-

Поденная записка пребывания г. Лоренца Ланга, агента его величества императора Российского при китайском дворе, 1721 года.

(Продолжение.)

19-го. Я был у одного Немецкого Отца Иезуита, который будучи старинным мне знакомым и другом с самого приезда моего в сию страну, сказал мне прямо, что многим из первых Мандаринов очень не понравилось соизволение Хана на мое пребывание в Пекине ¹⁷. Но поелику нет [414] человека во всем Государстве, который бы осмелился сказать что нибудь вопреки сему Государю, если не хочет подвергнуться опасности; то, кажется, они нечувствительно привыкнут к моему пребыванию ¹⁸. Он сказал мне еще, что несколько раз посылал слугу наведаться обо мне в мое подворье, но стража, находившаяся у входа в дом, всегда отсылала его, так как человека ненужного; кажется, однако же, что она будет сговорчивее, когда ей дадут что нибудь. Он убедительно просил меня не делать розысков о том, что он мне сказывал, поелику ему не хочется замешаться в сие дело, а довольно того, что он уведомил меня, дабы я мог в сем случае взять свои меры.

В Пекине находится великое множество торговщиков или разнощиков, [415] которые, узнав о прибытии Россиян или других каким иностранцев, приносят в их подворье всякого рода товары, получаемые ими из заемных (Lombard) и других частных домов. У сих людей часто можно найти всякие редкие шелковые материи гораздо лучше, нежели в лавках. Я предложил некоторым из них приносить ко мне иногда самое редкое, как из материй, и драгоценных вещей, так и других дорогих товаров, дабы чрез то в точности узнать о всех дорогих товарах, находящихся в сем городе. Они уверяли меня, что постарались бы услужить мне, ибо в том состоит ремесло их, и не преминули бы сделать для меня все, еслиб дом мой был занят многими семьями; товары не понравившиеся одному, могли бы быть по вкусу другому, и таким образом они всегда продали бы что нибудь; но как я один только занимаю дом и имею столь многочисленную стражу у ворот, то они не могут этого сделать; ибо прежде нежели позволен им будет вход в мои дом, они должны договориться со стражами, сколько им дадут при выходе: деньги сии должны они непременно заплатить, даже и тогда, когда бы ни чего не продали. [416]

20-го. Я послал спросить у Мандаринов, попечителей моих дел, «известно ли им, что стража не позволяет никоему входить ко мне без платы». Они дали мне знать в ответ, «что ничего этого не знают, но не преминут в точности разыскать, и если найдут что либо такое, сделанное солдатами, по незнанию то дадут лучшее на будущее время приказание». Действительно я узнал после, что они говорили о сем офицерам стражи, которые в ответ сказали им, «что они имеют приказание тщательно стеречь сей дом и смотреть, дабы чернь, которая обыкновенно чрезвычайно нагла, не нашла случая войти во двор и украсть там что нибудь; но как все сие лежит на их ответственности, то они должны принять нужные в таковом случае предосторожности». Мандарины дали мне знать о сем ответе; но я уверял их, что когда бы стража позволила входить всем тем, кои пожелают меня днем видеть, то я не заставил бы отвечать ее ни за какое воровство, могущее у меня случиться, потому что я сам имею служителей, кои могут согнать со двора всякого, осмелившегося войти без дела.

Надобно при сем заметить, что [417] Китайцы имеют обычай изъясняться однажды только о деле, и давши ответ, о чем бы то ни было, всегда держатся его, как неоспоримого доказательства. Таким образом, хотя с двадцати сторон обороти дело, для убеждения их в заблуждении, или для перемены мнения, напрасно употребишь весь труд свой: они держатся крепко за первое свое слово. И сие правило принято вообще у всех Китайцев, как у больших, так и у малых, особенно когда они имеют дело с иностранцами, так, что всякой раз, когда выгоды или тщеславие не позволяют им в чем участвовать, можно за верное почитать, что после бесконечных споров должно будет наконец принять сказанное ими сначала слово за чистый ответ, идет ли он к делу, или нет.

21-го числа говорил я о сем деле Бригадиру моей стражи. Человек сей находится в почтении у всех вообще отличных в Государстве людей. Несколько лет занимал он первые государственные должности, но пришел в немилость и сделан Бригадиром за дурное поведение своего брата. Могу сказать, что это предостойнейший человек из известных мне в Китае, благородный, умный и честный; Отцы Иезуиты согласны со мною в том, что нет [418] ему подобного во всей той обширной Империи. Сначала он очень не похвалил поступка офицеров и солдат стражи; но в то же самое время представил мне, «что если даны точные повеления от Императора, тщательно смотришь, дабы не всякой по своей воле мог быть в моем доме и не была сделана мне какая обида, то и он может только подтвердить это офицерам; но чтоб не дать им свободы употреблять во зло его приказание, то сам будет приходить по два раза в неделю в мое подворье, для присмотра за их поступками». Правда, что чрез сие я нашел случай свести с ним дружбу; но ни я, ниже все угрозы Бригадира и даже строгость его которую он многократно давал им чувствовать не могли истребить ненасытимой алчности сих военных людей, которые думают, что в правах их положено требовать подати от торгующих с иностранцами. Наконец наскучило бы мне быть игрушкою плутней сей мнимой почетной стражи, всякой день мне досаждавшей, если бы я не имел надежды, что вскоре принята будет моя верющая грамота, и после того я могу свободнее исполнять мою должность.

23-го. Переводчик мой, встретившись [419] с некоторыми из должников наших, напомнил им о обещаниях, данных ими Г. Чрезвычайному Послу Измайлову, и уверил их, что если они еще замедлят меня, удовлетворить то все будут задержаны, поелику сие дело не терпит отлагательств. Они обещали ему, притти ко мне чрез два или три дни с своими товарищами, и сколько возможно не с пустыми руками.

26-го. Двое из сих должников явились ко мне вместе с одним Китайским купцом, бывшим по них порукою. Они объявили сначала, что один из их общества, по имени Чунчан, который нам должен 1.400 ланов чистого серебра, умер прошедшего года; но как я знал, что они в таком случае обязались платить друг за друга, в чем они и сами не могли не признаться, то и долг оставался на отчете живых. На одном из приходивших ко мне должников, по имени Чан-Борше, оставалось, по словам моего переводчика, еще 700 ланов; но он признавался только в 650. Другой, по имени Чин-Ланга, по силе данной Комиссару Гусятникову росписки, должен был поставить ему самому, или кому другому, по его приказанию, 340 тунов [420] Китайки ¹⁹ к приезду первого каравана в Пекин. Я им сказал, что хотя и не имею в руках данных от них Г. Гусятникову, обязательств, но это не препятствует заплатить мне сии деньги, если не все, то по крайней мере по немногу, сколько силы позволяют, потому что сии деньги должны поступить в казну Его Царского Количества; а когда бы они заплатили мне вдруг все деньги то я дал бы им чистую росписку, по которой, обязательства находящиеся у Г. Гусятникова, не могли бы иметь никакой силы. На сие они мне отвечали, что «довольны сим, и согласно обещанию, данному ими Г. Чрезвычайному Послу, не преминут вполне удовлетворить меня еще до исхода месяца, и действительно заплатят часть долгов своих». Сии обещания продолжались со дня на день без всякого действия; и поелику я знал уже, по собственному моему опыту, что в целом свете нет людей, хуже Китайцев на расплату когда нельзя их принудить к тому силою, то и должно мне было подумать о других средствах. [421]

Месяц Май.

1-го числа подал я моим Мандаринам, как об означенных долгах так и о долгах Николаевского Священника, две записки, прося представить их Совету, и сообщить мне ответ оного.

В тот же день мои Мандарины отдали мне 82 лана 26 фун серебром, сказывая, что Его Богдыханское Величество приказал выдать мне сии деньги за овец, рыбу, молоко и цыплят за прошедшие два месяца, и что и на будущее время за означенные вещи будет приносить ко мне писец из Императорской казны на каждые 9 дней по 12 ланов и 37 фун; а что касается до других припасов, то я их буду получать натурою; равно постараются они присылать ко мне и поверенного от магазинов, из которых оные будут выдаваться. Таким образом получаемое мною на месяц, для содержания одного меня деньгами и припасами, стоило в то время по цене 48 ланов; но на лошадей мне не давали ничего, а сие в Пекине составляет значительные издержки, потому что конские припасы там очень дороги.

Во весь сей день была самая дурная погода, сопровождаемая сильным ветром; [422] ветхий мой дом не мог более противиться усилиям непогоды; стена к стороне моего покоя упала в полночь на двор, и это так меня напугало, что я принужден был уйти в ближнюю комнату, дабы как нибудь избавиться от явной опасности; и хотя сия комната была настоящая конура, но как она не столь была ветха, то я менее мог в ней опасаться падения.

2-го числа поутру уведомил я Мандаринов о случившемся со мною, прося поскорее поправить, если не весь дом, то по крайней мере мои покои, и они уверяли меня, что тотчас приступят к работе.

Но 4-го числа они совсем переменили голос и сказали, что ничего не могут сделать до отъезда Императора, поелику Коллегия, управляющая строениями, столько ныне занята Двором, что не может обратить своего внимания ни на какие другие дела. Я было хотел, нанявши работников на свой щет, поправить сам мои покои; но это стоило бы мне очень дорого, да и Мандарины мне объявили, что таковой поступок мой погубит их навсегда, если Император узнает, что они согласились на мои деньги поправлять дом, принадлежащий ему; притом уверили они [423] меня, что в первый день по отъезде его начнется работа.

8-го числа Его Богдыханское Величество отправился в Иегголь; при сем случае я имел честь проводить его за 15 ли от Пекина. На дороге Его Величество спросил меня: скоро ли я дождусь каравана; я отвечал что хотя не имею никаких известий от Комиссара, но могу надеяться, что он чрез два месяца прибудет в Пекин. Посему он приказал мне предложить, не хочу ли я, в ожидании каравана, провести время вместе с Двором в Иегголе ²⁰. Сие столь милостивое приглашение принял я с глубочайшим благодарением, обещаясь засвидетельствовать в Иегголе, как возможно скорее, мою преданность Его Величеству. Но по возвращении в Пекин, Гражданский Губернатор приказал мне, объявить что я не могу следовать за Императором, пока Его [424] Величество не даст должных ему и Совету повелений, чтобы мне давали на станциях лошадей и нужных для меня в дороге провожатых Мандаринов. В ожидании сего, я договорился с многими частными людьми о приготовлении разных родов лаку для Его Царского Величества, но только свыше обыкновенной цены, потому что сим людям должно было отдавать большую часть денег, выработываемых ими в день, моей страже, дабы позволяла им иметь свободный ко мне вход.

10-го пришли ко мне мои Мандарины, из коих один, прощаясь со мною, объявил, что он назначен Послом к Далай-Ламе ²¹, а другой уверял меня, что на завтра же с самого утра начнут поправлять мое подворье, и что нужные для сего вещи уже приготовлены. Что же касается до моих записок о упомянутых долгах, то он в ответ мне сказал: «что Председатель не изволил их [425] принять, не почитая себе за пристойное вмешиваться в таковые безделицы, тем более, когда сам Господин Измайлов извещен был, что Совет отнюдь не будет вступаться ни в какие долговые дела. Впрочем он приказал ему Мандарину понудить сих должников к заплате нам, если только они в состоянии найти такую сумму денег.

20-го. Мандарин мой остановился у ворот моих, и узнав, что мои покои все еще в прежнем состоянии, послал ко мне одного из людей своих с извинением, что он не может видеться со мною, поелику он опасается, чтобы не сделаться больным от сильного полуденного жару. Но я приказал сказать ему в ответ, «что я ни мало не ожидал от него такой вежливости, да и впредь от всего сердца желаю, чтоб он уволил себя от таковых посещений». После такого ответа, он вздумал притти сам ко мне и жаловаться на небрежение Коллегии, управляющей строениями, в рассуждении поправки моего дома, не смотря на то, что он многократно о сем писал ей самым настоятельнейшим образом. Я спросил его, что, по его мнению, подумает Царь, Государь мой, о таковых их поступках, или не опасается ли он, что может быть со [426] временем даст ответ за свое поведение? Но он, засмеявшись, сказал мне, что этого у них быть не может; никто не осмелится итти с жалобами к Хану и не о таких важных делах как сие, и сомневается, чтоб и у нас так было. Между тем Бригадир, узнав об этом, ходил к Мандаринам сей Коллегии, и угрожал им, что он сам донесет Императору в рассуждении их небрежения о славе его в чужих странах, если они без всякого отлагательства завтра же не прикажут поправлять мой дом.

Наконец, 25-го пришли работники и поправили мои покои. В тот же самый день один из должников наших, по имени Чин-Ланга, представил 50 тун китайки; но что касается до остального, то, кажется, и надежды нет получить потому наипаче, что он очень беден, и при всех усилиях Мандарин мой не мог получить от него ничего, кроме небольших подарков, дабы не так сильно принуждал его к платежу.

В месяцах Июне, Июле и частию в Августе ничего относительно меня замечательного ни у Двора, ни в Министерстве не случилось, потому что все почти чиновные люди разъехались по селениям. Я намерен наполнить сию пустоту [427] исчислением наблюдении, какие только удалось сделать мне самому и чрез друзей моих во время пребывания моего при сем Дворе, о нынешнем состоянии торговли города Пекина. Но в то же время должен я призваться читателю, что не таковы могли и должны бы быть мои наблюдения, еслиб я не столько стеснен был и мог пользоваться нужными пособиями для совершенного познания сей земли.

Жители Кореи, данники Китайские, всякой год приезжают по два раза в Пекин ²², то есть, в месяцах Марте и Августе, числом от 40 до 50 человек, как для платежа дани, так и для торговли, которая особенно производится следующими товарами: толстою и большою, делаемою из сырца бумагою, похожею на Европейскую картузную, которую в [428] Китае употребляют вместо стекол; бумагою с золотыми и серебряными фигурами, употребляемою на обои внутри покоев; всякого рода веерами; тонкими и отлично сделанными цыновками, употребляемыми летом вместо ковров; курительным табаком, весьма мелко изрезанным, которого в Китае расходится великое количество; — наилучшим почитается у Китайцев растущий у них; — бумажною полосатою тканью; мехами, называемыми у Руских хорьковыми, а в Сибири колуками, которые в великом множестве водятся в Корее, и составляют значительный предмет торговли в Пекине; сушеною рыбою, добываемою из некоторых больших раковин в Японском море.

Сими товарами производят они торг, и хотя бы их должно почесть за один народ с Китайцами, а некоторым образом и за их подданных; однакож они, во время пребывания своего в Пекине, не пользуются ни малейшею свободою. Всякое сообщение, не только с иностранцами, но даже с самыми Китайцами, им совершенно запрещено: и от того они в таком же презрении у Китайцев, как и все прочие народы. Поелику же они не могут производить своими товарами обширной торговли, то обыкновенно привозят в [429] Пекин большое количество денег, монетою Гишпанскою и Голландскими ефимками, которые в Пекине 5-ю и даже 7-ю процентами ниже внутреннего достоинства Китайской монеты, которую чеканят из чистого серебра, и вообще называют Ханскими деньгами. Из сего видеть можно, что жители Кореи должны иметь какую нибудь торговлю с островами Японскими, или по крайней мере с лежащими между Япониею и Кореею, не смотря на то, что им совершенно запрещено иметь малейшее сообщение или торговлю с другими народами и впускать иностранные суда в свои пристани. На сей конец находится всегда у них от Двора Мандарин для надзора за их поступками. На означенные деньги покупают они в Пекине: лучший тонкий шелк сырец; камку, Рускими называемою голью, а Китайцами Кули-Тоанза, то есть, камкою Корейскою, потому что сначала одни только Корейцы покупали такого рода камку; некоторый род тонкого шелкового штофу, годного для подкладки, называемого Китайцами фанзою; чай и фарфор; белую глиняную домашнюю посуду; хлопчатую бумагу; собольи хвосты для опушки шапок и подолу платья.

Кажется, что шелком и камкою, вывозимыми из Пекина, они торгуют в [430] других местах; потому что покупают оных больше, нежели сколько нужно для их страны.

Когда нет ни одного каравана или других людей Руских, то Корейцы живут на подворье, назначенном для Россиян; но когда есть Руские в сем городе, то им дают другое. — По сей причине Китайцы называют дом сей Кули-Коан, или магазином Корейским, когда он занят Корейцами; а Уруссу-Коан или магазином Руским, когда его занимают Руские.

Лишь только Корейцы, хотяб то были поверенные от народа или купцы, прибудут и остановятся в Пекине, то тотчас назначают к ним двух Мандаринов, которые и поселяются на их подворье, для наблюдения за людьми, входящими к ним и выходящими от них, и для разведывания, за чем они приходили и откуда произошло знакомство их с сими людьми. Вокруг подворья ставят стражу, чтобы никто не мог иметь с Корейцами тайного сношения. Когда кто из них захочет выдти за каким нибудь делом, стража везде за ним следует с большими бичами, чтобы никто не приближался к нему, да и он не смеет видеть никого без позволения стражи. Поелику жители Кореи не привыкли ездить верхом и даже не [431] осмелятся сесть на лошадь, из опасения какого нибудь несчастия: то к ним приставляют пешую стражу, не имеющую никакого оружия, кроме бичей, потому что ее посылают из гарнизона. Сверх всего этого, прибивают еще к их подворью повеление Двора, которым запрещается ходить к ним без ведома приставленных для сего Мандаринов, кои разыскавши все, что нужно приходящему, ведут точную записку их именам и посылают с ними в дом солдата для надзора, за тем, что они там будут делать. Таковое препоручение весьма прибыльно для Мандаринов, доставленных на страже у Корейцев; потому что они позволяют иметь сообщение с ними только по откупу от купеческого общества, которое дорого им за сие платит, да и они с своей стороны не позволяют уже никому, исключая их, торговать с Корейцами.

Китайцы почти вовсе не имеют торговли с Индиею ²³, исключая [432] небольшой, бывающей на границах с подданными соседних Держав. Но в чем она состоит, мне не возможно было узнать, потому что из тысячи людей, находящихся в Пекине, едва ли один знает, что делается за городом. Правда, Китайцы иногда ездят торговать в Бенгал, на Филиппинские острова, в Батавию и даже в Гою, но тайком, с позволения Мандаринов, управляющих морскими пристанями, и с платою им за то больших денег, о чем Двор не имеет никакого сведения, тем паче, что всякому подданному настрого запрещено ездить в чужие краи, за чем бы то ни было, разве только с позволения и нарочного указа Императора или Правительства ²⁴. [433]

Бухарцы приезжают также в Пекин, но без соблюдения назначенного для сего времени ²⁵. Они привозят большие круглые яркого красного цвета сердолики, которые Китайцы выменивают у них на камку, китайку, чай, табак, фарфор и даже на серебро; потом нанизывают их на [434] маленькие шелковые нитки, по подобию четок, которые Мандарины первых степеней, во время присутствия при торжествах у Двора, или заседания в Коллегиях, носит на шее, спуская их даже до самого брюха. Еще привозят мускус, необделанные алмазы и многие другие такого рода камни, как я мог узнать, низкой цены, потому что очень редко можно найти у Китайцев такого охотника, который бы осмелился дать большие деньги за хороший камень. Китайцы обделывают сии камешки, по своему приспособляя оные к головным женским уборам.

Будучи лишен полной свободы, не имел я случая свести знакомства ни с кем из сего народа; да и из них никто не смел отважиться притти ко мне, опасаясь стражи, бывшей у ворот. По сей причине не могу дать верного в рассуждении сего отчета.

Они привозят также в Пекин золотой песок ²⁶, который обыкновенно [435] покупают по 5-ти, 6-ти и даже по 7-ми ланов на серебро; потому что он еще не очищен. Уверяли меня, что он очень хорош, когда его очистят, что он и почитается в Китае наравне с Ханским.

Татары сии живут в областях Хамилле и Тюрфане ²⁷, под покровительством Императора Китайского, и каждогодно платить ему небольшую дань.

На оборот они получают в Пекине: Руские кожи для шитья сапогов; красные и бурые шкуры лисьи; белые и черные бельи мехи; бобров; соболей и другой пушной товар; камку; китайку; также хлопчатую бумагу, Европейские сукна, часть для себя, а остальное для соседей своих, [436] Калмыков ²⁸. Они покупают также чай, табак, особенно мелкий фарфор в великом множестве. Я узнал, что сверх сих товаров, они вывозят еще из Пекина и другие: лучшую, лаком покрытую домашнюю утварь, как например: шкафы, стулья, столы, корзины и другую такого рода посуду; также лучший фарфор, вывозимый по временам из Японии: когда Император посылает кого нибудь для общественных дел, то Князья и большие государственные вельможи приказывают ему привезти оный. Иногда и тайком находят случай привозить его в Империю, но очень редко. Посему то и не всегда можно найти Японские товары в Пекине, если не хочешь заплатить за них слишком дорого. Впрочем бывают они иногда и очень дешевы; ибо редко [437] проходил год, без того чтобы Император не приказал взыскать с кого нибудь из главных своих чиновников большой пени, для уплаты коей они принуждены бывают продавать все свое имение, движимое и недвижимое; таким образом тот, кто имеет довольно денег, может купить самые лучшие произведения в свете и за очень сходную цену ²⁹.

После Японской лаковой работы, лучшими почитаются привозимые из области Фокиен. Но не увидишь их в Пекине, потому что главные Китайские вельможи весьма привязываются к купцам, и берут товары их, под разными предлогами так, что нельзя никогда и надеяться, чтоб они хотя мало за оные заплатили ³⁰. И для того все купцы и другие промышленники в Пекине обыкновенно избирают себе покровителей между [438] Принцами крови и другими большими господами, или придворными Министрами. И таким образом, платя им ежегодно большие деньги, по мере того, что могут достать, находит средство избавиться от притязаний Мандаринов, а иногда и самых простых солдат. Впрочем, под каким бы то ни было сильным покровительством, купец в Китае а особливо в Пекине, есть погибший человек; ибо каждый там думает, что имеет неоспоримое право делать притязания к человеку, живущему торгом. Надобно быть очень безрассудным, чтоб отважиться искать себе праведной защиты у правосудия; он подвергнется еще худшему жребию. Ибо Мандарины правосудия, исследовавши все, что можно, не преминут объявить ему, что о притеснениях, неправильно ему учиненных, будет донесено Коллегии; но надобно быть очень хитру, чтоб отделаться от оной!

Правда, есть и в Пекине довольно искусные лакировщики, но работа их отнюдь не похожа на Японскую, или [439] Фокиенскую; сие надобно приписать различию климата. По сей-то причине лаковая Пекинская работа всегда дешевле прочих, хотя несравненно превосходнее всякой Европейской.

Корабли, каждый год приходящие из Франции, Голландии, Англии и Португаллии в Кантон, привозят обыкновенно следующие товары: серебро в разных деньгах; тонкие сукна всякого рода; камлоты; саржу; тонкие Голландские полотна; большие стенные и карманные часы; зеркала всякой величины; математические орудия; Английские футляры; карандаши, всякого рода Европейскую бумагу; разных родов галантерейные вещи; некоторые напитки Европейские, а особливо вино. Лучшая часть помянутых товаров расходится на подарки Мандаринам, управляющим городом; а остальное Европейские купцы продают обыкновенно с хорошим барышем. Серебро, привезенное ими, употребляют на покупку разных товаров, по договору прежде для них заготовленных. А при отъезде увозят: шелк сырец, камку вытканную по данным рисункам, шелковые материи, лаковую работу, зеленый и черный чай, бадьян, камыш, фарфор, делаемый по данным образцам. Они покупают иногда и золото, но [440] весьма редко, потому что за лучшее почитают покупать оное в Индии. В Кантоне находят довольно изрядные, но не в большом количестве, дорогие каменья, кроме алмазов.

В провинциях Коантунг и Фокиен ткут лучшие шелковые парчи, которые в великом множестве вывозятся в Европу, под именем Китайских.

Серебро, привозимое на Европейских кораблях, берут на таком же основании, как и Корейское, привозимое в Пекин; они имеют ту выгоду, что могут покупать товары, ставя по 30 и по 40 процентов дешевле, чего нельзя сделать в Пекине. По сей-то причине Европейские купцы продают свои товары, считая деньги по Китайски, и платят таким же образом за купленные ими вещи. Ибо когда Китайцы узнают, что хотят менять товар на товар, то накладывают на свои товары столь высокую цену, что иностранцы с трудом могут получишь и третью часть настоящей цены за свои товары.

В прошедшем году прибыл в Кантон Французский Комиссар новоосновавшегося в Париже Индийского Общества ³¹, который получил было от Двора [441] позволение остаться там и на будущее время. Но при отправлении корабля, он встретил столь много препятствий в таможне и в Правительстве, хотевшем без сомнения, получить чрез то еще хорошие деньги, не смотря на многие поднесенные им подарки, что отчаявшись видеть конец грабительствам, дал приказ Капитану корабля сняться с якоря и поставить парусы, в досаду Мандаринам. Правда, он и успел в своем желании, но принужден был, для избежания обид, одеться по Китайски и скрыться в одном Доминиканском монастыре, отстоящем на 2 ли от Кантона ³², где тайно жил до тех пор, пока Отцы Иезуиты, его соотечественники, нашли случай, посредством подарков, исходатайствовать ему свободу жить открыто с двумя или тремя служителями, доколе Двор не разрешит сего, с тем только условием, чтоб служители и господин одевались по Китайски. Впрочем я узнал в [442] последствии, что Мандарины, управляющие в Китае, не упускают досаждать ему на каждом шагу, так что он кажется, уедет при первом удобном случае.

В прошедшем году приезжал в Кантон также Ост-Индский корабль под флагом Римского Императора. Наконец из Европы в Китай и из Китая в Европу тысячи перевозят различных безделиц, за которые большие получают барыши; но мне невозможно в точности их означить.

Что ж касается до нашей торговли с Китаем, она ныне в самом жалком положении, и ни в чем столько не обманываются, как в наших караванах, отправляемых в Ургу ³³. Ибо из сего [443] места всякой месяц и даже всякую неделю отправляют в Пекин не только товары, находящиеся в караванах, но и лучшей доброты и в столь великом множестве, что сих товаров, которые Китайские купцы, беспрестанно переезжающие из Пекина в Ургу для торгу с нашими, привозят в Пекин, и товаров привозимых Ламами Монгольскими из своей страны простирается каждый год от 4-х до 5-ти караванов таких, какой отправляется под именем Его Царского Величества. Я узнал о сем от тех людей, коих посылают из больших Пекинских домов в Ургу, для закупки мехов, что они покупают на господь своих прекрасных черных лисиц, каких никогда не видали в караване. Прибавить надобно к сему, что такой большой привоз наших товаров в Ургу очень уменьшает их цену. Китайские купцы и Ламы Монгольские, перевозящие их из сего места в Пекин и по дорогой цене дают только по 4 или по 5-ти процентов барыша, чего и нельзя сделать Коммисару каравана. Из сего читатель легко может убедиться в истине моего повествования, если только малое обратит внимание на мои слова. Руские купцы и другие люди, беспрестано приезжающие из Селенгинска в Ургу, [444] покупают свои товары там, где находят лучше; вместо того Комиссар должен получать свои из казны Его Величества чрез руки присяжных при оной оценщиков, которые столь высокую иногда накладывают цену, что он едва может продать их за половину того, чего они ему стоили. Частные люди, торгующие в Урге, имеют еще и ту выгоду, что на проезд нужно им только от 10-ти до 12-ти дней, и они с самого приезда начинают торговать, а чрез два или 3 дня в состоянии возвратиться домой; вместо того Коммисар с великими издержками едва в 3 месяца может приехать в Пекин, а по прибытии 6 или 7 недель Китайцы, по правилу, соблюдаемому и доныне у них, держат его в заперти. После того, найдя великое множество товаров Руских в Пекине, он принужден еще бывает остаться на несколько месяцев для продажи своих собственных. А как, по силе последних договоров, должно содержать ему на свой щет всех находящихся при караване людей, то и это одно составляет великую разность против прежней торговли. Ибо до начатия торговли с Ургою, караван, какой бы он ни мог быть, распродавался по крайней мере в три месяца по цене, какую Комиссар [445] сам захочешь наложить; сверх того все Пекинские купцы, торговавшие тогда с нашими, должны были обогащаться от сего торга; вместо того те, кои доныне торговали с нами, только теряли, и можно сказать, что теперь совершенно разорились. Сверх сего и издержки на дорогу до Урги очень не велики, в сравнении с теми, какие потребны каравану до Пекина, потому что купец может на 10 рублей купить в Селенгинске съестных припасов, коими в состоянии содержать десять человек целый месяц; вместо того едва станет этого в Пекине на неделю. Кроме сего, торгующий прямо с Китаем, должны покупать конский запас, для прокормления своих лошадей, тогда, как торгующие в Урге пускают своих лошадей на траву без всякой платы. Китайские с своей стороны купцы, приезжающие в Ургу, равномерно меньше имеют издержек, нежели Комиссар, потому что они в Пекине и в других городах, чрез которые проезжают, покупают чай, табак, сорочинское пшено и другие плоды, обыкновенную камку, китайки и другие сим подобные товары самою дешевою ценою, кои на дороге променивают на лошадей, овец и, одним словом, на всякой скот. Таким образом частные купцы с [446] двух сторон в проездах меньше издерживают, нежели Комиссар каравана; они, при всякой нужде, могут продавать и покупать свои по самой настоящей цене, чего Комиссар сделать не может; ибо он на несколько месяцев должен останавливаться с большим числом людей в таком городе, каков Пекин, где съестные припасы столь дороги, между тем; как Селенгинские купцы в это время могут от 4-х до 5-ти раз приехать в Ургу. Наконец, по возвращении в Россию, караван, после столь великих издержек, равномерно в изобилии находит Китайские товары всякого рода, беспрестанно привозимые туда частными людьми, коим они очень не дорого стоят. Рассматривая все сии обстоятельства, очень удобно понять, что барыш каравана очень немного может превышать издержки.

Впрочем, хотя я и показал выгоды, каковые частные люди, торгующие в Урге, получать могут, но нельзя оспорить и того, что торговля с Пекином несравненно предпочтительнее оной; потому что в сем последнем месте можно получать товар по выбору, а не какие попадутся, что случается с торгующими в Урге. Таким образом, если бы малое обратили попечение на умножение сих [447] выгод; то бы можно сделать торгового караванами выгоднее дли казны Его Величества Императора Всероссийского, нежели какова она ныне. Для сего надобно сначала обеспечить свободу нашей торговли в Китае; после того можно будет по своей воле завести хорошие магазины в Пекине и других способных местах, а также и на самых фабриках договариваться об отпуске всякого рода товаров лучшей, какую только найти можно в Государстве, доброты: от сего мы будем иметь совсем иные выгоды, нежели какими пользуются другие народы, торгующие в Пекине. Тогда Комиссару, по прибытии своем с караваном в Пекин, не нужно будет останавливаться на много месяцев, так как это случилось с Осколковым и Гусятниковым, потому что он всегда может возвращаться с товарами, коль скоро они будут для него приготовлены. При всем том надобно принять нужные меры, дабы Агент, находящийся в Пекине по торговым делам, не зависел на будущее время от притеснения Мандаринов и простых солдат, как это случилось со мною. Но все меры, предприемлемые в сем случае, останутся совершенно бесполезны до тех пор, доколе будет позволено частным людям торговать в [448] Урге; потому что от великого количества привозимых оттуда в Пекин товаров, всегда будет низкая на них цена. И я совершенно уверен, что всякой род торговли, какой только может быть в Урге, исключая только сукон и Руской кожи, хотя бы Монгольцы могли и за ними приезжать в Пекин, совершенно может подорвать все караваны и наконец уничтожить всю Российскую торговлю в сих странах. Но начнем опять нашу поденную записку.

(Продолжение впредь.)

Комментарии

17. Китайский народ почитает древние свои законы и обычаи священными и ненарушимыми; посему и неудивительно, что он с неудовольствием смотрел на пребывание Агента Российского в Пекине; ибо по коренным Государственным учреждениям настрого запрещено Китайцам выходить из своей Империи, а равно и позволять селиться иностранцам.

18. Великое множество крови, которую Император Китайский в первые годы своего царствования принужден был пролить для успокоения Государства, повергло в такой ужас сердца всех Китайцев, что самые даже главные вельможи Государства со страхом осмеливаются к нему приближиться. Впрочем Государь сей сам по себе не был тиран; он весьма любил правосудие и сколько возможно щадил своих подданных; он запретил, даже под строгим наказанием, казнить смертию, какого бы то ни было преступника, если приговор не утвержден и подписан им самим лично.

19. Род бумажной весьма плотной и лощеной разноцветной Китайской ткани, которою производится весьма значительный торг по всей северной Азии.

20. Тогдашний Император Китайский был очень снисходителен к Европейцам, особенно отличившимся в какой нибудь науке. Он мало имел сходства со своим народом, и его никак нельзя было признать, ни по цвету, ни по чертам, за Татарина. По одним только лицевым костям, которые у него были широки и поднимались несколько к глазам, приметно было, что в нем есть что-то Монгольское.

21. Далай-Лама, главный жрец Калмыцкий, Монгольский и многих других идолопоклоннических северных Индийских народов. Все сии народы покланяются ему, как Богу, и почитают его за бессмертного духа». Он имеет пребывание в замке близь горы Пощады, в Тунгусском Царстве, на полдень от степи, простирающейся к самым Китайским границам.

22. Полуостров Корея лежит на восток от великой стены Китайской. С запада Корея смежна с Китайскою областию Леавтунн, к северу с странами восточных Монголов. Жители Кореи с давнего времени платят дань Китайцам, которые очень жестоко поступают с ними, не позволяя иметь никакого сообщения с иностранцами. Впрочем они тайно ездят с своими товарами чрез Японское море в реку Амур, а оттуда чрез Наунду в город Наин для торговли с Монголами, а некоторым образом и с Россиянами.

23. Китай от владений Великого Могола отделяется песчаными степями, совершенно непроходимыми для купцов, а от других областей Индийских горами, весьма трудными для проезда: сие-то и препятствует большему сообщению между сими Государствами.

24. Большая часть Китайцев, находящихся в разных местах Восточной Индии для торговли, состоит из тех, которые убежали из Китая, когда Монгольские Татары овладели оным, и они имеют только тайное сообщение с прочими Китайцами, своими соотечественниками. Легко можно распознать их по волосам, которые они носят во всю природную длину, вместо того, что Китайцы, покоренные Татарами, должны под смертною казнию брить свои волосы по примеру Калмыкова и Монголов, обривающих всю голову, исключая на теме одного хохла, во всю длину волос.

25. Есть две Бухарии: Великая и Малая. Великая Бухария лежит между Персиею и владениями Великого Могола под 40° широты. В ней живут Узбекские Татары Магометанского исповедания. Малая Бухария лежит на восток от Великой и простирается даже до границ Китайских со стороны степи Ксамо и Королевства Тибета, граничащего с нею с полудня. Она покорена Контешем, Великим Ханом Калмыцким. Бухарцы суть особенный народ; они не имеют никакого сношения с Татарами Магометанами и язычниками, ниже с другими какими народами сих областей; не знают своего происхождения, впрочем не оставляют веры Магометанской, занимают два Бухарских города и не вмешиваются ни в какие дела, кроме торговли. Жители Великой Бухарии производят торговлю во владениях Великого Могола, в Персии и Сибири; платят дань Хану Узбекскому. Обитатели Малой Бухарии торгуют в Китае, в Королевствах Тибетском и Тангутском, а также с Калмыками и соседними Монгольцами. Бухарцы имеют много обычаев и обрядов, близких к Жидовским; они говорят некоторым образом их языком, имеют их черты и телосложение. Все это подает повод к размышлениям.

26. Золото, привозимое Бухарцами в Китай, получается из тех высоких гор, которые отделяют владения Великого Могола от Великой Татарии. Все сии горы обилуют богатыми всякого рода рудами, но никто не старается их добывать. Впрочем, каждый год собирают в великом множестве золотые зерна, которые во время весны, когда снег начнет таять, уносятся текущими с сих гор источниками в ближние долины. Жители сих гор и Калмыки, пасущие стада свои на ближних лугах, находят зерна сии, в тех местах где текли источники, и процедя в решетки, променивают оные Бухарцам на всякие, нужные для их хозяйства, товары.

27. Области Хамилл и Тюрфан лежат на запад от степи Ксамо, под 40° широты. Они составляют часть Малой Бухарии и до того были вместе во владении Контеша, Великого Хана Кальмыцкого; но недавно Китайцы, соединясь с Монголами, и выгнав оттуда Калмыков, завладели оными.

28. Калмыки суть язычники Татары; они занимают большую часть северной Азии, разделяются на три главные ветви, управляются одним Ханом, которого называют Контеиш. Они не имеют постоянных жилищ, а живут в ставках. Хотя Калмыки бесспорно суть самый храбрый народ между Татарами; но ведут жизнь очень мирную, довольствуясь пропитанием, получаемым ими от стад; они никому не делают зла, когда их не обидят; но быв однажды раздражены, делаются уже непримиримыми врагами, Вера у них Ламайская,

29. Все Японские товары запрещены в Китае; по сей-то причине и нельзя их привозить вместе с караванами Китайскими в Россию, разве по особенному какому случаю, и притом, как очень мало ввозят в Китай Японских товаров, да и те тайно, то их чрезвычайно ищут, и они очень дорою покупаются самими Китайцами.

30. Кажется таковое правило, принятое при всех восточных Дворах, делает иногда неизвестными все взятки и плутни Министров; но после, когда они слишком разжиреют на счет народа, то кладут их в тиски и выжимают из них весь сок в пользу Государя. Эта политика далеко распространена при Дворе Оттоманском.

31. Здесь говорится о обществе Миссиссипи.

32. В Китае много находится Католических монастырей, которые со времени покойного Императора Китайского пользуются почти тою же свободою в сем Государстве, какою и в Католических Европейских владениях. Никто не может пойти в монастырь их без позволения монашеского, или без имянного повеления Императора.

33. Стан Хана западных Монголов, данника Китайского, называется Ургою. Сей Хан обыкновенно ставит свой стан на правом берегу реки Селенги, к берегам реки Орхона почти за 500 верст на юг от Селенгинска, к границам Китайским, и хотя он никогда не стоит на одном месте, но редко оставляет страну сию, разве по необходимой нужде. В силу последнего раздела границ, Селенгинские обыватели свободно могут приезжать в Ургу и менять на Монгольский скот кожи Руские и грубые сукна с Сибирских фабрик; при чем много ввозят и других дорогих товаров.

Текст воспроизведен по изданию: Поденная записка пребывания г. Лоренца Ланга, агента его величества императора Российского при китайском дворе, 1721 года // Северный архив, Часть 3. № 18. 1822