ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

СТАТЬЯ II.

Замечание о книгах и памятниках древних времен.

Грекам и Римлянам должны Европейцы новейших времен знаниями самой отдаленнейшей древности, не находя у себя ни следов оной, ниже признаков. От сих же народов дошла до них философия, словесные и всякие иные науки. Справедливо воздавать должное за успехи учености [49] первобытным своим учителям, и признавать их преимущество в ученом свете. Благодарность самая чувствительная и великодушная имеет пределы, но ученые Европейцы не полагают никаких. Одних Греков, одних Римлян, находят достойными и почтения своего и похвал; с ними только справляются, или по меньшей мере им только верят в надлежащем до глубокой старины. Есть ныне особая степень новейших у них писателей, которые даже до того небрегут ученостию, ценением сочинений, философиею, да и самою, можно сказать, пристойностию, что презирают внимать Евреям, мыкаются из системы в систему, из леточисления в леточисление, из басней в басни, охотнее, нежели рассматривают древние Еврейские памятники, кои суть, судя беспристрастно, самые полные, лучше всех иных сбереженные, яснейшие и достовернейшие между всеми известными до ныне. Нет нужды замечать, что Греки начали бытствовать людьми дикими, и появилися весьма уже поздно на позорище света. Свидетельствует оное собственная их история. Стыдится человечество лицами, коих претворили они в богов и витязей. История Римская, не столь запутанная и искаженная посмешища достойными баснями, начинается еще после. Повествуя о невежестве и о легковерии народа своего, признаются, что не прежде знаема им стала Европа, как когда уже завоевали ее; следовательно знаема стала слишком поздно для изучения надлежащего до летописей народов и для установления сведения потомству о древностях. Сего только мы требуем, чтоб Европейцы выложили на несколько минут из мыслей Афины и Рим; забыли уроки училищ их и [50] обратилися бы на изучение вещей, о коих не имеют понятия. Скажем кратко: наипущее сияние наук, освещающее ныне Европу, или не достигает до ней во всей своей целости, или ложные только проливает лучи. Китай токмо может иметь познание о Китае; а по сему его единого и должно вопрошать о книгах у памятниках праотцев наших.

Чтобы дополнить по порядку и вникнуть во исчисление подробностей безмерно пространных, но потребных к столь важному упражнению, коего касаемся мы только, можно сказать, поверхности, начнем буквами нашими и их превращением; потом по начертании знаменитейших мест ученой нашей истории даже до времен Гановой династии, перечтем уцелевшие старинные книги. А как Шу-Кинг есть наидрагоценнейшая часть наследия нашего, то окончаем статью состязаниями об оной, кои представят во всей ясности надлежащее к пишемому нами.

I. О буквах и письме Китайцев.

1. Не надобно вопрошать, какое было происхождение букв наших; разыскиватели увидят только басни, темные предания, пересказы, противоречия, ошибки леточислительные, системы, худо связующиеся в первобытных наших о том писателях после сожжения книг Эростратом (Эрострат, злодей у древних Греков, сожегший Дианин храм в Ефесе, который разумелся тогда одним из седьми чудес вселенских.) нашим. Внесены ли к нам буквы предками нашими [как мы верим] из чужих стране, вымышлены ли [51] были ими [чего доказать не можно]; но то известно, что употреблялись в царствование Яоа. Общее предание доводит первые главы книги Шу-Кинга до времен сего Государя; а разыскатели происхождения букв не дерзают приурочивать их приближение ближе времен Богдыхана Ю. Слог их показывает, что умели уже тогда писать историю, храня искренность и важную простоту, которые учиняют ее превосходным сочинением. Многие писатели упоминают о некоторых существовавших книгах и после потерянных. Из древних преданий ведаем, что Ю повелел вырезать надпись на просеченной им горе для прохода Ганг-Гоэва: время весьма уже давно истребило сию надпись, ученые наши люди сомневаются о снятых с нее списках и помещенных в некоторых наших книгах; но не опровергают, что действительно существовала. Читай И Хе, книгу вторую, шестую страницу. Более походит на правду приводимое о образе учения, о стихах, песнях, законах и тому подобном в первых главах Шу-Кинга. Никто из ученых наших не сомневается, чтоб было оное не того времени.

Препровождены уже отсюда записки нарочито окресненные о буквах наших, то станем довольствоваться общим примечанием, что суть они таинственные знаменования и изображения, недающие никакого звука, или голоса; следовательно можно их читать на всяком языке; составляют род живописи мысленной, алгебру метафизическую и умозрительную, изражающую мысли и подобиях и вещьми, сношениях, уравнениях и тому подобном. [52]

Мимоходом скажем о малой некакой разности между старинными Греками и старинными же Китайцами. Первые подписывали нанизу картин своих оных знаменования, чтоб не ошибиться смотрителям; а последним служили вместо того изображение и рисовка.

Буквы наши делятся на шесть родов: ...состоящие в изображениях и простых мысленных знаках; означательные, или сами по себе кажущие глазам то, что знаменуют; восклицательные, или определяющие звуком своим какой нибудь особой мысленной знак, или особое же некакое изображение; спрягающиеся, или получающие знаменования свои от многих вдруг взаимно уподобляемых изображений, или мысленных знаков; открывающие, или такие, кои распространяют знаменование первобытное изображений, или мысленных знаков; иносказательные.

Все историки согласны, что писываны прежде бывали на бамбуевых дщицах и по холстине. Тшу-Пу-Уэи-Шу, книги, были бамбуевые и холстинные. Бумага вымышлена не прежде времен Гановой династии. Не имеем, что сказать о буквах, кои составлением своим должны нашей истории, нашим нравам, нашим обычаям и прочему; о буквах, кои почти можно именовать медалями. Умолчим о Ки-Уэнах, или буквах чудесных, произведенных первыми народными преданиями и оные же изражающих. Различные премены, под кои подходили буквы наши, и превращения, чрез каковые дошли до нас, ближе касаются пишемому нами и заслуживают предпочтение. Надобно только вскинуть [53] взоры на старинные наши сосуды и деньги, и узнать, что буквы наши были различны сами по себе в одной династии пред другою. Но не должно так мыслить с первого на них удара очей: разность между ими, которую незапность вида покажет, уничтожается прилежными рассматриваниями и сличением однех с другими. Мало важности, что черты какого либо таинственного знака волнисты, остроконечны, развилинами, или заострились, вырезаны ли ножом, протянуты ли помощию крепкой водки, сотканы ли из перьев, из несекомых, змей и тому подобного; довольно, естьли образуют существенное подобие; прочее же вменяется следами принятых обычаев, извиняются столетиями, имевшими сии обычаи. О естьли бы не имели ничем иным более укорять древних праотцев наших! Но пристрастие ли к новостям, небрежение ли их, или невежество мало по малу довели до того наши буквы, что стали они едиными безобразными почерками кистей живописцев, и как бы трупами первобытного вида своего?

Ближний Мандарин Сивен-Уанга во времена Тшеуской династии первый начал пременять древний вид букв в конце девятого столетия до Христа. Положим, что учинил он то для сокращения их, или чтоб сделать их простее, или раздробительнее, чтоб письмоводство наше получило паче текущий и легчайший слог; но со всем тем не льзя ему простить за лишение букв прежнего их вида, по тому более совершенного, что были почти живописные. Пример его вперил дерзновение последовавшим родам. Буквы наши принялися новыми превращениями до времен Конфуция, и далее до самого упадка Тшеуской династии. Рукописные [54] тетради Тшун-Тсею, Tco-Тши, составляются инакими буквами, нежели Шу-Кинг и другие книги. Отысканные после гонения на них Тсин-Ши-Гоанга, в годичных записках многих Пеиэв, или больших таблицах марморных, наполненных вырезанными целыми надписьми, буквы не одинаковы одни с другими. Воздвигнуты были сии таблицы в конце Тшеуского поколения. Естьли верить странствователям, видевшим оных остатки, то буквы в них совсем несходственны. Не льзя и дивиться, когда представим себе слабосилие тогдашних наших Государей и соперническое враждование Князей, данников их, колебавших государство смятениями, воинами и раздорами. Каждый тогда частный Князь поступал как Самодержец, являлся ни от кого не зависящим, даже установлял собственные свои буквы. Ли-Сеэ, ближний Мандарин Тсин-Ши-Гоангов, привел прежнюю оных систему в замешательство, под предлогом, чтоб сделать их простее и вразумительнее; умалил мысленные их знаки и первобытные их знаменования; пременил образ, как их ставить одну подле другой, или располагать. После не инако, как мало по малу и по отыскании уже Кингов, начали вводить в обычай древний род письмоводства. Богдыханы Ганского поколения, явившие важную сию услугу нашим письменам, едва всего не лишилися чрез издание книги Тсао-Шу, составленной из живописных почерков, кои обезобразили таинственные вещи и знаки даже до того, что не можно уже стало распознавать их; следовательно едва чрез то не загладилося всякое понятие о древности. Ганы последние установили их навсегда раздроблением видов, удобнейшим учинили письмоводство и наченшееся при них тиснение книг. [55] Можем сказать о новом сем образе письмен, вообще называемом Гин-Шу, что удержана тем таинственность знаменований, выпуталось из живописного сходства с изображениями и мысленными знаками, которые учиняли его безмерно пространным, трудным и неловким. Лиэу-Те, коему должны изобретением сим, останется у нас всегда мужем самого глубокого ума, какой когда либо бывал в Китае. Ю-Тши, сочинитель словаря Шуэ-Уэн, показал еще существенную услугу; его-то несметным трудам и сличениям письмен наших в древних рукописях и памятниках обязаны мы истинною нашею правописью, истинным ее знаменованием.

Читатель да возведет взоры на первые столетия государства нашего; да увидит, сколь трудно проникать сквозь мраки, покрывавшие древние наши письмена, сначала сокращенные, потом премененные, преображенные, расстроенные в запутанность, напоследок же раздробленные. Чем ближе к истинне возымеет он понятие о системе Иероглифических наших знаков, тем паче откроет оных темноту. Кто же посмеет порицать ученых наших за непринятие справедливыми памятниками древности, кроме только тех, кои могли, так сказать, переплавлены и очищены быть строгими разыскателями сочинений, которые найдены достойными всеобщей имоверности и удостоились одобрения мужей ученых? Европейцы не должны браться за превышающее их силы, и не выдавать себя судиями такого дела, о коем искуснейшие наши знатоки изъясняются только намеканиями; инако же было бы непростительно. Естьли кто хотя малую имеет любовь к истинне, тот конечно не снесет, [56] чтоб люди, едва умеющие передражнивать произношение букв наших, велегласно уподобляли их древним Иероглифам Египетским, славить тонкость их смысла, и утверждать, что недостает нам ума к расположению оных по азбучному порядку.

Окончаем статью, возвещая читающим книги наши, чтоб остерегалися ошибаться в прямом знаменовании двух слов: Ky-Уэн [кои суть старинные наши буквы], часто попадающихся в историках. Смысл их пременчив по разным столетиям. На пример Ку-Уэн времен Тангова поколения Богдыханов изредко знаменует буквы, писанные во времена Гановой династии, обычай, обветшалой уже и тогда, и вышедший из употребления. Ку-Уэн имел силу свою при Сонгах: в династии Танговой и других. Мелкое сие замечание необходимо нужно для понятия о истории, о буквах и о книгах наших.

II. О начале и успехах наук Китайцев.

2. Естьли верить Фу-Гию, Хин-Нонгу, Гоанг-Тию и другим, Китай имел книги за долго прежде времен Яоэвых; поступают сии мужи даже до именования оных. Но как ни которая из книг сих уже не существует, да что и существовали ли некогда, приводятся весьма сомнительные доказательства, ссылаясь на сочинения, истребленные вместе с прочими книгами огнем: таковые догадки остаются без поборников. Годовые записки Ганова поколения просто гласят: «...Начали издавать книги за долго пред тем, когда Конфуций выбирал из них краткие свои записки. [57] Читай Ган-Шу-И-Уэн: ...Книги начали писать тогда, как вымышлены буквы. Читай Сун-Кин-Циа-Тши. Сии и многие иные подобные речения имеют смысл рассеянной и невразумительной, ничего точно не означая. За недостатком лучшего должно довольствоваться ими. Мы сами, упомянув выше, что первые главы Шу-Кинга писаны были по самой поздной мере в царствование Юа, хотя ссылалися только на предания народные и правдоподобия, должны признаться, что не имеем тому никакого утвердительного доказательства об отдаленной древности. Известно нам по одной только книге Шу-Кинг, книге самой древнейшей пред прочими, но она повествует столь мало о надлежащем до первой нашей династии, что не можно добраться, когда, как и кем была и сама она сочинена. Пишется негде вообще, что учреждаемы были нарочные Мандарины хранить и наблюдать истинное ее учение; что нарочные же избиралися ценители, школы для юношества, мужи мудрые и ученые, Князи, деловые государственные особы, научившиеся знать историю минувших царствований: такие-то люди удерживали обычай и законы, славили образ учения, ссылался на правила Шу-Кинга, и подобно Евреям, и нам самим неумолкно вещали языком Священного Писания. Не все еще... Шу-Кинг соблюл нам песни, достойные самой глубокой древности, ради важной их и приятной простоты. В ней находим следы, что музыка, стихотворство, живопись и астрономия были не неизвестны первобытным временам. Правила, пословицы., влагаемые ею во уста знаменитых мужей, и разговоры, кои им присвояет, дают дознаваться, что упражнялися и тогда в красноречии с успехом. Все же оное совокупно заставило [58] говорить ученых наших: «...Естьли бы книга Шу-Кинг не была сочиняема в царствование за царствованием, как представляется вероятно, то должно ей быть сочиненной из записок времен, ею упоминаемых». Прочие подробности, кои могли бы мы здесь внести, лучше предоставим на своих местах в состязаниях о Шу-Кинг, когда дойдем до того очередь.

Но вот что удивит Европу: Шу-Кинг молчит о всякой иной книг, ниже дает подразумевать, бывали ли когда либо. Конфуций и ученики его сомневалися, чтоб кроме Шу-Кинга существовали иные книги во времена двух первых династий. Стихи времен династии Ханговой, находимые в книг Ши-Кинг; чиноположения древние, описываемые в книге Ли-Ки, может быть сохранились преданиями, или летописьми. Однако же верим мы с большею частию ученых наших, что были уже при Царях Хангова поколения во едино собранные законы, песни, чертежи, тетради землеописательные и музыка. Сам Конфуций, уведомляя о том, с похвалою указует на надписи и пословицы, вырезанные основателем сей династии на домашних утварях и на стенах Дворца своего. Да не явится читателям странною робкость наша во удостоверении всего того. Праотцы наши не любили размножать число книг, провидя опасные следствия. Чем больше размышляем о видах мудрости их, тем яснее почувствуем, для чего они, столь мало писав, писали отрывчивым слогом, в кратких словах. Размышление справедливое... Видим, что по мере размножения книг ослабевала у нас важность такого слога. Все народы древние, что доказать не трудно, так писывали. Китайцы вообще при [59] Царях наших двух первых поколений вели жизнь в простоте нравов, не бывали никогда праздны, занималися чем нибудь, но дельным: следовательно не до вкуса им было к наукам, не до того, чтоб возыметь многие книги. Города зрелися изредка; детей воспитывали общим иждивением; земли принадлежали не частно, а государству; подданные были зажиточны без собственностей; всегдашние их упражнения состояли в землепашестве, полезных ремеслах, торговле; на перечет были люди в чинах, коим одним позволялось входить во свитилище наук... «Огромных зданий было мало, пишет Гоанг-Ми; лакомых снедей не знали; златом испещренные ткани еще не выдуманы; музыка и пляски еще не ухищрялись; бедные люди имели кровлю, пищу, способы не отваживать жизнь на бедствия, не уничижались; богатейшие содержали себя трудами рук своих; сын разумел себя первым рабом отца, супруга лучшим другом мужа своего; братия любилися взаимно, сродники были союзны, соседи взаимно вспомоществовались; призиралися вдовы, старцы и сироты; предержащая власть, престарелость, добродетели уважаемы и в почтении; веселости и забавы всякого пола и возраста не пожирали часов должности; кони у Царей были плохие клячи; богач без достоинств едва разумелся человеком...» Одно слово выразит все падение... Гиа и Шанга было действие немногих месяцов. Царские саны достались наследникам сих мучителей, и как бы ничего не бывала.

Надобно снизойти до Тшеуской династии, сиречь до последних годов второгонадесять столетия по [60] Рождестве Христове, и начинать историю наших письмен. Китайцы были до того подобны Евреям прежде царствования Соломонова; подданные послушные, трудолюбные, кроткие, приятностьми жизни пользовалися вообще, не имея нужды в суетном просвещении от книге к люблению добродетели, к приисканию забав. Писанные законы не прежде появились, говорит некто из славных наших ученых, как начались уже нарушаться законы; не прежде принялися за сочинение книг, когда пороки огородили заблуждение. Уэн-Уанг, Государь, толико славимый Конфуцием и Монг-Тсеэм, а после их всеми нашими знаменитыми мужами, не брал в руки пера, доколе владычествовал мирно небольшими своими областьми. Философ Ио-Тсеэ, его учитель, и Я-Тсеэ, жившие в тоже время, сочинили разговоры (коих остаются некоторые отрывки) к отвращению народа от соблазнов и нечестия гнусного Тшеу, посрамителя сана Богдыханов наших, предмета омерзения престолов их. Чудовище сие, раздражася увещаниями Уэн-Уанга, заключил его во узы; а сей добрый Государь умел обратить в пользу уединение, досуги и способности свои. Сочинил объяснение Куа-Фу-Гиа, книги нравоучительной, политической и философской, которая есть основание книги же И-Кинг, пословичной и иносказательной. Слог его, свойственный тогдашнему времени, учинился темен и почти непонятен в последовавших веках. Произошло смятение в правительстве искоренилась династия Хангов. Тшеу-Конг, сын его, может быть самой великой человек, проявившийся когда либо в Китае, стал продолжать те же самые труды, и подробнее истолковал таинственные знаки Куаия. Держася [61] родительского слога, принаравливал к тогдашнему вкусу. Ему же присвояют Тшули и многие другие стихотворения Шу-Кинга. Вероятно однако же, что был он главным только собирателем первой книги, сочиненной и исправленной, по мнению знатоков наших, с помощию древних книг двух предшествовавших династий. Тшеу-Конг, великий вождь правительства, преславный военачальник и добрый гражданин, имел сведения, редкие в особах сана своего, уверяют, что знал он свойства прямоугольного триугольника. Ему же относят достигнувшее до нас из астрономии древних Китайцев расположение двенатцати небесных знаков и оных разделение.

Династия Тшеуская началась Государями учеными, возник к наукам вкус, вспомоществовал размножению училище по областям государства. Свидетельствуют то прекрасные стихи книги Ши-Кинга. Дарования, освещаемые и согреваемые лучами от престола, стали руководителями их и свободных художеств; поднялись последние до самой возможной высоты изобретений и приманчивости. Но последовавшие царствования худых Государей, разность мнений, роскошь, равнодушие ко всякому учению, любовь к новизнам, остановили труды посредственных умов. Ложный блеск систем, вкус к чудесному, легкомыслие и ухищрение, мало по малу развратили ползающую толпу подражателей. Примеру их сообразовались прочие: вдались в лабиринт игры токмо разума, не находя более доброго вкуса, которой бы мог их из оного извлечь; коренный правила учинились задачами, нравственная наука лишилась цены своей, испортилися нравы; [62] святая истинна, до половины затмившаяся, слабое испускала сияние... Родился Конфуций, Лао-Тсеэ, сказывают, жил около сего же времени. Сей-то, отчаясь восстановить древнее учение, сочинил книгу Тао-Те-Кинг в защищение его, и удалился любомудрствовать в западные страны. В начале пятого столетия по Рождестве Христове Конфуций, Китайский Сократ, более имел духа. Заблуждения и неистовства нравов того времени распалили ревность его; вступил с ними в сражение; примерами жизни своей снискал право нападать на них изустно. Глубокомысленность его и высота ума познали красоты истинны посреди густых туманов, подъемлющихся из жилище Князей данников, коих алчность к самовластительству и независимости прельстила. Ряд совоспоследовавших древних преданий послужил ему вождем к тому; отважился воздвигнуть истинне престол на старинных книгах, или священных книгах; просмотрел их и соблюл для вечности. Тщетно зависть, злоба, бешенство, ополчались; презирал их устремление, и как говорит Монг-Тсеэ, видев истинное учение столь ослабленно; видев, что подданные злоумышляли на Государя, дети на жизнь родителей, написал книгу Тшун-Сиеу, и помощию бессмертного сего сочинения открыл гнусность пороков и заблуждений, согласился на добровольное изгнание из отечества, на Острацизму, о каковой не имели и Греки понятия. Пустился в след за ним несметный сонм учеников его; бегство учителя преобразили в торжество; поведениями своими явили святыми его наставления; с неустрашимостию начали защищать цель ревности его, распространили его учение, разнесли гласы его даже до сельских жилищ. Смерть [63] Божественного сего мужа рассеяла их, и хотя, по свидетельству Кон-Конг-Куя, паче всего прилежал он толковать им книгу Шу-Кинг, разумея ее душою учености древних; но из трех тысяч учеников, пред коими излагал глубокий смысл сей книги, у немногих осталося то в памяти. Большая часть, по мнению Сиэ-Тши, лучше восхотели не забывать слов его, нежели мыслей; учинилися худыми учителями, произвели учеников еще и себя хуже. Внук его Тсенг-Тсеэ, и славный оный Тсеэ-Сеа, наследник добродетелей и учения Конфуция, были его защитники. Первой сочинил Та-Гио, а второй Тшонг-Ионг: плоды превосходнейшего ума, не столько по высоте слога, как по силе выражений, величественности, изящности и света истинны, коей научают; но слабые последовали успехи! Самые собиратели правиле Конфуциевых, составившие из оных двадцать глав книги Люн-Ю, часто присвояют ему собственные свои умовоображения... удаляются от его оснований, ученики Конфуция, вещает Тшин-Сиао, не могли согласиться в существе учения его: каждой толковал инако, каждой возымел последователей, а сии еще более развратили потомство и омрачили всякого рода заблуждениями. Су-Тонг-По думает, что истинное учение, содержащееся в Кингах, коих Конфуций соблюл предания, затмилось и мало помалу исчезло разными объяснениями, присвояемыми ему. Тсо-Киеу, чтоб установить смысл Тшун-Тсиэуа, написал толкование, полное розысков и подробностей. Книга его Куэ-Ю, книга достойная и полезная, восходящая даже до самых отдаленнейших столетий, была бы еще неоцененнее, естьли бы могла уцелеть до наших времен. Монг-Тсеэ, чрез многие потом [64] годы живший, сильно же настоял о должностях Государей. Яо, Шунь, Ю, Тшинг, Танг, были примерные его владетели. Прославляет их, ссылаясь на Кинги, на благочестие, добродетели, мудрость, кротость, поборство по благе общем и прочее; но несметные предстояли ему к преодолению помехи во вразумлении народа. Разность умствований присоединялась к разности же видов корысти и развращению нравов. Успел только в снискании себе славы и завистников.

Учение древнее, философия истинная, потеряла в нем последнего своего защитника: достоин был так именоваться, судя по сочинениям, дошедшим до нас. Правда, не проявляют оные смиренномудрия и тихонравия Конфуция, но обнажается душа творца мужественная и неустрашимая, разум проницательный и возвышенный, нравоучение резкое и твердое; гражданин, ревностный сын отечества, философ, друг истинны и общего блага, писатель, начитавшийся истории и законодательств. Слог его паче красен, паче цветен, паче приятен слуху, нежели слог Конфуция; достигает издалека до важной оного простоты, отрывчивости многозначущей и изостряющей мысли, открывая поводы к размышлениям. Умер Монг-Тсеэ, и не стало переводчиков Кинга; не осталось поддерживателя учения древних. Кон-Янг и Кеу-Ганг напрасно предпринимали то толкованиями своими нового Конфуциева Тшун-Тсиэу: они трудились более для будущих веков, нежели для своего. Истинне и лжи, повествуют летописи, предлежала беспрестанная брань; да и самая школа Конфуциева перестала уже отличаться. Учение Кингов пререкало похищения и дела [65] Князей данников, знаменитейших подданных Богдыханских. Тшуанг-Тсеэ, Лирс-Тсеэ, Кинг-Тсеэ, Куанг-Тсеэ, и другие новые писатели, предпоставили им свою философию, толико противную философии Конфуция и Монг-Тсеа. Ма-Туанлин находит разность между ими, как белое с черным. [Ю-Конг, Монг, Тши, Гио, Ю, Гей-Пе.] Ученый сей сочинитель дает заметить, что заблуждение вводит в другое; что единожды обратившемуся спиною к достохвальному учению древних будут казаться истиннами самые глупые басни; что тот, кто не боится Ханг-Тиа, или вышшего Владыки, вострепещет от теней, привидений и тому подобного. Мнимое учение Лао-Тсеа, обезображенное смешными сказками, заступит место наук и довершит истребление естественного богознания, которое хранили Китайцы чрез столь многие столетия. Политические происки при Дворах владельцев, смутное между ими соперничество, договоры и постановления без веры и верности, обманчивые союзы, кроволитные и едва не беспрерывные войны, попустили расти по всем областям нашим тернию систем, умствований, расколов и новых учений; попустили довершительно развратиться нравам, огорчиться духам, померкнуть свету наук; ободрили злодеяние. Восстенал под игом утеснения народ; мятежничества оного напоследок низвергли государство в наилютейшие злоключения.

Тсин-Ши-Гоанг, Князь области Тсин, овладев еще шестью царствами, начал презирать Богдыханов, искоренил Тшеускую династию, воздвигнул престол на кровавых развалинах других престолов же. Яко победоносец, яко мучитель и мрачный [66] политик? предписывая всему Китаю законы, пременил образ правительства, уничтожил даннические власти Князей, не восхотел иметь средние степени людей между собою и народами, кроме собственных своих чиновников. А дабы соучастников злодейств учинить себе защитниками, роздал им отнятые земли, коих жителей по разграблении занял претяжкими трудами, и заглушил чрез то глас противу несправедливостей своих, вопиющий на небо. Свободные человеки превратилися в подлых рабов... Наперед сказываем мы сие, как необходимо нужное для понятия, что Тсин-Ши-Гоанг предпочитал учение Тао-Сея всякому иному; что питал в сердце злобу противу просвещенных истинными науками того ради, что учение Тао-Сея, восходя назад далее царствования Яоа (Тсин-Ши-Гоанг восшед на престоле под именем Гоанг-Тиа, коего выдавал себя за потомка), одобряло хищничество, или по меньшей мере представляло пред глазами черни позволенным; ученые же напротив того мужи опровергали толико вредное учение важностию содержания Кингов, утверждали права Князей, лишенных областей, твердили о возвращении собственностей, коих отнятие наполнило государство страдальцами.

Притворство и молчание Тсин-Ши-Гоанга привели ученых на мнение, что их боится. Единогласно начали порочить святотатственные его предприятия на Божественный закон; ругаться смехотворными лжебогами, коим сей мучитель требовал присвоения бессмертия; возгласили противу его бесчеловечия. Ли-Сеэ, наперстник его, примыслил отводить удары преображением букв наших, дабы объять чрез то Кинги мраком которой бы год [67] от года более сгущался. Ли-Сеэ, повторяю, обманулся в чаянии. Не возмог успеть, уморив в изгнании до седьми сот ученых мужей... Подал челобитную Тсин-Ши-Гоангу, дабы все книги, всякие древние сочинения были созжены. Сие единое, доказывал, удобно было превратить людей, коих не мог он ужаснуть смертными казньми, в невежд и тупомысленных; разграбленных Князей лишить даже и понятия о том, сколь они нещастны... Челобитная принята и последовало решение, достойное мучителя и угодника его. Книги были уже редки от недавных замешательств, междоусобных браней, государственных потрясений, по обычаю писанные на бамбуевых дщицах, следовательно были огромны. Каждая дщица, длиною двенатцати дюймов, не содержала в себе более двадцати четырех букв. Прятать книги значило тоже самое, что отваживать имущество и жизнь свою на опасность очевидную. Доносители о том становилися любимцами Двора. Как же можно было книгам спастися от созжения? За одно роптание их лишившихся брошено было в огнь четыре ста шестьдесят человек; а все прочие ученые люди выгнаны из отечества. Законный наследник к престолу, за предстательство об умерении толикой лютости, удален от Двора. Ли-Сеэ, по умертвии Тсин-Ши-Гоанга, вместо призыва его для принятия наследства, послал смертный ему приговор, может быть предотвращая восстановление Кингов. Наибольшая слава сих книг, говорит Пао-Те, состоит в защитниках, их достойных. После истребления Кингов не писано уже ничего, кроме бредней. Малое число сочинений в царствование Тсин-Ши-Гоанга совершенно то доказывает. [68]

Худые Государи обычайно не оставляют по себе потомств. Имя Тсин-Ши-Гоанга погреблося под развалинами престола его и его династии, долженствовавших, как разглашали при его жизни, вместе со вселенною окончаться. Лиеу-Панг, простой ратник, возведенец слепого щастия, должен стал саном Царя отчаянию удрученного народа и собственному мужеству, утверждением диадимы на главе своей. Может быть виды политики не допускали его мыслить о восстановлении Кингов. Европа не знает, что Кинги в Китае, тоже, что у них златая булла. Извлечь Кинги из посреди пепла тоже самое, что возводить право требования Князей данников на старинные их вотчины; тоже самое, как ополчить на Лиеу-Панга всех новых владельцев земель, кои пожалованы Тсин-Ши-Гоангом, и спокойно оными владевших.. Возобновление прежнего образа правительства было бы полезно народу, но народ того не понимал; нравы, уже стали инаковы. Заключим кратко: введенный Лиеу-Пангом образ правительства есть тот же, каков ныне, обращающий все к пользе Царей. Смотря на него очами политики, представится удобнейшим к обеспечению спокойствия и истинного блага государства. Как бы то ни было, Лиеу-Панг оставил Кинги истлевать в пепле, указ об изгнании ученых людей отменен не прежде четвертого лета царствования Уэн-Тиа, то есть, как свидетельствует Гоэн-Ки-Тсеэ, по двадцати годах от воцарения сего Богдыхана. Лиеу-Панг назвался Као-Теу; уничтожил ненавистные законы Тсин-Ши-Гоанговы; начали отыскивать Кинги, но медлительно; а судилище, наблюдающее учение Кингов, учреждено в пятое уже лето царствования Ву-Тиева, чрез восемьдесят лет [69] по смерти Тсин-Ши-Гоанга. Ву-Ти был первый Богдыхан своей династии; покровительствовал ученых и определял их к государственным должностям. Летописи свидетельствуют, что у последних не выходило из мыслей искание Кингов; ибо начиная первымнадесять летом царствования Као-Тсу, некто из них отважился поднести сему Государю книгу о правительстве, в которой многие были ссылки на Кингу. Еще известно, что Као-Теу взял к себе все архивы по восшествии своем на престол; что совместник его, преобратив столицу в пепел, прибыл уже поздно для доставления себя ими..

Приобщим нечто малое: ...Естьли и случайно отыскалися Кинги, однако же много то послужило политике Ганова поколения Богдыханов; потому что опаснейшие для правительства нашлися и после, и не столь торжественно и меньше целыми... Рассуждение сие не избежало от ученых последовавших времен.. Верим мы с некоторыми из них, что вкус Царей наших и их супружниц, особенно же к учению Тао-Сеэву, помогал стать им равнодушными к Кингам, преклонял их способствовать изданию многих сочинений творцов неизвестных, наполненных заблуждениями и бреднями толка Тао-Сеэва. Однако согласно с искусными ценителями книг ведали, что сей самый вкус не совместен был с здравою политикою: попущение учению Фоя показует оное. Окончательно заметим, что изгнание ученых людей Тсин-Ши-Гоангом не одно только было нещастие, постигнувшее древние наши книги. Сверх премен династий, разделений государства между многими [70] спорющимися Князьями, владычеств над нами чужестранцев, набегов Татар, землетрясений, наводнений, учреждений новых столиц и других зол, одно за другим беспрестанно последовавших от столетия в столетие, паче учинилися им бедственны, нежели бы то могло быть во всяком ином краю вселенной, рассуждая по редкости у нас книгохранилищ. История дает нам ведать о четырех великих пожарах. Первый случился пред смертию хищника престола Уанг-Манга: погибли тогда всякие исторические сочинения, грамоты, записки, чертежи, своды из законов, сказания о земледельстве и всякие рукописи, собиранные Богдыханами Ганского поколения чрез целые сто восемьдесят лет, Второй, когда Тонг-Тшо завладел Китаем, сожег Дворец и преселился жить в Западные наши области. Третий в последних годах кратковременной Тсиновой династии. Четвертый, когда искоренилась династия Леангов. Приглашаем мы любопытных к прочитанию прекрасной челобитной, поданной Ниеу-Гангом Богдыхану Уэн-Ти, династии Суиской, в исходе шестого столетия по Христе. Приятно им будет видеть достойные внимания подробности, в которые входит ученый сей муж, убеждая Государя своего восстановить науки и наградить претерпенные ими утраты... Претерпенные!... но сколько еще претерпели и потом?

III. Четыре рода древних книг.

3. Книги Вавилонян, Ассириан, Мидян, Персов, Египтян и Финикиан, погибли под развалинами государств сих имен. Ученые Европейцы [71] тщетно стараются славить древность сих народов. Не льзя им инако об них вещать, как только по догадкам и пересказам чужеземцев, но с коими весьма уже поздно они спознались; наслышались от них только случайно, а к тому же не инако, как разве в темных отрывках, несоответствующих порядку времен. Вот из каких частей соорудили заморяне историю сих народов. Да не судит никто о дошедших до наших времен свидетельствах первобытности Китая по неисчетным оным летописям малых и новейших царств, но по тому, что соблюдено древними народами. Имеем мы немногое число книг сего рода. Удивительно, как возмог и столь слабый остаток спастися от свирепстве бедоносных происшествий. Природа поместила нас на самом краю Восточной Азии. Всегда окружали нас дикие и безграмотные соседи. Долженствовали мы находить посреди себя самих следы древности. Не скрываем того, что самые сии следы простительно разуметь подложными. Однако же не людям, кои ничего не ведают об истории наук наших; не ведают ничего о прениях, состязаниях, неимеющих пределов, и о тяжковерии ученых наших. Сказали уже мы выше, и не боимся повторить, что не бывало, а может быть и не будет никакой светской книги, толико преходившей из рук в руки ценителей, как наши Кинги. Льзя бы было составить особое пространнейшее повествование, и доказать неповреждение смысла их. Желатели удостовериться, да возведут взоры на предсловия Канг-Линов, положенные в заглавиях каждой Кинговой книги, большого Дворцового издания. Со удивлением увидят, что никогда и никто толико не рылся в бездне учености, не [72] делал толиких розысков ни для какого иного светского сочинения. Упомянем нечто о том, пиша о Шу-Кинге:

Старинные книги наши разделяются на четыре степени. Предположим здесь краткое примечание на каждую.

/Первая степень старинных книг./ Ма-Туан-Лин благоразумно замечает, что система Тсин-Ши-Гоангова разными происшествиями опровержена до основания и преобращены в ничто все замыслы... «Исключил он, говорит знаменитый сей муж, из общего истребления древних книг только врачебные, прорицательные и земледельческие; но ниже одна из них не дошла до наших времен. Кинги напротив того, на кои паче всех устремлено было гонение его, отысканы, отысканы бесценные сии остатки древности».

Уважение к Кингам имели Китайцы во все времена не столько ради их древности, красоты и чистоты слога, как ради святости и пользы учения. Надобно только заглянуть в них и хвалить ученых наших за то, что предпочитают всяким иным. Естьли идолослужение толикократно было осмеваемо; естьли не могло оное стать владычествующею верою правительства нашего, хотя многие Богдыханы были идолопоклонники: то тем должны мы Кингам. Довели бы они нас и до света Евангелия, когда бы последнее слияло лучи свои с лучами света их. Соблюдение Кингов, так рассуждая, явило бы роду человеческому благодать и спасение. [73]

/И-Кинг./ Куаи Фу-Гиевы [так слывет сцеплениеи шестидесяти черт, во взаимном расстоянии равно тянущихся и горизонтальных, из коих три прямые и три ломаные] составляют содержание книги И-Кинга. Уэн-Уанг, как уже сказали мы, истолковал Куаи в темнице своей. Сын его объяснил и распространил их еще более. Конфуций, прочитывая оба оные толкования, услаждался, и еще их усовершенствовал; а быв уже в старости своей, дополнил недостающее. И-Кинг составлен из трех особых частей. Странная сия книга расположена образом и по умовоображениям, о коих не льзя вразумить Европейцев инако, как пространным описанием. Но мы заключим сие в следующих заметах: 1) обретение потерянных Кингов и провозвещение о том в народе были не столько торжественны. 2) Не сомневаются ныне, чтоб порядок расположения Куаэв Фу-Гиевых не был расстроен, и что на многих местах смыслы писанного Уэн-Уангом и Тшеу-Конгом подменены. 3) Что розыскиватели, или ценители сих двух сочинений, как видеть можно в книге Канг-Лин, и пространном толковании Богдыхана Канг-Гиа, упорствуют разуметь не довольно достоверными приобщения, кои простонародно присвояются Конфуцию.

Не должно пропустить без внимания, что самые те книги, в коих упоминается о Фу-Гие и Шин-Нонге, паче подлежат неимоверствию. Сверх того молчат писатели, чтоб Фу-Ги и Шин-Нонг жили в Китае; а дают разуметь, что в Шанг-Куе [в самые отдаленные времена древности]. Некоторые Европейские проповедники спроста [74] толковали И-Кинг как некакое пророчество, и находили содержание таинственным. Другим показалось оное иносказанием нравоучительным и историческим о начатках Тшеуской династии. Наши писатели, любя восторги, мнили видеть следы знания философского камня, художеств и наук. Прямые наши ученые приемлют сию книгу сцеплением образований, замыкающих в себе особые тайны и иносказания всякого рода, ударяющие даже и на самое Божество, что довольно понятно по важности самого высокого из ее слогов.

/Шу-Кинг./ Шу-Кинг есть вторая священная наша книга. Простремся об ней более в своем месте, а здесь упомянули об ней только по порядку.

/Ши-Кинг./ Ши-Кинг, книга третия, содержит собрание трех сот стихотворений, сокращенных Конфуцием [за четыре ста восемьдесят четыре года до Рождества Христова] из большого оных собрания государственного Тшеуского книгохранилища. Разделена на три части: первая зовется Куэ-Фонг [нравы царств], в коей стихи и песни народные, совокупленные во едино повелением Богдыханов, когда они путешествовали по государству, на тот конец, чтоб ведали потомки нравы и расположение духа тогдашнего народа в каждом из малых наших царств. Вторая именуется Я [преизящество] в двух частях: Та-Иа и Сиао-Я [великая и малая преизящность]. В той и другой похвалы, песни, стихи священные, элегии, сатиры, стихи на браки и тому подобное. В третьей, прозванной Сонг, [похвалы], из разных книг собранные священные песни, гимны, кои певалися при [75] жертвоприношениях и обрядах поминовения праотцев. Времен Ганговой династии включено в ней малое число гимнов, а прочие стихотворения, по мнению знатоков, суть времен Тшеуского поколения. Не задержимся здесь рассматриваниями, даже до чего основательно мнение сие, и скажем согласно со всеми учеными нашими, что многие из таких книг современны Уэн-Уангу, By-Уангу и Тшеу-Конгу, сиречь восходят до второгонадесять столетия прежде Христа; а достальные совоспоследовали чрез все царствования Богдыханов наших до Конфуция. По сему ясно, что такое превеликое и столь странное собрание сочинений есть бесценный памятник сей части истории нашей. Ясно же и то, что можно находить в нем бесподобные подробности к понятию о нравах Китайцев чрез столь длинный промежуток времен; подробности, тем паче любопытные и полезные, что объемлют все государство наше, начиная скипетром до пастушьего посоха. Сего-то ради писатели наши заимствовалися всегда из книги Ши-Кинга; да и дельно. Не будем настоять о приводимых доказательствах достоинства Ши-Кинга. Три ста стихотворных сочинений всякого рода, всякого слога, не могут быть сильными побуждениями утверждать сии доказательства, подобно отрывкам какого нибудь историка, за которые сам он только один порука. Стихи Ши-Кинга столь прекрасны, столь приятны уху, столь наполнены высокопарными выражениями древности, изражениями нравов, толико непринужденны и раздробленны, что не льзя не принять их производствами пера самых древних писателей. Да и как усомниться о том, когда в последовавшие времена не видим не только подобных, ниже приближающихся к их красоте? [76] «...Шесть добродетелей, говорит Ган-Тши, суть душа Ши-Кинга. До ныне еще не увяли яркие цветы, коими украшаются; ни в которое из протекших столетий не расцветали таковые же».

Ши-Кинг, сочинения Пиндара и Горация, выше сил наших унижать одно пред другим; но смеем сказать, что не уступает Псалмам Давида, когда вещает о Всевышнем, об Его провидении и об иных Божественных Его свойствах; выражения столь велелепны, мысли столь высоки, что хладеет кровь чистая, восхищается ум, и как бы отделяема становится душа от бренного вместилища своего.

/Ли-Ки./ Четвертая между Кингами есть Ли-Ки. Из сорока девяти глав семьнадесять разумеют некоторой важности, а прочие сотканы, так сказать, из отрывков летописей и частных приключений, почерпнутых там и сям, во едино собранных под разными названиями. Придворные ученые люди Богдыхана Уэн-Ти привели в порядок две главы о правительстве трех первых династий, да и суть достойнейшие внимания по многим причинам. Во всякое время было подозреваемо, что Ганского поколения Государи по видам политики своей исключили из глав сих многие законы, кои боялись приводить на память подданным. Должно однако же признаться, что и в главах, меньше уважаемых, находим прекрасные места, целые страницы со следами древности. Слог высокой, вера и нравоучение вещает языком, коего никогда не знала стоическая философия. Приведем одно речение из первойнадесять статьи: «...Велелепие небес [77] провозглашает нам величие Владыки мира; неисчерпаемое плодоносие земли кажет благотворительный об нас промысл Его. Научайтесь народы превозносить и благодарить Его щедроты!»

К предотвращению ошибок приобщим, что дикообразная смесь в статьях Ли-Киа, почитаемая малой важности, уже к тому довольна, чтоб не доверять ее древности. Части ее найдены и собраны не известно как; мелкие приключения о Конфуцие и его учениках гораздо уже после приткнуты к первобытному Ли-Кию, просматриванному и обнародованному великим сим мужем. Европейские ценители книг могут в том положиться на нас. Подробностьми Ли-Киа, в рассуждении нравов, обычаев, праздников, обрядов и самых мелких обстоятельств частной жизни, с великою пользою можно заимствоваться в основательных розысках любопытной сей части истории о древности, или по меньшей мере дать свет и малому тому количеству мест в сочинениях о том по другим народам. Оставим предубеждение и скажем, что Европейцы проникают в древность далее, нежели должно; но представляют себе инако тогдашние нравы и образ мыслей.

/Ио-Кинг, или Кинг музыкальной./ Ио-Кинг, или Кинг музыкальной, пятая книга, вся погибла. Некоторые ученые думают, что отрывки оной о музыке, находимые в книге Ли-Ки, взяты из древнего Ио-Кинга: мнение правдоподобное. Читали мы то и перечитывали, и ко удивлению открылось, что вещания о богослужении выражены прекрасно, великолепно. Первая мысль, вперенная нам сим чтением была та, что Ио-Кинг составлена [78] из молитв, обетов, стихов, петых при жертвоприношениях, как утверждают Шу-Кинг и сочинения Конфуция: то весьма вероятно, что расколы Фоев и Тао-Сеэв, владычествовавшие при Дворе во время отыскивания и обнародования Кингов, могли употребить доступность свою к придворным и не допустить появиться на свете Ио-Кингу, или Кингу музыкальному. Происки противу Шу-Кинга, не столь прямо устремлявшиеся на сии расколы, тем наипаче утверждают сие подозрение, что по Ио-Кингу училося юношество в школах; что места из него певали в священнослужениях; что всякой певчий должен был знать их наизусть: следовательно легко могло нечто из того дойти к потомству. Ревность, с которою трудился Као-Тсу в сочинении новой музыки, доказывает, что не хотел он возобновить старинную. Как же могла при Богдыханах таких уцелеть последняя, когда она противу их собственно вопияла? Скажем окончательно, что мы мыслим: не столько бы долго поздали во обнародовании Ли-Киа; не столь бы издали можно сказать изувеченным, с выпоротыми, так сказать, из него лоскутьями, обезображенным преданиями и личными приключениями, естьли бы меньше ясно вещал о правительстве и богослужении. Европейцы ропщут, что Конфуций не довольно писал о Боге, и о том, как воздавать Ему почести; но должно бы было прежде себе представить, что Ио-Кинг был уже весь без остатка утрачен; что оставалася часть только древнего Ли-Киа; что Ши-Кинг и И-Кинг полны прославления Божества; что Шу-Кинг, хотя писанной исторически, не имеет ни единой страницы, на коей вмещаемые происшествия не воздали бы славы [79] всемогуществу, правосудию, провидению, премудрости, благости и иным свойствам Всевышнего.

Князи Луского поколения, жившие в области, что ныне зовется Шан-Тонг, или Кантон, нисходили прямою чертою от старейшего сына Тшеу-Конгова, о коем уже упоминали, у них были особенные летописи, подобно как и у других Князей, данников Богдыханских. Конфуций продолжал сии летописи под названием Тшун-Тсиеу, начиная первым годом царствования Ю-Конга до четвертогонадесять царствования же Нгай-Конга, что приходит около четырех сот осьмидесяти лет прежде Рождества Христова.

/Тшун-Тсиеу./ Тшун-Тсиеу, ныне пятая из великих наших Кингов, есть произведение глубокого ума. Наш Сократ пишет в ней историю, как особа государственная, как гражданин, философ, и как нравоучитель. Отрывчивостию слога своего, простого, но высокого, принужденный стеснять пишемое, дабы представить все в наготе и без связи, так сказать, с целью происшествий, одно за другим последовавших; однако же все изображено, украшено, отменено и начертано кистью столь сильно, столь живо, что читая чувствуют, для чего и даже до чего достойно что либо похвал, или порицания. Нет, поелику нам известно, в Европе книги, в которой бы столь совершенно означалися начатки, успехи, развязи и врачевания государственных потрясений и развращения нравов; истинные признаки суровости, или слабости мучительства; поколебания доверенности к престолу; притворные умеренности, или противоречия в правительстве; разность дарований, [80] способностей, испытанности, глубокомыслия, верности удара очей и пособий разума в Государях и Министрах. При шумном производстве государственных деле обманчивые призраки политики изрывают подкопы к предательствам; вредными набираниями мере и совещаниями рассевают первые искры мятежей, коими начинаются последние, обнаруживанием единомышленников, приведенных в бессилие. Судьбы Шанг-Тиевы [Божии] правят течением всяких происшествий, возводят на царства и низвергают Царей; казнят и награждают попременно то подданных ими, то последних первыми. Тшун-Тсиэу, рассуждая с сей стороны, есть образец для всех историй; слог Конфуция ему одному свойственен. Кажется, что каждая буква нарочно создана для положения там, где он ее поместил. Чем более скупится на слова, тем наипаче изреченные уже ясны и изразительны. Не скажем ничего о важности прекрасной сей книги; пристойнее то будет, когда начнем писать о толкователях, которые нам ее соблюди. Заметим только, что искусные ценители уверяют, будто бы Конфуций не разозначал годов; а издатели Тшун-Тсиеу поставили их, заимствуясь от сказанных толкователей... Пен-Ву-Ниен-Юэ вещает великое рассматривание книг в статье Тшун-Тсиеу. Естьли сие так, то леточисление наше времени запутается более. Так мыслящие утверждаются на неверных, может быть, затмениях небесных светиле, о коих пишется в сей книге, и отмещут показание тех, кои находят сии затмения замеченными Конфуцием, в доказательство невежества астрономов, оные предсказывавших. [81]

/II Степень книг Китайских. И-Ли и Тшеу-Ли./ За великими Кингами последуют книги второй степени, неправильно называющиеся же Кингами. Из них первые две суть И-Ли и Тшеу-Ли; составляли они часть большого собрания сочинений, как думают, пера Богдыхана Тшэу-Конга. Как были отысканы и как изданы в свет, не довольно означает история; следовательно не можно защищать подлинность их и неповреждение. Важность их умаляется несогласностию с Шу-Кингом и Ши-Кингом, во многих статьях совсем инако вещая, нежели повествует Монг-Тсеэ; да и более, нежели кажется должно, размножают число чиновников при Дворах Богдыханов, и так далее. Некоторые ценители старалися то оправдывать, что Богдыханы нечто пременили и нечто также прибавили в главах Тшеу-Конга; что такая смесь старины и новости, делая их подозрительными, напротив того доказывает исправность их в руках, в коих уцелели, так как бывали в старину. Тай-Тсонг, живший во времена Танговой династии, разумел их сочинениями превосходными, не могущими иметь творцом своим человека не премудрого. И в самом деле суть достойны уважения бесчисленностию подробностей, коих нигде инде найти не льзя. Взирая на сии главы очами испытателя древности, политика, нравоучителя, найдут многое ко изучению, к похвале; но приближив к ним светильник справедливого ценения книг, раздражится глупыми обрядами и установлениями без числа; паче же превеликим множеством законов, или точнее назвать предписаний, паче приличествующих для школ, нежели для Двора великих Государей. Мы собственно читая их, находили много сходствующего с тем, что возвещает Европейская Библия о порядке, [82] изложенном от Соломона во Дворце его. Евреи вошли в Китай во времена династии Тшеуской: не принесли ли с собою книг Соломоновых?... Не переведены ли были оные на Китайской язык?... Такие переводы не перемешаны ли с содержаниями Тшеу-Ли, когда отыскалися книги наши?... Естьли бы так верить, то книга Тшеу-Ли была бы и вразумительнее и драгоценнее.

Старинные толкования Тшун-Тсиеуа, из коих составилось содержание сей книги, и чрез которые она сохранилась даже до сего дня, долгое время занимали критиков наших, и весьма уже поздно сопричислена к малым нашим Кингам. Конфуций писал для века своего. Чистая память о происшествиях, им повествуемых, гласные деяния, общенародные нравы того времени, изъясняли пред целым светом Тшун-Тсиеу, и преподавали уроки в нравоучении, политике и Философии, положенные им в сей книге. Тсо-Хи, Конг-Янг и Кеу-Леанг, справедливо опасались, чтоб драгоценная сия книга не утратилась для потомков, или бы не стала трудна к выразумеванию. И так ученые сии мужи написали толки для сохранения ее нам. Каждой толковал по своему. Первой старался обнаруживать деяния подробностями, второй проникать мысли Конфуция и указывать на злоупотребления, противу коих он вооружался; третий держался слов подлинника и излагал истинное знаменование их.

К нещастию три сии толковники не во всем согласны: читатели волею, или неволею, но принуждены предпочесть одного. Они ли сами в том виновны, или те рукописи, по коим трудилися, [83] были несходственны; но смысл в сочинениях их разный на многих местах. Несходство сие открыло глаза критикам, и нашли трудности, весьма не легкие к преодолению во утверждение достоверности Тшун-Тсиеуа. На то не взирая, приводимые здесь толкования занимают место из первых, между древними нашими книгами. Тсо-Хи предпочитается прочим, яко живший за долго пред ними. Слог его уподобляется слогу Кингов, подобно как Мурет Цицерону.

Та-Гио, Тшонг-Ионг, Люн-Ю, Монг-Тсеэ, книги вообще зовомые Сеэ-Шу [четыре превосходные книги], сопричисляются также к Кингам второй степени. Христианский монах Ноэль перевел их, или лучше перетолковал; следовательно знают об них в Европе. Первые две изданы во времена Конговой династии, выбраны особо и розданы учащемуся юношеству; рукописи двух достальных частию найдены в стене дома Конфуциева вместе с книгою Шу-Кинг.

/Гиао-Кинг; или книга сыновнего благоговения, Эульг-Я./ Гиао-Кинг, или книга сыновнего благоговения, есть осьмая малая кинга; а словарь Эульг-Я девятая. Первую присвояют перу Конфуция; но то доказать трудно. Многие ученые люди не признают ее составившеюся не только от изустных сказаний сего великого мужа, но ниже из его наставлений. Отыскана не в целости, как легко и познается: главы мало связуются между собою, рассуждения прерываемы, слог не текущ и прочая. Пред очами критиков, крайне чувствительных к славе учителя своего присвоением ему книги сей, понижается его достоинство. Другие, паче судя философски, отдают [84] справедливость мудрости и разуму, замыкающимся в великих похвалах, даемых сею книгою повиновению детей к родителям, нарицая оное самою преизящнейшею добродетелию, твердостию общежития, опорою властительства... Кто не узнает по столь сильным изражениям нашего Сократа?... «Родители дали нам жизнь: вот обязательство превыше всякого иного, нас к ним привергающее! Ничем незаменяемое их право царственное над нами, основание незыблемое высочайшего их над нами преимущества, суть наше к ним почтение, наша к ним горячность. Неимеющий жаркой любви к родителям, непитающий в душе к ним благоговения, суетно выдавать себя будет любящим ближнего: естество от себя его ощчуждаеш, человечество вопиет противу его... Стать мятежником, есть не признавать над собою властителя, презирать мужей мудрых, преобидеть законы; но нарушитель почтения и послушности к родителям своим есть насильственник природы, отверзатель врат всякого рода гнусностям злодейств... Совершенство сыновнего благоговения состоит в почтении к родителям; а совершенство такого почтения есть едино с отношением к самому Тиену [Богу]».

По словам Конфуция, лучшие Государи древних времен управляли народами, как отцы детьми. Должно прибавить, что по книге Гиао-Кинг учились; толковали ее и объясняли примерами добродетельнейших Богдыханов и великих мужей древности. Спаситель и восстановитель отечества, но непослушный сын отцу своему, был бы чудовище, достойное задушения; последний из черного народа, [85] но отличающийся сыновнею покорностию, снищет у нас бессмертную славу.

Словарь Эульг-Я, последний малой Кинг. Читающим Эзиода, Омира, Пиндара, Плиния Физика и других, известно, сколь драгоценна есть книга, которой помощию можно установлять смысл слов древних писателей и объяснять в точности знаменования оных. Самые критики, ополчавшиеся когда либо на сей словарь, да и столь сильно, чтоб могли наложить молчание защитникам его, принуждены были с ним справляться. Поступая таким образом, сами против себя оправдаются, что сей словарь исправлен потом и распространен искуснейшими мужами времен Гановых династий, ближе живших к древности и трудившихся по преданиям еще, так сказать, свежим: следовательно находилися в силах дополнять Эульг-Я. Достоверность сей книги не без изъятия; многие места в Кингах наших объясняются словами, очевидно новейшими и неизвестными нашим праотцам.

/III. Степень старинных книг./ Третию степень старинных книг составляют плохо истолкованные, подмененные на некоторых местах, и кои сочинены были прилепленцами к бредням Тао-Сея. Излишне упоминать, что таковые книги не льзя смешивать с книгами первых двух степеней не того только единого ради, что меньше стары, меньше достоверны и полезны, но что признавая важность последних, противоречат им, противоречат сами себе; наполнены басней, несовместных со здравым разумом. Получше пред прочими Куэ-Ю, Тсо-Хи и Киа-Ю [86] Конфуциев. Первая кажется только перепорчена: вмещает любопытные подробности о самых отдаленных временах; отрывки истории Тшеуского поколения о малых тех царствах, которые некогда составляли Китай. Тщетно бы кто либо сыскивал то во всяких иных книгах, да и во всем соответствует правде. Везде в ней встречаются сказки и чудеса, но подложные и столь невяжущиеся с местами, между коими стоят, что без сомнения много времени после были внесены.

За книгу Тсо-Ши все наши критики укоряют Сеэ-Матсиэна, что сочиняя историю свою, ею вспомоществовался. Конфуция находим в сей книге вещающего языком Тао-Сея, и почти забывающим правила свои столь приметно и отвратительно, что в последнем ее издании положено предсловие, не обинуяся признающее ее вздорною и неприятною, именующее трудами новейшими, подложными, сплетенными грубо, презренными от издателей Люн-Ю и Ли-Ки.

Сочинения Ио-Тсеэ, Я-Тсеэ, Гоа-Тсеэ, Тшоанг-Тсеэ, Лиэ-Тсеэ, Гей-Тсеэ, Коан-Тсеэ, Иен-Тсеэ, Уэн-Тсеэ, Шан-Тсеэ, Сеэ-Ма-Тсеэ, Ган-Феи-Тсеэ, Гу-Феи-Тсеэ и других писателей раскола Тао-Тсеэва, издаваны были зараженными сим расколом, когда покровительствовали оному Богдыхан и придворные вельможи, а того уже довольно, чтоб разуметь их подозрительными, хотя бы и не имели в себе басней, смеходостойных чудес, нелепостей, коими наполнены.

Европейцев, людей не легковерных, готовых все подозревать, уведомляем, что от всех [87] таких сочинений остаются у нас только немногие лоскутки, никогда неиздаванные в свет по повелениям судебных мест, и почти все суть произведения последних лет Тшеуской династии. Ныне же печатаются некоторые из них выписки: содержащие их свободные художества, нравоучение, политика, таинство и мнимое благочестие идолослужения. Об истории упоминают случайно, а вместо того входят даже до мелочей ничтожных, иногда личных приключений первейших лет мироздания. Творцы их являются совершенными невеждами истории средней древности, противоречат сами себе, слогом только нравятся изящным нашим умам; находят они его по всему достойным династии Тшеуской [сему конечно смеяться будут за морями]. В самом деле слог сей, в сравнении с Кингами и трудами Конфуция, есть тоже, что слог некоторых нынешних Европейцев в сравнении Босюэтова, Пелисонова, Буалова, Расинова и им подобных... Но развратность мнений соучаствует ли в качестве слога?

Критики к той же степени приобщают сочинения Лу-Тсеэвы, Хан-Тсеэвы и еще некоторых писателей царствования Тсин-Ши-Гоанга, толико же упоенных бреднями Тао-Сея; но далеко разнствуют от оных летописей царства Тсинского, начавшегося в семь сот пятьдесят третьем году до Христа. За то, что содержат в себе повествование о предках и семействе Тсин-Ши-Гоанговых, изъяты были из книг, осужденных на созжение, да и не малую подают помощь осведомляющимся о сей части летописей наших. [88]

/IV степень старинных книг./ Но наскучив мы наскучивать, скажем о последней степени старинных наших книг, вообще разумеемых подложными, писанными после пожара и состоящими в сказках только о баснях. Первое занимают место Сан-Фен, наука о растениях Хин-Нонгова, Гоанг-Тиэва врачебная наука.

Во-вторых следуют стихотворения, под названиями Тсу-Тсеэ и Хангай-Кинг, и марморы Тшеуские. Изящные наши умы весьма уважают слог Тсу-Тсея, в самом деле приятный и резкой, хотя весьма трудный ко истолкованию. Основательные же ученые люди, не зная, кто был творец сей книги, вспомоществующая с крайнею умеренностию местами древней нашей истории, рассеянными по ней.

Есть ли отложить в сторону книгу Тиу-Шу, о которой скажем после, и книгу же Тао-Те-Кинг, о которой не хотим ничего сказывать, как о такой, которая вмещает только в себе лжеучение Тао-Сеэво [пусть прочтут Европейцы перевод сего сочинения, посланной уже к ним]: то почти нет у нас никаких иных книг глубокой древности: историки не имеют иных запасов к составлению летописей. Винить их в том нельзя; потому что выбирают надлежащее до наук, художеств, законов и тому подобное. Выбирают, но только сочиненное знаменитыми писателями Гановой династии, особливо же живших ближе к царствованию Тсин-Ши-Гоанга: следовательно удобнее могли наслышаться о праотеческих преданиях. Еще скажем вместе с Киа-Ши, что после пожаров при Тсин-Ши-Гоанге и Богдыханах Ганского поколения, изо ста историй наших едва уцелели [89] только две. Губителями их были не человеки: науки сами себя истребили и погреблиси под развалинами ветхости своей.

IV. Повреждения в памятниках, как то медалях, надписях, деньгах и проч.

4. Древние медали, надписи, марморные дски, деньги, гробницы, торжественные врата и иные памятники, помогли ученым Европейцам проникать во мраки времен и лет, установить продолжения царств, доказывать истинну знаменитых происшествий и дополнять недостатки имен Царей и иных владельцев совоспоследователей. Столь великого пособия не имеем мы Китайцы. Благие наши Государи никогда не бывали охотники до надписей на марморе и на меди для преемников своих. Тсин-Ши-Гоанг восхотел, дабы всякие признаки чего либо бывавшего до него погрязли в вечном забвении, дабы им только одним начинался ряд Царей наших. Тсин-Ши-Гоанг, повторяю, воздвигнул повсюду торжественные врата, пирамиды, столпы, дски марморные, а на них повелел вырезать титлы свои и свои похвалы; всякие же иные памятники прежних династий разорить до основания. Поступка, вечного достойная омерзения; но за основание имела может быть наравне с тщеславием и виды политики. Все древние памятники, паче же последнего поколения Богдыханов и Князей, властвовавших в удельных областях под покровом скипетра первых, стыдили его и бесчестили, были уличителями хищничества его, мучительства и плачевного состояния подданных, коих учинил он без отчизны, наемниками на полях предков своих. На земной поверхности ничто не могло укрыться от глаз [90] чиновников лютого Царя; а сии чиновники не могли же укрываться от доносов самой низкой черни и следовательно не осталося ниже признаков развалин, где существовали некогда памятники. Гробницы, остатки разоренных градов, недра земные, прокопы, реки, возмогли только спасти от истребления несколько денег, медных чаш и иных сосудов. Весьма мало вещей из мармора досталось в руки, но или не переживших чудовище Тсин-Ши-Гоанга, или во время государственных замешательств, прежде и после низвержения его, взяли сведения о находках своих с собою во гробы. Восстановилось общее спокойствие, качали то отыскивать любопытные, но почти без успеха. Слепому случаю должны мы за обретение немногих таковых памятников в последовавшие столетия. Повелением ныне владеющего нами Государя вырезано все то на меди, и составились сорок две книги картин. Нет старее сосудов династии Ханговой. Мало под ними надписей, к разобранию трудных; не имеют никакого существенного отношения к истории тех времен. Вот для чего сей части древностей наших попускается приходить в руки любопытных, обычайно ценящих высоко купленное дорого. Словесники наши и грамматики паче иных от сего заимствуются, хотя находя и не свет, но блеске слабый, помощию которого толкуют древние наши буквы и поправляют новейшую нашу правопись. Некогда имели мы у себя большее собрание записок, о коих не давно упомянули, и многие другие сочинения минувших династий. Можем поручиться, что любопытные Европейцы тщетно томить будут вопросами здешних своих проповедников о заметах времячисления, коих конечно нигде найти не можно. Летописи [91] явствуют, что ученые наши мужи никогда о том не старались. Естьли нечто из сих записок переслано уже в Европу, то советуем не лучше об них думать и не искать, подобно как в надписях невразумительных памятников, достоверности и доказательств, отметаемых благоразумною критикою; кроме, что большая из них часть известна стала по книгам Сонговой династии, книгам, малое заслуживающим уважение. Известно из истории нашей, что некоторые из Богдыханов заставляли делать новые чаши [что делается и ныне] по образцам старинных подлинников и сомнительных. Приведем пример: в шесть сот девяносто седьмом году, по свидетельству Гоэн-Ки-Тсея, супруга тогда царствовавшего Богдыхана повелела расплавить девять больших сосудов, называемых Тинг, и выработать потом такими, какие некогда бывали в употреблении в древней Китайской области Ю, со изображениями на них горе, рек и разных растений. Алчность к прибыткам немало произвела подобных же сосудов, и обманывает ими охотников до редкостей. Прихоти вкуса человеков поспешествуют таким обманам. Не целый какой либо сосуд заслуживает внимание, но такой, которой, долговременно продежан в недрах земных и на дне вод, до половины изныл, или превратился в глыбу яри. Государь наш имеет несколько сего рода вещей. Судят их выше всякой цены. Должно относить оные ко временам Богдыхана Иао, династии Гиаэвой. Правомыслящий человек, видя следы едкости времен, видя изнылой металл, не признает то памятником, не видя доказательств. Бедственные происшествия, возмущения народные, премены правительств, пожары и тому подобное, всякой раз [92] предшествовавшие окончанию каждой династии, естьли кому не мешают разуметь таковые сосуды, таковые марморные дски остатками времен Иаовых и Тше-Уэвых, пусть он их так разумеет. Тяжелой их вес и частые премещения государственной столицы, паче позволяют дознаваться, что все сии редкости, хранимые ныне в Ган-Линской Дворцовой кладовой, суть времен Леангов и Тангов, выработанные по преданиям о образцах древних сосудов.

Сие пишем мы в показание беспристрастия нашего и в осторожность для тех, которые брошенные ненарочно наборы слов приемлют доводами вещей, и читают книги наши слишком Европейскими глазами. Сказания исторические, наисправедливейшие, полны лжей. Надобно уметь отличать их от правды; надобно, чтоб любопытные Европейцы подобно же утешились в утрате древних Китайских памятников, как утешаются они в утрате редкостей же всех иных древних народов. Долгота времен все и навсегда пожирает. Все преходит, все оканчивается. Марморы, медь, превращаются в прах. Естьли что заслуживает тужение наше, то конечно прекрасные оные Пеи, или марморные дски, внесенные к нам пришлецами из Иудеи в последние лета Тшеуского поколения, и коими украшались стены Кай-Фонг-Фуской их Синагоги. Имели пространные надписи, показующие, как свидетельствуют предания, связь леточисления их, их истории, с нашими леточислениями, с нашею историею... Какие памятники!... Владыке мира так было угодно... Может быть не надобны Ему были для исполнения Его судеб... Все оставшееся после того к чему уже годится?.. Да провозглашает отечество мое, сколько может [93] более торжественно, сколько может более красноречивее, и столько же жалостно, скоропротечность призраков и лжей ничтожества, сует племени человеческого!... Кай-Фонг-Фу был многажды столицею Китая, вместилищем Государей наших... Но что теперь?... Тень своя... Толикократно заливался наводнениями, был истребляем огнем и разоряем: погибли же и Еврейские Пеи. В конце пятогонадесять столетия вновь сделанные и ныне зримые длинные надписи, конечно не старее тысяча четыре ста восемьдесят девятого года, сиречь начала настоящей династии. Творцами их были ученые предки наши, от коих знаем, что Священное Писание Евреев было истинное, святое, полезное и соответствующее нашим Кингам. Судилище обрядов под владением Канг-Гиа откровенно признало Христианский закон Божественным... Особым приговором Верховного нашего Уголовного суда, состоявшимся в последнем пред сим годе, коим запрещается Китайцам и Татарам креститься, положены между прочим сии слова: «...Хотя вера Христианская чужда лжей и суеверия [Ву-Сие]... Надобно жить у нас в Китае и живо понимать явные знаки Божеского о роде человеческом попечения, милосердия, даров благодати Его... Злощастное отечество! к чему пользует тебе сияние наук твоих и философии?... Как не литься слезам, имея пред глазами идолослужение гнусное и глупое?... Перо не удержалося бы в руке без благодарности; она одна подкрепляет дух. Но чем чувствительнее терзает и умиляет нас слепота наших собратий, тем паче чувствуем должное к знаменитым тем особам, кои призрили нас, когда мы злострадали; [94] отверзли пред нами врата святилища истинного Бога; доставили возвращение во своя; освободили от всякого иного попечения, кроме проповеди Евангелия. Не по суетному любопытству, а по любви к православной вере жаждут они испытать, даже до чего озарить может свет исторический начатки нашего края... Как же отречься и не препровождать к ним розысков нациях, до того надлежащих, в часы, свободные от благовестия учения Спасителя?... Естьли движение сердец дополнять могут недостатки дарований, то сей слабый опыт трудов наших меньше будет недостоин превосходной их учености. Единый Господь зрит нашу к ним благодарность; да и никогда не престанем молить Его о ниспосылании на них милосердия своего, и тем бы благословлял благодеяния их, коими они нас удостоивали и ныне удостоивают».

V. Шу-Кинг.

5. Прежде нежели вступим в рассуждение о Шу-Кинге, самой драгоценной, прекраснейшей и самой древней из наших книг, предварительно скажем читателю, что выдерживала она гонение торжественными рассматриваниями с тонкостьми метафизическими, с великим жаром в прениях противников с поборниками своими, подобно как ополчалися когда либо раскольники и безбожники на Священное Писание. Политика, идолопоклонство, суеверие, изящные умы, упрямство систем, нечестие философическое, попременно усиливалися опровергать ее достоверность, но без успеха. Шу-Кинг имела всегда врагами заблуждения Китайцев, но над всеми оными восторжествовала. Ученые мужи без изъятия, начиная [95] первою династиею Сонгов, единогласно именуют книгу сию наилучшею и самою ближайшею к древним нашим Кингам. Да не обманется читатель таковым нашим об ней вступлением; хотим только дать ему почувствовать, что предприемлемое нами рассуждение суть плоды трудов ученых наших мужей, на самое то истощенных ими: следовательно легко нам будет простирать слово с вольною точностию.

Кто сочинил Шу-Кинг?... Какого вероятия достоин творец ее?... Как сохранилась до нашего времени?... Чему научает?... Какие суть возражения противу ее достоверности?... Как думают об ней в Китае?

Вот почти все к желанию знать о странной, но самой древнейшей на свете книге. Ответы наши на оное не могут быть столь раздробленны, как ответы людей ученых; но будут просты и искренны. Постараемся в прочем не выпустить ничего существенного.

/Кто сочинил Шу-Кинг./ Критики наши уверяют, что Шу-Кинг началось историею первых времен древности. Тшин Син, славный писатель Сонговой династии, приурочиваешь сию замету к царствованию Яоа. Большие наши летописи на многих местах гласят, что в течение двух первых династий Гиаевой и Шангсвой два были придворные Историографа: первой Тсо-Хе, историк левой стороны, которой собирал и записывал примечательные слова, указы и ответы Государей. Второй именовался Вуи-Хе, историк правой стороны, которой вел дневник происшествиям и деяниям [96] для общенародного сведения. Тшеу-Ли весьма вразумительно изъясняется, что из династии Тшеуской было семь придворных Историографов: первый Таи-Хе; должность его состояла в записывании всего надлежащего до государственного правительства. Второй Сиао-Хе; они собирал частные истории царств, или областей Князей данников. Третий Фонг-Сианг, вносил в нарочную книгу касающееся до небесных светил. Четвертый Тао-Тшанг, приводил в порядок нашествия воздушных явлений, общественных зол и странные случаи. Пятый Ней-Хе, был хранитель указов, возвещений народу, повелений и решений Государя, составляющих законы. Шестой Уэ-Хе, ведал дела и книги иностранные, переводы на Китайской язык и посольства. Седьмой Ю-Хе, долженствовал означать в записках особенных надлежащее лично до Государя и его семейства... Нагибать вонзенной в груди нож из стороны в другую, и производить бесполезные сетования в Европейцах есть тоже, что словоплодствовать об учреждениях толикой важности во времена династии Тшеуской; тоже самое, что напоминать об утратах нашей учености. Конфуций застиг династию сию, клонившуюся уже к падению, и предвидел злоключительные следы. В четыре ста восемьдесят четвертом году Христианского леточисления, за двести семьдесят один год до созжения книг, взялся он за перо, написал во сте главах сокращения больших летописей, сидев прежде над ними без прерывно около дватцати лет. Главное его старание было соблюсть потомству образ правительства и основания общенародного права, обнаруживая во всей ясности мудрость, правосудие и пользу оных. [97] Сего-то ради предпочел разговоры, правила и слова великих мужей каждой династии; историческое же повествованье о всем том подвержено частым прерывам. Не должно представлять себе, что Шу-Кинг есть только собор речей и острых слов. Кроме описываемых происшествий, давших поводы к прекрасным тем речам и словам, кои книга сия нам сохранила, находим деяния и подробности преполезные. Шу-Кинг начинается царствованием Яоа, кончится же шесть сот двадцать четвертым годом по Рождестве Спасителя. Все критики согласны, что Конфуций списывал только писанное о каждой династии в летописях государственного книгохранилищу, отверзавшегося всегда пред славою имени его; не приводя бы слово в слово говоренного великими мужами, полагаясь только на истинну историческую, не держался бы и меты своей. Были люди, которые подозревали сии летописи переправленными от писателей Тшеуской династии; но такое подозрение ученые наши отмещут, яко неимеющее доказательств, и что во времена Тшеуские ведали уже о бытии Историографов в минувших династиях. В рассуждении сходства слогов, повода же к возражению, ответствуют, что сходство сие не столь приметно, да и не примечено учеными людьми династии Гановой. Один и тот же писатель, об одних и тех же вещах, не может изъясняться различно. Вопрос трудной к решению: когда начали писать летописи, возродившие со временем Шу-Кинг?... За многие уже столетия Историографы одной династии готовили запасы, из коих бы могла составиться ее летопись. Историографы последующей династии пересматривали сии запасы и издавали в народ, дабы от благоугождения и потворства [98] не скользило перо сочинителей... Но также ли точно поступали в отдаленной древности?... Равное дерзновение и утверждать и опровергать, не имея доводов, коими бы подпирать то, или другое.

Искуснейшие наши критики, особливо Конг-Нгам-Куэ, Конг-Ин-Та, Тшин-Тсеэ, Горанг-Тсеэ, Тшу-Тсеэ, верили по преданиям, что две первые главы Яо-Тиэн, Шун-Тиэн таковы точно, какими были искони в царствования Яоа и Шуна. Читая их, всякой увидит, что суть паче исторические запасы, нежели сказания настоящего времени. Не таковы три последующие главы. Монг-Тсе и Тсо-Ки делают ссылки на выбранное ими из Гиа-Шу, то есть из той части Шу-Кинга, которая обнародована в течении Гиаевой династии. Остается еще нечто малое приобщить об отличной оной главе Ю-Кинг; но пощадим на сей раз читателя. Пристойнее отложить то до второй части сего опыта. Наши Скалигеры, наши Гревиусы, совокупляют и разгоняют критические мраки над большею частию глав. Такой род ученых розысков не вкусен будет Европейцам. Критики наши восходят, можно сказать, ощупью до древности. Во угождение же читателей, каковых больше на свете, минуем ни в молчании; желателей же заняться тем отсылаем в У-Кинг-Тон-Као, книгохранилище Ма-Туан-Лин, и пространные толкования Шу-Кинга нынешних и прежних династий.

/Какого вероятия достоин творец Шу-Кинга./ Разумея Шу-Кинг сокращением летописей, чем они древнее, тем вероятнее. Невинность и простота нравов первобытных веков не позволяют сомневаться: об искренности и справедливости [99] тогдашних историков. Принять ли Шу-Кинг за те же самые летописи, но выправленные и сохраненные потомству Конфуцием, то со всяким правдоподобием очевидно... Муж, толико премудрый, не мог обмануться во избирании запасов к своему сочинению... Конечно не хотел обмануть читателей; да хотя бы и причастен был некоему поползновению сего рода, не мог бы, без сомнения не мог бы в том успеть.

1. Все, остающееся у нас от пера сего нашего Сократа, доказывает глубокое его сведение истории; что был не легковерен; что был философ, осторожнейший критик, следовательно удаленной от ошибок и от того, чтоб выдавать ему сомнительное учение древности; учение, которое он преподавал сам и к коему столь был привержен до конца дней своих.

2. Хитрой лицемер не жертвует своим щастием на то только, чтоб не явиться предателем истинне. Конфуций первый из земнородных странствовал по городам и жилищам сельским, научая народы любить добродетель. Неустрашим и тверд паче Сократа. Язык его не запинался посреди беседования со слушателями; вещал о всевышнем Существе и о провидении Его. Ко ученикам своим ужаснувшими некогда изрек: «...Естьли Тиэну [Богу] не противно преподаваемое вам мною, бессильны человеки помешать в том и вредить мне собственно». Некто из достойных почтения Христианских проповедников так отзывается: «...Кинги, соблюденные потомству Конфуцием, преисполнены велелепнейших умовоображений о [100] премудрости, промысле, правосудии и всемогуществе Господа всяческих».

Никто не находит, чем бы можно было порицать житие великого сего мужа, ниже заклявшийся его злодей. Имел одну жену, которая была ему утешение в нещастиях; поведением своим проявляла плоды учения супруга. Славно для него, что те же самые писатели, которые во времена наши именуют его безверным, еще с большею дерзостию хулят древних святых отцов и учителей церкви Христовой.

3. Книги во времена Конфуция были редки. Книга Шу-Кинг разумелась историею народа, ценительницею нравов и правительства. Следовательно не льзя, чтоб Конфуций мог заставить себе верить в такие времена, в которые размножилось уже число ученых людей, и преходили уже они из одного в другое царство.

/Как сохранились книга Шу-Кинг./ Приступим теперь к тому, как могла книга Шу-Кинг дойти до наших времен? Очевидно, что Богдыханам нужно было удержание ее в государстве; потому что прославляет их происхождение, их совоспоследование, их владычество над нами; показывает оное священным, дает им верх над всякими иными властителями народов, означая права их над ними. Держащиеся учения Конфуциева с великим попечением хранят книгу сию, не столько из почтения к нему, как ради превосходной красоты и важности слога, и что замыкается в ней все достовернейшее, все преполезное для человеков, начиная царствованием Яоа до самых лучших времен настоящей династии: деяния, описываемые ею, оное доказывают. [101]

1. История свидетельствует, что по книге Шу-Кинг учились в школах.

2. Ссылаются на нее творцы сочинений и после Конфуция.

3. Именно была названа в челобитной Ли-Тсея.

Книга Шу-Кинг оставляема была в покое до тридцать четвертого лета владения Тсин-Ши-Гоанга, быв из всех древних книг нужнее к сохранению, ежели не ради польз учености вообще, то ради вмещаемых в себе наставлений общежительных. Весьма вероятно, что по истреблении древних книг могли бы найтися несколько Шу-Кингов, когда поспешено тем было; ибо династия Тсинова погасла же чрез семь только лет по сожжении книги. Виды политики основателя Ганской династий, как сказали мы выше, почли нужным оставить то в небрежении. Основатель сей был возведенец щастия из простых ратников, не просвещенной науками. Был лют в недоверствиях своих даже до толикой крайности, что по самому малейшему подозрению в предательстве на одного из своих чиновников разрубил тело его на части, и сварив в воде похлебку, разослал по всем своим полководцами. В пятое уже лето царствования Уэн-Ти разнесся слух, что некакой престарелой ученой человек, именем Фу-Шенг, знает Шу-Кинг наизусть: по указу Государя сего повелено было написать ее с изустных его сказаний.

Не поступая далее, дадим здесь место двум небольшим примечаниям: 1) Фу-Шегу по уверению [102] Лиэу-Те-Минга и многих других, удалось укрыть одну такую книгу, которую потерял однако же после в наставшие войны при перемене династии. 2) Имели и имеем мы в обычае заставлять детей наших твердить Кинги наизусть, прежде нежели их толковать им начнем, чтоб лучше помнили и незагладимее бы вкоренились у них в мыслях. Надобно еще молвить, что Шу-Кинг, какая у нас ныне в пятидесяти осьми главах, состоит только в двадцати пяти тысячах в семи тах словах: следовательно меньше Виргилиевой Энеиды. Фу-Шенг не мог насказать более осьмнатцати глав присланным к нему от Двора, коим конечно трудно было понимать наречие старца сего, совсем отменного от их наречия, и находить приличные буквы. Нгеу-Янг и Гиа-Геуа, славные ученые при Дворе, приступили преподавать Шу-Кинг по школам. Каждой сочинил толкования, столь похваляемые в летописях наших; но к нещастию потерянные в смутные времена, предшествовавшие Танговой династии. Нгеу-Янг говорит о своем толковании: «...Долженствовал я вопрошаться со многими, чтоб выразуметь Шу-Кинг и толковать».

Последователи великих сих мужей, или лучше преемники преподавания в школах Шу-Кинга, не успели еще обнародовать свои объяснения, как Конг-Уанг, сын Богдыхана Кин-Ти, при разломании дома, в котором жили потомки Конфуция, для распространения Дворца своего, к неизреченной радости нашел рукописную Шу-Кинг, закладенную в стене. Тотчас возвестил о том Государю, и находка отдана Конг-Нган-Куэу, третьемунадесять наследнику Конфуциеву до прямой нисходящей черте. [103] Конг-Нган-Куэ был весьма знающ в древностях; предания его осталися навсегда драгоценны в роде Конфуция; но рукопись, о коей слово, состояла из старинных Ко-Теуских букв, коих уже никто не разумел: а бамбуевы дски, на коих была писана, или истлели, или источены от червей. Другие памятники древности, другие Кинги, после находимые, и Фу-Шенгова Шу-Кинг, много вспомоществовали к растолкованию оной. Прилагая сыски к сыскам, сличения к сличениям, перевели на язык употребительной пятьдесят восемь глав, сопричисляя к тому же и те двадцать восемь, которые уже имели в руках. Составились тридцать три главы, а прочие потеряны. Конг-Нган-Куэ лучше восхотел лишиться их, нежели выдать догадки истинною. — Он же присоединил пространное; толкование к новому Шу-Кингу. Ма-Тшинг повествует, что сие издание состояло в сорока шести книгах; что сочинитель не посмел представить его Двору, державшемуся тогда учений ложных и; волхвования. Истинна же не имела ни защитников, ни друзей. Труды свои хранил у себя, и говорить об них перестали. Преподаватели в школах Шу-Кинга Фу-Шенгова по зависти не хотели иметь последователей; однако же рукопись его как точно упоминают летописи и многие наши писатели, тайно истребована Двором и положена в государственное книгохранилище Тсонг-Ю-Пи-Фу. Сеэ-Ма-Сиэну позволен был свободный туда вход для сочинения истории. Возмог он пользоваться сею рукописью, да и столь откровенно, что списал слово в слово лучшие места, как то видеть можно в старинных и новейших изданиях летописей. Но перо ученого сего мужа никого не уверило, а еще [104] того меньше Двор. Шу-Кинг Фу-Шенгов предпочелся, и учили по оному даже до конца пятого столетия. Многие ученые люди, по свидетельству Ма-Тшинга, имели у себя списки, занимались чтением их у себя по домам: были в толиком почтении от мужей глубокой учености, что Ту-Лин денно и ночно носил при себе такой список чрез все продолжение междоусобных браней, бегствуя из области в область, дабы не разлучиться с сим сокровищем [как называл] своим. Мало помалу размножалися такие списки в течении династии, не долго длившейся после долговременной Ганской династии же. Торжественно же обнародованы были в династии Танговой шесть сот сорокового года. Богдыхане У-Ти краткой же династии Тсуэвой правда что выдавал повеление, около двух сот лет пред тем, преподавать по сей рукописи в государственном училище, да и затмила уже она тогда и привела в забвение Фу-Шенгов Шу-Кинг; но еще не утверждена была гласным рассматриванием ценителей книг и общим их свидетельством, даже не уравнивалась в достоинстве с другими древними книгами. Тай-Тсон во времена откровенной проповеди Евангелия в Китае доставил Шу-Кинг сею честию, внесши с таковыми прочими в большее свое издание. Заглавие украсил именем знаменитого Конг-Ин-Та, потомка Конфуциева и Конг-Нган-Куэва. Племя Конфуция, столь обильное в мужах великих [и самое древнее на свете] ныне еще многочисленно и процветающе. Старейшего между ими именует Князем государственным; пользуется он многими преимуществами. Достойно заметить, что никогда и ни один идолослужитель, ниже один зараженный каким либо расколом, не помрачал [105] славы сего племени. Лучшие наши ученые люди созывались из всех областей вспомоществовать Конг-Ин-Таю, и по длинном роде годов, в трудах и поисках провожденных, появилась напоследок книга Шу-Кинг такою, как ее расположил и издал Конг-Нган-Куэ. Дополнение его оной утратилось. Заменило однако же другое, достойнее первого, достойнее остаться навсегда образцом ясности, точности и изразительности слога; снабдевающее науки всеми возможными так сказать парусами, под коими бы могли плыть к вечности без препятств от долготы времени, не редко затмевающей частию истинны преподаемого ими. Шу-Кинг в последующие времена претерпел только ту премену, что около ста лет начал печататься новейшими буквами.

Не трудно войти с учеными нашими в исторические подробности: о разных ли рукописях Шу-Кинга; о тех ли особах, кои их у себя имели; о разных ли училищах, где были преподаваемы; какими именно славными мужами одними по других; или напоследок о многочисленных изданиях Шу-Кинга, дошедших до наших времен, и чем различаются такие книги? Но как сие завело бы нас в безмерное пространство рассуждений, то скажем только, что сомнения ученых людей о некоторых местах Шу-Кинга, разнящихся между собою, о некоторых несходствах в правописи, о небольшом числе букв и неважных переносах смысла, переходили из династии в династию, да и ныне происходят состязания. Власть и сила Государей наших не могли наложить молчание ревности сего рода ученых людей. Самые марморные дски, на [106] коих вырезаны из Шу-Кинга правила государственные, не избежали различных толков, как скоро выставлены были на вратах государственного нашего училища; а сие повершает все.

Слог Шу-Кинга есть совсем особой: прост, красен, краток, повсюду высок, не тот, что слог нынешнего Шу-Кинга. Разуметь их за одно есть пренесение с места на место смысла, естьли кто станет искать совоспоследование содержаний и рассматривать оные подробно. Одна глава не связуется с другою, а все совокупно учиняют ряд сокращенных выписок, еще паче несвязующихся взаимно, нежели известное Европейское сочинение Селекта господина Шомпре, изданное им в пользу учащихся. Деяния, повествуемые в Шу-Кинге, наставления, наука нравов, политика и философия, дают ей всю цену. Платоны, Аристотели, столько же делают приступов к правилам своим, столько же дают им видов, горячатся их подпирая, и являют разборчивость во избирании образов, как оные раздроблять: сколько содержания Шу-Кинга просты, естественны и верны, истинна без предваряющей ее зари, а в полном своем свете; красноречие глубоко, изразительно, очевидно, доказывающе. Глубина душ удостоверяется, как бы истинна сказуемого проистекала из самой их внутренности у слушателей и читателей. Шу-Кинг не щадит страстей и предрассудков; в человеке видит человека. Правосудие Шанг-Тиа [Божие] разумеет обезоруживаемым от собственной же Его благости в пользу раскаивающихся. Приводит примеры, что та же самая Десница увенчавает добродетель в порабощении, карает злых Государей на престолах и губит их [107] под развалинами величия их. Саны Царей достаются человекам по единому избранию Тиэна [Бога]. Облеченный таковым саном паче должен представлять в себе Его лице мудростию своею и благотворительностию, нежели уразами могущества и власти. Меч, им же вложенный в руку Царя, посекая неправедно что либо, самого Бога собственно ранит. Сияние диадимы да не извлекает ниже единого вздоха у последнейшего из подданных. Слава Царя есть ощастливление народа, не на косвенных правилах политики, все к себе только самой относящей. Шу-Кинг основывает искусство царствовать. Тайные пружины сего искусства суть только способны ко удержанию в совершенной чистоте науки и нравоучения, ограждая их доблестьми общежительными, гражданскими и священными. Примеры Царя, по разуму Шу-Кинга, суть сильнейшие опоры власти его. Чем паче благий он сын, благий отец, супруг, брат, родственник, гражданин, друг: тем меньше возымеет нужды заставлять повиноваться себе. Чем более чтить будет людей престарелых, удостоивать отличностей своих чиновников, уважать добродетель, умиляться над нещастными: потолику паче увидит себя благоговеема, хвалима, славима и любима. От сего следует, что Шу-Кинг толкует войны и самовластительство наровне с пожарами, коих скоропротечное пламя оставляет по себе только пепел и слезы, и [сие может быть не по вкусу всякого Европейца] что человеки имеют слишком много нужды, слишком мало силы, чтоб преизбыточество одних не было для других необходимостию. Роскошь рисует самыми отвратительными красками, везде кажет ее камнем претыкания общему благу; доказывает происшествиями, [108] что развращение нравов, как естественные ее следы, повлекло за собою падение династии Гиаэвой и Шанговой. Роскошь, по разуму Шу-Кинга, есть обилие рода такого, как опухоль, или отек на человеческом теле, а не дородство. Сколь многие бы еще надлежало приобщить здесь черты ко изображению красот учения Шу-Кинга! Не упорствуем находить мы себя чрезмерно пореваемыми восторгом пристрастия к отечеству, но конечно примемся таковыми. Отцы проповедники веры Гобиль и Бенуа перевели Шу-Кинг, один на Французской, а другой на Латинской язык. Переводам их должно быть во Франции; да читают Европейцы и судят нас. Шу-Кинг за тридцать пять столетий пред сим доказывает Китаю, что земледельство есть источник самый чистый, самый обильный и самый неисчерпаемый богатств и велелепия областей. Чрез толикий ряд времен не бывало Китайцам нужды ни в каком ином, ниже самом мелком сочинении к подпиранию святой сей истинны.

Ученые Гановой династии, повествует Тшин-Тсеэ, написали более тридцать тысяч букв, или знаков, изъясняя два первые слова книги Шу-Кинга; написали бы и больше, нападая на знаменование сих слов. Ополчению у нас на сей драгоценный остаток древности не можем инако дать понятие Европейцам, как уподобляя Шу-Кинг Священному их Писанию, розыскиваемому, опровергаемому и клевещемому: сие продолжалось, начиная династиею Ганов, до династии же Сонгов, сиречь более тысячи четырех сот лет. Часть сия истории нашей ученостию всегда нова, всегда привлекательна, ради странных стечений случаев, коими [109] наполнена, упражняющиеся в науках представляются здесь такими, как и по иным краям света: вождями духов какого либо особливого умствования, упрямого защищения какой либо системы, изуверия усилившегося, восторгов соперничества, тонкостей политики, гордыни учености, глупого надеяния на самих себя... Лин-Те имел причину говорить: «...Развратные и смеха достойные толки, безумные мнения, ребячьи ссоры ученых, более приносят пользы, нежели лучшие сочинения, естьли кто умеет глядеть на них с надлежащей стороны».

Теснота пределов Опыта сего не может вместить повествования об ученых оных войнах, произведенных Шу-Кингом; скажем только вообще: одни сражалися, восходя до времен Конфуциевых, хотев выдать ее за сказку об учении великого сего мужа. Другие, отмеща возможность в отыскании ее после истребления книг, паче всего затрудняли происшествия в писателях того времени. Третьи винили неверностию издателей, и думали доказывать, что смятения народные, сожжение книг, ссылки и изгнания ученых, междоусобные войны и премены династий, не могли никакие подлинные древние книги оставить всецелыми. Четвертые опровергали достоверность Шу-Кинга самим качеством в ней пишемого, с помощию такой критики, которая сама себе установляла вес и меру; не принимали за истинну, естьли что либо не соответствовало их мыслям. Пятые посредством порядка леточисленного и справок со всеми иными книгами находили неисправною и противоречащею. Шестые порочили ее нравоучение, политику и тому [110] подобное; выводили, что разногласит в правилах с прочими нашими Кингами, даже и с сочинениями Конфуция. Седьмые составляли длинные росписи несходств, переносов слов, разностей в правописи и в самых буквах; а по тому заключали, что пестрота слога Шу-Кинга пременила существенное ее содержание, затемнила первобытные знаменования там, что уже сама на себя не походила; что буквы, или знаки, на пример Ко, или Киао-Теу, о коих упоминает Конг-Нган-Куэ, суть знаки неизвестные древности, и что другие книги, найденные вместе с Шу-Кингом, писаны были инако. Наконец большая часть ученых [что однако же довольно чудно] превозносили Шу-Кинг великими похвалами, находя самые трудные места ко истолкованию обстоятельством, почти ничего незначущим, требующим только прилежания. Замолчим о возражениях последователей Фоэвых и Тао-Сеэвых, имевших пользу порочить книгу, делающую их посмешищем пред людьми. Но достойно отдать им справедливость: несравненно умереннее враждовали они противу Шу-Кинга, нежели вольнодумцы Танговой династии и философы династии Сонговой. Издатель книги Кин-Гоа замечает, что прежде первой династии ни один ученой человек не предполагал возражений противу Шу-Кинга... Танг-И-Тсиэн-Уол-Иэу-Е. Что ученые люди последней династии ее толковали... Сонг-Ю-Тши. В книге Кин-Гоа, не упоминая о других, собраны все возражения, происки и затруднения противу — Шу-Кинга: проходят главы ее одну за другою, и не останавливайся без критики, где только можно. Книга Кин-Гоа есть сгон облаков в одно место. Славный [111] писатель Тшу-Тсеэ, той же династии, более совращает, хотя меньше выдает себя глубоким в науках. Отваживается на краткие только речении, но или забавные, или иносказательные, часто состоящие в наборах слов, приятных слуху и обманчивых, всякой же раз острых и замысловатых: следовательно тем более вредных, что сочинитель делает себя защитником Шу-Кинга. Кто избежит сетей его, когда вещает он о сновидении Као-Тсонга?... По разуму Шу-Кинга, Шанг-Ти явился во сне доброму сему Государю и сказал ему: «...Даю тебе верного Министра [или верного вельможу для государственных твоих дел]... Быв сие так, в чем и усомниться не можно, продолжает Тшу-Тсеэ, надобно, чтоб кто нибудь из небожительных вельможей говорил сие Као-Тсонгу: даю тебе верного Министра, потому что слово Ти значит вельможу. Но как небожители бесплотны, то боюсь, пригодится ли бесплотный для такого звания?» Сей пример описывает довольно, каков был Тшу-Тсеэ. Может быть послужит то к понятию истинного смысла некоторых Французских книг в том же вкусе. В рассуждении же пишемого здесь нами, не колеблемся изрещи, что конечно не будут нас совершенно разуметь за морями, не узнав прежде в точности истории учености нашей и языка каждого столетия. Мало нужно вникать, яко критику, в старинные наши состязания о Шу-Кинге. Поелику более имела она устремителей на себя, тем славнее проявляется торжество ее над ними. Искренность не позволяет нам утаить, что многие возражения противу сей книги остались без ответов. Ган-Лины, или члены государственного училища нашего, смягчают [112] истинну сию. В заглавии прекрасного нового издании Шу-Кинга положили они сии слова: «Шу-Кинг да ответствует и защищает сама себя, естьли читатель бессилен проникнуть, что книга, обнажившая все пороки, низринувшая все расколы, установившая нравов чистоту, правило правительства, надежды мудрых, не может быть книгою подложною: то таковой читатель не заслуживает, чтоб доказывали ему то. Единый слог проявляет древность ее людям, искусившимся в наилучших сочинениях мудрых наших мужей всех династий».

Трудно утверждать с ясностию, какое Китай наш имел всегда понятие о Шу-Кинге. Богдыханы и ученые именовали ее источником учености... «очевидными наставлениями святости... благовестием закона Тиэнова [Божияго]... морем неизмеримые глубины правосудия и истинны... книгою Царей... искусством владеть народами... гласом древности... вождем для всех столетий».

Таковые пышные речения, сверх бесчисленных иных, находимых в книгах наших, не определяют никакого точного знаменования смысла. За морями твердят, что Шу-Кинг имеет власть законодательную и гражданскую, по праву торжественного внесения ее в записные книги шести верховных наших судилищ. Смешная сия ошибка не заслуживает примечания... Шуточная и забавная мысль: «...Вносить в книги судилищ государственных доходов, государственных общественных работ, государственных военных [113] дел и тому подобных!... Царям нашим, деловым их людям, нет ни до чего нужды, кроме законов: не совопрошаются ни с чем, креме оных».

Законы настоящей династии малое нечто заимствовали из Шу-Кинга, во многом же удаляются от пишемого в ней; явно противоречат в надлежащем до общественного права и коренных оснований отечества. А по тому ясно, что Шу-Кинг не участвует в решениях всякого рода судебных наших мест. Чтоб увидеть книгу сию в полном ее сиянии, надобно войти во святилище наук наших: там на престол славы приемлет почести от Царей, мужей мудрых и ученых. Проливает лучи света своего на все науки в государств; тщательно внемлется ее глас, как блюстителя и свидетеля времен учению древности. Император, произнося слова яко Самодержец, или яко глава учености, подпирает их местами Шу-Кинга; славится разумением глубины смысла сея книги; не вменяет за низкое для себя брать в руки перо и толковать места ее, избирая обычайно исходившее что либо из уст Государей и знаменитых мужей.

Деловые его люди, ценители всего ему подвластного, беспрестанное приемлют к ней прибежище: одни, дабы одобрены были их замыслы; другие, отъемля ненавистное в даваемых советах, и делая оные паче сильными; витии, стихотворцы, нравоучители, философы, правила ее имеют своими опорами, решения ее своим покровом, мысли душою, красоты пособиями к достижению до высочайшего слога, упражняющиеся в словесных [114] науках изящные умы, углубляющиеся в размышлениях, разумеют ее как Европейцы Библию. В училищах, там, где водворяются история и науки, власть Шу-Кинга без границ никогда не нарушается; решение ее свято. Шу-Кинг есть книга превосходнейшая для государственных особ и людей мудрых. Единогласно они вещают словами Ли-Киа: «...Ею только снискивается глубина знания закона Божияго, не совращаясь в суеверие... В летописях наших стоит: ...Открывает и толкует предания; естьли Шу-Кинг не первая из Кингов наших, то и не книга... Тшу Эн-Хе-Шу говорит: ...Равная глубина пишемого ею о духах и душах; повествования ее о Шонг-Тиэ пречудны». ...Юнг-Тшинг напоследок, отец ныне владеющего Государя, переведши Шу-Кинг на Татарский язык, так об ней изражается: «...Книга наидрагоценнейшая между всеми древними; гласе изволения Тиэна [Бога], светильник премудрости».

Перо упадает из руки; не ведаем, что сказать об ужасных тех противоречиях в поведении соотечников наших и о высоком их почтении к Шу-Кингу. Чем более размышляем, тем меньше можем сообразить, что один и тот же смертной толкует, защищает преподаемое Шу-Кингом, и преклоняешь колено пред истуканами древянными, или глиняными. Загадку снося с загадкою же, скажем, что есть и Христиане, повергающиеся пред изображением крестным, богохульствуя Христа Иисуса деяниями жизни и сочинениями... А сие еще труднее к решению. [115]

Сильнее свидетельствовать славу Шу-Кинга не можем, как сим: ...Естьли идолослужение, вера господствующая Государей и народа, не учинилась верою же правительства нашего, то тем долженствуем Божественной сей книге: первое не единожды покрывала стыдом. Шу-Кинг, как заря пред дневным светилом, руководствовала многим науками просвещенным Китайцам ко кресту Господа Иисуса Евангелие естьли не ополчало никогда на себя членов государственного нашего училища, естьли защищалося ими и не было обесчещиваемо, то ради того единого, что вера Христианская прославляется в Шу-Кинге.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том I. М. 1786

© текст - Веревкин М. И. 1786
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001