-

ЖАН ЖОЗЕФ МАРИ АМИО

ЗАПИСКИ

MEMOIRS CONCERNANT L'HISTOIRE, LES SCIENCES, LES ARTS, LES MOEURS ET LES USAGES DES CHINOIS (PAR LES MISSIONAIRES DE PEKIN)

ТОМ I
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

СТАТЬЯ I.

Нынешнее состояние ученых Китайцев, относительно к познанию самой отдаленной древности.

Должно признаться, Европейцы любят чужестранных. Кротость нравов, добродушие, возвышенные чувствования, учиняют их для них вежливыми, хранящими честь, упреждающими и щедрыми. Всякие иные народы не пропускают случаев дорожить собою и превозноситься; они напротив являются непримечающими своих достоинств. Пришлец когда свидетельствует должное пред ними признание, приемлют оное одолжением и по смиренномудрию удивляются воздаемому себе почтению. Христианские проповедники, еще до отъезда нашего из отечества, предварили нас о том. Достигнули мы Францию, и не так уже были удивлены. Правда, удивлялись, но без поражения обязательными их оказаниями нам приветств, вежливости и дружества. Раскрывали ли мы какое либо сочинение, входили ли в книгохранилища: везде сретали поводы [34] усугублять благодарность; везде видели упражняющихся в письменах ученых мужей в превосходной степени, с особою наклонностию ласковых и услужных ко иностранцам.

Ученые сии мужи, имея нужду рыться во многих книгах и выносить справки на некоторую известную часть истории отчизны своей, оставили сии запасы свои раскиданными врознь между древними памятниками, и занялися вместо того с неутомленностию извлечениями даже и самых мелких подробностей из старинных басней и сказок чужеземных. От пера их произошли и размножились листовые сочинения. Вавилоняне, Ассириане, Мидяне, Египтяне, Финикияне, Греки, никогда столько не писывали о себе, как Европейцы об них в последних столетиях: претрудная, самая сухая работа, но заслуживающая удивление. Не можно им было льститься разогнать мраки такого хаоса; мраки, посреди коих обозреть наималейший свет отчаявались самые знаменитые писатели времен Августовых, хотя существовало еще тогда несколько памятников и удобнее было собирать предания древних. Не пристойно нам порочить толикую наклонность Европы к иностранным; наклонность, саму по себе почтенную и достойную похвал, но чем более оная благопоспешна нам, и чем полезнее обязательное такое предрассуждение для пишемого нами, тем паче должны признаться, что мы Китайцы никогда не бывали подобно же расположены против чужих народов. Важность происшествий, установляющих первые заметы государства нашего, у живущих в нем ныне почти в небрежении. Самую отдаленную старину едва удостоиваем мы внимания. Подробности, в [35] кои теперь вступаем, послужат тому доказательством.

1. За тридцать столетий назад правительство наше всегда желало иметь людей ученых и чтоб процветали науки. Но некиим особым и ему единому свойственным образом, соответственно видам политики своей, сиречь, дабы сохранялась в народе чистота общественного учения; дабы пребывали незыблемо нравственные правила; дабы всякие изобретения соразмерялись токмо с нуждами и пользами; дабы юношество воспитывалось и навыкало ведать и исправлять должности; дабы наконец отличались природою особо одаренные снособностьми по общественным званиям, а одаренные токмо остротою ума не оставалися без упражнения: по силе такового образа мыслей, действовавшего главною пружиною при издавании всех наших законов, надлежащих до наук и ученых людей, само по себе выходит, что всякие школьные наши учения, все освидетельствования учащихся, доставляющие им степени служения отечеству; всякие награды, поощряющие дарования, или дающие им славу, клонятся на сей один конец. Сего-то самого ради малые наши города не могут содержать более известного некоторого числа учеников вышших наук. Столицы областей имеют право производить в Баккалавры, но не многих; а на степень Докторов, или учителей, возводятся в государственной только столице не чаще, как чрез каждые три года. Правительство наравне печется и отверзать пути и усыпать оные наградами для достигающих до вышних наук, столь же желая их распространять, удерживать, как и попускает расти тернию по сим путям для [36] малодушных и недовольно прилежных. Вопль министерства нашего всегда непременен; всегда единое твердит общее благо! Ему потребно положенное только число ученых людей для исправления государственных дел. Самые высокие умы, самые редкие способности обращают на себя его воззрение; поелику становятся нужны. Повелевая вносить в обычайные листки, печатаемые для обвещения народа, имя рядового воина, получившего раны в сражении, ни единожды во сто лет не позволит упомянуть, хотя бы то было одним словом, о тысячах составителей систем... Науки, дарования, суть для него пустые слова, когда государству не доставляют существенных польз.

2. Науки у нас и теснейших пределах, нежели в Европе. Народ наш вообще мало об них мыслит. Нет у нас ученых дневных записок, еженедельно, или ежемесячно издаваемых. В обычайных печатных наших ведомостях не упоминают о новых сочинениях ученых людей, о каких либо их успехах; но не молчат о пространных выписках из многих книг, собранных во едино по указу Двора членами Верховного Ученого Заседания.

Женщины у нас заключены во внутренностях домов; не видят никого, кроме супругов и детей; изредка же посещаются подругами. Столь же мало им нужды до ученых дел, что происходило и происходит в свете, как Европейкам до морали и алгебры. Внутренность домов есть для них вся вселенная. Бывают щастливы и почтенны по мере способностей хозяйствовать. Перо в [37] руках столь же им не пристало, как на боку сабля. Не учат их грамоте, в пресечение поводов пожелать учиться. Тоже самое должно разуметь о ремесленниках, торговых людях, домочадцах и почти всех родах подданных Богдыхана, выключая ученых и находящихся при должностях. На двадцатидневном пути по наилучшим нашим областям не повстречается ниже один житель, умеющий нечто сказать о философии, об образе правительства, о государственных доходах, о правилах воспитания детей и тому подобном. Мандарины при гражданских делах и военные чрез всю их жизнь занимаются одними должностями званий своих. Не остается им досугов читать мелкие сочинения, а того еще меньше делаться оных творцами. В рассуждении первых тем меньше сие удивительно, хотя в должность их входит производство и развязки судебных дел; но числом их у нас мало в сравнении с числом же судей каждого Европейского царства, упражнения их важны, многоразличны и всегда беспрерывны: следовательно не до того им, чтоб вмешиваться в дела ученого света. Над главою всякого Мандарина висит меч Государев, можно сказать, на волосе. Все свободные часы, все минуты жизни, едва достают им на предохранение себя даже и от оплошностей, за коими следует неизбежная для них гибель. Сверх того установленные государственные обряды, правила чиноположения, обязанности учтивства, присмотр и попечения о домочадцах, проезды иностранных людей, необходимые путешествия ко Двору, поглощают все их время от одной зимы до другой. [38]

Оружие, воинство и становищи суть книги Мандаринов военных. Еще чуднее, в самом Пекине надлежащее до наук не составляет предмета достойного внимания. Двор, общественные дела и торговля, отвлекают оное на себя. Просвещенность науками в простом народ столь же не существует, как и по самым далеким нашим областям. Писатели наши даже до того подвержены вкусу правительства, что дают играть комедии, сочиненные за тысячу лет назад, не помышляя о поновлении обветшалого слога их.

3. Слава успехов в науках разумеется славою народов в Европе: за мужами превосходной учености, за умами сияющими и изобретательными, последует и провождает их общее почтение из государства в другое. Целой край хвалится преизящностьми личных дарований наравне со славою, приобретаемою оружием. Китай лишен оного; быв отвсюду окружаем грубыми и дикими соседями, обширен противу всей Европы и более ее населен, без труда мог в недрах своих обретать, чем поощряется соревнование. Области его бывали прежде целые царства. Богдыханы могли бы ополчать одни на других; но виды политики до того не допускали. Правительство наше, повторяю, с летописьми в руках доказывает, что соперничество в дарованиях развратило древние правила наук во времена Тшеуского поколения Богдыханов; возродило тьму заблуждений, преклонило духи к мятежничеству; самые полезные истинны, самые существеннейшие должности, превратились в задачи к решению. Почему и осталось на том, что в ученых должно только производить поощрение к [39] служению отечества, не вперяя людям превосходной степени учености взаимного соревнования. Хощет, чтоб соединенными силами трудились в том только, что им бывает велено. Вольность ученого на него света есть вольность, даруемая из милости; скипетр законов осеняет дарования и способности в изящнейших их усилиях, но меч правосудия подъемлется за всякое уклонение от предписанной им стези.

4. Юношеские лета вступающих в науки проходят во изучении языка нашего и наших букв, правил Кинговых и чтения, сочиненного Конфуцием. Неуспевающие в том возвращаются в род жизни родителей своих; сидельничество в лавках торгашей, ремесленничество, или плуг, их ожидают; всякие книги пред ними закрываются навсегда. Отличится ли кто между соучениками, достигнет ли до степени подмастерья, освидетельствования, бываемые чрез каждые три года, заставят его начитываться более и стать сочинителем; должно ему заслужить звание Доктора, или учителя, чтоб получить право заступать общественные чины и быть употребляему на услуги правительства. Во учители производят по выбору из многих. Одерживает учительство дар красноречия, рассуждение тонкое и безошибочное, глубокое знание законов и образа государственного управления. Сам Богдыхан между новопризнанными учителями избирает лучших, отсылает в Верховное училище к должностям ученым, придворным, гражданским и областным. Прочие назначаемы бывают для народных судилищ, и жалуются в чины каждый по достоинству, каждый тогда установлением м щастия своего долженствовать будет собственной своей способности, прилежности и праводушию. Но предоставим мудрым испытывать, даже до чего умеет правительство наше пользоваться пособиями наук и подклонять под власть свою людей ученых; а скажем только, что предписание, по коему производятся у нас науки, с толикою точностию размерено и взаимно сцеплено, что истощает все человеческое возможное прилежание. Юношество пожирается, можно сказать, оным так, что самое пылкое умовоображение не может никогда инако воспрянуть, как с великою опасностию таковое имеющему. Скажем все: умы самые преострые, способности наиредкие, нудятся прилежать к наукам важным, в коих живость и беглость мыслей не в силах заменять достоинства наук самих по себе, ниже глубоких размышления; юношеству предостаются немногие минуты на веселости, на удовлетворение прихотей и чтения книг забавных и любопытных.

5. И кто может у нас заниматься розысками учености и ценением достоинства книг? Не входят в число таковых избранные на первые степени учености нашей. Равенство состояний (ибо не знают у нас, что такое есть шляхетство, мещанство, продажные и наследственные чины) обычайно снижает каждого ученого человека до заведения и открытия школы, или должен он садиться с пером в руках в какое либо судебное место. С дарованиями редкими научившийся становится столоначальником при каком нибудь Мандарине; а все без исключения столь мало будут иметь досугов, что не дойдет им временя предпринимать [41] сочинения несколько пространные. Известно, хотя бы мы и не сказали, что прежде приступа ценить какую либо книгу, или вникать во глубину коего либо рода учености, предварительно должно ведать, в каких книгах содержится до того надлежащее; какую степень уважения заслуживают те книги; какие точно разные мнения об них приняты. Начав же дело, на всяком шаге необходимы бесчисленные справки. В Китае книг даже до того размножилось (чего не ведают за морями), что не достанет века человеку прочитать больших наших летописей. За нужное нашли сократить их, а после и из сокращения сделать сокращения же. Нужно также стало собрать хранилища книг, надлежащих до одного размышления, замыкающих в себе раздробительные справки; словарей всякого рода для повседневного каждому употребления, к которым и самые ученейшие не могут не прибегать не только ради того, чтоб не пуститься, так сказать, вплавь по целому Океану учености, как ради и того, что большие книгохранилища весьма редки в Китае. Скользкость состояния зажиточных у нас людей не допускает их собирать великое количество книг, как то в обычае между знатными и учеными людьми во Франции. Внук первого по Государе, внук знатнейшего полководца, увидит себя сопричтенным к черни, естьли личные его достоинства не отворят ему стези к вышшим чинам: как же можно уцелеть у нас прародительским книгохранилищам? Между судьями нашими и государственными чиновниками, беспрестанно долженствующими странствовать из области в область, немногим приходит желание собирать книги; довольствуются необходимо [42] для них нужными. Большие книгохранилища Бонзов суть единое убежище для ученых наших людей, кроме учреждаемых правительством для хранения редких рукописей, многочисленных выписок, во едино собираемых, и лучших изданий. В предупреждение подобных же нещастий, каковые причинили нам невозвратные утраты, имеем многие нарочные храмины, в коих вмещается бесчисленное множество книг, отверзаемые для ученых. Там могут они находить древние и новейшие сочинения. Так у нас называемые Бонзерии в горах весьма далеко от больших городов, ученому человеку, имеющему семейство и занятому делами, нет времени оные посещать. Мандарин, ниспавший в немилость Государя; Философ, ни к чему не привязанный, могут ими пользоваться. Такой человек когда по прошествии многих лет, провожденных в трудах ученых, составит напоследок достохвальное сочинение, должно ему будет напечатать собственным своим иждивением, отваживаясь на прибытки сомнительные и опасности. Новая еще хитрость правительства сочинителей полезных книг карает, а тьмочисленному множеству книг же, не только посредственных, но и плохих, попускает бытствовать. Внутри областей наших упражняются в науках или по должности, или Мандарины, наскучившие государственными делами; имущественные, и коим нет недостатка в удобности к тому и пособиях. Быв знаемы Двору, подносят сочинения свои Богдыхану; а он, когда, похвалят их члены Верховного училища столицы, повелевает печатать на щет казны. Но сколь мало выходит достойных такового поднесения! Да не выйдем вон из меры, признаемся, — что [43] книгохранилища в Южных наших областях довольна не малы. Су-Тшеу есть наш Китайский Амстердам; печатание книг дешевле там становится, нежели по иным местам государства, когда отдаются в Типографии книги с крыльями, как здесь зовут, сиречь возбуждающие любопытство и неплесневеющие в кладовых. Ради благорастворения ли климата, отличной ли любви граждан к наукам, избрали ли край сей водворением своим последние, когда Двор перенесся в Пе-Тше-Хи, чтоб ближе противустоять Северным нашим соседям; или виды правительства Татарского поколения Государей наших, за нужное рассудили удерживать здесь вкус ученых безделиц. В Су-Тшеу производится знатная торговля книгами; но какими книгами? Стихотворческими мелкими сочинениями, сказками, листками, способными занять досуги и насыщать любопытство праздного народа. Заглядывающие в них не найдут ли нового рода забавы? По сей-то самой причин сочинение важное, или ценительное, выходит там ими в нескольких листках, или писанное слогом легким и шуточным, инако же не будет напечатано и не будет читано, заставить зевать читателей и разорит книгопродавца.

6. Европейские проповедники уподобляют ученое наше заседание Ган-Лин Парижской Академии Наук. Да и справедливо; оное есть то в Китай, что собрание во Франции Господ Академистов вышней математики и других вышних же наук. Первое составляют особы самых превосходнейших умов и знаний о государств нашем. Может быть известно за морями столь живо изображающее наше правительство: часть великих сих мужей не [44] выпускают из рук пера, пиша для Государя и для Министерства. На другую оных часть возложено преподавание наук в больших училищах, находящихся у четырех Дворцовых врат; достальные же члены живут в великолепных домах у удаленно от всякого шума и рассеяния. Провождают время без отдохновения в трудах от одной зимы до другой; каждой соответственно способности и дарованиям своим обработывает сотоварищей своих в повеленном им вообще от Двора. У каждого под руками все сокровища учености; имеет всевозможные выгоды жизни и все удобности к облегчению трудов. Часы жизни ему одному принадлежат. Никто не нудит его поспешать окончанием начатого дела. Товарищи подпирают его сотрудничеством, разделяют с ним и славу и хулу за наималейшие погрешности. Обязаны столько же сообщать ему свои мысли, сколько и они него подобно же заимствоваться. Сего-то ради исходящее от пера члена Ган-Линского проявляет исправность и совершенство, бесподобные всяким иным сочинениям целого света. Издание вновь старинных сочинений и собранные из разных мест выписки, словари и прочее, рассматриваются с крайним вниманием. Не жалеют времени. Толикое множество ученейших мужей совокупными силами стараются все усовершенствовать, следовательно и почти человечески не возможно, чтоб могли вкрадываться ошибки и погрешности. Знаменитое сие заседание, подобно Академиям Наук Европейцев, не держится никакой системы, никакого особого мнения, разве правительство станет утеснять вольность его, что случается в смутные времена и во времена же [45] упадка государства. Единого имеет путеводителя... Истину. Читатели без сомнения, упреждая нас, скажут, что сему собранию единому возможно рассуждать о великих и важных предметах, истощать состязания, подающие свет ценению вещей, и устанавливать заключения. Так конечно. Для того точно не находя что либо приобщить к вопросам, толико кратно уже деланным и повторенным об истории первых наших династий, упоминают о том только к слову, презирая ничтожную славу сгонять во едино мраки, или расторгать их, без надежды проявить свет достоверности. По скольку силятся и горячатся другие в произнесении да, или нет, в надлежащем до нашего леточисления, по стольку члены сего заседания взирают на то равнодушно. Свары и споры ученые, времен династии Сонгов, в последовавших веках отвратили от частных умствований, они разгорячения, подпирая какую либо систему, и от упрямства, приличного токмо детям, защищать особое некакое мнение. Нынешний Ган-Лин вземлет к себе тетради судопроизводств, издает их во всей возможной ясности. Иногда изрекает об них мысли; всякой однако же раз предоставляет читателям полную свободу судить об них. Никто прежде его не предположит пред глаза возражений на мнение, которое им принято. Но не должно разуметь такими мнениями включаемое им в примечаниях, в прибавлениях и предсловиях издаваемых в свет новых изданий. Обычай оного есть, чтоб у каждого читателя не отнимать свободы: распространяют, а не умаляют оную. Вот причина, коей ради печатая он Сеэ-Мат-Сиен, Тонг-Киэн и прочее, зрится пременившим леточисления порядок, в самой же вещи не утверждая [46] никакого. Подобная замета избегла от внимания многих Европейцев, хотевших воспользоваться доводами одного коего либо сочинения Ган-Лина... Когда бы заглянули они в другие того же пера!

7. Чтоб возыметь понятие о подлинном положении нас Китайцев, относительно к сведению о древности, должно себе представить, что наша ученость не походит на учености прочих краев света. Китай, будучи объят мраком идолослужения близь осьмнатцати столетий, учиняет невозможным искуснейшим между учеными нашими людьми, доходить до летописи первых династий инако, как только с помощию книг, полных смеха достойных и издевочных басен, нелепых сказок, глупых систем, мнений, взаимно противоречущих, и тому подобного, ученики и последователи Конфуция презирают их; но за недостатком лучших не могут без них обойтися. Кинги и памятники достовернейшие трудны ко истолкованию как в рассуждении отрывчивости и краткости слога, таинственной подробности букв наших, а того еще наиболее ради толикой дальности времен, о коих пишется, и глубокости учения, в них содержащегося. Да к тому же затемнился смысл их, приведен стал в замешательство невразумительными объяснениями и выполнениями принимавших на себя толковать их. На пример, там вещает некоторый мудрый муж минувшей династии: «...Монг-Тсеэ, разговаривая о Кингах, жаловался на выпущенные места и темность выражений в летописях, кажущие ему древние времена не инако, как сквозь густые облака. Монг-Тсеэ отзывался, что лучше совсем [47] не верить никакой книге, нежели верить тому, чем они наполняются. Столь трудно разуметь ныне Кинги, достигшие до нас из посреди пламеней, и преходив чрез несметные руки в течений целых девятнатцати столетий! Толкователи оных еще в пущую привели их запутанность. Нельзя стало ни утверждаться на них, потому что сами себе противоречат; ни отметать, потому что помогают нам разуметь содержание свое». Должно решиться: нет путеводителя, какую избрать дорогу, дабы избежать заблуждений, по преимуществу сих книг над всеми иными. Волею и неволею надобно преходить от одного ученого мужа к другому; обретать целое, так сказать, здание учения и летописи древних времен в раскиданных нарозно развалинах, испорченных и обезображенных, не имея правил, по коим бы собирать их во едино: замысл, которого ничтожные успехи самых глубокомысленных людей не попускают надеяться произвести в действие. Самый наивышший разум и острота не находят пособий противу обветшалости наук и ошибок мыслей сочинителей. Шу-Тси-Тшуен-Гое-Уэн, книга первая, страница двадцать пятая. В самой истинне учение и летопись первых времен, не возмогши сохраниться в целости своей чрез книги и предания общенародные, заблуждения, непрестанно множася, довели их до повреждения и запутанности более и более, ученые наши суть таковы, каковы ныне ученые же Ефиопляне, Египтяне, Греки и иные в рассуждении Евангелия. Судят по книгам, полным лжей, обманов и ошибок. Сего рода розыски священной сей книги не могут избавить от многих заблуждений, естьли силою зрелости ума, [48] проницания и справедливой оценки читаемого, блеснет истинна посреди мраков, коими объята. Но как опознать можно истинну, имея мысли зараженные предрассудками без числа? Европе чужды подобные умовоображения. Да не будет сказано, что оные суть и нам чужды... Когда идет слово о древности Китая и о первом оного происхождении, ссылаемся на истории всех народов, что заблуждения в размышлениях приводят людей в заблуждения же на самом деле. Не трудно бы было превратить доводы в доказательства, и подпереть немалым количеством подробностей о истории, о толках веры Фоэвой и Тао-Сеэвой, почти всегда у нас владычествовавших, хотя скрытно. Полагаемся мы на проницательность читателей, на любовь их к правде и для того вместо чтоб возвратиться к рассуждению о писанном уже нами в первой сей стать, предоставим то в полную их волю; об одном только позволяем себе упомянуть, что вещание наше было искренне, и чем более постигнут они выходящие из того следствия, тем паче споручно им будет разуметь нас далее.

(пер. М. И. Веревкина)
Текст воспроизведен по изданию: Записки, надлежащие до истории, наук, художеств, нравов обычаев и проч. китайцев, сочиненные проповедниками веры христианской в Пекине, Том I. М. 1786