ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

СТАТЬЯ II

V. Художества и науки при Яое, Шуне и Юе.

О происходившем в Китае можно судить по происходившему же в Азии западной. Первые пришельцы, окоренявшиеся после смешения языков, внесли с собою науки и художества времен до всемирного потопа, оставшиеся в памяти у Ноевых детей, а может быть и усовершенствованные близкими к ним их потомками. Мятежники, злодеи, беглецы, недовольные, рассталися с отчизнами, рассеялися искать укрытия от угрожавших их бед; соединились, чтоб защищать себя общими силами, и принуждены стали питаться или звериною ловлею, или грабежами. Детям своим оставили примеры дикости и невежества провожденной ими жизни. Наши Ман-Тсеи и Тсеи, Миао-Тсеи, точно так начали жительствовать по окрестностям древних [283] Китайцев. Тоже самое разуметь должно и о некоторых иных старинных народах без наук и художеств. В самые первые годы таковых общежительств, даже во времена Конфуция, в областях Куанг-Тонгов и Куанг-Сие обитал народ, подобный отрывкам Греков, когда селения их в Египте и Финикии начинали уже благоустройствовать. Таковым, повторяю, общежительствам потребны были превосходные умы от природы, щастливые незапности к возрождению наук и художеств. Куски дерева, носящиеся по водам, не могли открывать повода к размышлениям о ладьях, а далее и кораблях. Так умствовать и обидно человечеству, и смешно и непристойно. Есть ли скажет сие кто либо из Циников, ведущий жизнь сообразно скотам, оное слышать еще паче уничижительнее, нежели дивно; а когда человек, осмотревшийся в науках, даже до того забудется?... Что иное начать, как не устремить только взор к небесам и устыдиться, находя себя обитателем земли? Еще примечание, не меньше того может быть упущенное. Начинается селение, всех мысли обращены на земледельство и окоренение, прочее же все забыто. Ссылаемся на самих Европейцев по островам и материку Америки; вводятся туда вкусы ремесл и выгод жизней, но для того только, чтоб мало по малу исчезали. Труды нужные и прибыточные есть иное. Учители там не могут иметь учеников. Естьли бы корабли не подвозили необходимостей, то для пожелавшего иметь критику должно бы было вымыслить живопись совсем вновь.

На сих двух примечаниях основываясь (понимается цена оных читавшими древнюю историю [284] о Европейских селениях), приступим к вопросу о художествах и науках во времена Яоа. Поелику более напоминать станем времена сии, тем вразумительное представится справедливость наших подробностей.

Умы самые изящные тупеют, вошед во храм наук; глубокая ученость становится мелка. Вот злейшее нещастие наиславнейших наших писателей. Яо, Шун, Ю были добрые, но простые люди; возмечтали себя мудрыми и великими. Первобытные выходцы в Китай основали пребывание свое в области Хен-Ши; чтоб не умереть с голоду, стали ловцы зверей, устроили хижины. Места, не залитые водами, распахали и обсеменили. Всякое селение так долженствовало начинаться в тогдашние старинные времена. Народ помалу размножался. В царствование Яоа наступила нужда валить леса и расчищать новые пашни, как упоминают книги, до зде приводимые. Юдоли или были под водою, или покрывалися болотами. Юу поручено осушать их; работы продолжалися тринатцать лет общими силами год от года более распложающихся селений... Геу-Тси говорит: «Монг-Тсеэ научил поселян пахать землю, обсеменять ее и собирать жатвы пяти родов хлеба в зернах. Жители от того снабдилися запасами». Ко-Те-Эульг-Тше, глава Овен-Тшонг. Геу-Тсеэ может быть нашел сами собою растущие роды хлебов, соответственно пишемому в книгах; со временем учинился искусным земледельцем помощию опытов, наблюдений климата и разных слоев земли. Тсеэ-Ма-Тсиэн осведомляет, что в самой вещи прилежал он к [285] земледелию от младенчества (а сие весьма согласно с похвалами, даемыми ему в Шу-Кинге), и что успехи покушений поощряли его к дальнейшей предприимчивости. Но земледельство было известно и по употреблении прежде Геу-Тсея. Шун сам пахал землю в Ли-Шанской округе, когда Яо прислал к нему дочь свою в жену. Ю говорит о себе: «...Учил я народ взрезывать целизны...» Все то происходило за многие годы, как Геу-Тси поставлен был надзирателем над общественным земледельством. Переводчики Шу-Кинга замечают, что учил он только осушать и расчищать новые земли, и избирать удобные места к посевам. Властию своею мог заставлять чернь и благонадежными делать успехи попечений своих. «...Тебе известны нужды народные, сказал ему Шун, возлагая на него важное сие звание; научай земледельствовать; соображайся с годовыми временами в посевах ста родов зерен». Глава Шун-Тиэн. Рассуждая по тогдашнему состоянию Китая, находим, что земледельствовали только одними покушениями, сказать просто, ощупью. Истинные успехи земледельства последовали не скоро, а может быть и с помощию получаемых сведений из чужих стране. Насыпи, прокопы, срубки лесов и тому подобное, суть попытки не на верное людей диких, снискивающих способы. Сколько на свете благоучрежденных народов, которым бы не достало духа предпринимать столь тяжкие работы? Что бы были мы Китайцы, когда бы предки наши проводили целые столетия в размышлениях и приступах, как им осушать и разлаживать земли? [286]

Но какие зерна сеялися в тогдашнее время?... Предание осведомляет: «...те же самые, которые ныне в употреблении. Читатели! не ошибитесь в разуме: сто родов зерен, как говорил Шун. Слово сто знаменовало вообще все травы, овощи и хлебные зерна: «...Тиэн благословляет хлебы Геу-Тсеэвы, пишет в Ши-Кинге; Он сам предуготовляет народу обильные жатвы, пшеницы, чечевицы и медного черного гороха». В некоторой поэме помянуто о коноплях, крупном горохе и бобах, приносимых в жертву. Известнее сего не ведаем о зернах, сеянных в глубокой древности. Еще о хлопчатой бумаге явствует же во многих старинных книгах; однако довольное надлежало иметь искусство, рассуждая о разных родах обработывания и сих только семян. Какие простодушные люди предки наши!... Стоит в Тшеу-Ли: «...Пять родов хлеба, питая нас, учиняют здоровыми; они же и лекарство от болезней». Ныне бедные только пахари знают так пользоваться. Сие ветхое врачебное предписание много ныне помогает Христианским проповедникам веры, скитающимся по областям нашим; нас самих исцелевают они в случае нужды не хуже лекарей, паче сверстников своих, обогатившихся от торговых людей, издерживающих столько дров для химических огней своих. Сколько понаделали проповедники наши помощи в убогих хижинах, в которых бы неминуемо долженствовали усилиться смертоносные горячки, естьли бы то было в Европе! О вы, родители семейств, добродетельные и чувствительные! вы, которые их не забываете! успокойтесь; пребудут и живы и здоровы. Милосердие небесного Отца, вами [287] провозвещаемое, дополнит недостатки человеческой и ним помощи; дополнит избыточно все то, чем бессильны вы доставить неимущих наших, обращенных вами в веру православную, и чем они сами себя доставишь не могут. Поскольку кажутся безприбежны в смутных случаях, лишенными даже и самых необходимостей: по стольку наипаче Господь Иисус Христос не оставляет их, подкрепляешь и утешает. Читатели! справьтеся с историею проповеди Евангелия в Китае, увидите, что люди самого слабого сложения тела выносят претяжкие работы, посреди дряхлости достигают престарения и болезней. Когда не снискиваются уже ныне венцы мучеников благовестниками Евангелия, то какой род смерти сладостнее, как от изнурения плоти и нищеты? Но куда восхищается мысль?... Читатели! простите перу, уставшему писать под струями слез из очей... И мы проповедывали Благодать в горах, но не сподобилися в последний раз облобызать знаменитого Ма-Иосифа, который предпочел посрамительное изгнание и рабство милости Государя своего. Единородный его сын умер, сражаяся на войне, но за что?... Стал жертвою любви ближнего; обратил неверного ко Христу Спасителю... Внук его исторгнут от сосцов доилицы: «...Какие уразы сердцу Ма-Иосифа! Но и какому сердцу! Оные-то предуготовили ему торжество благочестивой веры». Идолопоклонники, за немногие только дни управляемые им с кротостию и снисхождением, не могли взирать на оковы его без ужаса. Покрытый язвами, окруженный стражею, имел веселое лице. Изгнание его столько же оплакивали последние, сколько радовалася душа его, терпящая за Господа [288] Иисуса... Какое зрелище!... Родственники, друзья, знакомые и посторонние, стеснившись вокруг, обнимали его, прощались, рыдали, приветствовали удостоевающегося мученичества... Супруга укоряла его, что не вовлек ее с собою пострадать вместе и нарушил данное обещание. Он извинялся неимением случая. Последовала бы за ним, но удержал, дав ей почувствовать, сколь необходимо было призрение ее к младенствующим сиротам, детям покойного их сына. Коликие тысящи сочинений клятвенных и уничижительных о том, что происходило пред лицем целого Пе-Кинга!... Из них составлялось уголовное следствие и осуждение ревностного сего новопросвещенного Христианина! Надобно, чтоб нечестивые явно были изобличены, открылися совершенными невеждами, когда ищут даже в Китае возражений противу веры Христианской. Легко нам распространять, сличать и доказывать недоумение заморян в рассуждении страдальчества мучеников; но несравненно сладостнее для нас наполнять мысли наши о сем, нежели наводить скуку читателям сухостию пишемого. Однако же, начав единожды, будем продолжать, не взирая на горести и подавления нас обстоятельствами времен.

Земледельство, каким мы его описали, необходимо долженствовало вспомоществоваться многими иными рукоделиями. Пахать, сеять и жать, надобны особые сбруи; следовательно надлежало уметь сеять, молоть и печь хлебы; следовательно житницы, кои наполнял у себя Шун, доказывают, что умели же сберегать хлеб в прок. Когда устроили запруды, копали протоки, обращали терние рек и ручьев, то конечно было известно [289] уравнивание поверхности земной и припоры вод. Знаемы были и всякие снасти, потребные для таковых работ, хотя все то конечно не в таком было совершенстве, как ныне. Изображения сошников и плуга тогдашних веков находим в старинных толкователях Шу-Кинга и Ли-Киа. Выработаны грубо, или точнее сказать, просто; но всякие художества вообще настоящих времен, и самые ухищреннейшие, подобно же сходствуют с древними рукоделиями каждое в своем роде. Всякая и ныне у нас сбруя из во многом состоит, малой цены и так просто выделана, что Европейцы удивляются искусству и красоте рукодельств наших ремесленников. Следы того же самого образа мыслей предков наших суть: что правительство наше воздвигает здания общенародные и памятники, свидетельствующие славу и величие государства, огромно и великолепно, с умеренностию и простотою производить все надлежащее для удобности и усовершенствования внутреннего плавания по рекам и озерам, земледелия, перевозов всяких тягостей, нужных ремесл и прочих общественных исправлений; отменяет излишние издержки, дабы сколько можно далее распространять полезное.

Наука строевая в Шу-Кинге и иных древних писателях не подает о себе пышного понятия. Качества старинных домов и в них храмины не могут почитаться ниже тению расположения домов нынешних. Общее есть мнение, что Дворцы и великие до мы вымышлены в течении династии Шанговой. Гоан-Нан-Тсеэ, Лу-Хи и другие, описывают жилище кроткого Яоа хижиною земледельческою: кровля соломенная и дерновая, от [290] дождей поростшая травою и зеленеющаяся. За входными вратами с полуденной стороны пространный двор, а по средине оного допускная, или приемная храмина, в которой хранилися весы и меры для употребления в торговые дни собиравшихся продавать и покупать внутри же двора сего. Далее, еще второй двор, а на нем небольшой домик, в котором жил сам Яо с Царским своим семейством. Приемная храмина была состроена из глыб глины, крыльцо к ней устлано дерном для ожидателей очереди быть впущенным; насаждены деревья у врат, чтоб чиновники и народ имели убежище от солнечного зноя. В Шу-Кинге стоит: «...Шун, чтоб придать Дворцу своему вид величественной, могущий вперять почтение в приближающихся к нему, четверо врат Двора своего украсил. Вратами южными, восточными и западными входили на обширный двор, а северные служили для домашних его; за ними-то находилось его жилище...» Не такое ли точно расположение и нынешнего нашего Дворца? Еще пишется в Шу-Кинге и в той же главе Шун-Тиэн: «...Шун повелел отворить четверы врата допускной храмины, дабы все могли его слышать». Что в тогдашнее время было нужно по малости здания, то ныне учинилось обрядом великолепия и государственным законом для преукрашенной той палаты, которую Европейцы зовут Престольною, устроена на площадке, укладенной белым мармором; зрятся все хитрости и красоты строевой нашей науки. Четверы же превеликие врата с великолепных переходов извне, коими окружена вся палата. Престол Императора подъемлется высоко по средине, а к нему лестницы под богатыми коврами. Здесь-то [291] восседая на престоле своем, приемлет он знаки зависимости Князей данников, Князей же крови своей, знатнейших государственных вельможей и иных деловых особ, всех своих главных судилищ, повергающихся ниц на площадке, подобно как бывало тоже самое в допускной храмине Шуновой, в которой он на тот случай находился. Заметим мимоходом, что худо осведомленные Европейцы приемлют то за верх самовластия, о чем не имеем мы Китайцы и понятия, что в самой вещи есть наблюдение древнего обычая. Императору, конечно не на сем престоле его, подносят деловые особы и присылаемые нарочные от судилищ письменные дела: приемлет оные ежедневно во внутренних своих чертогах в особоназначенной для того храмине; впускают их туда, говорят с ним с большею может быть смелостию, нежели со всяким иным Государем на свете. На престоле видят его только в торжественные дни. Увидят его скоро приемлющего поздравления и оказания подданства от всей империи, по случаю вступления его на шестидесятый год жизни. К тому должно ведать свойственное только нашему правительству; сам он пойдет нарядным делом к матери своей, сидящей на возвышенном же престоле; девять крат упадет к ногам ее. Следующего за сим года минует Государыне сей восемьдесят лет. Издан уже указ от сына ее, чтоб сберегали до того несметную казну, поднесенную ему в дар столичным городом и всеми областьми Китая по обычаю. Надобно ведать и то, что Императрицы матери не имеют никакой силы в делах государственных; все оные в руках царствующего только Государя. Но сыновняя покорность не [292] отказывает им никогда и ни в чем. Императорам нашим всегда угодно, делаемые милости народу относить ходатайству родивших их. Следующего года, повторяю, простит он всем преступникам, чтоб молилися за мать его, и благословлял ее весь народ.

По дому Яоа можно судить о домах его подданных. Расположение первого сколь ни просто, означает знание строиться; первые опыты во всяком искусстве не бывают в надлежащем порядке. Писатели средних веков свидетельствуют, что Шун несколько времени занимался заготовлениями кирпичей, а Тсеэ-Ма-Тсеэн внес оное во историю свою. Но Шу-Кинг совсем о том молчит, хотя есть самые древние буквы, значущие кирпич и черепицу; следовательно трудно опровергать такое свидетельство. Станется, что мы Китайцы инако делаем кирпичи, нежели в Европе. Станется, что принесено ремесло сие из окрестностей столпа Вавилонского; понеже и до ныне существует у нас обычай строить на пустых местах башни. Полагающие начало таковому обычаю вместе с началом же раскола Фоэва обманываются. Гнусное сие идолослужение вникло в Китай не прежде Гановой династии; а о башнях, отдаленно от жилищ, упоминается в самой глубокой древности. Ии басней ваших ведаем об одной весьма славной во времена Фу-Гиэвы. В историях стоит о другой, прозванной Гу-Куанг: с исподи поперег ее было тысяча шагов и столько же высоты; восходили на верх ее лествицею, змееподобно извившеюся извне. Находим в нескольких книгах Гановой династии, что Яо повелел устроить три [293] такие башни; но самая приметная в древности есть построенная последним Императором Гиаского поколения; стоила ему несметных денег, и довершила народное раздражение. Чудно, что быв угрожаем от мудрых века своего гневом небес, предприял безобразное сие здание, дабы не погибнуть в случае внезапного разлития воде. Ю-Шуи-Тши-Янг.

Не много имеем мы сказать об одеждах, тканьях, снедях, домашних утварях, и как все оное делалось. Древние писатели не разнятся, что Яо, Шун и Ю летом носили платье холстинное, а зимою шубы из коже агнцев. Шапки, или точнее повязки, подгибались около головы, также зимою овчинные, а летом из холстины. Шелк изобретен женою Гоанг-Тиа. Сочинитель Шуэ-Уэна доказывает, что всякие наши буквы, чем либо относящиеся к шелку, не старее Тшеуской династии, значущие же какое либо одеяние древних: или шерсть, или пеньку. Ученые добираются, во употреблении ли были точива шерстяные, или из хлопчатой бумаги в глубокой древности. Да и нет тому находим в средних веках; что однако же не решит вопроса. Ненавистному Тшеуу подана была челобитная; в ней виден ропот, что вместо шерстяных и холстинных одежд, кои носимы были всякого состояния людьми до его времени, сиречь до последних лет второй династии, появились шитые золотом и разноцветные. В другой челобитной сказано было, что Ю имел одежду из хлопчатой бумаги, подбитую тою же тканью, но иного цвета; но похуден бью за введение новости, стал носить и верх и подбой одного цвета, [294] дабы и сею малостию не отличаться ему от подданных. Однако же выходит из того, что при Юе умели красить точива; да и осталося бы то несомненно, естьли бы наши толкователи старинных книг не очевидно склонны были обращать в великолепие все то, что присвояется торжественным облачениям и отличению Мандаринов от простых людей. Естьли им верить, то пишемое об Мандаринских одеждах в главах Шу-Кинга, Шун-Тиэн и И-Теи дает ведать, что бывали во употреблении пять цветов: белой, фиолетовой, красной, желтой, черной; что одежды разнилися же узорами шитья и живописи, во ознаменование общественной должности каждого лица. В Шу-Кинге не значится точно о цветах под знаком, или буквою Сианг, под которою разумеются одежды, шитые золотом, и живопись: следовательно и должно оставить оному последнее знаменование, как самое древнее и паче соответствующее простоте нравов первобытных времен, также и историй времен последовавших; ибо все повествуемое о Гоанг Тие по смерти его само собою исчезло. Никаких не находят следов высокопарным тем вымыслам и тому величию, коим раскрашивают мнимое его царствование. Некоторые, мечты сии претворяя в бытия, присвояют их Яоу, Шуну и Юу. Кому не известно, что украшения, о коих упоминается в Шу-Кинге, нарицалися Уэн? От сего произошло слово Уэн-Тшанг, то есть, речь пред собранием и искусство писать; как бы кто хотел сказать: изображения, взаимно объясняющиеся. Словесники подпираются содержанием Шу-Кинга в рассуждении одежд, и выводят, что умели уже тогда писать; выводят, да и довольно, что [295] толкователи Шу-Кинга принуждены были списывать старинные буквы, давая им истинной вид мнимого их таинственного знаменования. Шу-Кинг не вразумляет, какая буква в особенности знаменовала какие либо звания людей; однако же та, под коею разумелось пшено, не могла никому иному приличествовать, кроме смотрителя за земледельством; топор, кому поверено иметь в ведомстве своем рубку лесов и звериные ловли; солнце, луна и звезды, астрономам. Не мало мест в древних сочинениях, на которые в том ссылаться можно. Но лучше откровенно скажем, что статья сия, равно как и многие другие, не может достаточно доказываться за неимением древних памятников. Должно быть довольными суждением толкователей, живших более двух тысяч лет; но они толико не согласны в приводимых ими преданиях, толико являются незнающими; на чем же точно утвердиться? Кто читает книги наши, тому отнюдь не надобно выпускать из вида примечания сего; инако же объят будет непроницаемым мраком. Были и такие толкователи, которые не проронили самых мелочных обстоятельств жизни Яоа; в Шу-Кинге почти не упоминается о таковых совсем. Должно полагаться только на книгах: Ши-Кинге, Ли-Киэ и Тшеу-Лие, не восходящих повествованием своим далее Шанговой династии. Гоан-Тсеэ, Гу-Тсеэ, сочинение Лиэу-Тао, а после и еще многие писатели утверждают, что Яо питался овощьми, травами и плодами. Сомнительно однако же, чтоб даже до сего простиралася умеренность его в пище. Сверх того, что уверяют о том Тао-Сеяне, уверение подозрительное, не сбыточно, чтоб давали во времена сего Государя портиться дичине, [296] стреляемой ловцами; разводнили скотские стада, мяса же не ели. К тому же известно, как явствует в И-Кинге, кто чрез каждые семь дней приносилась жертва Шанг-Тию, и употребляли в пищу мяса закалаемых животных. В книге Ли-Ки разозначены и роды мяс, подаванных на стол Императора, смотря по годовому времени. Обряд сей, правдоподобно, как и почти все иные, приурочивают первобытные обычаи. Естьли древние буквы, знаменующие стол, скамью, кровать, чашу, нож и тому подобное, суть истинные изображения вещей искони, то можно с благонадежностию поставлять их выделыванными с малым искусством; но доказывает же, что было уже известно и во употреблении. Европейцы разумеют некоторые народы дикими и грубыми, не находя в языках их слов, потребных к выражению нужд, обычаев и выгод жизни человеческой; то сему напротив должны они заключать, что первобытные Китайцы многое уже ведали: ибо древние наши буквы суть собрание изображений всякого рода вещей. Читай Лиэу-Шу-Теин-Гоэн.

Умолчим об искусствах, надлежащих до роскоши и приятности жизни, хотя и оные столь же далеко в древности, как надлежащие до исправления необходимых домашних потреб, имели начало свое, по свидетельству лучших наших писателей; но во временах, о коих слово, не находим следов. Да и не льзя, естьли представляем Шуна с плугом своим возвращающегося ко Дворцу. Рим в таком же некогда бывал состоянии: самые знаменитейшие военачальники, покидая плуг, брали оружие в руки. Всякой раз чудилися мы и [297] внутренно негодовали, читая прославителей народов Парагайских, когда роптали они на Евреев за малую их наклонность к художествам роскоши и жизненных приятностей. Наши бы писатели более были справедливы, возгласили бы, что правительство Еврейское есть верх премудрости человеческой, и что наше собственное правительство подходило к оному близко только в благоденственные времена Яоа, Шуна и Юа: «...О блаженные времена! о преблагополучный век! вещает достохвальный Пе-Лин. Одежды не покупалися ценою трудов многих лет; глиняное блюдо не стоило наследства, самые неимущие имели чем прикрывать наготу во всякое годовое время, имели собственности. Плоды земные не созревали насильственно; мяса не теряли соков своих от приправ; неимущие люди обиловали пшеном, и никогда одни не садилися за стол; краски и лаки не утаевали ветхости домашних приборов. Однако же до жди не проникали в хижины земледельцев; дети их имели постелю».

В самой вещи, никакие примышления последних столетий конечно не умножили приятностей жизни, несравненно для большей части человеков. Добрый Государь, Генрих IV, не увеличиванием роскоши и прихотей обнаруживал уражающее души хотение свое, чтоб последний из подданных его нашелся в силах в воскресные дни класть курицу в горшок свой. Между вымыслами роскоши остерегаемся мы включить составы и разделения металлов, мореплавание, всякие повозки, оружие и прочее. Но за недостатком памятников не входим в подробности обо всем том. В [298] некоторых собраниях редкостей находят мелкие монеты будто бы времен Яоэвых. Однако не прежде стали так разглашать первых годов второго столетия по рождестве Христове, в течении же первой династии. История об оном молчит. Сверх того нет на них чекана, проявляющего их древность. Тинги, или большие медные чаши, которые выдаются выплавленными по Юэву велению, и на которых будто бы вырезаны были карты каждой области и главные произращения оных: естьли бы то была правда, то искусство плавить металлы весьма много усовершенствовано во дни царствования сего Государя. Куэ-Ю, книга, сочиненная Тсо-Шием, первая о сем упоминает; книга, недостойная вероятия, полная басней и совсем инако вещающая, нежели Шу-Кинг. В царствование Яоа ходили на звериные ловли; при Шуне производили войну, следовательно имели оружие наступательное и оборонительное. Но как было делывано? Какое было видом? На сколько родов разделялось? На сие нет нигде и никакого ответа. Буквы, знаменующие лодку и плуг, вот чего старее мы у себя не находим. Первая сопримешивается чудесным образом ко многим иным таковым же знакам. Почти не возможно не опознавать, что ударяет на ковчег Ноя. Но сие требовало бы особого описания. Довольно, когда скажем, что изобретение лодки было и известно и в общем употреблении во времена Яоа.

Всенародное есть предание, подтверждаемое книгами Ли-Ки, Тшу-Ли и иными, что при разделе земель в царствование Шуна и Яоа (никто не выводит древнее) осьми семействам отвадилось [299] четверобочное место в девяти стах десятинах. Каждое семейство обработывало для пропитания своего сто десятин, девятое же сто десятин обрабатывали общими силами все восемь семейств, и плодами последнего труда своего платили дань Государю. Раздел братственной доказывает очевидно, что знали тогда межевое дело, землемерие и науку чисел. Да попустят Европейцы и предкам нашим иметь участие в славе, присвояемой ими древнему же Египту. Некоторые ученые между нами верили, что дски, или таблицы, Го-Ту и Ло-Шу, изображали на себе вышесказанной раздел земель. Когда сие так и не инако быть может, как следами самой глубокой древности, то весьма хвально для Европейских геометров, что нашли они науку, нами потерянную. Что ведали праотцы же наши первые основания науки числительной, нет сомнения. Астрономия известна стала в Европе весьма уже поздно в вычетах и предсказаниях явлений небесных тел. Предоставляя разнимать оное искусным, замкнемся только предположением относительного до того в первых главах Шу-Кинга. Читатели да будут впрочем уверены в точности и исправности перевода нашего. Пусть будут изражения наши дикообразны, но уцепимся, тах сказать, за прямой смысл книги сей, и перескажем содержание ее слово в слово, сколь бы то было ни стеснено. «...Дал он (Яо) повеление Гиу и Гоу. Всевышнему Тиэну довлеют наши обожения и покорность. Сочините календарь солнцу, луне, созвездиям и звездам. Закон Божий да почествуется от человеков временами, коими они должны Ему. Гии Тшонг пребывай в Ю-И, инако зовомом Янг-Ку, и тщательно наблюдай [300] восхождения солнца, уравнивай и приводи в степени течение сего светила на восток. Дни средней долготы и созвездие Ниао означают сердце весны: тогда рассеивается народе по полям, четвероногие и птицы подклоняются под иго любви. — Гии-Шу да остается в Нан-Киае, да уравнивает и приводит в степени пременчивости полуденные, для установления торжества поворота солнца. Самые должайшие дни и созвездие Го означают точную средину лета. Человеки ищут тени, птицы линяют, у четвероногих шерсть короче. — Го-Тшонг да живет в западной стране, на месте, называемом Мен-Ку; да наблюдает там со всевозможною искренностию захождения солнца, да уравнивает и приводит в степени движение его к закату. Сокращающиеся дни и созвездие Гиа оказуют средину осени: люди начинают отдыхать, птицы вновь периться, на четвероногих густеет шерсть. — Го-Шуу определяю держаться в Лу-Фанге, инако зовомом Ю-Ту, уравнивать и определять последнюю перемычку годовых времен. Краткость дней и созвездие Мао проявляют ядро зимы: человеки затворяются в домах, всякое животное получает защиту от стуж... Император паки вещает: Га и Го! солнечный год состоит в трех стах шестидесяти шести днях. Замечайте новолуния, и по тому расчисляйте четыре годовые времена гражданского круголетия. Разные работы да соответствуют оным: от того земля даст плоды свои в большем изобилии». Глава Яо-Тиэн. Астроном дал бы без сомнения паче астрономические поведения; велел бы искать многого, чего с правдоподобием найти не льза. Не довольно ли [301] окреснены изречения Яоа? Или незнание нынешнего времени о созвездиях, упоминаемых сим Царем? Но мы обретаем во изречениях сих все нужное пишемому нами, сиречь: 1) присвоение Китаю астрономических понятий; что ведали тогда повороты солнечные и равноденствия; что спомоществовалися во установлении оных восходами и закатами сего великого светила; 2) что различали годы солнечные от годов гражданских; что последние были лунные: один месяц, приобщенной к двенатцати другим некоторых годов, образовал порядок всех прочих месяцев.

Кажется по главе Шун-Тиэну и всей книге Шу-Кингу, что месяцы не имели каждой особого себе названия, а говорили: вторая, третия, четвертая луна, и так далее. Предаем на волю читателей сближать такие астрономические познания времен Яоа с состоянием тогдашним страны нашей и оной населения, как явствует в статьях пред сею. Праведно и беспристрастно размышляя, одинакие с нами будут выводить заключения. Естьли бы Китай был обитаем за долго прежде, то как бы наука астрономическая, столь долго ползавшая, подобно младенцам, и между самыми просвещенными народами; как бы наука сия, повторяю, могла вдруг столь высоко подняться? Вместо того сказываем мы, что предки наши принесли оную от берегов реки Евфрата. Не все ли взаимно связуем и объясняем, тем паче удобоверно и просто, что сама история выдает Вавилонян, Ассириян, Египтян и иных, успевавшими уже в науке сей не меньше предков наших искони. Должно весьма не сливать содержания Шу-Кинга с толкованиями [302] плодословными выполнителей сей книги. Критики весьма похвально замечают, что сии выполнители были посредственные астрономы, когда мнили находить в вышеприведенных изречениях Яоа всю сию науку; а как каждые из них знали ее соответственно своим временам, то и толки их учинилися разнственны. Повсеместное предание свидетельствует, что астрономия во дни Яоа была совершеннее, нежели в последовавшие поколения нашего народа. Просим ученых Европейцев осведомить нас, откуда возникло таковое предание, и для чего нет же подобных об искусствах, надлежащих до проворств тела, умовоображений и вкуса; хотя, естьли не отметать наших толкователей, искусства сии нарочито уже доведены были далеко? Читаем в Шун-Тиэне, что по возложении Яоем Царского венца на Шуна, сей в первый день первые же луны пришел во Уэн-Тсу, где находился Сивен-Ки-Ю-Генг, для учинения чистейшими седьми законов правительства, и принес оные в жертву Шанг-Тию. Толкователи наши из четырех сих слов Сивен-Ки-Ю-Генг составили всю сферу небесную со всеми пременами, явлениями и взаимостояниями движущихся небесных телес. Столь любопытная сфера будто бы устроена была по велению Юа из камней дорогих: по качествам своим были между мармора и камней самых жестких; украшена камнями же великой цены, с прикрепленною к ней зрительною трубою.

Шу-Кинг не говорит ничего такого ни сначала, ни после; следовательно трудно понять, как внесена была сфера во храме; да и не известно подлинно, когда научилися предки наши знать [303] планеты. Но сказанных толкователей ничто не удержало, и как бы одна династия другой преподавала усовершенствие сферы сей, даже напоследок в прибытие Европейцев в Пе-Кинг Си-Вен-Ки-Ю-Генг стала уже весьма верная сфера. Да не мыслят за морями, что критики наши зажмуриваются пред таковыми бреднями. Сочинители толкования на Шу-Кинг дают ведать читателям, что сфера Си-Вен-Ки возникла от некакой мнимой надписи во времена Тшеуского поколения. Коликой промежуток времени между сим поколением и царствованием Яоа! Молчат же о том Кинги и все другие сочинения до пожара. Напротив, по толкованиям древних, Си-Вен-Ки-Ю-Генг было собрание чаш, искусно выработанных, которые употреблялися в большие торжественные дни; а по утверждению других, каменные столы, с вырезанными на них законами, и ящик, в котором все то запиралось. Мнение же словесников, что буквы Си-Вен-Ки-Ю и Ю-Кенг значили созвездии; но писатели, на коих ссылаются, недовольно древние. Читай Шанг-Шу-Тонг-Као, книгу третию, лист первой и второй, и государственное толкование, книгу вторую, страницу третию и следующую. Задержавшись мы единожды таковою мелочью, должны сказать читателю, что имена собственные и названий вещей чужды смысла, когда предания не соблюли нам об них понятия. Связи между всяких сказаний, повторения одних и тех же букв, сличения с иными древними книгами, есть способы издателям и толкователям Шу-Кинга для большей части слов; но не Си-Вен-Ки-Ю, о коем нигде и ничего не находим. Истинные ученые люди исповедают незнание свое, что подлинно то [304] значит. Также разуметь надобно и о всех прочих древних буквах. Сколько назвищ животных, растений, домашних утварей и тому подобного в Омире, Эродоте, Пиндаре и иных, которые ныне суть слова мертвые, без смысла, как говорят наши словесники? Еще долженствуем предостеречь читателей от вранья толкователей: человеки до всемирного потопа первые пользовалися всею целостию здравого рассудка; жили довольно долго, следовательно имели время находить всегда что нибудь новое за новым, даже и в самой высоте наук. Могли иметь превосходные умы; почему же не дано им было способности к вымыслам? Для чего же дивиться, что была уже сфера небесная во дни Шуновы? Выходцы после Сенаарского рассеяния языков конечно взяли с собою в путь все, что могло быть для них нужно, так как Европейцы, странствующие в Америку. Астрономы Ги и Го не могли же забыть орудия науки своей. Однако не смеем мы заставить Шу-Кинг вещать, о чем молчит всесовершенно: даже до того, что толкователи сей книги, натягивая сколько им было можно правдоподобия, выдумали открытую сверху башню, сквозь которую видно было небо. Из всех толков, из всех переводов, находим мы паче соответствующим содержанию Шу-Кинга и более сходным со знаменованием букве каменные дски, или столы, на коих изображался вырезанные законы. Само по себе понимается, что употребляемы бывали при жертвоприношении, когда Шун восшел на престол.

Сказыванное нами об астрономии подтверждается строками Шу-Кинга о музыке, [305] стихотворстве и пляске. Шун, избрав многих смотрителей, как-то над земледельством, общенародным благочинием, над лесами и пажитями, над работными людьми всякого рода, учредил же чиновника и над музыкою. «...Куэи! изрек Император: тебе поручаю ведомство над музыкою: научай оной сыновей вельможеских, чтоб послужило то их помощию присоединять ко праводушию мягкосердечие, учтивство к степенности, снисхождение к мужеству, благонравие к презрению суетных забав. Стихотворство изражает чувствие души, пение умиляет словеса, а музыка услаждает пение. Соразмерность соединяет голоса и единствует с разными музикийскими орудиями. Человеки, наименее чувствительные, смягчаются; душа и тело вдруг услаждены. «Глава Шун-Тиэн. Читатели не имеют нужды в рассуждениях наших о говоренном таким образом от Императора, вложившего в руку скиптр того, который прежде владел заступом; а упомянем о поставленном от него начальнике над музыкою. Естьли верить Куэну, искусные музыканты, ударяя по Минг-Киэуу, и играя на Кин Хеэ, приводили самых жестокосердых во умиление; восхищались, примечаемо в них было неизреченное услаждение слуха. «...Музыка, говорит он языком стихотворцев, оживляет камни, извлекает из них звуки, от коих радостно прыгают животные; удаленные сердца враждою примиряет». Надлежит знать, что есть у нас музыкальное орудие, устрояемое из камня, коего звук приятнее и согласнее всякого металла. Осталося нам, потомкам праотцев наших, наследственное сведение о таком камне. Куэи продолжает: «...Государь любит слушать пение: [306] сильтесь исполнять волю всевышнего Тиэна; пропускайте мгновения и пользуйтеся случаем». Та же самая песнь гласить: «...Люди в общественных званиях да имеют сильную и проворную руку, ноги их да будут скоры и гибки; Самодержец наш да управляет и владычествует всем как глава; то и всякие предприятия увенчаются щастливыми успехами». Као-Яо приводит еще песнь из той же главы: «...Когда верховный начальник, яко глава ума просвещенного, тогда члены состава его здоровы и крепки, все государство сильно и мужественно. Когда глава благоугождается мелочами, деревенеют руки и ноги, все тело изнуряется. «Глава И-Тси. Му-Тсеэ повествует, что Яо, прогуливайся на поле, услышал поющего отрока: «...Покровительствуй мне, просвещай народ: вот должность великого твоего звания! Мы недостаточествуем в мудрости и опытах, наш долг есть повиноваться тебе». Яо вопросил его: кто тебя научил песнь сию? Ответствовал: «...Мой учитель». Последний быв подобно же вопрошен, отозвался: «...Самая старинная есть сия песнь».

Скажите, о ученые Европейцы? не опознаваете ли достопочтенную древность в Шу-Кинге и со стороны только музыки? Ясно выходит, что в довольном уже была совершенстве. Не льзя утвердительно означить, какие точно бывали тогда орудии искусства сего, какая мера и падение стихов. Довольно однако же, что были разные орудия духовые и струнные; что стихотворство содействовало музыке. Сравнивая всячески с повествованиями о том же Греков, не трудно [307] дознаваться, что музыка не возникла в самом Китае, а занята от каких нибудь иностранцев. Невинность и благочиние суть ее качества, следовательно и была как бы печать, знаменующая происхождение свое скоро после потопа. Единого и сего доказательства, свидетельствуемого Кингами и всеми иными древними сочинениями, довольно, что тогдашняя музыка посвящена была велелепию и обрядам праздников веры, следовательно и несомненной ее древности. Праотцы наши много вещают о песнях времен Яоа, Шуна и Юа при жертвоприношениях Шанг-Тию. Ныне остаются оных одни заглавия. Но обычай петь, принося жертвы, пробавился чрез все поколения из одного в другое; даже и ныне лучшую и огромнейшую музыку нашу слышим в день торжества Тиэн-Тана, хотя совсем уже не та числом голосов и орудиями, какая бывала при Тшеуях, Ганах и Шангах. Кто не ведает, что псалмы Давидовы сочинены для пения при жертвах? Сколько поэм Пиндаровых и Горациевых служили на тот же самой конец? Чем внятнее вникаем в глубокую древность, тем более находим источников всего нами пишемого. Песнь Моисеева в прехождение его по Черному морю проявляет древний обычай описывать стихами чувствования душ, вперяемые знаменитыми происшествиями. Падения двух великих династий, Гиаэвой и Шанг-Тиэвой, оставлены нам в прекрасных стихах, наполненных основаниями закона Божиего и правилами нравственными; почему и справедливо заемлют место первое по Писании Священном, еже от Духа Свята. Европейцы имеют у себя перевод оных — да читают без предубеждения, не боимся укоров. В Шу-Кинге замыкается еще древнейшее [308] свидетельство такого употребления. Когда Таи-Танг свержен был с престола, братия его оплакивали в наилучших стихах, коих первое отделение так начинается: «...Куда скрылися преважные правила священного нашего предка [Юа]? Безбоязненно, говаривал он, сближаемся мы с народом привержением к нему души нашей; но всего должно страшиться, отвращая, утесняя оный. Народ есть средоточие опоры власти. Преданы ли Государю подданные, престол его навсегда незыблем. Увы! самое сильнейшее могущество не помогает владетелю не быть тем, что он есть в самой вещи. Один придворный, одна женщина может сокрушить его добродетель. Удаления от правого пути совоспоследуются падениями, общественное негодование становится гласно; исчезает призрак, ослеплявший Царя. У меня в руке скиптр, но трепещу как струна, натрученная уже издавна, которую шесть полных огня коней усильно тянут. О вы, поставленные во главу человеков! как можете затыкать уши пред гласом закона Божиего?» Глава У-Тсеэ-Тши-Ко, часть вторая Шу-Кинга. Приобщим одно слово: древние стихи получают красоту свою от простейшей краткости слога, неподражаемо однако же изразительной, следовательно и самой высокой. На пример, во всех тех стихах, кои мы здесь приводим, не более шестидесяти двух букв. Естьли искать происхождение стихотворства, то конечно надлежало бы разуметь, что краткость слов единосложных долженствовала производить выговоры оных медленные и с переменчивостию голоса, инако же не могли бы быть слышимы вдали. Плавность, мера и падение стихов вымышлены для придания им [309] приятности и правил. Такая догадка основывается на примечании. Поселяне, оплакивая родственников своих и друзей над их гробницами, всякой раз возвышают голос по свойству языка нашего, произносят слова отрывчиво; последние же долго тянут без всякой иной рифмы и меры, как только где прерывается дыхание поющего; но выходят совершенно равные стихи.

Поелику замешивает статья, нами здесь описываемая, ученых наших, столько кажется нам согласною с истинным происхождением Китая. Состояние, в котором он был во времена Яоа и Шуна; разработание новых земель, очевидные начатки монархии, малонародие, простота постройки домов, одежд и пище, представляется им трудными в соотношении с художествами: астрономиею, музыкою, стихотворством и прочими. Не могут отметать свидетельства Шу-Кинга, но самая сия книга наносит им затруднения. Вместо того мы, сближая оную с первою Моисеевою книгою, и полагая за первое основание, что предки наши были выходцы после разделения языков и рассеяния оных из страны Сенаарской, то всякие противоречия сами собою исчезают и все объясняется. Первобытные Китайцы были в самом том же положении, в каком выехавшие из Европы в Канаду, Бразилию, Перувию и иные Американские места.

В рассуждении наук, особенно же астрономии, молвим вскользь слово о леточислении нашем. «Естьли оное поспособствовало мнению вашему, скажут может быть многие читатели, то вы тем подкрепитесь и можете одержать верх. [310] Но когда вы не станете его держаться, как вы уже отозвались, то три, или четыре прибавления опровергнут ваш Шу-Кинг и с вами вместе». Совет преползной; но как не предстоит нам ничего ни к снисканию, ни ко утрате, то прежде всего объявляем: ...не ухищрением избегнули мы от плавания по обуревающемуся морю леточисленных смет. Не нам искать леточислителей, а им приличествует пристать к нам, ежели не хотят сбиться с истинного пути. Замолчим ли мы на несколько о том, то конечно для посрамления некоторого известного новейшего писателя, который верно не читывал ни святого Евангелия, ни книг наших, и который дерзнул напечатать самое грубое невежество в рассуждении Кингов и летописей наших. Его и ему подобных просим снисходительно выслушать: «...Не было и нет ученого человека в Китае, не почитающего безумием сомневаться, что леточислие наше восходит в древность только до восемь сот сорок первого года прежде рождества Христова». Стихотворцам ли, мнимым ли философам и замечателям происшествий приличествует спорить в том, что утверждается столь многими столетиями от превосходной учености мужей в Китае? Вот доказательства: 1) Шу-Кинг означает продолжения некоторых царствований, но не всех. Много было таких Императоров, о которых книги сии не говорят ни слова. 2) Шу-Кинг упоминает о затмении, случившемся в царствование Тшонг-Конга, не приобщая, в котором было году, ни величины сего затмения, ниже времени. Мнения леточислителей о том разделяются на семь. Одни полагают в том, другие в ином годе; а из сего [311] явствует, что меньше в Китае об оном сомневаются, нежели за морями. 3) Шу-Кинг не сказывает продолжения никакой династии, не замечает точки во времячислии никакому происшествию, посредством бы чего удобно было восходить и снисходить от одних к другим инако, как только правдоподобиями. 4) Никакое старинное наше сочинение не выполняет молчание Шу-Кинга о всех сих предметах. Можем мы смело вызывать к состязанию с нами о четырех сих статьях вообще и частно? И так предостается дополнить молчание Кингов сочинениями Конфуция и его учеников, или сочинениями же иных писателей прежде пожара.

В рассуждении описываемых царствований Шу-Кингом, ни которое не описано исторически; сверх того в ответах Конфуция видно, что в его время мало ведали об Гиаэвой династии. Тсеэ-Сеэ пересказывает слова Конфуция: «...Памятники царства Киского уже не существуют, следовательно и не на чем более основываться». Сеэ-Шуи переведены на Французской и Латинской языки. В них только находим, что Монг-Тсеэ считает пять сот лет между Конфуция и Иэн-Уанга; столько же между Тшин-Тангом и Шуном, и столько же между Уэн-Уангом и Шин-Тангом, основателем династии Шанговой. Остается прибегнуть к писателем, жившим до пожара. Не упоминая, как дошли их сочинения до нас, как обнародовались и сколько верить им можно, удовольствуемся мы одним сим примечанием, что нет ни в котором из них ни имян Императоров, ни годов и чисел происшествий, ниже сокращенного описания [312] монархии нашей. О древних временах приводят нечто, но только к слову и случайно. Наиснисходительнейшая критика заставляема бывает признавать их несогласными с Кингами, весьма же мало сами с собою, а одно с другим почти никогда. Ищущие таинств обретают их и в таковой несоразмерности леточисленных систем Тсеэ-Ма-Тсиэна, Пан-Куа, Гоанг-Фу-Миа, Сеэ-Ма-Куанга и иных. Но успокоим их следующим: 1) известно, что годы в течении разных династий начиналися у предков наших не в одно время. Перваянадесять луна династии Гиаской была первая при Тшеуях, а втораянадесять при Шангах. Под владением Тшеуэн все сии три образа времячислия были во употреблении по разным областям государства. К пущей запутанности не имели правила в первые две династии, по коему установлять високосные месяцы. 2) Число Императоров каждой династии не доказывается ничем достоверным, только некоторых немногих упомянуты имена. Тсеэ-Ма-Тсиэн был первой сочинитель такого имянного списка; не ручается однако же и сам за точность оного, 3) Тао-Сеяне загнали времена Яоэвы далеко в глубину древности, сближая их чрез то с Гоанг-Тиэм. Астрономы на удачу заметили год, день и час затмения Тшонг-Канга. Были писатели, составившие леточислие, дабы лучше сходствовал Шу-Кинг с писателями же, жившими до пожара, коих предпочитают они прочим. Касательно же до Киа-Тсея, или круголетия в шестидесяти годах, которое понаделало столь много шуму за морями, у нас никто не ведает, когда началось. В Кингах наших нет тому следов. Некто из сочинителей последнего пред сим века, хотя [313] непросвещенной православием, но доказал, что всякие наши заметы времен до осьми сот сорок первого года основаны на воздухе, и носятся, можно сказать, из системы в систему, не останавливаясь ни на чем за недостатком достоверных памятников. Разрушив их вовсе, говорит он же, надобно прибегнуть ко книгам Европейцев и с помощию их леточисления поставить наше на мере. Способе неудобный; разве найдутся взаимные соответствия между сказанными заметами и происшествиями, подобно марморным дскам, упомянутым нами в первой части опыта сего. Та часть древней нашей истории, которую бы нужнее иных частей объяснить было нужно, почти совсем пуста и не вяжется ниже сколько нибудь со историями других народов. Такая история к чему служит? Писец наш то понял, и подвязав себе крылья, полетел на небеса искать света мраку сему; а как повстречается конечно там со многими Европейцами, то научат они его астрономии; он же, платя услугу услугою, наскажет множество им неизвестного о старинных назвищах звезд. Одно только его приводить будет в замешательство, что не возможет ссылаться на Шу-Кинг, Ши-Кинг и тому подобные древние сочинения.

Заставимся ли мы сказать, что думаем, скажем, что предпочитаем ему Монг-Тсея; потому что изъясняется лучше и достовернее; что важные места многажды повторяет, употребляя так называемое круглое число, способствует леточислителям в рассказах их, подобно Тссэ-Ма Тсиэну и иным историкам, не посмевшим инако определить стояния династий, как для каждой [314] вообще, сколько годов которая длилась. Потом еговажилися сии историки определять также число годов всякого царствования; далее, вставили несколько замет в династии Шанговой; тоже приискали для династии Гиаэвой; напоследок предуспели приурочить к годам все описываемое древнею историею, а нечто из того и месяцам. Надобно чаять, что в свое время будут знать не только дни, не только часы, но и минуты, когда наставали какие либо происшествия. Для чего же и не так? Способ сей отъемлет у нас невежество наше, конечно крайне огорчающее нас на многих местах; развязывает нам руки учиться истории, в которой заметы суть мелочи для наставления, коего в ней ищем. Сие только неудобство страшит, что чрез одну, или две тысячи лет, будут разуметь всякое происшествие подпираемым древними памятниками, или по меньшей мере исправными вычислениями затмений небесных светил. «...Тем хуже для потомков наших, как говорит Лан-Те... ежели дадут себя обмануть. Неизвестность происшествий и самых недавных вразумит, что им думать о происшествиях древних. Как скоро ведаю я, на пример, что Сеэ-Ма-Куан ошибается в леточислении Гановой династии, то легко мне заключать о том же во времена династии Тшангской и Гиаской, о каких повествуют, чуть не так ли и правдоподобно только».

VI. Закон Божий, или вера, во дни Яоа, Шуна и Юя.

Ценители книг в Европе по добросердечию своему не уважают невежеств и смеходостойного в повествуемом о надлежащем до веры Китайцев. [315] Когда да и нет за морями были бы и здесь слышны, доставили бы и нашим ученым чему посмеяться; но всякой проповедник веры Христианской не любит насмешек. Напротив того откровенно признаемся, что снедает скорбь душу нашу, взирая на ревностных защитников веры Христианской, пустословящих как сумасшедшие и сущие невежды о Китае. Понимаем всю силу исшедшего теперь из уст наших; но понимаем и то, что то весьма слабо изражает истинну. Ужасно и мерзостно клеветать на милосердие и благодать Божию, на столь предлинный ряд поколений целого народа! Естьли зловерные представляют соотечников наших, старинных и новейших, безбожниками и идолослужителями, не дивимся. Но когда Тертуллианы, Минуциусы, Арнобесы настоящего столетия подло предают нас на произвол зловерных сих, забыв свидетельство летописей, Кингов и законов наших, всеконечно не находим, чем бы их извинять. Невежеству крайне трудно без помощи чего либо иного приближиться к злочестию. Да простят нам нетерпеливое сие оказание чувствительности нашей. В сокрушении духа видели уже мы, как презорчивость некоторых писателей к бедному нашему отечеству охладила к нему любовь многих добрых людей и учинилася бедственною в распространении православной веры. О естьли бы не достигло до поколений грядущих случившееся в последние сии времена, к стыду Христианского имени! «...Взирающий на жертвоприношения очами веры, говорит Тшанг-Тши, утешается во всяких злоключениях надеждою примешения собственной своей крови к закалаемым жертвам, и жизнию своею защищает олтарь». Но какая надежда [316] предостается такому проповеднику веры, которой... Замкнем в сердце страхи наши; удержим слезы и горести; возвратимся к начатому уже нами.

Старалися мы всячески, пиша Опыт сей, не преподавать ничего инако, как утверждаясь на самых искусных ученых наших мужах; но как более мы читывали священные книги, нежели исторические и надлежащие до наук, быв же обязаны упоминать содержания всякого рода, большею частию трудные, толковать и объяснять: то может быть негде и ошибались. О последней сей статье ведаем, как думают в Европе; а для того-то и не вырывалося у нас одно слово, которого бы истинну доказать не могли. Пусть сами читатели справятся с книгами, на которые ссылаемся. С сожалением и краснеясь отваживаемся так вещать поклонникам животворящему Кресту, но скупящимся Божественною верою, коею просвещаются... Гордящиеся ею забывают, что некогда бывали собственные их праотцы. Надобно им доказать милосердие Всевышнего и долготерпение Его неблагодарностей их, несравненно непостижимее ниспосылаемой Им благодати гибельным сынам языков; поелику долготерпение сие встревожило сначала веру нашу, по стольку утвердило оную и просветило; распалило ревность нашу к соотечникам и умножило нашу надежду к обращению их. Не явными казнями карает Господь народ свой, но преизбыточеством благоутробия и милостию беспредельною. Нечестивый поощряется оным хулить Его правосудие, не ведая, что самым сим богохульничеством своим громогласно свидетельствует силу и могущество Креста [317] Господа Иисуса... Такое предречие было нам нужно.

Прежде нежели начнем повествовать о вере праотцев наших, осведомляем: 1) принимать нас должно не выводителями, не критиками, не историками. Имея доказывать необходимость, достоинство, пользы и Божественность закона Христианского свидетельствами наших Кингов, ветхого завета, свидетельствами же наших летописей и Евангелия, расположим труды наши совсем инако, и приступим, что Шу-Кинг дает ведать о вере времен Яоэвых.

2) Имена, коими нарицает Шу-Кинг всевысочайшее Существо, суть: Тиан, небо; Шанг-Тиэн, небо горнее; Шанг-Ти верховный Господь; Гоанг-Шанг-Ти, верховный и вышний Господь.

Оставим здесь то, что все сии названия суть столько же выразительны и ясны, как Бог, Господь, Всемогущий и прочее, умоначертания, припрягаемые к сим словам, оное доказывают. На пример, стоит в Шу-Кинге... Но чтоб предпоставить прямо зубцы пилы насупротив языка змеи неверствия, предположим все то, как стоит в подлиннике, и самое сосложение слов сих да будет пред глазами читателей.

«Свойственно есть Гонг-Шанг-Тию вливать человекам познание истинны, любви ко благу, и позволять им, чтоб не отступали от разума». Глава Танг-Као. Объяснение Ге-Киангов, или правителей государственной школы, так выводит [318] смысл оного: «Гоанг-Шанг-Ти, дабы во-первых создать человеков, дает им правило весьма истинное, которое называется в тексте: Тшонг-Сен, естественная правота. Человеки получают его с жизнию. Следовать и никогда не оставлять нужного и непременного разума, называется в подлиннике Ганг-Синг, сиречь постоянное естество. Поелику дается от Тиэна, называется правотою; поелику приемлется от человеков, называется натурою».

Тиэн все проницает и разумеет. Читай там же, глава Юэ-Минг, часть вторую. Объяснение Ге-Нианг так оное толкует: «Сколь высок, сколь превознесен и над всем возвышен Тиэн! Тиэна нет правее, Тиэна нет праведнее; Он высочайше духовен, высочайше разумеющ: не имеет ушей, а нет ничего, чего б не слышал совершенно; очами не смотрит, а нет ничего, чего бы ясно не видел. Не только в правлении государства, или в полезном, или честном, в житии народов добром ли, или злом, нет ничего, что бы могло избегнуть прозорливости Тиэна; но в самых внутренних палатах и в темных местах нет ничего для него скрытого, все рассматривает, все испытывает и ничего не пропущает. Сей есть смысл слов: Тиэн все проницает и разумеет.

«Не могу не хвалить добродетели твоей, и вещаю, всегда она тверда и непоколебима; сею ты Шэнг-Ти нравишься». Читай там же, глава Танг-Као. Объяснители толкуют: «Кто с такою добродетелию приносит жертвы Шанг-Тию, на такового дары [319] благосклонно взирает Он истинно ради той добродетели, которую видит».

«И так приношу в жертву черного вола, в засвидетельствование Шанг-Тиэну духа Царя, дабы не мне причлося преступление (нечестивого Царя) Гиа». Там же глава Танг-Као. Объяснители толкуют. «Тшинг-Танг послан от Тиана, совещается во всех делах своих с Ним Тиэном, испытывает во всем волю Его. Все сие не написано ли в сердце Шанг-Ти?» Там же, глава Танг-Као. В объяснении стоить: «Благо и грех написаны особенно в сердце Шанг-Ти. Сколько ни высоко Тиэн, слышит, и ничто от Него не скрыто. Никогда не оставляет добра без возмездий, зла без казни. Рассуждающу мне и размышляющу с самим собою о должности моей с великим почтением, явил мне Ти во сне верного служителя. Чистым, искренним, верным и памятным духом размышляющу о небесном, явился Шанг-Ти мне в сновидении, дабы показать верного служителя». Глава Юэ-Минг, часть первая.

«Держащие на руках детей своих, и влекущие своих жен, с воплем и слезами вопили к Тиэну... Тиэн подвигнулся стенанием и воплем народа, и любезне послал Избавителя. Там же, глава Тшао-Као. Когда неправедный Киэ принял государственное правление, не чтил добродетели, не употреблял советов мудрых; народы, не возмогши сносить бедствия своего и лютости его, все купно со слезами препоручали жен и детей своих Тиэну и просили помощи у Тиэна. Тиэн, самая любовь и милосердие, не [320] попустил более злострадать народу целой империи, но благоутробно избрал Князя, украшенного всякими добродетелями, и посадил его на престол».

«Многие Императоры, происшедшие от крови Юа, суть на небесах». Глава Тшао-Као. Во объяснении стоит: «Также и после Императора Тшинг-Танга были добрые Государи в сей фамилии. Души их подобно же на небесах водворяются».

Последнюю ссылку выписали мы здесь в показание, сколь великую имели в древние времена надежду на веру. Многие бы места равномерно же могли мы приводить для лучшего открытия умоначертаний Шу-Кинга о Божестве, но книга сия есть и в Европе. Любопытные могут удовольствоваться и уверить себя собственными своими глазами. Приобщим еще: 1) когда Римский Папа запретил церквам в Китае произносить имена Тиэн и Шанг-Ти, далеко однако же не отметал древность оных, и чтоб не выражали в точности имя Божие, а только просто запретил выговаривать. Запрещение, происшедшее от одного благоустройства в церквах Христианских, достойное пастыря ее. Китаю, погружающемуся в бездне идолослужения, нужно, чтоб святое имя Господне не подвергалось никакому двоемыслию, не помрачалось никаким невежеством, озаряло всех человеков глаза сиянием света веры, коим оное объемлется. 2) Яо, Шун и Ю жили во времена, весьма близкие ко временам же Патриарха Ноя и его детей. Не льзя не опознать оного, читая Шу-Кинг; да и Священное Писание не упоминает ли об Иове, Царе Салемском; о [321] Ниневитянах, кои бытствовали несравненно после? Как же трудно верить, что Господь Вседержитель был исповедуем и покланяем первыми народами после рассеяния Сенаарского, когда поверхность всей земли казала еще везде свежие следы всемирного потопа? Как противиться свидетельству книги, приемлемой наидостовернейшею от народа, который хотя сам ею осаждается?

Шу-Кинг начинается словами, негде уже нами приведенными: «...Повелел [Яо] Гию и Гоу: всевышний Тиэн имеет право, чтоб мы Его исповедывали и поклонялися Ему. Сочините календарь и прочее... Вера да восприимет от человеков времена, ей должные». Глава Яо-Тиэн. В Европе дивятся, что сочинение календарей есть у нас государственное Дело. Но то относить должно важности слов Шу-Кинга, равно как почти и все коренные наши законы: их источник в Шу-Кинге же. Но для чего столь за великое почитал Яо календари? Для чего календарем начинает попечения свои о правительстве? Отвечают толкователи: ...Приняв за первейший закон, главное правило, основание, убеждения причину, словом, концом всех иных законов исповедание и поклонение, должное от человека Господу Богу, нужно ему было установить навсегда времена и дни, особенно посвященные исполнению великой должности сей. Читай толкователей Та-Тси-Уэнэ... Кинг-Тинга... Янг-Киаиа и иных. Доказательство сильное, но не льзч ли рассуждать и так: «...Яо, нашед себя под новым небом, восхотел присвоить себя ко с стране Ки-Тшеуской и учредить на вечность дни посвящения обрядам веры, [322] расположив оные по круголетию, соответствено астрономии». По разуму Шу-Кинга употреблялся уже тогда календарь, были уже праздничные дни в году. Не говорит сия книга нигде о вкравшихся каких либо в том заблуждениях, ниже чтоб настояло когда либо слово об учинении каких либо в том же премен. Прежде всего вещает о календаре ради оного важности. Селение еще не окоренилось, следовательно почти календарю только одному и можно было дать оному порядок. Откладывая же вперед, подвергалися новые пришельцы растерять сведения свои, о чем ни имели. Надобно со вниманием заметить, что Яо точно предписывает, как поступать Гиу и Гоу, предоставляя только на волю их ознаменования равноденствий и поворотов солнца. Как бы то ни было, толкователи наши, относительно до веры, так понимают содержание Шу-Кинга: «...Не говоря еще о календаре, пишет Лу-Хи, Яо изрек: ...Должно покланяться Тиэну». ...Сочинен календарь и приведен в порядок. Яо продолжает о временах, посвящаемых человеками обрядам веры, узаконив уже поклонение Тиэну. И так должное воздаяние почестей Тиэну и свидетельство того обрядами веры, полагается во главу всего прочего учения Шу-Кинга. Киаи-И-Кин-Кинг-Уэи-Тшеу. Читай государственного толкователя книгу первую, страницу девятую. «...Муж добродетельный [в строках стоит святой, но мы не смеем так его назвать] управляет человеками, служа Тиэну. Для сего то сердце его прилепляется к богослужению и вере; чтит Тиэна, печется неусыпно о заметах времени в календаре. Чем более прилежит ко управлению народа, тем паче блюдет, чтоб [323] времена, посвященные вере, ни на что иное не обращались. Муж добродетельный чем бы ни занимался, ни на что не поступает, не будучи содействуем верою: она ему самое наиважнейшее дело, естьли властвует народами, служа Тиэну». Читай там же, лист десятой. Сие последнее взято из Тшин-Ши. Любопытные да потрудятся раскрыть книгу Ивеи-Киэн-Леи-Ган, и увидят, какое имели мнение о календаре чрез все династии.

Не защищаем всех разных понятий о том ученых наших, но естьли отделить календарь от веры, то не видим, для чего столь сурово винят они благих наших и добродетельных Императоров, что разумели календари самым важным предметом попечения своего, упадок календарей, повторяю, и небрежение об них, во всякое время были знаками упадков же и перемен государственных. Нет сомнения, что имелися в обычае везде и во всех столетиях жертвоприношения, предваряемые постом и молитвою; были первыми, так сказать, шагами оснований новой династии. Европейцы у нас, покровительствуемые законами, не должны ли тем календарю нашему, исправив и приведя в порядок астрономическую оного часть трудами искуснейших проповедников веры? Календарь останется таковым в Пекине по крайней мере, доколе продлится династия настоящая? Так точно повелел Императоре Ионг-Тшинг провозгласить во всей империи, высылая в Европу проповедников областных, столичных же оставляя. Ивен-Киэн-Леи-Ган упоминает о пятидесяти осьми пременах календаря в половине последней пред сею династиею. Читай книгу вторуюнадесять, лист осьмнатцатой и следующие. [324]

Календарь времен Яоэвых, какая, утрата!... Кажется, что находимое в Ли-Киэ и Тшеу-Лиэ, есть оного часть; не льзя однако же утверждать того. Намеревалися мы внести здесь примечание и представить нечто о богослужительных годах глубокой древности, но то бы завело нас далеко, да и заслуживает особое примечание.

Шу-Кинг вещает о законе Божием Яоа, Шуна и Юа, но не скажет ли чего либо, в чем состоял сей закон, или сия вера? Как изъясняют ее о том толкователи Шу-Кинга? Остающееся нам к повествованию о праотцах народа нашего отнимет всякое сомнение, как надеемся, в рассуждении истинного существа их веры, святостию богослужения, ею предписываемого. Толкователи во мраке идолослужения своего, разделенные на множество расколов и не имеющие светильника древних преданий, долженствовали заблуждать, долженствовали ошибаться, долженствовали приставать к противоречиям между Евреями, раскольниками и еретиками, подобно же толковавшим Священное Писание. Есть у нас поговорка: «...Верю Кингам, но не верю толкователям оных». Син-Кинг-Пу-Син-Тшуэн. Ученые у нас сами признаются, что или не разумеют вовсе, или весьма мало глубокой и существенной премудрости преподаваемого Кингами, ученые, повторяю, разыскиватели древностей, критики, философы, словесники, историки, все так отзываются, так упреждают читателей, в предсловиях своих и сочинениях. Император Канг-Гиус, прочтя преизящные рассуждения Минг-Гоанга на ошибки толкователей, внизу подписал своею рукою: «...Объяснятели Кингов гоняются за суетными призраками; ища прямого смысла, [325] заблуждают. Истинное учение святого не просвещает империю их языком, их пером». Но и сам Канг-Гиус не находил себя в силах избежать от таковых же ошибок; видеть оное можно в предсловии трудов его, под названием И-Кинг. Конг-Тшинг, сын сего Государя, внук его, владеющий ныне Император наш, точно тоже сказал в предсловиях пространных своих толкований на Кинги, ими собственно сочиненных и отданных в печать.

Именитый Тшинг-Те-Сиэу, коего славнее из ученых не бывало чрез всю Сонгову династию, пишет в двадцать осьмой книге своего Та-Гио-Иэн, на странице четвертой: «...От времен Гановых когда либо появлявшиеся ученые люди не могли в точности понять правосудия в народе, производимого верою. Один только Тшинг изрек: видеть Господа во всем, не видеть ничего, кроме Его, вот что есть вера. Не противиться Его воле, есть жить с Ним в единстве, видеть Его, видеть Его во всем».

Упражняющиеся у нас в науках не могут возвести столь высоко ума своего, чтоб проразумевать силу мест Шу-Кинга о вере; но или наставление школы Конфуциевой им помогает, или собственная их совесть и здравый разум твердит внутри сердец их ежемгновенно святые сии истинны, покаряющие себе противоречников своих. Ясно, как солнце в полдень, что Греки и Римляне в ученостях своих не имеют ничего подобного толкуемому сими нашими учеными многие места Шу-Кинга. Но скольку меньше проникают [326] они во глубину учения веры времен, о коих нам слово, тем более свидетельствуют справедливость приводимых здесь нами ссылок. Иносказательный смысл речений Шу-Кинга принуждает их возвысить слог и вещать языком, едва самими ими разумеемым и которым сами они себя обвиняют.

Естьли ученые всех династий ополчалися высоким слогом и с толиким усилием противу последователей суемудренных Тао-Сея и Фоэа, когда сии последние были подкрепляемы всею властию Императоров [читай собрание разных сочинений Ку-Уэн]; естьли господствовавшая тогда вера правительства существует и ныне, по крайней мере внешностию, а умствование Тшеуэв, сиречь единобожие, с примесями суеверств; хотя на престолах у нас Государи Татарского поколения, следовательно из народа идолопоклоннического; естьли правила правительства и науки основываются на исповедании Бога, владычествующего и содержащего все, хотя Китайцы свойственно почти все суть идолослужители, и самые просвещеннейшие ученостию, столь витийственно проповедуя Божество, и большая их часть имеют истуканов в домах своих, ходят в Миао: кому же всем оным должны мы?... Шу-Кингу... Европейцам не нужны рассуждения наши, дабы обнажить противоречия, столь глупые и невероятные. Пусть посмотрят пристально сами на себя... Найдут во мраке сем свет.

Яо начинает речь свою: «...Покланяйтеся всевышнему Тиэну и повинуйтеся Ему». Так вещают толкователи наши великого сего долга. [327] Взимаем мы сие из одного только государственного толкователя: «...В пятидесяти осьми главах Шу-Кинга нет слова, которое бы не относилося к Тиэну; нет буквы, которая бы не ударяла на веру». Книга первая, страница третия... Учение Яоа, Шуна и Юа имело корень свой в сердцах их и нарицалось: «добродетель, человеколюбие, вера и совершенство. Все то изображалось одним и тем же словом». Книга первая, страница пятая... «Шу-Кинг везде начинается словом Кинг, где бы ни раскрылась. Шу-Кинг от конца до конца не удаляется от разума сего». Читай там же... «Яо первый человек, первый мудролюбец, о коем Шу-Кинг упоминает. Добродетель его есть первая примета, по коей опознавается он. Слово вера прежде всего исходит у него из уст. Тысячи слов, десять тысяч изречений мудрых и святых о самых великих и о самых мелких предметах, все клонятся к единой вере... Вера есть корень и источник всякого добра. Шествующий путем веры достигает премудрости». Читай там же страницу четвертую... «Два слова, вера и премудрость, объемлют и образуют всякое умоначертание добродетели святого». Там же страница пятая... «Вера есть душа добродетели Яоэвой. Лучи, от ней проливаясь, составляют премудрость. Превосходные его чувствования придают ему величественный вид. От проницания возвышается ум его; кажет оное и внешность изобращающимся на его лице почтением и отличностию». Там же... «Хощет ли кто ублажать Яоа, скажет прежде всего об его вере, как бы единым почерком пера представит его живо. Премудрость довершает изображение его лица. Сердце [328] праведного сего мужа было неисходное вместилище страха и благоговения к Шанг-Тию: вот в чем состояла высочайшая его премудрость». Там же, страница шестая.

Большая часть читателей ненавычны читать подобные сочинения наших толкователей, для того уведомляем мы их, что почти все сие есть выноски из Шу-Кинга. Мы берем их и списываем слово в слово из трудов общества ученых наших, под названием Ган-Лин. Они составили как цепь изъяснения самых знаменитейших толкователей всех династий.

Яо, не удостоевая Конг-Конга преемником своим по представлению вельможей, отзывается, что он мудр и силен только на словах; является иметь веру, но гордыня его угрожает самого Тиэна, следовательно лишает его царства. Глава Яо-Тиэн. Три обстоятельства примечают толкователи: 1) Яо, муж, исполненный премудрости и веры, проник глубину души Конг-Конга инако, нежели каковым умел он казаться, и заставив Шуна наказать его. 2) Лишил его престола ради того, что не имея он страха Божия в сердце, не способен был владычествовать над человеки. «...Цель правительства, говорит Лу-Хи, чтить Тиэна посредством человеков. 3) Разговоры и поведение, внешность и внутренность каждого, в непрерывном противоречии, кто отвлекает мысли свои от Тиэна».

Яо не отрекся принять на служение Пе-Куэна по одобрению также ближних своих, и позволил [329] ему взять в ведомство свое устроение скатов для вод. «...Гряди, сказал ему, вера да напутствует тебе». Пе-Куэн трудился девять лет без успеха. Толкователи приобщают, что не дарований его недостаток тому был виною, понеже весь народ избрал его за способнейшего, да и к такому званию, в котором каждый толико участвовал; находили же причиною, что душа его недовольно была чиста; что выпускал иногда из мыслей своих Тиэна, и то, чем Ему должен. «...Вера Яоа, говорит Лу-Хи, не проникла до глубины сердца его». Читай государственного толкователя книгу первую, лист тридцать первой.

Замечательно, что Яо говорит о вере чиновнику, поручая ему столь важное предприятие. Славный Тонг-Ши развязывает сие, находя правила политики Яоэвой в законах, основывающихся на вере. «...Все приемлет своя начаток, продолжает сей писатель, верою у Яоа. Она единый есть конец всех его намерений и дел». Такое утверждение, сколь ни далеко распространяемое, рассуждая о древности по понятиям об ней Европейцев, имеет основанием свидетельство Шу-Кинга. «...Вера да путеводствует тебе, сказал Яо дочери своей, отпуская ее в замужство за Шуна». Шун, поручая Сию общенародное благоустройство, не более изрек: «...Вера да будет правительницею доблести твоей. Единою кротостию только должно приводить ко хранению пяти должностей». Глава Шун-Тиэн. Распределив чиновников к разным званиям, увещавал каждого быть добропорядочну, прилежну к порученному делу, и оканчивает сими словами: «...Беспрестанно [330] внемлите гласу веры. Да каждое мгновение жизни умножает достоинства ваши, трудяся во славу Тиэна». Там же. Приглашаем любопытных прочитать сочиненное Гу-Тиэм и Танг-Шиэм о последних сих словах Шуна. Можно найти оное выносками в государственном толкователе. Книга вторая, лист пятьдесят седьмой. Не включаем здесь слова их, дабы не приняты были инако нами пересказываемыми.

Приводили уже мы, пиша о Кингах, о Ио-Кинге, или сочинении музыкальном, что оное утрачено. Европейцы, любители и знатоки истории, без сомнения сожалеют о том; ибо могли бы получить понятие об искусстве сем в самой глубокой древности; искусстве, коему везде в книгах наших сретаем похвалы. Жалеем и мы о таковой утрате, быв уверены, что сверх прекрасных стихов, которые певаемы были при жертвоприношениях и в большие торжества, содержали в себе нравоучение и чиноположения веры: 1) древние Китайцы, конечно как и все иные народы в старину, имели мало книге; клали на голоса лучшие правила нравственные и веры, происшествия самые громкие. 2) Шун у как уже видели читатели, учреждаемому им, начальнику над музыкою предписывает долгом научать юношество и чрез навыки в добродетели учинять их добрыми людьми. Когда завелися в Китае школы, музыка составляла существенную часть воспитания детей по всему государству. 3) В Кинге Ли-Ки, в статье Ио-Ки, находим три сии древние пословицы: «...Хочешь ли быть знающ, учись прилежно музыке... Музыка изображает соединение земли с небесами... [331] С помощию обрядов и музыки нет ничего невозможного в империи».

Ли-Ки описывает музыку: «...Действует над душами, заставляет собеседовать с собственным нашим разумом, обуздывает страсти, наставляет отцов и детей, владетелей и подданных, мужей и жен во взаимственных их отношениях один к другому; мудрый муж находить в музыке правила поведения своего» и прочее.

Ученые люди поступают еще далее, и утверждают, что музыка есть средоточие опоры власти Царей; самые крепкие узы, связующие общежительство; узел законов, и прочее. Как же разуметь инако искусство сие, ежели не провозвестником веры и народного учения? 4) Кинги, летописи и всякие старинные книги согласны в том, что музыка в первобытные времена была всегдашним предметом размышления мудрецов и попечений правительства. Шун, путешествуя по государству, наведывался, не пременилась ли где либо и в чем либо музыка. Возможно ли полагать, что надлежало сие только до нот и напевов? 5) Конфуциева школа свидетельствует, что обряд и музыка были надежными, скорыми и самыми действительными способами ко исправлению нравов и ко приведению государства в состояние цветущее. «...Обряды лишилися важности своей; музыка ослабла, не примешивается уже и ней вера и добродетель...» Пан-Ку доказывает всеми Кингами пользы музыки и обрядов. Читай Ган-Шу-Ли-Ио-Хи. Следующее речение Нквеу-Янг-Сиэуа еще примечательнее: [332] «...Во времена трех первых династии частные правительства были во единодушии между собою; музыка занимала все государство. После же правительства сии разделились, музыки увидели только одно имя без вещи». Читай Та-Гио-Иэн-И-Пу, книгу тритцатью седьмую, страницу седьмую. Стихотворцы и витии нарицают музыку: «...отголоском премудрости, любимицею и материю добродетелей, провозглашателем воли Тиэна, прибежищем и светом благих дел человеку; указует ему Шанг-Тиа, руководствует к Нему». Читай Ивен-Киэн-Ла-Ган, книгу сто восемьдесят четвертую, страницу двадцать третию. В наши дни первая книга, какую дают в руки младенцам, состоит в небольших стихах, объясняющих слова наук и художеств, которые учат они наизусть, напевая; суть первые же краткие основания нравственные, исторические и прочее. Утрата Ио-Кинга и иных древних сочинений, употребительнейших в тогдашние времена, дает нам подразумевать, что вера, ими научаемая, по большей части была причиною их истребления. Может быть подадим мы, пиша сие, повод Европейцам к подтверждению розысками с их стороны таковых наших догадок.

Естьли учение веры не было сопряжено с музыкою, однако же неоспоримо, что певалися похвалы Шанг-Тию при жертвоприношениях. Приглашаем любопытных ко исследованию, для чего составляемы были сонмы певцов из добронравных отроков; для чего обязывалися они препроводить некоторое время в искусе, прежде исправления обряда сего. Сказывать тогда обе отроке, что поет они при жертвоприношении Шанг-Тию, было тоже самое, что хвалить его. [333]

После, как Яо сдал сан Царя Шуну, сей начал оный жертвоприношением Шанг-Тию: ...Первого дня, первые же луны, сложил он [Яо] сан Царский в Уэн-Тсуе... а он [Шун] жертвовал Шанг-Тию. Глава Шун-Тиэн. Толкователи розыснивают, для чего Яо сдал самодержавную свою власть пред олтарем, и для чего Шун принял оную чрез жертвоприношение? Выводятся ими преизящные заключения. Но Мэнг-Тсеэ прежде приступаешь к доискиванию, по чему Яо избрал Шуна. Потом, хваля благоразумие такого избрания, оканчивает, что Яо сам собою, без содействия священного обряда, не мог сдать Шуну империю; ибо она ему не принадлежала яко собственность. Тиэн проявил Шуна достойным преемником Яоу, следовательно сам Тиэн же возвел его и на престол. Тиэн-Ю-Тши. От Яоа было только как бы представлено Тиэну, подобно как представляют вельможи Императорам достойных людей на свои места. Монг-Тсеэ еще продолжаешь: «...Яо, вверяя Шуну самодержавную власть, прежде всего провозгласил его верховным начальником над жертвоприношениями, являя тем источник и превосходство вручаемой ему власти; потом подчинил ему все государственные дела».

Сводимые с престолов Императоры внутренно признавалися сами, что так угодно небесам за злоупотребление ими вверенной оными власти. «...Народ, вещает Тшоанг-Тсеэ, так верит. Не видит Государя в Государе своем, когда он становится человеком не по сердцу Тиэна». Такой образ мыслей народа лишал наших Императоров всяких способов ко удержанию самодержавия, и есть [334] замета времен самой глубокой древности, как свидетельствуют Шу-Кинг и Ши-Кинг. Идолослужение ослабило сей древний образ мыслей, однако же не истребило; еще трепещут от оного Императоры. Сколько к тому остается прибавить о союзе между священнослужительством и правлением государственным; о праве Императорского сана, чтоб ему только одному приносить жертву Шанг-Тию; союз и право заметы о временах дней Яоэвых и Шуновых, союз и право, неразлучаемые никогда с самодержавною властию. 1) Разные роды жертв молитвоприносительных об отпущении грехов, благодарственных, требовательных милостей и обетных; 2) означающих посты и изнурения плоти, воздержание плотское, уединение и обряды пред великими жертвоприношениями; 3) дни и места, где и в которые жертвовать; дни были неподвижные, место же было одно во всем государстве, храм Тиэнов; 4) выбор, качество, приуготовление и число жертве; 5) велелепие и огромность сих обрядов.

Входящий во исследование всего оного должен будет признаться, что вера праотцев наших была вера Ноева, преподанная нам Яоэм, Шуном и Юэм. Скажем одно слово: и ныне в день, в который Император наш приносит жертвы Шанг-Тию, является пред лицем народа своего в самом наибольшем сиянии величия своего; окружают его Князи, вельможи, государственные чины; шествие его ко храму Тиэн-Тон имеет вид торжества, во храме же сем жертвенные сосуды из чистого золота, и так далее. Для чего же все то?.. Чтоб с большею важностию повергнуться ему ниц, и в таком положении тела робко подаваться вперед [335] ко олтарю; молиться Шанг-Шию, исправляя должность жреца, именем всей империи изражаяся пред Ним уничиженное... Увы! таковыми ли видим Царей и их подданных, покланяющихся Фоэу и Пу-Се?.. Всевышний Боже! преклонися на жалость о бедном нашем отечестве... Великолепие жертвоприношений без сомнения увеличивалось с распространением империи; но и во времена Шуновы довольно уже было великолепно, по крайней мере сколько тогда могли. Также точно разуметь должно и обо всем ином, надлежащем до богослужения: никто и никогда не находил первобытного происхождения оного в летописях. Надобно восходить до времен, о коих пишем, но и там представляется уже давно введенным в обычай. Не по чему подразумевать установителя его. Какое прекрасное и обширное поле для поисков и собирания вещанного Кингами о предмете толикой важности! Все писанное до зде удостоверяет, что Пророк Моисей, почти во всем относившийся к богослужению, освящает только, повелевает и учреждает законами, что было установлено первыми праотцами рода человеческого по всемирном потопе. Видим следы, что жертвоприношения бывали во времена самой глубочайшей древности долгом веры пред всяким общенародным предприятием. В Ши-Кинге стоит: «...Шун всякий раз, отправляяся осматривать империю, и всякий же раз, возвращаяся в дом свой, во храме И-Тсу закалал в жертву вола» Подобное свидетельство ясно доказывает, сколь ревностна была набожность тогдашнего времени. Такие жертвоприношения были сверх обычайных в году чрез каждые семь дней, как явствует в И-Кинге; в первый день каждого же нового лета; еще молитвенные об [336] испрошении обильной жатвы; благодарственные за урожай плодов; приносы первенцев от оных и тому подобное.

Некоторым Христианским проповедникам показалось чудно, что Шун путешествуя приносил жертвы на горах; но им бы надлежало ведать, что в его время один только был храм в государстве; что все толкователи Шу-Кинга свидетельствуют; низкие же и равные места стояли или под водою, или еще не обсохли. Правда, суеверие потом придало иное знаменование нагорным жертвоприношениям, но Шуна винить в том очевидно не справедливо. Несмельство наше мешает нам выдавать за правдоподобие, что таковой обычай взимается от самых первых лет мироздания. Адамли дети, и от них рожденные, таинство веры совершали на вершинах гор. Лобное место, на котором распят Иисус Христос, было на горе: жертвоприношения Шуна могли быть хотя слабыми, но предвестиями страданий Его за род человеческий. Может быть навлечем мы на себя бурю пререкания, показуя чрез сие надежду и веру пришествия Мессии столь близко к праотцам нашим. Однако же легко доказать, что вера и надежда Спасителя мира явственно изображается в древних наших памятниках; никакая книга западных язычников не имеет в себе подобного о страданиях, торжестве, смерти и славе Его.

Шун первоначальнее всего имел целию своею веру, учреждая чины и должности между Царя и народа, основывая возникающую вновь империю, вопросил четырех Киаэв: «...Есть ли кто из вас, [337] которой бы мог председательствовать со мною при трех Лиях?... Собрание нарекло Пея... Будь Тши-Тсонг, сказал сему Шун; со страхом Божиим блюди сам себя денно и ночно. Сердце твое да будет прямо, поведение чисто и беспорочно... Пе-И упал ниц на землю, просил Шуна предпочесть ему Куэна и Лонга... Повинуйся, возразил Шун; душа твоя да наполнится самою жаркою верою». Три Лиа суть: пост, молитвы и жертвоприношения; а по мнению других жертвоприношения Шанг-Тию, почести небесным духам и погребения усопших. Звание, или чин, Тши-Тсонг, значит председателя и учредителя обрядов веры. Скажем несколько слов толкователей изреченного Шуном Пе-Ию: «...Денно и ночно, сиречь от восхождения солнца до другого, дабы вера его недреманными очами назирала на все дела жизни его; дабы праводушие и беспорочность ничем не преткнулись... Сердце прямое, то есть непричастное видам собственной корысти и чуждое погрешений. Вера, вкоренив правоту во внутренность сердца, не оставляет в нем ни лукавства, ни поползновения к самолюбию. В таком только состоянии сердце человеческое спокойно, чисто; плотские похоти не оскверняют его никаким пожеланием земным, и может уже жить не телесно, но духовно... Наполненный верою, наполнен правотою. У кого правота занимает внутренность души, тот может первенствовать при чиноположениях веры и учреждать великолепия их... Правота сердца учиняет правым человека: истинная правота происходит от веры. Недостаточествующий в вере двоедушен, имеет сердце плотское, а не духовное. Чистота нравов [338] есть продолжение в человеке правоты. Кто прям, тот чист; кто не прям, тот осквернен. Не имея чистоты и правоты, трудно пользоваться духом. Вот для чего Шун говорит... и денно и ночно... сиречь беспрерывно... Император есть глава отправляющих службу Господу неба и земли: Тшинг-Тсонг его в том помощник. Но естьли сердце его не в союзе с Господом неба и земли, и не соединяется с Ним добродетелию премудрости духа: тот недостоин такового начальства» и прочее.

Читатели! не приходит ли вам на мысль, что словеса, влагаемые нами во уста соотечников наших, вставляем мы, брав их из Европейских училищ? По меньшей мере не можете не отдать нам справедливости, что много бы надлежало нам рыться в книгах сих для приискания столь сильных и убедительных словес. Однако да будет вам ведомо, что провидели уже мы недоверчивость и подозрение Европы в надлежащем до веры, и для того неотступно держалися государственного толкователя Шу-Кинга, относительно к местам главы Шун-Тиэна. Читай книгу вторую страницу сорок девятую. Вспомоществуяся многими иными сочинениями, конечно нашли бы себя в состоянии бросить ужасные громовые удары на некоторых писателей, которые, слишком полагаясь на невежество ученых людей, повествовали о Китае... Жалкие люди! не ведают, что подают сами оружие на уничижение гордыни своей. Кинги наши, на кои без рассмотрения ссылаются, суть луки, полные стрел на них, не имеющих в руках своих щитов. С самым мелким понятием о Китае не подвергнули бы себя выносками [339] своими из Кингов уподоблению святого Апостола языков в послании к Римлянам, философам его времени. «...Лжи и клеветы, говорит Пан-Ку, суть последние судороги умирающего праводушия».

Возвратимся к содержанию Шу-Кинга. Слова Шуна к Пе-Иу не требуют объяснения. Читатели сами собою видят, сколь неоцененна была вера сердцу его; сколь он желал, быв сам и чист и свят, находить чистоту и святость в сердце Пе-Иэвом. Достоинство Тши-Тонга отродило в свое время судилище обрядов, ныне разделяемое на многие заседания: в ведомстве оных все надлежащее до веры, рассуждая политически и граждански. Но вера, богослужение и преподавание той и другого, суть главнейший предмет судилища сего. Судилище страшное! род самой строгой Инквизиции. Любопытные пусть прочтут общенародные ведомости последнего пред сим года, коим образом истреблен был раскол, нескольку уже усилившийся в области Кианг-Нане.

Окончим Шу-Кингом же изображение веры Яоа, Шуна, Юа, иил паче изображение времен их... Ю говорил Шуну: «...О! колико надобно бдеть человеку над самим собою! Недреманность его чтобы подкреплялася верою, сохраняла мир в сердце, беспрерывно удерживала его в пределах должности, никогда не допускала уклоняться на гибельные стези праздности, отвлекала всегда от порочных забав; чтоб избирал он людей в общественные чины без лицеприятия; чтоб не колеблясь и не отлагая вдаль, карал злоупотребления; не спешил решениями в обстоятельствах сомнительных; не поступал ни на что, не осведомясь совершенно; общее благо предпочитал [340] суетному одобрению многолюдства; не жертвовал народ страстям своим, и равно избегал двух камней претыкания: терять все по лености и нерадению, терять все скоростию и запрометчивостию. Глава Ю-Мо... Укрепляй и очищай добродетель твою (словеса Као-Яоа). Да предначинания твои соответствуют гласу Премудрости. Решимости твои да похваляются мудрыми... Но как же в том успеть (сказал ему Ю)?... Помышляй о вечности (Сеэ-Юнге), естьли хощешь действовать душою. Украшай сию беспрестанно новыми добродетелями. Глава Као-Мо. О! сколь опасно Царю вовлекать подданных примером своим в бездну неги и сладострастия! Бди, Государь! бди ежемгновенно; страшись, и страшиться никогда не преставай. Оканчивающееся вместе с каждым днем, не продолжающееся до утрия, покидает за собою следы самым поздным потомкам. Труды и попечения Мандаринов да не учиняются тобою тщетны. Тиэн возложил на человеческий род иго законов; Тиэн установил различие степеней и состояний. Законы суть сокровище выше всякой цены; различие степеней и состояний есть источник блага. Но поелику человек верен Тиэну, отгребается от греха, любит веру, поелику дух союза всех и каждого поревает ко благу. Добродетель любима с нежностию Тиэном: да пользуется она различиями степеней. Тиэн имеет во омерзении злодейства пяти казней, карает каждое по мере оного важности. Тиэн есть Премудрость и Истинна, но взирает на Государей очами народа. Тиэн ужасен в отмщениях, но карает Государей руками народа. О последних печется столько же, как о поставленных им же во главу [341] их. Вера да будет тебе вождь, и наследиши землю. Глава Као-Яо... Не забывай никогда истинной цели правительства; не кознями суетной политики, не уразами власти царствуют... Чиновники твои помогать тебе будут по мере собственного твоего прилежания к делам: от трудов твоих и забот зависят успехи. Явися достоин избрания Шанг-Тиа. Тиэн не оставит подпирать избрание свое своими же милостями».

Критики наши разно думают о писавшем таким образом в точности качеств Яоа, Шуна и Юа: трудами его наполняются первые три главы Шу-Кинга. Занято ли оное от сочинителя древних летописей, из коих Шу-Кинг есть выписка; или, как некоторые утверждают, произведение то пера Конфуциева: равно важно. Поместим здесь точные слова: «...Яо, прозванный Фан-Гиен [сиречь полный достоинств]. Вера его и премудрость, нравов чистота и умеренность пожеланий, правота и кротость, снискивали ему от всех любовь и почтение. Слава его проливала сияние свое повсюду; его имя драгоценно было и великим и малым. Насаждал истинну в сердцах, и уловлял их добродетелию. Благословенное его царствование самыми теснейшими учинили узы единокровия; семейство с семействами оными связало, народе научен, распри прогнаны из государства, все и каждый устремился путем доблестей» и прочее. Глава Яо-Тиэн.

«Шун прозван Тшонг-Гу [украшенный добродетелию] ради усотовариществования Яоэм в правлении государства. Его способности, благоразумие, мудрость, его сведения, добродушие, тихонравие, правота, честность, далеко разносили [342] имени его славу: низость породы не помешала стать ему быть ведому ко престолу. Шун примерами своими учинил должности священными, исполнение их учинил общим долгом каждого; возложены на него государственные дела, установил наилучший порядок, и последовали несомненные успехи. Избран принимать требователей допуска к Яоу, двери чертога его получили вид величия и святыни. Отряжен в горы; бури, дожди, громы не могли поколебать дух его, ниже умерить трудолюбия». Глава Шун-Тиэн.

«Великий Ю проименован Уэн-Минг [сияние престола]. Осветил четыре моря лучами премудрости своей; был истинный обожатель Шанг-Тиа». Глава Ю-Мо.

Толкователи не согласны в том, для чего похвала Юу так кратка: одни, что хвалится он столь часто в пяти первых главах Шу-Кинга; другие, что к малым сим словам нечего уже прибавить к его прославлению... Читатели да судят... Многое бы нашли мы прибавить, ссылаяся на книги и кроме Шу-Кинга. Монг-Тсеэ почти сравнялся с Конфуцием, вещая о вере и добродетели великого сего тремужия. Превзошел же сам себя, пиша об насланиях, коими Шанг-Ти «искушал добродетель Шуна, дабы укрепить сердце его страданиями, и учинить способнейшим несравненно к тягостнейшему, нежели всякие человеческие страдания». Просим любопытных со вниманием прочитать словеса философа сего о Яое, Шуне и Юе. Конечно признаются, что Греция ниже единожды не умела изображать столь живо мудрецов своих. Для чего бы?... Не была просвещена благодатию веры. [343]

Многие ученые минувшей и настоящей династии или познали свет Евангелия, или утвердилися в вере своей посредством Шу-Кинга, описывающей исповедание закона Божияго блаженных времен Яоа, Шуна и Юа. Не уставали дивиться, что им, не имеющим у себя под руками Священного Писания, всевышний Господь благоизволид столь чудесным образом сохранить книгу Шу-Кинг, дабы прочитывая оную, внутренне признали истиняу всего того, чему научают их проповедники веры во Христа. Да обмыслит всяк таковой промысл Божий о Китае: тьмы милостей Его проразумеет в оном замыкающихся.

Егда светильник откровения Богочеловека разгнал мраки, покрывавшие Кинги наши, узрели бесчисленное в них множество вещей, до того непримеченных; чем более прилежали вникать, тем наипаче находили свидетельства благовестия Евангелия. Великомученика Христова Князя нашего Иоанна столько уражало сходство учения Шу-Кинга о Божестве, достодолжном Ему служении, надеждах веры со учениями Европейцев, что он ничего бы не медля сподобился святого крещения... Единое удерживало его... непостижимость таинства воплощения. Разум его терялся. Протекли годы, в таковом его недоумении, даже и после обращения им самим многих братий его к православию. Напоследок коснулася сердцу его всевышняя Благодать; приложил описание веры Яоа, Шуна и Юа в заглавии убедительных причин ко исповеданию веры Христианской для всех Китайцев вообще, дабы привергалися к ней, подобно ему, и многим прежде его разумным и ученым мужам. Сочинения с обеих противных сторон находятся в [344] книгохранилище Короля Французского. Отсылаем читателей к неоцененным сим памятникам ревности к благочестию.

Поборники и защитники Христианства за морями! Размыслите, вместо того, чтоб отдать на произвол злочестивым и безверным, древности наши; не достодолжнее бы напротив того было употреблять оные яко сильное оружие к низложению их собственными доводами и свидетельствами; свидетельствами, гнездящимися ближе к самым первобытным временам, нежели в каком либо ином наидревнейшем памятнике, на которой бы могли они ссылаться; могли обнаруживать, подобно первой Моисеевой книге, и простые намекания тем больше решительно, что никакая иная книга по священной Библии не проявляет собою толикой важности доказательств своих, как Шу-Кинг.

Мы, пиша здесь как критики и выводители, не думаем, чтоб читавшие статью о вере первобытных Китайцев с некоторым вниманием, не приняли времен Яоа, Шуна и Юа весьма недалекими от разделения языков на Вавилонских полях. Почему невероятно, что закон Божий, меньше сретая препятствий в глубокой той древности, мог сохраниться чрез множество лет во всей чистоте своей? Кому хотя мало знаемо сердце человеческое и история народов, тот не усомнится, что вера Китайцев во дни, о коих слово, неудалившаяся еще от кореня своего, имела силу, неповрежденность и рвения, свойственные первым поколениям человеков в какой либо стране. Впрочем, Кинги, летописи, старинные сочинения и предания, самые басни, единогласно превозносят век Яоа [345] над всеми последовавшими за ним веками. Тао-Сеяне, прилепленцы и хвалители Гоанг-Тия, не только не дерзали превозносить его над Яоем, Шуном и Юем, но ниже им уподоблять. Сие-то самое, кажется, ясно показует выдуманную Тао-Сеянами басню о мнимом оном царствовании Гоанг-Тия.

Заключение.

Захочет ли кто либо оспоривать, подыскиваться, выводить и издавать сочинения во опровержение всего сказанного уже нами, может примыслить тьмы трудностей. Но кому нужно только прямо узнать, как далеко углубляется достоверная наша история в древности, по свидетельству Кингов и иных памятников старинных: розыски и подробности, в которые мы входили, довольно сближают Китай с Европою. Всяк, имеющий основательный разум, найдется, как ему понимать все оное. А такое-то точно и есть наше требование при сочинении Опыта сего. Хотя не упускали по возможности заслуживать доверения читателей, чрез справки наши везде, где то было нужно, точностию и искренностию пишемого нами; но касалися мы статьям тяжким к выяснению, а потому и не могли конечно в чем либо не ошибиться. Не имея же иной цели, кроме истинны, благодарим заранее того, кому угодно будет поправить наши погрешности. Да позволится только сказать, что древности наши подобны потолочной картине; надобно ведать, на сколько отдалиться они нее глазам, дабы лучше высмотреть; инако же предметы сливаются, безобразятся, вся картина явится плохою. Приметит ли ученые где либо не довольно нами толкованное, или найдут запутанности, коих мы не приметили, должность наша будет [346] отвечать им елико сведения достанет. Сколь приятно для нас исполнить волю ученых людей, достойных сего названия, быв к ним преисполнены почтительностию и уважением! Равномерно же останемся непреклонны для удалых тех наездников, которые ловят случаи, с кем бы переведаться рукопашным боем. Противу неизбежного вопля безверных, что любовию нашею к закону Христианскому уничижается истинна, выговорим одно слово: ...Рождены мы в недрах идолослужения, озарены став первыми лучами веры, открылись пред нами суеты мира сего. Желание научиться основательно помянутого закона, завлекло нас в Европу. Превратности, претерпенные нами тамо, умножили ревность нашу. Франция, не взирая на щедротные свои нам предложения, учинилася для нас страною изгнания. Едва отверзла пред нами врата святилища, мы возвратились в отчизну и наложили на себя долг трудов и страхов, сопряженных с проповедию Евангелия: чаем положить живот, совершая таковое течение. А как токмо скоро возымеем причину подозревать, что сие наше сочинение может чем либо нравиться врагам церкви Христовой, созжем его в то же мгновение. Навиделися мы их вблизи, следовательно и презираем их; довольно научилися их знать, следовательно они и не опасны для нас; благонадежны мы на себя, что сим самым сочинением нашим обнажаем их ничтожество.

Конец I Тома.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том I. М. 1786

© текст - Веревкин М. И. 1786
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001