ВОЖЕ ДЕ БРЮН
ИСТОРИЯ О ЗАВОЕВАНИЯ КИТАЯ МАНЖУРСКИМИ ТАТАРАМИ
Содержание Книги Четвертый.
1) Великая погрешность Бонзы, полководца Китайского в Фукиене. 2) Осада и взятье Киеннинга Манжурами. 3) Киншингоан разбивает великой отряд Манжурской. 4) Киншингоан искусным образом уклоняется от сражении с главною Манжурскою армиею, числом людей его превосходящею. 5) |2| Он заключается в Наншанге. 6) Смерть Киншингоана и взятье Наншанга. 7) Приключение Лишинтонга в Кантшеу. 8) Смерть Лишингтонгова. 9) Возмущение Шензи. 10) Осада Сингана мятежниками. 11) Благоразумная речь Наместникова к полководцу Татарскому. 12) Покорение Шензи. 13) Возмущение Шанзи, причиненное грубостью некоторых Манжур в Тагитонге. 14) Манифест Киансая, Губернатора Тагитонгского, против Манжуров. 15) Киансай склоняет Князи Мунгальского, дочь которого сговорена была [384] за Императора. 16) Нешингуанг успевает паки подружиться с Мунгальским Ханом. 17) Разбитие Манжуров Киансаем. 18) Другое разбитие Манжуров. 19) Князья и Бояре просят Нешингуанга итти самому против бунтовщиков. 20) Нешингуанг идет в поход. 21) Он удаляется от сражения, окопывается, и выводит неприятелей из терпения. 22) Киансай заключается в Тагишонге. 23) Великая работа около сей крепости. 24) Киангсай убит, а Шанзи покорен. 25) |3| Безчеловечные поступки тиранна Шангиеншонга. 26) Смерть Шангиеншонга. 27) Двор Пекинской учреждает четыре подвластных Князя. 28) Дурной поступок Князи Куейского. 29) Наместник Томас оставлен всем Куейлинским гарнизоном. 30) Сей Мандарин и друг его Шантоншанг попадаются в руки Манжурам. 31) Тщетные старания Князи Тангнакуанга к убеждению [385] Наместника и друга его покориться Манжурам. 32) Осада и взятье Коаншеу. 33) Князь Куейской выходит из Китая. 34) Покорение Юннана. 35) Смерть Нешингуангова и похвала ему.КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.
1. Не удивительно, что военные люди, даже и те, которые наилучше разумеют дело сие, по временам делают ошибки. Стократно говорили уже, и говорили правду, что всякого рода |4| погрешности суть участь человеческая. Но что искусные в военном деле люди пренебрегают некоторые важные случаи, ясно представляющиеся очам их: сего не возможно почти понять, и что однакожь ежедневно видим мы как в Европе, так и в Азии.
Бонза, полководец Китайской в Фукиене, не щадил ни тщаний, ни трудов к скорейшему [386] завоеванию сей провинции для Князя Куейского. Но заботясь единственно о покорении двух или трех городов, держащих еще Татарскую сторону, не помышлял он об охранении тесных проходив, отдаляющих Фукиен от Шекианга. Сей недостаток внимания был бедствен уже Китайцам, защитникам покойного Князя Танга, как то сказано выше; и хотя случилось сие не более двух лет пред тем, однакожь казалось, что совершенно позабыли о том.
|5| Манжуры помнили сие весьма хорошо. Первое попечение начальствовавшего в Шекианге было то, чтоб захватить высоты, и внести по том в ущелия сих престрашных гор довольное число войска, взятого им из гарнизонов ближних.
Неприятель, с которым он хотел сражаться - не взирая на [387] все свои усилия, не мог еще составить себе хорошей армии. Все солдаты, бывшие у Бонзы, состояли в нескольких малых корпусах волонтеров и бродяг, сверьх великого отряда, состоявшего из мореходцов, которых Шиншилонг держал на берегу готовых итти, куда бы их ни позвали. При воззрении на Татар, которые прошед спокойно ущелии, входили стройно в Фукиен, все сии Китайские корпусы рассыпались; а ужас был повсюду так велик, что большая часть городов остались пустыми: ибо жители всевозможно спешили бежать в леса, либо в горы.
|6| 2. Начинщик сего волнении, который до того времени толь изрядно против Манжур действовал, по крайней мере внутри провинции, по их приближении не считал себя побежденным. Не имея столько людей, чтоб остановить их в их походе, пошел он и заключился в [388] Киеннинге 108, городе крепком, к которому прибавил новые укрепления по обычаю Китайскому, способные по мнению его произвесть непременную для Татар неудачу. И подлинно; они учинив стремительную на крепость атаку, были тотчас храбро отбиты; и хотя повторяли оную многократно, но все без успеха, теряя притом лучших солдат своих. Неустрашимый Гошанг мужественным своим защищением показал им, что монастырские должности оставили ему все военное знание и ни мало не переменили храбрости его. Осада |7| благоразумно превращена была в блокаду, до прибытия сильной помощи, которой ожидали из Нанкина.
Сия помощь прибыла по прошествии уже двух месяцов; но она была велика, а особливо рассуждении артиллерии. Тогда [389] действие осады возобновилось сильно, однакожь осажденные продолжали мужественную оборону. Между тем проломы очевидно увеличивалися, а полководец Татарской решился сделать приступ. Приступ сей учинили, или, лучше сказать, повторяли оный с таким усилием в продолжение трех дней сряду, что крепость взята была и разорена до основания, по умерщвлении всех вообще защищавших оную. Храбрый пустынник убит в проломе, сражавшийся как тигр: так изъясняются в переписках того времени.
Взятье Киеннинга окончало совершенно покорение сей провинции. Шиншилонг, которому неизвестные причины препятствовали в сем случае действовать так сильно, как он обещал, |8| спешил отвести людей своих; и ежели Манжуры имели еще некоторое затруднение в сих местах, то оно состояло в [390] попечении, которое надлежало им употребляла к убеждению жителей, оставивших города, чтоб они спокойно возвратились в свои домы.
По покорении Фукиена, начали с уважением помышлять о приведении в прежнее послушание Киангси. Но предприятие не легко было против такого разторопного человека, каков был, по признанию всех, великой Мандарин Киншингоан. Сей Китаец, раздраженны и паче прежнего упорным отказом, делаемым в Кантшеу, в рассуждении принятия стороны его и признании Князя Куейского Самодержцем, набрал преизрядную армию, с которою вознамерился он итти и взять сей город. Во время похода уведомился он, что большой отряд Татар вышел из Нанкина и пробирался в Киангси. А как сия ведомость расстроивала намерение его, то он размышлял, |9| что надлежало ему делать; но по [391] совершенном всего рассмотрении положил он поворотиться и итти на встречу неприятелям, чтоб тот же час по прибытии сразиться с ними. Он препоручил другу своему Лишинтонгу дело Кантшеуское, прося его притти с войском из Коантонга, где он находился, чтоб осадить сей город в его отсутствие; или, ежели у него не было столько войск, сколько потребно оных для порядочной осады, по крайней мере не допущать гарнизон продолжать набеги свои в провинции. Ли шиплю иге с удовольствием принял препорученную ему коммисию; и конечно он не упустил ничего, чтоб ответствовать доверенности друга своего. Мы скоро увидим, какой был успех сих распоряжений.
3. Киншингоан, быв с сей стороны покоен, думал о хорошем только принятии Татар, вошедших в его провинцию. Он встретился с ними в 6 месяце [392] сего 1649 года, атаковал их, |10| разбил и с таким жаром преследовал, что наконец войско сие изчезло. Однакожь часть оного нашла спасение свое в бегстве, и разнесла ужас даже в Нанкине.
Тогда-то говорили то, что и всегда скажут в подобном сему случае, что ежели бы победителm умел лучше пользоваться победою своею, вошед тотчас в Киангнан: то вся сия провинции, или часть ее, потеряна бы была Манжурами. Но Киншингоан, говоря правду, не имел тогда иного намерения, кроме покорения Кантшеу, куда мщение и досада призывали его день и ночь к удовлетворению оных. И так, думая о сем только одном, почитал он, что довольно сделал, изтребив совершенно войско, могущие помогать городу, который он взять хотел.
Со всем тем он весьма удален был от мнимого им завоевания. Помощь, разбитая им, [393] прислана была в мятущуюся |11| провинцию одним только Тсонгту Киангнанским. Двор не участвовал еще в том; а может быть он и не знал о сем несколько отважном покушении. Войско, назначенное им в экспедицию Киангсискую, было достойно большего уважении по числу своему, и более сообразно с мыслями Князя-Правителя.
Лишь только услышал он о побеждении сей провинции, то вознамерился отправить туда столько людей, сколько потребно их было к подавлению одним походом стороны Киншингоановой. «Важнейшее дело для нас, говорил сей Князь, состоит в том, чтоб сокращать сколько можно наши действии. Посредственные силы продолжают только оные, и даже не редко благоприятствуют неприятелям нашим, час отчасу научающимся воевать, сражающимся с нами числом превозходным». [394] Следуя сему правилу, здравое которого рассмотрение зависит от |12| полководцов токмо и Министров, Нешингуанг так хорошо поступил, что в назначенное время явились около 120000 человеке пред Нанкином, откуда отправились они тотчас, чтобы всем им вдруг войти в Киангси.
4. По слуху сего Татарского нашествия, Кишингоан, возвращаавшийся в Кантшеу, опять оборотился, и пошел прямо к неприятелю, к которому весьма он приближился. Но находя себя малочисленнее, не рассудил атаковать его. Он за лучшее почел прикрыть самого себя от всякой невыгодной с стороны Манжур атаки, и воспрепятствовать, чтобы они, пользуясь множеством своим, не успели окружить его. О сем-то единственно старался он; да и успел в томе как искусный человеке, заняв места выгодные. Чем более Татары [395] искали случая сражаться, тем паче он удалялся от того; распространяя или стесняя людей |13| своих, и обращаясь в право или в лево, взирая, как неприятель переменял положение свое. Сие обращение продолжаюсь многие месяцы, и тем бы кончилось все лето, ко вреду Манжур, которых праздность сия предавала чувствительной скуке и отвращению, ежели бы полководец их напоследок не окончал сего посредством искусной хитрости, обманувшей неприятеля его. Киншингоан, взирая на движение, чинимое Татарами, дал себя уверить, что они хотят напасть на Наншанг 109, столицу той провинции, взятье которого произвело бы потеряние всей Киангси. [396]
5. Предуверив себя в сей мысли, взял он с собою наилучших людей из войска своего, и заключился в городе, по мнению его, Татарами угрожаемом. Намерение его состояло в том, |14| чтоб погубить под ним неприятельскую армию, ежели она дерзнет осадить оный. И подлинно; когда она покусилась на сие, то претерпела великий вред, Киншингоанг был повсюду; воины же его, одушевленные его примером, защищались как отчаянные. Манжурской полководец, радовавшийся поступку своему, скоро познал, что взятье Наншанга станет ему дорого, ежели он настоять будет в продолжении сильной осады сего города. И так решился он оголодить его, окружив оный таким образом, чтоб как из города, так и в город не можно было ввести ничего. Сие намерение произведено в [397] действо по обычаю Манжурскому: выкопали широкой ров, пред которым устроили крепкие редуты, снабденные довольным числом артиллерии, и расположенные один от другого в таком расстоянии, чтоб они могли взаимно защищать себя.
По прошествии двух месяцов осажденные нашлись действительно в страждущем состоянии, и Киншингоанг был совершенно |15| удостоверен, что погибель его была неизбежна, ежели он не отважится на что нибудь чрезвычайное. Намерение его не в том только состояло, чтоб выйти из темницы; он сверх того хотел итти сам убедить Князя Куейского и участников его, чтоб дали ему сильную помощь, с которою мог бы он, по разбитии Татар, освободить Наншанг. И так он вышел ночью с 200 человек, самых храбрых из гарнизона своего, а между тем, как другое войско шло по [398] повелению его нападать на один редут, подошел он с людьми своими ко рву, в таком месте, которое казалось ему способнейшим к предприятию его. Сопротивление, найденное им там, было весьма посредственно; ибо все внимание Татар обращено было на притворную атаку; и так Киншингоан перешел ров.
Между тем Татарской полководец скоро узнал, что жертва его спасалася. Тотчас отправил он разные партии конниц, |16| чтоб скакать ей во все стороны, обещав щедро наградить того, кто приведет Киншингоана пленным, или принесет голову его, ежели не льзя будет поймать его живого. Один из сих отрядов настиг его около полудня, и прижал его к реке весьма тесно. Смелый беглец не устрашился броситься в оную, уповая переплыть ее вплавь: но утомясь не мог он одолеть быстроты водной, и так утонул. [399]
Отсутствие его, а наипаче известие о его смерти, о которой осаждающие весьма старались распространить слух в городе, привели в совершенную унылость защитников оного. Манжуры, тотчас приметив сие, хотели тем воспользоваться. Они учинили сильной приступ к городу, который соделал их обладателями оного; всеобщее убийство, там произведенное, не пощадидэ никого. Сей пример ужаса произвел ожидаемое ими действие; ибо города провинции Киангси спешили отворить ворота свои Татарам, |17| которым вся провинция покорилась.
7. Лишинтонга тогда не было уже в живых. Род смерти, весьма подобной кончине друга его Киншингоана, похитил его около месяца тому назад. Сей полководец, набрав армию, около 30000 человек составлявшую, пришел под Кантшеу, которым управлял Китайской Мандарин. Учиненное им требование сдачи города [400] не токмо было вежливо, но и предложено даже словами ласковыми и чувствительными. Он убеждал ими сего Начальника, чтоб сжалился над утесненным своим отечеством; чтоб свергнул с себя, по примеру его, иго свирепых Татар, толико же жаждущих Китайской крови, сколько и богатств их, и чтоб соединился с ним немедленно, дабы ревностно стараться им о совершенном восстановлении Мингов.
Но Правитель Кантшеу решился уже вести дело свое до крайности. |18| Однакожь, поелику большая Манжурская армия была еще не в состоянии помочь ему в случае осады, то он хотел выиграть время, и совершенным отказом не раздражать человека таких свойств, какие имел Лишинтонг. И так отвечал он на требование его с великою учтивостию, дав ему разуметь чувствования свои подобные его, род нетерпеливости к признанию Князя [401] Куейского Самодержцем, и что все сие отлагается, продолжал он, только для того, чтоб совершить оное в удобное время.
Полководец, возхищаясь от радости, что письмо его так хорошо подействовало над разумом Мандарина, отошед на один день езды или на два от Кантшеу, чтоб не подавать случая Татарам подозревать согласия его с Начальником крепости. Но по прошествии месяца, не получив от него никакого сведения, возвратился весьма скоро, и повторял требование свое. Хитрость вымышленного ответа была бы довольно бесполезна для Комменданта, понуждаемого к сдаче. Он понял сие; и сие-то побудило его |19| присовокупить вероломство к притворству, употребленному им прежде. «Придите чрез три дни в полночь с половиною войск своих, писал он к нетерпеливому Лишинтонгу; вам отопрут вороты западные. Стойте [402] смирно с людьми своими до тех пор, как я соединюсь с вами в средине города. Туда-то приду я к вам во всякой безопасности».
Не понятно, каким образом Китайской полководец, воин с юности своей, и который до того времени конечно не считался в числе простых людей, не усомнился ни на одну минуту о искренности Коменданта. По наступлении третьего дня, сей старый воин, подобно высокомерному юноше, желающему быть победителем, во что бы то ни стало ему, приходит в полночь в назначенное ему место с лучшею частию людей своих, и действительно находит вороты отврзтые. Мгновенно входят в них с великим молчанием, держась на право к средина города: но прием, сим новым |20| гостям сделанный, не был таков, какого ожидали. Лишинтонг и люди его проходили рядами [403] вдоль улицы, единственно стараясь, чтоб не разбудиnь мещан; как вдруг при свете многих факелов увидели они себя окруженными со всех опорой, атакованными с лица, теснимыми с тыла и разрезанными. Полководец пришел сначала в изумление, и негодовал, как и естественно в таковых случаях ожидать надлежало; но разум его не совсем еще оставил его. Он оказал чудеса храбрости; и с горстию мужественных людей, соединившихся вокруг его, успел наконец отворить путь себе. Сия небольшая партия, благополучно освободившаяся, пробиралась по разным улицам даже до ворот, которые разломали, чтоб вытти из города. Все остальные были взяты, либо порублены.
Между тем нещастие Лишинтонгово не совсем еще окончалося; но он приближался уже к нему, как то мы увидим. По прибытии его в стан, [404] осыпали его в нем укоризнами. |21| Обманутые всегда бывают виноваты, а паче всего между людьми военными, в рассуждении ужасных следствий, произтекающих обыкновенно от явного неблагоразумия. Великое число солдат тогда же бежали, не могши более полагаться, как говорили они, на полководца толь мало осторожного; и в тот же самый день вышед из стана, отправились по дороге к Коантонгу. По прошествии пяти дней похода нашлись они в безопасности в одной долине, изобилующей съестными припасами. На большом пиру, который дал он Офицерам небольшего своего войска, для совершенного своего с ними примирении, и для потопления, как говорил он им, их общей горести в столовых сладостях; сей полководец пив много, лишился даже и рассудка. Место, ими занятое, было низко, тогда же вдруг случился проливной дождь, что и [405] произвело страх потопления. Служители Лишинтонговы, посадив господина своего на лошадь, спешили взьехать на ближний пригорок; но как тут надлежало переезжать ручай, то разгоряченный полководец, в половину только опомнившийся, мгновенно розогнал окружающих его, и бросился как с ума сшедший туда, где течение было сильнее. Седок и с лошадью в ту же минуту погрязли.
За сим успехом оружия Татарского в Киангси непосредственно следовала великая победа в Гуноанге, покорившая Манжурам сию провинцию, которою владели они не более половины. Но в то время, как Князь Правитель получил сии приятные известия, сообщили ему еще другия совсем другого рода: дело состояло в сугубом возмущении Шензи и Шанзи, которые следовали одно за другим в том же самом месяце.
9. Шензи покорена уже была несколько скоровато мужественным [406] Узанкуеем, который, по первым распоряжением Двора, долженствовал иметь там пребывание свое обыкновенное. По том распоряжение сие по неизвестным причинам было переманено, и Губерния Шензи вверена Наместнику Китайскому; и с ним же отправлено от 3 до 4000 человек Татар, под начальством тогожь рода Офицера. Сначала в той области было все довольно покойно; но по прошествии четырех лет, многие Мандарины, неприятели нового правительства, ушедшие из провинции, мало помалу туда возвращалися, и составили в горах сильную партию. Первые их наборы были весьма тайны; другие следовали за ними не так скрытые, а наконец всенародно уже объявили себя противниками Татар. В продолжение пяти или шести месяцов армии сих мятежников считалась почти в 40000 человека. [407]
Как скоро Начальники мятежа увидели себя в силах, то обнародовали они против Татар манифест, наполненный жалобами, который произвел в народе ужасное впечатление. Все |24| города Шензи вдруг свергли с себя иго, выключая Синган, который присутствие Наместника и полководца без труда удержало в должности. Пламень возмущения так был силен, что в небольшое число дней увидели сбежавшихся на назначенное место более 100000 человек, на которых Мандарины по учинении им смотра, казалось, довольно полагались. Советы их не долго продолжались в рассуждении начатия похода с честию: все единодушно согласились итти к Сингану.
10. Крепость была весьма в хорошем состоянии; но малое число Татар, охраняющих ее, подавало надежду мятежникам легко покорить оную; да и сам Манжурский полководец не ожидал [408] никакого доброго успеха от осады, которую он намерен был выдерживать. Он весьма не доверял обывателям, сколько ни обнадеживал его в том Наместник. Сия недоверчивость распростиралась так далеко, что он не усомнился предложить сему |25| Мандарину, чтоб побить всех Санганцов, способных носить оружие, чтоб сим средством привести себя в безопасность от всех мятежничьих замыслов. Намерение сие было люто и безумно, которому мудрый Наместник не преминул сильно воспротивиться.
По мере, как мятежники утверждали стан свой около города, полководец Манжурский выслал от четырех до пяти сот человек конницы своей для нечаянного нападения на сию толпу людей сборных, чтоб испугать их сими отважными предприятиями. По нещастию Татар, попались они при выходе из крепости не в засаду, но на отборное войско [409] Китайцов, которые стояли стройно, между тем как другие приуготовляли места свои. Вылазка была неудачна; часть людей, бывших в ней, погибла, а остальные гонимы будучи до городских ворот, внесли в оный некоторый род ужаса.
Сего довольно было к |26| преклонению полководца Татарского возобновить первое свое намерение, в рассуждении убийства жителей, что он хотел исполнить в сию же ночь. Ему воспрепятствовало в том не столько власть Наместника, Начальника его, сколько благоразумие сего Китайца в рассуждениях, предложенных им Манжуру, и совет, внушенные от него благовременно, каким образом можно удостовериться в преданности гражданской.
11. «Вы страшитесь, говорил он, чтоб жители сего города не соединились с нашими неприятелями: сей страх есть неоснователен; я знаю мысль их, [410] и в том ручаюсь. Впрочем что могут они сделать безоружные? Может быть, что бодрость их увеличившись, по мере как неприятель совершенно окружат нас, понудит их обратить в оружие все им предлежанье. Но ежели вы предполагаете их таковыми, то чегожь они скорее не сделают по первому воплю, услышанному ими от умерщвляемых? Мущины, женщины и дети, все рассвирепеют, и соделаются для нас толиким же числом лютых зверей, |27| которые не преминут терзать нас. Послушайте меня, Начальнике войска; чрез сие я вам советую и совокупно повелеваю: между сим многочисленным народом есть немало граждан, носивших оружие; наберите из них партию волонтеров теперь же, и смело пошлите их в первой вылазке. Поступок их в оной докажет нам, что могут они сделать при случае; и вы [411] так же хорошо узнаете, как и я, можно ли полагаться на их верность».
По щастию Синганцов, да и самого полководца, толь худо в рассуждении их расположенного, сей Манжур был лют несовершенно; а что всего удивительнее в человеке такого рода, то он способен был слушать добрый совет противный мнениям его. Совет Наместнической исполнен с точностию. Партия |28| волонтеров, в тот же самый день набранная из граждан, учинила вылазку поутру. Она удачливо напала на ту часть осаждающих, в которой нашлось соединено все то, что было слабое; а по тому и не трудно было им преодолеть оную.
Полководец Татарской, не знавший свойства войск, на которых сии граждане толь храбро нападали, взошел на одну башню, откуда удобно видел мужественные поступки Синганцов, По некотором времени приказал он [412] ударить отступление, и быв от радости вне себя, побежал навстречу к победителям, которых осыпал похвалами. Сии простосердечные люди чрезмерно тем были тронуты, не зная ничего о злом намерении сего Манжура.
Князь-Правитель также неусыпен был в Пекине. По первому письму, полученному им из Сингана о возмущении Шензи, отправил он повеление к полководцу Татарскому, покорившему |29| Наншанг, послать против бунтовщиков 20000 человек войска своего. Все Манжуры, бывшие на пути, долженствовали с сим отрядом соединиться, чрез что составилась порядочная армия.
Сия великая помощь была однакожь меньше нужна, нежели как думали о том. Она была весьма далеко еще от Сингана, а осада сего города ослабевала уже. Начальствовавшие при оной положили приступать к городу по лестницам; они и приступали даже в [413] чаянии, что жители наконец примут их сторону, или по крайней мере останутся простыми зрителями; но их повсюду отбивали. Синганцы были в рассуждении их также Татары, низвергавшие их с верхов лестниц, или прободавшие своими копьями.
Чтоб вдохнуть в граждан толь сильный жар, и естественно так мало от них ожидаемый, Наместник довольствовался повторением сих коротких слов в |30| местах, защищаемых жителями: «Не робейте, мужественные Синганцы, помышляйте, что скажут о вас при Дворе, когда там узнают о произходящем здесь, что из всех городов во всей провинции один только Синган остался верен, и что граждане его мужественно поражали 100000 неприятелей доброго нашего Государя».
Манжурские солдаты, во многих случаях люди основательные, не только не были ревнивы и недовольны честию, которую [414] Мандарин сей по видимому делал одному мещанству за защищение Сингана, но и хвалили еще его за то первые. Они старались даже говорить явно, что крепость непременно была бы взята, когда бы граждане не так были храбры или не столько верны к Государю своему.
12. Между тем помощь приближалася; но осаждающие быв побиты уже, по зрелом рассуждении, не хотели видеть ее подходящую. Они отступили с такою поспешностию, что многия вещи их остались около города, |31| которыми Синганцы и Манжуры равно воспользовались. Передовое Татарское войско, видя осаду снятую, рассудило пройти в область далее: в чем мешать им никто и не помыслил. Не было ни неприятеля в поле, ни города, вороты свои запирающего; все явилось покорно, так как того желали. Несомненно таковый поступок сильно тронул Татарского полководца, и обезоружил его. [415] Прощение, последовавшее по том, никого неисключающее, совершило примирение всей провинции: по сей буре казалась она покойна более прежнего.
13. Возмущение Шанзи успокоить было труднее: да и началось оно от ненаказанности ужасного злодеяния, учиненного некоторыми Манжурами. Молодый Император, оканчивая четвертый-надесять год от рождения своего, дал повод Правительству мыслить о женидьбе его; он обратило взор свой на дочь Хана Мунгальского, который был силен сам по себе, и весьма любим народом. Политика была благоразумна, чтоб более привлещи Мунгалов к участию в оружии Татарском и в завоевании всего Китая. Один из придворных Вельможей 110, [416] препровождаемй многочисленною свитою, поехал из Пенина требовать Княжны, и прибыл в Тагитонг 111 в Шанзи, где молодые люди, препровождавшие его, тотчас наделали великие беспорядки. Беспутство их дошло до того, что по наглости своей похитили они невесту у знатнейшего человека в городе. Поступок сей до того времени между Китайцами |33| не слыхан был, по признанию Татарских Писателей, которые живо дают чувствовать всю глупость оного.
Правитель города, уведомясь о похищении сей молодой особы, тотчас побежал в дом к Послу с жалобою, требуя от него удовольствия за сие поругание. Но Манжур сам был молод, [417] опрометчив и вертопрашен: он смеялся только приключению. Киансай (так назывался Китайской Правитель) напротив того мог почитаться важнейшим Мандарином в Империи, твердым в своем намерении даже до упрямства, и чрез то совсем неспособным к получению платы острыми словами. И так он настоял в наказании, заслуженном виновными; но по нещастию отвечали ему всегда одинаково, то есть шутя много |34| над смятением бедного жениха. «Я не говорю здесь, сказал скоро Мандарин, ни о женихе, ни о смятении, в котором он находится: дело идет о городе моем, требующем правосудия за наглость людей ваших. Вы отрицаетесь явить оное, так я вместо вас сделаю его, и берусь за то».
Сказав сие вышел: велел жителям вооружиться, и предводительствуя ими, изрубил всю свиту Посольскую. Собственную [418] его особу пощадили может быть из уважения к достоинству его; или что еще вероятное, что были люди, сохранившие его у себя, и благоразумно от мщении Киансаева скрывшие. Манжур нашел даже средство в тот же день выбраться из города, сыскать себе лошадь, и нести стыд свой в Пекин.
14. Сие убийство было ни что иное, как слабое началом мстительных намерений Правителя. Он испустил весь яд ненависти своей в манифесте, тотчас им обнародованном, где Манжуры представлены чудовищами, которым не можно попущать жить в |35| Китае, не отвечая за их излишества, и не соделавшись столько же виновными, как и они. Подлость их произхождения, относящаяся к народу дикому, каковым предки их от прочих Татар признаны; зависимость их от Империи столь же древняя, как и самый народ; время их возмущения, [419] невышедшее еще из памяти; ужасные грабления, причиненные ими и Петшели и в окрестных провинциях, при Тайтсонге; вероломство их в рассуждении Узанкува; властолюбие их Начальников; грубость воинов и их насилие; свирепые тех и других нравы: все сии изображения, вкупе начертанные, действительно производили ужасные понятия о сих завоевателях. Но паче всего представляло их безконечно ненавистными описание беспутств их, учиненнных в Тагитонге. Малейшие подробности представлены там живейшими и искусно размноженными красками, без пощады увеличенные. Все сие |36| заключалось сильным увещанием всех Китайцов, любящих отечество свое, чтоб они немедленно собирались к Киансаю, решившемуся погибнуть в сей войне, или окончать ее с успехом совершенным изтреблением тираннов своих. [420]
15. Сие ругательство произвело, как желали того, удивительное движение в Шанзи, так что возмутившийся Правитель скоро увидел себя предводителем изрядной армии, которой сообщил он все свирепости свои. Он сделал и еще более; а сие очевидно доказывает, колико мщение сего человека было осторожно, и сколько могло оно соделаться бедственным Манжурам: один из его поверенных отправился от него ко Двору Хана Мунгальского, дочь которого назначена была молодому Императору, с повелением не щадить ничего, чтоб только преклонить к себе сего Татарина. Посол был искусен, и переговоры его успешны. Он так переменил мысли сего Мунгала, что получил от него сугубое обещание, разорвать совсем дружбу с Манжурами, отказав им в |37| Княжне, которой требовали они, и притти самому в Шанзи с таким многочисленным войском, [421] какое может он набрать у подданных своих, или у соседей.
Правительствующий Совет мгновенно понял всю опасность сего возмущения, а особливо согласия мятежников с Мунгалами, о котором скоро узнали. Нарочитая часть Императорских войск состояла из сего народа Татарского; он захватил некогда и владел долгое время Империею Китайскою; и так весьма свойственно видеть честолюбие сего народа мгновенно возобновившимся по случаю смятений в Шанзи, смежной провинции к Мунгалам, в которой что примут их, они были в том уверены. Таким образом главнейшее попечение Нешингуангово состояло в том, чтоб отдалить тучу с той стороны подымающуюся, во что бы то ни стало. Соделавшись внимателен паче прежнего в рассуждении лучшего избрании Послов, |38| своих, не включал он в число сие никого из своих [422] придворных щеголей, острые слова которых составляют все достоинство, то есть, он препоручал толь важные договоры одним только людям искусным, важным, разумным и достоверно уже честным. Чтоб придать более силы их доказательствам, вручил он им всякого рода великолепные подарки, которые непременно долженствовали обольстить Хана тем паче корыстолюбивого, чем был он беднее.
16. Мунгал несколько рассуждал о том. Польза от свойства с Китайским Императором, и поругание, представленное ему, и учиненное в рассуждении Посла, назначенного ко Двору его, произвели в нем сначала желаемые Манжурами мысли; но надежда, довольно основательная, которую имел он усилиться ко вреду их, и слово, данное ими мятежникам, чтоб подкрепляло их возмущение, привязывали его к стороне Киансаевой, в сем [423] состоянии нерешимости |39| волнующегося духа неспособного ни на чем утвердиться, начало блистать в очах его сияние золота, разложили перед ним богатейшие Китайские парчи, обещали ему умножать число Цариц его, и чрез сие довели его до того, чего хотели, чтоб возобновил он союз свой с Императором. Полномочные без труда согласились на предложение его, чтоб войску, набранному в области его, в Шанзи не служить. По заключении сего договора, Мунгальской Хан не преминул уведомить о нем Киансая, который не весьма о том печалился; ибо дела его были в добром состоянии, как то мы теперь же увидим.
За месяц пред сим возобновлением союза между Императором и Мунгалами в то время, как Послы отправлялись из Пекина в Татарию, Князь-Правитель велел итти сильной армии против бунтовщиков. Сии [424] пошли навстречу ей, и сразились |40| с нею, по принятии Киансаем таких мер, чтоб победа для него была несомнительна.
17. На великое число покрытых повозок поставил он всякого рода артиллерию, расположенную так, чтоб по зажжении фитиля можно было удалиться прежде ужасной стрельбы, долженствовавшей сделаться вдруг. Сии повозки, расставленные по фрунту, составами вторую линию в боевом его порядке: но они должны были учиниться первою, посредством притворного бегства предположенной им линии. В самом деле, по начатии сражения, первая линия Китайского войска побежала, притворяясь, будто она объята сильным страхом, и бросалась стремительно в промежутки повозок. Татары тотчас вообразили себе, что и подлинно, мятежническое войско поражено ужасом; что на всех сих повозках накладены их вещи, и [425] что сия добыча оставлена победителям для ослабления в них |41| жара к преследованию. И так спешили подойти и ним, и бросились на оные в беспорядке: мгновенно хитрость начала действовать с ужасным треском; мнимыежь беглецы, тотчас возвратившись, напали на расстроенного неприятеля, и произвели великое кровопролитие. Считают, что побито на месте около и 15000 Манжур: остальные бежав совсем рассеялись.
За несколько дней пред победою, Киансай, желая придать себе более власти между мятежниками, принял на себя великое достоинство: он назвался Князем Ганским 112. Многие из [426] участников за сие порицали его, |42| почитая, что он весьма спешил обнаружить намерения свои; но по толь знаменитом выигрыше, ропот окончался, так что почти и не сомневались уже в том, что сей новый Князь рано или поздно освободит Китай от рабства.
18. Надежда сия чрезвычайно увеличилась по прошествии двух месяцов, когда Манжуры трех или четырех провинции соединением своим составив войско многочисленнейшее первого, пришли опять в Шанзи, и паки б ней побиты были. Они были в двух только милях от Тагитонга, не нашед в поле никакого неприятеля. Сего довольно было к уверению их, что мятежническое войско не существовало уже, и что они рассеяли страх по всей стране той. Но новый Князь Ганской скоро вывел их [427] из заблуждении. Извещаясь ежедневно о всех их походах, и о настоящем положении их стана в |43| такой земле, которую он знал гораздо лучше их, напал он на них в расплох с разных сторон. Нечаянность, соединенная с воспоминанием о первом разбитии, тотчас привела Татар в смятение, и изтребила из их памяти древнюю их храбрость. Самые неустрашимые пришли в робость; вновь же набранною все без стыда бросили оружие, чтоб можно было бежать удобнее. Урон разбитых распростирался до 20000 человек, считая в том числе убитых крестьянами, по мере как они попадались в их руки.
Легко понять, что по получении известия о сем втором разбитии, страх долженствовал быть велик при Дворе и между всеми Пекинскими Манжурами. И подлинно; дела их непременно погибли бы невозвратно, ежели бы прочие неприятели, которых они имели [428] в Китае, походили на Князи Ганского; или когда бы Правитель сам не был из числа тех чрезвычайных людей, кои рождены и утверждению колеблющихся престолов и к постановлению судьбы Монархий.
|44| 19. Правительствующий Совет и Вельможи, собравшись во Дворец, тотчас признали, что опасность была велика в рассуждении близости неприятеля, двоекратно Татар победившего; утвердив же сие, что конечно и всякому легко понять было можно, все нашли один только способ к соделанию оные не столь бедственною для народа, то есть, чтоб Князь-Правитель принял сам на себя мщение за их разбитии. И так просили его неотступно, чтоб он не возлагал на других полководцов попечения о произведении войны; чтоб поехал сам в Шанзи, и, как говорил ему юный Император весьма благосклонно, сохранил бы для него силою руки [429] своей корону, приобретением которые обязан он его благоразумию.
Сие только одно намерение, по мнению Князей и Вельможей, способное спасти Манжурского Императора в Китае, основано было на следующих трех причинах: 1) На опытах и искусстве такого полководца, каков был Нешингуанг; 2) на доверенности, |45| которую имело к нему войско; 3) на свободе, с которою он может действовать, смотря по обстоятельствам, не быв принужденным отлагать действия часто весьма полезная, чтоб ожидать для них от Двора повеление. Правитель ощущал силу сих причин, и согласился в поход итти.
20. Нужно было вступить в оный поранее, чтоб отнять у мятежников случая к укреплению себя, особливожь дабы приобресть в провинциях большее число участников. И так остаток зимы и вся весна употреблены были на наборы войска в Татарии, [430] и к собранию в Петшели Манжур из тех месте, где и без них обойтися было можно. В начале лета Нешингуанг сделал смотр осми знаменам. Он выбрал из них 100000 человек, и составил из них армию свою; назначил по два Генерала из искуснейших Китайцов и Манжур, которые бы служили при нем полководцами; по распоряжениижь всего, как было ему угодно, пошел он в Шанзи. |46| Он твердо положил, о чем объявил и Императору, прощаясь с ним, чтоб не нападать на неприятеля, и даже не сражаться с ним и по его предложению кроме того только случая, присовокупил он, «когда я уверен буду в победе над ним. Исполнить таковое намерение с успехом против войска, двоекратно победившего, равного а может быть и превозходившего Манжур по числу людей, бывших в нем, да и [431] предводительствуемого толь проворным и искусным человеком, каков был Князь Ганской; для сего без сомнения должно быть полководцу первые степени». Правитель скоро доказал, что он таков и был.
21. К Киансаю ежедневно прибывали новые люди; а сие купно с надеждою, которую он имел на войско свое, естественно склоняло его употребить все искусство свое принудить Татар к сражению. Известно впрочем, какова есть, или по крайне и мере какова была в то время, о котором мы говорим, стремительность сего бранного народа, а особливо чувствительность его в рассуждении чести.
Презрение, оказываемое им к |47| Китайцам, толь часто побеждаемым, безконечно увеличивало чувствительность их в рассуждении непристойных неприятельских насмешек, Но между тем, как воины Манжурские надрывались с досады, Нешингуанг, [432] не взирая на важность свою, всегда склонен был смеяться тому. Даже приятно было для него, когда рассказывали при нем какие нибудь новые поступки, ясно показывающие насмешливую гордость мятежников, или какие нибудь их острые слова. Он повторял их своим полководцам, а иногда писал и в Пекин, ни малейшего смущении не оказывая при том.
Сначала на сие Стоическое беспристрастие взирали неприятно, а войско не редко доводимо было до того, чтоб вытти ему из терпения. «Прощайтежь Манжуры, беспрерывно кричали им из стана неприятельского: вить вы совсем уже готовы ехапиь в Леаотонг; скоро опять увидите вы там хижинки свои. Не позабудьте взять с собою небольшего вашего Императора: его пора |48| женить; а у нас как для него, так и для вас невест нет».
Сие достоверно, что не так твердый и не столько властный [433] в войске своем Полководец, каков был Князь-Правитель, рано или поздно принужден бы был уступить действию, производимому в войске сими ругательствами. Сколько потеряно сражений в землях всякого рода для того только, что они даны не во время весьма искусными в военной науке полководцами, но не способными противиться жалобам воинов! Нешингуанг не такой был человеке, чтобы тут ему ошибиться: малейшее принуждение в толь важном деле, находило в свойстве великой души его совершенно непреодолимое препятствие; и он непоколебимо стоял в намерении своем во все то время, когда казалось ему сие полезным. Окопанный стан, умноженная стража, свободной выход, а особливо строгой порядок, который с попечением его о нужном войску весьма изрядно согласовался. Вот средства, употребленные сим |49| Манжуром в том опасном [434] состоянии, о котором говорится, к сохранению Китайской Империи народу и поколению своему.
22. Киансай не попущал войску своему застаиваться разными движениями, почитаемыми им за нужные; но начало у него недоставать съестных припасов, погода становилась холодна, и он увидел себя угрожаемого побегами. Все сие соединясь с понятием, которое он имел о неприятеле своем, неспособном по мнению его, на что нибудь отважиться, преклонило его отступить и вести войско свое в Тагитонг. Большая часть мятежников вошда действительно в сей городе, а остальные рассыпались по окрестностям, по местам, которые менее прочих претерпели от войны. Те и другие льстились, что, когда армии Татарская по их примеру выдет в Петшели (о чем никто ни мало не сомневался), то зимния их пребывания будут покойны, и весьма способны [435] доставить им от минувших трудов отдохновение. Но они обманулися, и скоро имели случай уверить себя, что заблуждались. Отступление мнимого Князи Ганского и лучших воинов его внутрь крепости было то, чего Манжурской полководец желал страстно, и чево он ожидал с некоторым родом нетерпеливости, чтоб вразумить всех, что он в состоянии был действовать, когда |50| надлежало. «Я поймал неприятеля нашего, писал он тотчас к Императору; и Ваше Величество можете быть совершенно удостоверены, что могущество сего человека приближается к падению». Когда полководцы сего достоинства говорят толь уверительным образом, то никто не помыслит сомневаться о том. Нешингуанг почитался при Дворе Князем разумным и скромными ему поверили без затруднении, а он сдержав слово свое. [436]
23. Войско Татарское тотчас получило повеление выступить из стана, и поход его разными колонками был так поспешен, что на другой день к вечеру |51| Тагитонг нашелся уже осажденным. Сей полководец, которого обвиняли медленностию, доказал тогда такое проворство, что Татары, весьма поворотливые в военных своих действиях, не могли тому довольно надивиться. В тот же самый день, как армия заняла стан свой около крепости, наряжено было более 20000 человек крестьян на работу, к которой употреблена также и половина войска, между тем как другая стояла в ружье. Работа сия состояла в тех широких рвах, примеры которых видели уже мы не однократно, укрепленных небольшими крепостями, свабденными довольным числом артиллерии. В продолжение сей работы, которую неровность и крепость земли соделывали тесьма трудною, [437] Нешингуанг был денно и нощно в упражнении, и почти всегда на лошади. И так, не взирая на трудность, которую надлежало преодолевать, работа была окончана в десять дней, хотя пространство ее и занимало 80 ли, или 8 Французских миль в окружности.
Киансай делал многия покушения, чтоб остановить оную: он побил много людей, да и сам немало потерял их: но всяк и раз отбивали его. Вотще уповал он, что одна только вылазка, хорошо распоряженная, избавит его они напасти; ибо сие щастие всегда удалялось от него, и он увидел себя в городе подверженного ужасному голоду, между тем как Татарское войско было покойно, и снабдено всем изобильно в стане.
24. По прошествии месяца сие спокойствие было нарушено на заре чрезмерным усилием, сделанным от Киансая, так как от [438] человека, предавшегося отчаянию, и который, как говорится, проигрывает последнее. Он вышел нечаянно из Тагитонга, предводительствуя войском своим, и стремительно напал на окопы. Свирепость, возхищавшая его и воинов его, была причиною, что во время двучасного сражения оказывали они чудеса храбрости: по тому и овладели они рвом, потеряв две трети людей своих, Киансай, считавший уже себя победителем, и уповая соделаться свободным, приметил конницу, |53| приближающуюся с левой стороны, чтоб отрезать его. Он хотел стоять твердо с нарочитым числом своих Китайцов, около его собравшихся, не сомневаясь, чтоб он посредством длинных пик своих не успел разорвать Манжурского эскадрона, имевшего лук только и саблю: но сей неустрашимый человек не имел уже к тому время. Стрела, поразившая его, низвергла оного мертвым. [439]
Падение его лишило бодрости мятежников: они устремились в бег; за ними погнались, окружили их, и всех порубили во мгновение ока.
Город Тагитонг конечно не должен был терять времени к избежанию погибели своей, прося милосердия у Князи-Правителя. Тотчас увидели жителей, выходящих толпами вне стен, в печальном одеянии, и беспрестанно имя Нешингуангово повторяющих. Сие имя защитило их от первой свирепости Татар, им встретившихся, и доставило им |54| жизнь и свободу. Правитель удовольствовался отдачею домов их на грабление, продолжившееся целые три дни.
Таким образом окончалась опаснейшая война, какую Манжуры до того времени имели в Китае. Бедственный плод наглости небольшего числа людей распустных, или лучше сказать, непристойных игрушек вертопрашного [440] придворного: он дал возчувствовать Татарам, что есть преступления толь противные праву людей, что редко избавляются они от достойного им за них наказании. Не льзя также сомневаться, чтоб наставление сие не соделалось полезным для победителей, учиняя молодых их воинов более воздержными, а Начальников внимательнейшими к предупреждению беспорядков. Колико сия воздержность и сие внимание служат во всякой стране к сокращению действий завоевания!
Завоевание Манжур час отчасу распростиралось; но совершение оного казалось еще весьма удаленным. Из 15 провинций, составляющих Империю, 10 были во власти сих Татар, 4 признавали Князя Куейского, а Сешуень, пространнейшая из всех, пребывала жертвою мучительства Шангиеншонгова, древнего совместника славному Листшингу. Корсер Шиншилонг имел сверьх того [441] власть над морем, которые и не помышляли ему оспоривать.
Намерение Правителя состояло в том, чтоб неусыпно стараться об ослаблении сих трех великих неприятелей Государя его; но он хотел начать с тиранна Сешуенского, и употребить все силы свои к изтреблению его. Причина сему была та, что Тиен, говорил он, не мог благоприятствовать Манжурам в предприятиях их, ежели они станут более медлить в очищении земли от сего чудовища.
25. И действительно господствующее Шангиеншонга свойство было безчеловечие: но безчеловечие умышленное, и долговременное, |56| превозходящее даже все то, что ни повествуют нам ужасного о бичах человеческая рода Нероне и Аттиле. Сей злодей сначала разхитил Гукуанг, где в продолжение многих дней велел бросать в реку обитателей великого города, которым овладел он. Гнев ни [442] малейшего не имел участии в сем лютом действии: Шангиеншонг хотел только веселиться, доставя себе безчеловечную забаву взирать на сих нещастных борющихся с волнами, или с его солдатами, которые быв вооружены копьями, стояли по обоим берегам реки.
Из Гукоанга перешел он в Сешуень, и покорил оную совершенно. Он принял там даже звание Государя, не упущая обрядов Китайских, чтоб дать имя новому своему роду, и летам царствования его. После сего-то смехотворного действия, один из придворных его евнухов, говоря с ним, позабыл называть Его Величеством. Сие забвение, как оно ни неумышленно было, |57| мгновенно наказано смертию; но как некоторые евнухи показались тронуты нещастием своего собрата, то разгневанный тиранн рад был, что нашел случай осудить [443] их всех: побили из них более 9000 в Сешуене.
Быв смертельный неприятель наук и людей ученых, употребил он все возможное к соделанию подданных своих таковымижь, каков и сам был 113. Один из Офицеров его подал ему не знаю какое-то предложение о поправлении войск, наполненное рассуждением и знанием; но Шангиеншонг, вместо всякого ответа, в тужь минуту велел умертвить его. А причины, объявленные им к оправданию сего |58| поступка, были те, что он не [444] любил наставников; что боялся новостей, и что должно держаться древних обычаев. Он сделал еще и более: чтоб не быть подвержену принимать когда нибудь таковыежь поучения, принялся он за самый источник, и вот как поступил при том:
В указе, обнародованном им, имел он бесстыдство приписать все бедствия, погубляющие Китай, невежеству людей чиновных: в следствие чего строго повелел он всем ученым Сешуенцам прилежать лучше прежнего к чтению хороших книг, и быть готовыми явиться к нему в известный день, который он назначит к освидетельствованию их по его рассмотрению. Обман был конечно груб: однакожь 32300 ученых вдалися в оный. Лишь только они собрались в пространную ограду Дворцового сада, Шангиншонг вышед к ким, стал |59| проходить по рядам. Мандарины, Доктора и ученики, все [445] называемы были скотами; а сия укоризна, признаться должно, не несправедлива была в тогдашнем обстоятельстве. Сии простяки уверились в том скоро и сами, видя воинов, нападших на них, и всех их умерщвляющих.
Скоро поступили также свирепым образом и с обществом |60| Гошангов. Шангиеншонг услышал, что один из сих идолопоклоннических монахов говорил о нем с большею вольностию против благопристойности. Он подумал, что и все общество так же мыслит, и для того положил погубить оное. Тиранн сначала притворился, что имеет великое благоговение к идолу Фо; по слуху же, что он хочет принести ему такую великолепную жертву, подобные которой в Китае никогда не видно было, Гошанги молодые и старые отправились из всех пустынь Сешуенских, и собирались толпами в назначенное место. [446] Жертвоприношение началось и подлинно в день их прибытия; но сии бедные пустынника соделались жертвою: 25000 и более были умерщвлены при подножии идольском.
Быв щедр к воинам, и до излишества снизходителен к последним из оных, Шангиеншонг требовал от тех и других, чтоб они имели всегда лице веселое. Знак печали и самомалейшая мрачность считались величайшим преступлением, которого тиранн не прощал никогда. И подлинно: многие платили жизнию за погрешение в сем случае, то есть, что являлись к нему с невеселым видом. Он утверждал сей страстный поступок правилом, чтоб изтребить корень заговоров и возмущений: ибо одни только задумчивые люди, по мнению его, способны умышлять и производить в действо заговоры. Предосторожность сия есть излишна, и даже сумасбродна до чрезмерности своей, [447] однакожь она была полезна сему разбойнику, соединяя с ним многих злодеев.
|61| Между тем в 1650 году испытал он, что привязанность, которую имеют к тиранну, не столько прочна, как ему угодно было полагать оную. Узнав, что Татары мало помалу собиралися в Шензи, ожидал он, что они скоро нападут на него, и для того хотел предупредит их. И так отправил он большой отряд, долженствовавший занять Ганшонг 114, город крепкой по положению своему, которого Манжуры не могли миновать, идучи по дороге в Сешуень. Но предводитель и воины сего отряда как скоро удалились от армии, решились отдаться Татарам; и так для них в самом деле отряд сей овладел Ганшонгом. [448]
Известие сие, сообщенное Шангиеншонгу, привело его в ярость: он нашел тут случай удовлетворить лютости своей, и ухватился за оный. Сии переметчики по |62| большой части были из Шингту 115, столицы Сешуенской: Сего довольно было, чтоб пролить бешенство свое на обитателей сего города. Он велел выводить их разными партиями: мущин, женщин и детей их, под видом, чтоб перевести оных в другое место; по прибытиижь каждой партии в тесное место, в некотором расстоянии от города, умерщвляли их одну по другой в продолжении многих дней. Писатели уверяют, что сие лютое кровопролитие погубило более двух сот тысяч человек. [449]
Остальные жители сей провинции скоро претерпели почти подобный сему жребий. Конница Шангиеншонгова распространилась подобно наводнению в разных |63| частях Сешуени, предавая все огню и мечу, посекая древа, разоряя плотины, и соделывая из сей области обширную пустыню, большая часть сельских обывателей, сказать правду, имела время спастись в густых лесах, или в других местах трудных к приступу; но бедность и голод погубило из них большую половину.
Предлог тиранна к сим безчеловечным действиям, или по крайней мере, по словам его, наиболее убедительный для воинов, чтоб сделать их послушными к его повелениям, был тот, что войско Татарское, узнав о приведении провинции в такое состояние, не захочет уже войти в оную; что они употребят в покое великое число съестных [450] припасов, чтоб перейти по том в плодоноснейшие провинции, дойти до Петшели, и завладеть в свою очередь Пекином. Ослепление так велико былo между войском его, что оно без затруднения верно ему, и даже спешило исполнять повеления его.
Не так дешево стоило сей толпе бродяг повиноваться ему в принесении ужасной жертвы, |64| требованной от них Шангиеншонгом по разграблении провинции. Офицеры и солдаты все были богаты и домовиты. Большая чаешь из них имели множество невольнице, молодость которых была причиною, что их пощадили при убиении в толь многих городах и деревнях жителей. Тиранн уверен был основательно, что такая абуза совсем неприлична солдату, предпринимающему великие дела, и который хочет итти исполнять их со славою. Но способ, употребленный им к освобождению своей армии от такого [451] излишества, весьма достоин чудовища, каков он был.
Он дал знать войску, что такая толпа женщин была для них бедственна; поелику она ослабляет их мужество, делает походы медлительными, и мешает им в их действиях. Заключениежь его было таково, что надлежало с рук сбыть как можно скорое сих домашних |65| неприятелей, дав им слово наградить их со вторицею за сию жертву, когда они совершат дело свое. «Я, присовокупил он, так как Царь ваш, подам вам пример к сему. Сверьх четырех Цариц, от коих ожидаю я наследника, есть у меня более 300 невольниц. Я хочу сохранить из сих пленниц только восемь, для услуг моим Царицам, а прочих умертвить сего днижь пред вашими глазами. И так да почтет каждый из вас за славу себе подражать мне. Вспомните, что я есмь отец [452] ваш, столькожь, да еще и более, нежели обладатель. Я проницателен более всех вас; а притом ищу только того, чтоб соделать вас щастливыми». И подлинно; в тот же день умертвил он 292 своих невольниц, да и все солдаты потащили своих на луг, где они побили их без жалости, числом до 400000.
По наполнении сего безчеловечного дела, Шангиеншонг за блого рассудил нечувствительно извлечь; войско свое из Сешуеня, и по крайней мере привести оное в |66| движение, чтоб отнять от взоров их ужасное изображение кровавого луга. И так велел он тотчас итти ему к Ганшонгу. Некоторые из его людей, на которых наиболее он полагался, получили повеление входить в сию крепость одному по другом, назвав себя перемотчиками; при каждом же важном случае, один из сих лазутчиков должен был искусным образом уйти [453] из города и пересказано тиранну, что там делалось.
По прибытии своем в Шункинг 116, узнав он посредством их, что Татары были еще в Сингане; а сие подало ему причину рассуждать, что ежели он несколько поспешил, то может осадить Ганшонг прежде их туда прибытия. Он ускорял походом своим, и употребил такое проворство, что шесть дней спустя по выходе своем из Шукинга, находился он в четырех только милях от |67| объявленного города». Тогда увидомил его другой лазутчик, что хотя немалые отряд Манжур и вступил в Ганшонг; но что долго не будет туда остаток большой их армии. По сему известию Шангиеншонг счел, что может [454] на несколько дней остановиться, для отдохновения войску своему. Отсрочка сия была непредосудительна ему; потому что обстоятельства пребыли бы почти в одинаковом положении, когда бы он не захотел продолжать путь свой.
По нещастию его, полководец, начальствовавший сим неприятельским отрядом, вошедшим в Ганшонг, был один из тех неутомимых Манжур, которые рождены для завоевания Китая 117. [455] |68| По прибытии в город, тотчас соединил он с отрядом Татарским партию Китайцов, оставивших тиранна, и всех тех из граждан, которые хотели вспомоществлять ему, и были к тому способны. В один день, когда отнюдь того не чаяли, вывел он всех сих людей из города, и поставил их на высотах по пути, где надлежало итти неприятелю, ежели бы он захотел подойти к Ганшонгу. Намерение его было только то, чтоб продолжать поход тиранна, и оспоривать ему каждый шаг земли, в ожидании Татарской армии. Но успех сего дня был гораздо превозходнее, нежели он ожидал того.
|69| Между Манжурами обыкновенно следуюет небольшое число конных стрелков пред полководцем, когда он идет походом. [456] У сего было их шесть. Он поехал с ними вперед, чтоб осмотреть положение неприятельского стана, взяв с собою из предосторожности одного Офицера из Шангиеншонговых переметчиков. Передовая стража, приметив издалека сию небольшую партию, и почитая оную многочисленнейшею, нежели какова она была, тотчас отделила одного всадника уведомить тиранна, что Татары приближаются. «Нельзя статься тому, отвечал он: лазутчики мои верны; а последний вышедший из Ганшонга, удостоверил, меня, что нет там более одного отряда Манжур, которые дрожат, ужасаясь моего приближения».
26. Другие конные, равно обманувшиеся тучами пыли, виденной |70| ими на высотах, прискакали, подтверждая первое известие: говоря, что Татарская армии действительно в походе, и что весьма скоро увидят ее идущую. [457] Тогда Шангиеншонг, возхищенный злобою, велел схватить сих обманчивых вестников; так он называл их, осыпая оных ругательствами и заклинаясь по возвращении своем их повесить. Между тем садится на коня, просто одетый, без лат, и имея у себя одно только копье. Уже был он далеко от стана, как Офицер из перемотчиков, узнав его, и показывая оного Манжурскому полководцу, вскричал громко: «Вот тиранн! это сам он... Вдруг с сими словами один из стрелков напрягает лук свой, и скакав во весь опор к Шангиеншонгу, пустил в него стрелу, которая пронзила сердце его и повергла мертвого на землю.
Многие из его Офицеров, спешившие препровождать оного, как скоро увидели его распростертого на земле, мгновенно |71| ускакали, не сомневаясь в том, чтобы не было тут по крайней мере 100000 Татар, идущих к ним. [458] В короткое время так думала и вся армия. Таким образом каждый из сих грабителей думал, как бы спасти себя от опасности: одни предложили службу свою Манжурам, которые и приняли оную; другие ушли в Юннан, где составили они немалую партию; провинция же Сешуенская соделалась чрез то совершенно покоренною. Много лет потребно было обселить пани сию неблагополучную область, но наконец успели в том.
27. Не взирая на сии успехи, Правительствующий Совет находил не меньшую трудность в окончании скорого завоевания толь обширной Империи. Предлагали разные способы к поспешнейшему совершению сего великого дела; по многом же рассуждении утвердились на следующем: определено соединить Татарские силы с |72| силами верных Китайцов, так, чтоб произошло из того верное средство, не только чтоб отнять [459] у Князя Куейского его четыре провинции, но содержать бы и прочия в должном послушании. Сие |73| соединение главнейше состояло в отдаче в вотчинное или удельное владение некоторым из знатнейших Вельможей Китайских четырех провинций Князи Куейского, то есть Коантонга, Коангси, Юннана и Куейтшеу, с тремя следующими, как-то Фукиен, Киангси и Гукоанг. Знаменитый Узанкуей, о котором, весьма удивительно, что История не говорит ни слова о последней его победе над Листшингом, получил в удел свои Юннан и половину Куейтшеу. В прочия провинции пожаловали трех новых подвластных Князей, между которыми был Конжионте, всем Китаем признанный истинным Конфуциевым потомком 118. [460] Достоинство его было Князь Тингнануангской. [461]
|74| Сии великие подвластные Князья долженствовали платить [462] |75| Императору годовую дань, содержать войско на своем иждивении, [463] принимать Манжурское, когда оно войдет в их княжество, а впрочем управлять вверенными им |76| провинциями как праводушным самодержцам.
Цель сея политики, как то легко приметить можно, быта та, чтобы сделать участниками в успехах оружии Татарского Вельможей Империи, и в то же время приобресть любовь народа, препоручив оный Китайцам, так как удельным Князьям. Казалось, что не было причины чего нибудь страшиться от подобного сему учреждения: ибо не можно было помыслить, чтобы почтеннейшие люди, доказавшие верность свою, соединенные с Манжурами торжественнейшею клятвою, и всем своим величеством одолженные щедрости Государской, могли когда нибудь употребить во зло милости его, даже до того, чтоб быть ему неверными.
Но что бы ни долженствовало случиться впредь, по крайней мере сие достоверно, что успехи сего и [464] следовавшего за ним года, совершенно оправдали учиненное ими распоряжение. Новые Князья, вышед тотчас в поле, одерживали |77| повсюду великие преимущества. Два Губернатора в Коантонге отдали одному из них города, подчиненные им; что принудило Князя Куейского вытти из Шаокинга, и удалиться в Утшею в Коангси. Сие отступление, довольно изъявляющее слабость сего Монарха, весьма не понравилось Наместнику Томасу, который всегда назывался первым Министром, хотя и пребывал в Куейлине.
28. Но письма, писанные о том от сего великого Мандарина к Государю его, не могли преодолеть его боязни, и были без всякого действия. Тожь сделалось и в рассуждении прозьбы Наместнической о пяти придворных господах, которых Князь велел арестовать под предлогом некоторых непристойных речей по их должности. А как сии мнимо или [465] действительно виновные люди имели у себя многих друзей в войске, то опасно было, чтоб их нещастие рано или поздно не произвело бедственных следствий.
|78| Событие с излишеством доказало, колико страх сей был основателен. Два или три проигранных сражения, скоро одно за другим последовавшие, весьма обессилили сторону Князи Куейского; а сии разбитии считали действием досады некоторых подчиненных Офицеров, родственников или друзей заключенным Вельможам. Сии победы Манжур отворили им путь в Коангси, где в короткое время взяли они пять или шесть городов.
Паче всего хотелось им взять Куейлин, вид которого однакоже имел в себе нечто страшное, возобновляя в их памяти разные победы, одержанные тут над ними Наместником Томасом. Сей великий человек, так как мы сказали, уже [466] находился в нем действительно, и он дал толь изрядные повеления, что войско со всех сторон могло приходить к нему для защищения города его в случае осады. Сие войско действительно вошло |79| за несколько дней, прежде нежели крепость окружили; и оно было так многочисленно, что Наместник считал себя в состоянии послать с 4000 одного полководца своего, обозреть неприятеля и тревожить его в его походе. Но сторона Князи Мингов в то время, о котором мы говорим, имела у себя почти одних только недовольных, либо изменников. Начальнике отряда, посланного им, как скоро вышел из города, решился сам и люди его не возвращаться в оный: одни пошли к Манжурам, другие разбрелись по домам.
29. Остаток гарнизона, видя что сей корпус войска не возвращается, лишился бодрости, и не надеялся защитить крепость. [467] Сделались заговоры, заключение которых было таково, чтоб Куейлин оставить пустой. Наместник употреблял все красноречие свое и власть для приведения сих негодниц к их должности; но его не |80| слушали: не прошло еще и трех дней, как в городе не осталось ни одного солдата.
Сии трусы сделали еще более, нежели что оставили своего Начальника. По мере, как встречались они с некоторыми Китайскими партиями, стекавшимися к защищению Куейлина, не преминули они говорить им, что сие их благонамерение было бесполезно; что Наместник с великим своим усердием в самой вещи был не что иное, как человек, зараженный мнением о своем достоинстве, решившийся погибнуть; что прежде нежели увидят они крепость, ее возьмут, или по крайней мере окружат многочисленным Манжурским войском. Сии и подобные им слова [468] произвели в людях, слушающих оные, такое действие, что никто из сих помощных войск не осмелился итти далее; они все пошли в противный путь, а город Куейлин остался, как и прежде, не имея в себе ни одного военного человека.
В сей крайности жители представили Наместнику Томасу, что одни они не в состоянии |81| противиться неприятельской армии, подвергая очевидно город свой опасности быть совершенно разоренным от Татар, Мудрые Мандарин не думал также требовать от сих граждан великодушного поистинне усилия, но которое со всем тем ничего не произвело бы в настоящем обстоятельстве; и для того в сем случае не было между им и ими никакого противоречия. Но он несогласен уже был с ними, когда они хотели уговорить его вытти из крепости, чтоб привести самого себя в безопасность. [469] Все, что ни говорили ему о сем, было тщетно. Он хотел остаться в городе для наблюдения в нем порядка, и не вспомоществовать примером своим к умножению числа предателей. «Но понеже вы решились, говорили ему сии добрые люди обливаясь слезами, не признавать Манжурского Императора, то полководцы его непременно умертвят вас. Ненарушимая ваша Князю Куейскому преданность, возведение его вашим попечением на престол, и победы ваши над войсками наших завоевателей, не |82| обещают вам благосклоннейшего с вами поступка. - В добрый Ччас! отвечал им с важностию Мандарин, я исполню свою должность и умру доволен, Не ужели буду я достоин жизни, когда подлый поступок продолжит дни мои?»
Шантоншанг, один из искренних друзей сего Наместника, повелевавший в нескольких [470] милях от Куейлина небольшим корпусом, не мог принесть оный на помощь сей крепости. Но узнав случившееся, и предпринятое другом его намерение, чтоб остаться в городе, писал к нему письмо за письмом, отвратная его от оного. Сии письма не получили успеха; Томас отвечал на них как и гражданам, что он не может оставить места своего, не сделав себя виновным в измене. Шантоншанг хотел употребить последнее усилие в рассуждении сего неустрашимого человека: он приехал в Куейлин сам, чтоб извлечь его силою из беды, в которой он его видел: но ничего не успел. Наместник предложил ему свои |83| причины таким чувствительным образом, что сей великодушной друг решился остаться с ним; ибо как скоро Куейлин возьмут, то войско его не преминет разойтися, чтоб искать спасения своего от Татар. [471]
30. Войско их тотчас показалось пред крепостью; оно увидело вороты ее отворенные, и пошло в оную так как в город совершенно покорный. Первое дело, сделанное полководцом войск Татарских (а сей был Конжионте, Князь Шингнануангской), было то, что он призвал пред себя Наместника Томаса и Шантоншанга. «Кто из двух вас, приняв их с важностию, есть первый Министр Князя Куейского? - Я, отвечал Томасе. Имев нещастие потерять толь важный город, каков есть Куейлин, ничто более не прилепляет меня к жизни; и я безбоязненно ожидаю скорой смерти. - |84| Скорой смерти! сказал Князь. Кем же вы нас почитаете? Варвары мы, или разбойника? Люди ваших достоинств должны ожидать новых только почестей с стороны благоразумных Манжур. Воззри на степень, на который они возвели меня, и [472] доверенность, кою ко мне имеют; последуй примеру моему, отдавшись им добровольно; ибо Князь ваш Мингов не может долговременно сопротивляться, и он оставляет вас первый».
31. Шантоншанг был горячь и чувствителен, не мог слушать сих выражений Конжионтевых, не изъявив мгновенно военного своего негодования. «Какое посрамление, вскричал он, памяти великого Конфуция! Человек кровей его увещавает Китайцов оставить законного их Государя, чтоб предаться чужестранцам: развращение нравов может ли распростираться далее? Нет, здесь оно уже в самом совершенстве». Выговор конечно был неблаговременен: да и привел он в некоторые беспорядок Философическую важность Князя Шингнануангского. В тот же часе |85| приказал он принести оковы, и наложить оные на Мандарина [473] возклицателя, раздев его прежде до половины.
Наместнике Томас удивясь, что щадят его, поступая так сурово с другом его, представлял Князю с тихостию, что правосудный человек, желающий наказывать, рассуждает более о деле, нежели о простых словах, выговоренных на ветер и без размышления; что он, быв знаменит при Дворе Князи Куейского, и соделав Татарам несравненно более зла, нежели Шантоншанг, заслуживал с большею справедливостию оковы, его отягощающие». Сие представление произвело толь сильное действие в Конжионте, что дух его мало помалу успокоился, и он приказал снять оковы с Мандарина, которому отдали одежду его и шапку. По том приняв на себя ласковый вид в рассуждении двух пленников, посадил их с собою, чтоб выслушали они продолжительный разговор его о [474] настоящим Китая состоянии, который, говорил он, никак не может |86| быть покоен, разве покорится Татарам.
Но видя, что слова его не производят ничего, удовольствовался он одним требованием, чтоб по крайней мере оба Мандарины согласились обрезать волосы свои по образу Гошангов, когда не могли уже решиться остричь оные по Татарски. При сем предложении Томас усмехнулся, и отвечал следующее: «Как это, Князь Тингнануангской! вы будучи наследственным неприятелем идолопоклонства 119, у советуете нам необиновенно облещись одеждою идола Фо! Подлинноль вы так думаете?»
Конжионте покраснел, услышав сей выговор, и встав с места, проливая слезы говорил им: [475] «весьма чувствую, что я заблуждаюсь; вините в том желание мое, чтоб спасти вас, Сей только предмет предстоит |87| очам моим; но я очень вижу что щастие мое не достигнет до него».
Наместник и друг его имели еще несколько дней на размышление к добровольному повиновению, требованному от них. По прошествии оных, тот и другой, ни мало не колеблясь в твердом намерении, предприятом ими, остались верны Князю Куейскому; почему Конжионте совершил против воли своей обычайный поступок Татарский, наказывая лишением жизни отрицающихся признать Императора Манжурского Самодержцем своим. Впрочем Китайские Писатели, не упоминая ничего о Христианстве Наместника, о котором может быть они не знали, или почитали оное делом для них неважным, уверяют однакожь, что Тиен весьма [476] чувствительным образом доказал, колико смерть сия была ему не приятна 120.
|86| 32. Потеряние Куейлина предварено было взятьем Коантшеу, столицы [477] Коантонгской, равно бедственным для стороны Князи Куейского. Два новых подвластных Князя окружили оную в начале 1651 года. Но сверьх того, что имела она гарнизон весьма многолюдные, Наместнике Томас уговорил мореходца Шиншиконга итти с флотом своим в помощь сему великому городу. И подлинно он прибыл туда; и как он ничего не щадил, когда дело шло о вреде Татарам: то они сначала потеряли много людей. Между тем приходило к ним ежедневно новое подкрепление; что употребили они к сильному |89| продолжению осады. Но все сие было тщетно, говорит один сего времени Писатель. Поелику пристань не была заперта, то Шиншиконг ввозил туда свободно столько помощи и аммуниции, сколько потребно было их для утомления осаждающих. Семь месяцов прошло уже, а Манжуры успели почти не более, как и с первых дней осады. [478]
Наконец измены пришли и сюда освободить их от хлопот: они тогда были, как то уже примечено между держащими сторону Монарха Мингов, паче прежнего употребительны. Несколько гарнизонных Офицеров быв подкуплены, так хорошо успели составить партию, что овладели Северными воротами. Они отворили их Татарам, за несколько пред возхождением солнечным, так что все войско вошло в оные, а лишившиеся бодрости Китайцы и не старались уже остановлять их, ниже защищать себя. Шиншиконг имел время взойти на суда свои со всеми его людьми; но остальное войско, исключая предателей, и жители, кроме множества мастеровых, коих польза торговли понудила пощадить, были все порублены. Грабление города, последовавшее за сим кровопролитием, целые десять дней продолжалось.
33. Толь печальная ведомость полученная Князем Куейеким, [479] побудила его оставить Утшеу. Он странствовал несколько времени в разных местах, а наконец, казалось, хотел остановиться в Наннинге 121. Однакожь пребывание его там было недолговременно. |91| Когда города в Коангси и Коантонге спешили отворять ворота свои Татарам, да и великое число Офицеров приходили к ним со всех сторон: то неблагополучный Монарх увидел себя наконец принужденным вытти из Китая, чтоб не попасть в руки врагов своих. Он удалился с родственниками своими в страну Микуе 122, ожидая там каких нибудь благополучнейших обстоятельств, которые [480] возвратили бы его в его отечество, и открыли бы ему путь ко престолу.
34. Лишь только узнали в Юннане об отшествии Князя Куейского, как два Полководца умершего тиранна Шангиеншонга отдали сию провинцию Татарам, то есть Узанкуею, который объявлен был Князем оные. Хотя сии два бродяги жили там в совершенной независимости, однакожь они |92| давали знать народу, что они повиновались Князю Куейскому, и что они управляли в Юннане его именем. Но как сей Самодержец был изгнан уже из своего отечества, и не имел никакой основательной надежды к восстановлению дел своих в Китае: то сии два человека основательно страшились либо того, чтоб не соделаться жертвою какого нибудь народного волнении, или чтоб не быть скоро задавленным Манжурскими силами. Для того, дабы соделать состояние свое выгоднейшим, как то [481] настоящие обстоятельства позволяли им, пошли они на встречу победителям, которые по обыкновенному своему правилу приняли их с распростертыми руками.
Сие покорение Юннана совершило завоевание Китая Манжурами в изходе 8 году царствования их молодого Императора Тшангти, или, как говорят Китайцы, в 8 лето Шунши, то есть 1651 году по нашему счислению.
|93| 35. Казалось, что Нешингуанг ожидал только сего толь благополучного произшествия, чтоб со славою окончать дни свои. Он умер насколько дней спустя по получении при Двор приятного известия о мире, заключенном Узанкуеем, Князем Юннанским, при завоевании сей провинции. Империтор, всегда почитавший Правителя так как собственного своего отца, и всегда называвший Амауанг, то есть Князь-Отец, сердечно сожалел о нем, и учинил ему погребение [482] совершенно Царское. Народ Манжурской сожалел о нем вообще не менее Монарха; и должно признаться, что сии сожаления были справедливы. Полагаясь ли на свидетельство великого числа Писателей Китайских и Татарских, или следуя по стопам всех поступок Нешингуанговых, со вступления его в Китай до смерти, легко признать в сем великом человеке достоинство завоевателя и политика первой степени, без всякой примеси |94| пороков, свойственных политикам и завоевателям.
Правда, что товарищи его в правлении Империею во время жизни его упрекали тайно, а по смерти даже и явно, будто он беспредельно властолюбив был: но сия с их стороны укоризна весьма подозрительна. Когда в Китае Бонза, Гошанг, или Лама, состояние которых есть род торжественного обязательства скромности и уединению, не [483] менее прочих Китайцов ищут чести и знаменитости; когда Мандарин, с посредственным умом и поверхним знанием, желает председательствовать в одном из Пекинских Приказов, или ищет места в Министерстве; когда Китайской или Татарской Офицер без всякого достоинства, кроме старшинства своего по службе, хочет быть главным предводителем войска; или наконец когда мятежник стремится даже поднять знамена против Императора: то свойственно всех их называть людьми властолюбивыми. Но сие |95| порицание неосновательно в рассуждении Князя, невозвышающегося паче сверстников своих, разве превозходства достоинства своего, и который из сего превозходного достоинства не делает иного употребления, кроме блага для Монарха и народа. И таков-то был Нешингуанг, как то можно было усмотреть из всех следствий сея Истории. [484]
Впрочем смерть Князя сего произнесла при Дворе чрезвычайное движение. Чем более другия Правители старались, каждый с своей стороны, приобрести себе главнейшие управление делами: тем паче Министры усиливались воспрепятствовать им в том, решась, как то они и делали, относиться впредь с делами лично к Императору. Сей юный Монарх тотчас приметил хитрость их; и чтоб изтребить все причин к несогласию, объявил он публично, что хочет управлять сам собою. И действительно он исполнил все тотчас по окончании траура по своем дяде; и мы увидим в |96| пятой и последней Книге нашей Истории, что стоило сему Монарху, так как и его наследнику, чтоб непоколебимо утвердить владычество свое в Китае.
Комментарии
108. Киеннинг-Фу в Фукиене под 27 гр. 3 м. 36 с. ш. и под 136 гр. 25 м. 55 с долготы.
109. Наншанг-Фу и ныне есть из наилучших городов в Китае, весьма знатен фарфоровою своею торговлею и удивительным плодоносием земли. Теперь едва видны в нем некоторые следы ужасного состояния, в которое привели его Татары по взятии приступом. Он лежит под 28 гр. 37 м. 12 с. ш. и под 133 гр. 39 м. 41 с. долготы.
110. О. Мартини в письмах своих о войне Татарской говорит, что сей чрезвычайный Посол был дядя молодого Императора. Может быть, что Писатели, из которых О. Малья почерпал, сочиняя большую свою историю, о сем обстоятельстве нарочно умолчали, для сохранения чести Императорского Дома; по может статься и то, что О. Мартини также обманулся.
111. Тагитонг-Фу есть крепость из числа наилучшим образом укрепленных, при переходе чрез большую стену, под 40 гр. 5 м. 43 с. ш. и под 131 гр. 4 м. 30 с. д.
112. Старинное княжество Ган было в Шанзи; а как весьма часто потребна была одна токмо мечта величества к преклонению народного множества, то Киансай думал, что с помощию сего великого звания Князя Ганского, мог он выдать себя вторым Леупангом, основателем поколения Ганова. Сей Государь был сначала простой полководец; по том сделался Князем Ганским, а наконец Императором всего Китая, за 206 лет до Р. Хр.
113. О. Мартини, кажется, признает в Шангиншонге некоторый род склонности к наукам; но сие мнение по видимому имеет основанием своим великолепный только Дворец, построенный тиранном, и уважение, оказанное сначала двум Европейским Езуитам, попавшимся в его руки. Доказательство не заключительно: хороший дом конечно может принадлежать человеку неученому. Чтожь касается до двух Езуитов, то О. Мартини признается сам, что Шангиншонг, возненавидев уже оных, конечно побил бы их, ежели жизнь его ещё продолжилась.
114. Ганшонг-Фу важнейшая крепость в Шензи, близ границ Сешуенских, в средине большего хребта гор и лесов, на реке Гане. Она лежит под 32 гр. 56 м. 10 с. ш. и под 125 гр. 25 с. долготы.
115. Хотя торговля Шингту и в цветущем состоянии, однакожь город сей не мог получить древнего сияния, по крайней мере видны там следы ужасного состояния, в которое привел его Шангиеншонг. Он лежит под 30 гр. 40 м. 41 с. ш. и под 121 гр. 58 м. 30 с. д.
116. Шункинг-Фу знаменитейший город в Сешуене, окруженный весьма плодоносными пригорками, где много приготовляют шелку. Он лежит под 30 гр. 49 м. 12 с. ш. и под 123 гр. 55 м. 30 с. долготы.
117. О. Мартини называет и сего Начальника дядею Молодого Императора; приписывая же ему великие похвалы, порицает однакожь, как то очевидно и должно было сделать, странный образ, коим он окончил дни свои. По повествованию сего знаменитого Миссионера, Князь, о коем здесь идет дело, по окончании сей войны возвратился ко Двору, где приняли его довольно дурно. Упрекали его, что он попустил погибнуть войску своему; против чего он так вознегодовал, что бросил даже на земь шапку свою, что между Манжурами считается непристойнейшим поступком мятежничества. И так Правитель хотел, чтоб виновный был наказан. Осудили его на некоторый род заключения, так как Императоры Мингов делали сие в рассуждении тех Князей, которых наказывали они. Но гордый Манжур, пылая досадою, что начинают с него введение сего старинного обычая, умер, задавив себя.
118. Конфутсе, или, как в Европе называют его, Конфуциус, либо Конфуций, был без сомнения величайший Филосов из всех тех, коих Провидение произвело в язычестве. Он родился в княжестве Лу, то есть в нынешней провинции Шантонг, за 550 лет до Р. Хр. а умер 72 лет. Дабы читатель мог иметь порядочное понятие о сем великом человеке, довольно упомянуть здесь нечто о упражнениях Конфуциевых в жизни его, об основательных правилах, о сопротивлениях, кои долженствовал он терпеть, и наконец о почтении чрезвычайно удивительном, какое имеют к нему Китайцы уже более 23 веков.
Упражнения Конфуциевы состояли в разных директорствах, или надзираниях: в должности первого Министра у Хана, или Князя Лу; в рассмотрениях трех первых канонических книг: У-Кинг, Ши-Кинг, Шу-Кинг; в сочинении четвертой Тшун-Тсиу, в удивительных наставлениях, преподаваемых им ученикам его, и в частых его переездах по разным областям, разделявшим тогда Китай, но всегда для возвещения в них здравого нравоучения.
Правила его всего простее. Один Офицер Князя Сонгского замахнулся на него саблею, чтоб убить его; Конфуций же, ни мало тем не тревожась, удовольствовался отражением только удара. А как ученики его весьма удивлялись хладнокровию его, то он отвечал им: «Я все то сделал, что надлежало мне делать; ежели Тиен участвует в моей жизни, то прочее Сам Он совершит; и я в том полагаюсь на Него». На важный вопрос Князя Тси, в чем полагал он благоразумное правление, отвечал мгновенно: «в том, чтоб господин был господином, подчиненный подчиненным, отец отцом, а сын сыном». Во время министерства своего принужден он был весьма скоро умертвить одного сварливого человека из придворных Лу, именем Шаотшингмао; что весь удивило учеников его, совершенно знавших кротость свойства его. Но он сказал им: «Разбойник часто бывает виновен менее, нежели люди пяти родов, о которых я скажу вам, и кои суть: 1) люди коварные; 2) люди пронырливые, сеющие или возращающие при Дворе семена вражды; 3) совершенные лжецы, соделывающие игру из злоупотребления во зло легковерия простых людей; 4) поносители, нещадящие никого, лишь бы они были уверены, что веселят слушающих; 5) злые с намерением, утешающие себя вредными поступками в жизни своей. Но Шаотшингмао соединял в себе все сии пороки: мог ли же я попустить ему жить более?»
Порядок, Конфуцием в княжестве Лу установленный, чрезвычайно встревожил других соседственных Князей. Они боялись, чтобы не подвергнуться им, рано или поздно, могуществу, так хорошо утвержденному и час отчасу возрастающему: но Князь Тси взялся успокоить их страхи. Двор его был собрание всех певиц окрестных; он, выбрав самых искуснейших, подарил их Князю Лу. Сии девки скоро пленили сердце его, и так оавладели разумом его, что он без их совета ничего не делал. Министр Филосов, с нравственными своими наставлениями, нашелся смешон и скучен; его отпустили. Удаление его в область Тсай доставило ему одно токмо поношение; большие и малые все восстали против учения его, и так Конфуций принужден был бежать паки. Князь Тшу пригласил его тогда ко Двору своему; Философ склонился на то, и тотчас к нему поехал. Но Министры Тшинговы и Тсаевы сильно представляли Государям своим, что сей Учитель, зная силу и слабость Китайских областей, сделает из познаний своих употребление к учинению Князя Тшу сильнейшим пред соседями его, ежели позволят ему к нему уехать: почему посланы были военные люди, чтоб удержать его. Он искусным образом уклонился от них, и оставался окруженным в одной долине, даже до того, как Князь Тшу отправил войско для освобождения его.
Почтение Китайцов к сему чрезвычайному человеку не может распростираться далее. Почести, воздаваемые ему, составляют знаменитую часть обрядов Китайцов; он есть превосходнейший Учитель для Китайцов: малейшие подробности жизни его написаны в летописях; дворянство же, следующее от рода его, говоря свойственно, одно только наследственно в Империи. А как все уверены, что сам Конфуций происходит от Императора поколения Шангов, которое вступило на престол за 1768 лет до Рождества Иис. Хр. то можно сказать, что потомки сего Философа пользуются самым древнейшим благородством, какое только есть на свете.
119. Сие толь славное именование наследного идолопоклонству неприятеля приписывалось достоинству потомков Конфуция, Философа ревностного в рассуждении единства Бога всесовершенного.
120. Сия смерть Томаса была ли совсем невинна? Почто упрямился он оставаться в крепости, которой не мог защитить, и где преданность его к Князю Мингов не могла не стоить ему жизни? Причина, сказанная самим им, весьма благоразумна; он боялся, чтоб отъездом своим не подать примера трусости, паче прежнего пагубнейшей в тогдашнем обстоятельстве. Впрочем Наместник признаваем был Христианином по крайней мере в Куейлине и в Коангси: ибо народ не мог долго не знать истинного Християнства начальствовавшего над ним. И так сие свойство Християнина в простой и благорасположенной душе доставляло Мандарину Томасу новое побуждение к презрению смерти. Китайцам давали разуметь, что и весьма справедливо, что вера Християнская совершенно мужественна и великодушна в нравоучении своем: доброй Наместник ощущал сие живо; и так думал, что для подкрепления сего мнения, долженствовал он взирать на смерть с презрением, не умерщвляя себя, как делают малодушные Китайцы, но ожидая оную с неустрашимостию и борясь с нею геройски. Чем более Вельможи, а особливо воины, превышают прочих, тем паче должны они подавать великие примеры твердости, тем больше ожидает от них жертвы Евангелие.
121. Наннинг-Фу город в Коангси, лежит под 22 гр. 43 м. 12 с. ш. и под 125 гр. 51 м. долготы.
122. Микуе есть имя, которое Китайцы обычайно дают довольно пространной в Восточной Индии земле, известной в Европе под именем королевства Ара. Она распростирается от западных пределов Юннана до Бенгальского залива, около 21 гр. ш. и 114 гр. долготы.
(пер. А. Р.)
Текст воспроизведен по
изданию: История о завоевании Китая манжурскими
татарами, состоящая в 5 книгах, сочиненная г. Воже
де Брюнем B et P. D. M. М. 1788
© текст - А.
Р. 1788
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Иванов А. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001