-

ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

ТОМ I

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Время, к которому относить можно начало империи Китайской.

Писанное нами в первой части Опыта сего не должно инако разуметь, как вступлением последующих оного частей, из коих к одной теперь приступаем. Нужно то ко вразумлению читателей содержания, оставляемого всеми Европейскими науками во внутренности Азии, и к коему не льзя им было приближаться, не подвергаяся на всяком шаге заблуждениям, есть ли не будут путеводимы. Когда точно постигли вы связь подробностей, в которые мы входили; когда точно не ошиблись, с которой стороны должно взирать на древности наши и памятники, ее свидетельствующие: то легко вам будет с первого мгновения познать истинную нашу цель, для которой мы пишем. Мнения ученых о всем оном разные; преходят они колеблясь из системы в систему: то конечно известно нам, что предполагая мы образ мыслей наших, должны подпираться доводами. Поступим далее, не утаим трудностей, ослабляющих, или опровергающих некоторые места, не затмевая ниже малейшим мраком.

Минос, законодатель Критский, поместил между коренными законами запрещение, даже и усомниться о мудрости и пользе законов его; но в республике ученых нет Миносов. Не дано никому право подчинять мнению своему человеков. [160] Истинные ученые люди не знают изречений сих самовластителей... Я говорю, я думаю так. Изречения, столь извычайные пантологам наших времен, которые бы усугубили только дерзновение и невежество нашего пера. Можем мы обмануться, но не хотим обмануть. Вот причина, заставившая нас разделить вторую сию часть на десять частей, дабы было где и порочить и защищать вещи; дать читателям свободу мыслить с нами не одинаково, когда где либо свое собственное вероятнейшим найдут. Чувствуем и то, сколь приятно им будет увидеть нас в препирании с теми Европейцами, которые писали о том же; обращать нас то тою, то другою стороною, показывая, какими ложными путями мы заблуждали. Но твердо устоим в предприятом уже нами: проявлять будем глубокое наше невежество о всем, что когда либо ни бывало писано за морями... «Сталкивание противных мнений, вещает Тшу-Тсеэ, более делает шуму, нежели просвещает мысли. Докажи, что право думаешь; опровергнешь противников». [161]

СТАТЬЯ I.

О том, что повествованное о временах до Яоа есть смесь басней и темных преданий, заслуживающих презрение.

Во Францию странствовали мы учиться основательно Христианскому закону, и стать способными научать же оному наших земляков. Исповедуем искренне, что упражнения наши почти никогда не выводили нас из пределов Богословии. Скажем иносказательно: страна критическая, в которой находили и находят Европейцы многие урочищи вновь, есть страна известная нам только одним именем. Признание сие конечно послужит оружием противу нас; но лучше, чтоб укорялися невежеством, от чего и краснеться не имеем причины, нежели стать посмешищем, говоря о том, чего не разумеем. Ученые наши Китайцы судят и разнимают образом, каковой может быть не по нраву заморян: кроме, чтоб не навести скуки, едва ли неизбежной, отважилися бы мы на притупление внимания читателя, и без того избыточно уже занимаемого новостию пишемого нами. Сие нудит нас сближаться с Европою путем, которой один нам открыт, сиречь Богословия. Доказывает она и испытует истинну деяний, замыкающихся во святом Евангелии. Вот начертание, даемое ею нам, совсем уже готовое, совсем уже объясненное и раздробленное для сей нашей статьи. [162]

Есть ли книги о временах до Яоа?... Кто были сочинители оных?... Сочиняя, не обмануты ли были кем либо?... Хотели ли обманывать других?... Не повреждены ли со временем книги сии?... О чем вещают?... Разные историки, об них упоминавшие, не разноречат ли между собою?... Как о том мыслили самые древние писатели?... Сколько уважаются сии книги в Китае?

Таковы суть вопросы, которые мы сами себе предполагаем. Ответы на оные наполнят статью.

«Есть ли книги о временах до Яоа?»

Есть, и не мало; новейшие повторяют те, кои старее. После Ганского поколения Государей не издавалося уже ни одной. Можно делить их на три части: первые писаны в конце Тшеуской династии, вторые при царствовании Тшин-Ши-Гоанга; последние при Императорах Ганского поколения. Заметим здесь: 1) что когда бы все деяния, значущиеся и в тех и других, выбрать и соединить, то составилась бы одна только умеренной величины книга. Большая часть творцов упоминали только случайно о временах до Яоа, паче же самые древние. 2) Малые Кинги и общенародные писатели суть иного рода. Простремся об них особо.

«Кто были сочинители оных?»

Древнее не отыскиваем Ио-Тсея, жившего, как сказывают, во времена Уэн-Уанга, сиречь около тысячи ста сорока лет до Рождества Христова. Ведаем об нем из сочинения Пан-Куя. От двадцати двух времен Ганского поколения дошли до [163] нас не более четырнадцати глав. Суть разговоры нравоучительные и политические, случайно же упоминают о Ганг-Тие, Фу-Гие и иных, не ознаменуя точно никакого происшествия. Странно, что Ио-Тсеэ не говорит ни слова об Яоэ-Шуне и Юе.

От Ио-Тсея должно снизойти до Тшу-Анг-Тсея и Лиэ-Тсея, современников Манг-Тсея, как почти все верят.

Приметная разность в писателях о временах, в которые жили они. Смотри книгохранилище Ма-Туан-Линское, книгу третию. Имеем и иные их сочинения философические, политические и нравоучительные, сообразно толку Тао-Сеэва раскола, коего были ревностные прилепленцы. Вещают о трех Гоангах и пяти Тиях, не объясняя, кто они были, ниже когда царствовали. Простираяся в одних преподаваниях раскола своего, случайно повествуют о некоторых деяниях Фу-Гиа, Шин-Нонга и Гоанг-Тиа. Тоже самое разуметь должно об Уэн-Тсее, Шен-Тсее, Ши-Тсее, Ган-Феи-Тсее, живших в последние годы Тшеуской династии. Писанное ими о временах до Яоа состоит в немногих страницах.

Книги Тшун-Тсиэу, присвояемой перу Лу-Хиа, которого поставляют отцом Тсин-Ши-Гоанга, и которой подлинно был ближний его деловец, не известно происхождение; по слогу же познается времен царствования восточных Ганов. Как бы то ни было у повествуют о Сан-Гоангах, Утиах, Фу-Гие, Шин-Нонге и Гоанг-Тие, не означая времени их. Басни Лу-Хиевы не столь сумозбродны [164] в рассуждении Тао Сея; не основываются на правилах и учении раскола его. Слог нестроен и разновиден, главы кратки, а содержания пременчивы. Думают, что Лу-Хи, быв богат, платил много денег за всякую не к стате поставленную букву в сочинении своем, естьли кто в том его остерегал. Као-Тши зовет его Царем сочинений Гоан-Нан-Тсеэских. Лу-Тшун-Тсиэу-Тсеэ, Гоан-Нан-Уанг Шу, Гоан-Нан-Тсеэ, жили в начале династии Ганов западных, были любители книг, платили за них дорого, а еще того больше давали тем, кто оные им уступают; но как омрачились расколом Тао-Сеэвым, то и доставали таким образом охотнее надлежащие до оного книги. Собственные их сочинения имели слог цветной и стихотворной, суть пространное вместилище преданий и басней отдаленнейшей древности, однако же погрешающее противу леточисленного порядка, стройности в связи своей, и подверженное критике. Силилися всячески проявиться самыми высокими писателями, но вместо того, как свидетельствует Лиэу-Ле-Галю, остались между историками грубыми и дикими: Е Ше. Такими же творцами находят Европейцы сочинителей Пе-Гуя, Фонг-Фу-Тонга и иных времен той же династии, когда восстановлено было спокойствие для ученых людей. Хотя и то ненадежно, что первое сочинение было пера славного Пан-Куя, а второе Инг-Тшаоа; но как собраны в них только что не совсем исчезнувшие в памяти человеческой предания, то не льзя иным укорять сочинителей, как единым соблюдением для потомства смехотворных басен, заслуживавших вечное забвение. В книгохранилище Французского Короля есть полное собрание мелких [165] сочинений Ганской династии, следовательно и нет нужды здесь их начислять. Любопытные пусть прочтут; однако же не найдут того же в одном, о чем в другом писано.

Что же надлежит до Шанг-Гаи-И-Кинга-Сан-Фена, ботаники Шин-Нонговой и врачебных книг Гоанг-Сиа, сказали уже мы выше, что приемлются от всех знатоков подложными трудами новейших писцов под древними титлами, а по тому и минуем об них в молчании. Были критики [понеже обещалися мы опровергать и защищать все, что можем], которые находили слог Шан-Ган-Кинга близким к слогу самому древнему, и подразумевали книгу сию писанною в конце Тшеуской династии; но самые те же критики признают их естьли не сочиненными, то поврежденными по крайней мере от людей, верящих смеходостойным призракам, упрямо держащихся бредней Тао-Сеэвых. Квеведа и Цирано в Европе не вымышляли никогда столь сумозбродного, каковы суть вздорные сказки сей книги. Некоторые простодушные проповедники мнили видеть в ней чудесные вещи под иносказаниями, из коих будто бы была она составлена. Последуя некоему числу наших ученых, примыслили посредство к извинению таковых бредней. Годится она, но только для приискивания следов древней нашей истории, паче же чрезвычайных оных и чудотворных приключений, кои в ней меньше других таковых же книг безобразны. На пример, упоминает об народе, питавшемся священною росою, имевшею вкус, кто каковой в ней найти хотел: Шо-Ю-Ки-Уэн. В примечании стоит: роса сия походила на сахарные крупины... Не точное ли подобие манны небесной? [166]

«Сочиняя, не обмануты ли были кем либо, или не хотели ли обмануть других?»

Не много мы сказали выше сего о глупых тех и посмеяния достойных баснях, которые составляют историю времен до Яоа: однако же и по тому читатели судить могут. Ио-Тсеэ из самых древних писателей вещает, что Гоанг-Ти, быв десяти лет от рождения, познал погрешности правительства Шин-Нонга, и их исправил. Тшуанг-Тсеэ, Лиэ-Тсеэ, Увен-Тсеэ и другие, жили во времена замешательств, войны и потрясений государства. Все писанное ими свидетельствует, что были ослеплены призраками; что утверждали раскол Тао-Тсеэн; что благоугождали Двору, предлагая новый образ правительства, новые законы. Не доказывает никакой памятник, что читывали они коренные летописи Тшеуского книгохранилища, да и не ссылаются на оные; откуда же почерпнули Гоан-Нан-Тсеэ, Тшао-Гоа, Ган-Ин и прочие выписыватели из книг Ганского поколения времен, повествования свои о бытиях до Яоа? Молчат о том сами, не подпираются никакими достоверными доводами. Критики наши согласны, что много способствовали всем обнародованным в царствование Тсин-Ши-Гоанга, после как утихло гонение на ученых, и что тогда-то собирали древние предания, исходившие из уст Тао-Сеян. Никакой писатель, пиша о временах до Яоа, не подпирался никакими же достоверными памятниками. В прежние времена писатели находили пользу свою рассевать басни, подкрепляющие раскол, ими защищаемой; а писатели времен новейших более, как кажется, занимались отысканиями следов старины, нежели избиранием сноснейшего здравому разуму. [167]

«На повреждены ли со временем таковые сочинения?»

Отвечаем: 1) рода такового книги никогда на себя не привлекали внимания ученых людей, и оставлялися в руках тех, кто хотел их сберегать. Ю-Киаон, или последователи учения Конфуция, не хотели даже и обнажать их лжи, разве доходили случаи выписывать что либо из частных историй, или подавая когда либо челобитные Императорам противу раскола Тао-Сеэва. Главнейшее их правило было и есть, что лжи искореняются и исчезают сами собою.

2) Разные толки Тао-Сеэва раскола нападали один на другого разными же оного выяснениями, прибавлениями и разнятиями, каждой смотря по тому, что ему полезно, или противно. Ни которой не мог стать победоносным, потому что последние издания такого рода сочинений, можно сказать, в ничто обращали прежние, и что не находим ни одной старинной рукописи, ниже словесных подробностей, по коим бы льзя было преходить из последних в первые.

3) Искуснейшие критики утверждают, что книги, присвояемые перу Тшанг-Тсея, Куан-Тсея и других, не суть подлинные труды сих творцов. Так особенно мыслил славной Конг-Ин-Та о Тшу-Тсее и других. Читай Синг-Ли-Та-Тси-Нен книгохранилище Ма-Туан-Линское, предсловие Тонг-Киэн-Канг-Лиуское. Подложность и повреждение сих сочинений были возможны и легки в начале Ганской династии, когда духи заняты были [168] искоренением книг и во времена настоявших тогда государственных смятений: ради малочислия разумевших старинные буквы; ради видов тогдашние политики Двора; уторопления Ю-Киаоэв, силы и доверенности Тао-Сейцев, и удобности для каждого рассевать в народе рукописи. Области наши почти были между собою без сообщения, книги редки. Не трудно бы было взвесить все сии обстоятельства, и подпереть то самыми деяниями; но не стоит заботы. Довольно, естьли отошлем читателей к ропоту и жалобам последних издателей; но труды их в снискивании достоверных старинных изданий же, доводы, коими оправдывать себя стараются, свидетельствуют, сколь слабо заслуживают книги их внимания ученых людей.

«О чем вещают?»

Очевидность, важность, порядок, взаимосвязание и правдоподобие деяний, означают историческую истинну. Надобно раскрыть книги, о коих мы пишем, и увидеть, что не льзя их помещать в число общенародных летописей. Снисходя даже до царствования Шин-Нонга и Гоанг-Тиа, не находим ни одного происшествия, которое бы ударяло на целой Китай, которое бы обнажало нравы, показывало способности умов. Различие видов корыстей обнаруживало законы и правительство. Все замыкается в немногих только личных приключениях, в деяниях частных, приводимых случайно, и кои не основываются ни на географии, ни на леточислении и физике. Смехотворные чудеса, достойные загнания во страну бредней и призраков; самый образ сказания проявляет, что почерпнут из веков не древних. Естьли бы кому из [169] Европейцев пришло на мысль разуметь находимое в таких книгах ударяющим на Мономотапский народ, то бы не знали мы, чем опровергать оное. Праводушие, коего столь ревностно держаться хотим, требует извещения нашего, что большая часть старинных книг, упоминающих о временах до Яоа, суть разговоры о разных предметах политики, нравоучения, физики и философии. Способствовавшиеся ими, сочиняя историю, больше заслуживают укорение, нежели оных творцы. Ио-Тсеэ, Куан-Тсеэ, Тшуанг-Тсеэ, Лие-Тсеэ и иные, заставляли лица собственные изражать свои мысли, не ручайся сами за основательность оных. Сие не одна только догадка: многие Тао-Сеяне, крайне желая подпирать раскол свой одобрением Конфуция, вмешивали в помянутые разговоры или его самого, или приводили будто бы исходившее из уст его. Ссылаемся на Киа-Ю, Тсан-Ли и других. Читай И-Хе, книгу вторуюнадесять. Конфуций представляет у них весьма смешное лице, подобное Сан-Гоангову, Фу-Гиеву и других. Легко им было выдумать личные случаи, и такими баснями забавлять простой народ. Восхощет ли любопытство Европейцев преплыть моря и войти в наши книгохранилища, надобно, чтоб вождем своим избрали нашу же историю учености: она бы во мраке оном послужила им светильником.

«Разные историки, об них упоминавшие, не разноречат ли между собою?»

Здесь требуем извинения у читателей, и просим не взыскивать от нас списывания противоречий, в которые заводим их мнимым [170] совоспоследованием Императоров наших один за другим, в темные оные времена, как открытиями, им присвояемыми, так и числом лет и происшествиями их времен, и прочим. Воззреть на первые главы Ли-Хен, и на примечания, положенные в книге Тсеэ-Ши-Тонг-Киэн-Канг-Муэ, довольно ко уверению себя, что писатели почерпали в разных источниках. Ли-Хи, Куан-Тсеэ, Тшуанг-Тсеэ, на пример чудесное повествуют о музыке голосной и инструментальной, усовершенствованной Гоанг-Тиэм, хотя и невежествуют о великих происшествиях в царствование сего последнего, но каждый по своему описывает систему музыки. Печатные ведомости Европейских государств легче взаимно сообразить о какой нибудь войне, нежели их сказания о войне же Гоан-Тиа с Тшин-Иэуем. Самого Тшин-Иэу одни представляют бесплотным духом, другие владетелем, третьи бунтовщиком: таковы же точно и прочие их сочинения вообще.

«Как о том мыслили древние писатели?»

Совсем никак. Ни книги, ни писанное Конфуцием, ниже ученики его, не говорят о поколениях и владельцах до Яоа. Имена Фу-Гия и Шин-Нонга стоят в прибавлениях И-Кинга, присвояемых Конфуциеву перу; однако же не верят тому многие наши критики. Трудно дознаться, для чего премудрый сей муж, везде извлекая правила учения своего от самой отдаленной древности, нигде не упоминал о Фу-Гие и Шин-Нонге, кроме помянутых прибавлений; да и молчит, в Китае ли они царствовали?... Скоро возвратимся мы к сей же самой статье. [171]

«Сколько уважаются книги сии в Китае?«

Чтоб с большею исправностию и точностию ответствовать на сей вопрос, надобно различить учеников школы Конфуциевой. Само по себе явствует, что первые верили начальникам и наставникам раскола своего, умствования ложные и заблуждающиеся, но и оные разделяются на ученых, исступленников и простолюдинов; каждый особую для себя составлял систему, ученые кичатся здравым смыслом, способностями все критиковать и знаниями; уважают наставников своих, но отвергают преподаемое ими странное, смехотворное, отвратительное и все чудеса, выходящие из вероятия; все то, что совершенно не вяжется с общенародными памятниками; все основывающееся на прибавлениях новейших писателей. Таковых ученых и самые бредни суть систематические, нарочито взаимно сцепленные. Исступленники же ничего не составляют, не выводя из пределов вероятия; они-то открывают собою слабость ума человеческого. Напряжения мыслей своих обращают на такие только предметы, которые необычайны, странны и глупы, защищая все такое с крайнею запальчивостию. Чернь слепо идет по пути, на которой напала; не думает рассматривать, чему верить, как верить и для чего верить?

Ученики школы Конфуциевой суть истинные главы упражняющихся в науках; им единым по справедливости приличествует имя ученых. Презирают Тао-Сеян, как сплетателей сумозбродных басен, которые, не быв в состоянии доказывать ими сказуемое об истории нашей, начиная временами [172] Яоа, углубляются далее в древность, дабы не быть противоречимым общенародными памятниками. На каждом, можно сказать, шаге, подавшегося назад таким образом, да отделять деяния они правил, на коих почиет их умствование; да посмотрят тогда на них, как на историков и сказателей о древности: найдут, что обстоятельства времен сближали и удаляли они Императоров ученых, по мере, как следовали обычаям Двора, или прилеплялися к какому либо особому сонму. В течении Ганской династии раскол Тао-Сеэн был всемощен. Сами Императоры были оного поборники; ученость не смела на него ополчаться. Но таковая политика сих Государей была к месту, хотя в самое тоже время являлися они отыскиватели Кингов, созывателями людей ученых, но медля издавать Кинги в народ во всей их целости. С другой стороны явно выходили в свет книги Тао-Сеян, хотя казалось, что то было без их соучастия. В Китае, равно как и в других странах, владетели держатся истинны и лжей по видам своим; но наши Государи, достойные прозвища Великих, как свидетельствуют летописи, любили правду паче всего; народ при них только благоденствовал. Вкрался новой раскол Фоев во времена той же Ганской династии... Что принес с собою?... Горячку умов, соблазны и смятения. В течении последовавших кратких династий государственные потрясения притупили у всех внимание. Самое правительство не могло удостоивать покровительством ученых, как только вскользь и мимоходом. Проявлялися они и скрывались вместе с происшествиями; колеблемы были, пореваемы ветром благоволения Двора и обычаев. Буря сия иногда наносила их к [173] Кингам, но та же самая буря разражалася над ними и в самом сем пристанище. Заблуждениями гнусными, системами нелепыми, бешенством идолослужения, наполнялися Императоры до того, что принимали на себя звание Бонзов и Тао-Сеян. Искуснейшие в науках мужи в бедственные такие времена не только принуждены были хранить постыдное молчание, но прятаться по горам, лесам и пещерам. Государи Тангского поколения безмятежно владычествовали Китаем. Стеклися к престолу их науки и художества, и подкрепили собою, умножили величие его, распространили славу. Началось собирание всего вмещающегося в Кингах, вышли на свет прекрасные издания, вышли изящные объяснения оных. Умы человеческие начали проникать в самые отдаленнейшие времена. Возжелали достигнуть до начатков истории нашей; но лучшие разумы не могли, сказать просто, пробиваться далее Яоа. Пристрастие некоторых Императоров к бессмертию по толкам Тао-Сеян отверзло врата к выходу из пределов, предписываемых Кингами: пустилися даже до Фу-Гиа. Стихотворцы и философы, принаравливаясь к мнимой сей истории, которая как бы подвязывала крылья их умовоображениям, навели вапы на басни, из коих долженствовала составиться такая история. Исчерпались пособия для продолжения труда. Вкус к забавам размножил любление мелочей, расслабил умы, ученые книги скрылись в книгохранилищах. Жены и любовницы Императоров взяли в руки скиптр учености, предписали, какие угодны им были, пути к почестям для ученых. ученость начала вещать словами острыми и замысловатыми, эпиграфами, песнями, и удостоилась их благоволения. Последовали, но весьма [174] немногие царствования, паче полезные для наук; но слабый только испустили блеск надежды. Скопцы учинилися сильнейшие особы при Дворе, заразили оной негою, роскошью и злодействами. Кровавые следы внутренних и внешных браней, мятежи, моровые язвы, голоды, премены правительств, покрыли науки непроницаемыми мраками, прочистившимися не прежде времен протяжной династии Сонгов. Основатель сей династии вступил во святилище наук, издал законы, запечатлел врата в сие святилище черни. Взоры правительства обратились на ученость и проникания в первобытные столетия. Книги начали быть купуемы весом золота, в заменение утрат оных. Отряжены нарочные свозить их из соседственных областей; размножились тиснения вновь; приложены труды к трудам, последуя великим образцам древности; а сие возродило благий вкус, критику и философию. Истинна воссияла во всей своей чистоте; но к нещастию наскучили взирать на нее, и под предлогом сооружения ей престола посредством систем, закрыли ее завесою. Мнимое философствование, блестящий внешнею поверхностию разум, безверие и своевольство, привели ее в забвение. Начали верить всему, и все опровергать. Одни подвергли сомнению происходившее до древней Тшеуской династии, другие заходили за времена Фу-Гиевы и мчалися даже до Пан-Куа. Сцепление происшествий поднимали и опускали попременно мнения между учеными; а падение династии Сонгов все то погребло под развалинами того же самого. Императоры Ивенского поколения были чужестранцы, без наук, без людности, удерживались на престоле силою оружия. Мингской династии предуставлено было смотреть на науки очами мудрой и [175] просвещенной политики, удерживать ученых цепию законов, дабы не вдавались в те же заблуждения, которые толикократно были гибельны общему благу. Погрешности минувших поколений научили Министерство пользоваться науками, подобно огню, освещаться ими, но не быть зачерненными их дымом; согреваться их теплотою, но не сжигаться. Одною рукою поощряло их наградами, другою же стесняло пути к чинам и достоинствам. Окружив престол Императора превосходнейшими умами, глубокой учености мужами и одаренными наилучшею красотою словесных наук, отяготило над ними ярем законов, изрыло пред стопами их бездну зол на рубежах, до коих доходить им позволяло. Сей-то преславной политике должен Китай умеренностию упражнения в науках, заградившею поползновения к спорам. Овладели нами Татары, но последуют правилам той же самой политики, и письменная наша республика в покое.

Но возвратимся на прежнее, как Тао-Сеяне бывали в милости и во изгнании от Двора; как пристрастие к состязаниям и системам попускалось; как полуученые, приверженцы особых умствований, любители новизн и мнений исступленных, усиливались и ослабевали стройность сказанной республики; как прибегали к книгам, о коих мы пишем; как отвергали их, нападали на них, или защищали? Скажем вообще, что поборники сих книг никогда не дерзали уравнивать их с Кингами и с другими сочинениями коренной важности, а только что могли иногда дополнять молчание оных В каждом столетии видали ученых, которые ополчались противу таких книге, даже и [176] в те времена, когда сами Императоры облекалися в одежду Тао-Сеян, проводили дни или в размышлениях, или во истолкованиях бредней раскола сего. Заметим мимоходом, что вера наших Императоров часто разнилась с верою их подданных, хотя и являлися внешно ее исповедующими: последняя вера разумеется у нас древнею. Существа ее состоят в жертвоприношениях, общественных молитвах при нашествиях каковых либо бедствий, и в книгах.

Вместо возобновления писанного нами в статье сей, и преклонения читателей согласно с ними размышлять, рассуждать и извлекать заключения, и чтоб согласилися же в том, что история наша до Яоа почиет на основании разоренном и не достойна вероятия, лучше предоставим то их собственному проницанию. И что бы могли сказать для них новое? Полезнее задержаться на несколько минут исследованием систем, вымышленных в разные времена, которые разделяют мнения, нами опровергаемые. Такое удаление, естьли удалением назвать можно, выполнит пропущенное может быть нами, объяснит более сказанное уже, и послужит вступлением и следующей за сим статье.

Естьли когда либо писалась история заблуждений и развратов ума человеческого, то конечно таковы суть леточисленные системы. Китай от своей части пространное к тому открывает поле. Запутанные ли предания времен до потопа были того винотворцы, бредни ли Тао-Сеян, обезобразившие времена, произвели таковые сплетни, или вкус к странному и чудесному завлек в оные наших [177] ученых; но то правда, что выдумали они множество систем на времена, предшествовавшие Яоу. Думывали измерять долготу оных физическим и нравственным состояниями отечества. Астрономы взлетали на небеса, совопрошалися со светилами и вычисляли по бегам их и явлениям, образами, какими кто рассудил за благо. Физики устрояли вселенную из стихий собственного их изобретения, изложили за коренные основания то, что не согласно с Ли и Ки, Ин и Ионгом: стихии, конечно не уступающие трем стихиям же Картезиуса, и их не лучше. Выполнители книг, замкнув ум и внимание свое в Куаэ, книге Фу-Гиевой, а после в двух дсках Готу и Лошу, мнили проповедывать истинну об отдаленной древности. Великое число иного рода людей кинулись подбирать растерянное долготою времен, подкрепляться ученостию, вещать языком критиков, созидать вновь из безобразных развалин огромное здание древней истории. Из одних примечаний таковых систем составилась бы превеликая листовая книга, хотя бы вносить в нее только до бесконечности скучное. Скажем о трех только главнейших из сих писателей, держася повествованного ими же. Первой восходит от времен Пан-Куа до сотворения мира. Второй не далее, как до Фу-Гиа. Последний останавливается на Гоанг-Тие. Поелику системы сии опровергались и защищались с крайним жаром, столь точно же остаются у всех в небрежении; да и нет оных ныне ничего не значат, а прежде служили объявлениями войны и провозвестиями замет во временах. Читатели да не почтут нас виновными, когда поведем их в пустыни бесплодные и необитаемые, где не повстречаются ни с чем приятным, ни с [178] чем научительным: недоверствия и подозрения Европы к тому нас принуждают.

4. Довольно странно, ежели и того что нибудь не хуже, что сочинителями Китайской истории были люди, меньше многих сведущие об отдаленной древности. Страннее, что ревностнейшие Тао-Сеяне не имели духа стать леточислителями, кроме как в течении продолжительной Сонговой династии, сиречь по тысячи летах от успокоении учености в Китае... Кан же посметь верить тому, чему верить не смели первые писатели? Вещает предисловие Тонг-Киэн: «...Истинна не трудно познается в памятниках достоверных, как же находишь ее в хаосе преданий?... Всяк, прокладывали путь новой, заблуждается и проч.»

Лиэу-Ю, Ло-Пи, Су-Тсеэ, первые отважились составить историю из басней и преданий, рассеянно помещавшихся в книгах раскола Тао-Сеэва. Писцы сии согласны в списывании всего ими находимого, и в оказывании, что сами тому не верят, а только почитают себя должными соблюсть оное потомству. Посредственно ученые в их времена и под их глазами воспользовались свободою и позволением не верить перу их. Пан-Ку, коего имя не стоит ни в какой старинной книге, и которому присвояют каждой по своему сотворение мира. Тиэн-Гоанги, Ти-Гоанги, Гин-Гоанги, жили, по их сказкам, за осьмнатцать тысяч лет прежде странного побоища богов, богинь и диаволов, коими наполняют мнимые ими столетия; и другие подобные же бредни, сплетаемые в сходственность [179] лжеучения Тао-Сеэва. Чем же доставило то их от современников?... Колкими шутками и насмешками, а от последующих родов всеобщим презрением. Лиэу-Ю был историограф государственной, претерпел оскорбление, что книга его похулена была историческим нашим заседанием, как уже выше мы сказали; хотя он выпустил из нее все бытия до Гоанг-Тиа, и хотя выдавал выпискою только, не ручаясь за достоверность, однако же заказано было печатать сию книгу. Ло-Пи тщетно вещает, что «...учение Тао-Сея вземлется от времен, когда люди по семи раз пременяли образ и вид свой; что остается к сожалению неимение способов объяснять деяния первобытной древности; что празднике Пан-Куэв торжествовался осьмогонадесять числа десятые луны; что Лу-Тсун имел ишака о трех языках, коего туловище покрыто было чешуею, дыхание же было ароматическое; что Куэн, или земные духи, выходя из молнии, вселялися в ястребов и змей, прогуливались на телегах и сами себя запирали в ящиках; что желтой дух имел большее брюхо, нисшел с третьего небеси, вымыслил искусство царствовать и прочее». Удивляясь неутомленным сыскам ученого сего, не льзя не жалеть, что он трудился только для глупцов. Не бесполезно знать, что все такие нелепости имели источником не одну голову. Необходимо надлежало Ло-Пию прочитать все раскольнические книги для составления первых частей своего Лу-Хе. Того еще чуднее, все сии части напичканы примечаниями, достойными содержания своего. Напрасно упоминать, что ни один ученой человек и не думывал никогда опровергать пишемого о временах до Фу-Гиа. [180] Сочинения сего рода уже не печатаются у нас более, и сами Тао-Сеяне почти уже их бросили. Но как разум человеческой естественно подразумевающ, могло бы случиться в последующие роды, что не находя более нигде книг, о коих теперь слово, почли бы небрежение наше в сохранении оных некаким таинством. Вот чего ради упомянуто малое нечто в сокращении летописей наших, и объяснено пристойными ссылками.

Полагая, что первая сия система не имеет нужды в опровержении, удовольствуемся следующими примечаниями:

1. «Хотя не льзя открыть истинну посреди объемлющих ее мраков, говорит издатель Лу-Хея, однако же подразумеваются времена до Фу-Гиэ. А по сему и должно преподавать потомству предания об оных, не приемля на себя то объяснять: Тсун-Эульг-Пу-Люн. Конфуций не хотел изрещи более: искони настало вдруг небо и земля, после всякие существа, наконец человек и жена».

2. Странно, что происхождение недель находим в сказаниях о сотворении мира некоторых Тао-Сеян, сказаниях, невяжущихся и полных смешных басней. В них-то стоит о долготе жизни первобытных людей, от одной до десяти тысячи лет. Были и такие между Тао-Сеянами которые разумели годы не солнечными, а лунными, то есть состоящими в двенадцатой только части солнечного года.

В царствование Тсин-Ши-Гоанга и в начале Ганской династии астрономы Тао-Сеэвого [181] раскола вымыслили круголетие во сте тысячах, двух стах тысячах и трех стах тысячах годах, чем больше, или менее требовали того системы их, чтоб установить им чрез то семь планет, солнце и луну, сообразно неведомо какому-то умствованию, на некоторых точно точках в эфире, и на таком то основании утвердить мысленные свои сцепления ниспосылаемых на род человеческой наваждений: мира, благоденствия и славы, беспрестанно пременяющих состояние земнородных. А как всего нужнее для них было улещать суетность Императоров, то таковую свою систему подпирали историческим свидетельством, пустилися во времена неизвестные, прибавляя и сокращая без зазрений бытность Государей на престолах до Яоа. Вот истинное происхождение уродливого оного леточисления, основываемого на развалинах невежественной астрономия, и которое тотчас исчезает, как скоро будет разнимаемо хотя самым наислабейшим вычислением.

4. Когда славный раскольник Лао-Тсеэ путешествовал по Западным странам, Евреи вошли в Китай в конце Тшеуской династии; во времена же династии Ганской имели сообщение с Индиею, Персию, а может быть и с Римлянами: то не бесправдоподобно, что последователи Тао-Сея научены были знать о многом, о чем однако же со временем начали вещать по своему, для внесения того в нашу историю.

5. Что сие было точно в те дни, когда Сеэ-Ма-Куанг и другие наши критики видели только мраки в леточислении нашем до Уанг-Лиа, книги [182] Тшеуской династии, которую возводят весьма далее в древность Кингов наших. Сам Фу-Ми, живший в течении династии последних Тсинов, сколь ни ревностной был Тао-Сеянин, не дерзал однако же восходить за Фу-Гиа; по скольку более прочих ученее был, тем паче боялся стать посмешищем, приемля за истинну бредни раскола своего.

6. Янг-Тсеэ, человек ученой и простодушной, времен древних Тшеуэв, Тао-Сеэ, откровенно утверждали, что история первобытной древности вся безвозвратно утрачена: Таи-Ку-Тши-Хе-Мие. Скажем к слову, что троякие суть древности в летописях и книгах Китайцев: Таи-Ку древность, касающаяся мирозданию; Шанг-Ку, взимающаяся от Яоа назад, и есть истинной начаток достоверной нашей истории; Тшунг-Ку, древность средняя, вмещает бытия между Конфуция и Тшеу-Конга.

II.

Фу-Ги учинился щастливее в Европе, нежели в Китае. Там разумеют его основателем монархии нашей; историки же наши или совсем не упоминают о нем, или хотя некоторые приводят имя его, но никак не уважая. Первый из таковых был Сеэ-Ма-Тшин, в династии Танговой. После сочинение его Пен-Ки помещено в заглавии Сеэ-Ма-Тсиенова Сеэ-Кия, как дополнение, однако с приложением примечаний: 1) что искони миросотворения поколения человеков составлялися единым только семейством Тсее-Каи-Пи-И-Гиа и прочее. 2) Что древние памятники потеряны, следовательно не льзя повествовать и судить основательно о первобытных временах: Ку-Шу-Оунг-И, и проч. 3) Хотя нейдет под сличение малое то нечто из сказаний Тсе-Лия, Тшеу-Лия и других, [183] выбрано однако же все оное и наполнился пятой промежуток тех времен и Пу-Кин. Книгу сию имеют у себя Европейцы; могут поверить предлагаемое нами соответственно двум изданиям, кои имеем и мы под руками: одна описывает минувшую династию, а другая царствование Шун-Шия, первого оной Императора; в последней не столь много примечаний, и меньше любопытны. Сее-Ма-Тсиен не смел восходить за времена Гоанг-Тия; не избежал однако же хулы, как тотчас увидим. О славном сочинителе Куаев И-Кинга ни в памятниках, ни в книгах древних, не находим ничего вероятного и достойного внесения в историю народа нашего. Писатели и весь собор ученых, когда поступая противу здравого смысла начинают летописи свои сумозбродными баснями, то самое предрассуждение не дает места в старинных наших книгах. Подобное же своевольство в Тите Ливие извиняется потому что первейшие Римляне не умели еще при нем инако считать годы, как вколачивая гвозди на стене капища Минервы. Такие сочинения ни в чем не предосуждаются. Последние: издатели Канг-Муя, желая упомянуть о Фу-Гие, чтоб прославить прибавления к И-Кингу, где стоит имя его, не нашли сказать больше согласно с Тао-Сеянами: «...что был он Царь лесной добродетели; — что избрал для пребывания двора своего урочище называемое Тшин; что научил человеков звериной и рыбьей ловлям, скотоводству; — что рука его начертила Куи, и что вымыслил он буквы; что производил в Мандарины под именем змея; — изобрел Киа и Хе (орудия музыки)». Но все сие не самые ли ничтожные мелочи для Государя жившего на свете [184] сто сорок пять лет? К тому же противоречит сам себе сочинитель сей, сказав, что буквы вымыслил Фу-Ги, на ином месте присвояет то Тсонг-Киану, под владением Гоанг-Тия. Европейцы конечно не будут им довольны. Но разве бы писать ему с примера словаря Пин-Тее-Тсиэн, что тело Фу-Гию дано по сотворении уже мира, душа же его бытствовала за долго прежде? Или согласно с Ло-Пием: женил его на Ниу-Гоае, дочери и сестре своей. А когда и того мало, то можно прибавить, что был ношен в матерней утробе двенатцать месяцев: читай И-Ки; что Конь Змей принес к нему тисненные изображения Куаев: Сан-Фен; что небесной музыке научила его Нимфа: Гоан-Нан-Тсеэ. Похощет ли кто и еще распространить таковые бредни, пусть изыскивает, что мать лесного сего Царя очреватела им от молнии, или не нарочно вступив на следы исполина, или надуло ей ветром. Далее, имя Фонг наложено ему не для ли того, что родился в огненном народе, или по тому, что ветр есть символ примера Царей? Девять ли было у него голов, или одна? Лице человеческое ли, или голова змеиная? Он ли создал небо и землю, или был только Царь над духами?

Как всякое пустословие о Фу-Гие и последовавших за ним временах есть товар Тао-Сеян, воат как мы оной ценим: ...Великой Канг-Гиус, наш Лудовик XIV, во все продолжение преславного и долговременного владычества своего, трудился сам и заставлял трудиться более пятидесяти лет над пространным истолкованием И-Кинга. Лучше судил совсем умолчать о Фу-Гие, творце Куаев, нежели обесчестить перо свое [185] выписываниями из них самого сноснейшего разуму и слуху. Были проповедники, которые мнили узнавать в Фу-Гие Еноха; но таковые догадки не можно простирать далеко, ради того, что Тао-Сеянами замешаны все следы древности. Подобные же соображения, как-то брак Фу-Гиев с Ну-Гоаею, имена, коими нарек он растения и животных, звание его первого Царя, старейшины человеков и прочее, не приводят ли на мысли Адама?

III.

В Европе есть в печати, что со времен Гоанг-Тия история наша справедлива и достоверна; ведаем то и мы, но ведаем же, что не Европе приличествует решительно об ней изъясняться, по крайней мере не прочтя всего до того надлежащего, и не просмотрев, как должно ученым и критикам. Однако же устоим в слове и не престанем казаться невеждами о состязаниях заморян, в рассуждении пишемого нами. Пусть затворят, так сказать, за нами врата, впустив нас в оное, то по большему еще промчимся расстоянию; со всем тем не пойдем и не дойдем до иной цели, как только к одной той, которую уже мы для себя предвзяли: ...1) Рассматривать мнения Тсеэ-Ма-Тсиена, отца истории нашей; 2) Тшон-Шу, рукопись на бамбуевых дщицах, найденную при владении By-Тия, основателя Тсинской династии, около последних годов третиего столетия по Рождестве Христове; или инако, как сказывают, в династию старинную Тшеускую. 3) Что было повествовано о Сан-Уангах и У-Тиях, в малых Книгах и почти всех сочинениях Тао-Сеян. Все таковое может уразить умы в шести тысячах милях отсюда; произвести недоумение... Но здесь конечно нет. [186]

Рок то есть всех светских древних историй: начинаются хаосом и мраками. Розыски, ученость, критика наиславнейших сочинителей оных, преткнулися об суесловия; льстили гордыне своих отчизн, выводя их из самой глубокой древности.

Лучше хотели начать баснями темными и смешными, восходя сколько могли далее в старину, нежели пожертвовать истинне и немногими годами. Тсеэ-Ма-Тсиэн может быть паче иных историков извиняется, что пересказывает басни, носившиеся в народе во его время, а мог бы с помощию оных податься назад в самую мрачную древность не на одно столетие; вместо деяний и происшествий ставить чудеса и невероятное. Начал летописи свои вдруг царствованием Гоанг-Тиа. Не льзя не отдавать справедливости праводушию и искренности сего писателя; обще с искуснейшими критиками находим перо его довольно прекрасным и складным. Есть ли бы попустился мчаться обычаями времени своего, то бы не мог представить потомству Гоанг-Тия столь великим и воспрославить престол его во улещение суетности, или политики Ганского поколения Императоров, желавших происходить от сего Государя, дабы быть по праву его наследниками и пользоваться всеми хищениями мучителя Тсин-Ши-Гоанга, который искоренил у нас народное право. Не станем настоять, доказывая сие. Читатели сами собою оное познают; пусть припомнят писанное нами о тесном том положении, в каком были ученые люди; в какой силе находился расколе Тао Сеэв, и даже до того ослеплял народ бреднями своими, что не чувствовал оной бедствий и нищеты, под коими подавлялся. Скажем только, что Тсеэ Ма-Тсиэн жил [187] при Дворе; что Ву-Ти, по повелению коего сочинял историю свою, был Император победоносный, был завоеватель, самовластитель, глава народов, наполненная высокомерия; был завистлив и подозревают, имел изящный и острый ум, зараженный призраками лжеучения Тао-Сея [а Гоанг-Ти был же оного ересиарх]. By-Ти воздвигнул башню, устроил как бы парящий над нею истукан, который одною поднятою вверх рукою держал великую золотую лахань для накопления небесной росы: на сей-то росе месили прах из истолченных намелко жемчужин, сапфиров, алмазов, и составляли питье бессмертия. By-Ти распространил рубежи всех своих областей, брал дани с самых далечайших стран, открыл морские пристанища, даровал свободу чужестранным стекаться даже до столицы своей. Надобно, чтоб истории нашей верили так, как хотел сей Государь. Ни который посол из толиких к нему народов Западной Азии не мог оспоривать древности его истории. Но как бы то ни было, положение нашего Тита Ливия было самое сжатое, да и не льзя хвалить за следующие слова в предсловии его: «...Многие вещают об У-Тиах древних времен, но Шу-Кинг есть одна книга достоверная, более не имеем; начинается она царствованием Яоа... Многие писатели нарицают Гоанг-Тиа, повествуемое однако же ими об нем чуждо правдоподобия, и связуется взаимно... Трудно простираться об ученом Тшине». На другом месте: «...Не нашед, кроме деяний сомнительных, и преподаю сомнительное же». И-Тсеэ-Тшуен-И, историограф государственный, так изражающийся в подобных обстоятельствах, изражает многое для умеющих весить слова. [188]

Естьли бы Тсеэ-Ма-Тсиэн писал утвердительнее, то бы не заслуживал имоверства и в том, что доказывает за истинное и основательное. Едкое перо писца уражает простоумных людей. Слава имени, какая бы ни была им снискана, подчиняет себе только невежд. Решения такого писца суть божественны для тех только, кто не умеет мыслить. Тсеэ-Ма-Тсиэн упоминал о Гоанг-Тие как Тао-Сеянин и придворной человек; присвояет ему употребление языка чрез немногие дни порождении... власть и силу установить пять стихий... знание делать ручными медведей, тигров, леопардов и иных зверей. Сеэ-Ки, книга первая. Инде изображает его дающим законы десяти тысячам царствам, управляющим странами неизмеримыми. Он-то по его словам приводит в цветущее состояние художества и науки, владычествуя мудростию, могуществом и величием. Остановимся на сем последнем: в рассуждении же басней, кои вставливал он в историю свою, должно его хвалить за умеренность. Но как поверить, что пишет он о Китае под Гоанг-Тием в толикой силе и велелепии? Но не видно, когда началось столь благоденственное время; сколько по том длилось в противоречие Шу-Кинга и иных достоверных памятников, как докажем ниже. Где поместить те десять тысяч царств, которые осеняемы были скиптром Гоанг-Тиа? Наш Тит Ливий не Римский Тит Ливий же. Сей приводил о Ромулусе и об основании Римской империи, что хотел, за недостатком источников, из коих бы оное черпать, и никто ему не противоречил; а книги, служившие пособиями Тсеэ-Ма-Тсиэну, сохранилися столетиями даже до нас. Пан-Ку, быв продолжатель его труда, явственно дает ведать в [189] предсловии своем, что трудился он по Кингам, по Тшун-Тсиэу-Тсо-Шиевом, по Киа-Ю, по Ши-Пеу и иным сочинениям. Не нужно свидетельство Куаев, надобно только увидеть И-Хе, упомянутый уже нами, и узнать, что все надлежащее до Гоанг-Тиа взято из книг Тао-Сейских. Можно всякому месту делать на них ссылку. Книги Тао-Сеян не суть древние и достоверные, а притом и наполнены сумозбродств, отъемлющих у самих себя вероятие. На пример: будто бы Гоанг-Ти был поднят на небеса и носился на светлом облаке, и так далее. Многое преображают и по своему, держася только главного содержания. Всякой историк имеет право входить критически в книги, подпадающие рукам его; взимать за основания происшествия и оные выработывать; но должен ли давать им вид по одним прихотям? Может ли облекать деяния исторические в одежды басен? Может ли выбирать и отметать, что ему угодно, что совместно, или нет с его умоначертаниями? На пример, Сеэ-Ма-Тсиэн говорит просто: «...Тши-Иэу причинял неспокойствия Гоанг-Тию, ослушался его, вступал с ним в побоище на степи Лу, взял в плен и умертвил его». В книгах же, из коих сие выбрано, стоит в Ши-Ки: «Гоанг-Ти отрядил летучего змия, которой низверг Тши-Иэуа в долину мрака и зол». В Тшеу-Шу: «Некогда, в начале миробытия (Си-Тиэн-Тши-Тшу) Тши-Иэу заупрямился признать великого Господа превосходного над всеми; всевышний Тиэн повелел Гоанг-Тию убить его». В Го-Ту: «Тши-Иэуев было восемьдесят один брат, телеса имели лютых зверей, вещали языком человеков, головы и шеи у них были железные, [190] питалися песком. Гоанг-Ти не возмог пресечь производимых ими опустошений, возвел очи к небесам и воздохнул. Тиэн ниспослал небесную девственницу, дал ей оружие, коим и побудила Тшу-Иэуа». В Шэн-Ган-Кинге: «Тши-Иэу, уговорив властителя ветров и дождей, навлек страшную бурю; но подоспела небесная девственница на помощь к Гоан-Тию, укротила бурю и лишила жизни Тши-Иэуа». Ни слова не скажем о небесном же оном бубне, величиною на три ста миль от одного конца до другого, о облаках из цветов, осенявших главу Гоанг-Тиа в день брани, и тому подобном. Читатели сами по себе видят, как можно полагаться на сплетателей таковых бредней. Прибавим: 1) что книги, из коих все то почерпается, и из коих Тсеэ-Ма-Тсиэн составил историю о Гоанг-Тие, не соответствуют ни времени, ни месту, ниже обстоятельствам побоища, или побоище, противу Тши-Иэуа. По мнению некоторых было их до пятидесяти двух. 2) Сан-Фен выдает, что Тши-Иэу происшел из берегов Агнцова источника, того самого, которой находит Гоан-Нан в земном рае. Есть следы, дающие дознаваться, что Тши-Иэу был старейшина девяти Черных народов (Ли-Мей-Ше), первый производитель замешательств и всяких злодеяний (Тши-Тсо-Луан-Уго); по чему Тшеу-Ли приурочивает мятежничество его к самым начаткам миротворения.

Посреди толиких мраков и вздороглаголания мечтается нам проникать, что Тши-Иэу есть самый тот змий, о коем пишется в И-Кинге. Гордыня его ослепила, восхотел подняться на небеса, [191] но был низринут в земные недра. Как бы то ни было, можно выводишь, что Тсеа-Ма-Тсиэн писал часть сию летописей паче как человек разумной, нежели историк; однако же не доказывает времен, предшествовавших Яоу.

Да не почтут читатели, что мы ищем, чем бы прицепиться к отцу истории нашей, и чтоб тем освободить себя от ссылок на него. Лучшие наши критики (смотри книгохранилище Ман-Туан-Линское, книгу ешо девяносто первую; Син-Ли-Та-Тси-Уэн, книгу пятьдесят пятую; Тсан-Шэ-Кин-Коа, книгу шестьдесят седьмую и прочее) единогласно укоряют его преобращением происшествий в басни. Летописи Суйские винят его: ...что «любил находить истинные деяния, но писал презренные мелочи». Летописи же Ганского поколения в части своей Геу-Ган-Шу вещают, что не с самого начала принялся он писать о временах древних (сиречь Гоанг-Тием; иных же Императоров полагает жившими до Яоа), и после уже принаровил оные ко временам же истории своей, не стыдяся бесчестить достоинство летописца. Пан-Ку, его преемник, откровенно же винит, что заимствовался от книг Тао-Сейских, а негде и предпочитая Кингам. Тшу-Тсее укоряет же его, что собирал баснословные предания; что не довольно вникал во глубину древней истории. Но как Тшу-Тсеэ есть двоеличной Янус Римлян, кажущийся то лицем, то тылом, следовательно его да и нет не достойны уважения. Киа-Тси весьма не хвалит его, что посмел говорить одним языком о Гоанг-Тие и Яое, что не осведомляет читателей, когда вышел из тьмы и увидел великий свет [192] Шу-Кинга. И-Ку-Фанг не прощает за удаление от Кингов, за протянутие летописей своих смешными сказками и бреднями дополнителей и толкователей. Фу-И-Вен утверждает, что естьли судить его по достоверным памятникам, откроется неимеющим доказательств и преисполненным ребяческого вранья. Ма-Янг сочинил особую книгу во опровержение лжей его (сие сочинение нам не известно). Веря писателям Тсеэ-Ма-Тсиэна, навлекает на себя вышесказанные укоризны. Сами они не дерзают находишь в нем ясность историческую.

Приступим теперь к Тшу-Шуэм, или рукописям на дщицах бамбуевых. Вычеты Европейского астронома никогда не докажут их достоверности, предварительно бы надлежало ему подпереть следующее: 1) что понял он содержание рукописей сих; а сие труднее, нежели представить себе можно. 2) Писатель столько слабоумной, а может быть и притворной, что историю свою описывает на баснях, конечно не обязывает ручаться за верность замет времени своего. 3) Тетради, до половины источенные от червей, писанные буквами Ко-Теускими, почти неразумеемыми за пять столетий пред ним, переведены в точности, а не подогнуто содержание их под систему славного Фу-Миа, скоро после того возникшую. 4) Отыскание рукописей сих было не таково, как отыскания же всех других книг: не состояла ли в том хитрость Тао-Сеян? Впрочем, как скоро согласимся верить, что древние книги Тао-Сеян вещают о Гоанг-Тие, то должно согласиться же, что естьли станем мы отметать рукописи, отысканные в [193] начале малой Тсинской династии, то конечно не для опровержения их свидетельства. Сочинения безыменные, неизвестные всем нашим писателям, углубляющиеся в самую старину, полные глупых басен, не послужат никогда надежною гирею на весах критики. Говорим мы о том, но ради того только, что было о том говорено.

Вот по чему находим, что все сие не достойно вероятия: 1) найдено во времена смутные и при самом начатке перемены правительства. 2) По переводе на Ли-Тсеэские буквы искусные ученые люди, члены исторического заседания, по повелению Императора рассматривали и так решительно отозвались: «...Ты, Государь, много уважаешь, однако же не достойно то внимания историографов». Читай летописи Суи-Кин-Тсиэ-Тшиские. 3) В долговременных оных препираниях об истории и леточислении первых династий не имело все то никакой цены у ученых. 4) Нет сомнения, что Тао-Сеяне вымыслили многие подложные рукописи.

Простодушный Нан-Гоан-Тсеэ на свою часть выдавал такие же многие, — и все отринуты, да и во время, когда целое наше государство было в движении, ища старинных книг. Сего ради не именуется ни одна Тао-Сейская книга (забыли осведомить о том читателей), которая бы по выдержании надлежащих свидетельств издана в свет, кроме одной только, под названием Тао-Те-Кинг. Всякие природные предрассудки отложа в сторону, кажется нам, что критики Европейские могут полагаться на ученых наших в вещах, совместных их только уму. Излишне бы было [194] взыскивать от ученых же заморян, разумеющих книги наши, чтоб и они могли приметить, подобно Гонг-Ионг-Тсаию, Ли-Гиуи-Иэую и другим, чем точно доказываются слог, речения, образы букв и таблицы Тшу-Шуа и Тшеу-Шуа, писанные в царствование Ганского поколения Императоров, или уже и после Минг-Тиа. С самым малым вниманием на смешные те басни, коих оные полны, скажут конечно, что пусть будут современны последним летам Тшеуской династии, или и старее, как утверждали некоторые Тао-Сейцы; однако же не льзя иметь к ним никакого вероятия. В леточислениях их есть преузорочная замета времени пятидесятого года царствования Гоанг-Тиа. Тси-Юэ-Фонг-Ниао-Тши: явилась птица Фонг-Гоанг в течений седьмой луны.

В Тшеу-Ли стоит: «...Историография вещей внешних составила книги: три Гоанговых и пять Тиэвых. Из того вышло сочинение, названное Четыре Части». Слова, ничего точно неозначающие; вникать в них можно как в загадку. От недостатку же нужных записок родилися бесконечные состязания, по причине, что справляться должно в малых Кингах; что Тао-Сеяне тем же самим подпираясь, доказывают историю времен до Яоа. Все толки их удобно заключить можно числом в пяти. Некто из проповедников именует их Концами Надменными, ради того, что весьма на малое ударяют. Приняты таинственниками и размышлителями Тао-Сеянскими три главы Гоанга: И, Ги и Уэи, о коих Лоо-Тсеэ говорит: Тао, сиречь жизнь; что И породил Ги, а И и Ги оба вместе породили Уэи; напоследок все трое сотворили всякие [195] вещества. Постигаемое умом, невидимое же глазами, зовется И; чувствуемое сердцем, но не слышимое утесами, Ги; объемлемое душою, но неосязаемое рукою, Уэи. Да не дерзает никто внимать во глубину Троицы сей; непостижимость ее происходит от ее же единства. Превыше оной нет светлости, ниже ее нет темноты; вечна, неизреченна и прочее.

Тао-Сэяне именуют И, Ги и Уэи Е-Сан, единство, Троица, или точнее три. Пять Тиев по мнению их суть пять ипостасий, или лиц, под коими Лао-Тсеэ являлся человекам, или пять его воплощений. Система, совсем чуждая для нашей истории; почему и не задержимся ею. Однако же должны заметить, что толкователи Ли-Киа государственного, изданного в народ в царствование последнего Императора, разнимая мнения ученых о Сан-Гоангах и У-Тиах, утверждали, что слова сии означают только два имя, под коими признаваем и обожаем был Шанг-Ти. Для разумения того любопытным надобно ведать, что числа три и пять суть риторическое стечение многих доказательств, помощию которых древние книги обычайно объясняют. Собрание всех тварей, сообразно с обычайными же умоначертаниями людей, и образы их языка. На пример говорим: Сан-Кан-Пу означаешь три существенные и первобытные должности, привергающие человека к человеку; отца к сыну, Государя к подданному, мужа к жене. Сан-Тсу, три колена: отец, сын и внук. Сан-Тси, три степени родства: с стороны отцовой, с стороны матерней и с стороны женниной. Сан-Уэи, три воздержания; от беззаконных забав во младости, [196] тяжбы в среднем возрасте, от скупости в престарении и прочее. Тоже разуметь должно и о числе пяти. Говорим: У-Тшанг пять всегда. Сиречь: человеколюбие, правосудие, учтивство, благоразумие, искренность, У-Ло пять щастий: долголетная жизнь, богатство, безмятежность состояния, добродетель, благой конец жизни. Также говорим пять страстей, пять подстреканий плоти, пять запахов, пять туков, пять цветов, пять стихий, напоследок пять концов вселенной: Север, Юг, Восток, Запад, Средина, ученые наши, произнося Сан-Гоанг У-Ти, разумеют всевысочайшего из трех Господа пяти, а сие знаменует Шанг-Тиа, существо всевышнее, выговором самым ясным, самым высоким и самым изразительным. Каждой язык на земной поверхности имеет свою свойственность. Должность его разуметь и находить; кажущееся на нем не трудно к понятию. Между обычаями нашими суть, что слово Гоанг просто значит Тиэн, зачлюченный сам в себе. Ти и Тиэн правит вселенною. Читай прекрасную челобитную Ли-Коанга, коею старается доказывать, что слова Сан хотя сложное и содержащее в себе риторические доводы, но надобно разуметь в превосходной степени, что Сан-Гоанг означает троекратно Вседержителя. Смотри Тонг-Киэн торжественное жертвоприношение У-Тию в династии Гановой; паче же красноречивое оное представление славного Тонг-И-Вена, в сокращении его Ли-Таи-Минг-Тшин-Тсеу-И, в статье о жертвоприношениях.

Во втором объяснении Тао-Сеян Санг-Гоанга суть: Гоанги небесные, Гоанги земные и Гоанги люди, из коих каждый жил по десяти тысяч [197] лет. У-Тии суть пять Князей, или Государей, их преемников. Последних не легко назвать именем. Ученые Тао-Сеяне в том не согласны. Каждый нарицает своих подобно же как ученые Европейцы о древнем ряде имен Египетских Царей; но такие сочинения годятся только, говорит Ли-Хи, к простужению горячих и беглых мыслей. Естьли кто либо из учеников его более, нежели должно, употребил времени на стихотворство, того за вину осуждал он прочесть несколько листов сих сочинений.

Третие объяснение есть Сиао-Сеэ-Маево; он из внесенных в историю нашу имен, Фу-Гиа, Ниу-Гоау, Шин-Нонга, находит затруднительнее прочих. Ибо естьли принять сии существа тремя Гоангами, то следует, что Гоанг-Ти не происходит непосредственно после для начатия пяти Тиев; но и более пяти щитают Императоров между Шин-Нонга и Яоа: ужасная запутанность. Каждой писатель ссылается на свои доказательства. Всякий Тао-Сеянин не уступает в том никому другому. Нет возможности согласить всех писателей. Деяния, совоспоследование, происшествия, порядок поколений, послужили бы вождями; но им известны только оных имена.

Четвертая система есть смесь второй с третиею. Не достойна внимания; все запутывает и ничего не объясняет. Не стоит названия слыть системою, да и имеет место в кратких только леточисленных записках для младых отроков.

Последняя наконец система выдает Яоа, Шуна и Юа за трех Гоангов, или просто [198] сказать, превосходных Императоров; потом присовокупляет к ним Тшинг-Тонга, основателя Тшангской династии, и У-Анга, основателя же династии Тшеуской, чтоб составить полное число пяти. Системы сей держатся многие переводчики и толкователи Шу-Кинга, избирая ее посредством ко успокоению защитников до излишества Тшу-Лиа. Скалигер наш в достохвальном своем сочинении Ту-Шу-Пиэн вещает: 1) различие систем, расстояние времен и мест, взаимно их отделяющих, различие состояний писцов и неудобность довести им труды свои до некоторого известного правдоподобия, доказывают малую основательность утверждаемого ими. 2) Какие бы ни учинены были розыски, не льзя найти в Кингах и других древних памятниках что либо подпирающее мнение новейших писателей о Сан-Гоангах и У-Тиах. 3) История наша упоминать о том стала не прежде царствования Тсин-Ши-Гоанга и в течении Ганской династии. Сочинитель, долго издеваясь острыми шутками в рассуждении басен, противоречий, странных мыслей и глупой учености составителей систем, там продолжает степенно: «...Со времен, как началися писать книги, достойные вероятия, ни которые не могли достигнуть древностию сказания, мудростию содержания и основательностию правил, кроме оставленных нам Конфуцием Шу-Кинга, Ши-Кинга и прочих; но Конфуций не упоминает ни о Сан-Гоангах, ни о У-Тиах. Тоже должно разуметь и о сочинениях учеников его, в разные времена и о разном писанные. Как же бы не сказать им ни слова, когда бы имелося о том сведение в их времена, когда были столь наполнены почтением к [199] глубокой древности, и нигде не забывали подпираться ее свидетельствами? Как же столь странное открытие предоставилось толкователям книг мучительской династии Тсина? Не очевидно ли, что полуученые сии хотели только улещать гордыне несносившего ничего себе противного Тсин-Ши-Гоанга, выпуская на свет, так сказать, вымышленные ими лица под знамением печати древности, под именами громкими и уразительными Гоангов? Вот праведной источник всего повествованного о сем. Читай Ту-Шу-Пиэн, книгу семьдесят осьмую». Сей славный писатель Мингской династии повторял только писанное славными же сочинителями, до него жившими. По мнению Тси-Шиа, басни, бродившие в народе о трех Гоангах и пяти Тиах, суть столь глупы, что гнусно для разумного человека приниматься их рассматривать. Именитый Коанг-Ин-Та утверждает, что возникли оные не прежде царствования Тсин-Ши-Гоангова; что и тому не верящий, и тот, кто относит их далее в древность, не разумелся учеником Конфуция; Пу-Тши-Ку-Ву-Ки-Гин, Тшонг-Ни-Уэн-Танг-Тао. Просвещенный науками Гу-Ши, разбирая, что ученые люди разных династий, упоминавшие о Гоангах и Тиах, каждой рассуждал по своему, и что во всякое столетие воздымалися и опускалися как такие системы, так и уважения защитников их, которые разнились же и в первоначальных основаниях и в доказательствах, и в ссылках на старинные книги. Вышло только то, что нет возможности основательно о всем оном судить. Мо Тши-Кинг-Люн. Легко бы льзя было умножить ссылки и свидетельства; но по пословице: «...Не надобен большой камень для раздавления муравья». [200]

Читатели да судят сами, до чего простираются доводы наши; что все, надлежащее до времен прежде Яоа, есть ничто иное, как смесь басен и темных преданий, недостойных ни малейшего имоверства. Надобно иметь упрямое легковерие омраченных каким либо ложным толком, думающим иметь незапутанное понятие о временах до потопа, о первом исчадии праотца Ноя; понятие, преходившее от роду в род, или полученное чрез сообщения с чужестранцами, потом поврежденное и обезображенное бреднями Тао-Сеян. Не обратимся уже мы назад на повествованное нами в первой части Опыта сего о положении Китайцев, касательно до знаний истории своей; положений, коим принуждены были подбирать известные следы древности. Странствие ли соотечников наших в чужие земли; вшествия ли иностранцев к нам в Китай, доставили нас познаниями, коими мы умудрялись; или светильник критики и учености дал нам усмотреть истинну; или наконец важность Кингов и сочинений Конфуция предпоставили непреоборимый оплот басням, которые бы разлившись могли затопить науки наши? Есть заметы времени, о коих можно паче сомневаться и почитать ошибками ученых, нежели винить последних заблуждениями, принятыми за достоверности; сомнения, преходившие из столетия в столетие. Ошибки, кои часто были познаваемы, и противу которых вопияла всегда истинная ученость. Европейцы справедливы: уверены мы, что станут измерять народ наш теми же весами, коими весят Египтян, Вавилонян, Финикиан, Греков и прочих державших некогда в руках своих скиптр во храме наук, прежде нежели просвещенные Европейские краи отверзли [201] оного врата. Сие да будет последнее наше слово. Памятники самые древние, самые коренные, самые священные, не ошибались в рассуждении древности нашей. Пусть судят нас ими. Пусть не верят, естьли кто из нас скажет, что Кинги восходят за времена Яоа. Не все еще: смело мы возвещаем, что восходящее далее сих времен в летописях никогда инако у нас не принималось, как у Греков баснословные их времена, у Французов древний Царь Фарамонд и первые его последователи. Усомнится ли кто и еще, да прочтет предсловия Сеэ-Киа, Сеэ-Ма-Тсиэна и Тсеэ-Тши-Гонг-Киэн-Кан-Муя. Разглашаемое по Европе есть ложно, будто бы почтенное сочинение Ки-Хе-Ниэу-Пиао и другие, напечатанные, как уже мы сказали, повелением Канг-Гиа, и сподобившиеся предсловия пера его, начинаются временами Яоа. Молчание о происходившем до сих времен тем паче приметно, что в первые две династии уважалися книги Тао-Сеян, не исключая и там называемой Ло-Пи.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том I. М. 1786