в древних буквах наших, в наших Кингах, преданиях древних, рассеянно помещенных во всех старинных наших сочинениях. Довольно, естьли вопросим только самых упрямейших опровергателей того, как могло сочинение Тшонг-Ионг так высоко воспарить, не имея вождями предания. Читающие книги наши да испытуют, что ученые у нас мужи всех времен, всех династий, писали о Святом? Пусть все предрассудки Европы станут между ими и некоторыми известными смыслами книг наших: принудятся конечно исповедывать, что вещаемое ими приличествует токмо Богочеловеку, Царю, Спасителю, учителю человеков. Единые имена: Небожитель, Сын Тиэна, Человек совершенный, наисвятейший, Первородный, Владыко мудрых, Царь небесных духов и прочее; имена, кои налагают конечно не человеку обыкновенному.

46. Не обделка алмаза дает ему цену; положи в гряз, будет не дешевле. Таков точно мудрый: не он теряет чрез низкое свое состояние, но тот, который его возвыся, обогатил бы себя и прославил. Тшун-Шу троекратно 6ыл первым Министром, троекратно приходил в немилость Государя своего. В случаях обоих сих родов не приметили в нем ни радости, ни печали. Сказал только спокойно: восходить, или спускаться, все шествовать по пути. Примечание летописи.

47. Всякий народ имеет свои предрассудки. Наши защищают древность, ополчаются противу новостей. Слова места сего Тшонг-Ионг суть язвительная хула система любцев времен Тсеэ-Сеэвых, которые, пользуяся смятениями народа, соперничествами вельможей и междоусобными бранями, обманывали Государей, созидая им благоденствие на развалинах.

48. Князи области Ки произошли прямою чертою от Юа, основателя династии Гиаэв. Повествуемое Конфуцием о памятниках, сохраняемых во области сей, доказывает, сколь охотно он внемлет гласу критики, и сколь робеет верить гласу сему. Но естьли, и когда он еще жил, так мало ведали надлежащего до первейшей из всех династий, то что же ведать можем мы ныне, после сожжения книг и бесчисленных премен, впускавших к нам Государей из разных стран?

49. Летописи свидетельствуют, сколь много причинено нещастий народу в течении династии Сонгов, по единой их ребячьей, можно сказать, охоте к новым обретениям, переменам и системам. Пять столетий лжей, бреда и призраков, не могли средней степени ученых наших вывести из заблуждения, дабы не подвергать всего случающегося на свете тонкостям метафизическим, составляя оные в бесконечном почти наборе слов. Династия Сонгов, последуя тому, расслабила главные пружины правительства, и была искоренена Татарами, кои ничего иного не знали, кроме своих колчанов и коней. С того времени мнимое такое философствование не приближалося уже к престолу. Ученые же мужи первой степени и мудрые предоставили таковую пустоту писцам черни, каковых великое у нас множество. Но естьли здравая политика с презрительным смехом взирает на их нелепости, то ревность страждет от препятствий в распространении благовестия Евангельского.

50. Прекрасные сии правила взяты из Шу-Кинга: вещаемы сею книгою и повторяемы многоразлично. Нет страницы, где бы не встречалися читателю. То же самое находят в Ши-Кинге, Ли-Кие и Тшун-Тсиэне. От начала монархии нашей до дня сего, все добрые Государи не издавали ничего в народ без заимствования пристойных мест из книг сих. Скажу более: и в самые те времена, когда расколы идолопоклоннические Фоэв и Лао-Тсеэв, можно сказать, сидели на престоле, правительство, относясь к народу, ни единожды не упоминало об истуканах, обожаемых ими: слог пишемого министерством, был всякий раз слог Кингов... Того ради, говорит Лиэу-Тши, что должно уверять народ в совести; трясти дерево близ корня, чтобы заколыхалися все ветви.

51. От сего-то положения Тсеэ-Сеэва надобно приступать к рассуждению о философии Конфуция, а не от некоторых известных речений, ему присвояемых, которые опровергаются его же собственными сочинениями и поведением. Конфуций во всю жизнь свою не имел более одной жены; нравы его всегда были непорочны. Премены, произведенные им в правительстве царства Луского; образ, коим расположил он свои поступки, наставлял учеников, ревность его в отыскивании и хранении Кингов, средства, коими выдерживал разные на себя гонения; трезвая и кроткая жизнь, никогда не изменявшаяся, оправдают не только воздаемые ему похвалы, но которые впредь воздаваемы быть могут. Греция, Рим, конечно не имели ни одного мудреца, равного ему.

52. Конфуций убегал заводить речь о всем том, что противно естеству, или что превосходит его силы; о делах государственных, о пресущественности и действиях духов. Неумолкное учение его состояло в правилах нравственных древности, исполнении должностей, чистоте намерений и правоте сердца. Лон-Ю.

53. Многие ученые мнили присвоять величие сие Конфуцию, насильствуя смысл древних сочинении; но большая часть толкователей относят оное Святому, о коем упоминают Кинги. Надобно видеть большее толкование И-Кинга, сочиненное Императором Канг-Гиусом, и увериться, что первые ошибаются.

54. Кому сколько нибудь известна Сеэ-Шу, или книга школы Конфуциевой, тот не замедлит приметить, что ссылки там на Кинги точно таковые же, как в сочинениях святых отцов на Священное Писание. Но да не ошибаются в сравнении таковом; мы внесли его здесь, следуя, как кажется нам, обычаю, вземлющемуся от одного древнего предания об откровенном учении на письме. Догадку сию тем паче находим основательною, что часто во все времена ссылалися у нас на Кинги в смысле иносказательном и почти таинственном; весьма же далеко от того, чтоб судить по словам. Сам Конфуций приводит множество примеров. Достоверность, присвояемая Кингам, обычай изъяснять темные места, соображать смыслы во одно то же учение, есть также по мнению нашему род доказательства, трудного ко опровержению. Взаимосогласие Кингов наших есть не возможно и для самой нравственной науки, но тем еще страннее, что вымышлялися уже некоторые способы к таковому соображению, по крайней мере, хотя бы сколько нибудь смыслы Кингов были близки между собою.

55. Знаменитый ученый муж, учитель нашего учителя, говаривал последнему: Надобно быть Христианином для понятия пишемого в Тшонг-Ионге. Читающий в подлиннике согласится в том, паче же читая и лучших наших толкователей сочинения сего. На всякой строке теряет он сам себя. Многие места для того только темны и запутанны могут ему казаться, что идет слово об Океане, как бы о не большем болоте с пресною водою.

56. Мудрый подобен солнцу; всюду приходит во всем сиянии своем... Кто разверзает сердце, тот зажимает уста, зависти. Человеков соблазняют тем, к чему каждый из них пристрастен; преклоняют же их к себе токмо доблестями... Кому учение древних вождь, совесть путепоказатель, для того нет бурей; или и есть, но благопоспешные к пристанищу его... Мудрые суть звезды нравственного мира; строй течения их исправляет всякие вычеты... Вран налагает молчание Гоа-Мегю (птица, отменно приятно поющая), но слушать его никто не хощет... Имея дарования, нужно иметь же хвалителя; но человека с доблестию хвалитель вредит... Ку-Ю. Пословицы древние.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том II. М. 1786

© текст - Веревкин М. И. 1786
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001