ВОЖЕ ДЕ БРЮН

ИСТОРИЯ О ЗАВОЕВАНИЯ КИТАЯ МАНЖУРСКИМИ ТАТАРАМИ

|97| Содержание Книги пятой.

1) Сошествие Шиншиконгово с судов в Фукиен, - где он разбивает Татар и берет Гайтоншинг. 2) Разбитие мореходицов Манжурами, которые берут опять Гайтоншинг. 3) Шиншиконг основывает жилище свое в острове Тсонгминге. 4) Он идет вверх по Киангу, и осаждает Нанкин. 5) Безчеловечное намерение полководца Татарского в рассуждении Нанкинцов. 6) Великая расстройка в стане мореходцов, и снятие осады Нанкина. 7) Победа Шиншиконгова на судах. 8) Свирепые поступки с пленными. 9) Шиншиконг поселился в острове Формозе. 10) Лютый поступок Двора в рассуждении пленников, отосланных Шиншиконгов. 11) Куейтшеу возмущается в пользу Князя Куейского. 12) Узанкуей идет против Князя Куейского, берет его в плен и умерщвляет. 13) Смерть Императора Тшангти. [486] |98| 14) Определение Манжуров о евнухах придворных. 15) Худое намерение, предпринятое Правителями в рассуждении морских берегов. 16) Император арестует Патуруконга, одного из Правителей, и наказывает его смертию. 17) Ревнивость Китайских Астрономов против Танжауанга. 18) Император объявил себя с стороны Европейской Астрономии. 19) Ревнование некоторых Татар против Узанкуея. 20) Император призывает Узанкуея ко Двору. 21) Узанкуей отрицается повиноваться. 22) Возмущение Узанкуея. 23) Сын Узанкуеев составляет опасный заговор в Пекин. 24.) Открытие сего умысла и следствие его. 25) Myдрые слова Канги при выводе войск из столицы его. 26) Благоразумный поступок Императора. 27) Сашар, Хан Мунгальскои, делает заговор с некоторыми из своих соседей против Императора. 28) Император предупреждает Сашара. 29) Два [487] подвластных Князя возмущаются, а Князь Тайванской с ними |99| соединяется. 30) Вражда между Князьями Тайванским и Фукиенским. 31) Князья Фукиенской и Коангтонгской получают прощение от Императора. 32) Смерть Узанкуеева. 33) Князь Коангтонгской принужден умертвить себя. 34) Разбитии войска сына Узанкуеева; смерть сего молодого Князя и покорение Юннана. 35) Князь Фукиенской арестован и осужден на смерть. 36) Завоевание острова Тайвана. 37) Подарки Императорские Князьям Калкасам и Калдану Елеутскому.

|100| КНИГА ПЯТАЯ.

1. Манжуры хотя и видели себя обладателями Китая, но все еще давало им чувствовать, что они не были в нем без неприятелей. Сильнейший и опаснейший был мореходец Шиншиконг, [488] который без всякого противоречия обладал морем.

В начале 1652 года сей мореходец, соделавшись смелее прежнего по смертя Князя |101| Нешингуанга, выступил на берег в Фукиене, что имело великие следствия. Не довольствуясь разхищением берегов, по своему обыкновению, осадил он порядочно город Гайтоншинг ¹²³, решась не щадить ничего для овладения им, во что бы то ни стало. Манжуры сбежались на помощь сей крепости со всех сторон провинции, и составили изрядную армию, которая пошла против мореходцов с великою надеждою свойственною людям, привыкшим побеждать. Полководец Татарской не сомневался, что ежели он употребит поспешность, то успеет напасть врасплох на Шиншиконга, и разобьет его в стане его. Но сей [489] неприятель был так проворен, что не легко было нечаянно захватить его. Узнав о походе Манжур, пошел он к ним на встречу, атаковал их стремительно, и |102| побил у них около 7000 человек; остальные с робостию побежали и рассеялись. Возвратясь к осаде, победитель употребил новые усилия для окончания оные в пользу свою, и получил успех приступом. Все найденные с оружием в Гайтоншинге, были порублены: но мещане не претерпели никакого зла.

Татары Фукиенские стояли тогда в разных местах, где ожидали спокойно новой армии, которая привела бы их в состояние мстить неприятелю неусыпающему. Шиншиконг, видя себя господином в поле, наложил великие поборы на разные города, бывшие без обороны; сверх великого числа местечек и деревень, подверженных также немалому платежу серебром, хлебом или [490] скотом. Добыча, полученная в сем случае, не могла быть уже более; а по тому спешили перенести оную на суда.

|103| По прошествии 5 или 4 месяцов мореходец, соединив всех людей своих в окрестностях Гайтоншинга, пошел с лучшим войском осаждать Шангшеу ¹²⁴. Крепость сия была нарочито усилена и снабдена всем в то время, как мореходцы занимали себя набегами на провинцию: и для того она защищалась очень изрядно. Уже осада шла медлительно; многочисленноежь Татарское войско приближалось поспешным ходом, чтоб принудить осаждающих снять сную. Они и в самом деле сняли ее; но какую поспешность Шиншиконг ни [491] употреблял, однакожь Манжуры пришли еще во время, и успели напасть на заднее его войско, которое |104| преследовали они с жаром даже до Гайтоншинга.

2. Однакожь беда сия не так бы была велика для мореходцов, ежели бы Татарской полководец при том и остался. Но понеже он решился совершенно освободить провинцию от сих разбойников (так называли их при Дворе), то хотел он продолжать намерение свое до конца, употребляя притом хитрость, чтоб принудить их к сражению. Он поставил часть войска своего в засаде по пути к Гайтоншингу; с посредственным же отрядом пошел он атаковать неприятеля, стоявшего под пушками крепостными. Шиншиконг принял Татар по обычаю своему, то есть весьма мужественно: он даже наступал на них, и принудил отойти. Сии отступали без затруднения, с добрыне порядком, даже до [492] засады: там переменилось позорище, чего мореходцы и не ожидали: бежавшие остановились, оборотясь против войска, за ними гнавшегося; а засадные Манжуры, в то же время нападая на них с слева |105| и справа, сражались так сильно, что мореходцы претерпели тут великой урон. Разбитие их было бы и совершенно, ежели бы жар победоносного войска, преследовавшего оных, по морскому берегу, с обнаженными палашами, не был удерживаем сильным огнем пушечным с флота. Шиншиконг, забрав бегущах своих на суда, скоро удалился для приведения раненых своих и богатой добычи в безопасность.

Манжуры, овладев полем, немедленно осадили Гайтоншинг с стороны сухого пути; но как у них не было ни барки, ниже других морских судов: то вход в гавань оставался свободными На другой день поставлены были в разных местах лестницы, по [493] которым толпились всходить на стены, на высоте которых сражались целые три часа сряду. По прошествии сего времени, полководец Татарской видя, что он теряет много людей без |106| надежды взять город, благоразумно сделал, что отступил, положив однакожь паки приступить на другой день.

Шиншиконг с радостию узнал о изрядной обороне людей своих: но не сомневаясь в том, что Манжуры скоро сделают другое покушение сильнее первого, которому нельзя будет противиться, послал несколько барок в гавань Гайтоншингскую для принятия на них гарнизона и всех тех жителей, которые захотели бы с ним ехать. На суда всходили ночью, а к утру весьма рано городские ворота отворили осаждающим.

Неутомимый мореходец в следующие годы продолжал набеги свои на берега, не приуготовляясь [494] ни к каким важным предприятиям; да и Император не помышлял о усилении своего флота, или лучше сказать, о устроении оного. При Дворе Пекинском |107| были уверены, что довольно иметь в готовности хорошее сухопутное войско, но что издержки на морскиеи суда были совсем лишния для утверждения Татарского владычества. Сие предрассуждение, толь сообразное с непроницательным и ограниченным Китайских Мандаринов разумом, было еще простительное Манжурам, людям вполовину диким и едва в Китае поселившимся. Но ежели есть что удивительно, и чего легко понять не можно: так сие есть то упрямство, с которым держались сего мнения, не взирая на неопровергаемые доказательства, ежедневно изъявляющие лживость оного. Чрезмерные бедствия, которые Империя претерпеть долженствовала от сего Министерского неразумия, дошли наконец в 1658 [495] году весьма далеко, так что тогда решились уже, хотя и весьма поздо, велеть построить |108| корабли ¹²⁵, и вооружить их с поспешностию. - Вот при каком случае Двор отворил глаза свои в рассуждении необходимой надобности иметь морское войско!

3. Шиншиконг, утомясь бегать подобно бродяге, вздумал сделать себе в Китае знаменитейшее основание, овладев мало помалу провинциею Кианнангскою. Сначала овладел он островом Тсонгмингом ¹²⁶, где [496] велел устроить большой арсенал, снабденный всякого рода оружием и припасами изобильно. Министры Императорские взирали на сие спокойным оком, не думая, или лучше сказать, притворяясь, будто они не варили, что мореходец |109| дерзнет распростирать намерении свои далее, нежели чтоб только соделать себе безопасное и покойное убежище, откуда уповали рано или поздо выгнать его. Но по окончании работы Манжуры скоро узнала, что они обманывались в рассуждении сего мореходца, полагая, что сей непримиримый неприятель их народа сам собою остановится на пути так изрядном.

4. Умножив и собрав на свободе все силы свои в остров, вдруг вошел он в Кианг, и поплыл вверх реки сей с [497] флотом, в 800 судов состоящими, под Нанкин, которой и осадил. Действие сие не пустое было хвастовство: намерение мореходца состояло точно в том, чтоб притеснить сей великой город, принудить его к сдаче и в нем утвердиться. Должно также признаться, что, судя по обстоятельствам сего предприятия, все казалось обещало Шиншиконгу успех щастливый.

Крепость имела мало съестных припасов: в ней было 5 |110| только или 6000 Татар гарнизона ¹²⁷; с стороны же Двора легко примечали, что мудрого Нешингуанга не было уже в свете. И так Татарской полководец действительно устрашился первого приближения неприятелей ¹²⁸. Он [498] конечно не мыслил сдаваться: сей поступок, которого частный человек никогда не должен делать, кроме самой крайней необходимости, был тогда не известен храбрым Манжурам. 5. Но он чрез то не менее изъявил боязни предложением своим Тсонгту, которого хотел он преклонить к намерению своему. Сие намерение, такоежь, какое видели уже мы предложенное |111| другим Татарским полководцам при осаде Сингана, состояло просто в убиении ночью всех Нанкинских жителей, могущих владеть оружием, в том рассуждении, что они справедливо подозреваемы были в благоприятстве осаждающим. «Сверьх того сие убийство, продолжал с важностию Манжур, приведет нас в состояние изобиловать [499] съестными припасами, которых конечно недостанет у нас скоро». Средство сие, как то видно, было так сказать сила Махиавелевых самых ненавистных правил, и оно привело в ужас Мандарина, которому предлагали его. «Как это вы, отвечал он тотчас стремительному Татарину, можете так худо мыслить, и делаете себя таким врагом Империи, чтоб выдумывать подобные сему предприятия? Подбить 4 или 500000 жителей разве кажется вам игрою? Чтожь еще надобно будет к вооружению против нас всего Китая в то время, как он о сем узнает?»

Полководец Манжурской, от природы свирепые, и чрез то самое не весьма разумные, |112| находил затруднение согласиться на доказательства Китайского Тсонгшу. Он, настоя в своем намерении, хотел дать возчувствовать надобность оного; но другой [500] возвысив голос свой господствующим образом, запретил ему именем Императора растворять когда нибудь рот свой, и не говорить, с кем бы то ни было, о предприятии здравому разуму толь противном. «Или когда вы, продолжал он, будете настоять в сем лютом намерении: то знайте, что я воспротивлюсь тому самым делом. Не прежде, как умертвив уже меня, вы можете убивать других ненаказанно». Татарин не осмелился взять на себя толь важного дела; а может быть имел он еще и столько рассуждения, чтоб понять ошибку свою. И так он ни о чем более не помышлял, как о храбром защищении себя до прибытия сильной помощи, которую конечно уповал он получить скором времени.

Между тем Шиншилонг |113| производил осаду свою слабо, так как человек, щадящий людей своих мало привычных к [501] действием осадным. Без сомнения также хотел он дать Нанкинцам довольное время к рассуждению о обстоятельствах, в которых они находились, то есть к рассмотрению случая, подаваемого им к низвержению с себя чужестранного ига, которое полагал он для них несносным. Но Манжурской полководец не такой был человек, который бы мог так далеко проникнуть в намерения своего неприятеля, чтоб познать истинную причину сего слабого действия. Он просто думал, что мореходец действует толь медленно по причине только малодушие или слабости своей. В сем мнении велел он сесть на коней 1200 своим Татарам, которым приказал сделать вылезку, чтоб рассмотреть вблизи сию толпу морских бродяг. Назначив Офицерам отряда место в стане, на которое долженствовали напасть они, взошел он на одну башню, построенную на [502] стене, против оного лежащей, желая быть свидетелем действия людей своих и их победы: ибо он не сомневался в том, что |114| сия, по мнению его, нечаянная атака обратится совершенно в их пользу.

Сия конница скакала во всю конскую прыть, по Манжурскому сбычаю при нападении на неприятеля, имея натянутые луки и все в готовности к выстрелу, когда в 500 шагах от ворот увидели они два тяжелых Китайских эскадрона, идущих против них справа и слева вдоль по рву городскому, чтоб напасть на них с тыла и отрезать их от города. В тужь минуту показался пред ними знатный корпус пехоты, готовый и их принятию. Татары, увидев сие, поняли, что неприятель извещен был о их вылазке, и что следовательно надлежало им возвратиться назад. Они оборотились тотчас, и бросились на два [503] эскадрона, соединившиеся уже. Сии стояли твердо, и дали время пехоте их приближиться и стрелять по Манжурам. Ежели бы огонь |115| сей был сильнее и порядочнее, то весь отряд Татарской погиб бы. Больше третьей части остались на месте, между тем как остальные, мало помалу выдираясь, прибыли по частям к Нанкинским воротам. Полководец, который с верьху башни по крайней мере отчасти видел прием, сделанный людям его, удовольствовался изъявить удивление свое о том, что мореходцы были добрая конница и умели биться на твердой земле. Вся досада его заключалась в сих коротких словах: в чем, можно сказать, он достоин был похвалы; ибо впрочем отряд Татарской исполнил свою должность.

Очевидно, что сей небольшой урон не предвещал ничего доброго Манжурам: но такова есть судьба приключении, что сие-то [504] самое мореходцов преимущество было скорою причиною их погибели и спасением города Нанкинга. Сии осаждающие весьма возгордясь, разбив 1200 человек Татар, считали себя с того |116| времени непобедимыми. Благонадежность их обратилась даже в презрение к таким неприятелям, которые, быв разбиты, потеряли от 4 да 500 человек; а с презрением что могли они делать иное, как час отчасу действовать хуже и губить себя? «Для чего нам здесь мучить себя? говорили они явно. Нанкинские Манжуры дрожат от страха, и думают о средствах, как бы очистить крепость, чтоб удалиться в Шантонг. Город находится в великом замешательстве: как скоро почувствует он голод, то тотчас отворит нам ворота свои. Станем же покойно отдыхать, и будем в радости пользоваться изобилием своим». [505]

Приближался день рождение Шиншиконгова: другое участливое обстоятельство, которого не должно упущать не воспользовавшись оным. Известно, что морские нижние служители, часто приводимые до строгого воздержании, не пропускают награждать того с лихвою при первом |117| представляющемся им случае. Сие правило по крайней мере наблюдаюсь между людьми, о которых говорится здесь. По наступлении праздника торжествовали оный чрезвычайно весело, как водится между людьми, получившими великую добычу, употребив все то, что излишество и распутство имеют в себе чрезмерного.

6. Тсонгту и Татарской полководец были в надлежащие время уведомлении о точном состоянии осаждающих; и они хотели в том взять участие. В ночь самого дня их безумия велели они вооружиться всему гарнизону и довольному числу Нанкинцов. Сия [506] небольшая армии вышла по том в разные вороты, чтоб вдруг напасть ей разные части стана; что сделала она мужественно и храбро. Сначала было убийство только людей, без обороны закалаемых во сне пьянства; но наконец ужасные крики некоторых умирающих, мало помалу возбуждая соседей своих, привели весь стан в смятение, так что никто не явился управлять сим множеством мореходцов, соединить их столько, сколько можно было, и привесть в оборонительное состояние. Однакожь |118| многие имели еще столько разума, что вспомнили о судах своих: они побежали на них с поспешностию, оставляя во власть Татарам все вынесенное ими с собою оружие, вещи и припасы. Шиншиконг, досадуя тесьма, что осмелились помешать ему в его празднестве, видел себя не в состоянии мстить за то. Он собрал всех тех людей своих, [507] которых посылал в разные страны для собирания налогов, и плывя вниз по реке не с великою поспешностию, отошел со стыдом в свой остров.

7. Он не долго пробыл там, как узнал, что Двор Пекинской, вознамерясь изтребить его единожды навсегда, вооружил многочисленный флот, имевший точное повеление искать мореходцов, и сразиться с ними, в каком бы месте ни нашли их. Известись о сем, вооружился сам он, и имел суда свои в готовности на всякой случай.

|119| Сей мореходец сделал еще и более: как по прошествии несколька месяцов Татары отнюдь не казались, решится оке итти на встречу к ним, чтоб узнать, как говорил он, что должно делать, смотря на способность их в морском деле. Любопытность его, как скоро он с ними повстречался, было столько удовольствовано, сколько он [508] желал того. Шиншиконг увидел ясно по действию Манжуров, что искусство их довольно отвечало малости опытов, виденных ими на море. Он поставил их, как хотел, под ветром, атаковал их сильно и разбил без великого труда. Многия из их судов потоплены, а большее число изяты в полон; и так хорошо изтребил сие первое морское вооружение завоевателей Китая, что можно было сказать, что оно никогда не существовало: так говорит о сем один из Писателей тогдашнего времени.

8. На другой день после победы, Шиншиконг велел привести к себе около 4000 пленников, захваченных им на судах, |120| взятых в полон. По коротком изъяснении несправедливость, которую Манжуры имеют; желая похитить Империю и удержать в Пекине отца его Шиншилонга, объявил он сим нещастным, что жизнь их в безопасности, и они [509] совершенно вольны возвратиться в домы свои: «Однакожь, продолжал он, сие с таким договором, что вы примете на себя должность представить жалобу мою Государю своему. Может быть что вы покусилась бы предать оную и забвению; но вот вам заклад с моей стороны, который конечно вам о том напомнит». При сих словах схватили сих бедных людей, и обрезав им носы и уши, бросили их в тот же самый день на одном из морских берегов в Фукиене.

По совершении сего лютого поступка, мореходец не преминул рассудить о качестве озлобления, учиненного им Императору, и о великом могуществе Государи сего. Он предусматривал, что |212| оскорбленный Монарх не замедлит мстить за то сильно; что Двор Пекинской употребит непременно все свои усилии к вооружению одного или и многих флотов, которые выгонят его из [510] его острова, и что по тому не может он сделать ничего лучше, как скорее оттуда удалиться, и скрыться на время, сыскав себе в другом месте жилище прочнейшее.

9. И так рассмотрев все подробно, пристав он к острову Тайвану, весьма известному у нас под имянем Формоза, часть которого занята была тогда Гонгмао-Лаолансами ¹²⁹. Мы увидим в другом месте, какой был успех |122| в предприятии его, говоря о междуусобной войне, в контрой сын [511] Шиншилонгов имел великое участие.

Легко можно рассудить, что Император и Министры его ощущали живо урон, претерпенный ими потерянием многочисленного флота, который стоил им и великого иждивения и многих трудов. Но ни один благоразумный человек не уповал того, чтоб 4.000 пленников, приведенных в то жалостное состояние, в котором они остались на берегу, были еще жертвою злонравия придворных.

10. Как скоро Князь и Мандарины Фукиенские взяли сию нещастную партию изувеченных матросов и солдат, то спешили отправить их в Пекин, быв уверены, что вид сих злополучных людей, возбудив соболезнование в Министрах, понудит |123| их скорее ммстить озлобления, повторяемые Шиншилонгом. Они обманулся: в то время, о котором мы говорим, Двор был [512] более самонравен, нежели человеколюбив и рассудителен. Одно из сих свойств, доказывающие ощутительно, сколько чиновные люди в сей Азиатической стране иногда суть мало достойны степени, ими занимаемою, побудило осудить на смерть всех сих пленных, за то, что они не умерли, как рассуждали, в бывшем морском сражении. Причина очевидно безрассудная; ибо достоверно, что не робость войска, но неискусство их предводителей и корабельных начальников соделало неприятеля победителем.

11. Должно признаться, что сие самонравие Имперских Министров многие имело причини обнаруживаться до некоторого степени. Провинция Куейтшеу недавно возмутилась, приняв сторану Князя Куейского; но более тревожило Императора и придворных его |124| Вельможей то, что храбрый Узанкуей, пребывавший тогда в Юннане, имел, как сказывали, в сем мятеже участие. Сие подозрение [513] однакожь основано было на одном только бездействии сего подвластного Князи, то есть на том, что не воспрепятствовал он сему в Куейтшеу возмущению, быв толь близок от той провинции. Скоро увидим мы, что сей удельный Князь Империи не заслуживал быть подозрительным.

Два Китайских полководца, недовольные Двором, были истинные начинщики мятежа, о котором здесь говорится. Подговорив войско свое, сняли они с себя личину, и возмутили всю провинцию Куейтшеускую в пользу Князя, удалившегося в королевство Ава. Сей Монарх Мингов скоро известился о делающемся для него в Китае; и как он имел уже небольшую армию из Китайцов, которых более привязанность к волосам своим, нежели усердие к его особе, вывела из их отечества: |125| то он хотел тогда же воспользоваться толь благоприятным по видимому случаем, чтоб совершенно [514] восстановить дела свои. Он отправился в Куейтшеу с молодым Князем Константином единородным своим сыном: но путешествие их было недолговременно.

12. Узанкуей, может быть не столько из верности к Татарской стороне, как по тайной досаде, что не посоветовались с ним о заговоре, сделанном в соседстве с ним, взялся приметно остановить следствия его; и казалось, что он делал сие из усердия к Татарам, Собрав со всевозможною скоростию войско свое, пошел он на встречу Князю Куейскому; дошел же до него, атаковал его и разбил; наконец поймав его живого, велел тотчас умертвить и с сыном его. С того времени в сих местах все успокоилось. Император, с приятностию удивленный, что тот, которому не доверял он, так хорошо утвердил корону его изтреблением одного |126| Императорского поколения, способного [515] поколебать оную, не замедлил свидетельствовать за то благодарность свою победителю. Он увеличил Юннанское княжество всею провинциею Куейтшеускою, которые Узанкуей имел пред тем небольшую только часточку.

13. Манжурской Монарх жил не более двух лет по плачевном жребии совместника своего, скончавшись в Пекине 1661 года, 24 лет и несколька месяцов. Чрезмерная его нежность к одной из Цариц его вторые степени, похищенной у него смертию, нечувствительно низвергла его во гроб. Не имея сыновей от Императрицы, объявил он наследником одного из рожденных Царицами. Жребий пал на второго имевшего 8 лет, называемого Жинти, или Шинсужингоанти, препрославенного во всей вселенной, под именем Канги, что было и именем лет царствования его.

14. Правительствующий Совет начал правление свое учреждением, [516] |127| соделавшим ему много чести, то есть определением о евнухах придворных. Видели мы во второй Книге сей Истории, колико сии негодные твари Дворов Азиатических были бедственны поколению Мингов. Со времени перемены, учиненной в пользу Манжурам, сила евнухов вообще умалилась; однакожь некоторые приобрели власть при Дворе по смерти Нешингуанговой; особливо же Начальник их был властитель милостей во время кончили Императора Тшангти. Тотчас по смерти его, неприятели любимца восстали против него как будто по согласию. Донесли на него в Уголовном Приказе, следовали поступки его; Судьи же, признав оного виновным во взятках и притеснениях, осудили его удавить. Более тысячи подобных ему лишены были должностей, и |128| отпущены без надежды к возвращению. Сделали еще и более сего: вырезали на большой [517] железной клетке при входе во Дворец следующее определение: «Князья Манжурские обязались торжественно никогда не вверять евнухам мест и чинов, имеющих отношение к управлению государством».

15. Сие благоразумное поведение Правителей весьма опорочено в следующем году странным намерением, принятым ими в рассуждении морских берегов в Петшели, в Шайтонге, в Фукиене, в Кианнанге, в Шекианге и в Коантонге. Поелику мореходцы нападали на оные часто, и основательно страшились, чтоб наконец не основали они себе там твердого жилища: то тупые головы Правительствующего Совета, вместо того, чтоб ришиться мало помалу устроить хороший флот, за лучшее сочли последовать несмысленному совету, данному им привести оные бедность, нежели дать грабить. Строение флота требовало [518] великих забот; а предприятие |129| им внушенною не требовало с их стороны никакого попечения. Оно состояло просто в рассуждении городков и деревень сих шести провинций, лежащих по берегу моря на трех милях. Города, сказать правду, были пощажены, но все прочее приносилось в жертву. Езуит Тонжауанг, Председатель Математического Приказа, употребил остаток силы своей, которую он имел еще, и которой скоро лишился, как то мы скажем, на |130| соблюдение земли Нгаоменской ¹³⁰ [519] в провинции Коантонгской: для того что Португальцы, занимавшие сие место, обязывались не допущать сих миреходцов до берегов.

Империя была тогда в глубоком мире, а молодой Император изъявлял ежедневно чувствительные знаки доброты души своей, и твердости в намерениях своих по летам его весьма удивительной. Можно судить о сем из следующего:

16. Из четырех Членов Правительствующего Совета Патуруконг был тот, власть которого скоро дала ему первенство пред прочими. Не имея столько разума и таких добродетелей, как великий Нешингуанг, хотел он, следуя по стопам его, привлечь к себе все дела государственные. Единственная цель его состояла в наполнении сундуков своих, и он совершенно успел в том ко вреду Государя и подданных: но он соделал себе великое число неприятелей, которые не [520] упустили ничего к погублению оного.

|131| Император, вступивший в совершенные лета, получил сначала нисколько челобитен от Ценсоров Имперских, где сей Министр-Правитель весьма не хорошо описан был. Он читал их со вниманием: узнали о сем повсюду; а сего довольно было к тому, чтоб умножить сего рода бумаги, которые молодой Император принимал непрестанно. Преступления Патуруконгога представлены были там очевидно, с предложением средств к уличению его. Канги поразился оными; и первое употребление, соделанное им из государствования своего, по вступлении в совершенные лета, было то, чтоб арестовать виновного. Он дал повеление взять его, не вспрашиваясь ни с кем; а после сего тотчас отослал его в Приказ Уголовный. Суд его скоро совершен. Он осужден и с [521] сыном своим был живым изрубленными; но Государь, утверждая определение, смягчил род смерти: оба Патуруконга были просто удавлены. Не можно изобразить похвал, приписываемых Императору за сие действие правосудия, |132| нужнейшего в Китае паче прочих мест. Монарх сей не меньшее показал благоразумие и справедливость и в следующем случае:

17. Ревность ученых Китайцов против Танжауанга была всегда чрезмерно велика. Но по кончине Императора Тшангти, сия страсть соделалась яростною в душах сих ученых. В сем случае нет ничего удивительного: к посрамлению разума человеческого школьное ревнование всем странам свойственно; но ежели оно вредит успехам в науках, в чем не льзя и сомневаться; и ежели оно делает раздоры иногда даже и между людьми достойными: то по крайней мере оно же весьма способно веселить истинных Философов. [522]

Танжауанг, искусной Математик, доказал покойному Императору ужасные погрешности Китайской Астрономии. «С нею, говорил он саму Государи, не льзя сочинить исправного календаря: ежедневные опыты доказывают сие; и Ваше Величество часто жаловались на |133| то тем, которых вы удостоиваете своею доверенностию. Однакожь ежели Мандарин, которому препоручат должность сию, ошибется: то уголовный Приказ имеет право следовать сие заблуждение; и ежели оно велико, в таком случае делающий изчисление строго наказывается. Но есть ли в сем обстоятельстве правосудие сословия впрочем толико мудрого и толь достойного от нас высокопочитания? Как же, Государь! протянуть прямую линию, следуя такому правилу, которое для сего и правилом быть не может? Монарх, убежденный сими [523] доказательствами, отрешив Китайскую астрономию, велел, употреблять Европейскую.

Необходимость сей перемени побудила сохранить ее в Математическом Приказе, какую чрез то досаду ни имели Китайцы: по крайней мере не смели прикасаться к ней прямо, хотя и принято уже было намерение маю помалу обратиться к древнему обыкновению. Чтожь касается до Астронома Танжауанга, то он не имел к себе такого уважении. В третий год правлении отрешен он был от должности, |134| и даже доносили на него во многих преступлениях, заключающихся в двух нижеследующих: Первое, что он хотел внести в Китай веру новую и пагубную; второе, что он делал разные заговори к возмущению народа. Особенное доказательство второго преступлении основано было на тайных собраниях учеников Миссионерских в залах, [524] украшенных по Европейскому обычаю, и на маленьких медных вещицах, раздаваемых участникам его, так как на знаках обязательства их к возмущению. Ясно видно, что дело шло здесь о медалях благочестия, из которых Миссионеры имеют право делать великое употребление.

За все сии мнимые преступлении Европейкой Математике заключен был в оковы, брошен в темницу и наконец осужден быть разрубленным живому. Правители долженствовали подтвердить определение; и они сделали бы сие без затруднения, ежели бы посредством некоторого рода чуда не нашелся между ими один |135| честный человеке, Министр, имеющий свойство Министров ваших: а имянно, Князь Сонг. Он, читая разные Миссионерские о вере сочинения, был весьма удостоверен, что Християнство не имеет само по себе ничего не только что клонящегося к [525] возмущению, но ниже того, что не стремилось бы к утверждению непоколебимого мира, основанному на повиновении должном Самодержцу. Сверьх того он чувствовал, что сия изящнейшая Философия, одна только достойная сего имени, преподаваемая всенародно и частно людьми, как до того времени примечено, поистинне Философами, не была способна ни к какому с их стороны неудобству: понеже важность Геометрии естественно долженствовала защищать оных от малейших умоисступления нападений. И так не быв Християнином, и являя себя неприятелем предрассуждения и несправедливости, по одному только побуждению правого сердца, почел он за должность воспротивиться требованию Приказа Уголовного, отрицая подтверждение их |136| определения. Способ, употребленный им к сему, не мог быть благоразумнее, дабы не огорчить тем никого. Он прдставил своим [526] товарищам, что «как покойный Император наградил чинами Танжауанга, которого он любил и почитал по причине заслуге его: то осуждение сего чужестранца требовало некоторого размышления; что ему казалось нужным привести самих себя в безопасность от всякого за то исследования с стороны царствующего Императора, прося о подписании сего дела Бабку его. Ежели Государыня, продолжал он, подпишет первая сие смертное против Европейского Мандарина определение: то внук ей никогда не осмелится поставить нам в преступление требуемого от нас подтверждения».

Предложение было принято за благо; подавшего же оное даже благодарили, и тотчас пошли к Государыне, которая с имянем Императрицы имела честь и власть оные ¹³¹. Она совсем не знала [527] |137| дела сего; но то известно было Сенгу, что она имела к Танжауангу всякое почтение должное достоинству сего великого человека. Лишь только услышала она о причине их прихода, то тотчас обнаружила мысль свою, так как Императрица от природы горделивая и уваренная, что в сем случае нарушают надлежащие к ней почтение. «Дерзновение вше, Правители Империи, гн может уже быть более», возкликнула она, бросив к ногам своим поданное ей представление. «Кем вы почитаете меня, требуя, чтоб я согласилась подписать смертное определение Танжауангу? Разве я имею такую душу, чтоб могла [528] умертвить человека невинного, |138| которого покойный сын мой, а ваш Государь, всегда удостоивал благоволений своих! Напротив того да будет он теперь же свободен. Я подтверждаю вам в сиюжь минуту сие исполнить. Все четверо будете отвечать мне, где должно, за малейшее медленее».

Повеление Императрицы исполнено; но Танжауанг, возвратясь в дом свой, не долго пользовался свободою своею. Удрученный старостию, и ослабев от долговременного страдания, умер он несколько месяцов спустя по выходе своем из темницы.

Сие освобождение Европейского Астронома раздражило только еще более разумы против самой его Астрономии. Математической Приказ преклонил на свою сторону Приказ Преданий; оба жь совокупно представили они в 1669 году пространную Императору челобитную, прося его о приведении дела сего в первобытное состояние, [529] восстановить порядок Китайской. Они не сомневались в том, чтоб молодой Государь на их прошение не ответствовал благоприятно, полагаясь на них в изчислении |139| звезд, дабы самому заняться другими делами, имеющими в себе более приятностей. Но они в сем мнении обманулись.

Канги хотя и не был в состоянии разобрать с точностию дело сие, однакожь с помощию малых своих о том познании мог усмотреть, что оно несколько важно. Сверьх того поелику календари Китайские издаваемы были именем Императора, который рассылал их по Империи, и отправлял к Ханам подданным своим ¹³², так как знак самодержавия его над ними: то честь величества его требовали, чтоб сие [530] сочинение выходило исправно, или по крайней мере не имело бы оно никаких грубых ошибок.

И так Монарх за блого рассудил собрать во Дворец свой оба Приказа, имеющие участие в деле, сверьх великого числа |140| других ученых, между которыми был и Езуит Нангоайжин ¹³³. Речь сего молодого Государи была коротка и благоразумна: он говорил, «что требуют от него важного решения; что он знает трудность его, и что он не хочет сделать оного легкомысленно, не быв совершенно удостоверен, которая сторона справедлива». По. том обратись к Китайцу [531] Янгкуансиену, Председателю Математического Приказа, и к Европейцу Нангоайжину, «Не можетель вы, продолжал он, представить мне здесь какое нибудь ощутительное и удобное для понятия моего средство, к ясному разобранию, кто из двух вас имеет справедливость? Изъяснитесь откровенно и ничего не опасайтесь».

|141| Понеже Первый из Астрономов не спешил ответствовать, то другой начал говорить с благонадежностию. «Средства, которых Ваше Величество требуете, суть многочисленны; и вы можете сделать из них употребление в свободное время. То, которое я принимаю смелость предложить вам теперь, есть самое простое. Пусть поставят прямо разные спицы, а соперник мой и я изчислим, до которого места тень солнечная дойдет завтра в полдень; он будет делать вычислении свои по порядку Китайскому, а я до Европейски. [532] Тот, кто точно определит сии разные точки, очевидно должен выиграть дело оное».

Средство, как то видеть можно, было легко и верно: и так Император приятною своею усмешкою дал знать всему собранию, сколь много предложение сие пленило его. Спицы мгновенно были поставлены, да и изчисление скоро сделано. Изчисление Нангоайжиново нашлося точно, но ошибка Китайца явилась так |142| велика, что оба Приказа ею пристыжены. Не один сей опыт употреблен был в доказательство упрямейшим Китайцам, что календари отцов их и все их древния Астрономические запутанные предсказании, для настоящего времени не стоили ничего. Канги хотел, чтоб также изчислили разные затмения, случившиися во времена довольно известные, и в рассуждении которых никто не спорит, Порядок Европейских вычислении всегда [533] постановлял оные в надлежащем времени, вместо того, что Китайские таблицы мало или много их отдаляли.

18. Сего довольно было, чтоб вразумить беспристрастных людей, что Председатель Янгкуансиен хотел обмануть Императора, дабы обесславить иностранного Математика, что в Китае почитается уголовным преступлением. По тому уголовный Приказ спешил дело сие исследовать; произвели суд над ревнивым Астрономом, уличили его в обмане, да и осудили оного как |143| обманщика к смерти. Но Императору довольствуясь тем, что Китайцы посрамлены были, сжалился над виновным Янгкуансиеном. Он лишил только его должности его, отослал оного на родину, включив его в число простого народа, и сделал Математическим Председателем победителя ¹³³. [534]

|144| Сей великой Государь сделал еще и более: чтоб не быть подвержену впредь подтверждать не зная дела, безрассудные о сих материях определения, хотел он научиться тому основательно под смотрением нового Председателя. Успехи, полученные им [535] в сем, известны всему свету ¹³⁴; скоро пришел он в состояние рассматривать сам собою способность людей, просящих о месте, где Геометрии и Астрономии необходимы: а чрез сие весьма удобно было прогонять всех бродяг. И подлинно, свидетельство в рассуждении параллаксиса и преломлении лучей не могло быть не ужасно, когда испытатель того и судия был Государь, весьма знающий дело сие, и столько самодержавные каков есть Император Китайский.

|145| 19. За сею ревнивостию ученых Китайцов против искусных Математиков, приехавших из Европы, следовало несколько лет спустя по том, то есть в начале 1672 года, действие той же [536] самой страсти, с стороны придворных Татар против знаменитейшего из всех бывших тогда в Империи Китайца. Следствия оного были так ужасны, что они едва не низвергли было Императора со престола его, и не управили Манжур в Леаотонг.

Узанкуей, Князь Юннанской и Куейтшеуской, старался о соделании народа своего щастливым. Но зная, что щастие подданных истинное свое основание имеет на страхе, вселяемом от Самодержца во внешних неприятелей, и на почтении, впечатлеваемом им во внутренних, сей мудрый подвластный Князь имел готовое хорошее войско, довольно обученное и содержимое в изобилии.

Вельможей придворные, завидовавшие ему, нашли в сей |146| предосторожности, чтоб быть всегда вооруженну, благоприятный вид к оклеветанию его. Они внушили Императору, что «сей гордый Китаец никогда не прощал [537] Татарам завоевание его отечества; что досада его не только от времени не ослабевала, но чрез то самое становилась час отчасу упрямее и сильнее; что наконец все недовольные смотрели на сего надменного Васалла, чтоб помогать ему явно, как скоро он вооружится».

20. Признаться должно, что доносы сии были не весьма основательны. Узанкуей был довольно уже стар: а известно, как сильны тогда прелести сладчайшей тишины. Старший сын его, воспитанный при Пекинском Дворе, служил Императору залогом в верности, которою он ему обязан был. Но ежели он содержал войско в Юннане, то причина сему очевидно долженствовала казаться справедливою, кто захотел бы рассмотреть состояние дел безо предрассуждения. По сему-то молодой Император долго не склонялся слушать опасных внушений, которые хотели вселить [538] |147| в него в рассуждении Князя Юннанского. Однакожь по прошествии нескольких месяцов, в которые ежедневно подавали ему о сем доношения, утомясь слушать оные, почел за должность прекратить их, приведя Узанкуея в состояние оправдаться совершенно. В сем намерении дал ему повеление, чтоб он приехал в Пекин, для учинения присяги своей самолично: ибо должность сия была не наполнена еще со времени возшествия Императорского на престол.

Князь Юннанской не преминул бы исполнить сие Императорское повеление, ежели бы сын его не отвратил его от того. Сей молодой господин, будучи хитр и пронырлив, нашел и средство приобресть себе великое число доброжелателей при Дворе; с помощию чево не не знал он повторяемые пред Императором покушения, чтоб соделать верность отца его подозрительною. Он весьма удостоверял себя, что Узанкуея [539] хотят извлечь из провинции его, |148| и привести в Пекин только для того, чтоб погубить его. Сыновняя его нежность тотчас возмутилась; и так он в первом движении страха своего отправил одного из невольников своих, чтоб уведомить отца об опасности, угрожающей ему, прося его, чтоб он не выезжал из Юннана, и как можно скорее возвратился бы в оный, ежели он выехал из него в столицу. «Хотят лишать вас вольности, а может быть и самой жизни, писал он к нему. И так берегите себя, дражайший отец мой; набирайте войска сколько можно более, ни мало не заботясь о мне. Я могу в нужном случае избавиться от хлопот, и вы узнаете о всем, когда то будет надобно».

21. Сей посланной произвел ожидаемое действие. Узанкуей отвечал Императору, что главнейшая страсть его состоит во[540] всегдашнем к нему повиновении; но как слабости его не позволяли ему тогда предприять толь дальнее путешествие, то |149| просит он Его Величество благоволить уполномочить сына его, чтоб он учинил присягу именем его».

Легко можно понять, что таковый ответ не весьма хорошо толковали при Дворе неприятие ли сильного Васалла. Они употребили все возможное им для огорчения против него Государя; но сей Монархе знал науку в высочайшем степени, толико нужную Самодержцам, чтоб обладать собою в случае. Вместо того, чтоб употребить явную силу к скорому укрощению сего бунтующего Китайца (ибо так услужливые придворные называли Узанкуея незазорно), Император приступил к другому кротчайшему средству, дабы познать, что должно было делать. Чрез несколько дней отправил он двух великих Мандаринов, в которых он [541] уверен был, с повелением ехать им скорее в Юннан, рассмотреть обстоятельство дела, и употребить все силы свои к убеждению Узанкуея, чтоб он приехал в Пекин так скоро и покойно, как возможно.

|150| Мандарины, прибывшие в Юннан, приняты были Князем довольно великолепно и весьма ласково. Праздненства, творимые для них, продолжались многие дни; но наконец надлежало говорить о деле, и исполнить повеление. В тайном переговоре, которого посланные он Императора требовали у Узанкуея, изтощили они так сказать всю политику свою, предлагая и уважая причини, долженствовавшие привлечь его ко Двору. Они дали ему особливо разуметь, что молодой Император, единственно занимаясь попечением только о государстве, кажется весьма желает иметь при себе того человека, которому народ Татарской, а наипаче поколение [542] Тсингов толь много обязаны; что мудрость советов его была бы полезна Китайцам, и что он приобрел бы для себя и для Князей сынов своих все то, чего естественно желать он мог в рассуждении благоприятства Государского.

|151| Тогда Князе Юннанской понял, что сии Мандарины приехали к нему не простыми надзирателями провинций в Империи, так как сначала объявили они о себе; но что единственный предмет послания их заключался в ослеплении его суетными обещаниями, и в преклонении к путешествию в Пекин, чего желали неприятели его, и следовательно к его погибели. И так гордость его мгновенно воспылала; изъявляяжь в очах своих негодование, начал он говорить как оскорбленный полководец, одаренный силою и ощущающий в себе оную.

22. «Разве позабыли уже Манжуры, отвечал он мгновенно, то, чем они одолжены мне? Я [543] их ввел в Империю; я терпел, что они овладели ею; я служил им даже верно, но вот однакожь, как они поступают со мною! Во дни старости моей, уповал я, что оставят меня покойным в Юннане; но вожделение, дабы вредить мне, преодолело сими варварами; и они |152| помышляют, неблагодарные! умертвить меня. Ибо наконец Двор не должен полагаться на то, будто я не знаю намерений его; они мне совершенно известны. Он призывает меня в Пекин: я пойду туда, когда ему сие угодно, но пойду, предводительствуя 80000 человеками, которые у меня готовы. А вам, почтенные Мандарины, остается только ехать вперед; и ежели вам угодно, сево дни же. Объявите мое пришествие, и будьте уверены, что я скоро пойду за вами». Сказав последния слова, Узанкуей, взяв ножницы, отрезал коску, лежащую по затылку его, по обычаю Манжурскому. [544]

Угрозы сего Князи скоро произведены были в действо. Он не пошел, правду сказать, к столице тотчас по собрании войска своего, в чем, можно сказать, состоял проступок его, что он не успел опровергнуть владычество Татарское; но он тем более действовал в рассуждении твердого основания своей власти в |153| большей половине Империи. Оба Княжества Юннан и Куейтшеу приняли тотчас сторону его; Сешуен, куда он прибыл в начале 1673 года, принял его с распростертыми руками: одни только письма его покорили ему весь Гукоанг; а Мандарины, отправленные от него как к подвластным Князьям внутри Империи, так и к обладателю Тайванскому, соделали их благоприятными ему. Многие Писатели уверяют как о несомнительном деле, что Узанкуей, видя и таковые успехи, обещавшие ему еще большие, принял, не долго [545] размышляя, достоинство Императора, или по крайней мере он терпел, что так называли его.

23. По между тем, как Князь сей действовал против Манжур с толикою бодростию, сын его трудился еще сильнейшим и способнейшим образом о совершенной их погибели, так чтоб можно было все сие совершить в один только день. Намерение сего |154| молодого человека состояло в том, чтоб овладеть Пекином, захватив прежде особу Императора. Вот как он думал исполнить сие:

Быв уверен, что люди достаточные, которые в случае неудачливого предприятия могут что нибудь потерять, не без затруднения станут входить в заговор, им замышляемый; и для того решился говорить о том с одними только невольниками, число которых в сие время бы то так велико в столице, какого прежде никогда не бываю. Нещастный их жребий основательно [546] заставил его думать, что они желать будут успеха в намерении его с большим усердием, нежели прочие.

Он обратил взор свой сначала на тех из сих бедняжек, в которых он усмотрел более склонности и разума. Он унизил себя даже до того, что изъявлял им некоторое дружество, принимал участие в ощущении бедственного их состояния, давал им небольшие подарки, и так преклонил их к себе, что они стократно клялись ему всем жертвовать для услуг его.

|155| В один день, как рабы сии собрались к нему под разными предлогами, молодой заговорщике объявил им, что он имеет верный способ к отвращению их бедности, но что он не смеет им предложить оного; ибо несколько не уверен в их мужестве, и что дело идет о презрении некоторых опасностей, кажущихся великими, хотя в самой [547] вещи не значат оне ничего. Тут паки начались новые удостоверении; все уверили сына Узкануеева, чтоб только он повелевал ими; что судьба их в его руках; что они чувствуют склонность свою предприять все под руководством и повелением его. Довольствуясь сим началом, отпустил он их на неделю, и назначил час и место, где бы могли они говорить с ним свободно.

Невольники не преминули туда собраться. Молодой Узанкуей сначала требовал от каждого торжественной клятвы, состоявшей в сильнейших выражениях, какие только мог он вымыслить, которою обязывались они хранить тайну |156| его ненарушимо, а особливо открываемую им здесь. По том объявлял он им по степеням подробность предприятия своего, великие пользы, долженствующая произойти от него, и средства к исполнению оного. [548]

«Теперь, говори и он им, Князь Юннанской, отец, мой, собирает войско во всех местах, чтоб выгнать Манжур из Китая; а Двор не знает еще о том ничего. Все великие Мандарины полуденных провинций, и прочие подвластные Князья обещали принять сторону его, как скоро пойдет он к Пекину; а за сим союзом следовать будеn всеобщее убиение Татар, которые попадутся в их руки. Таково есть истинное состояние дел. Теперь вам должно принять в том участие; обстоятельство не может быть благоприятнее, не только для освобождения от рабства, но и ко мгновенному |157| вашему обогащаю имением ваших неприятелей. Я обещаю вам именем отца моего, что все имение тех, которых вы изтребите, конечно вам достанется. Познайте, каким образом надлежит вам поступить [549] в сем случае, чтоб получить успех по желанию нашему: слушайте меня со вниманием».

Сын Узанкуеев замолчал тут на минуту, чтоб иметь свободу узнать по виду единомышленников своих произходящее в их сердце. Он не приметил ничего такого, чтоб час отчасу не ободряло его более; и так продолжал следующие:

«Потребуйте вопервых от всех невольников, которые пожелают сообщиться с вами, присягу подобную учиненной мне вами: давая им знать, что малейшее их открытие сказанного им вами, без пощады накажется смертию, и что мщение в случае их вероломства распрострется на весь их род, и имянно на их отцов и матерей.

Каждый невольник, |158| приступивший в намерению, предпринимаемому нами, должен запастись хорошим кинжалом, и носить оный скрытно под [550] платьем своим, чтоб употребить его, когда будет надобно. Самое удобнейшее время, какое только можно вымыслить, по мнению моему, есть утро первого числа в новом году, который наступает; когда по обычаю все Мандарины сей столицы, исключая по необходимости удерживаемых в других местах, собираются во Дворец на поклон к Императору.

Когда Господа, сняв во вратах свое оружие, войдут одни во Дворец, тогда невольникам должно, собравшись вдруг, вынуть свои кинжалы, разбить стражу и бить всех Мандаринов, не различая Манжура от Китайца. Чтожь касается до Императора, то довольно будет того, чтоб взять только его под стражу. Сей Государь послужит нам залогом для |159| удержании Татар Леаотонгских и тех, которые найдутся вооруженны в провинциях. [551]

А как Мандарины, содержащие стражу при Государских воротах, так как и удерживаемые должностию своею в других местах, не присутствуют в торжестве нового года: то рабы их вольны итти туда, куда похотят. Вот к чему я определяю их: составив четыре партии, каждая из них с кинжалом в руках, должка бежать по частям городским, и там стараться зажечь оные. Сим партиям должно весьма пещися, чтоб не разбродиться, и идучи дорогою, убивать всех встречающихся с ними Манжуров.

Помыслите, друзья мои! ибо я почитаю уже вас людьми свободными и возведенными на знатные степени; помыслите, способныль вы к такому предприятию? Можетель вы надеяться, |160| что из ваших товарищей согласятся с нами столько, сколько потребно будет к [552] вспомоществованию нам? Ежели вы в сем уверены, то дело наше сделано, и вы скоро будете военными Мандаринами: Китай освободится от тираннов своих; а отец мой, который за несколько дней пред сим принял уже достоинство Императора, непременно увидит себя на престоле».

Как скоро Китайской Катилина перестал говорить, то все невольники, возхищенные радостию, возобновляли клятвы свои, и обнадеживали его, что они употребят всю возможность свою подговорить на свою сторону столько людей, сколько их потребно будет, чтоб не иметь неудачи в толь хорошем случае. Они разошлись с совершенною друг на друга благонадежностию; и с сего самого дни производили они дело свое с таким успехом, что число единомышленников их скоро было таково, какого они желали. В [553] следующие дни оно ежечасно возрастало, так что никто ничего не знал о сем приуготовляемом возмущении как из градоначальников, так и из прочив граждан. Сия великая тайна |161| должна казаться невероятною тому, кто не знает, сколько Китайцы, от природы молчаливые, суть свойственны к мщению и злу. Как бы то ни было, только заговор сей открыт был следующим образом не прежде, как на кануне сего ужасного исполнения, и даже во время ночи:

24. В первой роте Императорской гвардии был Татарской Мандарин, именем Ма-Тси, пречестный человек, столькожь отличившийся мужеством своим на войне, сколько любим он был и почти обожаем домашними его. Быв добрый отец и добрый супруг, был он также и добрый господин. Люди его, видя оного всегда порядочна и рассуждении услуг, требованных им [554] от них, тщательна к предупреждению нужд их, и имеющего особенное удовольствие, когда он знал о них, что они довольны: так преданы были ему, что любили его даже до нежности.

Один только из его невольников, по видимому паче прочих ветренный, почтен достоиным быть в числе |162| заговорщиков. Великие выгоды, представленные ему от сего заговора, ослепили его: но чувствительное угрызение совести, тотчас после того родившееся в душе его, пришло наказать его за его поступок, и не преставало терзать оного. По наступлении последнего дни в году, смерть любезного ему господина, которую он видел приближающеюся, ввергла его в толь великую печаль, что не возможно было ему даже и скрыть оную. Ма-Тси и многие живущие в доме приметили текущие из глаз его слезы, как будто бы нечаянные. Спрашивали [555] у него причины тому, и убеждали его; но все то было тщетно: ибо он не мог решиться открыть вверенное ему зловредное таинство.

Между тем по наступлении ночи и когда господин его лег уже, служитель пошел на свою постель и приготовился спать; душа его так волновалась, что не мог он успокоиться. Вольность, великое богатство, честь военного Мандаринства, представлялись ему |163| и прельщали его: но позорище Ма-Тси, убиенного пред очами его, имело нечто столь ужасное для него, что он не в силах быль воображать о том. Долгое время старался он как бы получить первое и отвратить последнее: то есть успеть в великом предприятии и сохранить своего господина. Он обращался на все стороны, и видел, что бытие сих двух произшествий было мечтательно; что непременно надлежало выбрать одно из двух: или чтоб Ма-Тси [556] погиб заутра, или чтоб самому остаться в рабстве, подвигая себя опасности быть убиту в первый день своими товарищами. Присяга не удерживала его; беззаконие ее было очевидно, и как груб он ни был, однакожь чувствовал сие ¹³⁵.

|164| Наконец по долговременном сражении добродетель преодолела: он, пользуясь сею минутою, встал, и взяв кинжал свой, побежал в комнату к Мандарину. «Встаньте, милостивый государь! кричал он в превеликом смятении; пожалуйте встаньте в сию минуту; я объявлю вам [557] такое важноe дело, которое не терпит ни малейшего замедления». Ма-Тси тотчас встал; он, взяв саблю свою, отворяет двери невольнику, который просил его выслушать его одну минуту в кабинете своем. Там, бросясь к ногам Мандарина, спешил он открыть ему, обливаясь слезами, все таинство заговора, и в то же самое время показывает ему кинжал, который с негодованием бросает пред него. «Поди, не бойся ничего в рассуждении жизни своей, сказал ему Мандарин с холодным видом; ты скоро увидит, что господин твой не неблагодарен, и что мой Государь умеет награждать доброе дело. Подведи |165| лошадь мою к воротам, и следуй за мною».

Ночи про уже много, как прибыли они ко Дворцу. Офицер, стоявший на карауле, делал сначала великое затруднение при пропуске сих двух человек в [558] такое необыкновенное время, а особливо опасаясь, чтоб не нарушить тем покоя Императорского. Но Ма-Тси, уверяя не однократно, что спасение Империи, а особливо жизнь Его Величества, требовали того, чтоб непременно допущен он был и с невольником его пред Императора, убедил Офицера согласиться на представление его; и так почли за должность разбудить Монарха.

Государь сей знал, что Ма-Тси есть человеке разумный, мало удобный принимать мечту за дело, и совершенно неспособный к пустому страху; для того без труда согласился допустить в тот же самый час в комнату свою Татарского Мандарина и с человеком препровождающим его. И так нашли они оба; а Ма-Тси, чтоб не потерять времени в напрасных пересказываниях, |166| просил Его Величество, чтоб он вопервых благоволил выслушать то, что будет ему говорить [559] молодой человек. Император, приказав ему сие, слушал его со вниманием, и похвалив за верность, оказанную им, велел комнатным людям своим иметь об нем попечение.

Чтожь касается до Ма-Тси, то Монарху угодно было оставить его у себя, чтоб посоветовать с ним о средствах, какие должно принять в том опасном обстоятельстве. Положили арестовать в сию же самую ночь главнейших заговорщиков; и Ма-Тси препоручено дело сие, с полномочием исполнять его так, как за блого рассудится ему, не завися в сем случае ни от кого.

Сей Мандарин совершил оное как искусный человек. Придворная стража получила повеление не впущать ни одного невольника, и даже в первую ограду; обыскивать прилежно сих людей, как скоро они приходить станут с господами своими, брав под стражу тех, которые [560] |167| найдутся вооружены кинжалами. Оттуда пошел он с хорошим препровождением в дом сына Узанкуеева, которого схватили и с рабами его; равно и все участники заговора, о которых могли узнать, подвержены были тому же жребию. Многие из виновных избавились от исследования, над ними чинимого; однакожь число арестованных в продолжение трех дней было весьма велико. Министры советовали, чтоб продолжать еще сие следствие, и не прощать ни одного из заговорщиков; но Император судил иначе. Как он по природе был человеколюбив и. склонен к милосердию, то удовольствовался умерщвлением главных только заговорщиков, то есть молодого Князя Юннанского, и тех, кои подговорены были им первые.

Канги благополучно избавился уже от сей опасности, когда два посланные его прибыли в [561] Пекин, и подобно возвести |168| ему о бедственных следствиях возмущения Узанкуеева. Многие куриеры прибегали также из разных провинций, требуя против бунтовщиков скорой помощи, которые явно говорили, что пойдут к столице, с намерением изтребить в ней Манжуров. Император отвечал равно: Татарам, возбуждая их поддерживать славу своего народа; а Китайским Мандаринам, утверждая оных в верности, которою они ему клялися. В тожь время он обнадеживал их, что потребная для них помощь скоро в поход отправится.

25. Для исполнения своих обещаний, Монарх сей принужден был взять много войска из Пекина; а сие было против мнения Ценсоров Имперских, которые в сем случае представляли ему некоторые прошения. «Но везде, где бедствы умножаются, говорил им сей мудрый Государь, [562] благоразумие требует бежать и отвращать опаснейшее». Сказанное им еще в один день великого |169| собрания Мандаринов, большею частию из Манжур, есть достойно Государя, могущего рассуждать здраво: «Жалуются, что я подвергаю опасности столицу мою, оставляя оную почти без защитников: несправедливо. Нам, Манжурам, надлежит только вести себя порядочно; многочисленныежь обитатели сего города будут все для нас Татары».

Из воинов, взятых в Пекине, и из других войск, соединенных с поспешностию, Император успел составить две хорошие армии, долженствовавшие одна другой помогать, сопротивляясь страшному Князю Юннанскому. Повеление, точно от него данное полководцам его, состояло в том, чтоб ничего не подвергать опасности: заградив только путь сему мятежнику к [563] столице, не заражаясь пустою славою разбить его, и делать завоевания. Сей порядок, который Канги почитал необходимым для того, |170| чтоб иметь время сделать в Татарии большие наборы войск, был конечно трудным к исполнению; но Император полагал, что он в сем случае употребил довольно предосторожности, препоручив обе армии Офицерам искусным и совершенно войну знавшим.

26. Одно из главнейших средств, которые сей мудрый Монарх производил в действо во время смятений, бывших в сем 1673 году и в последующих для отвращения неудач, было то, что он постоянно прилежал к делам, и входил даже в малейшие подробности; желая обо всем ведать сам, ничего с другим не смешивая, и не имея отвращения от толь долговременной работы. Те, которым препоручены съестные [564] припасы, давали ему отчет в попечениях, принимаемые ими для снабдения всем нужным крепостей и армии; не было ни одного похода, ни одного фуражирования, ниже иного предприятия, коль бы мало оно ни было, о котором бы не получил он предварительно описания, или о котором бы не |171| донесли ему с подробностию по исполнению оного. Он присовокуплял иногда свои примечания на подобие особенных приписок, в письмах к полководцам своим; и те, которым он сообщал их по том милостиво, часто признавались, что они не могли довольно надивиться остроумию сего молодого Государя, и способности его к понятию существа дела.

С другой стороны Китайцы, сравнивая неусыпное сие трудолюбие царствующего Императора с безмерною нерадивостию последних Мингов, видели себя принужденными воздавалть ему [565] должное высокопочитание; а от сего почтения пероходили они по степеням, обыкновенно необходимым уже для них, к искреннейшей преданности в рассуждении особы Самодержца. По крайней мере легко понимали они, что под правлением таковых свойств Государя, не было ни малейшего вида, чтоб можно было выгнать Манжур из Китая, какогоб рода неприятелей сии завоеватели ни имели вне Империи, или и в самых недрах ее.

|172| 27. В начале 1674 года Канги действительно имел оных весьма опасных, которых возмущение Узанкуеево воздвигло против него в разных местах. Первый, о замыслах которого узнал он, был Князь Мунгальской, именем Сашар. Сей Татарин, гордясь истинным или мнимым только от рода знаменитого Чингис-Хана произшествием своим, почувствовал властолюбие свое возбудившимся, когда узнал, что [566] Монарх Китайской вывел войско из столицы своей. Сказали ему, что девять ворот сего великого города охраняются одними только детьми, и что самый Дворец имеет у себя весьма мало оборонителей. Случай казался ему благоприятен для возвращения народу своему Империи, которую прежде затмевал он, и владел ею толь много лет в роде Юенском. Объят быв сим великим воображением, вопервых старался он преклонить на свою сторону других Князей Мунгальских, соседей своих, из которых многие с удовольствием |173| обязались соединить войско свое с ним, чтоб иметь участие в помышляемых им завоеваниях.

Императоре, известясь заблаговременно о намерении сего нового неприятеля, сильно чувствовал великость опасность, угрожающей ему; но он не ужасался того: по крайней мере казалось, что он [567] не смущался в рассуждении распоряжений, которые надлежало сделать. Всего важнее для него было употребить такую скорость, чтоб напасть на самого Сашара и задавить его прежде, нежели сообщники его успеют с ним соединиться. Канги предприял сие с бодростию свойственною ему, так что не взирая на противоречия, кои надлежало преодолеть, намерение его совершилось по желанию.

28. В самое сие время в Леаотонге собиралась Манжурская армии: она хотела итти во внутренность Китая, чтоб следовать к Фукиену; но по первому известию, полученному Императором о |174| замыслах Мунгальского Князя, он отменил данное ей повеление, и положил употребить ее против сего Мунгала. Полководец, начальствовавший ею, сначала не знал ничего о сей перемене. Канги, не открывая еще того, удовольствовался назначением только ему места, куда надлежало ему итти [568] со всеми людьми своими, и ожидать там от него новых повелении. Но чтоб быть более удостоверену в успехе предприятия своего, Монарх не устрашился взять большую часть солдат, остававшихся в Пекине. Он отправил их к новой Леаотонгской армии, с которою должны они были соединиться на границах Шанзи.

По сем соединении Императорской куриер привез Манжурскому полководцу следующее повеление: «Ступай скорее в страну Сашарову, не теряя времени бесполезными ко мне представлениями; я не хочу их слушать никаких: ступай и преодолевай все препятствия, могущие остановить всякого другого полководца, кроме тебя. Употребя поспешность, ты нападешь на неприятеля конечно врасплох. |175| Я хочу иметь его живого или мертвого; и я ожидаю того от верности твоей к моей службе». [569]

Получив толь понудительное повеление от Государя, каков был Канги, полководец не оставаясь ни одной минуты, повел армию свою в поход. Он шел так скоро, что казалось, как будто бы войско его летело чрез горы и долины с протоками. В малое число дней преодолели все то, что положение тамошних мест имеет в себе ужасного; и Манжуры действительно прибыли в страну Сашарову тогда, когда в ней их отнюдь не ожидали. Властолюбивый Мунгал скоро собрал несколько войска, и успел довольно изрядно окопаться. Но как Императорское повеление было весьма ясно выражено, чтоб с сим Татарином сразиться и взять его: то полководец Манжурской хотел исполнить оное без малейшего отлагательства. И так напал он на неприятеля, сколько он ни был окопан; разбил его менее нежели в час, и изрубил на части [570] всех Мунгалов. Сашар взят в полон с братьями и с детьми его; победитель же тотчас приказал отвезти его в Пекин |176| под добрым препровождением. Бедствие Князя сего удержало в должности его союзников. Император писал к ним, обнадеживая их, что хотя он и знал о замыслах их с Сашаром, однакожь он простит их: только сие будет уже в последний раз, что он употребит в рассуждении их милосердие. Они отвечали с благодарностию на письмо Китайского Монарха, обнадеживая его впредь быть благоразумнее; и в самом деле они сдержали слово свое.

Победа сия, сверьх сделанного ею впечатления во всех Татарских поколениях народа Мунгальского, столь изобильного в воинах способных беспокоить Империю, получена в надлежащею также время и в рассуждении обстоятельств, в которых [571] находился тогда Император с стороны Китая. Три сильные неприятеля восстали там на него вдруг, составляя, как говорили они, одно общее дело с Узанкуеем.

Сии неприятели, союз которых начался не прежде 1675 |177| года, были два подвластных Князя, Коантонгской и Фукиенской, с владетелем Тайванским или Формозским, о котором нужно объяснить здесь обстоятельнее.

Мы видели, что в 1659 году мореходец Шиншиконг по победе, одержанной им над флотом Манжурским, поплыл к острову Тайвану. Сей остров, называемый Китайцами Миуан, а еще обыкновеннее Тайван, по имени столичного его города, имеет в длину оною 70, а в ширину 25 Французких миль, и разделяется от юга к северу хребтами гор на две части. Восточная может почесться неизвестною: ибо мало кто из Китайцов и Европейцов проходил [572] туда. Говорят, что народ, обитающий здесь, ныне великое имеет сходство с дикими Американцами, и что неусыпно смотрит за чужестранцами, которых |178| никогда и не щадит. Чтожь касается до западной части, лежащей против Фукиена: то можно уверить, что она есть из наилучших земель в свете: изобильна всякого рода хлебом, орошена довольным числом речек, и усажена многих родов плодоносными деревьями, так хороша расположенных, что поле в некоторых местах кажется обширным садом ¹³⁶. Все сии совокупно преимущества так поразили приятностьми своими первых Португальских мореплавателей, что они тотчас назвали сей остров преимущественно пред прочими [573] прекраснейшим, то есть Формоза.

Японская эскадра пристав к оному в 1620 году, оставила на нем небольшое селение: по Голландцы пришед туда чрез несколько лет, мало помалу сыскали случай выжить из него Японцов, и основать в оном |179| для самих себя знатное жилище. Видна еще и теперь на воротах построенной ими крепости сия краткая надпись: Caftel Zelanda 1634.

Понеже в сие время весь Китай волновался, как по причине частых мятежей, производимых в провинциях, так и Манжурских набегов: то Офицеры Голландской Компании не боялись чтоб стали их тревожить Китайцы. Стараясь единственно о приобретении и о сильном распространении великих прибытков, получаемых ими от их торговли с приморскими провинциями Китая посредством Формоза, [574] небрегли они укрепиться в нем столько, сколько могли бы без великого труда; а сие небрежение погубило их. Шиншиконг завладел сначала островками Понгу или рыбачьими, близ Формоза лежащими; а в начале 1660 года |180| подошел он и к самому Формозу со всем своим флотом, с тем намерением, чтоб овладеть островом, выгнав из него Голландцов. Они сопротивлялись ему храбро 4 месяца, по мнению одних, или 10, следуя другим известиям несколько подозрительным: но как по прошествии сего времени ожидаемая из Батавии ¹³⁷ сильная помощь не являлась, а мореходцу удалось сжечь [575] три корабля у Компании: то |181| нужно было Голландцам Формозским договариваться и сдать остров. Договор заключен, чтоб вытти им здоровым и безопасным со всем своим имением; и подлинно отправились они оттуда на одном только корабле, оставшимся у них; а Шиншиконг овладел оным, то есть западною частью.

Сей Китаец жил полтора только года по своем завоевании; но сего краткого времени довольно ему было к твердому основанию владычества своего в Формозе под именем Князя или Короля Тайванского. Множество Китайцов из разных провинций, находившие затруднение в принесении в [576] жертву волосов своих обычаю, введенному Татарами, скоро начали прибегть ко нему. Чрез то самое обычай и образ Китайского правлении введены туда, так что во время возмущения двух подвластных Князей, Фукиекского и Коантонгского, владелец Тайванский мог почитаться важным |182| Государем.

30. Сей Князь, сын Шиншиконгов, называемый Шинкинмай ¹³⁸, слишком чувствовал сие к нещастию союза, которого он был душею. Пристав к Фукиену, велел он сказать Князю сей провинции, что будучи неподвластным Государем в острове, принадлежащем ему, имеет он право требовать первенство пред союзником свлим, подчиненными Татарскому Императору. Фукеенец огорчился таковым сего остро [577] истянина приветствием: он называл его негодным морским разбойником; а от него называем был сам подлым рабом Манжурским. Таким образом та и другая сторона горячились; конец же сего нелепого спора было жестокое сражение между флотами Фукиенским и Тайванским, где первый побежден был.

Сие средство конечно неспособно было к приобретению успеха в их великом намерении, |183| чтоб помочь Узанкуею, или сделать для сего сильную диверсию, чтоб привести его в состояние итти к Пекину. Шинкинмай, по видимому будучи разумнее соперника своего, довольно сие применил. Хотя и победитель, послал он к побежденному Князю Мандарина, представить ему вред, делаемые одним другому своею враждою, так как бедственным плодом нежности в рассуждении честолюбия толь непристойного ко времени, и толь [578] бедственного в настоящем состоянии. «Помыслите, говорил Посол Тайванской Фукиенцу, что мой Государь есть гость в Фукиене; а в сем случае сыщетсяль хотя один разумный человек из ваших подданных, который бы почел непристойным делом, когда вы, уступая первое место Шинкинмаю, воздадите ему честь по обычаю только? Он согласен, что везде в другом месте пребудет между им и вами совершенное равенство».

Сия умеренность не принята за благо. Князь Фукиенский, весьма |184| досадуя на вольность, что побили его, и что сверьх того еще увещивают его, начал делать новые злословия, недостояные уст государя. Он вооружился вторично сильнее прежнего. Князь Тайванской не ожидал его и своем острове: напротив того он пошел к нему на встречу, и атаковав его благовременно, разбил. [579] Третье сражение совершило изтребление морских сил Фукиенских.

В продолжение толь упорной войны сих двух союзников, Князь Коангшонской, который мог бы соделаться между ими посредником, казалось занимался только заботами любезными малодушным, то есть пронырствами при разных Дворах и начертанием разных вдруг договоров. Он хотел сделать условия свои со мнимым Императором Узанкуеем самыми выгоднейшими по возможности: но сей опасаясь, чтоб подвластный Князь весьма усиленный, не вздумал даже |185| оспоривать ему Империю, отвечал почти так, как бы стал он отвечать в Пекинее, ежели бы он и овладеть сим гор доме. Никогда не хотел он обязаться ни на что более, кроме того, чтоб оставить сего Князя спокойным владельцом Коангтона и Коангси, на таком же основании, на каком обладал он ими тогда. Толикое [580] постоянство не нравилось честолюбивому удельному Князю. Он разкаялся уже о безрассудной своей торопливости, обрезав Манжурскую коску; во ожидании, чтоб выросла она паки, старался тайно помириться с Императорам.

Канги преклонился к тому охотно, но не изъявляя большой поспешности. Быв покоен с стороны Татарии, вывел он оттуда войско свое тотчас, чтоб употребить их против мятежников, которых положил теснить сколько можно. Князь Фукиенской был первый, против которого сначала обратились. Три разбития, претерпнные им одно за другим, весьма ослабили его; |186| сверьх того доходы его были изтощены, а подданные недовольны; сам же он при всем своем лукавстве не имел ни благоразумия, ни мужество. И так по первому известно, полученному им о приближении Татар, пришел в такую робость, что не [581] более мыслил он о охранении Шекиангских ущелий, как покойный Князь Танг и Бонза воин.

Императорская армия, вошед в оные, не нашла ни малейшего сопротивлении; и так казалось, что весь Фукиен покорен уже был по прехождении ее за горы. Мандарины каждого города выходили на встречу войску Манжурскому, как для обнадеживания полководцов о совершенном покорении народа, так и для предложения им домов, к постою изготовленных уже. Вероятно, что таковый поступок тронул полководца Манжурского: он взял в свое владение все крепости без всякого замешательства, довольствуясь одними только съестными припасами, ничего более не требуя, до получении новых |187| на то повелении.

31. По получении сего повеления нашлось в нем следуй щее: «Князь Фукиенской да сохранит [582] достоинство свое, права и преимуществу, присоединенные к оному: но он обязан содержать в провинции корпус Манжур на своем иждивении. Он не может повелевать собственным своим войском, вооружать кораблей, ни предпринимать, каких бы то ни было важных предприятий иначе, как под смотрением полководца Татарского. Чтожь касается до рот гвардии его, то он будет иметь над нею власть неограниченную, как и прежде».

Тогда же получил прощание от Императора и Князь Коангтонский, да и на тех же самых договорах. Таким образом Узанкуей, видя, что владелец Тайванской мог помогать ему одними только нечаянными на берега набегами, обыкновенно не имевшими по себе никаких важных следствий, принужден был остаться при собственных токмо силах [583] своих, Однакожь могущество оного не оставляло его без подкрепления, хотя и с трудом, в рассуждении искусных распоряжений, по которым Имперцы продолжали против него действия |188| свои. Правду сказать, что полководцы, бывшие против его, хотя и усиленные новыми войсками часто ими получаемыми, не смели с ним сражаться: но другия средства, употребляемые ими в действо к приведению его маю помалу в слабость, обыкновенно были успешны. Употребляя в пользу свою письма Императорские, и производя искусно обещания и угрозы, подговаривали они всегда какого нибудь начальника в крепости с отрядом, бывшим в ведомстве его. Таковые поступки продолжались целые три года, по прошествии которых Узанкуей нашелся принужденным оставить Гукоанг и Сешуень.

32. Наконец оставаясь в одном только Юннанском княжестве, [584] держался он там по смерть свою, случившуюся в 1679 году.

По признанию Татарских Писателей, всегда весьма вероятных, когда они хвалят Китайцов, Китай мало имел полководцев искуснейших сего; действияжь сего Князи, описанные нами, довольно подтверждают сие мнение. |189| Ежели не успел он в своем намерении, предприятом им к освобождению своего отечество от чужестранного ига, сие должно приписать не одному только свойству его народа, мало привыкшего к войне, слабого, непостоянного и ревнивого, но и удивительному также разуму великого Канги. Мятеж в великом государстве есть род мечты в правление Монарха мудрого, могущего и прилежащего управлять непосредственно собою: он может иметь место при слабых только Государях, отрицающихся от должностей своих, или их незнающих. Признаюсь, что заговор и [585] отцеубивец к стыду человоческого рода, могут погубить Юлия Цесаря и Генриха IV: но явное покушение против Самодержцев сего достоинства конечно никогда не будут иметь успеха.

Узанкуей умирая оставил |190| сына, вступившего на 20 год. Он препоручил его Мандаринами участникам своим, предписав им подробно поведение, какое они долженствовали наблюдать против Манжур. Сие наставление состояло в продолжении войны, то есть в постоянном ее выдерживании, не входя ни в какие договоры с похитителями Империи. Хотя с желанием сего Князи сообразовались, и несколько времени вели еще войну; но мы скоро увидим, что конец ее был бедственен для сторны Узанкуеевой и для рода его.

Прежде нежели употребили все силы к совершенному изтреблению нового Юннанского Князя, [586] Император рассудил за блого обратить гнев свой против другого его подданного, которым он не доволен был паче всех: то есть против Князя Коангтонского.

33. Двор точно запретил ему, под опасением за преслушание наказания, иметь всякое сообщество с иностранными Гонгмао, или Лузонг, то есть с Голландцами, |191| или Гишпанцами Манильскими ¹³⁹; но сия торговля была однакожь весьма важна, или лучше сказать, что Князь Коангтонской, казалось, ею только и занимался. Будучи корыстолюбив, не мог он никогда решиться пропустить случай, представлявшийся ему сделать столицу свою средоточием всей торговли Европейкой с Китаем. Уверяют, что сим средством собрал он безчисленные сокровища, скопляемые им так [587] как скупым человеком, вместо того, чтоб употребить оные с пользою, и которые соделали ему многих завистников.

Впрочем, не взирая на состояние зависимости, в которое привели его, сей удельный Князь имел еще довольно силы соделаться страшным, чтоб вредить Государю своему, или чтоб служить ему в нужных случаях. Канги хотел привести покорность |192| его в искушение. Он велел ему итти самому с войском своим против возмутившихся горных жителей, разоривших Коангси своими набегами. Князь Коангтонской долго колебался, но наконец вышед в поход, остановился на половине дороги, отговариваясь маловажными причинами, которых Двор принимать не хотел. Он не только что почитал сего удельного Князя неусердным к Императорской службе, но даже подозревал его [588] в некотором участии возмущения и успехов сих бродяг. Подозрения сии довольноль или мало были основательны, однакожь оне представили пани очам Монарха преступление мятежа, прощенного им. И так смерть сего подвластного Князи, по крайней мере неосторожного, ежели он действительно не был неверен, была в Совете определена; а определение сие наполнено следующим образом:

Два великих Мандарина отправились в Коангтон, взяв с собою лаковую скрыночку, в которой заперта была шелковая веревка. Прибыв по 17-дневной езде своей в Коаншеу, сии Императорские Посланики вошли при |193| наступлении ночи к полководцу войска Татарского, бывшего в сем городе гарнизоном, и уведомили его о препорученном им деле. Сей Манжур тотчас отдал приказы: он велел вооружаться людям своим, и несколько прежде зари пошел [589] прямо во Дворец Княжеской, ведя за собою сей корпус войска, и притом обоих Мандаринов. По повелению данному им Княжеской гвардии, вороты отворили; а посланные, явясь в тоже самое время, просили Коангтоского Князя, чтоб он встал без замедления, для принятия Императорского повелении весьма нужного. Он повиновался; и по учинении некоторых по обрядам Китайским учтивостей, вручили ему смертоносную коробочку, с письмом от Императора, которая довольно вразумляла его, чего от него требовали. Князь принял то и другое с почтением; прочел письмо и отворил коробочку, не изъявив ни малейшего удивления, ниже жалобы: после чего приказав подать себе богатейшее платье, надел оное |194| с важностию. По том вынул веревку, и положив оную на шею свою, имел малодушие удавиться. Все братья его, выключая одного только назначенного быть зятем [590] Императорским, были в сей же день умерщвлены, со сто человеками их любимцов; звание княжества уничтожено и Коангтон сделал провинциею.

34. Канги не остановился на толь хорошем пути. Он дал повеление войску, находящемуся в Сешуене чтоб соединилось оно с Гукоангским и Куейтшеуским, и вошли бы все вместе в Юннан. Повеление сие заключало в себе точное предписание итти искать войско неприятельское и сразиться с ним. Неприятель того только и желаль, чтоб дать решительный бой, какого Узанкуей всегда искал, но всуе: и так сам он добровольно сошелся с Татарами. Но не взирая на |195| мужество воинов его, войско Юннанское было разбито; ибо старый его полководец не предводительствовал уже им. Побежденные собрались было паки, но их разбили и вторично; а некоторые говорят, [591] что и троекратно, непрестанно гоня оных до самого Юннан-Фу ¹⁴⁰.

Город сей был чрезмерно крепок. Все остатки хороших воинов, от двух или трех предшествовавших сражений, собрались туда; и тень Узатикуеева казалось еще оживотворяла их в лице сына его, решившегося лучше погибнуть, нежели удалиться от намерения отца своего, договариваясь с Манжурами. Следовательно сопротивление было храбро и долговременно: но молодой Князь предвидя, что по прошествии некоторого времени город доведен будет, или принужден договариваться, почел нужным привести себя в такое состояние, чтоб не попасться живому в руки неприятелем своим. Одним утром пошел он во внутренние |196| покои свои, и в них с отчаянии удавился. [592]

Смерть Князя лишила осажденных мужества. Юннан-Фу не замедлил отворить пороты свои; а полководец Татарской, которого добровольное сие покорение с приятностию удивляло, не мстил более никому, кроме Узанкуея и сродников его. Все найденные из них забраны и отосланы в Пекин, с костьми сего великого человека, тело которого Двор приказал вырыть из земли. Их изтолкли в ступе, и прах оных развеяли по ветру. Чтожь касается до пленных сродников, свойственников и прочих особенных друзей покойного Юннанского Князя: то Приказ уголовнай осудил их на смерть; и так всех их подавили. Юннан и Куейтшеу тогда же сделаны провинциями, под правлением Наместников и одного Тсонгту.

35. Скоро и Фукиен подвержен был тому же жребию. Князь, обладавший оным, сказать правду, не подал никакого вида к [593] |197| возмущению по прощении, полученном им от Императора; но поведение его чрез то не меньшей хулы достойно было. Будучи горд, коварен и довольно малодушен, как то мы видали уже, не мог он не быть суров, а часто и лют в рассуждении своих подданных. Нещастие, очищающее и приводящее в совершенство великие души, открывая обществу то, чего оные стоят, делает со всем противные тому впечатления в малодушных и в робких сердцах: по крайней мере оно соделывает их подозревающими и мстительными до излишества. Таково было состояние, в котором находился Князь Фукиенской. Не могши излить злобы своей на Татар, метался он как подлый человеке на своих Китайцов. Приметны были одни только грабительства, чинимые им, и смертные определения против богатых, имение которых наполняло сундуки его. [594]

Вопль, таковыми насилиями производимый, достиг наконец до самого престола. Канги за то чрезмерно разгневался, так что в первом движении негодования |198| своего велел он арестовать сего тиранна и с родом его. Привезли их в Пекин, где произвели над ними суд весьма в короткое время. Князь и все участники лютостей его были наказаны смертию; а Фукиен соделался по прежнему простою Китайскою провинциею.

36. Оставалось покорить одного только владельца Тайванского, чтоб совершить великое дело завоевания всего Китая. Император принял намерение в начале 1681 года; для лучшегожь в томе успеха положил он послать в Фукиен Наместником человека искусного, который бы отвечал совершенно предприятиям его, и был бы в состоянии производить оные. Великой Мандарин Яо таким показался Монарху, и [595] выбор его нашелся справедлив, как то мы увидим.

Наместник по прибытии своем в провинцию его, употребил все в действо для приобретении народной любви. Вежливость его |199| к вельможам, попечение о людях низкого года, кротость его в рассуждении всех, непрестанное бодрствование и даже великодушие, сколько может токмо иметь оного Китаец, скоро соделали его в Фукиене почти обожаемым. Особенное его тщание к возобновлению флота доставило ему столь много судов, сколько обстоятельства позволяли, и сколько предприятие его в рассуждении Тайвана казалось требовало.

По принятии таковых мер, Яо обнародовал во всех местах объявление за своею рукою, которым обещал он именем Императора полное, не изъемля никого, прощение всем Китайцам, ушедшим в разные места, с такимижь почти выгодами, [596] чинами, преимуществами и достоинствами, какие имели они в своих убежищах, ежели в назначенное время явятся они в Фукиен.

Слава, приобретенная мудрым Мандарином, заступая так сказать место поручителей в его обещаниях, произвола |200| чувствительное впечатление в Китайцах острова Тайвана. Желание увидеть паки отечество, вывело оных число довольное: приняли их милостиво, и поспешали ввести оных во владение тем, на что каждый мог иметь право. Сей ласковый прием, о котором сведение повсюду тотчас распространилось, соделал частые из острова переселения, так что флот отправясь между сим легко овладел островом Понгу.

Князь, обладавший тогда Тайваном, получи и наследие сие за три года пред тем от отца своего Шинкинмая. Он назывался Шинкезан, и был под опекою двух Мандаринов; нежные [597] его леты не позволяли еще ему управлять самим собою. Сии Правители, видя с одной стороны флот Китайской окруживший остров их, а с другой побеги, ежедневно усиливающиеся, советовали молодому своему Князю покориться Манжурам для |201| сохранения жизни своей, и даже для приобретении отличного достоинства.

Поступок, молодому Шинкезану внушаемые, сначала показался ему толь недостоин, что он не могши согласиться на оный, отверг его с презрением, «Князь, рожденный для престола, говорил он, ни в каком другом месте не может жить с пристойностию, какие бы преимущества ни представляли ему». Однакожь, понеже не было никакой средины между известною погибелью и добровольным оставлением престола, что и советовали ему сделать: то наконец согласился он со мнением двух своих Министров. Не ожидая [598] порядочного требования сдачи острова, Князя сей отправил к Императору челобитную, содержащую в себе чистое и ясное отрицание от самодержавства над Тайваном.

Канги принял благосклонно толь важное прошение; но он требовал, чтоб низложенный Князь приехал жить в Пекин. Шинкезан сколько ни представлял что жив всегда в стране полуденной, не мог он подвергнув себя стуже северной, не расстроив сильно здоровье своего; |202| только Император настоял в требовании своем: и так надлежало повиноваться. Чтоб некоторым образом наградить Шинкезана за утраченное им самодержавство, Монарх принял его с изъявлением великой милости, и почтил его знаменитым достоинством, меньшим поистенне Княжеского, но которое однакожь есть почти равно достоинству Герцога, или Графа. Сын [599] его пользовался еще оным при Двор в 1736 году.

Таким образом в 1682 году совершенно окончано завоевание Китая Манжурами. Благоустройство, от Канги введенное, и прочно утвержденное в сей обширной Империи, кажется удостоверяет на многие века владение оною для его поколения. Сей великой Государь ничего не упустил, а особливо к защищению себя от Татарских впадений. Научась из Истории обоих народов, что Татария всегда была источник, или случай великих перемен в Китае, всевозможно старался он предупредить |203| малейшие неспокойства, могущие в сей стране быть произведенными. Он вел там войну с успехом, когда необходимость принуждала его к тому: но сие было весьма редко, что сей мудрый Монарх имел прибежище к оружию. Обыкновенный его поступок состоял в том, чтоб народы сии [600] сильно поразить блистанием могущества своего, и в то же время преклонить их к себе благодеяниями. От сего-то произошло то великолепное приуготовление к большой звериной ловле, на которую ходил он с 40000 человек в пространные леса Татарские, и тщание его, чтоб быть всегда посредником ссор, бывающих у Князей Татарских. - Торжественные посольства, отправляемые от него по временам, для которых употребляет он одних только людей благоразумных, и дары, кои разумеет он посылать кстати к сим мелким владельцам столькожь тщеславным, сколько и корыстолюбивым, соделало политику его в сем случае успешною во все время царствования его.

37. Может быть найдут здесь с удовольствием роспись |204| подарков, отправленных им в 1682 году к Калдану Елеутскому и к осьми Князьям, или [601] Начальникам Мунгальских Калкасов. Каждый из них получил следующее:

Кафтан нарядной, подбитый соболями.

Епанча на черных соболях.

Шапка, опушенная черным соболем. Ожерелье из корольковых зерен. Пара кожаных сапогов.

Пара подложенных шелковых сапогов.

Пояс, украшенный спереди драгоценными каменьями и корольковыми зернами, а с боков платками, кошельком и кинжалом в слоновых ножнах.

Калчан с драгоценными каменьями и корольковыми зернами, и с луком и со стрелами.

Золотой чайник с драгоценными каменьями.

Блюдо, золоченое в огне, для пшена. Полной столовой серебряной прибор.

|205| 5 Кож бурых соболей, и по столькужь бобровых, [602] леопардовых, тигровых и морских леопардовых.

9 Больших чайных ящиков. 90 Шелковых разной величины кусков.

900 Концов тонкой синей китайки.

Между Мунгальскими Калкасами был один великой Первосвященник Ламасов, которого для сей причины называют Далай-Лама, хотя в самой вещи он не что иное есть, как Наместник истинного Далай-Ламы, или великого Ламы Тибетского. Император благоволил отличить его от прочих подарками, посланными к нему. Он получил ожерелье, золотой сосуд, 9 ящиков чайных, кожи, куски шелковые и китайку, а сверьх того:

7 Больших скатертей из самого тонкого полотна.

Чашку, сделанную из одного драгоценного камня.

Седло, вышитое золотом, золотыми бляхами. [603]

Столовый прибор, позолоченный в огне, полнее прочих Калкаских приборов.

Не известно, имелиль сии Мунгальские Калкасы вольность посылать подарки к Императору, чтоб отвечать милости, которою он предупредил их: но Калдан Елеутской, Государь сильной и богатой, тотчас отправил ко Двору Пекинскому Посланников, которые имели честь представить Канги:

400 Коней.

60 Верблюдов.

300 Кож собольих.

500 Кож горностаевых.

300 Кож шелизуньих (род рысей).

100 Кож белых и желтых лисиц.

20 Кож лисиц желтых.

5 Воловьих золоченых кож.

Большую живую птицу, называемую Тиао, род орла.

4 Хороших Елеутских ружей.

Конец

Комментарии

123. Гайтоншинг Фукиенской городок, лежащий на берегу морском, под 25 гр. 39 м. 24 с. ш. и под 137 гр. 50 м. 20 с. долготы.

124. Шангшеу-Фу знаменитейший город в Фукиене, где обитают многие чужестранцы, которых торговля привлекает туда со всех сторон. Положение его есть под 24 гр. 31 м. 12 с. ш. и под 135 гр. 40 м. долготы. Весьма близко от сего города есть остров Емуи, или Амуи, весьма известный Европейским мореплавателям.

125. Китайские корабли, называемые ими Шуен, или Жанис собственно говоря, суть плоскодонные двумачтовые барки. Груз самых больших состоит в трех стах бочках. Бамбусские цыновки, свертывающиеся на подобие наших тростниковых щитов, служит им вместо парусов. Мореплаватели наши, кажется, не весьма уважают сего рода суда; они хвалят только легкость из и разные украшения, там видимые.

126. Остров Тсонгминг лежит в устье Кинга, в 5 милях от берега; длина его около 20, а ширина от 5 до 6 миль. Одно только трудолюбие жителей могло соделать его плодоносным; ибо в старину земля его состояла из песков. Город оного, называемый Туонгминг-Гиен, находится под 31 гр. 36 м. ш. и под 139 гр. 6 м. 30 с. долготы.

127. Число сие покажется весьма мало, ежели рассудить, что Нанкин гораздо пространнее Парижа, и что жители его естественно должны были быть подозрительны Татарам.

128. Видно в некоторых Известиях, что в Пекине рассуждали переехать Императору в Татарию: но О. Малья не говорит ни слова о сем малодушном поступке, который не мог совершиться без крайнейшего бедствия в рассуждении дел Манжурских в Китае.

129. Гонгмао по Китайски значит русые или белые волосы; а сие есть род прозвища, даваемого в Китае Лаолансам и Инкелям, то есть Голландцам и Англичанам. Легко можно усмотреть, что сие прозвище до Французов не касается, а ещё менее до Португальцов и Гишпанцов. Последних в Китае называют обыкновенно Лузонг, по имени острова Лусона из Филиппинских, где есть Манилла, столица Гишпанских селений в сей части. Что же касается до Французов, то их называют просто Флантсуетсе, или лучше сказать, Фулантсуетсе: ибо нежность Китайская не может произнести буквы Р, совершенно незнаемой в языке сей обширной Империи.

130. Именем Нгаомена Китайцы называют Мокао. Сия крепость построена довольно на дурном острове, издревле называемом Госсан, лежащем в устье реки Таго, в заливе Коантшеуском. С 200 лет уже тому, как Император Киатсинг позволил Португальцам на нем поселиться; но давно уже торговля в Мокао почти совсем уничтожена: ибо Китайцы весьма притесняют там Португальцов. В начале минувшего века Голландцы покушались в два разные приема овладеть сим местом, но не могли получить в том успеха. Мокао лежит под 22 гр. 12 м. 14 с. ш. и под 130 гр. 37 м. 30 с. долготы.

131. Сия Государыня не была вдовствующей Императрицей: ибо отец Тшантин никогда не был Императором; но сей Государь дал ей торжественно достоинство Императрицы. В Китаежь власть Императрицы матери всегда велика и весьма уважается, когда умеет она подкреплять блистание ее своими добродетелями. Смотри Хронологическое о Китайских Государынях сокращение под 86 годом до Рождества Ис. Хр. до какой степени распростиралась власть Императрицы, вдовы Императора Ву-Ти.

132. Сверьх четырех новых удельных Князей, о которых говорили мы в 4 Книге сея Истории, Император Китайской имел подданными себе Ханов Корейского, Танкинского, Коншиншинского и некоторых Татарских Князей. Король же Сиамской давно не признавал себя таковым.

133. Сии почести Мандарина и Председателя в Астрономическом Приказе, сами по себе довольно суетные, подали причину порицать в Европе Миссионера, принявшего оные. Но глава Р. Церкви, Иннокентий XI, не токмо не похвалил хулы сей, но писал поучительную грамоту к О. Вербиесту, которого весьма хвалил, что он таким образом употребляет на службу вере светские науки и художества. Я объявляю здесь, по случаю сатир, писанных в сие время против общества, поступок добродетельный, неизвестный может быть, но совершенно удивительный одного духовного, который так говорит Клименту XI в приписанной ему от него Книге, напечатанной в 1702 году, и названной «la rouina del quietifmo. Ho nella mea giorentu molto peccato contra la carira, col forivere contra i padri della compagnia di Giefu duoi peffimi libri ... Ma perche infenfato, faceve quefto? Non d'altro fpinto, bcatiffimo padre, che da una moledetta invidea. O cecita inudita!... Quel proverbio Italiano, beatiffifo padre, e veriffimo, fe l'invidia foffe febre, tuto il mundo l'haverebbe».

У меня есть и теперь Книга сия; и я взираю на смиренное признание, объявленное здесь, как на беспримерный образец поступка нравственного.

134. Виден в книгохранительнице большой Лионской Коллегии образец таблиц синусов, Тангенсов и пр. напечатанный во Франции, который Император Канги долго употреблял для вычислений по Европейски. Буквы Китайские красные, писанные на полях, суть собственноручные сего Монарха.

135. Для людей, имеющих здравый разум, довольно рассуждения к их вразумлению, что всякая клятва к учинению какого нибудь злодеяния есть ничто, и что она не обязывает никого ни к чему иному, кроме ненависти к оной. Благоразумие, правота и истинна долженствует способствовать к составлению сих союзов общества. Когда присяга без рассудка, присяга сия есть дерзновенна; а ежели она имеет предметом своим злодеяние, то нечестиво; но наконец в рассуждении лжи соделывает она их клятвопреступниками.

136. О. Малья может говорить об острове Формозе ученым образом. Он ездил туда в 1714 году по указу Императора для снятия Карты. Смотри Богодуховенные и достойные любопытства письма. Т. 14, Письмо 1.

137. Батавия есть большой и прекрасной город в Индии на острове Яве, под 6 гр. 10 м. ш. полуденною, и под 124 гр. 30 м. д. Он построен в 1619 году на развалинах древнего города Якотра, чтоб быть ему средоточием торговли и обширной области Голландской Компании в Индии. Начальники сей сильной Компании обыкновенно живут в нем, и уверяют, что великолепие старейшего из них равняется великолепию сильнейших Государей, хотя он и всегда подвластен, как и должно, Директорам, пребывающим в Голландии. Известно всему свету, что в 1672 году, когда республика соединенных провинций казалась приближающеюся к своей погибели: то великое число семейств самых богатейших и ревностнейших к сохранению вольности своей, помышляли действительно, сев на корабли, плыть в Батавию.

138. Он-то Конгксима, по известиям тогдашнего времени; а под сим именем Конгсимы смешивали иногда отца с сыном, то есть Шиншиконга с Шинкинмаем.

139. Манилла великой город на Филиппинском острове Люсоне; ш. его около 14 гр. а долгота 141 гр. Филиппинские острова найдены в 1519 году, названыжь они именем в честь Филиппа II, Короля Гишпанского.

140. Юннан-Фу, столица Юннанская, на большом озере, называемом Мор, лежит под 25 гр. 9 м. ш. и под 120 гр. 39 м. 40 с. долготы.

(пер. А. Р.)
Текст воспроизведен по изданию: История о завоевании Китая манжурскими татарами, состоящая в 5 книгах, сочиненная г. Воже де Брюнем B et P. D. M. М. 1788

© текст - А. Р. 1788
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Иванов А. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001