-

ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

ТОМ II

ТА-ГИО.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Внук и некто из учеников Кон-Фу-Тсея, или обычайно именуемого Конфуция, соответственно полученным ими наставлениям от него, написали два небольшие сочинения: Та-Гио и Тшонг-Ионг. Отважился в переводе поставить оные под названиями Великая Наука и Точная Средина.

Предрассудок ли, предубеждение ли, или справедливость; но Китайцы чрез двадесять уже столетий продолжают почерпать в них учение и удивляться им. Премены вкусов и династий, владычества иностранцев, не ослабляли никогда всеобщей им похвалы; равно всегда чтили живописную краткость и приятность слога, красоту благотворительных правил, ими преподаемых.

Хотя не возникли из пепла великого оного пожара, истребившего древние книги; станется же, что не избегли сокращения, обезображения, или и были перепорчены, упражняющиеся в науках государственные особы, философы, словом, все ревностные дети отечества, разумеют оба сии сочинения наилучшим остатком памятников витийства и премудрости древних. От преизящного нравоучения своего, от добродетелей, коим наставляют; от правил благоразумной политики, кои предписывают, вземлется удостоверительная их сила, к которой бы надлежало прибегнуть ученым Европейцам, старающимся решить великую оную задачу, [168] то есть долготу времен существования Китайской империи; а не искать того в разности земных поясов и в предрассуждениях. Источники, равно ложные пред очами веры, испытания и здравого разума.

Приглашаю мудрых ко исследованию, как истинна, столь лучезарною зримая в сочинениях сих, победила победивших Китай; принудила в поспешествование собственные их славы вознебречь природным своим языком, учиться разуметь сии сочинения, пользоваться оными, и сообразно учению их поправить неустройства, отверзшие им путь к престолу. Поелику густы и глубоки были мраки прежнего невежества их, тем наипаче удобнее созерцали светлость, благоразумие в них возродившую, и которая пособствовала им наслаждаться правотою, принесенною в сердцах из посреди дремучих лесов своих. Ибо, скажем мимоходом, человек, в дикости природной скитаяся по пустыням, нудимый нуждами жизни, конечно есть ближе к премудрости и добродетели, нежели суемудрец, сопринадлежащий к человечеству посрамляющим только произведением пера своего и вредностьми, только оным ему причиняющими... Не удивимся, естьли мнимые таковые умы изящные не выдержат сияния правил Та-Гиа и коренных истин Тшонг-Ионга, сколько ни ослаблены они нас, переводчиков своих. Должно несравненно паче нас обиловать богатствами языка, на котором мы сие пишем, для точного изражения глубины и высоты слога Тсенг-Тсея и Тсеэ-Тсея. Мужам, просвещенным ученостию, читавшим подлинники великих сих творцов, не нужно наше уведомление, что свойство [169] языка, на которой преложили мы, не совместно с краткостию, паче, нежели алгебраическою, их слога; а того еще более, не удобен сей достигать яркости и живости красок мысленных их изображений. Искусство, о коем теперь упомянули, и музыка, не переводятся с языка на другой. Тщилися мы изражать мысли творцов и рассуждения. Долго пересказывать, как далеко мы простиралися сличениями, раздроблениями, свидетельствованиями и розысками, дабы возыметь успехи. Но смеем уверять, всеконечно не вознебрегли ничем возможным нам. Вождем избрали пространное государственное толкование Ли-Киево; однако же не мешало то справляться же с большею частию сочинителей, снискавших некоторую славу, на пример Конг-Ин-Та, Тшанг-Ко-Лао, Тшеу-Тсеэ. Не забыли прекрасного толкователя Ге-Кианга, коего труд есть совершенство критики и красоты слога. Есть ли бы были больше властны во времени нашем, приобщили бы здесь всякого рода примечания: грамматические, критические, надлежащие до красноречия, исторические, политические, философические и иные, каковых могла бы желать Европейская ученость. Но дела должности не попустили вдаться во упражнение, которое бы обратило на себя все часы неисходящего из кабинета своего. Кои разумеют язык Китайский, да ищут того в самых источниках; для прочих же выше то их знания, а может быть превыше же и понятия их. Со всем оным читатели имеют право взыскивать, чтоб мы рассказали им, какие были люди, коих имена упоминаются в нашем подлиннике. Сего-то ради помещаем несколько объяснений необходимо нужных. Более еще того предвидим уже уразы и [170] удивления, каковыми читатели наши поразятся красотою многих правил политики и нравоучения, неудостоеваемых обмышления Европейцев, на которых однако же основывается правительство наше. Приняли мы на себя объяснять и подтверждать содержаниями иных книг и писателями знаменитейшими всех династий; а негде осмелилися и указывать, с коликим велелепием ума и премудрости вышшей степени ученые наши мужи обнаруживали правила, преподаванные в школе Конфуция.

Придаток сей к трудам нашим да сподобится благоугодности читателей; да побудит их поднять руки к небесам, просить Вседержителя о сохранении народа, толико Им просвещенного, толико Им облагодетельствованного... Увы! может быть паче был бы народ сей близок к открытию очей пред Светом пресущественным веры, естьли бы более имел причин рдеться от своих заблуждений и пороков; естьли бы общежительные доблести, сорастворенные с истиннами природы, не закрывали пред ними оных. [171]

ТА-ГИО, ИЛИ ВЕЛИКАЯ НАУКА.

Истинная премудрость состоит в просвещении ума и очищении сердца, в любви к подобным себе и во влюблении их в доблесть, в преодолевании всяких препятствий соединения с вышшим Благом и в привержении себя к Нему одному ¹. [172]

Блажен, кто весть предел течения своего Путь, по коему шествовать ему должно, предположен ему пред очи готовый. Недоуменность и сомнение исчезают, как скоро вступит на оный; мир и спокойствие произведут тьмы цветов под его ногами; Истинна осветит его огнезрачными своими лучами; все доблести водворятся в душе его, а с ними вместе радость и утешения наичистейшего блаженства. Но гибельный тот человек, который, приемля ветви за корень, листья за плоды, смешивает существенное с побочным, не различает средств достижения к концу познания строя должностей своих! Ценя важность их, есть начало премудрости.

О премудрость! Божественная премудрость! ты научала глубокую древность познавать себя. Царь, восхотевший покорить империю невинности и добродетели, прилежал добре управлять областьми своими ², начинал оное установлением наилучшего [173] порядка в доме своем. Первое попечение его было иметь достохвальное поведение; дабы учредить в самом себе достохвальное же поведение, обуздывал и поправлял собственные свои склонности, предпочтительно трудился укрепить решимости свои; дабы укрепить свои решимости, силился установлять мысли; дабы наконец установить мысли, восходил рассуждениями до первейшего источника и последнейшего конца всех тварей; образовал в мыслях своих всему оному ясное умоначертание.

В самой вещи, умоначертание ясное о начале и конце всех тварей установило мысль его; мысли его, став установлены, укрепили его решимости; решимости укрепленные помогли ему исправить склонности его; исправленные склонности поддерживали его во благоповедении; поведение благое облегчило ему средство окоренить благий же устрой в доме своем; благий устрой дома его нетрудным учинил хвальное правительство областьми; наконец, хвально оными владея, претворял сердца всех подданных в подобное своему, и процвела доблесть ³. [174]

Нет разности, относительно до того, между Самодержцем и последнейшим из подданных его. Доблесть есть корень всякого блага. Простираться в ней есть первая и наиважнейшая должность жизни человеческой. Они небрежения к сей должности беспорядки сердца прольются на поведение; созидает тогда человек, но созидает развалины. Побочное приемля существенным, существенное побочным, есть развращение рассудка.

1. Уэн-уанг ⁴, гласить Шу-Кинг, очистил душу свою от заблуждений и пороков. [175] Тшинг-Танг ⁵ денно и ночно вымышлял и был точный исполнитель сияющего закона Тиэнова. Яо ⁶, [176] беспрестанно внемля гласу доблести, возвысился ею до совершенства превыспреннего. [177]

Примеры великих сих Государей являют совокупно, чем долженствуем мы душе нашей, и как озаряться ей лучами премудрости и славы.

2. На сосуде ⁷ Тшинг-Танга читали следующее: «...Главное и ежедневное твое будет попечение об усовершенствовании доблести твоей. Каждый наступающий день да освятит тебя [178] лучшим противу дня вчерашнего; повсядневно становись новым человеком».

Стоит в Шу-Кинге ⁸: ...«Прилежи исправлять и возобновлять нравы народа...» В Ши-Кинге ⁹: «...Хотя Тшеуи были наидревнейшие [179] самодержцы Китая, но обрели благодать пред Тиэном, воззвавшим их к престолу: обязаны ревности Уэн-Уанга в насаждении доблести в Китае».

3. Пишется в Ши-Кинге: «...Страна, коею владычествует Император, сама собою на тысячи лиев обширна ¹⁰. Каждое семейство [180] обитает и обработывает участок земли, ему отведенной». Еще там же: «...Миэн-Ман прилетает почити на древесах холма, увы! возгласил некогда Конфуций: и малая сия птица ведает пристанище свое; как же человеке является неведающим оного? Лучи разума его освещают не уже ли тусклее, нежели естественный нагиб дикого сего воробьи?»

В Ши-Кинге там же: «О Уэн-Уанг! елико доблесть твоя чиста и возвышенна! елико чудна и светла! концом, или пределом ее была святость». Сиречь, как Царь, прилежал доставлять благоденствие народам своим; как подданный, чтить предержащую власть ¹¹; как сын, повиноваться блаженным своим родителям; как отец, обнаруживать чадолюбие; как союзник, всецело блюсти всякие постановления.

Еще в Ши-Кинге: «...Подобно тростям на брегах реки Киа, беспрестанно увенчавающимся новыми листами, распростирают они далеко [181] ветви свои, отвсюду зрится восхитительная зелень: таков пред очами нашими Уэн-Уанг. Добрый сей Государь! душа его как слоновая кость, сглаженная пилою и потом украшенная резьбою; как драгоценный камень ограненный ¹². Собственное его совершенство есть собственное же его сделие. Коликая высота мыслей! какие нежные чувствования! какие снисходительные и народолюбные поступки! О! какое достоинство видимо в особе его! Слава его, равно его доблестям, пребудет бессмертна».

Слова стихотворца, как слоновая кость, сглаженная пилою и украшенная резьбою, знаменуют прилежание великого сего Государя исправлять собственные свои умоначертания и очищать вежества свои. Как драгоценный камень ограненный, усилие его отвыкать от всяких погрешностей, дабы доблести его становилися беспрестанно совершеннейшими. Коликая высота мыслей! коликие нежные чувствования! вразумляют нас о успехах такового его прилежания, что плод сказанного же усилия его есть недреманное его бдение над самим собою. Какие снисходительные и народолюбивые поступки! [182] какое достоинство видимо в особе! проявляет, что красота души его изливалася и на внешний его вид ¹³, и вперяла взирающим на него любовь к доблести; что прекрасные черты на лице его как бы говорили с глазами взирающих на него. Слава его, равно его доблестям, пребудет бессмертна; слова, сильно вещающие нам, что доколе человеки не утратят умоначертаний об истинне и благе, благословлять будут память имени Государя сего, достигнувшего к совершенству премудрости и доблести.

Паки в Ши-Кинге: «...О Уэн-Уанг! «О Ууанг! восходить до вас не инако можем, как, посреди поколений человеческого рода; восходить, до блаженных времен, когда вы царствовали. Но кому не известны спасительные чудеса ваши? Кто не преисполнен напоминаниями об вас?» Их-то мудрость была семенем мудрости же преемников их; была же им и вождем. Их благотворительность даровала нам столь многих добрых Государей. Она беспрестанно возбуждает в сердцах Императоров наших великодушные их чувствования.

Самый народ наслаждается радостию и успехами, выгодами и богатством, ими же предуготованными. А за то и память их, память, столь неоцененная для сердец, промчится чрез все столетия, и вместе с родом человеческим увянет. [183]

4. «Так конечно, говаривал Конфуций, могу слышать тяжущихся пред судом; могу изрекать решения; но вижу мало в том славы к снисканию. Единое достойно мудрого, чтоб иссякнули источники тяжеб, чтоб Царский престол окружился правосудием и прочими доблестями, и не будет ему нужды ни в весах, ни в мече». Но как обуздать, или по меньшей мере умерить страсти, возраждающие ябеды из под ее пепла? ¹⁴ Сим только одержанием верха премудрости, который [184] приводит о отчаяние коварства, уторопляет любостяжание и прогоняет злобу. Сие только именуется вырывать с корнем ¹⁵ ябеду.

Не ослепляй самого себя ¹⁶; некавиждь зла, поелику отвратительно оное и безобразно; люби [185] благо, поелику приятно оное и восхитительно, то есть всею душою твоею: ощутишь внутренний покой; соделаешь оный, что ты сам собою услаждаться будешь удовольственно. Мудрый без помизания очей взирает на совесть свою, везде и всегда послушествует ее гласу. Безумный погружается в тимении пороков, когда нет свидетелей ¹⁷, и без стыда вдается в самые поносные распутства. Видит ли ближащегося к себе мудрого, устрашение им овладевает, спешит сокрыть срам свой и облекается ложною наружностию невинности. Суетное ухищрение! Очи, наименее проницательные, видят даже до изгибов сердца лицемера. Нет тайны, гнездящейся в душе его, которая бы не открывалася пред ними... «Должно неусыпно [186] примечать, вещает Конфуций, в самом себе то, что зрят слепые, что глухие слышат».

Человек имущественный делает уборы и украшения жилищу своему; все провозвещает его богатство. Доблесть подобно же. Тело, ею оживляемое, получает впечатление величия, ясную и спокойную внешность ¹⁸, изливающуюся очами, которые разверзают всю его душу, упояют веселием и миром. Толико-то важно мужу мудрому пребывать непреткновенну во благих намерениях своих!

6. Правотою токмо сердца исправляются поползновения и снискивают доблести. Но сия правота неоцененная, необходимо нужная, не может противустоять удару порывчивости страстей. Неукротимая ярость гнева опровергает ее, хладный трепет страха лишает ее силы, внезапные восхищения радости колеблют ее, бледная печаль обливает ее слезами. Как сердцу человеческому спасаться от бури и избегать потопления! Едва началося оно, как бы уже изгнанно из себя самого. Тогда-то [187] человек видит, чего не видит; слышит, чего не слышит: самые наилучшие снеди лишаются для него тука своего и вкуса. О упоение страстей! мучительство гнусное! Нужное однако же упоение, полезное мучительство: опытом спознавается, что без правоты сердца бессилен человек приобресть и наружное токмо простирание в доблести ¹⁹. [188]

7. Тщетно надеются установить в домах своих добрый порядок, естьли не пекутся благорасполагать поведение свое. Льзя ли взыскивать от других, чего от себя собственно иметь не можем? Да и как взыскивать? Повлекаемый косвенным изгибом слабостей своих, вместо смягчения сердец нежностию дружества, исправления презорчивостию, обуздания страхом, уловления ласковостьми, преклонения благоугождением, преступают во всем том за пределы и паки возвращаются вспять ослепляют себя; и отваживаются; умаляют достоинство свое, и уничижаются. Так быть должно. Сердце человеческое само куда не завлекается! ²⁰ Сколь мало видящих недостатки [189] в любимых, достохвальное же в ненавидимых!... Отец, по пословице, не знает ни пороков в сыне, ни доброты нив своих. Доблесть прежде всего да владычествует в душе твоей, когда хощеши быть владыкою у себя в доме.

8. Вы, коих Небеса поставили главами народов! Цари и Самодержцы, управляющие странами! чего ожидать могут оные от премудрости вашей, естьли вы небрежете о собственных ваших семействах? Дух великого Государя из внутренности его чертогов разливается по всему его царствию. Доблести, кои вокруг его раскидываются и услаждают взоры подобно цветам, влекут на себя взоры же всех, и весьма далеко утверждают человеков в должностях их и в невинности нравов. Не возможно не быть ему почитаему и любиму. Судии уважаются и послушествуемы, нещастные облегчены и вспомоществованы, сыновское повиновение ²¹, дружество братственное, [190] благодетельство, отличают священное его семейство паче, лежали порфира, в которую облечен. Стихотворец изражается: «...Матерь прижимает младенца ко груди своей, теснит в объятиях своих, уста ее множество крат касаются лицу его; не говорит еще, но угадывает она все его пожелания, будучи движима врожденною силою чадолюбия». Когда еще не была материю, таковая сила вложена уже была в ее сердце рукою естества; материнство даровало силе сей только деятельность.

Пример Царского семейства несравненно боле открывает любовь к доблести и наклонность ко благу, с коими все человеки происходят на свете. Естьли взаимный союз и таковое же угождение соединяет сердца, то подражание проявит подобные же примеры, умножит их, распространит и на все прочие семейства. Когда же несправедливость и злодейство вникнут в них, погибло все. От искры сей возникнет пожар; везде и все запылает. В таком разуме сказано негде: «...Одно слово может все погубить. Один человеке все спасти может». Благотворительность Яоа и Шуна вошла в сердца подданных их до единого. Киэ и [191] Тшеу ²² напротив насадили в них бесчеловечие, учинили вместилищами всех своих пороков. Надобно, чтоб Царь чужд был преступлений, кои наказует; имел доблести, коих взыскует: и тогда уже всего да надеется, всего да ожидает от подданных. Не было народа ни сопротивлявшегося примеру Царей, ниже непоследовавших оным ²³. [192]

Читаем в Ши-Кинге: «...Абрикозовое древо, увенчанное весною цветами и приятною зеленью, есть предмет удовольственный глазам приятною яркостию красоты своей. Такова младая новобрачная входит в дом супруга своего; кротость и приятности, последующие стопам ее, входят же в сердца всех». Доблести Государя и благословенного семейства его вникают в сердца подданных еще с большею готовостию; летят [193] оные на сретение им, дабы скорее запечатлеть их в с себе.

Стихотворец вещает: «...Как же почтителен к старейшему брату своему! С какою же нежностию любит брата своего юнейшего!» Государь, добрый брат, красноречиво научает подданных быть таковыми же; да и право имеет заставлять их стать таковыми.

Слова стихотворца же: «...Непорочная жизнь всюду, на далекое расстояние, распростирает наставления свои. Невинностию ее исправляются общенародные нравы». Государь, добрый отец, добрый сын, добрый брат: народы спешат уподобиться ему. Он-то достигнет истинные цели правительства, являлся только занятым чувствованиями прекрасного сердца своего и спокойством собственного своего семейства.

9. Государь, чтущий глубокие лета старцев ²⁴, доблесть мудрых; который отличает [194] достоинства особ государственных, превосходство, украшенных дарованиями; естьли умиляется сердце [195] его слезами нещастых, нуждами сирот: народы обожают его и сами по себе бывают послушные дети, братолюбцы, жалостливы и сострадательны. Сердце Царя учиняет таковыми сердца их: оное есть и первая движущая их сила и правило их. А дабы сердце усовершенствовалося еще полнее и не могло бы никогда себя обманывать, да удерживается от того, что оскорбляет подвластных; да удерживаются и сих сердца в рассуждении того. Царь да удаляется от гибельных путей, по которым шествуя предки его заблуждали; да не ходит же путями, по коим потомки его заблуждать же могут. Десница да не биет ласкаемого шуйцею, ни сия ласкаемого тою; да не взыскует, на что сам не соглашается; непрестанно да применяет к себе состояние подданных, и по тому да познает состояние собственное свое.

Стихотворец так изъясняется: «...Любезный и милый Государь! ты отец и мать народа твоего». Хощеши ли заслужить великую таковую похвалу, входи, присвоивай себе наклонности твоего [196] народа, разумей их собственными; будь отец и мать ему; благоугождайся, что ему угодно; ненавидь, что ему ненавистно ²⁵.

Слова стихотворца же: «...Южные горы! гордые ваши верхи не представляют зрению ничего иного, кроме громад утесных каменных бугров, безобразно висящих одни над другими. О Ин! ты паче еще устрашаешь взоры унылого народа твоего: не возводят их на тебя без трепета». Государи! бойтесь уподобляться ошаеваемому сему человеку! Престол разрушится под вашею гордынею и погребет вас под своими развалинами.

Есть место в стихотворении: «Егда Шангии царствовали над сердцами, превыше их был только Шанг-Ти, коего и изображали они любезное всем подобие. Вы, преемники их! измеряйте высоту падения сей династии, и научитесь, что чем более возвышено есть звание ваше, тем труднее [197] должности оного». Все столетия вопиют: народная любовь дает в руку скипетр, на главу диадиму; от ненависти народной ниспадают оные и разбиваются на части ²⁶. Государь мудрый прилежит, предпочтительно пред всем иным, утвердиться в доблести и не престает учинять себя лучшим, зная совершенно, чем наипаче будет добродетелен, по той же самой мере и любим от подданных; по той же самой мере увидит приращение областей своих, умножение богатств и всяких благ, дарующих изобилие. Доблесть есть незыблемое основание престола, источник неиссякаемый властвования; богатства же и всякие блага суть только украшения оных. Обманется ли он и приимет побочное за существенное, подданные развратятся его примером, свергнут ярем законов, вдадутся в хищничества и разбои, исчерпают и осушат все прокопы, изрытые скупостию его, дабы текли ими к нему сокровища. Чем более приходит злата и сребра к рукам Государя скупого, тем наипаче остывают сердца и удаляются от него. Добрый Государь истощает сокровищницы, по той самой мере мчатся к нему сердца и наполняются им ²⁷. [198]

Закон всех веков: «Обидное слово, осквернив уста, произнесшие оное, входит во уши и раздирает их». Скупость Государя когда развратит добродушие подданных, нечестие их расточит богатства его, собранные неправедно.

В Шу-Кинге: «...Всевышний Учредитель жребиев наших не всегда защищает возведенных Им на престолы». Тою же рукою, возведшею Государей, коих доблести могут подпирать славу и справедливость оказанного им предпочтения пред прочими, низвергает бесчестящих избрание Его пороками своими: правосудие Всевышнего обязанным себя находить низвергнуть таковых. «...Вы меня вопрошаете, говаривал некий вельможа знаменитый к чужестранным Послам, что всего драгоценнее, что всего наипаче уважается в царстве Тсуском?... Нравы наши отвечают вам: доблесть!»

Ответствие мудрого Киауа не меньше прекрасно! Законы призывали племянника его на престол, упраздненный отеческою смертию. Царь, к которому принял он прибежище свое, обещавался вспомоществовать ему; все уверяли его, что всякое замедление воспрепятствует ему в том. Но Киэу вещает ему: «...Утопай в слезах. Кроме оплакивания смерти отеческой, ничем не занимайся. [199] Ты изгнанец, но важный долг сыновнего привержения должен цениться тобою превыше диадимы» ²⁸.

«Увы! вопиет Му-Конг, угнетаемый напоминаниями войны, безрассудно начатой, окончанной же бедственно; не превосходных способностей ищу я в государственном человеке для удостоения, его доверенностию моею, но имеющего здравый разум, [200] чистое сердце, великую и чувствительную душу; который бы любил и чтил достоинства без всякой примеси зависти; который бы выискивал дарования и покровительствовал оным без наималейшего лицеприятия. Уважал и поощрял доблесть с равным снисхождением, с равным же жаром участвования в том, какое имеем мы в рассуждении нас самих. Как же бы с таковым Министром спокойно нажидал я будущих времен и для моего семейства и для общего жребия народов моих? Но естьли выбор мой упадет на человека, высоко о себе мыслящего, который боится, удаляет от меня, предо мною кроет, или утесняет одаренных годностию, знаниями, ревностию, людей заслуженных, коих праводушие досаждает гордыне его, ополчает на себя его зависть? ²⁹ Сколь бы ни преизящны [201] были впрочем дары его от природы, чего могут ожидать мои потомки, народы мои? Целое царство мое не подвергнул я сам лютым злоключениям?» Таковые Министры рождены на упадок и разрушение государств. Добрые только Цари умеют отметать услуги их; удаляют от себя, и дабы не оскверняли пребываниями своими области их, карают ссылками к народам диким, сходствующим с ними пороками. Конфуций негде сказал: «...Благотворительность Государя не меньше проявляется строгостями его, как и самыми чувствительнейшими свидетельствами благоутробия его». Обладатель народа, не имеющий довольно [202] духа созывать достоинства из далеких от месте к почестям; или когда затрудняет им путь, насаждая оный тернием; или удостоена я поверенностию своею таких, коих известно ему нечестие; или когда достойные при нем люди порывами не вообще, а только иногда частно возводятся: разит он в таких случаях сам себя, и отверзает врата великим злоключениям. Учинить любимцем своим предмет общественной ненависти или презирать почитаемого всеми ³⁰, есть явное ополчение противу всех умоначертаний о справедливости, написанных рукою природы на сердцах; есть повод ко всеобщему ропоту; есть предпоставление самого себя громовому удару, коим поражен будет. Все столетия так вещают, все совести человеков твердят слова сии: «Верность, правота, честность, суть истинные оперы престолов. Гордыня, двоедушие, злоба, опровергают их».

Чего ради заблуждать по стезям излучистым и мрачным ложные политики, когда сама премудрость [203] указует нам путь толико светлый, толико прямой, к достижению до мешы нашей? Хощеши ли, чтоб избыточное обилие оживотворяло состав государства, наполняло его повсюду крепостию здравия, чтоб благодетельствовали и вкушали удовольствия все члены оного?... Умножай полезных соотечников ³¹, коих трудолюбные способности созидают и производят богатства, уменьшай число тунеядцев, от коих расслабления возрастают только расходы и издержки ³². Общественные работы да не [204] престают множить пособий государственных: мудрое хозяйство да распростирает их везде. Истинная слава доброго Государя состоит во обогащении подданных, а не себя. Надобны ему сокровища, но для раздаяния оных. Чем более он благотворителен, потому наипаче находит подданных щедрыми и чувствительными; ревность их преодолевает всякие препятствия ко успехам намерений его; они не столь пекутся о собственных своих имуществах, как о том, чем облагодетельствованы от него.

Окончаем. Всякие источники богатств текут для государства, владетель же не должен никогда почерпать из них. Благопристойность тоже возбраняет и вельможам. Сказал некто древле: «...У кого на стойле борзые кони для колесниц его, тот не сопримешивает к жертвоприношениям своим домашних птиц. Употребляющий замороженные снеди в пиршествах не кормит сам животных, коих мяса подаются у него на стол. Повелитель ста колесниц в войске стыдится умножать доходы чрез прицепки сборщиков; лучше закроет глаза, да не видит краж их, нежели чтоб не видеть же толикой своей подлости». Правосудие есть неизмеримый и неисчерпаемый источник богатств государства. Таковое-то неоцененное сокровище должен беспрерывно приращать Владетель. Оно богатеет самою вещию им одним. Величие государства есть плод мудрости и добродетели Государя ³³. Кто мыслит, что оное есть [205] плоды богатств: мыслит низко, мыслит бесчеловечно. Горе Владетелю, внемлющему деловца своего так вещающего, и после того еще оставляет в руках его власть свою. Все мудрые мужи царства соединенно бессильны явятся засыпать бездну, которую изрывает таковой деловец под ногами его, ниже удерживать от падения в оную. Прибыли от сбережения расходов принадлежат не государству, а Государю ³⁴. Государство уже богато едиными токмо правосудием и доблестию Царя.

Комментарии

1. Естьли кто замечать только будет слова и буквы, взятые нами единачественно, те подумают может быть, что к смыслам Конфуция прибавлено нечто нами как в первых сих строках, так и на иных многих местах перевода нашего. Но просим заметить же: 1) знаменования слов и букв сначала непосредственно зависят от припрягаемого к ним понятия, под коим ставят их пишущие. Академик, философ, нравоучитель, сказатель Слова Божияго, слово Премудрость приемлют в одинаком разуме. Кто посмеет утверждать, что у одних значит слово сие нечто более, нежели у других? 2) Философия Конфуциева есть Философия самой премудрости, добродетели и религии, почерпнутая в наичистейших источниках древних преданий. Нечему же дивиться, что парит выше философии исторической. 3) Как все связуется и сопродолжается в Та-Гио и Тшинг-Иоонге, высота правил предыдущими доказывается, 4) И держася мы наших Китайских толкований, не всегда смыслы содержания выдавали столь высоко, как могли бы... 5) Буквы наши суть изображения сами по себе и таинственные знаки, то самые удачные и самые отборные слова весьма недостаточно изражают их. Слово просветить, на пример, как перевесть на иной язык, когда буква сама собою изображает солнце и луну, буква Мингского наречия?

2. Во времена Конфуция Китай разделялся на многие царства. Упоминает он о Государях, современных себе. Вещаемое им есть не столько предписание поведения для них, как картина, представляющая им поведения же их предков, коим весь Китай долженствовал общественным своим исправлением нравов и благоденствием, каковым когда либо наслаждаться могут человеки.

3. Ученые наши статью сию разумеют ядром всего наивысочайшего в философии, политике и нравоучении; разумеют наияснейшим и самым несомненнейшим. В немногих сих словах учителя своего находят правила политики и нравственные, подчинившими себе наших победителей; ими удержалися наши законы, соблюдены древние нравы, преподается от рода в род отечестволюбие древнее, клонящееся к единому только общему благу, жертвуя оному всем прочим. Желатели основательно ведать внутренний строй правительства Китайцев, да читают Та-Гио-Иэн-И-Пу: увидят, что единому только государственному мужу глубокие учености, просвещенному навыком и редкою способностию, споручно сличать все виды польз со всеми должностями, политику с праводушием. Сочинение Киэу-Суна не меньше бы Китая было нужно и Европе; старейшина Орды диких не меньше бы самых изящнейших Императоров наших научился управлять своими областьми.

4. Уэн-Уанг был основатель древней Тшеуской династии, начавшейся в тысяча сто двадцать втором году до рождества Христова. Длилась оная двести двадцать один год. Его разумеют толкователем Куаэв Фу-Гиэвых. В Ши-Кинге пишется, что он на небесах предстоит лицу самого Шанг-Тиа. История славит его кротость, благонравие, воздержание, премудрость и сыновское повиновение.

5. Тшинг-Танг основатель Танговой династии, которая началась за тысяча семь сот шестьдесят первой год до воплощения Христа Спасителя, продолжалась же шесть сот тридцать два лета. Летописцы превозносят его великими похвалами. Между прочим же повествуют, что некогда от засух, чрез многие годы непрестававших, народ бедствовал. Тшинг-Танг остриг себя волосы, измылся, постом изнурил плоть, после же облекся во одежды из рогозины, и удаляся в дремучий лес, поверг себя ниц пред Тиэном, моля взять от него жизнь, жертвою укротительною гневу своему; плача и рыдая произносил: Я один согрешил пред Тобою, я один подвиг Тебя на гнев; для меня ли одного губишь целый народ?..

Возвратяся к своим, недреманно начал назирать на собственное свое поведение, узрели его всею своею силою пекущегося добре править народом. А тем, как все свидетельствуют писатели, умилостивленный Тиэн ниспослал обильный дождь.

6. Яо первый Император, о коем упоминает Шу-Кинг. История наша наидостовернейшая и неопровергаемая им начинается. Критики и ученые первой степени небрегут о сем предшествовавшем царствованию его, представляя собирать догадки и сомнительные предания другим. Его выдают основателем Монархии нашей. Вступление в первую главу сей важной книги, названную Яо-Тиэн, так приемлет начало свое: ...Поведаем бытие древнего Императора Яоа. Именовался он Фанг-Ги-Эн, сиречь полный достоинств. Название преславное, но заслуживаемое благочестием его, глубоким умом и познаниями; его премудростию и иными неисчетными добродетелями природными и приобретенными, кон учинили его в силах иройствовать в простоте нравов и неверствии самому себе, и прочее... Там же вещает он к вельможам своим: ...Семьдесят лет я царствую. Удовлетворите желание мое; да благоугодно вам будет, чтоб оставил престол мой... О Государь! тобою он всегда славился, твоими добродетелями; разве хощеши уничижить его, егда воссядет на нем не сын твой, а кто либо другой? ...Нет! изберите иного паче достойного; с радостию признаю преемником моим, сколь бы порода его ни была низка... Собрание нарекло Шуна из поколения Инова. Яо возвеселился; просил, чтоб спознали его с Шуном... Он сын Куэв, сын отца неистового, имеет мачиху злобную, брата горделивца, но он миролюбен, послушлив, наполнен добродетелями, чужд всякого порока... Испытаю его; дам дщерь мою ему в жены, и увижу поведение его... Тогда же повелевает добрый сей Государь готовить приданое дщери своей, не коснит отправлением ее на брега Куэнские стать супругою Шуна... Шествуй! сказал он ей, и повинуйся мужу твоему.

7. Буквы наши весьма удобны для всякого рода надписей; не только что можно их писать во всяком же смысле, но и потому, что знаменование их краткое, отрывчивое и резкое. Древние из любви к добродетели писали ими уроки во всем, что их ни окружало. Книга толковательная, под названием Учение Сеэ-Шуэв, доказанная историею, приводит многие примеры самой глубокой древности... Усыпляйся во объятиях премудрости, естьли не хощешь пробуждатися во объятиях же раскаяния.

На берегу некоего пруда надпись: ...Чем более вода чиста и спокойна, тем наипаче изображает небеса.

На некотором дугоподобном своде: ...Натянуть лук потребна сила, но сила происходит от навыка.

8. В Шу-Кинге 58 глав, 257000 букв. Из десяти глав, в коих почерпнул Конфуций свои государственные летописи в четыре ста восемьдесят четвертом году до рождества Христова, первые пять сказуют об Яое и Шуне, четыре последующие о династии Гиаэв, потом семнадцать глав о Шанговой династии, прочие же о династии Тшеуской; кончатся двести сорок осьмым годом до воплощения Спасителя. Шу-Кинг не восходит далее двадесять осьмого лета царствования Сианг-Уанга, что противу шести сот двести четвертого года до рождества Христова: следовательно восходит далее всех историков Греческих и Римских, да и превосходствует пред сочинениями их достоверностию и высотою слога, а еще наипаче красотою нравоучения и чистейшинством правил, преподаемых ею.

9. Ши-Кинг есть собрание трех сот сочинений стихотворных; состоит в 39234 буквах, просмотренных и исправленных Конфуцием. Разделяется на две части: первая, под названием Куэ-Фонг, или нравы царств; в ней стихи и песни народные, записыванные Императорами, когда путешествовали они по государству видеть собственными глазами своими нравы, правительства, пороки и прочее каждого царства. Рассуждая о некоторых из них, по тому можно точнейшее получать понятие, нежели из книг. Вторая часть под заглавием Сиаоа-Иа, третия Таия, сиречь малое изящество и великое изящество. А в них стихи плачевные, по случаям народных бедствий; стихи хулительные злым Государям и злым же Министрам; оды, песни и прочее в похвалу благим Государям и великим мужам; песни благодарственные и торжественные, которые певалися в приходы Князей данников для засвидетельствования подданства к Императору, и прочее. Ученые люди и критики относят сии две части временам династии Тшеуской. Четвертая часть Сонг, то есть похвалы; содержит в себе песни духовные, певаемые при Императорах, когда отправлялися обряды поминовения предков, во времена Шанговой и Тшеуской династий, и также в малом царстве Луском, отечестве Конфуция.

10. Ли, около десятой части мили Европейской. Все земли под первыми династиями принадлежали непосредственно государству. Правительство отводило и означало по два участка земель для каждой семьи: один под пашню, а другой обрабатывать, для общественных нужд, семь семейств совокупными силами.

11. Уэн-Уанг имел весьма малое царство, был данник Императора. Верность его и усердие к Государю своему не удержали его явиться ко Двору злочестивого Тшеуа ходатайствовать за народ. Чудовищем сим, которое столько же ненавидело Уэн-Уанга, сколько внутренно чтило его, заключен был в темницу на два года.

12. Сими словами явствует: сколь ни ненавистна была роскошь в древние времена, однако же знали предки наши рукоделия, до того надлежащие; рукоделия, оставшиеся в почтении жителей последовавших столетии. Но тогдашняя политика пользовалася ими только в торжествах общенародных. Такова то есть политика же правительства и во дни наши, по пословице: ...Когда крупные алмазы дешевы, тогда мелкие добродетели суть презрительные безделки.

13. Ученые наши говорят: ...благопристойность есть природной цвет лица доблести, ларва [маска] пороков... Степенность есть кора премудрости, но она ей дает прочность.

14. Не выходя из соразмерности, можно полагать вчетверо более судебных мест и гражданских чинов во Франции противу Китая. Разве Французы поползновеннее к преступлениям, нежели мы Китайцы? Разве более нужно умов разыскивать истинну и правосудие там, нежели на самом краю Азии? Не так ли лучше, что разные мы с Франциею имеем понятия о звании судей? Начиная от деревень до государственной столицы, достоинство судей наших состоит не столько в произвождении тяжебных дел, как в предупреждении оных, во остановлении тяжеб, в примирении соперников и во обезохочивании продолжать тяжбы. Сверх того некоторые известные преступления, жестокие и явные, решатся самим Императором. Он только у нас имеет право осуждать на смерть. Слава царствования его приумножается, поелику меньше при нем смертных казней. Скажем еще слово: внешний вид, сыски, протяжность и просмотры уголовных дел, паче ужасны здесь для черни, нежели смертные казни во многих иных народах.

15. Все наши критики соглашаются, что утрачена статья Тценг-Тцеэ, то есть установить мысли. Многие из ученых первой степени испытывали сил своих наградить утрату сию. Мы выбрали толкование Гоэн-Ку-Тцеэя. В Шу-Кинге стоит: ...Тиэн дал жизнь народам, и правит ими. Он содержит взаимное согласие во вселенной. В Ши-Кинге: ...Послушествующий Тиэна простирается в добродетели, противляяйся Ему согрешает. На ином месте: ...Будь преисполнен страха; мысли Тиэна проникают всякую глубину. Не легко удерживать милости Его. Не говори, высоко Он, безмерно высоко над головами нашими; очи Его всегда отверсты и назирают нас; примечает дела наши каждого дня... Понимаешь ли ты ясно, что наступит день, в который Тиэн накажет злых без наималейшего движения гнева; постигнет и то, естьли не наказует еще, то всеконечно не по слабости и нерачению удерживается рука Его. День, предназначенный премудростию Его, еще не настал; но настанет неминуемо.

16. Не инако обманывает других, говорит Куан-Тцеэ, как обманывая самих себя. Конфуций советует судить погрешности по лицам, лица по их добродетелям, добродетели по должностям.

17. Конфуций и ученики его частые делают противоположения между правилами мудрых и несмысленных. Приведем несколько примеров: ...Мудрый всегда на бреге, несмысленный же по средине реки... Несмысленный тужит, что незнаем людьми; мудрый, что не знает людей... Последний всем человекам дает место в сердце своем; первый же изгоняет и тех, которые в нем были... Мудрый велик и в самых малых вещах; несмысленный мал и в самых великих... Мудрый теряет себя, сражаяся с мыслями своими; несмысленный теряет же себя, оным последуя... Несмысленный есть младенец коварствующий, мудрый младенец же по чистосердечию... У несмысленного неисходно в голове щастие и забавы, у мудрого же средства ко избежанию неправд и к снисканию доблести.

18. Лун-Ю дает ведать: ...Конфуций был всегда ласков и угождающ; не умалялися однако же от того скромность его и степенность. Учтивство его никогда не доводило его до уничижения, а того еще меньше до притворности. Осанка повелительная, которую умел он придавать всему от него происходящему, не раздражая ниже самой привередливой гордыни; потому что открытое и спокойное его лице, зерцало души его, обуздывало страсти, возбуждала доблести.

19. Деятельности человеков могут быть только ларвами и завесами во многих случаях, но следы поведения их не могут обмануть никого. Вот первобытное и коренное правило нашего правительства. Тако происходят выборы Мандаринов: 1) рассматриваются убедительные причины поступок и конца намерений их. 2) Качества добрых их дел и погрешений... Великая душа, говорит Конфуций, способствуется доблестию и в случаях почти ничего незначущих; душа низкая, ползая токмо, влечется к должности своей. Сердце чистое наклонно к прощению и извинению, сердце развращенное не совместно с терпением и умеренностию. 3) Приемлется в рассуждение, как они ведут жизнь в семействе и во отчизне своей. 4) В почтении ли, или в презрении народа... Единогласно хвалимый и нехвалимый никем, равно человек опасный. Не льзя ненавидиму быть всеми и благими и злыми, когда кто не коварен, 5) Приводятся на память слова и поступки. Муж строгий и суровый может иметь доброе сердце. Тот, коего словеса хитросплетенны, поступки уловительны, редко благий человек. 6) Внимается, как говорят сами о себе, о других и о делах общественных. Мудрый не уподобляет себя никому; славит изящные качества в других токмо. В рассуждении общественных дел начинает говорить о трудностях и неудобствах в отправлении оных. 7) Разбираются требования их, как домогаются, чтоб исполнилися, и чего требуют. Имеющий истинное достоинство не проискивает чинов и должностей, для коих нужны достоинства его; по мере же возвышения своего от степени на степень знатности становится паче снисходителен и упреждающ. Из ста челобитен не увидят ни одной на него. 8) Внешний их вид и осанки. Надобно древу весьма быть толсту, глубоко и далеко распространившему коренья свои, дабы ни ветр, ниже тягость собственных его сучьев не нагнуло его на которую либо сторону.

20. Толкователь приобщает... Зная жизнь отца, можно прорицать, как будут жить дети его. Пастырю, восседшему на тигра, трудно с него сойти. Волцы убегают, но стадо уже рассеяно.

21. Древние наши Императоры, познав, что правилами токмо нравоучения лучшеют нравы народов, всю свою политику в том заключали, чтоб сыновнее повиновение к родителям время от времени более преуспевало. Достигли они той радости, что не находилось уже во всем государстве ниже одного сына, чем либо забывающегося противу отца и матери. Легко уже им тогда стало научат прочим должностям: вести жизнь добродетельную, умилительные примеры сыновского повиновения вложили им в руки ключ от сердец; соделалося только нужно трещи им: велению их каждый послушествует с радостию, приемлет оное с веселием, исполняет с поспешностию... Конфуций в Гиао-Кинге.

22. Киэ и Тшеу суть Нероны и Калигулы Китая. Первой изображается в Шу-Кинге и летописях Государем, расслабившимся от неги и сладострастия, без правил чести, без религии, расточитель для своих забав и телоугодия даже до бешенства, горд в требованиях, подл в поведении, вероломен и бесчеловечен равно; подобно женщине, забывшей стыд и пристойность; с неистовством употребляющ власть свою во зло, угнетая народы и срамя себя даже до посмешища, вымышляя забавы.

Второй рожден с дарованиями и качествами преизящными, достойными великих Государей, но стал чудовище расточения; пиянство, падкость к женскому полу, чрез всю жизнь его низвергали постепенно из порока в порок, и преобратили напоследок в нечто хуждшее, нежели скот. Опустошил он все государственные сокровищницы на забавы и увеселения, лишил жизни несметное множество безвинных людей, ругался самому естеству, присоединяя самые ужасные кары к распутствам и нечестию своему.

Династия Гиаэва окончилась Киеэм, а Тангова Тшеуэм.

23. Любящий отца и матерь не посмеет никого ненавидеть, не посмеет никого же презирать. Когда Император любит и чтит родителей своих сердцем и поступками, великий сей пример научит подданных его и заставит исполнять должности сыновнего повиновения, самые дикие жители островов морских будут оным же уловлены. Надобно, дабы сам Император превосходствовал в доблести сей. Один в ней простирается, стоит в летописях, тысячи сердец слетаются подражать примеру... Говорю, сыновним повиновением Императоры научают народы и влекут к доблести. Нет нужды им путешествовать по государству для преподавания уроков: пример их разнесется везде на крыльях славы, будет вещать всем сердцам; все сердца услышат глас, и кто же дерзнет менее чтить родителей, менее любить братьев, дорожить друзьями Государя своего? О имя презнаменитое отца народов! пишется в Ши-Кинге; приличествуешь ты тому только, кто примерами своими учинил людей добродетельными и уловил Тиэну, ему их покорившему... Конфуций в Гиа-Кинге.

24. В Кингах и летописях читаем, что древле почтительность и уважение к старцам, почести и отличия, им воздаваемые, были главнейшим правилом правительства. 1) Возвращаяся с ловли, относили к ним часть добычей, хотя и не участвовали в ловитве. 2) Дети их увольнялися от войны и от всяких иных общественных должностей. 3) Троекратно на каждый год угощали их великолепным обедом; в столице сами Императоры сидели за столом, по другим же городам Князи, правители, вельможи и Мандарины. 4) Освобождалися от всего могущего их беспокоить в торжественных собраниях при Дворе, на празднествах и во времена ношения печальных одежд. 5) В самой глубокой старости не только не наказывалися ни за какие преступления, но не оскорбляли ничем детей и внучат, дабы их не опечалить. 6) Осьмидесятилетние члены Совета имели право сказывать откровенно Императору мнения свои, ему протуворечить, могли выходить из Совета прежде окончания дел, и являться в оной, когда только хотели. Вступая на восемьдесят первый год, посылали от себя приветствовать с тем Государя, который того же дня, послав пред собою дары, посещал их и не отказывал, о чем бы ни просили. Конфуций убеждает Императоров не отменять никогда древние обычаи, и доказывает, что доблесть и испытание установили оные. Далее говорит: ...Сыну лестны уважения ваши ко отцу его; брату милости к брату его. Каждый город, каждая область, обяжется за почести, делаемые вами старцам. Тысячи сердец возблагодарят вас за одного такового подданного вашего. Подражание распространит, умножит, возраждать станет и домчит к потомству изящные примеры ваши несметными образами.

Династия Ганская, меньше других удаленная от древности, чрез долгое время благоденствовала и процветала чрез почтение к престарелым и попечениями об них. Ву-Ти так начинает провозглашение свое к народу: ...Престарелый озябнет без одежды теплой; не может удерживать остатка сил своих, не вкушая мяса. Да уведомляют меня ежегодно о числе стариков во всякой округе, коих семейства не в состоянии снабдевать теплыми одеждами, мясною пищею и вином. Повелеваем отпускать на оное из казны нашей, накопляющейся от сбережения расходов.

25. Государство, вещает Тшанг-Гоэн, составилось не на тот конец, чтоб все области поспешествовали славу, удовольствия, богатство и могущество одного человека; но дабы один человек правил жителями всех областей, как отец детьми своими; промышлял им нужное, облегчал труды их, доставлял веселиями, сносил недостатки их, учинял их добродетельными... Государь, не имеющий никаких иных печалей, радостей, отвращений и приверженностей, кроме общих с народом своим, поступает с подданными яко отец, и находит в них детей себе.

26. Здесь намекаются Киэ и Тшеу. Первый не мог довести подданных ополчиться на себя; второй оставлен был от войска.

27. Великая ураза политики Као-Тцуа, основателя династии Ганов, состояла во облегчении податей, во отменении пышности, роскоши, великолепия и расточительности минувших пред ним династий. Где бы ни находилося воинство, жители из любви к нему свозили всякие запасы в большем несравненно количестве, нежели когда бы доправляемо то с них было принуждением. Он издеваясь говаривал: ...Ключ от сокровищницы моей не у меня, а у моих подданных.

28. Бытие сие пространно описуется в Ли-Кие. Тшонг-Эульг, сын от первой супруги Царя Шен-Сиского, законный наследник престола, скрывался от пагубных сетей мачихи своей во области Шан-Сиского Царя. Сей прислал уведомить о смерти отца его, обещаяся вспомоществовать ему в получении наследия, естьли не пропустит воспользоваться смутностию печального такового времени в отеческой столице, внезапу и устремясь на хищника, принудить народ признать права свои. Юный Царевич восхотел прежде посоветовать о том с братом матери своей, который сопутствовал в бегстве его, и потом ответствовать чрез присланного Шан-Сискому Царю. Тшанг-Эульг, повинуяся ему, поручил посланнику принести благодарение Царю за приемлемое участие в состоянии его, и к тому приобщил: ...Отчужденного беглеца, который лишен утешения омыть гроб родителя и Государя своего слезами, видеть погребение его, вся душа заемлется кончиною его и сокрушением. Недостоин являюся милости и покровительства твоего, естьли бы хотя на одно мгновение об том я думать мог. Подобный ответ восхитил Царя Шан-Сиского. Хвалил Тшонг-Эульга пред всеми, и велел обнародовать слова его. Летописи свидетельствуют, что сей младый Князь, быв вспомоществуем многими Государями, воцарился после отца своего, в половине седьмого столетия до Рождества Христова.

29. Горы сгущают воскурения земные, совокупляют облака, в движение приводят ветры, воспламеняют молнии, сорастворяют все годовые времена во один тот же день. Взирающему на них из далека являются прозрачно голубы и как бы касающимися небесам; вблизи же громады каменных холмов, безобразно взваленные одни на другие, и леса, обитаемые тиграми и разбойниками. Таков есть Двор Царя, когда зависть путеводительствует делами вельможей. Бывали иногда примеры достохвальной ревности деловых особ, в доставлении славою Государя их и чтоб намерения его успевали; но одним временам Яоа и Шуна относить можно, что вельможи друг друга себе предпочитали, убегали от почестей, говаривали с Царем не о себе, но о других, подобно единоутробным братиям, нежно любящимся пред отцом их. Да и при Яое токмо и Шуне государство составляло единую семью. Государственная особа естьли с завистию видит достоинства в ком либо, поелику более одарен способностями и проницанием, поелику более навычен в делах, тем наипаче отъемлет он пособия, Государя и изрывает бездну вокруг его в царствование Ганов, и прочее... Речь Лиэу-Тшиа, в Шу-Кинге.

30. Сие место Та-Гио намекает на перемену министерства, от которой произошло падение Гиаэв и Шангов. Самые язвительнейшие стихи находятся в Ши-Кинге противу порочных государственных особ, а ученые наши еще резчее толкуют содержание Шу-Кинга: желчь и пелынь лиется с пера. Подражают в том Конфуцию, учителю своему, осудившему на презрение, ненависть и посмешище от всех столетий порочное министерство, о коем пишет в Тшун-Тциэуе. Между главнейшими правилами ученых наших есть: ...Чти Императора, хули порочных министров.

31. Глухие, хромые, лишенные некоторого члена тела своего, карлы, горбатые, суть способны к чему нибудь и могут работать. Правительство дает им пропитание. Ли-Ки. Запрещается продавать на торжищах ткания цветные шелковые, жемчуг, сосуды из камней редких и дорогих, готовые одежды; запрещается ставить столы с пищею и отправлять звание гостинников... Запрещается продавать на торжищах овощи, не соответствующие годовому времени, ранее срока созревшие плоды, посеченные древеса в юности их, птиц, рыб и животных, убиенных птенцами... Вышние чиновники да доносят о том Императору, а их да извещают учрежденные надзиратели по торжищам. Император, прочтя поданные ему от них бумаги, постится и после прилежит о доставлении покоя престарелым, уменьшении тягостей земледельческих; учреждает расход следующего за тем года, смотря по доходам на сей год полученным. Ли-Ки.

32. В Китае шесть степеней подданных: Мандарины, военные люди, ученые, земледельцы, художники, купечество.

33. Понятие в Китае о славе и величии государства проистекает от древнего удостоверения, что каждый подданный есть член великого государственного семейства; что имеет он право на пропитание свое и содержание, на сохранение здравия, снабдение выгодами жизни соответственно состоянию своему. Есть старинная пословица: ...Когда заржавели сабли, сошники светятся, темницы густы, житницы полны, ступени лествиц у храмов грязны, дворы пред судилищами поросли травою, врачи ходят пеши, мясники ездят на конях; когда много видят старцев и малолетних, тогда добре управляется царство.

34. Под Шеуями, говорит Киа-Шан, Императоры имели доходы только с вотчин своих и весьма малую дань с областей; сокровищницы были наполнены и никогда не истощевались. Тсин-Ши-Гоанг присоединил к вотчинам своим все таковые же побежденных им Царей, умножил подати в государстве, повсюду учредил таможни и соляные продажи; горы злата и сребра, свозимые от всех стран, составлялися пред ним; не доставало однако же их на государственные расходы. Но так и быть надлежало. Не количество снедей питают, но доброе варение желудка. Тоже самое и в рассуждении государства: от благого токмо управления обогащается. Тшеуи обирали токмо плоды с древес; Теин-Ши-Гоанг обнажал и ветви от листьев: древеса ослабли и засохли.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том II. М. 1786