О ПРОИСХОЖДЕНИИ РОДОНАЧАЛЬНИКА НЫНЕ ЦАРСТВУЮЩЕЙ В КИТАЕ ДИНАСТИИ ЦИН И ИМЕНИ НАРОДА МАНЬЧЖУ

ГОРСКИЙ В. В.

О ПРОИСХОЖДЕНИИ РОДОНАЧАЛЬНИКА

НЫНЕ ЦАРСТВУЮЩЕЙ В КИТАЕ ДИНАСТИИ ЦИН И ИМЕНИ НАРОДА МАНЬЧЖУ.

Кто был родоначальником дома Цин и откуда произошло имя народа Маньчжу? — Оба эти вопроса занимают первое место в истории династии, ныне царствующей в Китае; но, несмотря на свою важность, раннюю известность, труды и изыскания европейских ученых, до сих пор еще не приведены к надлежащей ясности и решению. Маньчжуры отвечают на них сагою, которая гласит, что родоначальником дома Цин ¹ был сын небесной девы, свыше получивший себе прозвание Айжинь Гиоро и сам нарекший свой народ именем Маньчжу. Как ни мало решает задачу такое предание: однакоже оно драгоценно, как единственное положительное свидетельство о нашем вопросе; и сколько ни покрыто туманом мифических чудес, суеверия и фантазии, — нельзя еще сказать, чтобы критика и история не могли приблизить нас к истине и разгадке. Путь, которым мы пойдем к нашей цели, по самому естественному порядку, должен начаться разбором самой саги в ее происхождении, составных элементах и приложении к заданным вопросам.

По свидетельству Па-ци-тун-чжи и Кайго-фан-лю, двух важных исторических сочинений, обнародованных самим Маньчжурским правительством, предание об Айжинь-гиоро, хранившееся только в устах народа, в первый раз сделалось письменным в 1636 году, когда составлено было на маньчжурском, китайском [109] и монгольском языках жизнеописание Государя Тай-цзу. Из одного места, встречающегося в Кайго-фан-лю, мы видим, что по крайней мере некоторые подробности предания были известны и самому Тай-цзу. В рассказе о походе маньчжур в 1612 году против Бучжаньтая Бэйлы — владетеля аймака. Ула, приводятся следующие слова Тай-цзу своему непокорному родственнику. «Я потомок Айжинь-гиоро, человека божественного происхождения; наш дом во всех своим действиях руководился волею неба и законами высшей справедливости; за то, в течение нескольких поколений, ближние и дальние с почтением признавали над собою наше владычество и искони не бывало, чтобы кому-нибудь нанесено было оскорбление. Ты можешь не знать истории ста поколений; но ужели не известны тебе и события, простирающиеся не далее десяти родов»? Итак, если нельзя точно определить, когда именно предание получило свое начало, то очевидно, по крайней мере, то, что оно не восходит свыше десяти родов, считая Тай-цзу; и если вышеприведенные нами свидетельства Па-ци-тун-чжи и Кайго-фан-лю нисколько не решают, в каком виде первоначально существовало предание, — по крайней мере, по их словам, оно достигло окончательного развития не позже 2 года Чун-дэ: 1637 года.

Последний вывод мог бы играть весьма важную роль в решении нашей задачи, если бы он сам утверждался на несомненных началах. Па-ци-тун-чжи и Кайго-фан-лю, в подтверждение своих слов, ссылаются на Ши-лу ², т. е. частную историю ныне царствующего в Китае дома, историю, которую пишет сама же династия для славы своей в потомстве и которую она хранит от современников, как государственную тайну. При всем доверии к искренности маньчжурских летописцев, можно еще желать новых доказательств, в пользу некоторых неясных мест, весьма тесно связанных с интересами царствующего там дома. Итак, чтобы найти этот необходимый критерий pro или contra, мы обратимся к истории обнародования саги и, следя за нею шаг за шагом, наконец дойдем до заключений, основанных уже не на безусловной вере. [110]

В 1708 году, в правление Кан-си, по собственному повелению китайского императора, издан был в Пекине аналогический маньчжурский словарь, известный под названием: Маньчжу гизуньи булэку битхэ. Здесь в определении слова Маньчжу сказано: «Тай-цзу происходил из фамилии Гиоро, получившей свое начало при горе Чан-бо-шань, которая простирается в вышину на двести, в окружность на тысячу ли. На вершине ее находится озеро Тамунь, заключающее в своих берегах 80 ли; при подошве берут начало свое три реки Ялу, Хунь-тун и Айху. Айжинь-гиоро поселился на восточной стороне Чан-бо-шани, в степи Омохой, городе Одоли, усмирил мятежи и дал государству название Маньчжу. В последствии времени, резиденция перенесена была в Хэту-ала, нынешний Ендэнь, (по-китайски Син-цзин).

Спустя 30 лет после издания словаря, вышло в свет Па-ци-тун-чжи — описание восьми знамен, составленное еще по повелению Императора правления Юн-чжэн и обнародованное не ранее 4 года правления Цянь-лун (1739). Сочинение, предположившее своею целию показать происхождение, развитие и устройство маньчжурского народа, необходимо должно было начать свое повествование сагою об Айжинь-гиоро. «На восточной стороне горы Чан-бо-шань (говорится в Па-ци-тун-чжи) возвышается гора Булхури; у подошвы ее лежит озеро Булхури. Дошло до наших времен предание, что однажды небесная дева спустилась на берега озера, вкусила от красных плодов и родила чудного сына. Младенец, явившийся на свет по воле самого Неба, при самом рождении умел уже говорить, во всех чертах своих проявлял свое необыкновенное происхождение, а когда достиг полного возраста, сел на лодку и приплыл на ней к одной пристани, куда туземцы приходили за водою. В окресности этого места жили — три фамилии, враждовавшие за право владычества над Государством; каждый день кипели жаркие битвы между соперниками, но спор не приходил к концу. Случилось, что один из них отправился на пристань за водою, увидел там чудного странника и, возвратившись домой, сказал враждовавшим: бросьте свои распри, к нам явился человек дивного происхождения и, думается мне, что небо не напрасно произвело его на свет. Когда жители, собравшиеся на берег [111] взглянуть на странника, спросили его: кто он? — Сын небесной девы, отвечал пришлец; моя фамилия Айжинь-гиоро, мое имя Букури Ионшонь, мое назначение положить конец вашим раздорам! — Да, это необыкновенный человек, сказали изумленные жители; отнесли его на руках к себе в жилище, сделали между собою совет, на котором положено было: прекратить всякие распри о владычестве над Государством, поставить царем чудного пришлеца, и, вслед за тем, немедленно предложили ему девицу в супруги и титул Бэйлы. С этой минуты исчезли раздоры. Айжинь-гиоро поселился на степи Омохой, в городе Одоли и дал своему Государству название Маньчжу. В последствии времени, Чжао-цзу завладел Хэтуала при Улань-Хада, и сюда перенес свою резиденцию, в 1500 ли от Одоли».

Прошло еще слишком 30 лет, и правительство издало Мань-чжу-юань-лю-као, сочинение, исключительно посвященное решению вопроса о происхождении и древнем быте маньчжурских племен; почти в след за этим критическим розысканием, в 1791 году, вышла и Кайго-фан-лю — история о начале Маньчжурского Государства. В том и другом сочинении изложена, и почти в одних и тех же словах, — сага об Айжинь-гиоро, но весьма много отличающаяся от саги, приведенной в Па-ци-тун-чжи. Для избежания повторений, мы укажем здесь только на те места, которыми позднейший рассказ разнится от предшествовавших.

«Есть предание, говорит Мань-чжу-юань-лю-као, — что три небесных девы, старшая Энгулэнь, средняя Чжэнгулонь, младшая Фекулэнь, спустившиеся на берега Булхури, купались в его водах. В то время пролетавшая над озером дивная сорака бросила находившийся у нее в клюве красный плод на платье младшей из дев. Она вкусила от небесного дара и мгновенно почувствовала беременность. Тогда (прибавляет Кайго-фан-лю) Фэкулэнь сказала: — я отяжелела и уже не могу более воспарить на небо. -Духам ли страшиться чего нибудь? Видно небу угодно даровать тебе сына; сверши свое дело и возвращайся к нам! — отвечали девы, сделали прощальный поклон и ушли... Когда подросло чудное дитя, мать объяснила ему историю его рождения, дала маленькую лодку и сказала — да будет тебе прозвание Айжинь-гиоро, а имя Букури Ионшонь! [112] Небо родило тебя усмирить мятущееся царство, итак, иди управлять им! Плыви по течению реки — и ты достигнешь предназначенной тебе страны. — Эти слова были последним завещанием девы. Она взлетела на небо, а Айжинь-гиоро пустился куда влекла его судьба». Дальнейший ход рассказа совершенно один и тот же во всех трех сочинениях, с тем только различием, что Кайго-фан-лю и в изложении событий, следовавших после водворения Айжинь-гиоро в Одоли, сохраняет еще тон и характер саги, чего нет ни в Па-ци-тун-чжи, ни в Мань-чжу-юань-лю-као.

По Кайго-фан-лю, спустя несколько поколений, сменившихся после Айжинь-гиоро, в государстве снова открылись неустройства; подданные восстали против господствовавшего дома, истребили всех родственников владетельной фамилии и только один отрок успел от неминуемой гибели скрыться в дикую степь. Уже погоня настигала беглеца, как вдруг налетевшие чудные сороки насели на голову мальчика, и мятежники, обманутые таким явлением, решили, что вдали пред ними виднеется простой пень и возвратились без успеха. Чудно спасшийся отрок до конца своей жизни скрывался в неизвестности и не ранее, как после нескольких поколений, является Чжао-цзу, один из потомков беглеца, наказывает более 40 человек, принадлежавших к фамилиям, некогда восставшим против законной власти, и утверждает свою резиденцию в 1,500 ли от того места, где постигла такая несчастная судьба предков его. Здесь мы оканчиваем историю обнародования саги, потому что все позднейшие писатели, говоря о происхождении Маньчжурской династии, только повторяют слова своих предшественников, не умножая их сказаний ни объяснениями, ни новыми мифами.

Если обратим внимание на данные, к которым привело нас настоящее обозрение, то невольно предложим себе вопросы: от чего, по мере удаления от времени событий, сказания об Айжинь-гиоро более теряют простоту, постепенно заменяя ее ложным блеском мифических чудес? Если предание еще в 1636 году сделалось уже достоянием истории, то почему в каждом новом сочинении, где только приводится сага, она получает новые оттенки и подробности? Если все исторические и мифические элементы предания [113] давно уже существовали и были готовы, то почему, или лучше для чего сага, которая, как предание, взятое из уст народа, могла быть совершенно известною для всех, обнародывается с такою видимою постепенностью, как будто правительство желало мало-помалу приготовить умы к принятию за истину чудного начала. восстановления фамилии Гиоро? По нашему мнению, на все эти вопросы можно удовлетворительно ответить только тем, что сага первоначально не существовала в том виде, в каком она представляется в позднейших исторических сочинениях Маньчжурской династии, что мифический элемент предания не есть произвольное создание народной фантазии, но следствие постепенно развившейся в потомках Айжинь-гиоро необходимости или самолюбивого желания — возвысить таинственное происхождение своего родоначальника; что постоянное возрастание саги есть произведение обстоятельств и идей, современных ее обнародованию.

Мы уже говорили, что самое первое печатное свидетельство об Айжинь-гиоро помещено в словаре, при составлении которого сверялось каждое слово с письменными памятниками, историею и показаниями старожилов. Краткость, простота и совершенное отсутствие в сказании всего чудесного, все эти важные условия дают свидетельству словаря право на первенство не по одному времени, но и по историческому значению. Покорение Китая было еще так свежо, кровавый суд над китайскою партиею в лице У-сань-гуя — так недавен, что торжествующему новому Императору из маньчжур не было нужды и не приходило на мысль действовать на толпу мишурным величием мифического происхождения; от того в словаре Айжинь-гиоро является самым обыкновенным человеком. Но вторая половина шестидесятилетнего правления Лань-си даровала Китаю глубокий, внутренний мир; народ, забывший старые раны, освободился от ужасного впечатления, произведенного на него первыми завоеваниями маньчжур; победоносное поколение давно сменилось, а его преемники сами побеждены были духом китайских нравов и жизни; при самом дворе, с началом правления Юн-чжэн, 1723 года, открылась ожесточенная борьба сего Богдохана с его братьями; в армии маньчжурские знаменитости подавлены были славою китайского генерала Ио-чжун-ци, обратившего [114] на себя внимание всего Государства, а крутой и суровый характер нового повелителя Китая порождал во многих желание перемен. При таких обстоятельствах, весьма невыгодных для покорителей Китая, родился вопрос: кто же маньчжуры, так сильно охватившие своим владычеством эту Империю? И вскоре во всем Государстве стали появляться сочинения, направленные против новой династии и особы самого Богдохана. Китайцы говорили, писали и печатали, что «маньчжуры варвары, дикари, не заслуживают человеческого имени; что они случайно завладели праздным престолом, не принадлежавшим им ни по каким правам»; а некоторые даже обратились к Ио-чжун-ци с прямыми намеками, что отечество ожидает от него той минуты, когда его оружие навсегда изгонит варваров в их дремучие леса. В отвращение влияния на толпу нелепых порицаний против Маньчжурского дома, Богдохан решился сам опровергнуть их, и по всему Государству обнародовано было сочинение — Да-и-цзио-ми-лу (т. е. великая правда, просвещающая ослепленных), в котором, защищая честь династии и своего происхождения, торжественно, во услышание всего Китая, Император сказал: «Основателем нашей династии был человек, рожденный самим небом и явившийся на горе Чан-бо-шань». Сколько нам известно, это первое свидетельство, в котором Айжинь-гиоро достигает мифической высоты. Спор, возникнувший между народом и Пекинским двором, показал последнему необходимость изгладить все невыгодные предубеждения толпы и покрыть славою имя, напоминавшее китайцам прежних дикарей. Отселе начинается новой период в литературе нынешней династии, до сих пор, большею частию, занимавшейся только переводами китайских сочинений, период различных историй, исследований, воспоминаний, заметок, описаний, длинных и кратких, в стихах и прозе, посвященных древним, прошедшим и настоящим временам и славе Маньчжурского народа и дома. Два Императора в течении 70 лет поучали Китай, что хотя маньчжуры явились в стране варваров и мрака; однакоже такое темное происхождение не бесславит великой династии, потому что и Шунь — знаменитый Государь древнего Китая, происходил от восточных иноплеменников, а Вынь-ван, основатель династии Чжоу, от западных, что [115] предки династии Цин, хотя и не управляли Поднебесною, однакоже почтеннее и выше какого-нибудь деревенского старосты или отшельника. Для подтверждения таких поучений необходимо было преобразить и самого родоначальника своего Айжинь-гиоро, из простого смертного представить его сыном духов или неба, облечь всеми прикрасами народной мифологии — и вот идея о божественном происхождении Гиоро, высказанная Императором еще в общих и неопределенных чертах, в Па-ци-тун-чжи является уже сагою, с поэтическим описанием горы Чан-бо-шань, с озером и девою. Скоро маньчжурам показалось, что для матери Айжинь-гиоро мало простого имени: небесная дева, и Гао-цзун, Государь правления Цянь-лун, в знаменитом своем стихотворении «Мукдэнь и Фучжурунь» придал своей прародительнице титул божественной девы, младшей сестры неба. Через 30 лет и вся сага, помещенная в Па-ци-тун-чжи, сделалась слишком обыкновенною и простою; в Мань-чжу-юань-лю-као, вместо одной девы, доселе игравшей безъимянную и немую роль, выходят на сцену уже три с именем, речами и мифом о сороке; мать Айжинь-гиоро, прежде исчезавшая не известно куда, теперь улетает на небо. Наконец в Кайго-фан-лю развита вторая часть саги, чудное спасение фамилии Гиоро, и, в подтверждение древности предания, к словам Государя Тай-цзу, о родоначальнике Маньчжурского дома, прибавлено название божественного ³. Тогда Гао-цзун с торжеством объявила. Поднебесной (Китаю), что начало Маньчжурского дома также таинственно и необыкновенно, как начало [116] самых знаменитых Китайских династий, окруженных всегда сверх-естественными и невероятными преданиями. Верховное мнение Богдохана скрепило сагу печатию непреложности, и с сих пор предание вошло в ряд вечных маньчжурских истин, не развиваемых и не сокращающихся.

Самый разбор главных элементов, вошедших в состав саги, приведет нас к тому же заключению, что предание в том виде, в каком оно находится в Кайго-фан-лю, есть свод различных мифических идей, маньчжурских и китайских, направленных к одной цели возвысить происхождение царствующего там дома, и, наконец, что оно во многом носит на себе следы недавнего происхождения.

Айжинь-гиоро сходит с горы Чан-бо-шань, маньчжурского Олимпа, средоточия жизненной силы, творящей гениев героев и великих людей. Китайцы давно знали о необыкновенном уважении, какое питали восточные племена к чудной горе, которую, по словам истории Бэй-ши, они называли верховною и царственною, которую, как говорится в истории Вэй-шу, переходили не иначе, как со всеми признаками благоговения и страха. Государи династии Гинь (царствовавшей в северном Китае с 1115 по 1234 год по Р. X.) учредили жертвоприношения духу горы Чан-бо-шань, как великому покровителю их отечества. География, изданная при династии Юань, в первый раз пронесла по всей Поднебесной молву, что гора [117] Чан-бо-шань простирается на 200 ли в вышину и на тысячу ли в длину; что на вершине горы бездонное озеро, занимающее собою пространство в 80 ли и что его водами питаются три великие реки: Ялу, Хуньтун и Айху. Миньский Император правления Юн-лэ, во время похода своего в Монголию, с изумлением рассказывал своим приближенным, что в стране Нюйчжэнь есть гора Чан-бо-шань, на которой вода, деревья, трава, тигры, медведи — все белого цвета; от чего она и называется длинною белою горою ⁴. Итак, спрашивается, есть ли в целой Маньчжурии другое какое нибудь место, также знаменитое, как Чан-бо-шань, откуда бы прилично и со славою мог явиться великий основатель Маньчжурского дома? Сага говорит, что Айжинь-гиоро родился при горе Букури и озере. Булхури, но маньчжуры сами не знают, где эти священные места их первой славы. Ни на одной карте, ни в каком географическом описании не определено положение Букури и Булхури. Когда в 1677 году, в правление Кань-си, отправлен был Умунэ для принесения жертвы горе Чан-бо-шань, только крик журавлей привел императорского посланца к подошве ее; а Букури и Булхури, как недостижимое эльдорадо, навсегда сокрылись от человеческого взора. Так известна в Маньчжурии колыбель нынешней династии! Очевидно, что приход Айжинь-гиоро с вершин Чан-бо-шани — есть миф, и только город Одоли есть исторически и географически известное место первого явления фамилии Гиоро.

Мы не говорим уже о том, как необходимо было основателю Маньчжурского дома родиться от небесной девы; — у китайцев все великие люди по мужеской линии не принадлежат человеческому роду. Скажем только, что миф о птицах, принимающих живое участие в явлении на свет основателей династий, весьма не нов в Китае; что весь рассказ о трех девах и чудной сороке перенесен маньчжурами в свою историю из древних летописей Срединной Империи. Раскрываем историю Ши-цзи — и вот что читаем на 1 листе 5-й главы: Нюй-сю, мать основателя дома Цинь, занималась тканьем, как вдруг ласточка уронила к ней яйцо, Нюй-сю его съела и родила Да-е. Открываем четвертую главу и здесь [118] историк Сы-ма-цянь сообщает такой же анекдот. «Однажды (говорит он) Цзянь-ди, мать Ци, основателя дома Шан, вместе с другими двумя девицами отправилась на озеро купаться, и здесь увидела, что ласточка уронила пред ними яйцо; Цзянь-ди взяла его, съела, почувствовала беременность и родила Ци». Сам Император правления Цянь-лун, в указе своем по случаю издания книги Мань-чжу-юань-лю-као, где в первый раз помещен был миф о трех девах и сороке, признался, что начало дома Шан и начало дома Гиоро имеют между собою удивительное сходство.

Не знаем, что значат и откуда взяты имена трех дев. Известный ориенталист Клапрот ⁵, в извлечении своем из Дун-хуа-лу, вместо Эньгулэнь, Чжэнгулэнь и Фэкулэнь пишет Энтгурунь, Чжэнгурунь и Фэгурунь, то есть конечные слоги гулэнь и кулэнь он принимает за маньчжурское слово гурунь — государство, и, таким образом, переводит: государство Энь, государство Чжэн и государство Фэ. Без сомнения, основанием для такого чтения была мысль, что китайцы, не имея в своем языке для выражения чистого звука буквы р, заменяют их знаками звука л; но мы должны заметить, что это основание, весьма приложимое в других случаях, не имеет места в настоящем. В маньчжурском тексте сочинения Кайго-фан-лю имена дев пишутся сходно с китайским, то есть Энгулэнь, Чжэнгулэнь, Фэкулэнь. Рассматривая состав имен, нельзя не убедиться, что действительно конечные слоги гулэнь и кулэнь принадлежат к одному и тому же корню; что начальные буквы их г и к изменились в следствие разности предшествующих слогов, из которых энь и чжэн требовали мягкого гулэнь, а грубое фэ превратило г в твердое к. Единство во всех трех именах последних слогов и разность начальных не должны ли привести к заключению, что гулэнь составляет общую фамилию дев, а энь, чжэн и фэ частное имя каждой? По крайней мере, все эти три слова не имеющие никакого значения на маньчжурском языке, невольно указывают на китайское происхождение; потому что в древнем [119] маньчжурском языке нет ни одного слова, которое начиналось бы слогом чжэн ⁶. Сюда же относится и Ионшонь, приданное к имени Айжинь-гиоро, потому что оно несродно маньчжурскому языку и, очевидно, образовалось из китайского Юн-шунь. Такое неуместное вмешательство китайского языка в маньчжурскую сагу не покажется для нас странным, если припомним, что небесные девы, как будто читавшие в древней классической книге Китая — Ли-цзи главу о вежливостях, расставаясь с Фэкулэнь, раскланиваются по-китайски, или, что Айжинь-гиоро, явившись к трем фамилиям, начинает свою речь объявлением прозвания, как это делают китайцы, а не имени, как это следовало бы коренному маньчжуру. В этих обмолвках, не смотря на их маловажность, весьма ясно отразилось позднее происхождение саги, потому что оне напоминают то время, когда победители Китая, подавленные неотразимым влиянием новой для них жизни, утратили свой характер и забыли древние обычаи.

Труднее, чем самый миф о рождении Айжинь-гиоро, объяснить и определить историческое достоинство рассказа о водворении Маньчжурского дома в городе Одоли. Как поверить, чтобы люди, каждый день проливавшие свою кровь за право владычества, добровольна отказались от предмета своих исканий в пользу неизвестного пришлеца которого весь авторитет основывался на одном имени Айжинь-гиоро и басне о небесной деве? Правда, в Кайго-фан-лю говорится, что жители изумлены были необыкновенным видом странника, что они нашли его сидящим в положении Будды (сидел неподвижно, говорит Кайго-фан-лю); но такое объяснение может иметь место в области поэзии, а не истории. Или надобно допустить, что весь этот рассказ имеет такую же цену, как сага о первом Тибетском Государе, которому достаточно было указать на небо и сказать, что он сын Тэгри, чтобы его немедленно возвели на престол, или что Айжинь-гиоро самым именем своим уже высказывал свои, хотя теперь еще и непонятные для нас, права на владычество. По крайней мере ясно, что в сказании об изгнании и восстановлении фамилии Гиоро снова [120] является мифический элемент и снова напоминает, в главной идее своей, китайские предания, и именно чудное спасение родоначальника дома Чжоу от неизбежной смерти ⁷.

Таким образом, большая часть того, чем позднейшие историки дополнили и украсили повесть об Айжинь-гиоро, оказывается мифическим: где истина или искажена, или подавлена, или даже совершенно вытеснена чуждыми идеями, несродными ни месту, ни лицам саги; при всем том, было бы излишним скептицизмом совершенно отвергать историческое значение ее. Почти всякое государство в Азии начинает свою родословную с богов и героев, но странно было бы допустить и согласиться, чтобы народ, сохранивший хотя темное представление о своем происхождении и начале, решился отказаться от своих отцов и предков, от своей священной старины в пользу фантастических событий и существ, которые, даже в его собственных глазах, останутся одними призраками мечты. Время, протекшее между началом фамилии Гиоро и явлением письменности у маньчжур, не могло быть так отдаленно, чтобы преданию нельзя было сохранить хотя несколько фактов из ранней жизни народа и царствующего дома. По нашему мнению, нет никакого основания сомневаться в правдивости саги там, где она не выходит из пределов возможного, либо хотя сколько-нибудь подтверждается современными событиями или посторонними свидетельствами.

Так, согласно с преданием, мы признаем Айжинь-гиоро лицом историческим. Вся Маньчжурская династия, до сих пор сохранившая прозвание Гиоро, служит неоспоримым опровержением всяких сомнений. Из описания родов, вошедших в состав 8 знамен, мы знаем, что фамилия Гиоро еще во времена Тай-цзу были уже многочисленна, жила в местах Мукэ, Ехэ, Гемуху, Хингань, Саргу, Ала, Хада, Ванцинь и других, и что все эти разрозненные члены одного семейства снова соединились в одно целое, когда Маньчжурский дом восторжествовал над другими [121] племенами. На северовосток от Мукдена, из пределов Гирина, течет речка Гиоро и впадает в реку Дай-цин, — странное сочетание двух имен, так важных в истории нынешней династии Китая. На югозапад от Нингуты, в 4 ли от развалин Шан-цзина, древней столицы дома Гинь, доныне существует небольшое укрепление, которое носит на себе название «старого города Гиоро». Близость последнего места к Одоли подтверждает сказание саги о водворении родоначальника Маньчжурского дома в этом городе, лежащем от Нингуты в 330 ли. Амиот, Абель Ремюза, и Плат ⁸ неправильно причисляют Одоли к городам Амурской области, между тем как по управлению, Одоли принадлежит к Син-цзинскому округу; по своему местоположению находится в центре коренных Нюйчжэньских владений, именно в пределах древнего Цзянь-чжоу, по словам Юаньской географии, лежавшего на юг от верхней столицы династии Гинь, которого имя у Миньских писателей употреблялось или как общее название всей страны, начиная с Гирина до пределов Ляо-дуна, или как название одного только ближайшего округа, граничившего с рекою Ляо-хэ. Таким образом и Хэту-ала, куда в последствии перенес свою резиденцию Чжао-цзу, и Одоли, где первоначально жили предки нынешней Маньчжурской династии, будут оба принадлежать к Цзянь-чжоу, станем ли принимать это слово в обширном или тесном его значении.

К какому времени должно отнести рождение Айжинь-гиоро? Клапрот отвечает ⁹: к последней половине 13 или началу 14-го века: но как это решение так неопределенно и притом высказано, как простая догадка, без всяких доказательств, то мы и проходим его молчанием. Абель Ремюза полагает ¹⁰, что водворение Айжинь-гиоро в Одоли не восходит ранее 1520 года, то есть случилось за 39 лет до Тай-цзу: но мы исторически знаем, что между Чжао-цзу и Тай-цзу сменилось шесть поколений, которых существование не подвержено ни какому сомнению. Ужели для смены [122] этих шести поколений достаточно такого краткого периода, каковы 40 лет? Мы не говорим уже о поколениях, предшествовавших Чжао-цзу. По мнению Плата ¹¹, вопрос должен остаться неразрешим, потому что слова предания: «несколько поколений» не сообщают нам никаких определенных данных; но нам кажется, что нет никакого основания не верить ясному свидетельству книги Кайго-фан-лю, в которой прямо говорится, что от Тай-цзу до Айжинь-гиоро прошло неболее десяти родов. Китайские писатели принимают такое показание и, основываясь на нем, автор Шэн-ву-цзи относит рождение Айжинь-гиоро к последним временам династий Ляо и Гинь, то есть, покрайней мере, к 1201 году, в котором нала западная династия Ляо, а через 33 года пал и дом Гинь.

При всем нашем уважении к уму и глубоким историческим познаниям автора, мы, однакоже, сомневаемся, чтобы в то время, когда еще существовала династия Гинь, в самом центре коренных ее владений, недалее как в 200 ли от столицы, могло образоваться новое независимое поколение и новый дом; чтобы монголы, с такою жестокостию сокрушившие владычество нюйчжэней, предоставили племенам полную свободу — жить под властию собственного повелителя. Когда, по свидетельству юаньской географии, в пределах Миньской столицы жил монгольский темник, когда в нынешней Нингуте и Одоли были водворены монгольские гарнизоны и народ, хотя по прежнему, в частной своей жизни повиновался своим старшинам, но покинул города, скитался но селам, промышлял одною звериною охотою и не занимался торговлею: в такое время немогло быть даже идеи об образовании какого-нибудь независимого аймака. Все предположение утверждается только на средней пропорции лет, которых, если принять в расчет только период, протекший от 1201-1559 год, придется более 35 лет на каждого из главных представителей дома Гиоро — теория, совершенно не приложимая к жизни одной фамилии. Так, начиная с 1-го года правления Шунь-чжи, 1644, по 25-й правления Дао-гуана 1845, в течении 200 лет на китайском престоле сменилось [123] только пять государей; между тем при династии Мин,, в продолжение такого же периода, с 1368 года по 1568, царствовало 12 государей; при династии Юань — 9 в течении 87 лет. Из таблицы поколений, предшествовавших Тай-цзу, мы видим, что после Чжао-цзу наследовал его правнук, что сам Тай-цзу был преемником деда, и если припомним сказание саги об истреблении фамилии Гиоро, то все эти данные убедят нас, что период, прошедший в течение 10 родов, не мог быть слишком продолжительным. Нам кажется, что в решении нашего вопроса, лучше обратиться к другому вероятному началу, к теории о браках.

Известно, что, по китайским и маньчжурским законам, достигнувший шестнадцатилетнего возраста считается уже совершеннолетним; следовательно уже может принять на себя обязанности семейной жизни. Ранняя женитьба также обыкновенна между маньчжурами, как и между китайцами. Все государи нынешней династии вступали в брак не позже 17 лет и каждый из них считал обязанностью приискать супругу для своего сына, когда исполнялись ему законные лета. Что такой обычай существовал и в Маньчжурии, это доказывает Чжао-цзу, передавший свою власть правнуку; факт, возможный только при ранних браках. Итак, если предположить, что каждый из десяти представителей фамилии Гиоро по крайней мере на 20 летнем возрасте был уже главою семейства и нового поколения; то период, предшествовавший Тай-цзу, будет заключаться в пределах 200 лет, рождение Айжинь-гиоро относиться к концу Юаньской династии, его явление в Одоли к началу Миньского дома. Допустим на время, что наше предположение близко к истине и продолжим исследование.

Сага и все маньчжурские историки единодушно утверждают, что родоначальник нынешней династии назывался Айжинь-гиоро. Нет никаких данных, на основании которых можно было бы объяснить слово Гиоро, покрайней мере очевидно, что Айжинь тождественно с фамильным прозванием Нюйжэньского дома, царствовавшего в северном Китае с 1115 по 1284 год под китайским именем Гинь и под своим народным, нынешним маньчжурским, названием: Айжинь. Такое тождество двух династий в месте явления и именах, даже с первого взгляда, не может назваться [124] простою случайностью. В Китае, Монголии и Маньчжурии свято хранятся родовые прозвания и от самых отдаленных предков переходят неизменными к самым позднейшим потомкам. Такое уважение к фамилии своего дома в Китае утверждается на религиозных верованиях народа и желании каждого доказать древность своего дома; в остальных же двух государствах на коренных началах управления. По свидетельству китайских историков, в Маньчжурии всегда существовало одно право, право рода и дома; вся власть сосредоточивалась в руках старейшин; сами основатели домов Бо-хай. и Нюй-чжэнь были наследственными главами своих поколений. Итак, кто из людей, принадлежавших к господствующему дому, добровольно отказался бы от имени, с которым сопряжены такие права? Мы знаем, что даже у сушэней, в течение более нежели тысячи лет, сохранялось преемство главных родов ¹²; что при начале дома Гинь родственники Нюйчжэньских бэйл, в отличие от других низших родов, носили титул Лан-цзюнь (благородный господин) и самые знаменитые люди в аймаке преклонялись пред простым однофамильцем бэйлы. Сама Маньчжурская династия, воцарившись в Китае, почла священною обязанностью составить генеалогические таблицы всех родов, вошедших в состав 8 знамен; и, несмотря на то, что этот труд был совершен почти через сто лет после водворения маньчжур в Китае, потомки самых незначительных фамилий могли сказать правительству, в каких местах жили их предки, в какое время признали над собою власть Тай-цзу. Итак, естественно заключить, что присоединение к Гиоро слова Айжинь не было произвольною выдумкою или пустым украшением; что этот эпитет маньчжурского родоначальника указывал на его близкие отношения к дому Гинь, и здесь, может быть, скрывается объяснение той загадочной покорности, которую показали три фамилии при имени Айжинь-гиоро. До какой степени основательны прежде сделанное нами предположение и настоящий вывод, — мы докажем это историческими свидетельствами, которые объяснят нам и другие темные места саги. [125]

При конце Миньской династии издана была одна историческая книга под названием: Бо-у-дянь-хой, сочинение Хуан-дао-чжоу, человека весьма знаменитого в свое время. Автор преимущественно занимался событиями времен правления Вань-ли с 1583 по 1620 год; но так как с этого же правления начинаются и первые действия Тай-цзу против Китая, то но этому случаю Хуан-дао-чжоу посвятил одну главу на исследование о маньчжурской области Цзянь-чжоу. К сожалению, это весьма важное сочинение в настоящее время сделалось такою редкостью, что мы не могли иметь его под руками и должны ограничиться только несколькими отрывками, приведенными в Кайго-фан-лю. Вот что говорит Хуан-дао-чжоу. «Цзянь-чжоу — другой аймак дома Гинь — при династии Юань управлялся темником; при нынешней был разделен на три части, на собственное Цзянь-чжоу, Хай-си и Е-жэнь; впрочем, не смотря на раздробление, Цзянь-чжоу, занимавшее самый центр страны, господствовало над другими аймаками и было неприступно по своему положению. В 1 год правления Юн-лэ, 1403 года, старшина сейма Е-жэнь представлялся ко двору; в след за тем Цзянь-чжоу и Хай-си признали свою зависимость. Тогда они разделены были более нежели на двести округов, подчиненных одному коммиссару; все управлявшие старшины, начиная с ду-ду и нисходя до чжэнь-фу, получили от Китайского двора чины; вместе с сим постановлено было, чтобы из Цзянь-чжоу и Хай-си ежегодно, в 10-й луне, доставлялась дань; такому правилу не подлежало одно Е-жэнь, для которого, за отдаленностью места, не назначено было срока. В начале правления Чжэн-тун, 1436 года, семь фамилий аймака Е-жэнь убили, Цзянь-чжоуского ду-ду; тогда младший брат и старший сын убитого бежали в Корею, потеряли свои печати, а между тем второй сын наследовал в управлении Цзянь-чжоу. По возвращении же старшего сына, Миньское правительство отделило от Цзянь-чжоу еще правый округ, дало обоим братьям печати, повелевши каждому владеть своим участком». — Как ни кратко сказание Хуан-дао-чжоу, но оно проливает свет на сагу.

Мы уже выше заметили, что под именем Цзянь-чжоу разумеются именно те места, где водворился Айжинь-гиоро, и куда в [126] последствии переселились его потомки, и что, следовательно, род, господствовавший в Цзянь-чжоу, был собственно Маньчжурский дом; теперь, для устранения всяких возражений и сомнений, укажем на основания, на которых утверждается наше замечание. В книге Мань-чжу-юань-лю-као говорится: «Первым местом явления настоящей династии был город Одоли, или Одо-лянь у писателей династии Юань, и Одоли или Одолунь у Миньских; когда же Дом наш утвердил свое владычество в пределах Бо-хайского Цзянь-чжоу — Миньские писатели дали нашему Государству новое название Цзянь-чжоу». По свидетельству книги Мин-ци-бэй-лю, Тай-цзу в бумаге, посланной им в китайский пограничный город Цин-хэ с мирными предложениями, придал себе титул Хана Государства Цзянь-чжоу. Наконец, что сам Хуан-дао-чжоу под Цзянь-чжоу разумел собственно маньчжур, это доказывается тем, что в дальнейшем рассказе своем он излагает историю Цзин-цзу и Тай-цзу. Итак, нет сомнения, что сага и Хуан-дао-чжоу говорят об одном и том же предмете, и следовательно мы имеем право объяснять и поверять предание свидетельством Миньского историка.

Если сличим оба свидетельства, то откроется:

1) что предки Маньчжурского дома были Цзянь-чжоуские ду-ду. Что значило это достоинство и могли ли несколько лиц в одно и тоже, время, в одном и том же аймаке, пользоваться этим титулом? На оба эти вопроса история сохранила нам весьма ясный ответ. Когда Тай-цзу потребовал у Миньского посланника выдачи Никань-вайланя, как главного виновника смерти Цзин-цзу и Сянь-цзу; то посланник сказал: «Наше правительство прислало тебе диплом на звание ду-ду; если же и после того, ты останешься еще недовольным, то мы возведем в Маньчжурские Государи Никань-Вай-ланя» — значит ду-ду был главным, повелителем Цзянь-чжоу и следовательно — тоже что у маньчжур бэйл. Из книги Дун-хуа-лу мы знаем, что не один Тай-цзу, но и Син-цзу и Чжао-цзу были ду-ду, — новое доказательство, что предание и Хуан-дао-чжоу говорят совершенно об одних и тех же лицах.

2) Что Айжинь-гиоро, как глава и основатель аймака, не мог существовать ранее правления Хун-ву, между 1368 и 1398 годами, [127] потому что только с началом Миньской династии пало в Маньчжурии монгольское владычество и племена возвратили себе права древней аймачной жизни, управляясь своими родовыми старшинами и по коренным законам своей страны. Ду-ду, а следовательно и все владельцы, обязаны были своим значением и политическим существованием только Миньскому двору, который решился даровать им власть и утвердить их права; таким образом всякое предположение, что Айжинь-гиоро водворился в Одоли ранее падения Юаньской династии — будет или совершенным анахронизмом, или должно ниспровергнуть все свидетельства об историческом существовании основателя Маньчжурского Государства.

3) Три фамилии, к которым явился Айжинь-гиоро, должны быть фамилии трех главных аймаков Маньчжурии, из которых каждая хотела присвоить себе первенство, но с появлением Айжинь-гиоро признавшие его своим общим главою ¹³. Такое объяснение основывается на том, что — по словам саги — три фамилии, признавшие Гиоро своим главою, составили собою подданных нового государя, следовательно оне же и произвели возмущение, окончившееся истреблением и изгнанием воцарившегося дома, а по Хуан-дао-чжоу — Цзянь-чжоуский ду-ду погиб в аймаке Е-жэнь. Такое ясное свидетельство прямо определяет, как должно понимать темные и общие выражения саги, что же касается до мнения, будто три фамилии или сань-син, по маньчжурски илань-хала, составляли особенное маньчжурское поколение и обитали, по мнению Дюгальда ¹⁴, Клапрота ¹⁵, и Плата ¹⁶, начиная почти от впадения реки Хурхи в Сунгари-ула до слияния последней с Амуром, то мы заметим, что поколение сань-син существует, скитается, переселяется с севера на юг, от Амура к Нингуте, словом: совершает все необходимые операции, приличные бродячим племенам — только в европейских описаниях, историях и картах [128] Маньчжурии. В поименном списке племен ¹⁷, вошедших в состав маньчжурского народа, мы не встречаем этого неизвестного поколения; самый город Сань-син существует весьма недавно, именно с 54-го года правления Кан-си, 1715 года ¹⁸.

4) Что восстановитель фамилии Гиоро и есть тот старший сын убитого ду-ду, возвратившийся в Цзянь-чжоу, о котором рассказывает Хуан-дао-чжоу. Против такого заключения, без сомнения, нам возразят, что между словами саги и Хуан-дао-чжоу есть весьма резкое разногласие. Первая говорит, что из всей фамилии Гиоро спасся только один отрок и что не ранее, как уже после нескольких поколений, явился Чжао-цзу и восстановил права своего Дома; между тем как по словам китайского историка, сын ду-ду спасается не один и есть непосредственный наследник убитого владельца. Мы скажем, предание оказало уже важную услугу, если в нем сохранилась хотя часть истины; — дело критики отсечь от него все ложное и чуждое, и немного нужно проницательности, чтобы видеть, из каких источников сага взяла свои сказания. По словам ее, отрок бежит в дикую степь; всю жизнь скрывается в пустыне и между тем у пустынника является, неизвестно откуда, потомство, целые поколения; люди, истребившие фамилию Гиоро, давно сошли в могилу; но правнук беглеца, родившийся и живший в степи, хорошо знает своих наследственных врагов; каким то чудом встречает их за 1,500 ли от родины; владеет непостижимыми средствами наказать потомков мятежников, водвориться в чуждом месте и основать здесь государство. Сага не объясняет всех этих загадок; иначе Тянь-мин (воля неба) превратилось бы в повседневную историю, в обыкновенный случай; неговорит и о спасении других лиц, принадлежавших к владетельному дому; тогда утратилось бы величие картины, на которой рисуется одна таинственная фигура беглеца.

По свидетельству саги, от Айжин-гиоро до переворота в [129] судьбе его потомков прошло несколько поколений, и от переворота до появления Чжао-цзу также сменилось несколько поколений. Итак, если, в том и другом случае, под неопределенным выражением «несколько поколений» разуметь только четыре, то от Айжинь-гиоро до Чжао-цзу пройдет восемь; к ним должно присоединить еще шесть исторических поколений, предшествовавших Тай-цзу; следовательно по преданию вся генеалогическая линия Маньчжурского дома до Тай-цзу будет заключаться в 14 поколениях: очевидное противоречие историческому свидетельству книги Кайго-фан-лю. При том же точные сведения, какие Чжао-цзу имел о врагах своего дома, кровавый суд над ними, не прямо ли намекают на то, что изгнание и восстановление фамилии Гиоро были событиями, весьма близко следовавшими одно за другим; что вражда, одушевлявшая обе партии, была еще свежа и могла угаснуть только в крови противников, и что, следовательно, последние «несколько поколений» саги должны быть отсечены вместе с мифом о чудной сороке, спасающей Чжао-цзу. По Кайго-фан-лю, от основателя до восстановителя фамилии Гиоро должно смениться только четыре поколения. Хуан-дао-чжоу говорит, что Цзянь-чжоусский владелец был убит в 1-й год правления Чжэнь-тун (1436), то есть через 67 лет после воцарения Миньской династии; таким образом, и по Хуан-дао-чжоу, до Айжинь-гиоро не могло пройти более двух родов — и 4-й после него есть тот самый, при котором совершился переворот в жизни Маньчжурского дома. Итак, тождество лиц, как убитых так и переселившихтя, несомненно. По маньчжурским писателям, Чжао-цзу первый переселился в Хэту-ала за 1,500 ли от древней резиденции своего рода; и по Хуан-дао-чжоу ¹⁹, возвратившийся старший сын первый водворился в новоучрежденном правом округе, следовательно не там, где жили его предки; между тем в географии Шэн-цзин-тун-чжи ²⁰ есть замечание, что Хэту-ала, где Чжао-цзу основал свою столицу, [130] и есть то самое место, которое называлось правым округом Цзянь-чжоу. У маньчжурских историков находим указание также и на то, что Цзянь-чжоу делилось на две части, на собственно Маньчжурскую, состоявшую из аймаков Суксуху, Хунь-хэ, Ван-гянь-донго и Чжэчэнь, и Чан-до-шаньскую — из аймаков Нэйень и Ялу.

С определением главных пунктов саги, ее времени, места и лиц, легко решается вопрос и о том, кто был Айжинь-гиоро. По Хуан-дао-чжоу: — Цзянь-чжоу было аймаком Гиньской династии, управлялось своим родовым ду-ду; итак, по наследственному праву, коренному закону в управлении восточных племен, родоначальник. Маньчжурского дома, воцарившийся в Цзянь-чжоу, должен принадлежать к фамилии Гиньской династии. По саге, Айжинь-гиоро явился к трем фамилиям, как пришлец; итак, он должен быть потомком Гиньского дома, возвратившимся в отчизну после кровавого переворота, низвергнувшего владычество Нюй-чжэней в Китае.

Мы знаем, что дом Чингиса, не смотря на все потрясения и перемены в своей судьбе, не утратил ни своего существования, ни своей власти в коренных своих аймаках — и почти все нынешние ханы, князья и чжасаки Монголии принадлежат к обширной семье великого завоевателя. Потомки дома Сун, не смотря на ожесточение, с которым преследовали их монголы, пережили падение своих непримиримых врагов, более нежели двух сот летнее существование Миньской династии и, наконец, новое завоевание и опустошение Китая — уже маньчжурами. Ужели только многочисленной фамилии дома Гинь суждено было без остатка погибнуть? Но некоторые из родственников этой фамилии, еще до совершенного падения Нюй-чжэней, принуждены были вступить в монгольскую службу; другие захвачены в плен и уведены в Монголию; даже две супруги последнего Гиньского Государя переселены были в Xоринь: все эти лица должны были избегнуть поражения. Ужели с изгнанием монголов из Китая, когда враги Нюй-чжэней должны были заботиться только о своей безопасности, ни один из пленников но мог бежать в свою отчизну, также освободившуюся от ига? — 87 лет, протекших от начала дома Юань до [131] начала дома Мин, период весьма непродолжительный — и нельзя думать, чтобы в такое короткое время потомки Гиньской династии могли совершенно забыть о своем происхождении; чтобы маньчжурские племена потеряли любовь и преданность к дому, возвеличившему их отечество, и с радостью не приняли спасшуюся отрасль своих природных и законных повелителей; а имя маньчжурского родоначальника, время, место и обстоятельства его появления прямо говорят, что Айжинь-гиоро был — спасшийся потомок династии Гинь.

Возражения, какие обыкновенно делаются против такого заключения, главным образом опираются на письме Тай-цзуна к Цзу-до-шоу, защищавшему Далин-хэ. Начавши свое письмо исчислением, сколько раз маньчжуры предлагали Китаю заключить взаимный договор, Тай-цзун продолжает: «Ваше правительство руководится в своей политике событиями Сунской династии и не шлет к нам ответа. Но Минский дом не родня Тунскому, а я не родственник династии Гинь. То было время, а ныне другое!» ²¹ Смысл этих слов весьма прост и ясен, более дипломатический, чем генеалогический. Сунский Император, правления Сюань-хэ, в 1120 году заключил договор с Нюй-чжэнями, по которому Китай обязался платить им ежегодную дань, с тем условием, чтобы нюй-чжэни соединились с Империею для выручки всех северных областей Китая, захваченных домом Ляо. Но, при исполнении плана, китайские войска бежали с позором. Агуда, владетель Нюй-чжэньский, без всякой помощи своих союзников, изгнал киданей за пределы Великой Стены; тогда, утверждаясь на праве завоевания, он отказался возвратить империи отнятые области и этот поступок, весьма естественный со стороны победителей, был началом непримиримой ненависти между тем и другим двором. Китайский Император упрекал нюй-чжэней в вероломном присвоении чужой собственности, а китайская история обвинила своего повелителя в излишней доверчивости к варварам. В истории Тун-цзянь-ган-му, [132] после рассказа о союзе, который был заключен Сунским двором с монголами уже против нюй-чжэней, сделано следующее замечание: «Договор, заключенный в правление Сюань-хэ, уже должен был показать правительству, сколь вероломны варвары и сколь опасно с ними сближаться, но, не смотря на то, двор решился на новый трактат и военный союз». Этим уроком воспользовался Миньский дом, видевший в маньчжурах и Хане новых нюй-чжэней и Агуду. На все дружеские предложения соседнего двора Китай отвечал упорным молчанием и Тай-цзун, чтобы разрушить неприязненное предубеждение Империи, устранить всякое воспоминание о давней вражде двух правительств, должен был сказать: «Дом Миньский не родня Сунскому, а я не родственник Гинь. То было время, а ныне другое!»

После такого замечания, мы считаем излишними всякие объяснения о том, как должно понимать слова Тай-цзуна, тем более, что ни Китай не поверил такому простодушному признанию Хана, ни сами маньчжуры, в решении вопроса о своем происхождении, совершенно не думали отречься от родства с нюй-чжэнями. Император правления Цянь-лун, царствовавший с 1736 по 1795 год, в повелении своем об издании Мань-чжу-юань-лю-као говорит: «Основатель дома Гинь происходил из аймака Вангянь, занимавшего собою земли от горы Чан-бо-шань до реки Амура; наша династия получила свое начало в тех же самых местах, где явился дом Гинь, — и весьма ограничен взгляд тех людей которые, из чрезмерного уважения к нашей династии, говорят: хотя оба дома возникли на востоке, однакоже не принадлежат к одному и тому же роду. Уже то, что наш дом получил себе фамилию Айжинь-гиоро, а династия Гинь называлась Айжинь, служит доказательством, что мы одного и того же происхождения с династиею Гинь». — В подтверждение же того, что оба дома были не родственными только фамилиями, но что один из них был родоначальником другого — мы приведем два положительные и ясные свидетельства, которые считаем окончательным решением вопроса. Цзи-лю-ци, еще в 10 году правления Кан-си, в 1671 году, [133] написавший историю северного Китая при конце Миньской династии, начинает свое сказание словами: «44-й год правления Вань-ли, 1616, есть первый правления Тянь-мин Дайцинской династии — время, с которого Маньчжурия стала признавать Китай только южным двором, Тай-цзу начал носить желтое платье и говорить о себе Чжэнь: Мы. Впрочем династия, еще по-прежнему, называлась Хоу-гинь и уже в последствии она переменила это имя на Дай-цин». Другое свидетельство мы находим у Санан-сэцэна, который, приступая к изложению дел нынешней династии Китая, говорит: «около того времени родился Багадур-тайцзу, потомок древнего Маньчжурского Алтан-Хана»...

Итак, мы имеем полное право сказать, что Айжинь-гиоро был один из потомков династии Гинь, и что Маньчжурский дом есть только возрождение и продолжение Нюй-чжэньского.

Решение первого вопроса уже само собою определяет, как должны мы смотреть и на происхождение слова Мань-чжу. Если Айжинь-гиоро был основателем Маньчжурского дома и Государства, то всего естественнее думать, что от него же получило свое начало и название Маньчжу. Но так как сага не объясняет нам значения этого слова, а мнения ориенталистов, занимавшихся настоящею задачею, весьма разногласны между собою; то мы снова должны итти путем критики и исследований, чтобы приблизиться к истине и разгадке. Впрочем мы не будем говорить ни о городе Маньчжу ²², ни о Мань-чжу-Хане ²³, ни о Махачуди ²⁴; все эти гипотезы, основанные на родной этимологии, погибли при самом своем рождении и даже не пережили славы своих авторов. Более заслуживают внимания и разбора мнения двух знаменитых ориенталистов, Клапрота и Шмидта, которые носят на себе характер видимой вероятности и истины.

Клапрот ²⁵, в своем рассуждении о языке и письме уйгуров, говорит: «Айжинь-гиоро, поселившись в городе Одоли, расположенном в степи Омохой, на восточной стороне горы [134] Чан-бо-шань, дал всей этой окрестности почетное китайское название: Маньчжу, Маньчжоу, то есть «населенная страна»; в подтверждение такого толкования, Клапрот ссылается на книгу Па-ци-тун-чжи, в которой, будто бы, находится такое объяснение. Когда Абель Ремюза, в Recherches sur les langues, Tartares, представил свои возражений против иностранного происхождения слова Маньчжу и прямо заметил, что объяснение Па-ци-тун-чжи, должно относиться к китайским знакам Мань-чжоу, которые, по его мнению, только звукоподражание коренному Мань-чжу, утратившему для нас свое первоначальное значение». Клапрот, в своей Chrestomatie Mandchou, повторил свою гипотезу уже с следующим объяснением: «Айжинь-гиоро, избранный тремя фамилиями и другими племенами в повелители, дал новому народу, соединившемуся под его державою, имя Мань-чжоу ***, или лучше Мань-чжу. Значение его неизвестно. Если судить по китайским знакам, оно означает весьма населенную провинцию, и вероятно это слово китайского происхождения; потому что татарские орды некогда любили присвоят себе названия, приходившие к ним из Китая, страны, всегда славившейся просвещением.

Итак, главное основание гипотезы г. Клапрота — свидетельство Па-ци-тун-чжи; но во всем этом обширном творении, заключающем в себе 250 глав, нет и намека на китайское происхождение слова Мань-чжу. Откуда же г. Клапрот почерпнул и свою гипотезу, и свое свидетельство? Из Па-ци-тун-чжи, но не в ее оригинале, а в русском переводе Леонтьева и Россохина, изданном еще в 1784 году, под названием: Обстоятельное описание происхождения и состояния маньчжурского народа и войска.

В примечаниях, которыми переводчики дополнили свой труд, под словом Одоли мы находим следующее предположение Россохина о происхождении слова Мань-чжу: «Праотец Маньчжурских Ханов, усмирив мятеж между тремя фамилиями, первое владению своему положил основание и со всеми своими сообщниками назвался Мань-чжу; а что сие слово Мань-чжу значит, того нигде, ни в маньчжурских, ни в китайских книгах не [135] истолковано; но ежели толковать его по китайским характерам, то знаменует: наполнены страны света. А понеже сии слова не токмо не свойственны маньчжурскому языку, но и ни какого на их языке не можно произвесть знаменования; то не без основания думать должно что Мань-чжу выдумано от тех китайцев, коих, первые владельцы маньчжурские привлекли обманами на свою сторону, тем больше, что страна Ляо-дун из древнейших лет наполнена китайцами, да и обычай — при основании нового правительства или царства давать титул своему владению — есть самый древний, китайский, и проч».

Кажется, мы не ошибемся, если скажем, что Клапрот принял догадку русского автора за маньчжурский текст и давнее, чужое мнение о том, как татарские орды любили украшаться титулами и именами, приходившими к ним из Китая, приписал себе. Если династии Ляо, Гинь, Юань и приняли китайские титулы, то уже тогда, когда стали простирать свои виды на Китайскую Империю, и, сверх того, они сами нарекали себе почетные имена, а не получали их от Китая. Не думаем, чтобы Айжинь-гиоро «давший своему народу имя Мань-чжоу» — уже хотел спорить с сыном неба о владычестве над Поднебесною, и решительно отвергаем мысль, чтобы Китай сам дал название маньчжурам потому, что этой догадки нельзя подтвердить никаким историческим свидетельством, между тем как она противоречит другим, ясным указаниям на происхождение слова Мань-чжу. — Впрочем, гипотеза в том виде, в каком она находится у русского автора, хотя и не опирается ни на какой несомненной цитате, однако же так вероподобна в своей основной идее, и так близка к истории, что мы остановились бы на таком решении, еслибы вопрос наш принадлежал к числу задач, для которых существуют только одне догадки.

Совершенно в другую страну переносит нас предположение Шмидта, который еще в своих Forschungen задал вопрос: «не происходит ли слово Мань-чжу от санскритского слова Маньчжушри и следовательно не буддизм ли был источником, откуда нынешние повелители Китая заняли свое название?..» В самом деле, из свидетельства книг Вай-фань-ван-гун-бяо-чжуань мы знаем, что в 7-м году Чун-дэ (1642) [136] Далай-лама, Баньчэнь-эрдэни, Цзанба и Гуши-Xан отправили в Мукден общее посольство, для поднесения Маньчжурскому Хану дани и адреса с титулом Маньчжушри-да-хуань-ди. Сочинители книг: Кайго-фан-лю и Мань-чжу-юань-лю-као замечают, что того времени тибетцы, во всех поздравительных докладах, ежегодно присылаемых ко двору, по ныне придают Китайскому Императору титул, поднесенный Тай-цзуну. Сам Гао-цзун в своем стихотворении, где воспевает он начало Маньчжурского дома, говорит: «На востоке явился Маньчжушри-да-хуан-ди», — и в маньчжурском переводе буддийской книги, под названием: «42 главы изречений Будды», сказано, что перевод сделан по повелению Маньчжушри-хуан-ди. Итак, не справедливо ли заключение, что маньчжуры обязаны своим именем буддизму и санскритскому языку? Отвечаем — нет!

По всем китайским известиям, самые первые сношения Тибета с Маньчжуриею начинаются только с 1637 года; между тем в бумагах грамотах и актах, дошедших до нас еще от времен Тай-цзу, мы уже встречаем названия: Маньчжурское Государство, маньчжурский народ, маньчжурский язык. Нам скажут, что мы знаем эти памятники не в оригинальном их виде, но в позднейших изданиях правительства, и кто поручится, что встречающееся в них слово Маньчжу не новейшего происхождения?.. Но можно ли допустить, чтобы народ, образовавший уже государство, называвший своих повелителей Императорами, создавший себе письменность, — был скопищем бродяг, неимевших даже общего имени? Тай-цзу, в ответном письме своем к Монголо-Чахарскому Хану, жалуется, что Хан назвать себя Государем 400,000 монголов а ему дает титул повелителя только 30,000 прибрежных маньчжур, — доказательство, что слово Мань-чжу было известно и монголам. С другой стороны, если допустить, что Мань-чжу-юань-лю-као и Кайго-фан-лю, рассказом своим о поднесении тибетцами титула Мань-чжу-шри, указывают на источник, откуда образовалось имя народа мань-чжу; то как объяснить противоречащее свидетельство сих обоих сочинений о том, что Айжинь-гиоро дал государству имя Мань-чжу? — Обратимся к текстам, чтобы решить все недоумения. [137]

В Мань-чжу-юань-лю-као говорится: «Айжинь-гиоро, поселившись в Одоли, дал государству название Мань-чжу — вот самое первое начало нашего дома. Исследывая наши письменные памятники, мы видим, что Мань-чжу *** первоначально писалось китайскими знаками ***, которые оба читаются под равным ударением. Когда наша династия озарила своею славою восток, тибетцы в ежегодных докладах своих стали употреблять титул: Мань-чжу-шри-да-хуан-ди». — В Фан-и-мин-и-цзи говорится: «Мань-чжу *** значит благовещий. Маньчжу-шири *** пишется еще и ***. В буддийских канонических книгах есть изречение: Учителем Шакь-ямуни был Будда Вайрочана, а учителем Вайрочаны был Да-шэн-маньчжушири ***.

В том и другом начертании знаки *** и ***, *** и ***, имеют одинаковое произношение (первые читаются чжу, последние ши). Вот истинный источник, откуда в то время заняли великий титул».

Свидетельство Мань-чжу-юань-лю-као ясно определяет точку воззрения на предмет, то есть не должно смешивать два совершенно различных и разновременных факта: начало имени народа или Государства Маньчжу, и происхождение нового титула Маньчжурских Императоров. Маньчжу, как имя Государства, прежде писалось *** ныне ***, а как титул Императорский *** первое получило начало от Айжинь-гиоро; второе занято у тибетцев, которые, в свою очередь, взяли его из буддизма, с имени Маньчжу-шри ***. Кайго-фан-лю мы находим и объяснение, почему тибетцы придали Китайским Императорам такой титул: потому, говорит она, что Мань-чжу-ши-ри — созвучно с Мань-чжу-сэрэ; таким образом, как говорится в Ван-гун-бяо-чжуань, если смотреть на смысл слова, то оно будет значить Бодисатву-маньчжушри, если же только на звуки и соединить их между собою, то будет только Маньчжу-сэрэ, то есть Маньчжурский ²⁶ Император. Очевидно, что весь этот [138] титул — остроумная игра слов, которою тибетцы с одной стороны льстили Императору, величая его именем Бодисатва, признаваемого олицетворением мудрости Будды; с другой придавали ему самое обыкновенное и простое имя.

Откуда же произошло название народа мань-чжу? — Мань-чжу-юань-лю-као говорится: Маньчжу не есть название какой нибудь страны, но аймака, и нынешнее начертание этого слова мань-чжоу неправильно, именно потому, что *** чжоу заключает в себе идею места. Итак, гипотеза о происхождении слова мань-чжу *** от мань-чжоу *** падает сама собою. Если же Мань-чжу есть имя аймака, а аймаки, как известно, большею частию получают себе названия от главных родов, которые, в свою очередь, удерживают за собою имя, фамилию или даже прозвища своих основателей; то естественно думать, что подобным же образом явилось и имя Маньчжу. Действительно, Гао-цзун говорит, что в первые времена его династии подданные или подвластные не назывались маньчжу, а чжушэнь (рабами), и уже в последствии даровано было им право именоваться маньчжу; таким образом, наше предположение оправдалось сим историческим свидетельством Императора правления Цянь-лун, которого слова ведут к прямому заключению, что Маньчжу — первоначально было только именем господствовавшего рода, и следовательно аймак и государство получили себе такое название именно потому, что основатель усилившейся фамилии сам носил прозвание Маньчжу. Но, спрашивается: — существовало ли это имя прежде явления Айжинь-гиоро, и почему он, кроме известных нам его фамилии и имени, назывался еще и Маньчжу? — объяснить эти оба вопроса, от которых зависит и решение нашей задачи, — по нашему мнению, можно только из летописей Кореи и Китая, двух Государств, которые непосредственно могли и даже должны были наблюдать за жизнию соседних с ними племен. Корейская история — еще зарытый клад, и ее богатства не известны; а у китайских писателей мы находим следующие известия. У поколения Мохэ, говорится в истории Бэй-ши, главный правитель называется Да-мо-фу-мань-чу; у южных Ши-вэй, замечает Ма-дуань-динь, он называется Мо-бу-мань-чу и значит тоже, что [139] чжан *** (старшина, глава аймака или рода). Тот же автор сообщает, что у северных ши-вэй глава аймака носит титул Ци-инь-мо-хэ-чу; в описании же поколения улохоу, Ма-дуань-линь прибавляет, что в нем есть наследственные Мо-фу.

Если о всех этих названиях будем судить только на основании тех авторов, у которых мы нашли их; то увидим: во 1) что эти имена древния, так например название да-мо-фу-мань-чу еще в V и VI веках было им известно; во 2) общие, потому что мохэ и шивэй, у которых мы встречаем эти названия, обнимали собою самые многочисленные и могущественные племена Маньчжурии; в 3) заключают в себе идею власти, потому что означают или главу аймака, или старейшину.

Если же обратим внимание на самый состав имен, то увидим: 1) что в словах да-мо-фу-мань-чу находятся почти все элементы трех последующих названий, хотя одно из них, мо-хэ-чу, весьма много пострадало от китайских писателей; 2) что да есть маньчжурское *** и значит главный, старший; мофу *** маньчжурское мафа дед, предок; мань-чу тождественно с мань-чжу. — Совершенно согласно с нашим толкованием говорится в книге Мань-чжу-юань-лю-као, в замечании на свидетельство истории Бэй-ши, «На нашем языке (то есть маньчжурском) — (говорит она) высший или старший называются да или сакда-мафа, когда говорится в почтительном тоне (в смысле господин); таким образом да-мо-фу будет ни-что иное, как да-мафа; что же касается до маньчу, то оно сходно с мань-чжу».

Что значило маньчу, это объясняется из текста истории Бэй-ши, которая да-мо-фу-мань-чу переводит словом: главный начальник. По объясненному нами смыслу слов да-мафа, и по свойству маньчжурского языка, в котором предикаты, будут ли они выражены именем прилагательным или формою родительного падежа, предшествуют имени, к которому они относятся, — уже можно видеть, что выражение китайского писателя «главный» должно соответствовать, словам да-мо-фу, и что следовательно маньчу значило — начальник. Точно такой же смысл имело и слово маньчжу, как это видно из свидетельства Гао-цзуна, Государя правления Цзянь-лун, который противоставит имени Мань-чжу — название чжушэнь раб; [140] таким образом становится ясным, почему Айжинь-гиоро носил титул Мань-чжу, от которого получил себе имя народ ныне господствующий в Китае, и который в V и VI веках был уже известен Китаю.

Итак, на основании вышеприведенных свидетельств китайской истории, мы в праве заключить: 1) что ныне царствующая в Китае Маньчжурская династия происходит от потомков Нюйчжэньского, дома в XII и XIII веках христианской эры, владевшего северным Китаем под именем династии Айжинь, по-китайски Гинь, и 2) что господствующий ныне в Китае маньчжурский народ получил свое имя от титула, который с давних времен принадлежал владетелям страны, ныне называемой Маньчжуриею.

Комментарии

1. Так называется дом Маньчжу с 1636 года, когда Государь Тай-цзун переименовал свое государство Маньчжу — в государство Дай-цин.

2. См. Па-ци-тун-чжи, глав. 1 лист 7, Кайго-фан-лю гл. 1 л. 38 на обороте и 39 (в Маньч. пер.).

3. Мы не считаем слов Тай-цзу совершенно вымышленными и позднейшего происхождения, напротив, признаем весьма естественным, что Тай-цзу, в упрек непокорному бэйлэ, сослался на Айжинь-гиоро, в доказательство своего происхождения от владетельного дома и упомянул о десяти родах в подтверждение, что его родословная весьма недавняя и следовательно Бучжань-тай сам мог хорошо знать законность притязаний Тай-цзу на повиновение окрестных владельцев. Точно также, согласно с Вэй-Юанем, автором Шен-у-цзи, одним из самых просвещенных и критических новейших писателей Китая, принимаем указание на 10 родов — единственным, верным и историческим сродством к определению времени явления Айжинь-гиоро. Но можно ли поверить, чтобы Тай-цзу, еще в то время бывший ничтожным владельцем, — стал хвалиться происхождением от божественного предка? И перед кем? — Перед своим зятем, которому, по словам самого же Тай-цзу, известна вся история дома Гиоро! «В течении нескольких поколений, ближние и дальние с почтением признавали над собою наше владычество» такие слова приличны потомку его Тай-цзуну, восседавшему на престоле Китайской Империи, а не Тай-цзу, которого отец и дед погибли от наветов Никаньсайланя, который получил в наследство только Хэту-ала и 14 латников, между тем как все другие аймаки и города отложились от юного Бэйлы; который сам едва еще спасся от ножей наемных убийц и которого его же собственные родственники хотели принудить к подданству и присяге врагу его дома. Совершенно в другом положении, чем Тай-цзу, был Тай-цзун, когда он стоял с победоносными своими войсками под стенами Пекина; но Тай-цзун на возражение Миньского правительства, что такой ничтожный и незнаменитый владелец, каков Хан, не может носить на себе Императорского титула, отвечал только, что основатели династии Ляо, Гинь, Юань в начале были небольшими владельцами наследственных аймаков; что сам Тай-цзу Миньского дома был побольше, как отшельник и что никто не предписал законов небу, которое одно только возводит ничтожных и низлагает сильных. Тай-цзун не сослался на свое божественное происхождение, хотя это и было бы совершенно в духе китайцев, которые почти каждую свою династию сводят с небес. Если миф о чудесном рождения Айжинь-гиоро был известен и даже внесен в историю еще во времена Тай-цзуна; то почему мы не встречаем в упомянутом словаре никакого намека на такое важное сказание? В нем описаны и гора Чан-бо-шань и племена, вошедшие в состав Маньчжурского Государства; ужели не нашлось бы места для одного слова — божественный Гиоро?

4. См. Бэй-чжэн-лу.

5. Memoires relatifs а l’Asie tom. 1 p. 440.

6. В самом древнем маньчжурском словаре: Дай-цин-цюань-шу приведены только два слова, которые начинаются слогом чжэн и те китайского происхождения.

7. Там и здесь играют главную роль птицы; для спасения Чжао-цзу от неприятелей налетели сороки и скрыло его под своими крыльями; для спасения родоначальника дома Чжоу, выброшенного на лед, налетели птицы, обвили его своими крыльями и защитили от гибельного влияния холода.

8. Elogme de la ville de Moukden. p. 327. Rem. Rech. 1 p. 14 Vol. der Mand. p. 230.

9. Chresl. Pref p. 1.

10. Rech. 1 p. 17.

11. Vol. р. 235.

12.. См. Мань-чжу-юань-лю-као.

13. Нельзя думать, чтобы Айжинь-гиоро пользовался каким-нибудь большими правами, чем глава сейма; а история маньчжур представляет множество примеров, что начальники сеймов были весьма ограничены в своей власти.

14. Du Hald tom. IV pag. 16.

15. Chrest. viij

16. Volk. p. 234.

17. Кому любопытно будет узнать имена этих племен, тот может справиться в обстоятельном описании маньчжурского народа в примечании ст. 150 Klapr. Mem. tom, 1 pag. 288 — Plath. р. 449.

18. См. Географию Маньчжурии Шэн-цзи-тун-чжи 31 гл. 60 л.

19. Хуан-дао-чжоу говорит, что от левого округа отделен был правый; значит: последний и есть новообразовавшийся, между тем как первый представляется уже имеющим повелителя.

20. См. гл. 100 лист 1.

21. См. Кайго-фан-лю. 15. гл.

22. Atlas Sin. preff. p. 19.

23. Bentink. p. 50.

24. Lang. Alph. Man. p. 5.

25. См. Ab. Remus. Rech. l. 1. p. 19.

26. Что маньчжурское слово сэрэ в настоящем случае имеет только одно значение, именно заменяет для несклоняемого слова маньчжу член родительного падежа и таким образом сообщает ему качество прилагательного, это доказывается тем, что в китайском языке слово сэрэ заменено частицею.

Текст воспроизведен по изданию: О происхождении родоначальника ныне царствующей в Китае династии Цин и имени народа маньчжу // Труды членов Российской духовной миссии в Пекине, Том 1. 1852