ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

СТАТЬЯ II.

О имовернейшем во времена Яоа, Шуна и Юа; происхождение Китайского народа не может далее приурочиваться одного, или двух столетий прежде Яоа.

Некоторые между Христианскими проповедниками (можем сказать) прибыли из Европы, имея более ума, нежели разборчивости; более благочестия, нежели мастерства ценить вещи; более пылкости мыслей, нежели хладнокровия. Прочли в толковании Шу-Кинга, сочиненном славным нашим Ган-Фен-Тсеэ, что Уэн-Уанг привез на большей ладье семьдесят два человека: составили наскоро систему (новость их прельстила), и стали из того выводить, что Государь сего имени приплыл водою в Китай неведомо откуда; первой узнал оной, прежде всех и населил. Далее, сживая они с рук опровергательное противу того свидетельство Шу-Кинга, Ши-Кинга, Ли-Киа и иных, не много думав, решилися вещать, что суть то книги, естьли писанные не до потопа, по меньшей мере скоро после; что не имеют ничего общего с Китайскою историею; что смысл их есть таинственной, иносказательной, украшения витийства; следовательно находили в сих книгах вещи чудесные, множество пророчеств и признаков духовного царствия Мессии, которые довольно были выразумеваемы, чаяны и ожиданы в благоденственные годы Тшеуской династии.

Не мы конечно ополчимся на систему сию, набожную и усердную к Христианской, вере. Умеющий [203] взирать на нее, откуда должно, подаст лучшее понятие о Кингах наших, нежели все то, что ни было писано об них похвального. Ошибка правда что смешная, но редкой бы ученой Европеец мог ее избегнуть, когда бы Кинги наши были на Греческом, или Сирском языке; когда бы ведали ропот и сетование наших ученых об утрате древних преданий, кои объясняли в Кингах истинной смысл, открывали истинную оных ученость; ропот и сетование, тем наипаче уловительные, что умножалися еще воплем искусных Тао-Сеян, обычайно опрокидывающихся на мелких писцов светских, дерзающих понимать Кинги, дерзающих толковать содержание их в смысле историческом и просто по словам. Шаг самый скользкий для добродушных проповедников, снедаемых ревностию к вере. Из Европы приезжают со вкорененным в мыслях предрассудком, что солнце освещает западные пределы целою половиною выпуклости своей, на прочие же части земной поверхности кидает только излишки своих лучей. Как подумать, что дикие Азиатцы могли писать летописи, сочинять стихи, углубляться в размышлениях нравоучительных и веры, да и прежде еще, нежели Греки, наставники и образцы Европейцев, умели грамоте? Как верить, что за многие сотни лет до Александра Македонского навыкли уже сии Азиатцы из книг, выше наименованных, слогу высокому; навыкли знать истинну, благородство душ, красноречие и величественность, каковых в превосходнейших сочинениях Римлян слабые только зрятся блески, хотя дают им первое место по священной Библии? [204]

Таинственные толки Европейцев об Иероглифах Египтян довершили встревожение мыслей тех же проповедников; ибо и наши древние буквы в книгах Ки-уэн, Куан и Кинг, более еще подпадают под мнимоблагочестивые и мнимо же ученые таковые бредни. Знаменитый Г. Гюэт находил Моисея во всех языческих богах, даже в Приапе и Вулкане. Проповедники в кротости духа обманулися некоторыми нашими буквами, точно приемлемыми от нас за одни кудри витийства в смысле историческом, иносказательном и тому подобном. Но они почли себя нашедшими изложение всего Христианского исповедания и в буквах прочих. Одно открытие не мечтательное завело их во сто ошибок, и сильнее прилепило к системе, о коей уже были упреждены. Справки к подпиранию такой системы родили удивительную ученость; открылися пред ними все книги наши; снискали тесное знакомство с искуснейшими нашими писателями; основательно научились Китайского языка и познали всю оного глубину; вникли в существо наших нравов, обычаев, законов, нашей истории гражданской и истории же письмян; облегчили свой подвиг благовестия Евангелия; кончили же тем, что сняли сами с себя завесу заблуждения, открыли для новообращенных Христиан ощутительные следы православной веры и воплощения Сына Божияго во всех наших Кингах.

Не боимся видеть систему иносказателей и разбирать ее совоспоследование: она принесла великую пользу и тем, коих более иных ввергнула в заблуждение. Слово выскользнуло у нас из под пера; вот оно: «...Тот самой ученый Европеец, [205] который говаривал об оном наипрезрительно, иногда должен становиться всею своею Китайскою ученостию запискам и розыскам, с коими он никогда не справлялся».

Что же надлежит до системы, которая еще страннее приурочивающей основание монархии нашей седьмому столетию до Рождества Христова, то мы заранее признаемся покоряющимися, естьли ополчится кто либо на сию систему победоносным оружием, взятым из Египта. Критика, науки, книги, и едва ли не самая истинна, суть вещи, стоющие только того, во что их ценить будут; а не редко цена состоит более во мнении о том, нежели в существе самых сих вещей. Европа конечно выиграет, презрев древнюю нашу историю, не находя в ней совоспоследования происшествий, противореча ее умоначертаниям, уничижая все выдаемое за наилучшее; требуя Олимпиад (Олимпиада, слово Греческое; значит время четырехлетнее.) более, нежели на тысячу лет времени до того, как народы Европейские престали быть дикими. Смело отметать противное, утверждать приятное, в таком случае есть лучшее посредство. Кто же унизится даже до доводов, надобно тому начать установлением за правило, что ученые у нас не разумеют ни букв, ниже Кингов наших; ибо ни один из них не восходил никогда на Египетские пирамиды и не читывал иссеченных там надписей. Мы, собственно избрав должностию следовать по стопам ученых наших мужей, разумея себя обязанными их трудам знанием нашим древней истории, пойдем за ними иным путем искать начатков Китайской монархии; угождая же читателям, [206] изберем кратчайший и сколько можем прямое; будем задерживаться мало на местах, на коих наши вжди останавливалися долго. Без сомнения паче бы сближились мы с Европою, качав тотчас Египтом; но древности Египта столь густым объяты мраком, что боимся, не принять бы нам Изиса за нагую истинну.

Прежде всего полагаем, что читатели не выпускают из вида повествованное нами о происхождении, прославлении, отыскании и достоверности Шу-Кинга, книги неоцененной, самой старинной, почтеннейшего памятника древности. Из посреди строгих рассматриваний вышла сия книга со славою; лучезарностию своею осветила нашу историю; проявилась свидетелем исповедания веры первых веков миробытие, поборником законов общежительных, судиею Царей, щитом нравоучения, проклинателем идольские прелести. Самые сии строгие рассматривания, чрез которые проходила она, утвердили древность ее, дали ей власть и силу подавлять все восстающее на нее. Книга Шу-Кинг сама себя подпирает во всем, что вещает и как вещает: в Китае разумеется основанием достоверной истории; сомнения в ней оканчиваются при самых своих начатках. Всякие системы, всякие доводы, всякое леточисление, подгибается под ее правила.

Ученые наши имеют особый род способности рассуждать о Шу-Кинге, помощию которого сократилися бы и мы здесь, естьли бы могли им подражать. Конфуциус говорит: «Тшонг-Тинг начинает самую отдаленнейшую древность временами Яоа; все же повествуемое далее есть неизмеримое [207] пространство собрания басен до Гунг-Гоанга. Но от царствования сего Государя история наша подпирается свидетельством Шу-Кинга, и вещает языком истинны».

И так Шу-Кинг есть памятник, коего не имеем старее. Деяния в сей книге взаимственно объясняются, связуются, доказываются нравами и законами; соответствуют им и все же наши предания, не противоречася никакою летописью. Шанг-Шу, по разуму прекрасного предсловия Тонг-Киэна, не далее приемлет начало свое, как от времен Яоа и Шуна, не углубляется далее в древности; понеже муж мудрый не провещает нелепостей и не преподает потомству того, о чем сомневался сам. Приемлет в руки перо для показания только как простираться в добродетелях и убегать пороков. Все его словеса достойны вероятия. От таковых-то и сим подобных правил лучшие наши писатели выводят, что истинная наша история начинается временами Яоа. Кто же посмеет оное опровергать? Мы собственно, ведая недоверения Европы ко всему вземлющемуся из чужих стран (кроме Греции и Рима), понимаем в полной мере, что надобны нам здесь убедительные причины, доводы и подробности для ученых заморян. Сие не трудно. Сколь ни велико наше к ним почтение, сколь ни мало ценим мы себя сами; но просим у них одной только милости, чтоб осмотрелись, меньше ли мы повествовать им будем доказательно, нежели они сами пишут об Ассирианах, Вавилонянах, Египтянах и Греках.

Дабы споручнее для них предпоставить их рассуждению и сближить с ними Китай наш, станем рассматривать по порядку географию, [208] правительство, нравы, народорасположение, науки и веру времен Яоа, Шуна и Юа, как стоит обо всем том в Шу-Кинге и иных старинных наших книгах. Шесть таких статей, кажется нам, исчерпают все надлежащее до сих времен, естьли совокупно будут показывать, что царствование трех сих Государей было как бы младенчество нашей монархии; естьли все будет проявлять народ новый, империю еще не окоренившеюся, то произойдет очевидность, что приемля во уважение самое достовернейшее в отдаленной древности, не можно много далее приурочивать происхождение Китая времен Яоэвых. Первые главы Шу-Кинга, как-то и должно, составят средоточие и опору розысков наших; однако же приобщим к тому и другие старинные наши книги, сочиненные прежде и после пожара: «...Надобно выбирать камни, устлать ими дорогу и устроит из них мосты, говаривали наши предки; обломки камней годятся на уравнение поверхности и той и других».

I. География времен Яоа, Шуна и Юа.

«Человеческие сердца, вещает Пан-Ку, более разнятся, нежели лица человеческие же. Вот для чего видят они и понимают столь различно вещи!» Сие философическое примечание, толико удобное к решению задач, возникающих от разности мнения, не довольно, когда идет дело о древней географии Китая. Чем более справляться станем с книгами, тем меньше найдемся в состоянии сближить понятие о царствовании Гоанг-Тиа с понятием же о положении Китая во времена Яоэвы. Где найдем десять те царств, плативших дань? Где поместить пребывание и самого Гоанг-Тиа с его придворными? [209] Глубокоученый Ма-Туан-Лин не мог отыскать географии сего времени. Читай предсловие его, так начинающееся: «...Некогда во времена Яоа-Си-Яо-Ши». Крепко стоящие за времена же царствования Гоанг-Тиа начинают географию свою его областьми. Но целые сотни астрономических вычетов не могут дать бытия и одной пядени земли. Тао-Сеяне в течении Сонговой династии хотели проявить такое чудо: недостаток свидетельств на письме дополнили примышлением; однако же подобные их бредни сопричтены к басням.

Имеем мы в довольном уважении знания и начитанность тех ученых людей, которые построили морские суда, поместили на них многие семейства из рассеянных по Сенарской стране (Первая книга Моисеева, глава десятая, стих десятый; Даниила Пророка глава первая, стих первой же; Моисеева книга, глава четвертаянадесять, стих второй. В достохвальком словаре при конце Священной Библии Российского перевода стоит: Оттуду созидатели столпа разточи Господь по всей земли.), и преплыв с ними Персидский залив, достигли Китая. Не отмещем, что могли таким образом населиться Южные наши области; но как всякие догадки, всякие системы, оставляем мы в стороне, а держимся только памятников, подающих нам некоторый свет об отдаленных временах; то и думаем, что пришельцы, наполнявшие Китай наш жителями, прибыли сухим путем от страны западной. Кажется, что никакая критика не найдет предпоставить оному какое либо возражение. Все летописи наши, все географические сочинения, все книги древние и новейшие, согласно с Шу-Кингом [210] утверждают, что Яо, Шун и Ю, владычествовали в области Шен-Си; в ней имели Двор и столицу. Вскинув глаза на карту Китая, легко познается, что область сия была первая, которую могли найти пришельцы от окрестностей Вавилона, странствуя к востоку. Не беремся означить точно места, коими проходили, но места же и страны, пройденные Титанами, Озирисом, Бахусом, чрез Кодор-Ло-Гонор, и те, по коим ходят караваны из России даже до Канг-Тша-Ка; набеги Аравлян, соседственных к нам Татар, народов обеих Америк, объясняют, как праотцы наши могли пробраться в Китай от страны Сенарской. Греческие проповедники веры, во времена Танговой династии, пробралися подобно же в Шен-Сискую нашу область, что свидетельствует памятник, воздвигнутой из камней, и которой был отыскан в тысяча шесть сот двадцать пятом году по Рождестве Христове. Всякой раз представлялось нам чудно, что те же самые писатели, которые не затруднилися примышлениями, откуда бы снабдевать запасами и скотскими кормами несметные войски Нинуса, Семирамиды, Сезостриса и иных древних завоевателей; но они же находили непреодолеваемые трудности к пропитанию небольшого количества пришельцев, на малое только расстояние подвигавшихся ежедневно вперед со стадами своими, подобно праотцам Священного Писания, и подобно же нынешним кочевным Татарам, от коих трепетали все древние народы, и которые восходили на престолы Царей от одного до другого края нашей половины земной поверхности. Страны сверх того, отделяющие ныне нас от моря Каспийского и Персии, могли быть не таковы, каковы стали потом. Естьли [211] были столь же мало плодоносны, то толпа пришельцев, несшаяся населить Китай, нашед себя на оных, долженствовала итти далее к востоку. Хотя нет возможности повествовать о причиненных там пременах, но история о происшествиях, последовавших на всех частях земного шара, дает дознаваться, что и сии пришельцы оных не избежали. Деяния самые уразительные, можно сказать, погружаются и тонут в книгах, и становятся как бы утраченными для критиков. Когда идет слово о древней географии, забывают они повествуемое историями всех народов о разлитиях вод, землетрясениях, огнедышущих горах, страшных бурях, дождях песчаных и зольных, кои пременили совсем состояние поверхностей на земли: самые плодоноснейшие поля обратились в дикие пустыни. Землетрясение, случившееся в Канаде в тысяча шесть сот шестьдесят втором году, объясняет древние географии, и заставляет не разуметь баснями описания о том. Самое состояние Китая во времена Яоа, как увидим после, открывает, что поверхности земли, о коих пишем, не просохли еще тогда после всемирного потопа: были плодоноснее, нежели потом, и что другие напротив того наполнилися болотами и глубокими реками, следовательно были несравненно паче неудобопроходны.

Говорит не знаю какой-то астроном, что упал он в колодезь, за тем что не глядел под ноги, а возводил и мысли и взоры к небесам. Ищущие по движению и стояниям планет и затмениям начало монархии нашей, подвергаются увязнуть в болотах, коими покрывался весь Китай прежде [212] времен Яоэвых. Добрый сей Государь так вещает в Шу-Кинге, в главе Яо-Тиэн: «Царь сказал четырем Киоаэм: неизмеримые воды потопа разлились и залили все. Горы скрылись в недра свои, погреблися холмы, треволнение во ужасном реве угрожало небесам; в народах слышан был вопль и стенание, кто подаст им помощь?» Читая со вниманием слова сии, не льзя усомниться, чтоб Яо не вещал о всемирном потопе и о состоянии Китая, в какое оным был приведен. Многие искусные критики примечают, что сии речения совсем отделены от предшедшего смысла Шу-Кинга. Сначала до конца той главы не видно, чтоб упоминалося о происшествии, не давно случившемся. Яо говорит о потопе для того, что повелевает приступать к работам; да и известно, что Шу-Кинг есть выписка из разных мест летописей. Следовательно и надобно полагать, что все выпущенное в сей книге, или прерванное, есть не сопринадлежащее к общенародным работам во времена Юэвы. Содержание пишемого здесь нами есть совсем новое для Европы: то и вступим в некоторое объяснение, предотвращающее их недоверчивость. Лучше бы может быть было срубить голову Голиафу собственным его мечем, и ссылаться нам на Гоаи-Нан-Тсея, Лиэ-Тсея и других Тао-Сеян, как они сказуют о потопе, случившемся во времена Ниу-Гоаи, когда бесчисленный сонм вод все на земле покрыл, когда не прерывалися дожди, когда, по словам Фонг-Су-Тонга, Ниу-Гоа победила сонмы сии вод древесами, и состроила корабль, могущий плыть далеко. Но всякие сочинения Тао-Сеян не суть древние и достоверные, то оставим их в покое. Охотнее бы [213] прибегли к старинным нашим буквам, и представили картину естественную всемирного потопа во изображениях и таинственных смыслах, из коих оные составлены. Ло-Пи, статья Суи-Тши, упомянув о том, как годовые времена изменились, как смешалися дни с ночами, продолжает: «...Великие воды покрывали тогда вселенную. Танг-Ше-Тши-Ши, Тиен-Гиа, Та-Шуи. Человеки доведены стали до состояния рыб. Киао-Гин-Е-Ю». Все сие изражается одною только буквою. Смотри словари Тшуэн-Тсеэ-Гоэи и Шуэ-Уэн.

Возвратимся к смыслу Шу-Кинга. Государственный толкователь доказывает всемирный потоп: 1) Монг-Тсеэ, воды, стремящиеся противу обычайного порядка естества, называет Кианг-Шуи, Смысле Конг-Шуи тоже самое значит: Кианг-Шуи-Тше, Конг-Шуи-Е. 2) Утверждает он же, что воды сии не совсем еще слили, Эульг-Уэи-Сиэ. 3) Признает, что были неизмеримы; что покрыли собою горы со всех сторон и стояли далеко выше холмов, Пао-Ки-Сеэ-Миэн... Киа-Тшу-Ки-Кинг. 4) Поступает и на то, что не дает им пределов; что все было ими залито, и казалось, что весь промежуток между неба и земли был ими наполнен: Ю-Ман-Тиэн-Е.

Знаменитый Конг-Ин-Та прибавляет, что водами залились животные, домы и прочее.

Шу-Кинг со всею высотою слога своего есть книга просто историческая, без примеси стихотворства; следовательно трудно не опознавать в таковом описании бытности всемирного [214] потопа. Запутало оное толкователей, и привело в состояние Тао-Сеян ополчиться на ученых наших, в рассуждении достоверности Шу-Кинга. Вопрошают, где же мог укрыться Яо с народом своим? Обращают впрочем в издевки и насмехаются Юу, какие он принимал меры к тому, чтоб слили воды, и прочее.

Ган-Лины, толкователи Шу-Кинга, не входят ни в какое сего рода состязание, а довольствуются ссылкою на разум книги Тсин-Тсеэвой: «...В древние сии времена было мало жителей на земле: каждый человек обитал по произволению своему на высоком месте; воды, разлившиеся по долинам, никому не вредили. Человеки мало по малу размножились; начали распространять сельбища свои и устроить стоки водам...» Не в Яоэво время воды были толико бедственны Каи-И-Киэу. Смысл слов сих есть ясен и решителен. Просим разумеющих Китайской язык внять последнее речение. Не один Тшин-Тсеэ так повествует; Ган-Лины на него только ссылаются, по пословице: «Когда гвоздь плотно будет вколочен, то напрасны уже удары молотом по его шляпке. Гун-Гаи-Куэ». Тоже вещает в толковании своем Тшун-Тсиэуа, том первый, глава четвертая: «Разлитие вод по словам его не коснулось времен Яоэвых; но не все еще воды при нем стекли. Ю трудился, изрыл протоки, в которые и вобралися». Тша-Ши говорит: «Злы, произведенные разлитиями вод, суть столь древние, что не было надежды дождаться слития оных самих по себе; а сие-то самое и оскорбляло народ, и прочее». Как же льзя было заселить землю, до половины покрытую [215] водами? С другой стороны пришедшим столь далеко, как льзя же было возвратиться назад? Яо имел причину сетовать и искать средств ко освобождению народа из такового смятения. Монг-Тсеэ, много пиша об Яое и Шуне, еще живее изображает тогдашнее состояние Китая после потопа: «...Под владением Яоа государство наше еще не основалось. Воды по потопе стояли везде и покрывали поля. Все от них обнаженное имело на себе или дремучие леса, или дикие растения, с бесчисленным множеством лютых зверей. Ни который из пяти хлебов в зернах нигде не изницал. Лесные звери пожирали человеков: их только и птичьи следы повсюду зрелись. Сердце Яоа раздираемо было сокрушением; взял себе Шуна в помощники утановлять во всем порядок. Шун повелел Ею зажещи леса и травы, чтоб очистить поля и прогнать диких животных. Е исполнил оное, и устрашенные звери разбежались искать иных убежище. Юу поручено устроять стоки водам: изрыл девять протоков, потекли ими воды в реки и море. После преславных сих работ Китай явился удобным к земледельству и пропитанию жителей. Монг-Тсея глава третия». Ниже повторяет тот же писатель инакими словами: «...Воды, устремясь противу естественного своего течения, покрыли Китай, были вместилищем змиев и драконов. Человеки не имели неподвижных мест к пребыванию, нудилися взлазить на деревья и укрываться в ущельях гор. Ю устроил земляные насыпи, изрыл прокопы. Число птиц и зверей хищных было уменьшено; народ напоследок возмог иметь выгодные и спокойные селения». [216]

Не предостается нам никаких размышлений о прямом смысл всех сих мест писателей. Довольно ясно они вещают, что Яо был один из первых заводителей жилищ, и населил Китай; что при нем оный только начал быть обитаем. Ученым людям нет нужды в напоминании, сколь согласны суть все сии подробности с читаемым в древних писателях о первых заселениях Западных стран, о витязях, ловцах и прочем.

Статья, в коей теперь простираемся, есть весьма любопытна для Европейцев. ученые, коих опровергаем мы систему, могут бесчисленные нам предположить возражения: то охотно снимем завесу, закрывающую от них древний наш Китай, и покажем с помощию светильников исторического и критического, каков он был во времена, о коих теперь слово.

Историки времен Юэвых в славном описании своем Китая, составляющем целую главу Шу Кинга, под названием Ю-Конг, не упоминают нигде не только о городах, но ниже о деревнях. Представляют области наши совокупно точно также, как первые Европейские странствователи Америку; означают течение рек, положения озер. По разным местам в старинных примечаниях стоит, что Ю наложил имена всем местам. Такой образ описания, установляющий истинную топографию земли, во многом после пременился, и преизрядная сия глава Ю-Конг обращена в загадку географическую. Китай вообще опознавается в ней, как обетованная земля в книге Иисуса Навина; как Франция в толкователях истории времен Июлия Цесаря. [217] Ученость и критика равно претыкаются в подробностях; потому что 1) большая часть урочищ инако уже слывут; 2) при переводе древних букв на новейшие оставлены многие изображения и таинственные знаки, которые состоя в живописи, могли бы показывать знаменования оных; 3) землетрясения и наводнения, причиненные выступлением из берегов великих рек, произвели знатные премены почти во всех странах на земном круге.

Повествуемое летописьми, начиная Ганскою династиею даже до днесь, доказывает, что могло случиться чрез толикий ряд веков прежде сей династии. Смотри три ста первую и три ста вторую книгу Ма-Туан-Линского книгохранилища. 4) Бег многих рек обращен инуда Государями нашими; осушены озера, повырыты новые; соединены малые реки во едину, большие же разделены на рукава и протоки: ради ли то умаления быстрины их, ради ли удобности судохождения, или ради орошения нив со пшеном сарацинским?

Объясняя в подробности главу Ю-Конг, надобно, чтоб сочинитель ее не проронил никаких обстоятельств сих премен: замечены им многие, но не упоминает о том что либо от себя ни слова. Заметим же и мы мимоходом, что ученые заморяне, требовавшие от нас полного истолкования Ю-Конга, конечно не подумали, что для великой сей части географии нашей и уподобления Китая Европе должно бы было и самому малому сокращению об оном наполнить многие листовые книги. Пусть представят себе Брошардову священную географию, и уподобят Иудею Китаю. Одного слова, одного указания, одного происшествия довольно для [218] ученых, искусных в нашей истории, которые имеют в памяти своей все имена, все знаменитые заметы времен; но Европейцу на каждой строке нужно для чего и почему. Что в Китае легко, то темно, запутанно и скучно в Европе. Как могут жители последней найтися в рассуждении тех мест из наших книг, кои производят споры и между здешними учеными? Искренность и правдолюбие, главные подвиги наши, не позволяют нам притворствовать, что глава Ю-Конг есть самая трудная и неудобнейшая к выразумению во всем Шу-Кинге. Может быть по той самой причине выдумано было, что глава сия есть описание древнего Египта. Разве кто обрел уже философический камень в учености, инако же безрассудно и смешно полагать соответствие между Ю-Конгом и географиею древнего Египта. Две реки, Ни-Апша и Гоанг-Го, не уступают конечно обширностию и протяжностию своею Египетскому Нилу; а то уже и опровергает всякое сего рода сличение. Не бывало никогда повестей на свете, в коих бы читать можно было о бесчисленном множестве гор рассыпавшихся, как читаем в главе Ю-Конге. Тао-Сеяне достойно презрения утверждают, что не упоминается в ней о городах будто бы для того, что Ю трудился не только для своего времени, но и для всех грядущих веков; что города могли быть разорены, горы же вместо того не пременяют никогда мест. Ган-Лины почитали такое мнение Тао-Сеян несовместным с правдоподобием, будто бы их Гоанг-Ти имел город и области; тотчас начали географию свою статьею о земледельстве, потому что упоминается об нем в Шу-Кинге. Смотри Кин-Тонг, Шеу-Ши-Тонг-Као, книга осьмая, страница вторая. [219]

Имеющие некоторое понятие о древнем Китае ведают, что оный начал населяться и разводить пашни мало по малу. Область Шен-Сиская, или Ти-Тшеуская, где первые основаны были окоренения общежительные, по словам Тшу-Тсен, была же и вместилищем Двора прежних наших Государей до последних лет династии Тшеуской, и как бы ложесна, из коих произошло расположение народа, как бы корень силы государства нашего: не по богатству своих произращений, не по изобилию и плодоносию (в том далеко уступает она прочим нашим областям, особливо же Южным); но став первая населена, первою же учинилась и обработанною. Самое имя Таи-Ивен-Фу города, первоначально появившегося (под коим известна древняя столица), тоже самое доказывает. Казалось бы вероятнее, что первые выходцы в Китай долженствовали итти селиться в области толико красивого положения; Киан-Гиан и Тианг-Си: однако же были они в тогдашние времена дикие пустыни, заростшие лесом и полные болот. С самого прихода Праотцев наших в Китай распаханные земли долженствовали окоренить их пребывание, подобно Европейцам в Америке и в Индиях, хотя последние имели уже пособия и сведения, каких не могли иметь праотцы наши. Будучи сверх того нудимы не медлить окоренением своим, и поставляя себя щастливыми, нашед область Шин-Кискую по выходе из пустыни Ша-Моской. В главе Шу-Кинга, называемой Шун-Тиэн, упоминается, что Шун основал двенатцать Тшеуэв, и отвел им двенатцать же гор; а по сему именитый Тшанг-Ко-Лао в достохвальном своем толковании для младенчествовавшего еще Канг-Гиуса примечает: [220] «...Прежде того Китай не распространялся далее рубежей области Ки-Тсиэн: Ши-Тиэн-Гиа-Тши-Иеу-Ки». Критическое рассматривание Шу-Кинга, под именем Канг-Шу-Тонг-Као, дает разуметь, что слово Тшеу, как изображается в старинных наших буквах, означает округу, объятую отвсюду водою, прокопанною рвами, между коих жили люди. К тому он приобщает: «...До спуска вод старанием Юа не было разделения на Тшеуи». Читай книгу первую, страницу шестую. Ныне слово Тшеу употребляется к ознаменованию четырех частей света, областей древнего Китая, и прочее. Весьма вероятно, что сначала довольствовалися предки наши осушениями мест малого пространства, и что тогдашняя карта целого Китая едва ли могла быть приметна на земной поверхности. Самая глава Ю-Конг не занимает нынешнего пространства Китая. Преизрядная карта, измеренная и уменьшенная нашими Ган-Линами, которую положили они в заглавии Шу-Кинга, содержит в себе только часть областей Пе-Тше-Ли и Шанг-Тонга, совсем же выпущены в ней самые наилучшие: Тше-Кианг, Кианг-Си, Фу-Киэн, Куанг-Тонг, Куанг-Си и Юн-Нань. В своем месте будем мы еще упоминать об Ю-Конге.

Долго повествовать обстоятельно, как становился время от времени Китай наш государством; возымел напоследок великое множество деревень, слобод и городов больших, средних и малых. Остановимся только на некоторых известных происшествиях, и предложим примечание, необходимо, как думаем, нужное: 1) В течении двух первых династий история наша мало [221] упоминает о городах, об садах же ни в одной. В Шу-Кинге и летописях находим, что Государи наши преносили пребывания жилищ своих с места на место. Пан-Кенг во второй династии, восхотев преселиться в Ю, там говорил народу: «...Древние Императоры, мои предки, не предпринимали ничего важного, не посоветовав с Тиэном. Ему-то повинуясь, не упорствовали они жить на одном и том же месте; до пяти крат пременяли столицу». Читай главу седьмую второй части Шу-Кинга.

Естьли чрез толикие столетия после Яоа государственным нашим главным городом был то тот, то другой; естьли преселялися вместе с придворными и все прочие жители: то по сему ясно, что города были и редки и весьма малые. Праведно, что в первых годах третией династии государственную столицу составлял только Двор Государев, его чиновники, его художники, работные люди, придворные же и купечество. Последние во уреченные дни продавали на торжищах пред Дворцом избытки запасов Государя и привозимого к нему из областей. Около половины уже династии сей пребывание Двора составило нечто похожее на столицу. Однако же Ло-Янг не равняет то с большими городами последовавших династий, когда Тшин-Ши-Гоанг разрушил древний образ земского правления. Прежде же того не могло быть много городов, да и весьма о малом числе упоминают старинные наши книги. Жители оных ходили на поля земледельствовать, подобно как повествует история о Греках, Римлянах и других древних народах. Не мыслили об укреплении, по старинной пословице «...Градские стены не окончены, ратников [222] мало, но царство тем ничего не теряет». 2) Первоначальное разделение Китая, по свидетельству Шу-Кинга, в течении династии Гиаэвой, было на девять Тшеуэв, или областей. Ки-Тшеуская была в средоточии полулунного положения, ею составляемого. Каждая область имела своего владельца (после оное увидим), Император же собственно управлял областию Ки; по средине пребывал его Двор, окружаемой государственными его вотчинами и другими обсеменяемыми землями; а на них обитали рассеянно деревнями, во всякой по осьми семей. К хлебным нивам примыкали пажити: многочисленные имели стада во времена первых династий; за пажитями леса со всех сторон. Некоторые ученые наши полагают сады и огороды, обведенные заборами, между пашней и пажитей. На примере Монг-Тсе дает подразумевать в главе Уанг-Тшонг, когда разделяет он внутренних подданных на торговых, сельских, садовников и жителей пустых мест. Заметим к слову: есть ли Египет в первобытные свои годы управляем был подобно Китаю, то статься могло, что земля Гессен была отведена под пажити. Изъяснение сие весьма естественно; да может объяснять же прехождение праотцев рода человеческого с их стадами. Многие изящные умы и ученые замечатели мест в книгах были обмануты невежеством своим и нечестием, осуждая сказание Моисеево. Кардинал Куска некогда писал об ученых невеждах; может быть столь же не напрасно было бы кем нибудь писано и об невежестве самих наук. Китай наш в состоянии найти в себе достоверные записки той части Священного Писания, которая возвещает о нравах и истории древности. [223]

Но станем продолжать начатое: всякая область подобно же была разделена, как и та, которою управлял сам Император. Одна с другою сходилася лесами; по одной было большей дороге из областного главного города в другой такой же. Рубежи защищались людьми вооруженными, на местах, называемых Куэи. Праотцы наши говаривали Киэу-Тао, девять дорог. Многое бы надлежало писать для точного ознаменовании политической и Aronomique карты: заключения, выводимые по оной, тем паче решительны, что представляют Китай, каков был во второмнадесять столетии до Рождества Христова, сиречь в начале третией династии, под владениями Тшеуского уже поколения Государей. Области Князей данников когда мало по малу размножились, то и не стало более между областных рубежей, лесов и пажитей. Читай Тонг-Тиэн, сочинения Ту-Поэва; Ма-Туан-Лин, большее собрание разных сочинений Ту-Шу-Пиэн, и прочий. В чем же состоял Китай, землепашествуемой и населенной за толикое число столетий прежде? Состояние, в коем застиг его Яо, старание и труды сего Государя в разработании земель, открывают все. 3) Таи-Канг, один из потомков Юа, удаляся для ловитвы зверей в область Ки-Тшеу на берега реки Ло, оставил в небрежении правление народное и проводил сто дней далеко от столицы. Геу-И воспользовался негодованием жителей: собравшися препятствовать Таи-Кангу перебираться за реку, овладел им и провозгласил себя Императором. Легко дознаться, что должно произойти в земле, которой правитель отлучается в далекие страны ловить зверей дней на сто, совсем не ведая, что в ней делается; правитель, остановленной при [224] переправе чрез реку, и у которого похищается престол невозвратно. Ловитва установлена была особым законом, имевшим силу свою даже до последних лет третией династии. Посредством оной не допускалися дикие звери как до размножения, так и вредить обсемененные места. По четырежды на году производилась великим скопом людей по наряду. Весною и летом прогоняли только зверей, осенью же и зимою ловили в тенета и стреляли из луков. Первые две ловитвы именовались Тиэн-Лиэ, ловля полевая. Предоставим ученым мужам разыскивать, что такие ловитвы под предвождением самих Государей не были ли источником права ловлей, и как таковый род наряда поселян учинился со временем правом же, приносящим честь, хотя притом и причиною же опустошения земледельческих трудов коих к предохранению были установлены. Скажем только, что ловли, о коих столь много раз упоминается в Ши-Кинге и Ли-Киэ, во времена Тшеуской династии несравненно были нужнее. В династиях же Шанговой и Гиаэвой, что еще и того приличнее к повествуемому здесь нами, доказывают самое небольшое количество тогдашних разработанных земель. 4) В летописях стоит, что сын Киэа, последнего Императора Гиаской династии, удалился в Северные пустыни с братьями своими и со всеми теми, кто восхотел ему последовать. Северные сии пустыни, или степи, составляют ныне часть области Пе-Тше-Лиской. Негде читали мы, что место пребывания своего избрал он неподалеку они Пекина. Те же летописи свидетельствуют: «...В двадесять шестое лето царствования Сиао-И, двадесятого Императора второй династии, Тан-Фу оставил окрестности [225] Двора, и достигнув в западную часть Шен-Сиской области, быв сопутствуем довольным людством, основал там особое княжение». Так пишется в книге Ши-Кинг: «...Как дикая тыква, едва покрывающая тению своею собственной же свой корень, распростирает далеко излучистые отпрыски, увенчанные зеленью; размножается и производит вновь множество ветвей: подобно же размножалося и усиливалося племя Государей наших. Тан-Фу обитал между рек Тууя и Тсиа в пещере, иссеченной в каменном материке; хижины под соломенными кровлями, дымящиеся сквозь малые свои трубы, распространяли в стороны убогое таковое селение. Тан-Фу садится на коня, объезжает западный берег реки, и утомлен, приближается с супругою к подошве горы Киа. Поля и долины плодоносного сего края покрывалися еще тогда мрачными лесами, а посреди оных негде росли хина, ложечная трава и несколько стеблей дикого ячменя. Совопросившись он с великим Тиэном, приносит жертвы... Пребудем здесь! вещает; страна сия представляет нам приятное убежище; воздвигнем себе Димы... Проведены межи полям, назначены места под селения, учрежден порядок в распахивании земель, и прочее».

Царство сие, место младенчества династии Тшеусксй, по уверению Монг-Тсея, в протяжении своем от одного до другого края не имело сначала более семидесяти лиев, или семи Германских миль.

По тем же летописям, на двадесять девятом году владычествования Тсон-Тиа, двадесять [226] третиего Императора оной же династии, два старшие сына Фу-Тановы основали сельбищи и княжение свое во области Кианг-Нанской. Нашли там укрывающихся беглецов, людей уже одичавших, которые приняли их с радостию.

В царствование Тшинг-Уанга, второго Императора третией династии, прибыли ко Двору послы из чужих стран. Тшеу-Конг, о коем было уже говорено, снабдил их некаким родом компаса, чтоб с помощию оного могли не сбиться с пути и достигнуть отчизны.

Все сие между столь немногих происшествий о первобытных временах в летописях наших помогает выводить заключение, в каком состоянии надлежало быть Китаю за толикие столетия до Яоа. Происшествие, яко лествица, по коей восходить должно до времен сего Государя, и точно выразумевать описание наше о Ки-Тшеу, соответственно с самыми достовернейшими памятниками.

Не прежде осьмого века Христианского леточисления, видим княжения множащиеся, распространяющиеся и становящиеся государствами. Должно заметить, что вся южная половина Китая, сиречь знатная часть областей Кианг-Си, Фу-Киэн, Куанг-Тонг, Куанг-Си и Юн-Нан, почиталися странами дикими до Конфуция. Монг-Тсеэ говаривал Уэн-Конгу: «Шин-Леанг из царства Тсуского (которое помещалось частию в области Гу-Куанг, а другою в Кианг-Си), узнав, что в северной стран преподается учение Тшеу-Конга и Конфуция, отправился туда нарочно; и хотя не проник всей [227] оного глубины, однако же учинился способным укротить дикие нравы земляков своих».

Заключение: станем ли держаться мнения, каков был Китай во времена Яоа; станем ли розыскивать, каковым становился в столетия за столетиями, в династии за династиями, до начатка Греческих Олимпиад; но всячески не возможно полагать его населенным за долгое время пред Яоэм; паче по тому, что в самую отдаленную ту старину войны бывали редки, правительство равно благопоспешное разработыванию земель и размножению народа.

Остается рассмотреть, откуда были те выходцы первобывшие в Китае, от коих древние выводят происхождение наших праотцев. Некоторой Христианской проповедник веры собирал все наши ветхие предания. Ему-то напоследок показалось, будто бы посредством оных мог доказывать порядок поколений одно за другим, и сходством случаев, что Яо есть Патриарх Иектан (Иектан, сын Эверов, смотри священную Библию, первую книгу Моисея, стих двадесять пятый.), сын Эверов. Конечно много он нам Китайцам делает чести. Танг, прозвище Яоа, а еще того более православный закон, чрез множество лет исповедыванной в отечестве нашем, могли бы подпирать таковые догадки; но мы держимся только книги Шу-Кинга.

II. Правительство во времена Яоа, Шуна и Юа.

Никакое царство не началось управляемо быть самовластительски. Самовластительство есть [228] последняя перемычка во временах крайней силы могущества Царей, или точнее назвать, злоупотребления их власти. Правило сие еще паче истинно в рассуждении времен первобытных. Главы общежительств, населившие вновь земную поверхность после потопа, были простые домоначальники, отцы семейств. Поелику следует из того, что сан древних Князей разумелся только имеющим право председания, распоряжения, старейшинства, благодетельства, примирения и благоразумия, право начальника многочисленной семьи; но столь же равномерно таковой сан близок от источника своего. Таков был Яо. Некоторые леточислители утверждают, что книга Шу-Кинг начата сочиняться в шестидесятое лето от рождения сего Государя. Ссылаются в том на Лио-Танг-Киэн-Кана. Естьли им верить, то число первых годов жизни его было причиною круголетие нашего в шестидесяти годах. Мы не оставили справиться с приводимыми они них местами наших писателей: «...Яо не ведал еще, может ли когда либо основать государство». 1) Взяты оные ими из сочинения Лие-Тсеэва, коего свидетельство малого достойно уважения. 2) Но взяты не в том смысле, в каком поставлены сочинителем. Читай И-Хе книгу девятую, страницу вторую.

Искусные критики наши не знают точно, к которому году владения сего Государя приурочить начало Шу-Кинга. Хотя отмещем мы писанное Лиэ-Тсеэм, однако же преклоняемся к вероятию. Пусть не составилося еще тогда общежительство, или и было, но малочисленно, следовательно не образовано еще правительство, однако Яо весьма уже поздно стал царствовать. Да и в Шу-Кинге [229] нигде не значится, чтоб были Цари до Яоа. В Тшу-Ионг, в статье тридесятой, читаем: «...Конфуций начинает историю Яоэм и Шуном. Тсу-Шу-Яо-Шун». Буква, значущая слово Тсу, в перевод есть начало, изображается башнею, знаком таинственным жертвоприношения; свойственно же значит предка, домоначальника, источник, происхождение. Но как точно перевести по Французски все знаменование подобной буквы? Не смеем толковать, в каком смысл ставится она в наших книгах. Инако навлекли бы подозрение, что вымыслили от себя, для сближения времен Яоэвых со временами Вавилонского столпотворения. Могли бы быть обвиняемы, как выдаватели мечты истинною, естьли не скажем, что изображение башни одно само по себе иносказательно у нас значит: отойти, разделиться, сын, покидающий отца своего. — Вот причина, для которой не отважилися мы приводить множество и иных букв, знаменованиями своими далеко превосходящих всякие изображения на медалях. Довольно свидетельства Шу-Кинга, какова была власть Яоа; как усиливали оную время от времени преемники его; как вступление на престол учинилось наследственным; какие были первобытные звания и должности общественные; какими законами управлялся народ; что провозвещают разные памятники о происшествиях в Китае. Выводятся нами подробности, близко все то доказывающие; надобно только, чтоб читатели нам помогали, и помогали сами себе рассуждениями своими.

1. Вознадобился календарь, Яо изрек: «...Ги и Го! попекитесь, чтоб год состоял в [230] трех стах шестидесяти шести днях, и прочее». Глава Яо-Тиэн. Когда предпринято окоренить селения в прок, и устроить стоки водам для распахивания земель, Яо потребовал совета от четырех Киоэн: «Бедствующий народ стонет, сказал Государь сей, в состоянии, в какое приведены поля наши потопом; кто ему поможет?... Избрали Пе-Куэна... Увы! возопил Яо, не таковой нужен человек; он жесток, враг единодушия... Можно будет его сменить; отвечали четыре Киоа, нет опасности испытать его дарования... Да приступает же к делу. Закон Божий да будет ему путеводитель».

«Пе-Куэне трудился девять лет, но без успеха. Читай там же. Яо прозорливее был и премудрее четырех Киоэв; но не хотел поступать по внушениям ума своего».

Толкователи наши славят добродетель Государя сего и снисхождение, признавая однако же, что не мог он вести себя инако. Читай Конг-Ин-Та, Тсин-Тсеэ и другие сочинения... Не мог не уступать, стоит в первом: Пу-Те-Пу-Фу... Принужден был ожидать исполнений надежд своих от случаев».

Шун восшел на престол, созвал старейшине селений, начал с ними рассуждать о государственных делах и определять к общественным должностям. Шун изрек четырем Иоам: Есть ли кто нибудь таковой, которой бы мог возвратить добрые годы Яоэвы [231] трудами своими и прилежностию? Поставлю его во главу людей; благоразумие его и кротость поспешествовать будут исправлению нужд наших и благому порядку». Собранием назван Пе-Ю, на коего возложены были неродные работы. «...Любезный Ю! сказал ему Шун, труды твои во обсушении земель оправдают избрание тебя; не ослабевай и вперед подобно же прилежать». Глава Шун-Тиэн.

Ю отрекался принять сию должность, указывал на Тси-Тсиеа и Као-Яоа, как на людей, паче к тому годных; но Шун остался непоколебим: из уважения ли ко избравшим его, или чтоб не преобидеть власти своей, которую увеличивая, сам собою учредил три звания, не потребовав ни от кого совета. В Шу-Кинге стоит: «...Ю повергся ниц на землю, просил Государя определить вместо его Тси-Тсиэя и Као-Лоа... Востани, произнес Шун, и повинуйся... Обратясь ко Кию, продолжал: [он же и Теи-Тсиэ, или Геу-Тси] известна тебе нищета народа, научи его пахать землю и сеять хлебе.. За сим возвел очи на Тсиа, и сказал: в народе не довольное различие состояний, подчиненности между пяти степеней от одной к другой худо наблюдаются; тебя избираю я Сеэ-Тиуэм... Далее говорил Као-Яоу: жители полуденной и восточной стран причиняют возмущение: ты будешь от ныне Хе». Глава Шун-Тиэн.

Учредив три сии чина, паки вопросил собрание: «...Есть ли кто из вас всех, кого бы мог я приставить к работам?... Собрание наименовало Тшуиа». Читай там же. [232]

Всяк, сведущий истории народов, видит, что все древние монархии точно также основывались. Еммор Царь Сихемский (Первая книга Моисеева глава 33, стих 19. В той же книге глава 34, стих 2. Того же имени был город в Самарии, в пределах Манассииных, книга первая Моисеева, глава 12, стих 6, Иисуса Навина глава 20, стих 7. Деяния Апостольские, глава 7, стих 16; а инако нарицается Сукима, Царств третиих глава 12, стихи 1 и 25. Пророка и Царя Давыда во Псалие 107, стих 8. Судей Иизраилевых глава 9, стих 26; глава 21, стих 16. Инако нарицается Сихарь, смотри Святого Иоанна Евангелиста главу 4, стих 5.) не прежде преклонился на прошения детей праотца Иакова, как с совета подданных своих. Денис Галикарнаский, Диодор Сицилийский, тоже повествуют о Царях Египетских. Аристотель пишет негде, что Цари предлагали народу на рассуждение свои советы. Сколь ужасная разность власти Яоа и Шуна со властию Киоэв, Тшеуэа и Тсин-Ши-Гоангов! Последние угнетали подданных, подавляли под игом податей, посылали их во изгнание, отнимали себе имения их, казнили смертию, все же то во удовлетворение своих прихотей! «...Власть Царей, вещает Ган-Ши, распростерла и заняла собою всю поднебесную. Прочие человели, по мере возвышения престолов их, уничижались. Народы иногда разумеют себя щастливыми, естьли Цари отличиют их от стад самых презренных животных; или не хуже, нежели со скотами, служащими им, поступают».

Не можем доказать, коим образом власть Государей наших столь безмерно усиливалась в течении первой династии. Происшествия, на которые [233] бы в том надлежало ссылаться, не подтверждаются Шу-Кингом; однако же читаем в сей книге, что гнусный Киэ, последний Император сей династии, не только не совещался никогда и ни о чем с подвластными Князьями, но презирал их представления. Осудил на смерть мудрых тех мужей, коих ревность к отечеству и неустрашимость пред ним мучителем, учинили дерзновенными ходатайствовать за народ его. Даже до излишества хвалившие Яоа и Шуна признаются сами, что свидетельство их не есть достаточно в настоящие времена: «...Самого слабого движения весла, говорит Тинг-Пе, полно для малого челна, плавающего по небольшому пруду. Огромное кормило не довольно сильно для великого корабля, противу стоящего треволнению морскому тягостию только тела своего: двигается, но только парусами своими, наполненными и пореваемыми от ветров; не редко бывает подвержен страшным бурям; единое иногда мгновение спасает его от ударов о подводные камни и потопления... Кораблю дать слабое весло вместо кормила!... Для Государя добродетельного всякая власть, какую бы он ни мог иметь, мала; потому что употребляет ее к единому ощастливливанию народа своего. Нарушает ли он законы, управляющие властию его, нарушает же равно и те, коими оная обуздывается и стесняется».

2. Яо, дожив до поздней старости, многажды зачинал избирать по себе наследника. В первый раз, когда о том рассуждал с ближними своими, сии представляли ему сына его; но он, как добрый Государь, предпочитая общее благо благосостоянию [234] дома своего, воздохнув отвечал им: «...Двоедушен он, неприятель мира и тишины в народе: как могу обратить на него мои взоры?» Глава Яо-Тиэн. После Кианг-Теу хвалил ему Конг-Канга; на сие сказал Яо: «...Из уст его исходят златые словеса, когда ничего не делает; предприяв же что либо, все портит. Является набожен, но гордыня его угрожает и самим небесам». Читай там же. В третий раз призвал он к себе четырех Иоэв, и так им отозвался: «...Царствую уже семьдесят лет, можете уже взять от меня престол и избрать другого на место мое... О Государь! занимать его может только единая наипревосходнейшая добродетель, инако же помрачится слава его... Предложите же мне достойного, не взирая на состояние человека, сколь бы ни было низко».

Единогласно избран Шун, который не имел никакой степени знатности, и был еще холост. «...Изрядно, сказал Яо, я об нем наслышался; спознайте его со мною... Один из четырех Иоэв на сие ему донес, и так далее». Читай там же.

Яо, утвердяся на свидетельстве в пользу Шуна, сочетал его браком со второю дочерью своею; дал ему участие в государственных делах, а чрез три года учинил соседателем престола. «...Воссяди на оном со мною, любезный мой Шун! я рассмотрел уже твое поведение, наслушался твоих словес; три уже года вижу тебя и мыслящего и вещающего, как приличествует мудрому мужу. Престол мой есть твое достояние». Глава Шун-Тиэн. [235]

Шун по смерти Яоа, под коим он царствовал, укрылся от Двора, и не инако заставлен был правительствовать, когда все государственные чины поддались ему добровольно. Тиэн-Гиа-Куэн-Шун. Четверо Иоэв определили к Шуну первую деловую особу, или точнее сказать, помощником, Юа; ибо название первого делового человека не известно было в отдаленные те времена. Шун усотовариществовал его в царствовании, не по совету чьему либо, но по собственному своему подвигу. «...Давно уже я решился на сие, и тебя избрал, следовательно никто не может в том попротиворечить». Глава Ю-Мо.

В Шу-Кинге не упоминается о преемник Юа, но по летописям то был его сын. Правда, что имел соперников, но происками приверженцев Юа превозмог над ними. Империя потом доставалася наследственно; увеличилась и учинилась многонароднее при трех сряду один за другим Государях, в продолжение ста пятидесяти осьми лет. Инако же надлежало бы, как утверждают наши ученые, отваживать общественно спокойствие на восколебание, избирая нового Государя; или когда бы наименование наследника к престолу зависело от Государя владеющего. Ему и без того нужно раздавать милости, следовательно не пожалел бы ни каковых, чтоб тем купить престол детям своим ценою общего блага. И так наследственное преемничество было уставлено и назначено старшему сыну, рожденному от законного супружества, хотя бы имел других братьев старее себя летами. Есть громкий пример в летописях наших. У мучителя Тшеу, Нерона Китайского, были два [236] старшие брата, но он родился от Императрицы, Государыню сию хвалит история за добродетели ее и благоразумие. Никак не хотела она допустить сына своего царствовать, не находя его достойным; преклонила супруга своего предпочесть ему сына же его, рожденного от наложницы, Вельможи представили, что законы дают его престол сыну Императрицы; что нарушая в самом главнейшем их существе, отъемлется у них действования сила. Ученые к тому приобщили, что Производитель Царей земных, Господь и Владыка мира, от единой своей десницы дает народам властителей по благоизволению своему и в наказание и в награду. «...Желающий взойти на престол, говорит Тшин-Тсеэ, всякий раз на него взойдет. Будут ли у него старшие братия, смерть низринет их во гробы. Читай наши летописи и виждь последнего из сыновей наложницы, надевающего диадиму на главу; путь к ней отверзся ему смертию всех его братий». Пусть ученые Европейцы судят о известном Салическом во Франции праве: изложителем оного был ли Фарамонд, Кловис ли, или Филиип; у нас же началось оное внуком Юэвым, но дщерям наших Царей не дано совсем ничего в удел.

3. Историографы наши тщетно собирали сказыванное когда либо, или писыванное об Яое, Шуне и Юе; тщетно вещают об них пышными изражениями: Шу-Кинг обращает оное в ничто, даже нигде не упоминая, чтоб существовало в те времена сколько нибудь приметное царство. Яо избирает звездочетцов сочинить календарь, возлагает на Пе-Куана обсушать от вод земли, [237] назначает Шуна наследником своим. Вот все известные дела его времени, длившегося сто лет. Под владением Шуна видим государство основывающееся. По увенчании, сиречь после жертвы за одержание престола, созывает двадесять и двух человек, имянно же четырех Иоэв, или старейшин четырех селений; двенатцать Муэв, или Мандаринов, народных расправников (Му значит пастыря), шесть чиновников придворных, и с ними приступает ко учреждению вновь чинов, подтверждая в званиях, в которых кто либо уже был. Кию поручено надзирать земледельство, Тсию поспешествовать в семействах мир и единодушие, Као-Яоу велено защищать поселян от набегов и грабежей беглецов, Тшуну иметь в ведомстве своем ремесленников, и долженствовал пещися о пажитях, о порядке при рубке лесов и ловитвах; Куэну подчинена музыка и научение юношества.

Или много мы ошибаемся, или все сие не провозвещает государства, имевшего под собою десять тысяч Царей данников (как упоминается о Гоанг-Тие), но только что возникшее селение, окореняющееся, только что приступающее ко исправлению нравов. Шун был еще зятем и первым деловцем Яоа; когда чиновники приходили во Дворец с докладами, то он доносил о каждом ему письменно; за доброе управление вверенной каждому части государственных дед дарил колесницею. Читай Шу-Кинг, главу Шун-Тиэн.

4. Некоторые ученые старалися находить все наши законы в первых главах Шу-Кинга. Имели они ту же самую прихоть, как и госпожа Дасие, [238] мечтая видеть наивышшее единобожие в Омировых стихах. Первые главы Шу-Кинга в самой вещи прекрасны; достойны, чтоб Государи читали их и одумывали, у кого печатлеются в памяти превосходные ее правила, тот удобен излагать преполезные законы. Мудрые мужи и знаменитейшие Императоры наши из них-то почерпнули все лучшее в наших законах. Но в рассуждении законов гражданских находим в сей книге краткую только речь воцаряющегося Шуна к чиновникам, избранным от него. Вот оная... Шун, приказав отворить двери, и восшед на высокое место, с коего бы все могли его слышать, так говорил двенатцати Муэм: «...Чтоб хлеб бы с во изобилии на всякое время; чтобы взаимная склонность и кротость соединяла сердца; чтоб добрые люди были любимы и почитаемы от всех; чтоб честность и беспорочная жизнь учиняла последних того достойными. Будем ли осмотрительны во избрании чиновников, то Маны полуденные, восточные Ии покорятся нам...» Потом, обратив речь к Кию, продолжал: «Тебе известна нищета народа, научай его пахать и обсеменять землю разного рода хлебными зернами...» Далее говорил Сию: «...Народ не довольно союзен, пять оного степеней худо хранят зависимость одна от другой, тебя определяю Сеэ-Туем; благочестие да будет вождем усердию твоему; духом кротости должно направлять каждую из пяти оных степеней на путь должности...» Воззрев на Яо-Као, изрек: «...Жители стран полуденной и восточной причиняют возмущение, воруют, грабят, прелюбодействуют: я тебя избираю Хеэм». Читай главу Шун-Тиэн. [239]

Шун не говорит ничего к тем, кои поставлены от него смотреть за ремесленниками, иметь в ведомстве ловитвы и прочее. О надлежащем до музыки и веры упомянем после.

Лучший проявляет образ правительства следующее: Шун, быв еще только усотовариществован Яоем в государственных делах, посещал все селения чрез каждые пять лет. В прочие четыре года Мандарины являлися ко Двору, и доносили о состоянии вверенных им месте. Шун объезд свой начинал восточною частию государства, задерживался в ней три месяца; по стольку же времени после в южной, западной и северной. «...В каждой округе, вещает Шу-Кинг, свидетельствовал, исправной ли жители имеют календарь, меры, весы; музыка не попорчена ли, наблюдаются ли пять Лиэв». Глава Шун-Тиэн. А сие доказывает, что в селениях не дикие были жители, но выходцы конечно из благоучрежденной какой либо страны. Так по меньшей мере должно подразумевать и не терять оного никогда из вида, естьли кто хочет сам в себе рассуждать согласно с Шу-Кингом. Но доказывает же и то, что заботы правительства весьма были не велики, когда Государи имели досуги путешествовать и заниматься таковыми подробностями. Еще доказывает же, что владение Яоа не далеко простиралось. Областному правителю мало целого года объехать область свою, хотя и останавливается он только в больших городах. Приобщим к тому, что путешествия сии начались не прежде последних лет царствования Яоа; надобна думать, что селения уже тогда размножились и распространились. [240]

О законах уголовных пишется в той же главе, что Шун по разделении земель на округи, и по означении рубежей (коих конечно прежде не бывало), написал законы, установил пять родов ссылок, в соответствие пяти же казням. Мандарины наказывалися кнутом, но могли откупаться деньгами. Глава Шун-Тиэн. Шун говорит ниже ко Као-Яоу: «Пять казней имеют каждая для себя свои одежды; пять одежд надеваются в пяти местах; пять родов изгнания имеют уреченные свои округи: во всякой округе по три отведенные жилища...» Послан им во изгнание Кон-Конг в Иеу-Тшеу, Гоанг-Теу в Тсон-Шан, Сун-Миао в Сан-Уэи, Пе-Куэн связан и заслан был в Ю-Шан. Весь народ похвалил Государя за наказание четырех сих преступников, и удивлялся его милосердию. Читай там же.

Не поступая далее, поместим здесь несколько примечаний, нужных к выразумению точных смыслов мест Шу-Кинга. 1) Переводчики и толкователи сей книги нарочито соглашаются, что чрез все царствования Яоа и не бывали и не надобны были казни. Добродетели и кротость доброго сего Государя удерживали людей от преступничеств, или по крайней мере учреждали оных следствия. Пример его вперял каждому любовь ко благим делам, и пробавлял невинность нравов народа. Ученые наши, пользуясь столь изящною славою Яоа, проповедывали ее пред Императорами: много, как мы думаем, поспособствовали учинить казни ненавистными политике нашей; хотя держит она беспрестанно подъятый меч, но щадит всегда же кровь. Долженствуя когда либо и кому либо изрещи [241] приговор смертный, приходит в содрогание, произносит вопли, ужаснейшие и самих казней; совершенно знает искусство умножать, распространять, не прерывать никогда страх и отвращение к оным. Шун и Ю не меньше Яоа были добродетельны. Но по замечанию ученых, государство при последнем не столь было многолюдно, то и удобнее мог он удерживать везде добрый порядок; когда же размножилися семейства, размножилися по мере того распаханные земли: неминуемо настали злоупотребления, неминуемо надлежало обуздывать их боязнию казней.

2. Некоторые толкователи Шу-Кинга разумели пять казней, установленных Шуном, таковыми: 1) знак незагладимый на лбе, а) отрезание конца у носа, 3) отрубление концов у ножных пальцев, 4) учинение скопцами, 5) смертная казнь. Кроме, что не упоминается о том нигде в Шу-Кинге, не находим в ней и примеров. Самые вероятнейшие переводчики сей книги утверждают, что телесные наказания не прежде введены в обычай, как пред окончанием Гиаской династии. В самом деле, нет тому следов в истории прежних времен, даже и в книгах Тао-Сейских. Тшинг-Тсеэ жил в последние годы династии Тшеуской, сочинитель же Пе-Гон-Тонга под владением одного из Государей Ганского поколения; оба они ясно изражаются, что казни, или лучше наказания, во времена Шуновы состояли в бесчестных одеждах: принуждалися носить их на себе преступники; каждая одежда означала род преступления. Уэн-Ти, Императоре Ганской династии, полагает сии слова в одном указе своем: «...Когда царствовал [242] Шуи, раскрашенная шапка, стиранное одеяние, служили казнию провинившимся. Народ, устрашенной оным, не дерзал нарушать закона. Ныне же законы осуждают на смерть, но злодеяния не престают». У-Ти, Император той же самой династии, равномерно изражается. Предание, тем паче вероятное, что Тшуанг-Тсеэ, Куанг-Тсеэ и другие, полагают добродетельную жизнь Императоров учиняющею не нужными казни. Сам Конфуций говорит: «...Бесчеловечно производить казни за нарушение законов». Может быть для того во времена первых династий почти позволялось сыновьям, братьям, родственникам и друзьям убиенных мстить отнятием же жизни у убийце. Благоразумнейшие наши нравоучители вменяли то должностию. Правила их, до сего надлежащие, ужасны. Знаменитый сочинитель Та-Гио-Иэн-И-Пуа, замечает, что они никогда бы не изрекли сих слов, ежели бы сходствовали с законом. «...Закон не приемлет на себя карать за смертоубийства, находя за лучшее предотвращать оные, отдавая в волю участвующим в отмщении; виды общественные могут быть соблазнены, или обезоружены пользою государственною». Закон тоже самое вещал и после, но древний обычай остался в предрассудке о чести и сыновнем привержении к родителям, подобно как единоборство в Европе. В наши дни более стали люди послушны. Естьли судья приступает к произведению заключенного им приговора, просят только его, дабы поспешил. Но естьли будет столько подл и начнет потворствовать кому либо, то подвергнет себя претерпению самых жестоких насильств. Должно сказать и то, что предки наши, отомщевая убийство [243] убийством, отваживали сами жизнь свою; а из того происходило, что или враждующие семейства примирились, или убийцы оставляли отечество и убегали в чужие земли. — Возвратимся ко установленным наказаниям во времена Шуна. Государственный толкователь Шу-Кинга дает приметить, что буквы в книге сей, значущие сии законы, заключают в себе точный смысл: «представление, одежда»; что старающиеся выводить, будто бы бывали тогда телесные наказания, принуждены прибегать к смыслу иносказательному, насильствующему разум Шу-Кинга. 3. Ссылкою наказывался тот, кого нечем было очевидно изобличить в преступлении, или когда стечение обстоятельстве умаляют злодеяние и оного важность. 4. Одежды посрамительные и наказательные были разные для всякого рода преступничеств. Кажется, что носили их, ходя во Дворец в торжественные дни, и во дни также народного собрания, на торжищи, вне домов как в городе, так и по селам. Сколь же то уничижительно было не только для самих преступников, но и для их родни, паче же когда осуждался кто либо носить таковое одеяние все дни живота своего! Ссылка конечно несравненно была сноснее.

Надлежало бы нам войти во многие иные подробности, открывая разум Шуновых наказательных законов; однако же довольно сказанного уже для понятия, каков был народ, для коего изложены были подобные наказания.

5. Писали уже мы, что во времена Яоа, Шуна и Юа, не находят в Шу-Кинге происшествий, проявляющих великое государство. Книга сия, [244] входящая в самые подробности, конечно бы не замолчала о столь важных заметах. Сие самое приводит в замешательство сказателей о царствовании Гоанг-Тиа. Сочинитель Тсиэн-Пеэна избрал за посредство прибегнуть к басням Тао-Сеян; что самое тоже, естьли бы кто сочинил историю о Карле Великом, основываясь на басне о четырех сыновьях Эмондах; или историю же Людовика XII, выбрав оную из народных сказок как о сем Французском Короле, так и об иных знатнейших особах времени его. Каковыми бы такие книги показалися Европейцам? Басни выдавать истиннами можно не инако, как превращая их в происшествия исторические. Приведем пример. Так стоит в Тсиэн-Пиэне об Яое: «...В пятое лето Тшанг полуденных Иэв прибыл для засвидетельствования подданства своего, и поднес в дар большую черепаху». Случай, не противной историческому правдоподобию, подает некоторое понятие о царствовании Яоа. 1) Шу-И-Ки писал во времена династии Гановой: из его сочинения сие взято; однако же не упоминает он, в каком то происходило году. Слова его суть просто: Танг-Тши-Ши, сиречь, во времена Танга. Танг было прозвище Яоу. 2) Не называет жителей полуденной страны Иями, о чем точно упомянуто в Шу-Кинге. 3) Поднесенная в дар черепаха была черепаха небесная, имела тысячу лет, четыре ноги четвероугольником; на чешуе ее изображался знаки Ко-Теуские, можно было читать на них имена и праздники Императоров от создания мира. Животное нарицалось Черепахою Календарем. Смотри собрание разных сочинений Куанг-Ганг-Шу, или И-Хе книгу девятую пятую страницу. Тсиэн-Пиэн продолжает: [245] «...В седьмое лето Ки-Линг прогуливался по берегу озера Мао: Фонг-Гоанг свил гнездо на чердаке Дворца». Сие взято также из Шу-И-Ки-Ки-Линг и Фонг-Гоанг суть вещи таинственные, никогда не существовавшие, хотя Тао-Сеяне были столько глупы, что выдали их в противном смысл. В Тсиэн-Пиэне также должно бы было стоять «о траве календарной, небесном драконе, птице пяти цветов, сахарной росе, паче же о девяти солнцах, вдруг появившихся на небе; по сказкам Гоан-Нан-Тсея, могли бы преобратить всю землю в пепел, но догадался Яо, проколол насквозь девять из своих стрел и прочее». Тао-Сеяне обычайно не занималися иным, кроме бредней; вымыслили нелепости, очевидно смешные предоставляя истинную историю об Яое, Шуне и Юе Шу-Кингу; сиречь, не означая происшествиями, что тогда было уже великое государство, древнее и уже окоренившееся. Естьли бы таким расскащикам вздумалося вставить между лжей своих повести о войнах, замирениях, совещаниях, удельных княжествах и тому подобном, то бы достоверность Шу-Кинга была еще более опровергаема в Европе, нежели у нас. Издатели Тсэн-Пиэна заслуживают похвалу, что приобщили примечания, в коих уведомляются читатели о глупостях, взятых из Тао-Сейских книге. Смотри книгу вторую, страницу пятую. Сеэ-Ма-Тсиэн держался только Шу-Кинга; но стараяся поддержать величие Гоанг-Тиа, дополняет содержание сей важной книги, вымышляет Князей, составляет число придворных, увеличивает происшествие, мало помышляя представить все то правдоподобным; да и есть оное паче хвастовство, нежели лжи. Шу-Кинг [246] и Сеэ-Кий в Библиотеке Французского Короля. Просим любопытных сличить их и увериться о пишемом здесь нами. Легко бы было простирать далее примечания наши на сочинения, кои были приобщены к Шу-Кингу; но таковые розыски сверх скучности и темноты содержания. Для большей части читателей излишны к объяснению всего того; довольно, когда не отступим мы от предписанного нами самим себе порядка.

III. Нравы времен Яоевых и прочее.

Достойны, по разумению нашему, и похвал и почтения те ученые мужи, которые доказывали, что человеки первых времен миробытия не лучше были нынешних. Такое завистливое мнение не будет никогда угодно нам Китайцам. Все памятники, еще не исчезнувшие, глубокой древности; все басни и предания, носящиеся в народе, свидетельствуют незлобие и кротость нравов предков наших в блаженные те дни, в кои царствовали Яо, Шун и Ю. Сие самое незлобие сердец, сие самое благонравие, суть, как думаем мы, решительные доказательства, что добрые сии Государи были истинные старейшины селений, окоренившихся в Китае. Да раскроются летописи всех старинных Азиатских народов. Чем ближе восходить будут читатели к происхождению сих народов, тем сильнейшие увидят любовь к общему благу, всенародное уважение добродетели, жизнь воздержную и единообразную, наклонность душ к человечеству, тихое поведение, откровенность, бескорыстие и прочее, от коих остаются ныне только одни лавры. Естьли единожды пышность и роскошь, возникнув под [247] тению престолов Царей, развратят первые степей ни в государствах: непосредственно последует за тем утеснение и порабощение народов; последние они первых будут уничижаемы и презираемы. Скажем, не поступая далее: 1) не должно смешивать селения, составленные детьми святого Патриарха Ноя, с теми, которые составилися же разбойниками рассеянно по лесам, посреди коих могли найтися предприимчивые старшины, могли собрать многих человеков в одну великую толпу и основывать народы. Не льзя замолчать и о том, рассуждая по первобытным окоренениям Греков, что мужами превосходных добродетелей положены были начала, и проявилися царства и области. 2) Писатели не все не ошибались; пиша о семе, слили они частные пороки лиц со нравами вообще. Нужное различение для рассуждающего справедливо. Заключать по частным деяниям лиц о целом столетии, о целом народе, с примера многих таковых писателей, есть явное оказание злобы и обмана. Сего точно различения не выпустим никогда из вида в повествовании нашем. Бывали преступления, бывали злодейства и во времена Яоа, Шуна и Юа. Признаемся в том, согласно с Шу-Кингом; но сии преступления, сии злодейства, разуметь должно внешними только ранами народа их, яд же пороков не заражал нравы вообще. Целый государственный состав был здоров и силен. Мало тот знает род человеческий, который мыслит, что может существовать такое общежитие, в котором нет ни одного порочного члена, и что такое только может иметь невинные нравы. Что несправедливее, как винить всех за преступление некоторых? Добродетели, пороки общественные решат сей [248] вопрос. Некакая женщина, хваля старинные времена, говаривала: «...Были на перечет девки, о коих носилася какая нибудь молва; ныне же на перечет те, о которых не говорят ничего». Охотно приемлем мы острое такое слово за ударяющее на времена, описываемые здесь, яко целящее на все государственные чины, на все степени и состояния людей, на всякой возраст и пол. Монг-Тсеэ сказал, что погрешения в тогдашние веки уподоблялися затмениям солнечным и лунным. Юуэ-Иэ-Юэ-Тше-Хе.

Яо какой был отец?... Требуем у целого народа, чтоб назвали ему именем достойного сидеть с ним на престоле и царствовать по его смерти. Не предуготовляет дарами и происками пути сыну своему к наследству по себе, а возвещает откровенно пред всеми, что он человек порочной, негодящийся царствовать. Поведение соответствует словам. Дали ему узнать достоинство Шуна: сочетал его тотчас с дочерью своею, дабы не упустить из рук добродетельного мужа, и доставить престол свой быть от него украшенным. «...Повелел устроить утвари и клейноды для дщери своей; украсил ее оными, отправил ее на берега Куэн-Юйские сочетаться браком с Шуном... Гряди, сказал ей, закон Божий да направит стопы твои». Глава Яо-Тиэн.

Шун, став зятем его, не прежде усотовариществовал в правлении государства прошествия трех лет, в которые Яо узнавал сердце его и разум. Напоследок сдал ему царство, по свидетельству Гоэн-Нан-Тсея, как бы слагая с плеч претяжкое бремя. [249]

Шун какой был сын?... Вельможи Яоа на требование от них последним, чтоб спознали его с Шуном, отвечали: «...Он сын Куаэв; отец его безумен, мачиха женщина злобная, брат горделивец. Но терпение Шуна и сыновняя покорность никогда не ослабевали. В добродетелях приспевает день от дня более; ничто хульное не помрачало честности его». Глава Яо Тиэн. Монг-Тсеэ поведает, что мачиха Шунова беспрестанно наносила ему всякого рода обиды, учинила его ненавистным отцу и многажды покушалась на его жизнь. Он однако же не только не оказывал противу ее раздражения, но чем чувствительнее оскорблялся ею, тем паче являл к ней почтение и любовь, сетуя неутешно о том, что не может снискать милости отеческой и жены его. Тонул во слезах, испускал стенание к небесам. Его-то бессмертные примеры учинили священным у нас долг сыновний повиновения к родителям. Добродетель сию поставили во главу всем иным добродетелям, всяким достоинствам, всяким дарованиям. Одно столетие преподавало другому возвышенные оные понятия, вземшиеся от Шуна. Политика о том вещает равно нравоучению; первая включила оное в законы, придавая им более силы и более же кротости. В Китае сто тысяч голосов человеческих возопиют единым голосом негодования и клятвы на неистового, которой восстанет чем либо противу отца своего. В толикой еще находимся мы дикости, что во укрощение всенародного такового ропота должно бывает поступить с таким нечестивцем, как с зажигателем и ядоносцем общественным. Шун, по свидетельству мудрых наших праотцев, был даже до [250] того смиренномудр, что страшился приять сан Царский. По смерти Яоа укрылся; должно было насильственно возвести его на престол. Монг-Тсеэ говорит: «...Расстался бы он со званием Царя, как расстаемся мы с нашею обувью, ложася в постелю. Быв с прочими на долине... не отличался внешне ничем от простолюдинов. Егда слава мудрых правил и примеров добродетельной жизни Яоа домчалася до него, то устремился путем благочестия, подобно быстринам реке Киангу и Гсэ, по неизмеримым пространствам стране, ими орошаемых; ничто не заграждало ему пути». Далее вещает он же: «...Зять и сотоварищ Яоа в правлении государства разумел себя нещастнным изгнанцем; потому что не мог учинить добродетельными семьян своих, ниже стать от них любимым».

Ю какой был человек?... Родитель его за неудачи в произведении великого предприятия, при осушении земель, наказан и жил в презрении. Шунь, призвав к себе Юа, убедил его прозьбою сесть подле себя на Царском престоле, и изрек:.. «Разлития вод сжали у всех сердца от ужаса и печали: все, что ты ни предпринимал, исполнил; все, что ни зачинал, окончил, спомоществуем быв твоею премудростию. Труды твои спасли государство. Твое хозяйство, бережливость, пропитали твое семейство. Смиренномудрие твое превыше успехов твоих, единой добродетели твоей ей равное. Нет человека, подобного тебе в храбрости. Никто и никогда не слыхал из уст твоих слова, тебе самому похвального. Нет иного, кроме тебя, человека, которой бы соединял в [251] себе достоинства всякого рода, и ты только один о том не ведаешь». Шу-Кинг, глава Ю-Мэ.

Ю вещает, говоря о трудах своих: «...Едва несколько дней мог я уделить, чтоб проводить их с моею женою. Убеждение ее, слезы колыбельного сына, не удержали. Из мыслей не выходили, и когда взирал на них, измерения нераспаханных земель, устроение плотине». Там же глава И-Тси. Троекратно сопротивлялся он избранию своему. Многажды повторенные повеления Шуна напоследок положили конец упорству его. Где находим простолюдина, отрицающегося восходить на престол? и которой бы так отозвался: «...Не стою я толь великого возвышения; не угодно то будет народу. Као-Яо одарен мужества духом, благотворною добродетелию. Сии в нем сияют пред лицем государства; все его любят, все чтут. Великий Государь! обрати мысли свои на него. Чем ближе станешь ты его рассматривать, тем паче тебе понравится, тем паче найдешь ты его достойным избрания. Слава имени его велика, но далеко не равняется его достоинству. Государь! напомни его заслуги».

Естьли у нас в Китае до ныне не ослабевает предрассудок и неправедной и глупой, по коему посрамляем бывает сын пороками отца своего; предрассудок, преходящий из рода в род: то винить должно великого Юа. Оплакивал он изгнание отца своего, преступление его загладил заслугами к отечеству. Пусть положат мудрые мужи на весы и рассмотрят, какую пользу приобрело бы правительство, приняв за правило, что погрешения личные бесчестят только делающих оные. [252]

Као-Яо какой был судия?... Теперь же приведенный слова Юэвы великую воздают почесть памяти его; но Шун еще более уважает оную, свидетельствуя так: «...Естьли вельможи и простой народ наблюдают законы, сказал он Као-Яоу, причина тому ты один. Ты един блюститель оных; ты един удерживаешь исполнения пяти должностей. Исправляя звание Хея, поступаешь столь мудро; умеешь наводить страх наказания ко удержанию всего в порядке; ты доводишь меня до истинной цели правительства. Страх наказания уже не нужен. Народ сам собою повлекается ко благу и добродетели. Довлеет тебе вся слава за твои попечения неусыпные». Там же, глава Ю-Мо. Као-Яо, не приемля похвал, относит успехи заслуг кротости, милосердию, благости Государя своего; но Шун ему отвечает: «...Я умею ценить себя. Правда, что по подвигу души моей стараюся так правительствовать; но ты мне путеводствуешь. Естьли всех подданных моих сердца внемлют гласу добродетели, сие есть дело твоих стараний, следовательно тебе и да будет слава». Читай там же.

При Яое, Шуне и Юе какие были придворные?... Воздавали друг другу справедливость полную и нелестную. К должностям государственным представляли людей достойных, предпочитая самим себе. Настала нужда именовать преемника Яоу. Сельская простая жизнь не укрыла добродетельного Шуна: провозглашают его, подпирают голоса свои общими хвалами, и поддерживаюсь на то изволение Яоа. Нарочные отряжены искать Шуня, [253] укрывающегося по умертвии Государя. Насильственно принуждается он восходить на престол.

Китай во блаженные те времена каким населялся народом?... Доселе писанное о старейшинах показует, что добродетель была любима; представляет нам народ сей великим и преславным. Вот черта, изображающая Китай совершенно: «...В двадесять четвертое лето царствования Шуна умер Яо. Народе оплакивал его, как отца; три года носил печальную одежду, унылое и глубокое молчание хранилось внутри домов; песнь радования ни единожды не была услышана». Глава Шун-Тсиэн.

Нинусы, Сезострисы, Киры, Александры, Цесари и прочие, удостоились ли таковых надгробных приветствий? Но и заслуживали ли таковое же всеобщее сетование? Они достигли до самого верха величия и славы, но чем?... Пролитием крови человеческой. Подданные их не были столько добродетельны, чтоб равно же восчувствовать лишение их. Благий Государь, святой Людовик, красота Франции, Царь, какого не бывало превосходнее и по единому рассуждению наших ученых; святой Людовик, повторяю, оплакиваем был подобно же всеми своими областьми; но что было производителем всеобщего сего рыдания?... Его благочестие, его добродетели, вперялися в сердцах подданных, и просветили их тем исповеданием веры сердец, тем общественным праводушием, которые ослабли не инако, как бедствиями времен последовавших. Чувствительность и благодарность единою добродетелию вперяются и души. Шанги, Тшеуи, по [254] свидетельству Ги-Тсея, «...собирали целые горы золота и серебра в дань себе. Яо собирал же, но только обнаружения добродетели от подвластных себе. Каждый под его скиптром радовался добрыми делами ближних, как бы своими собственными; оскорблялся погрешениями, как бы сам оным был причастен». Монг-Тсеэ влагает во уста Яоэвы, когда он давал повеление Сиэю, следующие слова: «...Увещавай, ободряй, поощряй, исправляй, поддерживай и заохочивай народ. Когда каждого научишь владеть сердцем своим, всеусильно старайся ввергнуть его в объятия добродетели».

Покажем пример состояния общественных нравов во дни Яоа, Шуна и Юа, и каковы были правила тогдашней политики. «...Государь не инако царствуешь со славою, как посвятив все часы жизни попечениям о правительстве. Всякой чиновник недостоин звания своего, естьли не ищет работ и трудов, а оные его ищут. Глава Ю-Мо. — Злоключение следует за злодейством, благоденствие за делами добрыми, как отголосок за голосом, тень за телом. Добродетель владетеля состоит в достохвальном управлении народа: достохвально управлять есть доставление подданных нуждами и выгодами жизни; употребляет их на служение отечеству с благорассмотрением и мерою; хозяйственно обходится с огнем, водою, металлами, лесом и хлебом. Добродетель есть душа всякой должности. Любовь к должности умножает пособия дел рук человеческих, распростирает способности, увеличивает щет приятностей и отрад, связует дружеством сердца. [255] Пять ветвей правительства к сему-то точно клонятся концу. Достигнет ли оного Государь, песни народные провозгласят его блаженство, его незлобие. Единое тогда изреченное слово, без всяких прикрас витийства, поощряет добродетель; единое угрожение ужасает порок. Читай там же. — Слабо сердце человеческое, непорочность его изменяется от мелочей: будь чист, будь всегда одинаков, и не совратишься с надлежащей средины пути. Заткни ушеса от слухов шумных и недостоверных, следуй советам, одумыванным долго. Государь, ненавидимой народом, заставляется оного бояться. Народу надобен Государь, но Государь без народа ничто. Да имеет он почтение к собственной власти своей, чтобы мудрость была ей опорою. Глава Као-Мо. — Когда снисхождение без малодушия, учтивство без неключимости, праводушие без упрямства, приласкание без подлости, ревность без запрометчивости, твердость духа без суровости, хозяйственная бережливость без скупости, смешанно без нарушения справедливости: тогда только человеке прямо добродетелен; благоденствие везде ему сопутствует». Читай там же.

Шун говаривал вельможам: «Вы есте руце, нозе, очи и ушеса государственного состава, коего я есмь глава. Объемлю народ покровительством моим, но содействием от вас учиняю оной чувствующим и действующим; сила и мужество мое вами же разливаются по всем концам владения моего. Награждаю ли отличающихся в науках, звездочетии и естествословии; возвожду ли на степени почестей назирающих общенародные [256] собрания и земдедельство, вами же наставляем бывая, слышу вашими ушами, и прочее». Глава Е-Тси.

Книгу Шу-Кинг на Французском язык находим мы толико уничиженною и непоходящею на себя, что не достает духа более выбирать из нее мест. Правда, и наши переводы весьма посредственны, однако кажется доказывают довольно, что не изражалися там никогда в советах Государя порочного над народом развращенным.

Оставя Шу-Кинг, вопросили бы мы писателей, живших прежде и после созжения книг... Описали бы нам времена Яоевы, Шуновы и Юевы, как стихотворцы век Сатурна и Реи. Конфуций, Тсенг-Тсеэ и Монг-Тсеэ направили бы их слог. Сами Тао-Сеяне забыли бы о Геанг-Ти своем, в коем не находят добродетелей, прославления достойных. Императоры наши чрез все династии не инако были хвалимы, как уподоблениями Яоу, Шуну и Юу. Твердили им, что вступают в их следы; а сие еще наипаче и сильно, и заключительно, что самые глубокие наши политики, самые знаменитейшие государственные особы, изложили за правило и оного свято всегда держались, что добродетель есть единая опора власти Государей, благих нравов в народе, истинная мета правительства.

Европа смутится может быть, увидев в книгах наших политику, не столь извиняющую пороки, как ее политика; паче утесняющую, паче посрамляющую оные, и что первая последней более обнажает, сколь бедственны пороки [257] общественному спокойствию и блаженству народов. Сколько Мандаринов, биемых лозами, лишаемых чинов и инако наказуемых!... Когда бы все сие вырезать на меди, натиснить картины и выставить на продажу, подобно как продают в Европе картины в таком же вкусе, изображающие Антиопов, Ганимедов, Лед, Венер, высокоученой ее Греции! Приглашаем любопытных к прочтению о важных таковых предметах Тшинг-Те-Сиеуа, Тшанг-Теу-Ту и других. Имена Яоа, Шуна и Юа, часто будут сретать, равно как и во всех прочих книгах наших, лучших о политике и нравоучении, везде же со славою и похвалами, кои свидетельствуют, сколь несомненно во все протекшие между тем столетия принималося истинное вещание Шу-Кинга о добродетелях первых наших праотцев. Приобщим к тему два только слова: 1) Гоаи-Нан-Тсеэ утверждает, что Шун нарочные повелел устроить домы для бездетных стариков; 2) сам сочинял песни для земледельцев в работе.

Шуе-Сеэ осведомляет, что Ю, увидев всякой раз ведомого во узах преступника, проливал слезы: «...Увы! говаривал ко окружавшим его и тому удивлявшимся, во благословенные дни Яоа и Шуна не было человека, которой бы нарушил чем либо должное. Ныне есть преступники, но от того только, что не умею царствовать».

IV. Разложение народа во времена Яоа, Шуна, и прочее.

Разложение народа есть дело многих лет. Народ малочисленный не далек от кореня своего, особливо когда управляется добрыми законами, [258] просвещается художествами; когда, как стоит в некоторой поэме: «...каждый спокойно пиет из колодезя своего, и питается плодами своего поля».

Писанное доселе, согласно с Шу-Кингом, довольно вразумляет, что Китай мало был населен во времена, о коих нам слово, и что почти колыбельное было его тогда состояние. Общенародная непорочность нравов то проявляет. Нужно однако же вступить в некоторые подробности и предложить нечто похожее на доказательство.

1. Родословие Яоа, Шуна и Юа занимает пространную статью в леточислениях наших историй, и служит им основанием. Но смеем утверждать, последуя самым наилучшим критикам, что молчание Шу-Кинга, противоречия между всеми другими книгами, разность мнений, странности толков времен за временами, трудности согласить оные, различные виды, под коими являлись премены систем, возражения неудоборешимые, до бесконечности их раздробляющие, учиняют критиков недоумевающимися совершенно не находить даже и правдоподобия к подпиранию рассуждения своего. Сеэ-Ма-Тсиэн выдает Яоа, Шуна и Юа, потомками Гоанг-Тиа. История Китайская, им сочиненная, есть ряд Царей, происходящих от мечтательного сего Императора. Надобно было найти родословие Као-Тсуа, основателя династии Ганов; произвели его он единого из предшественников Яоа. Но вымыслитель того паче чувствителен быв к славе, нежели к щастию, не восхотел, улещая суетность тех, кому был подвластен, посрамить [259] себя пред очами просвещенных науками. Вещает без околичностей в предсловии третиейнадесять книги своей: «...Сан-Таи-Хи-Пиао, много пустого в записках, оставшихся до наших времен; не можно в них находить толка. То-Кине-Пу-Ко-Лу, принужден я был спомоществоваться рукописьми, неизвестно чьими, ни мало недостоверными». Он же признается: «Не отыскано мною ни в Кингах, ни в сочинениях Конфуция и его учеников, что бы могло возводить меня из поколений в поколение. Прочие же всякие книги полны ошибок времячисленных и противоречий». Примечательно, что родословия сочинителя сего имеют слог Священного Писания: «Гоанг-Ти роди Шао-Гаоа, Шао-Гао роди Тшун-Гиоа, Тшун-Гио роди, и так далее».

Пан-Ку, преемник Тсеэ-Ма-Тсиэна, также вступает в показания родословий, и восходит кое как до времен Фу-Гиа. 1) Ку-Кин-Гин-Пиаоа своего помещает на конце леточисленных таблиц под именами Государей, которые паче других ему нравятся. 2) Молчит, откуда брал писанное им, да и выдает таблицы свои не инако, как за близкие к правде, за сокращение Та-Лио-Яоа, признаваяся сам, что отдаленная древность известна ему по Кингам и оных толкованиям только до времен Яоэвых. 3) Известно, что трудился он в сочинении своем под владением Императора, гордившегося происхождением от Гоанг-Тиа, и которой явной был защитник бредней прежде Тао-Сеевых, а после Фоевых. 4) Сию часть летописей своих взял он из записок Лиэу-Шиа, паче искусного в словесных науках, нежели в глубокой [260] учености и критик: сочинение его то свидетельствует. 5) Примечание, положенное на конце книги сей, очевидно вразумляет, что все те шесть систем о содержащемся в ней толико запутаны, толико к соответствующие одна другой, что ничего из них понять не можно, и что сам Пан-Ку ошибся в своих рассуждениях By-Киаи-И-Киэн-Еу-Меи. Читай Ган-Шо, книгу двадцатую. Ссылающиеся на Сеэ-Ма-Тсиэна и Пан-Куа не должны оставлять втуне небольшие такие примечания, хотя бы ради единого свидетельства искренности своей. Оба сии славные писатели не могли подобно же не признаваться во многих местах сочинений своих, исповедуясь, что не сведомы им были никакие памятники о далекой древности. Всякой ученой Китаец сверх того знает, что принуждены они были вспомоществоваться книгами Тао-Сеян, книгами времен недавних и наполненных противоречиями. Наконец никак не льзя и ничем прочистить мрак, покрывающий родословия до Яоа. Ма-Туан-Лин вещает в предсловии: «...Толковать сие есть сочинять книги на воздухе. И-Конг-Иэн-Тшу-Шу. Нет доводов к подпиранию оного. Ву-Шо-Као-Тинг. От начатков Гиаэвой династии пойдут свидетельства старинных памятников». Знаменитый творец Ту-Шу-Пиэна еще сильнее о том изражается. Доказывает основательно, что родословия, выдаемые правдоподобнейшими, утверждаются на развалинах. 1) Полагают наследственное преемничество престола, но таковое вошло в обычай не прежде Юэвых времен, 2) Числа родословий между Гоанг-Тиа и Яоа не сходствуют между собою: одни полагают их четыре, другие пять, третьи три, четвертые шесть, [261] не уверяясь однако же ни на тех, ни на других, 3) По родословиям сим, Шун последовавший после Яоа, имеет место в осьмом колене от Гоанг-Тиа; а Ю, наследовавший Шуну, в пятом колене. 4) Первый Государь Тшеуской династии в осьмомнадесять колене после Яоа; первый же Государь династии Шанговой в семнатцатом. В Гиаэвой династии считают семнатцать Императоров, в Шанговой же дватцать восемь. Как же поместить сорок пять колен с одной, а девятнатцать с другой стороны? Читай Ту-Шу-Пиэн, книгу шестьдесят осьмую. Достойный сей критик оканчивает розыски свои таким отзывом: «...Тит Ливий наш даже не приемлет за предрассуждение писанное им; ибо не ручается сам за достоверность, и как говорит Монг-Тсеэ: лучше, чтоб не иметь никаких книг, нежели принимать правдою, что сии в себе содержат».

Некоторые проповедники веры, по писанному нами выше, брали на себя труд заблуждать, можно сказать, по лабиринту древних оных родословий, и могли думать, что первая книга Моисеева Бытия служила им благонадежным вождем, особливо когда держалися некоторых известных праотеческих имен, некоторых известных происшествий и обстоятельств, хотя все то перемешано было с баснями и сумозбродством Тао-Сеян. Искусные мужи в таком роде учености да займутся исследованиями, и скажут нам мнение свое на записки сих проповедников, посланные ими некогда в Европу. Мы же, имея только одни Кинги путеводителями в отдаленную древность, не будем касаться к таковым исследованиям; инако же [262] стали бы мы искать крупин золота в горах песчаных, да и подвергаяся принимать блестящую дресву драгоценным сим металлом. Много раз твердили уже мы, и еще повторяем, что Кинги не только не упоминают, но и не намекают о каком либо Государе до Яоа. Сие еще тем чуднее, что в Шу-Кинге выводится правила, учение, законы и происшествия первых веков мироздания.

2. Вот что представляется нам довольно сильным противу всяких родословий и колен Царей наших прежде времен Яоэвых. В Шу-Кинге включены две поэмы о происхождении двух же Царских семейств, Шанговом и Тшеуском, долгое время владевших Китаем. Сочинители поэм сих выводят первое от Ки-Тси, второе же от Геу-Тси, кои оба были современны Яоу, и состояли в государственных чинах под правительством Шуна. Новейшие родословцы возводит дна сии семейства даже до Гоанг-Тиа, яко родоначальника оных. Но походит ли на правду признавать Гоанг-Тиа коренем сих поколений? Стихотворцы того времени, в которое существовали еще конечно самые древние памятники, умолчали ли бы столь преславное происхождение Царей своих, и не доказывали, что Шуновы они потомки? Шангом и Тшеуэм меньше ли было нужно Тсинов и Ганов приближить поколения свои к Гоанг Тию, выискивая к тому и весьма слабые прицепки? Как положиться на стихотворцев, пользовавшихся вольностию ремесла своего, и писавших, что матери Ки-Тсиа и Геу-Тсиа зачали их во утробе преестественно? Как увериться, что прославляя происхождение Царей своих подобною несбыточностию, не сказали ни слова [263] об Гоанг-Тие, когда бы ведали что нибудь об нем? Но на все такие, сколь ни самые простые примечания, не напали Европейцы, писавшие о надлежавшем до того. Читатели да испытают сами, даже до чего простираются доказательства, что Шанги и Тшеу и не ведали происхождения своего далее Яоа, и только современных ему разумели первыми старейшинами древних селений, праотцами народа Китайского.

3. По разуму Шу-Кинга, Шун учредил чиновников, восшед на престоле. Геу-Тсию поручено ведать земледельство. Умовоображение некоторых Европейцев, разгоряченное полуучеными нашими, званию сему присвояет самую высокую степень, хотя состояло в самой вещи в назирании порядка и тяжких трудов обрабатывания земель. Да не подосадуют на нас и те и другие: Шу-Кинг совсем иное вещает. Та-Яэва поэиа Шенг-Мин, представляет нам знаменитого сего родоначальника Тшеуского поколения Царей наших, исторгающего плевы, своими руками орющего, сеющего; представляет его с серпом в руках на полях Таиских, на плечах хлебные снопы, которые несет он в копну для жертвоприношения. Следовательно весьма мало тогда было людей в Китае, естьли сам верховный правитель земледельственного хозяйства исправлял такие работы. Стихотворцы древние не дают Геу-Тсу никакого иного преимущества, как только то, что бывал всегда напереди земледельцев, показывая им собою пример, и что последние иногда облегчали участок труда его. Еу-Сианг-Тши-Тао. Земледельство, правда что во всякие времена было у нас в почтении; сельские работы не почиталися низкими и [264] презренными, не так как у многих иных народов. Стихотворец, обычайно собирающий цветы только содержания, им описываемого, без сомнения не снисходит на грубые того обстоятельства, естьли не бывает принужден историческою истинною, особливо когда начинает сими словами: «...Егда народ наш еще младенчествовал». Прославлявший поколение Шангов не темнее изражается: «...Поверхность земная стояла под водами; Ю обсушил оную, и открылись верхи ее. Вот замета во временах возращения и силы Китая». Читай пред последнею поэму в Шу-Кинге. Легко бы нам было продолжать таковые же примеры, и доказывать другие многие государственные звания подобно Геу-Тсиеву, но предоставим нечто такое следующей статье. Есть у нас пословица: «...Когда растет терние по садам, растет же трава на дворах».

4. Буква Мин по древнему обычаю изображает нагую женщину с превеликими сосцами: значит вообще народ и народы. Достойная книга Лиэу-Шу-Тсин-уэн, страница двенатцатая, в главе третией толкует, ради чего представляется женщина нагая, сиречь: человек создан наг... Не знали еще тогда употребления одежд. Человек обитал по полям, покрывая тело единою невинностию своею, и был истинный сын Тиэна... Большие сосцы, говорит некто из древних «значат, что все народы произошли от одной матери, и что все человеки вообще суть родные братия». Марморная дска Си-Мин, времен Тшеуэвых, имеет надпись такову: Мин-У-Тонг-Пао и Гионг-Ти-Ши. В Шу-Кинге употребляется слово Мин вместо народа; знаменует же Китайцев [265] вообще; но от дня смерти Яоа введены во употребление два слова Пе-Синг; смысле их в точности есть: сто имен; обычайно же приемлется за народ, подобно как у Евреев дванадесять колен Израилевых. Многие словесники и толкователи древности утверждают, что изречение сие взимается от числа семейств, сначала поселившихся в Ки-Тшеуе; приводят древнее предание, подпирают оное образом и таинственностию смысла буквы; почему хотя Китайский народ со временем толико размножился, но не престал быть называем Сотнею имен. Вот причина, по мнению их, затмевающая историю нашу. Известно также и то, что предки наши, имеющие одинакое имя, не сочетавалися браками; законы наши находили оное запрещенным. Удивительно, что близость родства не почиталась тогда препятствием; однако же в последнем случае возмог ли бы размножаться народ?

5. Не льзя, у чтоб много щиталось семейств во времена первых династий, когда только одна треть Китая была населена. Пастыри стад жили порознь одни с другими. Куан-Тсеэ говорит, что в десяти милях не знали друг друга и никогда не видались. Древние города увеличились не прежде Тшеуского поколения. Все писатели согласны, что в старину мало было людей и семействе. «Ку-Тше-Гу-Key-Шао, общее речение писателей, когда вещают они о древности. Ма-Туан-Лин добавляет: «...Но человеки были добродетельны, имели дарования. Столетие за столетием размножало их, по той же самой мере множилися их пороки и бедствия; однако размножение народа медленными шло шагами». Никто и никогда не [266] оспоривал, что Тшеуи, или области, вмещали в себе не более двух тысяч пяти сот семейств в первые годы царствования Юа; да и оное не подтверждается ни одним старинным памятником. Смета жителей Китая, находимая в некоторых писателях, учиненная конечно на удачу, дабы узнать, больше, или меньше становилося со временем людей, подобно таковой же смете Европейцев, не достойна уважения. Цыфры в сем случае суть ноли, естьли опровергаются деяниями. Лни печатные заставляют себе верить многих читателей, вперяют и мужам мудрым недоумение. И так окончим статью рассматриванием, что повествует история о войнах Гиаэвой династии, и о числе Князей данников. Или много мы обманываемся, или то и другое обращает в ничто такие сметы, деланные когда либо, нынешние и вперед, доказывая, сколь мало был населен Китай наш.

Первая война, о которой упоминает Шу-Кинг, была поручена Шуном производить великому Юу, по принятии его в соцарствователи свои. Шун возложил на Као-Яоа наблюдать над общественным благочинием народа. Помнят читатели, что говорил он последнему о воровствах и грабежах южной страны жителей, и как надобно было обуздать их страхом наказания. Не трудно дознаваться, что Ман-Ии, или полуденные сии мятежники, были беглецы, укрывавшиеся в лесах, как Негры и Мароны на Французском в Америке острове; производили набеги и разоряли селения; инако смешно бы было приказать начальнику над общественным благочинием усмирять их, а того бы еще более осуждать на казнь по законам. Простой сей [267] вывод подкрепляется еще изреченным от Шуна, Юа, Као-Яоа и других на многих местах в Шу-Кинге. «...Когда не ослабнут законы и нравы не развратятся, скоро укрощены будут Сан-Мио и Ман-Ии». Кажется, что при усотовариществовании Шуном Юа многие, тем не довольные, умножили число Ман-Ииэв и к ним присоединились. Шу-Кинг вещает о сей войне: «...Шун указал Юу: Еу Миаосцев не покорен; иди на него, обрати его к должности». Ю, как полководец, так говорил военачальникам: «...Воинство собралося, послушайте моего веления. Миаосцы производят возмущение. Еу, их глава, человек безрассудной, не внемлет гласу закона Божияго, в буйстве своем всех презирает; ставить одного себя умным, обращается спиною к истинне, бежит от добродетели. Суетно он твердит, что дикие места вмещают в себе мудрого мужа, а безумец на престоле. Весь народ наш от него отступается и лишает его покровительства своего. Всевышний Тиэн готов уже его поразить. Послушаемся вы и я изволения нами обладающего, накажем злодейство, успехи зависят от союза наших сердец и сил». Миаосцы сопротивлялись целой месяц. И сказал Юу: «...Добродетель умилостивляет Тиэна. Нет сердца, как бы ни удаляющегося от нее, которое бы ею не восхищалось. Гордыня навлекает нещастия; кротость и благонравие получает и распоряжает успехами. Тиэн никогда не нарушает закона своего. Шун провождает жизнь, обработывая землю на горе; повседневно повергается ниц на ниве своей, тонет в слезах, воссылает вздохи к милосердому Тиэну, молитствует за отца [268] своего и за матерь: суровости их к себе присвояет своим погрешениям и одного себя признает виноватым. Является на глаза к отцу с почтительною робостию, растворенною с несмельством; на лице его изображена беспокоющаяся покорность, столь живо обнажая любовь его и почтение. Ку преклоняется на жалость, и начинает снисходительнее с ним поступать... Беспорочное поведение уловляет разум и сердце. Как же возмогут противиться Миаосцы?... Вещаемое тобою есть истинна, отвечает Ю, поклонившись ему. Распускает воинство, возвращается ко Двору и все часы свои истощает на то, дабы процветала и владычествовала добродетель в душах его подданных. Невинные празднества, полезные оказания проворств, последовали за войною. Два месяца не протекли, Еу и Миаосцы пошли путями должности и покорились». Шу-Кинг глава Ю-Мо.

Древние и новейшие географы не согласно приурочивают положения мест, на коих обитали Миаосцы. Одни в области Го-Нан, другие в Гу-Куанге, третьи в Тианг-Нане, сиречь на рубежах Ки-Тшеуских. Видят читатели, что война сия была внутренняя. Сам Сеэ-Ма-Тсиэн признается, что народы, о коих пишется в Шу-Кинге, произошли от Конг-Конга, Су-Пея и прочих изгнанных по вышесказанному Шуном.

Другая война, произведенная мятежничеством прилепленцев Еу-Гуэвых противу Ки-Ти, сына Юэва, была важнее войны Миаоской. Шу-Кинг сохранил нам только речь Императора войску: «...Собраны шесть Кингов! Государь воздохнув [269] изрек: о вы, человеки шести родов упражнений! (Переводим по обычаю нашему слово в слово.) Еу-Гу приводит народ во уторопление, расстроивает пять должностей, небрежет и отмещет три общежительные союза. Тиэн (Всевышний) благоизволяет оружием вашим лишить его жизни. Повинуюся Ему со благоговением, явлюся исполнителем мщения Его. Вы, стоящие на правом крыле, естьли не станете сражаться всем вашим крылом, окажете себя Его противниками. Вы, стоящие на левом крыле, когда не станете же действовать всем вашим крылом, подобно же приимет Он вас ослушниками своими. Вы, всадники! равномерно же прогневаете Его, разорвав в сражении ряды ваши. Кто из вас докажет верность свою, наградится не он только, но и его родственники; а своевольные и непокорные низвергнутся в Шу (место мрака и рыдания), и я поступлю с ними, как с мятежниками».

Здесь в первый раз зрятся в Шу-Кинге два крыла воинства и конница. Не льзя ни по чему узнать о шести Кингах, из коих составлялось ополчение, сколько ратников имел в себе каждой.

По свидетельству Гоэи-Ки-Тсея и других историков, Ки-Ти был побежден. Полководцы его советовали ему вступить в другое побоище. «...Да не будет сего, отвечал он; не для того, чтоб области мои но изнуренном были состоянии и народ малочислен. Я не одержал победы, но винить должен самого себя: добродетели мои далеко несовершенны и худо пекуся об исправлении нравов моих». [270]

Коликое бы множество кровавых рек иссохло при самом оных источник, естьли бы Европа имела у себя Шу-Кинг вместо сочинений Омирэ, Виргилия, Фукидида и Тита Ливия! Народ измеряет величие свое числом смертоубийств, умы человеческие даже до того ослеплены, что торжествуя читают в общенародных ведомостях своих о умерщвлениях тысячей человеков, о разорениях и опустошениях стран, от чего бы во ужас и содрогание приведены были самые дикие в пустынях Африки и Америки! Но чем обычайно оканчиваются беспрерывные и гибельные такие войны, целые уже два столетия обнажающие Европу от жителей? Какую принесло пользу обагрение Христианскою кровию всех пределов круга земного? Пусть начислят любопытные, коликими тьмами жизней человеческих пожертвовано; да заглянут в Шу-Кинг, да увидят, что жизнь одного только Китайца поставляется в ней драгоценнее завоевания страны на сто миль пространством.

Третию войну Гиаэвой династии вел Тшунг-Канг противу звездочетцев Гиа и Гоя. Некоторые критики за морями замечают ошибки в повествовании Шу-Кинга, кроме того, говорят они, что смешно, дабы внучаты и правнучаты между Китайцами прозывалися именами дедов и прадедов своих, как под владением Тшонг-Конга; будто бы жили потомки астрономов, или звездочетцев времен Яоэвых единоименные с ними. Паче того посмеятельно утверждать, дабы владетельный Император мог послать целое воинство противу исчислителей мелочей. Что на сие отвечать? Старинные Китайцы были люди дикие, грубость нравов их [271] сопримешивалася к образу их правления. Еще им то чувствуем и ныне. Шестой сын царствующего нами Государя имеет в ведомстве своем математическую у нас школу. Война, о которой слово, доказывает, что монархия наша только что основываться начинала. 1) Тшунг-Конг предводительствовать на войне сей поручил одному из Князей своих. 2) Упоминается в описании оной обо ста Мандаринах. Смотри Пе-Куана. 3) Упоминается же о самодержавствовавшем тогда в Китае семействе. 4) Зрится, что усилие и мужество становилися уже тогда нужны. «...Естьли сожаление дружественное превозможет над истинною и справедливостию, говорил полководец воинству, то все мы потеряем; а когда надлежащая строгость преодолеет сожаление дружественное, то возымеем успехи». 5) Приметно также, что были уже тогда и законы и воинское благоустройство. Не проявляло то размножавшийся уже народ.

Но возвратимся ко княжениям. Надобно полагать, согласно со Тсэ-Ма-Тсиэном, Пан-Куэм и другими историками, что не было и нет ничего известного, не было и нет обнаружившихся окрестностей об них во времена двух первых династий. В летописях не прежде появляются княжества династии Тшеуской. Знаменитый сочинитель Ниэн-Пиао принужден был оставить белые места на каждой странице для внесения случаев из частных летописей Князей данников. Довольна однако же общее есть мнение, что были таковые под владением Государей Гиаской и Шангской династии. Земли сих Князей долженствовали весьма быть не велики. По свидетельству Монг-Тсея, [272] княжение Тшангское, разорившее Гиаскую династию, простиралося только и вдоль и поперег на десять Германских миль; а Тшеуское, подобно же разорившее Шангову династию, не более семи миль. То и другое прилегали рубежами ко княжеству Ки-Тшеускому; не инако начались населяться и распахиваться земли, как от пришельцев. Смотри выше сего в статье о географии. И так да остерегаются читатели от невразумления, читая писанное Тонг-Тиэном и другими историками, беспрестанно вещающими о Князьях империи нашей, соответственно басни об Императоре Гоанг-Тие, приемлющем засвидетельствования зависимости от двадцати тысяч Князей. Лжи обычайно подпираются для будущих времен лжами же. Имена таковых Князей суть слова, чуждые существования. Однако находимо в Ши-Кинге, что Тшинг-Танг, прежде ополчения своего противу гнусного Киа, завоевал царства Уэиское и Куское, потом вошед в царство У; более же о том ничего не известно. Множество прошло между тем столетий, как Гиаи сидели на престоле. Не известно же, в чем состояло воинство Тшинг-Тонга. Речь сего Государя разве поможет дознаться. «...Гиаи виновны многими преступлениями. Тиэн [Всевышний] соизволяет наказывать их... Не говорите! наш Государь не имеет к нам сожаления; время наступает жатвенное, а он ведет нас на Гиаэв. Предвидел я ропот ваш; но Гиаи виновны. Страшусь Шанг-Тиа, и не смею откладывать вдаль наказание их, и прочее». Легко понять, какому должно быть войску набольшей области, населенной пришельцами. Легко понять, сколь слабую сторону победило оное. Киэ, по летописям [273] двоекратно разбит, удалился в округу Кианг-Нанскую, где Тшинг-Танг оставил его в покое; чего бы конечно не учинил, естьли бы сия округа имела жителей и распаханные земли.

Значущееся в конце главы Ю-Конг может затруднять читателей, или по крайней мере смутить. В самом деле стоят там Геуи, Нины и Пеи во времена первых династий, а сие было подобное Герцогам, Маркизам и Графам во Франции, когда еще не истребились даннические владения. Но вероятнее разуметь под оными в самой отдаленной древности не лица, а округи, естьли подлинно бывали оные до Тшеуэв. Где говорится о податях, там видим, что привозился к Императору хлеб в снопах и в зернах из дальних же стран, перемолотой в муку, ученые наши входят во исследование, таковые округи не простиралися ли каждая на пятьдесят миль во все стороны от округи Ки-Тшеуа, коею правил сам Император, или были особо лежащие внутри областей? Мнения о сем не одинаковы, хотя большая часть склонны верить, что все такие области замыкалися в Ки-Тшеуе. Доводы, оное утверждающие и опровергающие, состоят только в сомнительных преданиях, следовательно не льзя ни на котором положиться.

Теперь пойдем противу затруднения, еще более угрожающего Европейцев, которое также запутывало и наших ученых в рассуждениях их о временах древних. упражнения Юа по всему Китаю в спуске вод, распахивании целин, копании рвов и тому подобное, не дает ли подразумевать, что [274] Китай был уже населен? Не упоминается ли в Ю Конге о данях с разных народов? Нет ли где слова о жителях по островам на море?... Такие трудности не могут быть разбираемы без примечаний на главу самую любопытную, самую важную, но и самую же неудоборазумеваемую Шу-Кинга. Задержимся на том, особливо же ради объяснения статьи о науках и художествах, которую скоро писать станем, да и послужит то дополнением выпущенного может быть в статьях доселе.

Европеец читает главу Ю-Конг в переводе, находит себя весьма далеко от истинных понятий глубокой древности. Чем чаще тоже перечитывает, тем сильнее уражается географическими подробностями прекрасной сей части Шу-Кинга. Образ, коим означаются течения реке, положения гор, рубежи Тшеуэв, плодоносие, сличаемое между оными, и произращения разного рода; все сие собрав в мыслях, естьли хотя мало даст он волю овладеть собою предрассудком, конечно заключит, что глава Ю-Конг подложно утверждается писанною во времена Юэвы. Тот, кто не восходил инако в глубину первобытных времен, как следуя по стопам Греков и Римлян, не мог восходить далее их, сиречь до веков дикости и невежества в роде человеческом, и их поставляет происхождением оных. Как ему вздумать, что на краю Восточной Азии, во времена весьма древние, народ начал бытствовать таковым, каковыми учинилися медленно Римляне и Греки? Рассуждение у него тьмится, наука его засыпает, столбенеет умовоображение, затмевается в памяти [275] все об Ассирианах, Вавилонянах и Египтянах и прочих народах, были ли благоустройны, просвещенны и научны искони; даже приходит у него в забвение и самая первая Моисеева книга. Не захощет внимать ничему иному, кроме звука, превращенного в человеческие имена первых основателей царств и областей. Повторив толикократно еще повторяемое здесь: вперяющему мысли свои в самую глубокую древность надобно не бояться розг Греков и Римлян, коим она не известна.

Заблудится тот от истинного пути, которой в первобытные времена будет переносить происшествия, объясняемые и усовершенствуемые последовавшими столетиями. Ничему не верить, верить слишком, есть крайность и то и другое. Наклонность наша к последнему есть стремительна, когда имеем под руками главу Ю-Конг, вытолкованную и представленную в наилучшем вкусе переводчиками. Полуученые бессильны мчаться по пути сему с крайнею скоростию; только что подаются вперед, и сбиваются далеко в сторону. Полюбив какое нибудь речение, ослепившее их любопытство, мнимое какое либо прорицание, составляют целую систему; приводят насильственно всякие доводы, прицепляют происшествия к собственным своим вымыслам, прикрашивают их баснями, распещряют громкими словами, на пример: рыбий хвост у женщины прекрасного лица.

Прежде нежели будем ссылаться на Ю-Конг и выводить заключение, в подпирание, или во опровержение системы, надобно ведать, 1) что сия [276] глава есть Гордианский (Баснословный узел, будто бы так хитро созданный Гордиусом, Царем Фригии, что развязателю оного суемудренно предобещавалось владычество над всею Азиею. Великий Александр разрубил сей узел мечем своим.) узел Шу-Кинга, не столько ради трудности в выразумении, как по глубине учения. Должно подаваться вперед, но, можно сказать, ощупью; быть принужденным остановляться на многих местах, и не переступать ниже на шаг. 2) Одною сею главою ополчаются против Шу-Кинга. Самые ревностнейшие ее защитники заставляемы бывают признаваться с Тшинг-Тшиэм, что нет для них пользы ни утверждать, ниже повреждать сию главу; что очевидно в ней познаются местоположения Китая; что соблюдена она нам Конфуцием и иными древнейшими писателями, которые больше их были в состоянии об ней судить; что возражения, делаемые противу ее, не довольно сильны ко уничтожению преподаемого ею. 3) Некоторые Тао-Сеяне находили в сей главе иносказательный смысле, и утверждали невозможным сближить разные об оной изъяснения ученых. 4) Искуснейшие переводчики Кингов понаделали многие особые сочинения, толкуя ее; а знаменитый Тшин-Тсеэ, состаревшийся в науке древности, незакрытно вещает в челобитной своей к Императору, что все его труды, все его розыски, не могли толкование его Ю-Конга учинить ясным. Ки-Кан-Уэн-Ненг-Еу-Минг. Ученые последних двух династий толковали же сию главу, но весьма инако на многих местах. Нынешние же ученые, составив превеликие два тома, дают на произвол читателям предпочитать мнение из всех писавших о том: мнения, ими собранные. [277]

Выше сказали мы, откуда взимается подобное недоумение, естьли читатели хотя мало припомнят упомянутое нами о сложении и иносказаниях букв наших, равно как и то, как книга Шу-Кинг была отыскана, обнародована и соблюдена потомству: то легко они поймут, что такой отрывок древней географии должен быть труден к выразумению. Страбон и Плиний весьма долго после жили на свете, писали слогом несравненно меньше сжатым; но инде крайне темны, так что не много становятся яснее и при помощи толикого множества толкователей. Мраки Ю-Конга исчезают в переводах, за что однако же не льзя винить переводчиков; они должны избирать и решиться. Не довольно осведомленной читатель верит их переводу, и вдается в систему без пределов.

Приступим теперь ко изражению, взятому из главы Ю-Конга. Самые славные критики всех династий согласно разумеют главу, сию писанною чрез многое время после пяти первых династий, коих течение составляет историю Яоа, Шуна и Юа. Что того-то ради не только приобщена к оной, но совсем особое есть сочинение, положенное в заглавии совсем другой книги, и начинает собою историю же династии Гиаэвой.

Когда писана Ю-Конг?... По свидетельству Конг-Ин-Та, после осушения и разработания земель. Лин-Тши утверждает, что сочинители ее были историки времен последне названной династии. Гоанг-Тши говорит, что положена в заглавии их трудов, как бы увенчаваемая ими и дающая книге их достоверность. Тшанг-Тши, что Ю-Конг [278] есть записка, в которую вносились деяния, по мере, как устроялися прокопы и распахиваны были целизны. Со временем выправлена историографами и дополнена прибавлениями во облегчение правительства. Читай многие другие ссылки в критическом розыск, под названием Куан-Киэн, книгу первую, страницу двадцать пятую и тридцатую. Знаменитый Тсу-Тсеэ поступает далее, что сначала не прежде стали описывать общественные работы, производимые Юэм, как только те, о коих явствует в первых главах. А когда уже размножился в Китае народ и учинилися части его паче известными, то вышла на свели глава Ю-Конг, как бы вступлением последовавшего за тем описания исторического, географического и политического всей империи. Должно не забывать, что Шу-Кинг составлен из разных отрывков больших летописей. Шан-Тши, наиславнейший писатель последней династии, рассуждая по содержанию книги Тшеу-Ли и словаря Эульг-Я, осведомляет нас, что и во времена Шанговой династии многое было присоединено к Ю-Конгу, потому что упоминается о землях, вновь доставшихся Государям нашим. Сочинители всеобщей географии, в тоже время трудившиеся, и по той же самой причине, подозревают Князя Тшеу Кинга давшим совсем иной вид главе сей. Каи-Ю-Конг, что точно ознаменовал он рубежи девяти областей, о чем и действительно не прежде стало известно, как во времена сказанной династии. Читай достопочтенную книгу Кунг-Шу-Као-Су, главу вторую, страницу пятую и шестую, книгу весьма редкую; не могли мы иметь ее у себя больше одного дня. Географические сочинения не там как исторические: позволяется [279] приобщать к ним вновь снискиваемые сведения. Глава Ю-Конг подобно же распространена была до начатков истории Гиаэвой, хотя разработания земель происходили в царствование Яоа, и также спуски вод, покрывавших почти все наше отечество. В ней упоминается об Юе только в первых строках статьи Ки-Тшеуа, а потом уже нигде ни о спуске вод, ни о других общественных работах. Строки, где находим имя Юа, суть: «...Ю разделил земли, прокопал дороги посреди гор, срубил леса и узнал большие горы и большие же реки области Ки-Тшеуской. Находяся в Гу-Муе, велел гнать стада свои от Леанга даже до Киа; после по его же велению изрезана целизна Таи-Ивенская до полуденного края округи Ио. От Танг-Гоаиа провел плотину до Тшонга». Весь прочий остаток главы сей есть описание осьми других Тшеуэв, их плодоносия, даемых податей и прочее. Читай Тонг-Киэн-Канг-Му, книгу вторую, страницу двадцать пятую. Но естьли главная перемычка в Ю-Конге не ударяет на времена, о коих нам слово; естьли писана была гораздо уже позднее, то всякие возражения сами собою упадают и не требуют ответа. Последующее за сим паче сего сказанного нами заслуживает уважение.

1) По состоянию Китая под скиптром Яоа, изображаемому нам Шу-Кингом, Монг-Тсеэм и всеми древними писателями, и потому, как Шун вещает об Юе, очевидно, что великий сей муж целые тринатцать лет беспрерывно занимался срубкою лесов, прогнаниями лютых зверей, распахиванием земель и тому подобным. Послушаем самого его: «...Поля понималиея водою, народ [280] сетовал и сокрушался. Восходил я на вершины гор. Пред моими глазами начади валишь леса. Вымыслил я устроить сани; приохотил людей питаться звериною ловлею. Прокопал девять рвов: полились поды в реки и далее в море. Из больших реке провел малые ручьи вдоль полей; научил пахать землю и приуготовлять снедное. Обилие в чем либо на одном месте помогало мне снабдевать другие, в том недостаточествующие». Шу-Кинг глава Ю-Тси.

Все сие сличая с летописьми, показует ясно, что общественные работы под Юэм происходили по округе небольшого пространства. Не понимаем, откуда взяли некоторые Европейцы баснословия о превеликих тех насыпях и плотинах, которые будто бы Ю понаделал, защищаясь от разлития рек Гоанг-Гоа и Кианга. 2) Состояние географическое и политическое девяти Тшеуэв, или областей, как оное стоит в Ю-Конге, есть плод весьма многих лет, рассуждая по времени, чрез которое упражнялися проповедники веры в сочинении карты Китая, имея конечно более пособий и удобностей, нежели каковые имел Ю. Переводчики Шу-Кинга говорят: «...Ю долженствовал преходить с одного ряда гор на другие, с одной высоты на другую; инако же не мог подаваться вперед. Тшин-Тсеэ. Под водою стояли все низменные места. Не льзя было путешествовать из урочища в урочище. И-Тши. Надлежало валить леса и прокладывать дороги посреди холмов. Конг-Ин-Та. Ставлены были вехи в виду одна от другой. Сеэ-Ма-Сиэн. Места получали назвищи, по мере как их проходили». И-Тши, [281] В книге Ю-Кинг-Тси-Ниаи довольно все сие описано. Не можно, чтоб Ю мог самолично осмотреть все те девять областей, о коих упоминается в Ю-Конг. 3) Тшу-Тсеэ с насмешкою по своему обычаю говорит: «...В Ю-Конг много слов, много мелочей, и нечему дивиться: писано так давно. Ю-Ки-Гао-Си. Земли, только что обнажившиеся от вод, не скоро дают богатства недр своих». Продолжает он же: «Когда настояли заботы о пропитании народа, тогда было не до искания вещей любопытных». Последними словами разумеет Тшу-Тсеэ рудники, редкие камни и растения, описываемые в некоторых из тех областей. Мыслим и мы, что не мог Ю разозначить степени плодоносия каждой из девяти Тшеуэв. Большая оных часть распахана чрез множество лет после него, равно как и установлены подати с народа... Содержание Ю-Конга об оном, по свидетельству самых искусных наших критиков, соответствует временам, по крайней мере окончавающимся в династии Гиаэвой. 4) История наша молчит до самого начала Шанговой династии, а потому Китай был прежде таков, каким представляет его Ю-Конг. Станем ли же объяснять согласно с теми, которые облекают Гоанг-Тиа величием и славою, то конечно вдадимся в противоречия с Шу-Кингом. Довольно для сей статьи. Естьли бы стоило труда, в большие бы вошли подробности и совоспоследовали за Ю-Конгом строка за строкою; сказали бы, на пример, что были населенные морские острова в области Ки-Тшеу, или Шен-Си; области, находящейся внутри Китая, утверждающим, что по содержанию главы Ю-Конга писана она при Юе, могли бы отвечать, [282] не внемля критикам нашим, что Яо царствовал сто лет, а Шун сорок. Междовремие довольное, чтоб умирающий Ю оставил Китай в описываемом состоянии Ю-Конговом; что замыкая народ свой в Ки-Тшеуе, мог посылать для приискания земель и потом селиться по другим областям; мог налагать новые подати, подобно тому, как было во все последовавшие династии при распространении селений и когда размножалося землепашество. Сколько таковых точно стран в Америке, коих в наши дни имеем уже и карты и описания, подобно же расселились, или готовятся стать населенными. Упоминаемое о металлах и редких произведениях недра земного, найденных там Европейцами, не учиняет ли правдоподобным же открытия всего оного в Юэвы времена?

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том I. М. 1786

© текст - Веревкин М. И. 1786
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001