№ 85

1728 г. апреля 22. — Реляция С. Л. Владиславича-Рагузинского Коллегии иностранных дел из Селенгинска о близком завершении последнего этапа возложенной на него миссии

/л. 6/ Державнейший император и самодержец, государь всемилостивейший.

В моей подданнейшей реляции, отпущенной из Селенгинска прошлого 1727 году сентября 28 дня под номером 8-м (См. док. № 58) чрез куриера Шумилова с товарыщем, доносил я вашему императорскому величеству обстоятельно, что происходило до того числа в комисии, мне врученной, в высоких ваших императорского величества интересах. И понеже оная моя реляция получена в целости, на которую удостоился получить милостивую апробацию (См. док. № 78), того ради не дерзаю посылать с оной дупликат.

Минувшаго генваря 17 дня, после отпуска вышеозначенного куриера Шумилова, получил я милостивую вашего императорского величества грамоту чрез иркуцкого служивого, писанную из Санкт-Петербурга июля 21 (В тексте описка; следует: 31 (см. док. № 35)) дня прошлого 1727 году под № 1-м, в которой объявлено о отшествии с сего света в вечное блаженство ея императорского величества и о восприятии скиптра Российского империа вашего императорского величества законного и наследственного владения, с повелением мне и свите о учинении присяги по обыкновению, при которой печатные листы для подписания присланы. При оной же грамоте приключена грамота империальная к китайскому богдыхану (См. док. № 6) и два новых за подписанием собственныя вашего императорского [231] величества руки кредитива, — один мне (См. док. № 7), а другой агенту Лоренц Лангу (АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1728 г. Д. 10. Л. 69-76 об.). И на оную всенижайше доношу во ответ: хотя прежде я со всею свитою по моей подданнейшей должности в здешней губернии и чинил присягу вашему императорскому величеству по обыкновению, и оная присяга в губернском регистре в Тобольск выслана, однакож по силе вышеписанного указу вторично присягал в святой церкви со всею свитою, которая при мне обреталась, и своеручно на присланных печатных осьми листах подписались. И оные присяжные заручные листы дерзаю при сей реляции приключить (См. док. № 8). А грамота, присланная к богдыханову величеству (В тексте описка: величества), которого числа и каким образом в Пекин послана, о том донесу ниже сего. Кредитив же мой и агента Ланга удержал у себя для показания китайским министром, ежели нужда позовет. /л. 6об./

Марта же месяца 9 дня получил я чрез вышеозначенного куриера Шумилова из Санкт-Петербурга вашего императорского величества две грамоты. Первую, октября от 21 (В тексте описка; следует: 31 (см. док. № 67)) дня прошлого ж 1727 году под № 2-м во ответ прежней моей реляции, отпущенной в моем путешествии из Пекина с Гобейской степи (См. док. № 3), в которой объявлено о милостивом позволении указом вашего императорского величества всенародно соболиного торгу и о отлучении князя Меншикова за ево преступления от всех дел и чинов, которой указ по получении неумедля публиковал я всенародно здесь в святой церкви. Во второй грамоте генваря от 4 дня сего году под № 1-м (См. док. № 78) ваше императорское величество по своему монаршескому великодушию милостиво изволил апробовать мои подданнейшие поступки в высоких интересах вашего императорского величества во врученной мне комисии как в заключении пограничного трактату (См. док. № 41), так и протчего, в десяти пунктах состоящего, по данному моему проекту в Пекине (См. док. N5 59, л. 76 об. - 79 об.). И в знак вашего императорского величества неизчерпаемаго милосердия за мои труды выше моего достоинства милостиво мене наградили возвышением чина тайного советника и кавалериею святаго Александра, за что подданнейше благодарствую и верно обещаюсь во всяком деле и случае вашему императорскому величеству с наивящшим усердием служить и до излития крове моея.

При сем доношу, что происходило в делах вашего императорского величества в комисии, мне врученной, по отправлении вышеписанной моей реляции от 28 сентября. По отпуске прошлого году комисаров для разграниченья на обе стороны, по силе Буринского договору оная граница счастливо и благополучно разведена, знаки поставлены, пограничные караулы определены, комисары письмами разменились (См. док. № 63 и 66), и вашего величества счастливое империум благополучною мирною пограничною стеною от Мунгальской землицы, китайского хана подданной, утверждено и огорожено близ четырех тысяч верст с великим адвантажем и пространством вашего счастливого империа. И хотя б 20 тысяч войск оружейных при мне было, поистинне границу лутче и прибыточнее зделать бы было невозможно, разве б всю Мунгальскую землю завоевать. А каким образом учинена граница, какими письмами комисары между собою разменились и какую подданные в том имеют радость и довольство, об оном приключаю при сем копии со всего пограничного дела под № 1-м. [232]

В чем секретарь Глазунов в разграниченье левой стороны показал отменную /л. 7/ службу в интересах вашего императорского величества и поистинне границу сочинил более моей инструкции (См.: РКО в XVIII в. Т. 2. Док. № 56) и с вящшим адвантажем Буринского трактату, понеже в сороке осьми конференциях, учиненных в Пекине и на границе с китайскими министры, никогда не мог я их отвесть, чтоб они уступили частию земли, что было завладели по Аргуни более сочиненного мира при Нерчинском (См.: РКО в XVII в. Т. 2. С. 645-659). И я уже было довольствовался и многократно письменно представлял и словесно запрашивал только о том, да владеет каждая страна кто чем владеет. Но они того слышать не хотели и более требовали. Старался, чтоб озеро Далай осталось у них, а озеро Соляное в российском владенье. Упоминал, чтоб вершина реки Чикоя осталась в Российском империи, понеже на оной вашего императорского величества подданных тунгусов звериные промыслы. Китайцы стояли за Соляное озеро для того, что из оного до сего числа обще соль промышляли. О Аргунских вершинах и слышать не хотели. О Чикойских вершинах говорили, как де линеа пограничная придет, так и останется. И на конце всяким образом трудилися обмануть и притеснить. Но поистинне не моим разумом, но счастием вашего императорского величества, за существенным их неведением состояния пограничного сами себя они обманули, где в пограничном трактате упомянули пустые земли между владением российских подданных и мунгальских караулов делить пополам, а от Цаган-Ола до Аргуни да будет граница близ знаков. И в том они чаяли, что российское владение близ крепостей, знаки же по нескольку сот верст в российской земли. Однакож владение по разъезду их обмануло и показалось близ их границы, где вашего величества подданные заездом звериные промыслы имели, а некогда и чрез два года там не кочевали. А знаки показались на сущих дифилях и горах, некоторые при их караулах да некоторые и внутри, понеже оные были от них поставлены не для разведения земли, но для удержания перебещиков и протчих непорядков на дифилех и на тесных местах. И по тому означению и секретарей Глазунова и Киреева по усердному радению Чикойские вершины более 300 верст остались в российском владении. Соляное озеро (от которого может солью самородною вся провинция довольствоватьца) в российском же владенье более 100 верст осталось. Река Аргунь до самой вершины очищена и по всем урочищам знаки поставлены и караулы учреждены. И все вышеписанное в пограничные разменные письма (См. док. № 63, 66) порядочно внесено, как ясно упомянуто в вышепоказанных пограничных копиях, сообщенных под 1-м нумером (Напротив этого абзаца и далее почти на каждом листе на полях слева имеются многочисленные пометы: N.B.). /л. 7об./

На правую же сторону, по разграниченью господина комисара Колычева, не так велики труды были в разграниченье, понеже оба империа делили в большем разстоянии пустые и непроходимые горы, токмо ему в проезде и постановлении знаков и караулов были несносные труды и подданным не без убытку в даче подвод и протчего. Однакож и оная сторона по силе Буринского договору до самой контайшиной границы благополучно разведена и окончена с адвантажем Российского империа усердными трудами ево, Колычева, как ваше величество можете выразуметь из розменного, так и из ево, Колычева, особливого письма, ко мне писанного (Письмо С. А. Колычева из Абакана от 29 ноября 1727г. .См.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1727г. Д. 17. Л. 81-84 об.), которое к пограничным же копиам приключено. Хотя по сей границе несколько урянхов, которые по одному соболю платили, вашего величества подданных изменников за мунгальскою [233] границею осталось, однакож взаемно таковы ж мунгальские изменники за российскою границею остались, а поскольку в которой стороне и доныне о том не имеется подлинного известия, токмо китайской дариамба Бесыга, которой с комисаром Колычевым граничил, сказывал, что российских изменников, однособольников-урянхов, осталось у них 194, а их изменников урянхов в Российском империи таких же, что по одному соболю платили, осталось 162 человека. А подлинно ль правду сказал, о том не ведаю, токмо ведаю подлинно, что при дистриктах Нерчинском и Селенгинском, куды граница на левую сторону простирается, прибыло более прежняго, больше 300 ясачников. И хотя вашего императорского величества счастливые владетели прадеды и деды Сибирию завладели и границу так далече к мунгальцом и китайцом разпространили заимками и разъездами казацкими и брацкими подданными, однакож никогда, до которого места счастливая Российского империа граница простиралась, подлинно владения не знали и некогда 100 верст назад уступали, а некогда и прибавляли более моментальными разъездами, нежели совершенным и постоянным владением. А ныне счастием вашего императорского величества граница постановлена мирным трактатом, утверждена знаками учиненными и разменными письменными урочищами (Так в тексте), что за вящшую славу вашего императорского величества и радость подданных ныне и потомству ясные знаки несумнительного владения остаются. А пограничную ландкарту ныне не посылаю, понеже еще не в совершенстве, которую, Богу извольшу, совсем обстоятельную с собою привезу, а большая притчина, что господин камисар Колычев еще совершенной ландкарты своего разграниченья ко мне не прислал, которой ожидаю.

Что же касается до разменения генерального трактату (См. док. № 64), то я, по согласию китайских /л. 8/ министров, со всею свитою жил на Буре, на голой степи более трех месяцов в стужи и в снегу под палатками, где несколько человек из моей свиты и ознобил, ожидая с радостию возвращения китайских министров из Пекина с трактатом против моего пекинского проекту (См. док. № 59. Л. 76 об. — 79 об.) для разменения.

И ноября 13 дня возвратились посланные министры и привезли генеральный трактат (См. док. № 71) на трех языках, а имянно: на манжурском, латинском и руском, с которого копии для известия мне приобщили, и по взятье со оных копий явились оные во всем испровержены, российской чести предосудительны, Российскому империю убыточны и писаны таковым штилем и гордостию, аки бы с своими подданными поступали, и хотя б Россиа войну имела и три воинские баталии (чего не дай Боже) потеряла, еще б оных трактатов принять было невозможно. Между протчим празднословием в заглавии, упоминая титул своего императора, написали: царь над цари и монарх всея вселенныя. А о чем я в бытность свою в Пекине представлял, то они написали, будто я о том бил челом. А в делах по каждому пункту так испровержено и испорчено было, что поистинне доносить не смею. Между другим их непостоянством, где упоминается о реке Уде, то о своей границе не означили, а написали, чтоб россианом рекою Удью не владеть, и ежели имеют какое строение, оное разорить и назад возвратить, будто река Удь их старое владение. И протчее празднословие употребляли, в чем не токмо я, но и их министры, обретающияся на границе, остались с немалым удивлением.

Тогда я протестовал оным министром словесно и письменно, что оной трактат не по силе моего проекту, состоящаго в десяти пунктах, в Пекине словесно апробованного и в пограничном трактате (См. док. № 41) письменно [234] подтвержденного, но во всем испровержен, того ради оного не токмо не приму, но и к вашему императорскому величеству писать не смею. Министры ответствовали, что они моего письменного протесту принять не смеют, ниже о моих словах доносить будут, советуя мне, чтоб я взаемно таковым трактатом от страны российской разменился, на что я с угрозами и уликою на их непостоянство ответствовал, что было пристойно, и говорил, что когда они постановленное дело испровергли, то я не ведаю, какое Россиа по таком их испровержении может принять намерение. Они говорили с гордостию, что ежели я такого трактата не приму и другим взаимно от страны моей равногласным с ними не разменюся, то не токмо иного трактату никогда не получю, но и караван де российской, которой в Пекине обретается, задержан будет, /л. 8об./ и за пропуск де богдыхан министра своего асханему Тулешина раззорил и совсем ограбил, а другого, Цырен-вана, мунгальского владетеля, на три года жалованья лишил. А тому де всему притчина, для чего де они без точного указу караван пропустили и в пограничном договоре мои десять пунктов упоминали, и что границу неполезну сочинили. И сии их слова были праведны, как я мог известиться от мунгальского доброжелательного полковника Галдана. Тогда я поистинне не знал что делать и пребывал в десперации, и говорил им с угрозами: первое, что богдыханово величество монарх праведный, и не мню, чтоб он такое превеликое дело приказал испровергнуть, которое обоих империй к великому покою и к великому безпокойству касаться может; второе, ежели российской караван кроме чаяния в Пекине задержится, то такими убытками Российское империум не может быть притеснено, понеже шведы хотели оторвать одну провинцию неправедно, за то потеряли пять провинцей и более ста городов, персианы разграбили российской караван, за то заплатили пять провинцей и более сорока городов. А я от них иного не желаю кроме того, чтоб они приняли мой письменный протест и послали прямо к богдыханову величеству, и в сорок дней дали б мне отповедь, существенно ль такое испровержение от его воли или от министерской щатливости происходит, дабы я мог сущее ево намерение моему всемилостивейшему государю, вашему императорскому величеству, донесть. Они ответствовали: мы де твоего протеста не примем и к двору ханскому писать не будем и не смеем. Я говорил: пропустите моего куриера, с которым к двору вашему писать буду. Они сказали, что и того учинить не смеют и иного указу, кроме разменения вышеписанного трактата, не имеют, токмо де будут жить при границах до моего возвращения в Россию. И с тем я принужден был возвратиться в Селенгинск.

И по многих пересылках без пользы и действа ни в чем согласиться, ни постановить не могли. А я не имел чего совершенного к вашему императорскому величеству доносить, ожидая конца, токмо писал мунгальским владетелем, ханом и ваном, письма дружелюбительные, изъясняя вашего императорского величества склонность и великодушие к покою подданных и мои праведные поступки, что к пользе обоих империй касается, а испровержение такого превеликого дела двора китайского от шатливых и непостоянных министров происходит. И посылал к ним копии на мунгальском языке с вышеписанных десяти пунктов, которые владетели от куриеров моих оные письма принимали и держали у себя по одной ночи, дондеже получили списки, а наутрее письма мои назад /л. 9/ отдавали и сказывали, что они мою правду видят, однакож де ко двору писать о том не смеют и писем моих держать у себя не могут, токмо ответствовали, чтоб я пожил на границе до лета, илибо бог к доброму окончанию вспоможет. Писал же тайно и в Пекин х китайским министром, также и к господину агенту Лангу и приключил мемориал самому хану, изъясняя наилутчим образом опровержение такого превеликого дела и прося о высылке генерального праведного трактата по силе моего проекта ¹. Но и на оные мои письма и до сего числа никакого ответу не имею, токмо [235] слышал от приезжих купцов, что караван принят с порядком, стоит на том дворе, где я стоял в Пекине, и торгует, однакожде торги зело худы за умножением мяхкой рухляди чрез Ургу. И ежели б ургинской пропуск мяхкой рухляди не пресечен был, то б караван и в три года не возвратился.

О всем вышеписанном писал я минувшаго марта 7 дня к сибирскому губернатору князю Долгорукову в Тобольск и положил на ево разсуждение приобщить [копию] со оного моего письма в Государственную иностранных дел коллегию за известие (Слово копия в тексте отсутствует, вставлено по смыслу. Напротив на полях слева помета, сделанная в Коллегии иностранных дел: Сего еще не получено). А когда получил я новую вашего императорского величества грамоту к китайскому богдыхану (См. док. № 6), то под тою притчиною посылал к китайским министром с известием, что имею вашего императорского величества дружелюбительную грамоту, в которой по соседскому и приятельскому обыкновению ваше величество повелели объявить о отшествии с сего света в вечное блаженство ея императорского величества и о восприятии счастливого и законного наследственного владения вашего императорского величества, также имею от вашего императорского величества новый кредитив (См. док. № 7), и желают ли они со мною свидеться и допустят ли меня оную грамоту послать с моим куриером к российскому агенту Лангу для вручения богдыханову величеству, или они сами примут и к его величеству пошлют чрез своих министров. Китайские министры ответствовали, что они моего куриера пропустить не смеют, а грамоту в марте месяце примут и к высокому министерию его богдыханова величества пошлют, и чтоб я в первых числех марта прибыл на границу и привез с собою оную грамоту.

И марта 10 дня, убрався со всею свитою и с 200 доброоруженными людьми, отбыл я из Селенгинска на вашего императорского величества границу при речке Кяхте. Китайские же министры прибыли и стали на своей границе в ближнем разстоянии, пересылалися многими пересылками, и не без сумнения пребывал, опасался от непостоянства таких варваров, не имеют ли секретного указу от своего владетеля меня принуждать вышеписанной неполезной трактат принять, ибо они по всем улусам указы разослали о собрании войск и провианту на четыри месяца, а для какой притчины не означили и против кого не объявили. И более разсуждено, что оное чинили, дабы меня устрашить к приему такого неполезного трактата. /л. 9об./ Тогда я взаемно вашего величества подданным велел готовитьца и провиант собирать, и, по-видимому, друг друга обманывали, а о войне ни одна, ни другая сторона и не думали. А по многих пересылках на границе 18 числа минувшаго марта вышеозначенная присланная грамота вашего императорского величества китайским министром с достойным почтением чрез секретаря Глазунова вручена. И при оной было приобщено от меня письмо на латинском и мунгальском языках, в котором упоминал, дабы оную грамоту приняли с почтением и к его богдыханову величеству послали и оттуды генерального трактату по силе моего проекту требовали, видя такое монаршеское склонение вашего императорского величества, какового трактату или отповеди я при границах с радостию ожидать будут. И то мое письмо министры приняли, по которому наутрее с пушечною стрельбою с нарочными министры в Пекин грамоту вашего величества отправили. А потом были они у меня для конференции, и я у них, хотя друг другу не совершенно верили и всегда под покрытием оружейных людей трактовали. И многие конференции происходили, показуя они некоторую склонность более прежняго, и упоминали, чтоб я обстоятельно доказал, в чем несходство в их присланном генеральном трактате с моим пекинским [236] проектом. Чего ради письменно (См. док. № 71) и словесно ясные улики им показываны как чрез посылки секретаря Глазунова, так и от меня чрез конференции. На конце, выразумев все, сказали, что моя есть в том правда, однакож де то учинили министры, которые со мною трактовали в Пекине, а асханьяма Тулешин, которой имел первенство на Буре, ограблен и в Пекин взят, а они ныне никакой мочи не имеют, токмо де получили указ ис Пекина против своего доношения, что скоро пошлется к ним указ и полная мочь со мною трактовать или совершенной трактат, в Пекине написанной и власною рукою его богдыханова величества поправленой по силе моего проекту, и отменный от прежняго их присланного генерального трактату, понеже де они о несогласии его богдыханова величества министром доносили, а мунгальские владетели прямо к его богдыханову величеству писали, с чем они ожидают на сих днях куриера из Пекина.

И сего апреля 3 дня из Пекина куриер прибыл, которой привез новой генеральный трактат на трех языках, а имянно на манжурском, латинском и руском, за ханскою печатью и министерскою подписью, при том же точный указ х китайским министром, чтоб они немедленно со оных трактатов приобщили мне копии и приняли у меня ответ, приму ль я оной трактат и разменюся ль взаемно таковым, которой де по силе моего проекту и будто власною ханскою рукою перечерчен, и сам по своему монаршескому произволению от первого высланного непорядочного трактата отмену учинил, чего де не бывало, как Китайское империум зачалось, и в заглавии сущею своею властию не хотел упоминать /л. 10/ обыкновенных своих титулов, но написался токмо китайским императором, убегая споров «величества» и протчего, дабы и с российской страны таким же образом (что обеим империам непредосудительно) писать. Потом же, по некоторым пунктам пополняя свою обыкновенную манеру дескурсами, и хотя нескладным штилем, однакож, кто здраво разсудить похочет, вся сила дела и действа всего того, что в моем проекте, означено. И потом имянным указом своим министром повелел, ежели я оного трактату не апробую и взаемно от страны российской такого на руском и латинском языках не напишу и министром не вручю, чтоб они токмо три дни ожидали на границе моего ответу, а потом испустя три дни путь свой восприяли до Пекина, не вступая со мною более в конференции и не говоря ни о каком деле, протестуя, что я соглашеной трактат опровергл, а не они, и что богдыханово величество министров своих штрафовал, которые так далече без указу со мною заключились, однакож ныне за великое почтение и любовь, которую имеет к Российскому империю, сам своею рукою трактат поправил и для разменения выслал, и оное будто более склонился по прошению пограничных мунгальских владетелей.

И я, получа со оного присланного вновь трактату копию, по каждому пункту с министры китайскими конферовал и уличал в чем есть несходство с моим проектом, наипаче удивительно, что не пишут место, когда и где разменимся, и что во окончании написали прошлый год и месяц, который уже прошел, и что упоминают российскую императрицу, давно уже преставльшуюся, а не ваше императорское величество, также и о церкви, что уже построена в Пекине, а еще и не зачата.

Они ответствовали, что де у нас определено, то не может быть испровержено, что де упоминается императрица, ты де от императрицы был послан, что де упоминают дескурс в некоторых пунктах, то действительно против данного твоего проекту, токмо штилем нашим и нашею манерою, и прежде небо пременится, нежели мы пременим свое обыкновение, что же прошлого году и месяца писано, в том де нет предосудительства, понеже прошлого [237] году и согласились, токмо вместо прошлогодского непорядочного трактату под тем числом и годом богдыханово величество послал нынешней трактат. А что де ты упоминаешь по седьмому пункту, что много писано о реке Уди, а о каменных горах не упомянуто, Химкон де Тугурик по-китайски каменные горы, и мы тем Тугуриком ныне действительно владеем, и что более желаешь к изъяснению кроме того, чтоб мы за вашу границу не преходили и вы за нашу, и чтоб земли и реки остались по-прежнему до разграниченья.

Тогда я спрашивал: где сенатцкое письмо, о котором упоминается в трактате при окончании /л. 10об./ сего 7-го пункта? Они ответствовали, что де о том не знают, может де быть, что их министры упоминают о старых письмах, которые писаны к российскому Сенату преж сего, или вновь из Пекина пошлют. В чем не видя я нижадной важности принужден так оставить, понеже министры протестовали, что ежели я хотя одно слово отменю в своем трактате от присланного их ис Пекина, то де его богдыханово величество моего трактату не примет, и тем все дело остановится.

Я говорил: чего ради написано, что ежели посол прибудет в тот год, в которой не имеет быть пропущено купечество, товары с ним не пропустятся? Они ответствовали, ежели де того не означить, то вы по-старому каждого году, а некогда и дважды и трижды на год, послов и посланников более для торгу посылать будете, несмотря на трактат, и для того де то в трактат введено. Я ответствовал, надеюся на бога, что впредь они вовеки наших послов и посланников не увидят, разве они к нам присылать будут, ежели трактат свято и сохранно по каждому пункту не содержать. Они ответствовали, когда де ханское величество власного своею рукою оное перечернил и сочинил, то несумнительно свято и сохранно от его величества и потомства содержано будет, ежели россианы от страны своей не нарушат.

И я хотя и видел, что оной трактат по некоторым пунктом более дескурсом, нежели трактатом написан, однакож, не видя в их празднословии никакой важности, ни противности к российской чести, ниже к моей инструкции, ниже убытку к интересу, и вся сила почти против моего вышепомянутого проекту, и бояся, дабы такие непостоянные варвары илиб каравану не задержали, или протчих противностей не показали, и до последняго б разорвания не дошло, в надежде моих праведных и неусыпных трудов оной трактат апробовал и, взаємно, такой на руском и латинском языках написав, хотел с китайскими министры размениться, но они ответствовали, что тот мой трактат они без моего подписания и без печати примут и для апробации и верного переводу в Пекин к его богдыханову величеству пошлют, а здесь размениться не могут, понеже на руском и латинском языках совершенного переводчика, также и указу о разменении не имеют. И когда де оной написан против нынешняго их присланного генерального трактату из Пекина, то, конечно, будет оной апробован и по сороку днех для разменения на границу вышлется, и тогда своею рукою подпишу и печатью утвержу. И тот де трактат примут они себе к сохранению, а присланной из Пекина мне вручат. /л. 11/

И я тем был доволен и без моего приписания и без печати эксемпляры на руском и латинском языках им вручил, которые они в Пекин с нарочным заргучеем отослали. А последние присланные их вышеписанные на трех языках генеральные трактаты запечатал я в мешке моею печатью, которые остались у них под охранением до разменения. И ежели б так было с иными народы, то б я принял смелость ваше императорское величество с благим и полезным окончанием в сей врученной мне комисии поздравлять с вашего величества счастием и адвантажем, а с непостоянными китайцы еще совершенно поздравлять не смею, дондеже трактатами не разменюся, понеже, кленуся чистою моею совестию, что они своим непостоянством и непорядком убавили несколько лет жития моего и привели здоровье в последнюю слабость, [238] которого я не жалею, токмо, дай Боже, врученную мне комисию к совершенному концу привесть и дабы вашему императорскому величеству усердные мои труды были угодны.

А каковы вышеозначенные последние трактаты от китайской стороны присланы из Пекина и какие я от страны вашего императорского величества написал на руском и латинском языках и китайским министром для отсылки вручил, со оных приключаю копии под № 2-м. И оные, надеюся, они апробуют, ибо от их трактата ничем не отлучены, кроме того, что они по-своему в заглавии упоминают «по указу Тайджин китайского хана», а я упоминаю «по указу императрицы всероссийской» и во всех дискурсах прежде Россию, а потом Китай и прежде себя по обыкновению, а потом их министров. При заключении же ясно упомянул имя и счастливое государствование вашего императорского величества, как они своего хана имя упомянули, и ежели в чем яко человек или от неискусия, или от их шатливости и погрешил, рабски прошу о прощении, ибо поистинне трудился сколько мог, а зделал то, что мог же получить от таких варваров для вечного покою и добрыя корреспонденции, куды и инструкция, благоразумно данная мне из Государственной иностранных дел коллегии на моем отпуске, простирается (См.: РКО в XVIII в. Т. 2. Док. № 56).

А на границе для подлых пограничных торгов место назначено при новопостроенном пруду на Кяхте согласно с их министры. И как скоро (Богу извольшу) трактатом разменимся, то дворы, лавки и анбары и протчее немедленно строить прикажу гварнизонному Тобольскому полку, под командою полковника Бухолца обретающемуся. А против Нерчинска при реке Аргуни у каждого на своей границе торговые места /л. 11об./ выберутся ж и тамо анбары, лавки и слободы построятца, для которого изобрания с обоих стран комисары нарочно посланы. И когда оные места назначатся, то палисадом для прикрытия оградятся, из чего, надеюся, радость всем пограничным, польза всенародная произойти может, такожде и прибыль государственная умножится в пошлинах, при которых местах постановлено с китайскими министры согласно по 30 человек служивых приставить под ведением добрых офицеров с обоих стран для согласного правосудия обоих подданных торговых людей и остережения от насильства.

И по моему мнению и обстоятельству дела, когда на сих местах торги умножатся и из Пекина богатые купцы вышлются, то может быть впредь малая нужда или и ненужда российским караваном в Пекин ходить, ежели при своей границе без отваги и теряния времяни не токмо повсегодно, но и повсемесячно могут мяхкую рухлядь на китайские товары, серебро и золото на границе менять, о чем и китайской двор, чаю, труд свой приложит, дабы умножилося купечество при границах, понеже они зело не ради, что российские люди с караваном в Пекин приходят, и так спесивы, что сами себя не знают, а так боязливы и непостоянны, что человеческий ум понять не может.

А как скоро разменюся трактатом, то ежели получю на прежнее мое доношение (См. док. № 58) резолюцию от вашего императорского величества, по оному исполнить не оставлю, ежели же не получю, то по разменении генерального трактата не оставлю всю силу ума своего употребить пограничные и все протчие дела к доброму порядку здесь указом вашего императорского величества определить, а потом путь свой ко двору вашего величества восприиму, дабы мог по моему недостоинству рабское персональное челобитье отдать и о Китайском империи и здешнем пограничном обстоятельстве подданнейше изустно донесть, о чем имею известие и вседневныя записки (См.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1725-1729 гг. Д. 12а, 12б). [239]

Когда же разменимся трактаты и определятся два места пограничные, то ургинской торг пресечется, которой Российскому империю предосудителен, чести и интересу противен, а мяхкая рухлядь, ежели порядочно будет содержана, мню, что может вашему императорскому величеству по времени великую прибыль принесть. И для подлинного установления, мню, что надлежит дать время: первое, до разменения вышепомянутых трактатов; второе, дондеже я увижусь с сибирским губернатором князем Долгоруковым и соглашусь в некоторых пунктах ево /л. 12/ мнения о караване против моего прежняго предложения ², понеже он, губернатор, воистинну человек дельный и благоразумный и вашему величеству служит с великим усердием, и во врученной мне от вашего величества комисии чинил всякое вспоможение с прилежностию, токмо в торговом деле, наипаче в анстальте каравана, в некоторых пунктах, ево проект с моим не согласен не за иную притчину, токмо что он не имеет подлинного известия о разстоянии и обхождении здешняго пограничного владения, а когда увидимся, то надеюся, согласное определение постановим, а потом вашему императорскому величеству общее мнение для апробации подданнейше поднесем.

А вашего величества караван, которой ныне обретается в Пекине, жалованьем и протчим совсем до возвращения удовольствован, и мню, что до моего прибытия к двору, едва может ли оной из Пекина возвратиться.

Что же я о некоторых вашего императорского величества делах писал к иркуцкому команданту Измайлову (Письмо от 11 апреля 1727г. (см.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1728 г. Д. 10. Л. 58-60 об.)), со оного при сем за известие приключаю копию под № 3-м, наипаче что касается до строения фортецы и протчего, о чем прошу из оного письма уведомиться, ибо не имею времене более в сей реляции доносить за последним вешним и трудным чрез Байкал-море путем в проезде, отчего б могла сия экспедиция более месяца отпуском продолжиться.

А какое место приискал здесь при Селенгинску к строению фортецы, также послал приискивать при Нерчинском, оным с собою привезу опись аситуации и чертеж строению моего мнения, дабы ваше императорское величество по совету инженерскому и по вашего величества высокомочному указу и монаршеской воли учинили совершенное определение, а между тем и на выбранных торговых местах пограничное строение приведется в совершенство, из чего интересу вашего императорского величества не токмо пополнение будет в пошлинах, но и с кабаков и с постоялых дворов, анбаров, лавок и протчего, в надежде Божия милосердия, что врученная мне комисия будет вашему счастливому империю прибыточна.

Сию подданнейшую реляцию посылаю с куриером Шумиловым, на которую покорнейше буду ожидать или здесь или в моем путешествии, ежели дело окончю, вашего императорского величества милостивого указу и подданнейше прошу вышеписанного куриера повелеть и паки ко мне отпустить. А я оному прогонные деньги до двора вашего императорского величества выдал. /л. 12об./

Еще и сие покорнейше доношу, что сказывал мне вышеписанной куриер Шумилов, что в ево путешествии встретил он при Соли-Камской послов, посланных от контайши к двору вашего императорского величества ³. И ежели сие правда, то по моему рабскому мнению, нехудо оных принять милостиво и отпустить с довольством и награждением, понеже контайша в соседстве счастливого вашего империа зело нужен и от китайцов не токмо оборона, но, по случаю, и против их полезнейший союзник, ибо нынешняго китайского хана варварство, гордость и непостоянство перо описать не может, и что делает, все от страха, а не от любви, понеже всех еуропейских потентатов, которых подданные в ево империи торговали, зело притеснил и озлобил, [240] а своих подданных совсем ограбил и до конца раззорил, езуитов некоторое число переказнил, а церкви их, кроме пекинских, некоторые разорил до конца, а некоторые запереть велел и никакой иной забавы не имеет, кроме домашняго гуляния и мерзского идололаторского склонения, и кровопролития, и грабежа.

А что я прежде упоминал о больших подарках, и на то министры ответствовали, что они писать не смели. А доброжелательный сказал, что они писали, токмо де в Пекине ничего по тому не решено и никаких подарков, кроме прежних, не выслано. Еще же доброжелательной сказывал, что с контайшею война не пресеклась ⁴, и будто некоторые из братьи контайшиной хотят кон-тайше изменить и китайцом поддаться, и обещает с собою привесть вашего императорского величества подданного умершаго Аюки-хана сына, будто он озлоблен, что от отца ево владение ему не поручено. А правда ль сие или неправда, о том подлинно не ведаю, токмо мню, нехудо за Аюкою издалече иметь надсмотрение, не будет ли от китайцов с ним пересылки или от него какой щатливости, что предаю твердому разсуждению вашего императорского величества указу и Верховному тайному совету. А я дерзнул сие донесть по словам доброжелательного мунгала полковника Галдана по моей подданнейшей должности и обязательству. Притом же и китайские министры на границе при банкетах и нынешнем трактовании по согласии трактатов обстоятельно меня спрашивали о кочевании Акжину, силе ево и войсках, и кто наследник, и для чего сын ево Чап-Держап озлоблен и отлучен, и сколь далече разстояния между контайшею и Аюкою-ханом, и в каком содержании под протекциею вашего величества содержится Аюка-хан. /л. 13/ Я ответствовал политично, что разсудил в пользу государственную и славу вашего высочайшаго имени, и показывал трудности в разстоянии между Аюкою и контайшею, между которыми многие народы вольные, а многие Российского империа подданные, а нынешний Аюка-хан (Так в тексте. Имеется в виду сын и наследник Аюки-хана Цэрэн-Дондук, с 1724 г. наместник Калмыцкого ханства) выбран по воли монаршеской и тестаментом умершаго Аюки, и что все их орды довольны милостию вашего императорского величества, а ваше императорское величество их верным подданством, и что против персианов с российскими войсками они воевали, где и службу свою показали и зело набогатились. И тем те дескурсы пресеклись.

Две реляции, под номерами 9-м и 10-м, прежде сей отпущены. Первая, октября от 6 дня прошлого 1727 году (См. док. № 61), вкратце о архимандрите Антонии, которому мою подданнейшую краткую реляцию вручил. И во оной было писано токмо о ево делах, а не о ином, понеже оной архимандрит имеет немалые процесы с монастыри и Бог знает может ли быть в китайской отпуск готов.

Во второй реляции, сего апреля от 14 дня (См.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1728 г. Д. 10. Л. 1-1 об.), вкратце ж дерзнул донесть об отпуске во отечество родного племянника агента Ланга (Напротив на полях слева помета, сделанная в Коллегии иностранных дел: Сих обоих реляций еще не получено), которому с моею подорожною велел явитьца в Государственной иностранных дел кольлегии, откуды имеет требовать паса и отпуску во отечество ⁵. А родной дядя ево, агент Ланг, ныне в Пекине при караване обретается и, по-видимому, человек доброго состояния и поистинне в интересах вашего величества ему врученных доброусердствует, и здешние пограничные народы добрыми ево поступками зело довольны.

Что же в 6-м пункте упомянуто о равной корреспонденции с обоих стран по трактату с Трибуналом пекинским и Сенатом российским и губернатором сибирским, они написали Сенат, а не Иностранную коллегию своим неведением, хотя Иностранная коллегия по обыкновению в случаях будет с [241] пекинским Трибуналом корреспондовать, то и Сенат разумеется. А их Трибунал в Пекине в превеликом почтении и первый после Действительного тайного совету. И по моему мнению, сей пункт в вящшую славу российскую, что Трибунал с Трибуналом списыватися будет равномерно о нуждах государственных, не посылая империальной грамоты, на которые варвары от своей гордости никогда не ответствовали. А что написано пропускать двух куриеров от двора до двора без остановки не описоваяся, и то, мню, порядочно и обеим империам нужно в случае, также чтоб оные куриеры имели паспорт /л. 13об./ за печатью сенацкою, когда от двора посылаются, а за печатью сибирского губернатора, когда из Тобольска куриеры пошлются. И сие разумеется: печатные паспорты когда от двора пошлются, то имеют быть за печатью государственною Иностранных дел коллегии, а от сибирского губернатора за печатью губернскою, и куриеров кроме означенных двух паспортов пропускать не будут. Сие не без резона, дабы все пограничные начальники и команданты по-старому непорядочных посылок для своего приватного интереса под покрытием публичного не чинили.

И для того китайские министры требуют несколько десятков печатей на разных бумагах как из Иностранной коллегии государственной средней или малой печати, которыми обыкновенно печатаются пашпорты, так и Сибирской губернии, дабы они могли таковые печати получить и пограничным управителем и протчым офицером по городам и пасам раздать для обрасца с приказом, когда из России прибудут куриеры, имея паспорты за такими печатьми, чтоб пропускали, часа не задержав, дав подводы и корм, не описався, а ежели прибудут куриеры с паспортами, запечатанными иною печатью и не будет против образца, таковые не пропустятся. Того ради прошу ваше величество, ежели сие непротивно, дабы всю корреспонденцию не остановить, повелите прислать с сим куриером из Государственной иностранных дел коллегии на бумажных цедульках десяток — другой печатей, как печатаются пашпорты, для образца, которые, ежели меня здесь не застанут, мог бы я хотя на моем путешествии получить и х китайским министром отослать, в чем я их обнадежил, также и Сибирской губернии образцы печатем вручу, из чего никакой противности произыйти не может. А на оных цедульках, где будут печати, было бы немного оставлено бумажки лишной, токмо чтоб можно приписать по-мунгальски: образец печати.

Лейб-гвардии от бомбандер порутчик Аврам Петров послан в Тобольск по партикулярному письму князя Меншикова (Письмо А. Д. Меншикова А. Петрову от 28 мая 1727 г. // РГАДА. Ф. Сенат. Кн. 455. JI. 215, 220а. Опубл.: Гастфрейнд Н. Письма Абрама Ганибала. СПб., 1904. С. 7; Шубинский С. Н., Княгиня А. П. Волконская и ее друзья // Исторический вестник. 1904. № 12. С. 938; Сергеев М. Сибирские злоключения Арапа Петра Великого //Ангара. Иркутск, 1970. № 6. С. 63 и др. издания), а оттуда от сибирского губернатора в Селенгинск будто за строением фортецы, а более, чаю, в [с]сылку, ибо никакою порядочною экспедициею не определен, а писано, что определится впредь. А он, Аврам, жил здесь в десперации и подал челобитную (Челобитную А. Петрова от 5 апреля 1728 г. // АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1728 г. Д. 10. Л. 61-61 об.), что он послан по ненависти князя Меншикова, которого партикулярных писем высокомочным указом вашего императорского величества слушать не велено (Указ от 8 сентября 1727г. опубл.: Указы Екатерины I и Петра II с 1725-1730 гг. СПб., 1743. С. 281-282), притом же письменно дикляровал, что он в строении фортецы практики не имеет, и протчие околичности /л. 14/ изъяснил во оном своем челобитье, с которого копию при сем приключаю под № 4-м. Я, видя, что фортецы ныне строить время не допускает, и не зная что с ним, Аврамом, делать, принял смелость ево и паки к сибирскому губернатору в Тобольск отпустить, дабы он с ним поступил, как вашего императорского величества указ повелевает или впредь [242] повелевать будет, по которому б или в Тобольском ево задержал, илиб паки сюды отпустил с награждением, в чем ему нужда, илиб к двору вашего императорского величества с своим пашпортом пропустил, ибо об оном Авраме вашего императорского величества в присыланных ко мне грамотах нигде не упомянуто и точного указу о строении фортецы ниоткуды не имеется. А сего лета и без строения фортецы работы будет предовольно, что к большему поспешению принадлежит по заключении трактата, дабы от оного ничем не отдалиться и притчины китайцом к нарушению не дать. Сие разумеется о пограничных местах, а впредь фортецы обоих стран владетелем в своей земле строить не заказано, якобы Российскому империю в Селенгинску и в Нерчинску, которыми давно владеет.

При последней экспедиции сей реляции получил я чрез китайских министров из Пекина от агента Ланга письмо минувшаго марта от 11 дня (См. док. № 80), с которого не успел списать копии, но дерзнул для подлинного известия о состоянии вашего императорского величества каравана и склонных поступках ко оному китайцов приключить при сем оригинал. Ум же мой постичь не может, что китайцы так скоро все переменили от первый гордости, показуя во всем склонность и благодеяние, наипаче в строении церкви в Пекине, о чем я более сумневался, и может быть, бояся от вашего величества войны, о которой я, хотя под покрытием, упоминал, и потому о добром початии разсуждаю, что двор китайский уже несумнительно меры свои восприял с вашим величеством иметь дружбу и мир содержать свято и ненарушимо, когда кроме моего чаяния, такую склонность показывают, как он, агент Ланг, пишет. И что караван товары свои на товары променит и без убытку возвратится, хотя и нескоро, и о том не сумневаюся ж. Что же он, Ланг, упоминает о палатке вашего императорского величества, оная палатка внутри небольшая, однакоже пребогатая и вся тканая шелком и золотом, которую я купил в Пекине в моей бытности за 500 рублев для подносу вашему императорскому величеству, а времени не имел оную совершенно состроить, для того паки послал ту палатку с караваном с приказом агенту, дабы крышку и протчее устроил богатою рукою китайскою манерою и прислал как наискорее до моего /л. 14об./ отъезду, чтоб я мог оную с моим прибытием по моей подданнейшей должности поднесть особливым моим коштом вашему величеству, понеже протчих мало имею подарков, такому великому монарху угодных. А на отпуске каравана послал я из остаточной моей сущей мяхкой рухляди, которую на жалованье брал и из Пекина назад проивез, а имянно белки и горносталей на 700 рублев, и то для издержки на вышеписанную палатку, а ежели более, то вашего императорского величества гневу достоин есмь. И для того он, Ланг, о моей белке и горносталех упоминает, а я кленуся именем божиим, что весь ум мой употребляю о добром конце вашего величества высокого интереса, мне врученного, а о торгу и собственном моем деле и не думаю, понеже награжден жалованьем вашего императорского величества, которым едва могу содержать себя и свиту в таких дальних странах и вседневных маршах.

Когда уже китайцы показывают свою склонность и чинят каравану такое вспоможение, то мню, что и от страны всероссийской доведется склонно поступать и, что в трактате написано, сохранно исполнять. И для того я думаю свиту, подарки вашего величества и мой багаж сего лета отпустить водяным путем, а я может быть с малолюдством до зимняго останусь, дабы иметь более времяни при границах наилучший порядок учинить, понеже комисар Колычев в своем разъезде по границе за зимнею порою и большими снегами не все порядочно караулы и протчее постановить мог, ниже мог жить в таких пустых местах и путь свой восприял до Енисейска, и назад его возвращать и [243] паки для осмотрения зело трудно. Однакож приищу из здешних жителей искусную особу и предбудущаго месяца по границе отпущу для установления караулов и протчего, и все чинить буду, что разсужду за благо и что к доброму миру и соседству касается, в надежде великодушной апробации вашего величества, и потому может быть, что сей куриер меня здесь застанет. А я, хотя и первым зимним путем путь свой восприиму налехке, могу с божиим вспоможением мою свиту настичь и на предбудущую весну, ежели жив буду, к Москве прибыть, понеже я с Москвы в одну зиму на границу поспел, в надежде что и с границы в одну ж зиму могу к двору вашего величества поспеть.

Писал ко мне сибирской губернатор князь Долгоруков (Письмо М. В. Долгорукова от 21 октября 1727г. см.: АВПРИ. Ф. Сношения России с Китаем. 1727г. Д. 22. Л. 26-26 об.), что отправлен от двора вашего императорского величества якуцкой житель, казачей голова Шестаков ⁶, и велено ему собирать войск тысячю — другую для усмирения камчатских иноземцов и прииску новоподданных по ту сторону Камчатки, также строить на реке Уди острог. Хотя я оного Шестакова обхождения не знаю, токмо здесь слышу между пограничными /л. 15/ народы экое, что Шестаков человек мало доброго состояния и недальняго разсуждения. И ежели он, собрав войска, пойдет на Камчатку и по ту сторону Святаго Носа и Камчатки станет смирять бунтовщиков и приводить протчих в подданство, не мню из того противности, но еще илибо и интерес сыщет. А хотя по сю сторону моря и на реке Уди построит острог, где прежде было строение, то не может же быть противно мирному договору, ежели же от своего недоумия бросится по сю сторону моря Камчатского по пустым местам, где живут дауры, китайские подданные, или такие, как я слышу, которые живут по каменным горам между пограничными местами российского и китайского владения, а суть люди вольные и не платят никому, и таких будет оружейною рукою в российское подданство приводить, то из оных мало прибыли притти может, а с китайским империем безвременныя случаи и притчины могут из того произыйти к разрыву и противности. И сие по моей подданнейшей должности донесть не оставил, дабы в таком случае вашего императорского величества указом повелено было ему, Шестакову, писать, чтоб он оружейною рукою к китайским границам не приближался и чтоб более прежняго при границах не захватывал, а трудился б чинить прогресы, как ево инструкция повелевает, по той стороне моря Камчатского и в протчих местах. Я ж дерзнул донесть мое мнение, сколько мог здесь в таком деле слышать и искуситься, а все полагаю на вашего величества высокомочный указ и твердое разсуждение Тайного верховного совета. А в три года моей бытности в Сибири по многим письмам и пересылкам не мог я получить подлинного известия о состоянии Уди-реки и протчих земель и рек, которые по трактату графа Федора Алексеевича до разграниченья впредь оставлены, и потому мню, что оные земли и реки суть в предальнем разстоянии, и сказывают, что три месяца ходу от Якуцка пустыми местами проходят зимнею дорогою вашего величества подданные иноземцы за звериными промыслами. И там никакого жилья нет, кроме что близ моря на реке Уди есть острожек, сиречь маленькое деревянное строение, где 12 человек казаков живут на карауле для прикрытия промышлеников и кормятся будто рыбою сухою, а иного запасу и провианту /л. 15об./ в тех местах не имеется. Еще сказывают, что между рекою Удью и каменными горами, сиречь Химкон-Тугуриком, превеликое разстояние, несколько недель ходу, места пустые и непроходимые, и сие по скаскам промышлеников иноземцов. А от якуцкого воеводы Полуехтова и ни от кого из руских не мог получить совершенной информации и х кому ни писал, то всяк ответствует, что о тех землях не известны за дальним разстоянием и великою пустотою. Прошлого году нарочно [244] посылал двух геодезистов, из которых один занемог на дороге, а другой, прозванием Свистунов, возвратился почти ни с чем и объявил, что без провианту не мог оных мест обстоятельно осмотреть, а девять недель ехал от Якуцка до реки Уди и на том острожке жил три дни и потом возвратился, и будто по ту сторону Уди никакого жилья нет до самых каменных гор и прежде де не бывало, токмо некоторые народы, имянуемые дауры, промышляют по времени звериные ловли на медведях, а ясаку не платят никому, и более суть сии дауры манзуры, от которого рода нынешнее китайское владение.

Из Селенгинска, 22 апреля 1728 году.

Вашего императорского величества
всеподданнейший раб Сава Владиславич
Saua Vladislauich.

P.S. Приключенный при сем пакет в Государственную Коммерц-коллегию прошлого году, когда агент Ланг отлучился с караваном на своем путешествии в Пекин, оставил у меня, которой за неимением оказии до сего времени был удержан, и оной вручить ли в Коммерц-коллегию, как ваше императорское величество повелит.

На л. 6 в верхнем левом углу: № 1/11.

На л. 15 об. внизу под текстом: Таков пакет отправлен из Москвы в С.-Питербурх на почте в Комерц-коллегию августа 19 дня 1728 году.

По получении оного секретарь Смирнов ответствовал августа от 28 числа 1728 г.

Там же отметка о получении данной реляции: Получено чрез куриера Ивана Шумилова июля 13-го 1728.

Опубл. в кратком пересказе: Бантыш-Каменский H. H. Дипломатическое собрание дел.... С. 152-153.

Комментарии

1. О вручении письма Владиславича Л. Лангу, посланного в Пекин 9 января 1728 г. с приложением «Мемориала» богдыхану, сведений не обнаружено. Текст «Мемориала» см.: АВПРИ. Ф. Сношении России с Китаем. 1725-1729 гг. Док. № 126. Л. 754-758 об.

2. См. коммент. 1 к док. № 76.

3. М. В. Долгоруков в доношении от 20 декабря 1727 г., полученном в Коллегии иностранных дел 1 февраля 1727 г., сообщал о приезде в Тобольск 13 декабря 1727 г. сержанта Д. Ильина, «посыланного к зюнгорскому владельцу Контайше (Цэван Рабдану. — Сост.), с уведомлением о смерти онаго Контайши и о принятии после него правления сыном его Голданом Черином; о приезде с оным сержантом его, Голдан Черина, посланника Божира с 5 калмыками и торгоутского посла к калмыцкому Аюке-хану, едущаго с 13 калмыками, из коих первой вскоре отпущен будет в Москву, а торгоутский посол до получения указу удержится в Тобольске, по причине присланного от 10-го марта 1719-го года повеления не дозволять чрез Сибирь переезду калмыцким послам к Далай ламе; и о препровождении копий а) с письма к нему, губернатору, от Голдан Черина, уведомляющаго о данной от Дондук Омбы отцу его отраве; [б] и просительного о пропуске торгоутских к калмыкам посланцов; в) с словесных разговоров зюнгорского посланца Божира о обстоятельствах смерти Контайши».

По прибытии в Москву Боджир имел аудиенции: у Петра 11 21 мая 1728 г., вручил ему два «листа» от 11 августа 1727 г. от Галдана-Цэрэна, поздравил с вступлением на престол, сообщил о смерти Цэвана Рабдана; у канцлера Г. И. Головкина 17 июня 1728 г. в его доме. На этих аудиенциях Боджир объявил о желании Галдана-Цэрэна продолжать с российским двором дружбу и взаимные торги. 20 июня Боджир был в Коллегии иностранных дел «с предложением о пособии тобольского губернатора в пропуске чрез российския селения бежавших с ним из Мунгалии 400 кибиток уранхайцов, коему тогда ж сообщено требование российского двора: дабы владетель его отпустил взятых в 1716 г. при Ямышевской крепости в полон нескольких офицеров и разных чинов людей 419 и выдал бы отнятую тогда ж вывезенную казну из Тобольска в Ямышев на жалованье служилым людем 9885 руб. 50 к., а сверх того отбитого скота и протчаго на 20166 руб. 25 к.» (АВПРИ. Ф. Внутренние коллежские дела. Оп. 2/7. 1728 г. Док. № 2. Л. 44, 218 об., 219, 256 об. — 257, 264-264 об.). Ямышевские события связаны с деятельностью И.Д. Бухолца, о котором см. здесь коммент. 1 к док. № 10, а также РКО в XVIII в. Т. 2. С. 534-535. О «зюнгорском» посольстве см. здесь док. № 102. Л. 27 об. — 28.

4. Имеется в виду цинско-ойратская война, длившаяся с перерывами с конца XVII в. по 1757-1758 гг. и закончившаяся покорением Джунгарии (подробнее см.: РКО в XVIII в. Т. 2. С. 595; здесь коммент. 21 к док. № 3).

5. Геденберг (Геденберх, Гиденберх, Гиденбург) Фридрих, племянник агента Л. Ланга. В промемории Главной полицмейстерской канцелярии в Коллегию иностранных дел от 3 ноября 1724 г., полученной в Коллегии 26 января 1725 г., сообщается, что 26 октября 1724 г. в Главной полицмейстерской канцелярии подано доношение «петербургского жителя прянишного мастера» Мартына Рау о том, что приехал к нему из города Штокгольма швецкой офицер Фридрих Геденберх», который в этой канцелярии был допрошен, «а в допросе показал, швецкой земли города Нарцыбе (Нарцъсбе? — Сост.) каптенармус, истого города отлучился в прошлом 717 году и был при полку Сейд Эрмолайском и оттуда отлучился тому назад с полгода в Штокгольм, а ис Штокгольма поехал в Санкт-Питербурх, а из Санкт-Питербурха желает ехать в Хину к дяде своему, обретающемуся в службе его императорского величества, посланнику в Хине Лоренцу. А в Санкт-Питербурх прибыл на корабле (25 октября 1724 г. — Сост.), именуемом Шерлоте, со шкипором Андрис Рин, которой корабль ныне стоит на море против Петергофа», а сам стал на квартиру у Рау. «А октября 30 дня по его императорского величества указу и со определения в Главной полицеймейстерской канцелярии велено оного Геденберха по силе его императорского величества указу 719 году августа 31 дня отослать при промемории в-Ыностранную коллегию и отдать с роспискою, которой при сей промемории послан. И Государственная иностранная коллегия о приеме оного Геденберха с роспискою да благоволит учинить по его императорского величества указу» (АВПРИ. Ф. Приказные дела новых лет. Оп. 15/3. 1725 г. Док. № 8. Л. 6. Подлинник, с печатью).

Ф. Геденберг, по всей видимости, в Пекин не поехал. Ланг в письме Владиславичу писал от 23 июля 1727 г. из Селенгинска на Буру: «А племянник мой Фридриг ... уже почитай что с ума сходит смотря, что многие люди отсюдова на Русь уезжают, а он здесь остаетца, и мне весьма уже наскучил просьбою своею» (Там же. Ф. Сношения России с Китаем. 1727 г. Док. № 16. Л. 4 об.); в письме по дороге в Пекин от реки Иро от 21 сент. 1727 г. сообщал, что «послал при сем одно письмо и завесу китайскую, в полотне вшита и запечатано, к моему милостивому патрону и государю князю Михаилу Володимеровичу Долгорукову с покорным прошением, ежели вашему сиятельству не противно чтоб Фридриг оную посылку к нему отвез, а ежели будет невозможно, то надеюсь, что ваше сиятельство другим способом изволит оную отослать» (Там же. Л. 27-27 об.); в письме от 8 октября 1727 г. с реки Толы: «Письмо от племянника моего получил также в пакете вашего сиятельства, в котором письме он зело хвалитца вашего к нему милостию... а об отправлении ево в Питербурх оставляю также вашему сиятельству в милостивое рассмотрение» (Там же. Л. 35).

14 апреля 1728 г. Геденберг получил подорожную на проезд от Селенгинска до Петербурга и доношение Владиславича в Коллегию иностранных дел, в котором сообщается: «Сим подданнейше доношу, что прошлого 1725 году по письменному прошению ... агента Ланга прибыл в моей свите из Санкт-Петербурга родной ево племянник Фридрих, шведской породы стокголмский житель, для свидания с ... Лангом, которой Фридрих по прошению ж дяди ево Ланга с моею подорожною до Санкт-Петербурга отпущен ... Дядя ево Лоренц Ланг в касающихся до него делех вашему императорскому величеству служит с верностию и усердием до сего числа, которой и ньше при вашего величества караване в Пекине обретается» (Там же. Ф. Приказные дела новых лет. Оп. 15/3. 1728 г. Док. № 143. Л. 1,4).

6. 18 января 1727 г. Екатерине I было доложено мнение Сената, основанное на донесениях из Сибири (в частности якутского казачьего головы Афанасия Шестакова, об островах около Камчатки, которые следует взять во владение и о необходимости усмирения и покорения изменивших туземцев с островов и других мест), о посылке партии во главе с Шестаковым для сбора ясака. Шестаков «выехал из Петербурга в июне 1727 г. в звании главного командира северо-восточного края». Эта экспедиция была параллельной с экспедицией Беринга. «Экспедиция Шестакова имела очень широкие планы и одно вполне определенное ограничение — Шестакову было предложено к китайской границе, к Амурской стороне «военной рукой не приближаться». Главной целью экспедиции Шестакова было обследование и приобретение новых земель в Восточном океане ... Во время экспедиции недалеко от реки Пенжины, на реке Эгаче, 14 марта 1730 г. Шестаков был убит» (Ефимов A. B. Из истории русских экспедиций на Тихом океане. Первая половина XVIII века. М., 1948. С. 157-159).