ВОЖЕ ДЕ БРЮН

ИСТОРИЯ О ЗАВОЕВАНИЯ КИТАЯ МАНЖУРСКИМИ ТАТАРАМИ

Содержание Книги Третией

1) Нешингуанг повелевает избрать Императором одного их племянников своих, имеющего от роду 7 или 8 лет. 2) Речь молодого Манжурского Императора в день коронования его. 3) Мандарины Нанкинские выбирают себе Императора в особе Князя Фоу. 4) Узанкуей, будучи не доволен Манжурами, перестает преследовать Листшинга. 5) Покушение Листшингово, как бы склонить к себе Узанкуея. 6) Узанкуей начинает паки гнать Листшинга, и разбивает его. 7) Смерть Листшингова. 8) Весьма различные характеры двух Дворов Пекинского и Нанкинского. 9) Письмо Нешингуанга к Секофе, Министру Императора Нанкинского. 10) Ответ Секофы Нешингуангу. 11) Отважное намерение Секофы. 12) Приключение самозванца Уаншиминга. 13) успехе Манжуров, 14.) |225| Хитрость Секофы, чтоб остановить Манжуров. 15) Манжуры переходят Гоанго и берут Янгшеу. [252] 16) Император Нанкина выходит из сего города. 17) Смерть сего бежавшего Императора. 18) Князь Лонган отрицается от достоинства Императорского. 19) Великодушный поступок Князя Лонгана, чтоб воспрепятствовать погибели Гоангшеу. 20) Князь Танг принимает достоинство Императора в Фукиене. 21) Баталия, проигранная весьма ученым, но неискусным в войн Генералом. 22) Ужасные следствия повеления, данного Китайцам, чтоб обстричь голову свою по Манжурски. 23) Манжуры приходят в Шекианг, и сию провинцию берут во власть свою. 24) Небрежение Императора Фукиенского в хранении ущелия сей провинции. 25) Изящные поступок сего Государя в рассуждении 200 Мандаринов, желавших покориться Манжурам, 26) Бегство Императора Фукиенского и смерть его. 27) Приключение славного Корсера Шиншилонга. 28) |258| Шиншилонг попущает уговорить себя [253] Генералу Манжурскому, который отводит его с собою в Пекин. 29) Осада Кантшеу. 30) Объявление двух Императоров Мингов. 31) Война между сими двумя Китайскими совместниками. 32) Наместник Томас принуждает Манжуров оставить осаду Куейлина. 33) Превозходное действие одного Китайского Артиллерийского Офицера. 34) Манжуры тщетно преследуют Князи Куейского. 35) Они разбиты под Суентшеу. 36) Они же разбиты при Куейлине. 37) Рождение наследного Принца у Князя Куейского. 38 ) Два полководца отстают от службы Манжурской, и предаются Князю Куейскому. 39) Бонз-Гошанг возмущает Фукиень в пользу Князя Куейского. 40) Твердость души Князя-Правителя.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

|227| 1. По завладении Татарами Пекина, таким образом, как мы объявили, Нешингуанг, желавший основать там твердое жилище народу своему, и посредством сего соделать оный обладателем Китая, спешил побудить к избранию Императора Манжурского. «Князь, которого мы изберем, говорил он друзьям своим, находя вдруг и престол празден, и столицу совершенно покоренную, не может не преклонить весов на свою сторону, каких |228| бы соперников Китайцы ему ни противуполагали; особливожь, когда в сем подкреплять его будет ревностно, как то и должно, весь народ Манжурский. И так потщимся избрать такого Самодержца, который бы соединял в особе своей упование Татар, который бы мог с некоторым рассудительным основанием ласкать себя надеждою, что [255] он вселит некогда надежду сию и в Китайцов». Положив сие за правило, искусный Манжур 67 легко заключил, что не можно сделать лучшего выбора, кроме как из потомков Тайтсу, отца Императора Тайтсонга; и что сверьх того избираемый Князь должен быть в летах способных к воспитанию Китайскому, которые понудили бы новых подданных взирать на него так |229| как на рожденного некоторым образом между ими.

Совет сей толь мудрым показался Татарским Вельможам, лишь только пред тем в Пекине прибывшим, что за честь вменяли себе с оным слепо [256] согласоваться. Один из братьев Тайтсонговых оставил умирая молодого Князи 7 или 8 лет, подающего великую на себя надежду: его избрали единогласно; и велев привезть его в Пекин, объявили оного Императором Китайским и Татарским, под имянем Тшангти. Благонадежный вид, оказанный сим юным Государем при вступлении его на престол; величество, с которым принял он присягу от Вельможей, и остроумие его в небольшой речи, сказанной им при сем случае, пленили всех присутствующих. И как угодно было Писателям тогдашнего времени сохранить для нас сию речь молодого Императора, какую начертал ему Нешингуанг: то я почел за должность внести ее сюда, переведенную точно следующими словами:

|230| 2. «Ежели я, возходя на трон, являю вам толикую благонадежность, и когда занимаю оный пред [257] очами вашими с видим вольности, способные удивить вас: то не приписывайте сего, прошу вас, Князья, дядья мои, и вы, великие полководцы войск моих, сокровенной гордости, в ей день меня одушевляющей. Я отнюдь не величаюсь достоинством своим, ниже искусством, которых не имею. Разве возможно мне не знать того, что я ни что иное есмь, как младенец? Возраст мой дает мне довольно чувствовать, что я не мог еще быть в состоянии по нынешнее время сделать что нибудь такое, чтоб обязывало вас дать согласие ваше в пользу мою и избрать меня своим Государем. Обнадеживает же и подкрепляет меня то понятие, которое я о каждом из вас имею; а именно то великодушие, и те военные добродетели, которые непрерывным Геройских дел последованием возвели небольший наш народ на ту [258] степень славы, на которой мы ныне видим оный. Вот единственно откуда произтекают благонадежность мои и смелость, коим вы удивляетесь. Быв вспомоществуем толико неустрашимою храбростию, и толь просвещенною мудростию, каковы суть ваши, нет ничего на |231| свете, чего бы я не ожидал от них. Нет; я не страшусь того, чтоб упование мое было безмерно, когда с сею помощию почитаю уже себя как обладателем всех провинций сей обширной Империи. Однакожь не мните, что честолюбие мое желает толикого могущества для меня только одного. Я желаю его так как средства к примирению народов, к достойному награждению ваших добродетелей, и к засвидетельствованию всем вам благодарности моей».

По окончании сей речи, новоизбранный Монарх дал по обычаю Китайцов особое имя делам [259] царствования его, что назвал он Шунши: род его имел уже звание Тсинг, полученное им от храброго Тайтсонга. Юный Государь объявил в то же время, что как лета его не позволяют ему еще управлять самому собою, то он рассудил за блого учредить Правительствующий Совет, составленный из четырех его дядьев с тем, чтоб Нешингуанг был в нем Председателем.

Новый Председатель, который по причине превозходного своего |232| достоинства имел должность верьховного Правителя дел Государственных, тотчас ознаменовал власть свою позорищем достойным его и весьма приятием для Пекинских обывателей. Он велел воздать величайшие почести памяти последнего Императора Гоайтсонга: Приказ преданий и обычаев получил повеление назначить сему Государю Мингов почтенное ими, и предписать [260] трехдневный траур, не изъемля из того ни единые особы.

Сие мудрое распоряжение, толико способное приобресть сердца Китайцов, последуемо было другими столь же важными, а особливо в рассуждении жестокой войны, возгарающейся во многих местах. Нанкинг особливо достоин был крайнейшего внимания Правительствующего Совета; ибо в сем городе составилось отпадение от Манжур избранием Китайского Императора.

3. За несколько времени пред объявлением Манжурского Монарха, Мандарины провинции Киангнана, собравшись в Нанкине, почитали |233| лучшим средством для спасения Китая дать ему Государя из его народа и из фамилии после всех скончавшегося. Затруднение состояло в том только, кого бы избрать между нещастными Князьями сего Дома, избавившимися от лютости Листшинга. По долговременных советованиях [261] остановились они при Князе Фоу, правнуке, происходящем по прямой линии от брата Императора Шинтсонга 68.

Империя, предлагаемая в тех обстоятельствах, в которых она тогда находилась, не имела в себе ничего привлекательного: однакожь Князь Фоу принял ее, по прошествии трех дней, взятых им на размышление. Он без сомнении уповал, что пламень мятежа, с помощию самых Татар неприятелей его единожды погашенный, произведет то, что Китайцы мало помалу обратятся к нему, как к единому законному Китайскому Государю. Узанкуей паче прочих долженствовал |234| питать его в сих мыслях надеждою перемены благоприятной для Мингов. По крайней мере ласкали себя надеждою, с довольным вероятием, что сей [262] гордый Генерал, справедливо против Татар негодующий, не умедилит объявить себя врагом их, чтоб выгнать оных из Империи и обратить в Леаотонг.

Правда, что из главнейших попечений Князя - Правителя было то, чтоб склонить на свою сторону мужественного Узанкуея, сделав его Князем западных частей, Пинсиуанга: но ни честь сия, ниже все уважение, оказываемое к нему, не могли смягчить духа его. Изображение отечество, порабощенного игу чужестранцов, всегда очам его представляющееся, давало ему чувствовать неосторожный поступок, учиненный им призванием Татар в помощь свою; а сии печальные размышления раждали в нем сильное желание отомстить им явно. Уже перестал он преследовать бунтовщиков, и прилежал |235| единственно к тому, как бы освободить себя от Манжур, бывших в его армии. [263]

5. Листшинг, тотчас представя себе таковые чувствования в своем неприятеле, а может быть и совершенно зная о том посредством лазутчиков своих, не отчаивался употребить их в пользу свою. Войско его оставило было уже Шанзи, по он ввел его туда паки, и расположился станом своим подле праздной армии недовольного Генерала, которого он хотел преклонить на сторону свою.

«Для кого же вы трудитесь, Узанкуей? велел он сказать ему искускым образом поверенному своему Мандарину, притворившемуся, будто бы отстал он от бунтовщиков. Разве для покорения Китая гнусным Манжурам Тиен соделал вас толь великим Полководцем? Ваши добродетели и дела творят вас достойным престола; но над вами ругаются. Толпа наемных воинов предпринимает давать вам закны, и [264] хочет сделать дитя вашим |236| Государем. Вы ненавидите творцов сего недостойного поступка; но будьте уверены, что они и сами ненавидят вас еще более, потому что они весьма жестоко оскорбили вас и вас боятся. И так позабудьте минувшее, а помышляйте о будущем. Впрочем Листшинг есть добрый Китаец: он охотно соединит войско свое с вашим, для изтребления общих ваших неприятелей. За сию цену жизнь ваша будет в безопасности, и вся Империя, или чаешь ее, непременно вам достанется». Сие хищниково покушение не только не принесло ему пользы, но было для него весьма бедственно: оно произвело в новом Князе Пинсиуангском действие совсем противное тому, какого ожидал от того Листшинг. Сей полководец пылая гневом, видя убийцу отца его, и их Государи, дерзающего помышлять о [265] снискании его дружества, ни о чем более уже не думал, как о преследовании сего злодея: так он обыкновенно называл его. Не токмо что переменил он намерение свое отделиться от Татар, но видя их так хорошо |237| утвердившихся в Империи, что не возможноб было их прогнать из оные, не обагрив Китая кровию, соединился он с ними паче прежнего. Листшинг с своей стороны, лишившись совершенно надежды, поспешно вышел из Шанзи и отправился к Сингану.

6. Не долго был он там, как получил известие о своем неприятеле. Узанкуей, следуя за ним с чрезмерным поспешением, скоро настиг его, сразился и разбил. Более 30000 бунтовщиков погибло в сем сражении; Начальник же их, со всех сторон гонимый, по прошествии месяца очистил нею провинцию Шензи. Победитель остановился там на несколько времени; ибо страна сия [266] чрезмерную имела надобность в присутствии его. Он тем более старался установить в ней порядок, что Шензи точно была назначена для обыкновенного его пребывания. Тут получил он новое подкрепление от Манжур, которое Нешингуанг рассудил за блого отправить к нему более |233| для удостоверения себе в верности его, нежели чтоб вспомоществовать ему в предприятиях его.

Более всего помышлял он о изтреблении Листшинга с его единомышленниками. Узанкуей узнав, что бунтовщике сей искал прибежище себе в Гонане, пошел выгонять его из сей провинции, и в самом деле принудил оного вытти из нее. И как он преследовал еще его с жаром в Гукоанге, то сей бездельнике ушел от него, удалясь в землю гористую, где недостаток съестных припасов произвел у него великие побеги. Казалось, что сначала Листшинг [267] не тревожился тем, полагаясь, как то он испытал уже не однократно, что при первом преимуществе, которое он получит, многочисленные толпы бродяг станут приходить соединяться с ним. Но сие толика желаемое преимущество было паче прежнего от него удалено, хоти он и думал, что нашел к тому случай в самый тот день, как покинул горы, где люди его не могли уже более существовать.

|239| Намерение его было пробраться в провинцию Сешуень; отряд благоустроенных войск охранял пути к оной и находился в выгодном положении. Листшинг стремительно напал на него, но его отбили. Он повторил нападение, и был отражен паки, так что во время многих разных атак, которые имел он неблагоразумие вести одну за другою, погибло у него великое множество людей его. Большая частьь [268] других не охотно уже приступавших, наконец рассеялись, когда увидели они тех, коих не могли одолеть, приготовившихся нападать на них самих. Неустройство сие так велико было, что сам Листшинг принужден был бежать с прочими, чтоб не попасться в плен, или не быть задавлену множеством. Он почитал себя щастливым, что мог с 40 человеками из своих отважнейших людей уйти на крутые горы, и всякому другому неприступные, кроме приведенных в отчаяние.

7. Однакожь там-то, говорят Китайские Писатели, |240| ожидал Тиен сего великого врага собственного своего отечества, чтоб наказать его наконец за его возмущение, и совершенно освободить от него Китайское государство. Некогда, как выходил он из своего убежища, с 3 или с 4 из своих товарищей, ходивших в ближнюю деревню [269] закупать съестные припасы, крестьяне того места думали по виду сих незнаемых, что они были сущие воры, или по крайней мере какие нибудь остатки тех знатных бунтовщиков, которых несколько уже месяцов толь сильно гнали. По сему подозрению остановили их; а чтоб показать, что они делали сие не шутя: то ни мало не колеблясь, отрубили голову наиболее взрачному из сих пленных, То был Листшинг; о нем можно сказать почти с такою же справедливостию, как говорили об Оливиере Кромвеле, современнике его, что он был равно отмечен как великими дарованиями, так и великими злодействами его. Голова его, по надлежащему обыску Мандаринами Гукуанскими признанная, отправлена в Пекин, где она |241| на долгое время выставлена была на воротах Шанжименских.

Смерть сего предводителя бунтовщиков дала великую свободу [270] правителям, Тогда могли они употребить все силы свои к покорению провинций в Империи, непризнававших еще Императора Манжурского; их было десять, кои отрицались от сего. Но силы Татарские, как бы великими их ни полагали вероятно не получили бы успеха, ежели бы они не были управляемы мудрою политикою, то есть всем тем, что искуство правления обширною Империею имеет в предмете своем наиболее проницательного, и наилучше производимого и наполняемого.

Пекин и четыре провинции, Петшели, Шантонг, Шанзи и Шензи, совершенно покоренные владычеству Татар, находились в надлежащем порядке. Вход к чести и должностям был равно отверзт достойным людям обоих народов. Китаец |242| не был озлобляем, ниже презираем победителями своими; но ежели он каждого Манжура [271] почитал частию, составляющею народ господствующий: то напротив сего и Манжур с Китайским Мандарином, совершенно покорным, поступал как с почтенным согражданином, который разумом своим и поступками мог вспомоществовать к просвещаю его и к соделанию лучшим.

8. Наряжалиль какую важную экспедицию; все было приготовлено ко времени, чтоб быть ей успешной. Согласие полководцов между собою и Министрами не могло быть совершеннее. Хороший совет, кем бы он дан ни был, всегда выслушивали благоприятно; и ежели старались иметь много готовых войск, то еще более сего пеклись о том, чтоб сделать их хорошими и доставить им добрых Офицеров. Когда неприятель обнародывал какое нибудь сочинение, под именем манифеста или чего другого, Правительствующий Совет [272] мгновенно на сие ответствовал: ибо таковые обнародования в Китае нужнее паче прочих мест, по |243| причине великого множества ученых рассеянных по всем местам; но сии ответы делались всегда с разумом и такими словами, которые никаким образом не могли навлечь хулы величеству Государя, именем которого Министры отвечали. Вот сокращенное описание первоначального поведения в Китае, довольно общего Министрам и всему Манжурскому народу. В некоторых особливых случаях нарушалося оно, и История дает тому примеры: но самое повествование Историков, рассказывающих сего рода приключения так как чрезвычайные необыкновенности, кажется по крайней мере доказывает, что неустройство было редко.

При Нанкинском Дворе напротив того приметно было одно только противоречие и замешательство. Самый опаснейший [273] неприятель, какого мог иметь Министр, был конечно из его товарищей, а иногда называющийся наилучшим его другом. Главнейшие Мандарины, чтоб очернить |244| одному другого в разуме их Императора, ежедневно подавали ему доношения, и некоторым образом угнетали его челобитными своими, наполненными жалоб. Сим средством Государь обо всем был сведом: но сии сведения вместо просвещении помрачали его, и он весьма часто не знал, ни на кого положиться ему, ниже что делать надлежало. Сие, как можно понять, имеет также надобность некоторого изьятия, и не должно быть принимаемо во всякой строгости; ибо сей Монархе Мингов не совсем лишен был при Дворе своем людей достойных. Следующие повествование есть доказательством тому:

Один из первых его Офицеров, называемый Секофа, убедив, спустя некоторою время по [274] вступлении на престоле, пригласить знатнейших Мандаринов Китайских к признанию его Самодержцем, вручил ему роспись тех, которых мог он возвести на новые степени 69: колебались ли еще они, к которой |245| бы стороне пристать им, или и действительно находились между Манжурами. А как в сем произвождении были одни только люди отменных дарований, имеющие достоинства, вообще всем доказанные: то все те, которых имена внесены были в список, считали себя тем совершенно почтенными, так что Двор Пекинской не мало труда имел остановить действии такового поступка. [275]

9. Нешикгуанг, употребив все мудрые предосторожности, какие вдохнула в него политика его, хотел дойти до самого източника угрожающего ему бедствии. Он писал длинное письмо к Секофе, которое не могло уже быть более почтенно для сего Китайца. Оно содержало в себе |246| порядочное оправдание в поведении Манжур, касательно преступления, приписываемого им за похищение Империи; оправданиежь сие оканчивалось побудительными причинами, которые хотели внушить Министру Нанкинскому, чтоб он оставил мнимого своего Монарха, и приехал к занятию места себе в столице. Все сие большое письмо может разделено быть на три следующая изъяснения, и на заключение, которое естественно из них следует в рассуждении самого Секофы:

«Манжуры Империи не похищали: они изторгли только ее из рук тиранна, против которого [276] ни один из ваших Князей не смел вооружиться, и коего храбрый Узанкуей, не взирая на все мужество и мудрость поступок его у конечно не мог бы преодолеть.

Сверьх того Империя сия была в великом беспорядке; а Манжуры, по признанию всех, успели привести оную в устройство, и соделать ее паче прежнего цветущею.

|247| Наконец такова есть сила Татар, что можно почитать весьма достоверным делом, что неприятели их в короткое время изтреблены будут, и что весь Китай совершенно покорится.

Где же вы находите, заключает Нешингуанг, с нашей стороны неправосудие? Где есть мудрость Секофы, когда он упрямо отрицает соединение свое с нами?»

10. Образ, как Секофа отвечал на письмо Князи [277] Татарского, есть столькожь силен и основателен, сколько содержание дела могло требовать того. Рассуждения и примеры, взятые из Китайской Истории, все употреблено в действо, чтоб доказать Манжурам, что они никакого права не имели захватывать Империю. «Когда уже единожды была оная в роде Мингов, говорил он ему, то не льзя принудить народ наш отнять ее у него без насильственнейшего неправосудия; особливо когда есть между нами Князья сего поколения, ближние родственники последнего Императора, способные управлять ею. Но вы изторгли оную, |248| как сами говорите, из рук хищника; и вы не упустите ничего к восстановлению в ней доброго порядка? то есть, что вы верно исполнили договор наш, и что вы оказали нам великую услугу. Верность ваша без прекословия достойна награждений, вам обещанных, и сие [278] великое ваше усердие к благосостоянию Китайцов должно удостоверить вас в признательности нашей». Он оканчивает, увещевая Князя Манжурского соделать твердый мир между обоими народами, дабы впредь тот и другой и быв союзны, не могли ничего желать более, как только того, чтоб быть им щастливыми.

За сим письменным между двумя первыми людьми двух соперничествующих Дворов сражением, скоро последовала важнейшая война, в продолжение которые Секофа очевидно доказал, что он разумел нечто более, нежели хорошо на письмо ответствовать. Манжуры хотели |249| напасть на Сутзиень 70 зарождающий им путь к Киангкану, и они льстились взять сию крепость, прежде нежели Дворе Нанкинской почтет нужным помогать ей. Но [279] они обманулись. Секофа, начальствующий в той провинции войском, не ожидая повелений от Государя своего, как скоро узнал о намерении Татар посредством лазутчиков, содержимых от него между ими, велел итти поспешно войску своему, и успел предупредить неприятеля пред Сутзиенем. Манжурской Генерал тотчас обратил предприятие свое на другое место; а чтоб наградить неудачу свою, решился он осадить вдруг две другия крепости, не столько важные, взятие которых однакожь имело свои выгоды. Но дабы не помешали ему в намерении его, сей Татарин поставил отряд при тесном проходе, вблизи от стана Секофы, чтоб примечать |250| за сим Китайцом, и в нужном случае остановить его.

Намерение сие было само по себе хорошо, да и Князь-Правитель одобрил оное без затруднения. Но судя, что войско было не так [280] многочисленно, чтоб можно было составить из него столько корпусов, приказал он притти разным полкам из Гонана, которую они завоевали. И в самом деле, чего было в рассуждении ее бояться в тех смутных обстоятельствах, в которых, как известно было, Двор Нанкинской тогда находился? Секофа посылал к оному гонца за гонцом, неотступно требуя сильной помощи, без которой, говорил он, пропадут крепости: но сии куриеры не возвращались. Один из них, щастливее прочих, прибыл наконец, и привез к нему в ответ, что в Нанкине находятся не в состоянии посылать к нему войско.

11. Всякой другой полководец, доволен будучи исполнением своей должности, уведомив Государя своего об опасности, остался бы непременно при том, да и не |251| было бы чем упрекать его. Но мужественный Китаец, имея [281] великую и острую в нужных случаях прозорливость, вздумал выиграть целую провинцию, вместо двух городов, которые угодно было Двору его терять. По щастию своему имел он в армии двух Офицеров готовых предпринять все, которые служили при нем полководцами; и он сообщил им свое намерение. «Я уверен, говорил он им, что в Гонане теперь для охранения ее весьма мало войска находится; неприятелям же нашим не приводит и в мысль, чтоб мы были люди способные искать чего нибудь с сей стороны. Подитежь туда как можно скорее с отрядами, которые я вам дам. Быв мужественны, захватите вы легко сию провинцию, между тем как я проводить стану здесь Начальника Манжурского, которого приставили наблюдать за мною.

Предприятие сие удалось совершенно. Два осажденные города [282] |252| взяты были Татарами, а Гонань они потеряли. Мы увидим еще в другом месте сего же самого Секофу, подающего, как и здесь, преизящные опыты верности своей и своего дарования; но не с таким уже щастием.

По одержании сего преимущества войском Императора Минга, скоро сделалось самое странное приключение, которое и одно едва не опровергло - было слабый престол сего Монарха, и следствия которого были для него действительно бедственны. Повесть, которую я о сем сказать хочу, может послужить к умножению, для охотников, достойной любопытства Истории о самозванцах.

12. В начале 1645 года, Государь, царствующий в Нанкине, известился от Министра своего, что между народом носился слухе, будто Наследнике, старили сын покойного Императора Гоайтсонга, был в совершенном здравии, и [283]будто он с месяц или месяца с два тому скрывается в уголке провинции Шенианской. Ведомость |253| толь важная, какова сия, без сомнении заслуживала подробнейшего исследования: почему и дано повеление двум верным евнухам ехать осведомиться тайно о истинне сего дела. Они долженствовали притом по данному им наставлению, в случае, ежели могут найти на месте сего лживого или истинного Принца, привезть его с собою в Нанкин волею или неволею.

Оба посланные исполнили очень хорошо препорученное им дело. Они нашли молодого Князи, которого искали, и делали ему наедине толикие ласкательства, что он почитал за возможное вверить себя им без всякой опасности. Они осыпали его обещаниями, чтоб верно служить ему, сильно удостоверяя его о преданности к нему немалой партии, по словам их, составившейся [284] уже в пользу его, и готовой объявить себя. Мнимый Князь не сомневался о том: он отдался евнухам, которые легко препроводили его ко Двору.

Лишь только он туда прибыл, то почли за должность тотчас |254| расспросить его порядочно. Первый его ответ на вопросы, заданные ему, состоял в том, будто в начале 3 Луны минувшего года, тиранн Листшинг дал повеление удавить его с обоими братьями; но что он имел щастие убежать из под стражи, и тотчас скрыться в доме Финкотсонга, Председателя Нижнего Суда 71, куда многие Мандарины, которых уведомил он о том, пришли к нему в церемониальной одежде; без труда узнали его, и посадили некоторого рода на [285] престоле, который поставили они, как могли, посреди залы.

При сих словах Уанто, Государственный Министр, прервал речь его; и показывая ему Фанкикиена, Учителя наследного Принца, вдруг вопросил у него: знает ли он сего человека? Знаюль я его! отвечал молодой человеке; конечно знаю: это мой учитесь Фанкикиен. Однако же сей сколько ни рассматривал его со всевозможнейшим примечанием, только не мог признать в нем прежнего ученика своего. Но не хотя ничего делать на удачу в толико важном деле; сверьх того будучи удостоверен, что наследный Принце, ежели он еще жив, предстоит ли пред глазами его, или находится в каком бы то другом месте ни было, не мог обойтися без того, чтоб по толиких бедствиях чрезмерно не перемениться; для того положил он сделать ему еще два или три вопроса. [286]

«Объявите нам, прошу вас, сказал ему учителе с важностию, откуда начал я наставления, которые имел честь преподавать вам, и до которого правила продолжал я оные? Я не помню того, отвечал юноша. Но вы, я думаю, не позабыли, продолжал Фанкикиен, положение зала, где вы учились два года: скажите |256| нам какие нибудь о нем примечании». На сей вопрос ответе был таков же; то есть, что он не может вспомнить о том.

Тогда тайин, Ценсор 72 Империи, начал говорить следующее: «Наследный Князь [287] присутствовал при испытании Императором Доктора Ушанше в зале, где допущают на аудиэнцию. Скажитежь нам, где вы там сидели, и доволен ли был отец ваш ответами свидетельствованного?» Сей вопрос совсем расстроил молодого человека; и он признался откровенно, что совсем не помнит ни об |257| Ушанше, ниже об ответах его на вопросы покойного Императора, отца его. Тогда Тайин, приняв на себя вид строгий, «Я вижу ясно теперь, сказал он ему, что ты великой бездельник, и достоин смертной казни. Однакожь я обещаю тебе, что простят тебя, ежели ты чистосердечно расскажешь нам нею хитрость сию».

Мнимый наследный Принце понял тогда, что дело сие весьма [288] важно было для него, и что не должно ему было терять ни одной минуты, ежели хотел спастися от смерти. И так он бросился вноги Ценсору, прося его со слезами, чтоб сжалился над великою его молодостию. Он присовокупил к тому, что простоту его употребили во зло, и что он готов во всем том сделал чистосердечнейшее признание, ежели благоволят дать ему время и способ приготовить сие письменно. А как сего только и желали, то тот же час дали ему все нужное к написанию следующего признании:

|258| «Зовут меня Уаншиминг; родился я в Кайюене 73, дед мой Уанпинг был надзиратель или дядька покойного Императора Гоайтсонга. Как род мой обеднял, и я увидел, что не в состоянии содержать себя при Дворе: то удалился в сию полуденную провинцию. Там-то [289] Мугу, служитель Каомонкие, нашед во мне довольное сходство с наследным Принцом, предложил мне за несколько месяцов пред сим, чтоб я назвался им смело. Сие намерение произвело во мне сначала ужас: но Мугу приготовился убить меня, ежелиб я стал более отрицаться. Вот что принудило меня согласоваться с тем, чего он желал оте меня, назвав себя наследным Князем».

Толь точное и так порядочное признание долженствовало бы успокоить Императора и заставить его почитать дело сие окончанным: но неблагоразумные Министры его судили о сем |259| совсем инако. Они уверили Государи своего, что надлежит продолжать следствие явным образом, чтоб лучше узнать зачинщиков сего заговора, и в тожь время обнародовать указ, которым велели всем тем, кои могли видеть в Пекине наследного [290] Принца, чтоб они приходили узнавать его в особе Уаншиминга.

По обнародовании указа, вывели сего младого прошлеца под доброю стражею к полуденным дворцовым воротам, где каждый имел волю видеть его и говорить с ним свободно. В сем случае конечно сделали более, нежели сколько надобно, чтоб привлечь в сие место безчисленное множество людей, а особливо сварливых и недовольных, голоса которых тотчас преклонили на свою сторону все множество. Вельможи и народ, Мандарины и прочие, все без размышлении уверяли, что он действительно был старший сын прежнего их Государя, тот наследный Принце, |260| которого почитали мертвым. Несколько дней спустя после того, получили со всех стороне письма от Наместников и полководцов, свидетельствующих, что нет в томе сомнении, говорили они, что молодый человеке, со держимый во [291] Дворце Нанкинском, говорил сущую правду касательно до рода его и образа, как он спасся от лютости Листшинга.

Против всех сих свидетельств предлагали следствие и порядочное признание заключенного: но называвшие себя защитниками его отвечали нагло, что сии бумаге были преступное злоупотребление Судей и весьма основательный страх молодого Князя. Смятение было так велико в городе, и даже во внутренностях Дворца, что многократно чуть не доходило до драки.

13. Манжуры, услышав о сем замешательстве, не умедлили оным воспользоваться. Одна из их армий, возвратясь с месяц |261| уже тому в Гонань, осаждала там крепость Куете 74, гарнизон которые защищался храбро. Уже Татары, соскучив [292] долговременною осадою, думали оставить оную, или по крайней мере превратить ее в блокаду. Но ведомость о сих внутренних Двора Нанкинского раздорах, распространившаяся между осаждающими кстати, паки ободрила их. Они вдруг сделали сильный приступ, и так город взяли.

Когда за совершенным покорением Гонани следовало взятье Куете, то все корпусы войска Татарского, которые должно было посылать в разные стороны сей провинции для скорейшего оные покорения, соединились в одну армию, которая и пошла к реке |262| Гунго 75. Манжуры без труда через нее переправились, так что никто не явился им в том препятствовать; после чего взяли многия крепости на праве и на леве, между тем как Монарх Китайский препровождал время в [293] забавах, либо в рассуждениях без заключения.

Но все сие для Татар были преимущества только посредственные в сравнении тех, о которых помышлял Князь-Правитель. Он собрал в Шантонг большую армию никоторая долженствовала, соединясь с Гонанскою, итти к Нанкину. Соединение было трудно; потому что войску Шантонгскому надлежало переправляться чрез Гоанго, величайшую реку в Китае. Секофа видя, что Манжуры приближались к ней, и что с малыми людьми, которые при нем были, не мог он надеяться воспрепятствовать |263| переправе, писал в Нанкин многократно, прося сильного подкрепления. Но все то было совершенно тщетно: согласовались с ним о нужде сильной помощи; но сделать сие признание, при том только и остались.

14. Между тем все подвергалось опасности, ежели неприятель [294] без препятствия преодолеет сию преграду. И так Секофа положил остановить их при переправе, употребив при том следующую хитрость: он велел собрать из всех ближних деревень ужасное множество крестьян, вооружив их кое-как. По том расположив их на берегу против того места, где Манжурам надлежало начинать переправу, увещевал их, чтоб они ничего не страшились, стояли бы только твердо на месте, а впрочем полагались бы на него.

И подлинно; Татары как скоро увидели с другого берега сие многочисленное войско, расположенное в добром порядке, и подчиненное такому Генералу, каков был Секофа, не дерзнули |264| переправляться. Зная однакожь, до какого степени Китайцы снизходительны в уступлении им места побегами своими, думали, что когда отправят вверьх по реке несколько эскадронов, то [295] могут они без великого труда чрез Гоанго перебраться; что сии переправясь уже, и сделав нечаянное нападение на первые неприятельские корпусы, произведут в них уповательно начало побега, который может быть распространится и во всей их армии. Намерение Мачжурского полководца состояло в том, чтоб по крайней мере поспользоваться ему первым замешательством, которое приметит он с другой стороны, чтоб войти с войском своим в реку, и перейти оную, во что бы то ни стало.

15. Сей Татарин скоро имел причину радоваться таковому предприятию, и перейти Гоанго без всякой опасности. Отряд его, прошед по реке гораздо выше, пошел в великое множество барок, приведенных из Гунго, и пристал к другому берегу |265| покойно. Разъезды Секофовы увидев то, прискакали уведомить его о сем. Но по неучастию вместо [296] того, чтоб известить о переправе сей одного только полководца, расславили они о том всем безрассудно. В ту самую минуту толпа деревенщины, бывшая там для вида только, пустились бежать изо всей мочи, не дав себе времени посмотреть, многочислен ли был неприятель, или нет: «Манжуры, Манжуры! Манжуры с обнаженными саблями!» кричали повсюду и повторяли беспрестанно сии простые люди, предлагая себе их побудительною причиною к побегу. Пример их заразил и самых солдат Секофы: они так проворно бежали в свою очередь, что весьма в короткое время сей великой Мандарин остался с 1200 только человек, с коими тотчас удалился он в Йангшеу 76. [297]

|266| Едва вошел он в сей город, как увидел со спины приближающихся Татар, Осада качалась на другой день с превеликим рвением: но Секофа по образу, как он принял осаждающих, дал им разуметь, что их весьма еще мало было для взятья крепости, и что все соединенное их войско долженствовало им помогать в том. По прошествии нескольких дней, когда все войско собралося уже, Манжуры пошли на стены по лестницам в толь многих местах вдруг, что Секофе не возможно было им противиться: а сей полководец, видя неприятеля в крепости, не долго размышляя, убил сам себя. Большая часть Мандаринов подражали ему в сем безумном действии: одно только, которое толь способно к помрачению славы сего великого человека!

Единственная преграда, остававшаяся Императору Нанкинскому, была великая река, или [298] Кианг 77. Но как никто с стороны сего Государя для остановления Татар не явился, то они, собрав великое множество судов, переправились чрез оную беспрепятственно. Проворство их так велико было, что сию переправу начали они в ночь, не для того, чтоб скрыть оную от Китайцев, ибо они учинили сие при сиянии несколько тысяч |268| освещенных фонарей 78, которые [299] видны были в Нанкина, но с тем единственно, чтоб не потерять времени, и наиболее успевать в действиях своих.

16. Первый из привезших Императору Китайскому, или Князю Фоу, печальное известие о сей переправе, нашел Государи сего за стволом в таком состоянии, в котором никак не возможно было вразумить его о том, что хотели донести ему бедственного. Несколько часов сна дали ему способ получить столько понятия, сколько потребно ему было на рассуждение, что находился он в крайней опасности; а сего и довольно было склонить его к скорому побегу. Он вышел из города перед зарею, [300] препровождаемый малым числом домашних своих.

Народ, услышав о скоропостижном Императорском отступлении, побежал толпами во Дворец, |269| извлек из темницы мнимого наследного Князи Уаншиминга, и возвел его на престол, возклицая по обыкновению с желанием многолетной жизни и долговечного щастия. Но ничто не могло быть легкомысленнее желания сей несмысленной черни: Колаобы и прочие придворные Вельможи, совершенно гнушаясь игрищем, представляемым из сего бедняжки, пошли в тот же самой день на встречу Манжурам, и ввели его в Нанкин 79. А как [301] не упоминается уже в последовании Истории о сем самозванце ничего, то можно из сего основательно заключаясь, что Татары сочли за нужное принести его в жертву безопасности своей и |271| наказать смертию сего обманщика.

17. Из сих предавшихся добровольно Манжурам Мандаринов, нашелся один такой, который видя Татарского полководца [302] весьма печалящегося о том, что не захватил бежавшего Императора, уверял его, что можно еще догнать сего Государя, ежели поспешать погонею за ним. Тотчас препоручили ему должность сию; и его подлая душа приняла оную без размышлении. Он употребил к тому всевозможнейшую скорость; да и настиг он сего неблагополучного Монарха в то время, как садился он в судно, [303] чтоб плыть вниз по реке и в несколько часов достигнуть моря. Уже всадники Татарские, препровождавшие вероломного Мандарина, сходили на землю, чтоб возхитить жертву свою, когда увидели, что один из вернейших служителей Государевых схватил его поперег тела, и сам с ним бросился в Кианг. Таким образом погиб, по однолетном царствовании, первый из совместников Китайского |272| Императора. Он был, по повествованию Китайцов, Государь кроткий и благотворительный, но чрезмерно нерадивый; весьма любил удовольствия столовые, и совсем неспособен быть на престоле, на которые возвели его так как по неволе.

18. Как скоро в Шекианге узнали о плачевной кончине Императора Нанкинского, то Мандарины сей провинции почитали правом своим назвать ему преемника. Для сего собрались они в [304] Гангшеу 80 у и обратили взоры свои сначала на Князя Лонгана, произходящего от рода Мингов, соединявшего в особе своей всякого рода достоинства, каких только можно желать в Самодержце: особливо чрезвычайную |273| доброту души, которую доводил он даже до геройства, как то мы увидим. Но чем более Князь сей был благоразумен, тем менее склонялся он обременить себя тяжким бременем, каково было Империя Китайская и тех обстоятельствах, в которых она находилась. Отказ его был непременен; но как ни основателен, только он Манжурам соделался полезен.

Сии Татары, ободренные паче прежнего к совершению великого [305] действия, чтоб завоевать Китай, менее двух месяцов покорили вою Киангнанскую провинцию. Оттуда легко им было пройти в Шекианг, где многие города, которые могли бы хорошо защищаться, сдались им без кровопролития, видя, что не было ни одного Императора из Китайцов, на которого бы могли они положиться, ежели Князь Лонган твердо стоять будет в неприятии сего звании. Главнейшее предприятие Татар клонилось к покорению Гангшеу. Они подошли к нему, |274| соединив силы свои, и осадили его с крайним рачением. Но как Князь Лонган был в сем городе, то они паче всего старались, чтоб он не ушел от них; или чтоб Китайцы, почти обожавшие его, не успели помочь ему.

19. Сей Князь однакожь не ожидал никакой помощи ни из Шекианга, ниже из соседственных провинций; и по тому взял |275| уже свое намерение. «Мужество [306] ваше, говорил он полководцам Гангшеуским, собравшимся к нему, может на довольное время остановить взятье сего города, но совершенно воспрепятствовать тому не в силах. Нам потребноб было более людей, нежели сколько мы их имеем, с несомнительною надеждою получении скорой или нескорой помощи. И так я вопрошаю вас, друзья мои, от кого можем мы с основанием ожидать помощи? Князья рода моего завистливы, вы то знаете, взирая на малость славы, мною приобретенной, и каждый из них ищет с жадностию колеблющегося престола, которые вы предлагали мне. По сему достоверно, что мы изнеможем от усилия Манжур, и что сей великий город погибнет, ежели мы не престанем защищать его. Признаюсь, что мы и теперь даже не без опасности, и что неприятель сильно раздражен нами, видя, что мы вместо открытия ворот [307] наших кажемся приготовившимися сопротивляться ему. И уверяют, что Татарский полководец всех явно удостоверил, что он жестоко за то мстить будет. Однакожь вы не страшитесь: кровь ваша и моего народа дороже мне собственной моей жизни; я имею верный способ воспрепятствовать, чтоб не пролили ее. Одним словом сказать: я берусь успокоить Манжуров».

Речь сия, произнесенная с видом великие нежности, и слушанная с пролитием слез, заключена была поступком великодушие с стороны Государи, способного соделать память его навеки |276| бессмертною между Китайцами. В тот же самый час взошел он на городскую башню, и сделав знак мира, требовал согласия переговорить с Генералом Манжурским. Как скоро сей явился, Князь Лонган сказал о себе, кто он таков. Он обещал сдать город немедленно, и отдаться [308] сам в их руки, ежели обнадежат его с клятвою не делать никакого зла Мандаринам, воинам и обывателям. Манжур клялся в том; а Князь по отворении городских ворот тот же час отдался в их руки.

Поступок, учиненный ими с ним, есть неизвиняем. Они сдержали точно слово, данное в рассуждении Мандаринов, гарнизона и граждан Гангшеуских; но под предлогом, что сей великодушный Князь ничего не требовал для себя, и что сверх того нужно было для общего спокойствии победителей, чтоб Минг сего достоинства не пережил злополучия рода своего, умертвили его, |277| мало дней спустя после того. Большая часть Мандаринов почтили погребение его странным образом, то есть удавлением своим.

20. Жребий двух Князей, которых Китайцам благоугодно были почтить достоинством Императора, не мог быть плачевнее. [309]

Однакожь он не помешал Князю Тангу принять еще сие пышное звание в Фукиене. Некоторые провинции признали его, но Князь Лу, которого убеждал он долговременно, всегда отрицался присягать ему. Мнение последнего было таково, что, дабы остановить теперь, и по том мало помалу разрушить страшное могущество Татар, потребно сделать начало добрым союзом одних с другими, и действовать всем совокупно без всякого властолюбия и ревности. В сем намерении принял он на себя достоинство покровителя Китайского, и уговорил другого Князя Мингов, весьма любимого в Кьянгси, чтоб он то же сделал и с своей стороны. Таким образом Китай |278| вдруг имел двух Императоров, одного Манжурского, а другого Китайского, сверьх двух покровителей, независимых от сих двух Императоров. Сего конечна было более, сколько потребно [310] к умножению мятежей в сей Империи и к совершению злополучия ее.

Манжуры, по их обыкновению, первые вышли в поле. Одна из их армии тотчас вошла в Кьянгси, и почти всю покорила ее. Сия провинция признала без прекословия Князи Танга Императором, и чрез то соделалась ему чрезмерно любезною. Таким образом новый Монарх думая, что не чего ему страшиться в рассуждении Фукиена, где он пребывал, обратил взоры свои к Кьянгси, вознамерясь выгнать оттуда Татар, и прославить свое оружие толь важным завоеванием. Набор войска, учиненного им во всех местах, был таков, какого он желать мог. Скоро собрал он прекрасную армию, требующую одного только хорошего |279| полководца, который умел бы предводительствовать ею и употребить оную в действо. Тот, которого избрал Император, без [311] прекословия был ученейший в Китае Доктор, великий толкователь книг Кингов 81, и тем паче преданный Князю Тангу, что он более всех вспомоществовал ему получить достоинство Императора. Сей человеке имел один только порок: но не льзя отрещися, чтоб он не был знаменит.

|280| Поход, в который надлежало ему [312] итти, был первый в жизни его; ибо никогда не владел он оружием, и не знал все иной науки иначе, как посредством чтении книг и ведомостей. Однакожь, поелику знал он совершенно все то, что Татары предпринимали в разные времена против Империи Китайской: то ласкал себя надеждою, что соображая сии древния произшествия с обстоятельствами настоящими, непременно расстроит он Манжуров, добрых воинов 82 поистинне, [313] |281| но из которых многие не умели читать.

Сия Мандаринская надежда была недолговременна. Едва прибыл он в Кьянгси, как Татарской полководец, без сомнения известившийся о свойстве особы, поспешил представить ему сражение. Китаец отрицался от него благоразумно: его к тому принудили; а сие было к поражению его, как то предвидели, то есть к разбитию и посечению на части.

Манжуры не имели такого успеха в Шекианге, или по крайней мере там скоро остановлены были выигрыши их при [314] следующих обстоятельствах: между Китайцами, взятыми с оружием |282| в руках, признали многих пред тем покорявшихся уже, преданность которых следовательно найдена была притворною и лживою. Другие же, видя себя в некоторых встречах теснимых, отделывались, как могли лучше, уверяя, что они не против Манжур вооружалися, но против своих единоземцов, иначе мысливших, как они, и непрестанно их обеспокоивающих, дабы наказать, как говорили они, за привязанность их к стороне Татарской.

22. Чтоб отвратить неудобство сие, и воспрепятствовать Китайцам таким образом ругаться над их победителями, определено в большом Военном Совете принудить всех жителей Шекианга, чтоб они остриглись по Манжурски. Повеление тотчас было обнародывано, но вместо того, чтоб найти [315] послушных подданных, произвело оно удивительную во всех тревогу. До сего времени народ без труда взирал на похищаемую у них Империю и вольность их. |283| Самые даже иногда жестокие поступки победителей не весьма тревожили хладнокровие Китайцов. Но при несносном определении об острижении волос их, изчезла вся нечувствительность народная. Тежь самые воины, которые бегивали толь скоро, стояли по том твердо и защищались охотно: они сделали еще и более, они напали на Манжур как отчаянные, принудили их отступить и погнали. Вот человек и предрассуждения его! Колико же нужно для Правителей вопервых знать сии слабости человеческого разума, чтоб по том сообразоваться с ними по рассмотрению, и употребить оные в пользу дел общественных!

Как учреждение сие о коротких волосах было обнародовано [316] в провинции, Татары стояли тогда в стане, в окрестностях |284| Шаогинга 83, которым они недавно овладели. Там с великим удивлением услышали они, что Китайское войско, человек человека волосастее, всякой день очевидно умножалося. Сначала много смеялися глупости сего бедного народа, который для сохранения своей шерсти собирался давать рубить себе головы: таковы были слова, употребляемые насмешниками. Между тем выступили из стана, и пошли против неприятеля в твердом уповании, что нужно только показаться для совершенного их рассыпания. Но Манжуры скоро узнали, что они в счете своем обманулися. По приближении их Китайское войско пришло во движение, начало [317] сражаться, прорвалось сквозь армию Татарскую, и побив у них половину людей, за остальными гнались до Тсиентанкианга 84, где |285| большая часть оных потонула. Идучи мимоходом, победители взяли обратно Шаогинг. Сие великое сражение по видимому одно только и бывшее из тех, причиною которых пристрастие к длинным волосам было, случилось в начале 1646 года.

Кажется, что Князь Лу мог бы получить более пользы от толь полной победы, какова была сия. Что стоило ему подвинуться вперед, чтоб итти овладеть Нанкином и другими городами Кианнанга? В страхе, в котором находился тогда гарнизон Татарской, по ужасной утрате, претерпенной народом его, всего [318] легче было, по видимому, принудить оный оттуда вытти. Потребно только было перейти смело чрез реку, чему никто не противился. Но недостаток ли смелости в победителе, или может быть малость власти над войском, которое одним токмо движением негодовании |286| соединено было на короткое время, произвели то, что Князь сей почитал, что он довольно сделал, когда успел овладеть паки областию своею, не отваживая щастия своего далее. Он опять утвердился в Шаогинге, взяв предосторожность получше укрепить сей городе: ибо он не сомневался в том, что при начале будущего лета Манжуры придут обратно с армиею в сии места, и будут стараться мстить разбитие свое.

Татары и не преминули сего сделать: они опять пришли туда в большем еще числе против прошлогоднего, взяв с собою преизрядную артиллерию, и твердо [319] предприяв не подвергаться легкомыслию, состоящему в презрении неприятеля. Первое затруднение надлежало им преодолеть при переправе чрез Тсиентанкианг. Многочисленный флот из судов всякого рода, под начальством славного Корсера Шиншилонга, прошел по реке сей от устья ее даже до Гангшеу, и не допущал Татар перебраться чрез нее.

23. Но сие препятствие однако же не лишало их бодрости. Они собрали великое множество судов, наполнили их хорошими солдатами, и ободряя друге друга, пошли атаковано неприятельской флот со всевозможною живостию. Сия атака была им неудачна: они принимались за нее троекратно, и всегда были побиваемы. Может быть, что они не имели еще тогда довольно справедливого понятия о страшном сопернике, с которым они |287| сражались в лице Шиншилонга. Сие время по крайнеq мере научило их узнать его получше, и они [320] вспомнили о том при случае во время, о чем мы и в самом деле скоро скажем.

Как бы то ни было, но полководец Манжурской, видя переправу в сем месте невозможною, повел войско свое вдоль по реке, беспрестанно возходя даже до того, как нашли брод. Его сыскали по четырех или по пятидневном походе, так что при |288| перехождении всего войска на другую сторону, никто из Китайцов для обеспокоивания его не явился.

Лишь только Князе Лу уведомился о том, то вышел с великим поспешением из Шаогинга, между тем как Татары с чрезмерною скоростию приближались к сей крепости для осаждении ее. Она была весьма крепка по положению своему, искуствожь присовокупило в тому все то, что разум Китайцов к состоянии был сделать: но осаждающие тем более ободрялись, чтоб славно окончать предприятие свое, трудность и [321] важность которого они совершенно чувствовали. Погибель товарищей их, случившаяся в сей стране за восемь месяцов пред тем, и то, что стоило самим им, при входе в оную в последнее время, придавало действиям их вид мщения, которое соделало их весьма проворными. В четвертый день по осаждении Шаогинг взят был приступом, и никого в нем не пощадили.

|289| По взятии сего города войско Татарское разделилось на три части: первая пошла к Уеншеу 85, и не нашла в пути своем никакого сопротивлении, так что казалось, как будто прогуливалась она, а не войну вела: так изъясняет себя один Китайский Писатель. Вторый корпус пошел [322] осаждать Кингоа 86, а третий отправился к Кутшеу 87.

Осада Кингоа было весьма долговременна, чрез что самое и весьма кровопролитна для осаждающих. Правитель сей крепости был |290| уроженец оные; а сие немало способствовало употребить все в действо, дабы успеть спасти его; по Манжуры с своей стороны показали в сем случае терпение непреодолимое по двумесячной осаде, батареи их разбили наконец защиты осажденных. Тогда учинили генеральныей приступ; он был удачен, и так все предали мечу. Мужественный Правитель, более искусный в науке [323] как защищать крепость, нежели в знании умирать со славою, как должно разумному человеку, коль скоро увидел неприятеля в городе, побежал в доме свой, зажег оные и сгорел в нем с домашними своими.

Начальствовавший в Кутшеу конечно не имел недостатка ни в мужестве, ни в опытах: но свойство его, от природы жестокое и строгое до излишества, соделывало его не весьма приятным Офицерам и солдатам. Прежде еще нежели осаждена была крепость, составились уже многие заговоры. Он хотел разведать о |291| них: много мучился, но не узнал ничего. Наконец в 5 день осады умысел заговорщиков обнаружился превеликою изменою, отворившею осаждающим ворота. Согласились ли в том, или нет, токмо народ не претерпел. ни малейшего вреда: но все военные люди, исключая предателей, без жалости были побиты. Взятье [324] Кутшеу и Кингоа соделало Татар совершенными обладателями прекрасной провинции Шекианг.

А как она граничила с Фукиеном, то победители тотчас положили пройти туда, чтоб низложить со престола Князя Танга, принявшего достоинство Императора Китайского. Между тем весьма беспокоило полководца и прочих Манжурских начальников то, что сказывали им об ужасных ущелиях, разделяющих обе провинции. Но таков был род нечувствительности народа Китайского, а особливо Монарха |292| Фукиенского, что не пришло ему и в голову приказать стеречь оба ущелия, ведущие к нему из Шекианга.

24. Татары сначала отправили туда небольшой отряд войска своего, который вошел в оные содрогаясь. Сей страх был непродолжителен: войны скоро с приятностию удивились, не видя никого на сих каменных горах, составляющих стремнины, и [325] соделывающих в лежащей между ими пропасти дорогу; где одна горсть людей могла бы остановить даже изтребить во многих местах целые эскадроны, приобученные к брани. Всего легче было отряду Манжурскому захватить высоты, и чрез то приобресть свободный путь всей армии, которая тотчас и вошла в сии престрашные пустыни.

25. Некоторые из горных жителей спешили уведомить о сем |293| в Фушеу 88, столичном городе, Фукиена; а сего и довольно уже было к наведению на всех страха. Многие Мандарины хотели предупредит бурю, вышед из города, или послав к полководцу Манжурскому письменное свое покорение. Принявших сие намерение было числом 200: но их письма [326] были перехвачены в дороге предводителем Китайского корпуса, стоявшего в нескольких милях от Фушеу, который тотчас отправил их к Императору. Государь сей легко понял, что писано было в сих разных бумагах, доставленных ему, и от него только зависело узнать сочинителей и подписчиков оных. Однакожь прилежно рассудив, хотел он лучше показать здесь умеренность свою, нежели правосудие; что и учинил он таким образом, который мажет служить в сем |294| роде примером. Собрав во Дворец свой общее собрание всех придворных и городских Мандаринов, говорил он им следующую речь, между тем как один евнух держал пред ним корзину, в которой лежали покорные грамоты:

«Вельможи и Мандарины Фукиенские! вы возвели меня и на престол, для подкрепления славы Мингов и для [327] воспрепятствования, чтоб народ наш не соделался невольником Манжурским. Без сомнении, доныне не соответствовал я вашим намерениям. 200 Писем, предлежащих здесь, от людей, называвшихся моими подданными, и существовавших щедростию моею, суть тому чувствительным доказательством. Все сии письма запечатаны еще, но я не могу решиться читать их. И подлинно, что бы я в них увидел? Имена, которые опечалили бы меня: имена, может быть тех между вами, которых я всегда считал лучшими своими друзьями. Я хочу, чтоб теперь же сожгли все сии бумаги при вас». В самую ту минуту евнух сжег их.

|295| 26. Правда, что сей поступок Князя Танга был изряден, и что не можно довольно возхвалить оный: со всем тем в рассуждении благосостояния дел его нашелся он бесполезным. [328] Расстройка их была такова, что не возможно было поправить оных в той бедственной крайности, в которой он находился. Намерение, принятое им, и лучше которого в сем обстоятельстве принять ему не можно было, состояло в том, чтоб оставя столицу удалиться в Кьянгси, жители которые пребывали еще верны ему. Но бегство его так скоро известно стало Манжурам, что полководец их не отчаивался в возможности захватить сего Государя, ежели он тотчас отправить за ним в погоню. Конница, отправленная по следам его, действительно настигла его в Тингшеу 89; и там-то сей бежавший Монарх, видя себя почти |296| попавшимся уже в руки ее, бросился в колодец и потонул в нем. [329]

Весь Фукиен тотчас покорен стал власти победителей; и так поход сей не мог уже быть славнее для Татар. Полководец их, имевший достоинство Князя Пеиля, хотел увенчать сугубое завоевание сей и Шекиангской провинции существенною услугою для благосостояния народа своего, освободив оный, каким бы то образом ни могло быть, от опаснейшего из всех Манжурских неприятеля, то есть от славного Шиншилонга 90. Приключения сего человека имеют в себе нечто толь странное, что я почел за должность собрать их |297| здесь сокращенно, прежде нежели скажу, как он дал себя обмануть Князю Пеилю. [330]

27. Сей Корсер годился в Сиуеншеу 91, в провинции Фукиенской; отец его был один из казенных приставов того города, то есть присяжной, или приемщик Королевских пошлин, который с нуждою мог питать себя. Сказывают, что Шиншилонг, будучи еще дитя, бросил ошибкою или с умысла камень в доме Губернаторской, которой ранил сего господина в лоб: но что Мандарин, к коему тотчас привели сего виновного, так обольщен был коротким его оправданием, что он отпустил его без наказания, и даже обласкавши оного своею благосклонностию.

В 15 или 16 лете возраста своего, чувствуя малую склонность свою к беспрерывному сидению, потребному при столе приходном, [331] пошел он записаться в общество одного знаменитого морского |298| разбойника, опустошавшего соседственные берега; и так под смотрением толь искусного учителя, молодый ученик скоро научится всем хитростям его звания. Он столько казался уже знающим по прошествии 6 или 7 летних набегов, что по смерти Начальника все общество сих грабителей подчинилось Шиншилонгу и нашло себя в благосостоянии. Никто не был так предприимчив и смел, как он. Не довольствуясь граблением или окупом купеческих судов, осмелился он нападать на корабли Императорские, и всегда с ними легко управлялся. Провинции Коаншонгская, Фукиенская и Шекиангская паче прочих были жертвою сих грабительств. Чрез сие приобрел он великие богатства, и могущество толико знаменитое над всеми морями, что Двор начал страшиться его, с [332] первых лет царствовании Императора Гоайтсонга.

Наместник Фукиенской уничтожил страх сей благополучно, преклоняя к себе сего Корсера мало помалу ласковыми своими поступками 92. Особливожь |299| сделал он ему толь выгодное предложение в письме, врученном ему от имени его, что Шиншилонг не колебался уже согласиться на три следующие договора: 1) сделать его тотчас полководцом; 2) оставить ему свободную волю располагать судами и всеми [333] людьми его; 3) не взыскивать на нем, ниже на ком бы то ни было, из людей его ничего в рассуждении минувших их поступок. На все соглашенось охотно; и сей Корсер, получив на все то Императорскую по форме грамоту, приехал к другу |300| своему, мудрому Фукиенскому Наместнику. Чрез сие Шиншилонг из морского разбойника, чем он был прежде, вдруг сделался особою важною, и некоторым образом Китайским Адмиралом.

Хотя большая часть из людей его по его примеру покорились, однакожь некоторые из них попустили подговорить себя одному из молодых мятежнейших людей, именем Ликуеки. Многие бродяги с разных сторон соединились с небольшою его шайкою, так что по прошествии нескольких месяцев заставила она говорить о себе во всех местах. Ликуеки, досадуя лично на Шиншилонга, не [334] довольствовался порицанием его без пощады в рассуждении чести и храбрости; старался даже раздражить его, вознамерясь сойти на берег в Сиуеншеу. Но он озлоблял того нетерпеливейшего человека в свете, которого без наказания не огорчают. В самом деле Адмирал, пылая гневом, увидев отечество свое, подверженное |301| за него граблению, просил у Наместника позволении итти наказать сего непокорного ученика; получив же оное, побежал искать молодого наездника. При первой встрече сцепился он с ним с яростию, овладел судном его, и тотчас велел отсечь ему голову: «чтоб научить, говорил он, учеников должному к учителям их почтению».

Несколько лет спустя после сего, другой морской разбойник гораздо страшнейший, успел основать себе, по выражении Историков, «Империю, плавающую на всех тамошних морях». [335] Наместники приморских провинции употребляли каждый многия старания к изтреблению его; но ни чье из их покушений не имело успеха. Тогда ревность их уступая нужде, которую они имели в Шиншилонге, писали к Императору, прося его дать сему Адмиралу повеление немедленно вооружиться и искать их неприятеля. Указ дан таков, какого они желали. Шиншилонг же тем |302| охотнее исполнял оный, что сей злодей, с которым он хотел сразиться, был достойный его соперник. Сошедшись один с другим так скоро, как им возможно было (ибо жар был равный с обеих сторон), долгое время дрались они почти с равными выгодами. Но к вечеру разбойник ослабел, великое число судов его потоплено, другия разбежались; сам же он увидел себя принужденным зажечь свой порох и подорвать судно свое, чтоб не быть поиману. Сия [336] последняя победа, обнадежив спокойствие берегов Китайских, приобрела победителю довольную славу, и доставила ему в Империи величайший кредит во всяком случае, где военный человек может желать оного.

И так первое тщание Князи Фоу, по возшествии его на престол в Нанкине, было то, чтоб сильнейшим образом привязать к себе Шиншилонга. Он ласкался надеждою успеть в томе, отдав в супружество за сына Адмиральского одну из ближних своих родственниц Императорского Дома Мингов; но Государь |303| остался при сем одном только принятом предложении, так что сторона его в самом деле не приобрела ничего. Шиншилонг, паче прежнего занимаясь попечением о щастии своем, ни о чем столько не помышлял как о усилении себя ко вреду тех, или других, мало думая о делах общественных, лишь бы его были успешны. [337] Таков есть обычайно образ мыслей тех новых людей, в возвышении которых на высокие степени добродетель, честь, любовь к отечеству и преданность к особе Государевой, не имеют участия. Пусть рассмотрят их получше в Китае и в других местах; увидят, что корысть есть их идол, и что они преданы тому, кто более дает им.

По избрании Князи Танга Императором в Фушеу, Шиншилонг предложил ему свои услуги, но так как наемник, чтобы господствовать при Дворе сего Государя, и привлещи все милости его на себя, или на преданных ему. Он усильно даже просил, чтоб Монарх |304| благоволил усыновить сына его, дабы привести его в состояние иметь путь ко престолу. Сие предложение раздражило придворных еще более, нежели Государя их, который не показывал однакожь, что он тем обижен. Адмирал приметив сие, и сверх того [338] находя себя недовольным по другому случаю 93, тотчас оставил Двор Фукиенской.

Видели уже мы прежде, как Шиншилонг остановил Татар при переправе чрез Тсиен-Тангкианг, |305| побив у них там множество людей. Он мог бы без сомнения причинить им еще более зла, но хотел сделать сие во время. В сем намерении берег он свою силу, и даже старался ежедневно умножать оную, так чтоб мог [339] он сражаясь с достоверностию возвысить род свои на развалинах дома Мингов.

28. Между тем увидев могущество Манжур твердо основанным в Фукиене, по завоевании ими сей провинции, Шиншилонг без труда сделал с ними союз, посредством договора, с той и с другой стороны весьма малоискреннего. Родственники Адмиральские, не столько как он политичные, являлись сначала соблажненными сим договором: но он успокоил совесть родни своей и друзей, дав им разуметь истинные свои чувствования. «Непрозорливые люди! говорил он брату и сыну своему, начиная подписывать договор с Татарами; вы удивляетесь союзу, |306| к которому я приступаю? Да разве вы не знаете, что большие рыбы всегда ловятся лучше в мутной воде?» Тогда сии простые люди поняли, что он хотел им сказать загадочными своими [340] словами: то есть, что он прилепляется к сим иностранцам единственно для того, чтоб провести их, обмануть, и заставить против воли их служить великим своим намерениями

Но сей хитрый мореходец долженствовал иметь дело с людьми северными, которые единожды освободясь от густых паров своего местоположения, входят в политику так далеко, как можно, и бывают в состоянии давать хитрые наставления самым искуснейшим Министрам. Князь Пеиль, с которым Шиншилонг заключил договор свой, не имея ничего, чтоб удерживало его в новом его завоевании, приготовился ехать в Пекин. Он дал знать искусным образом ученику своему, что благопристойность требует того, чтоб он пришел к нему повидаться пред отъездом его: ибо поступок |307| сей непременно будет полезен ему, служа вящим [341] утверждением союза его с Манжурами. Адмирал совершенно согласился на то: он показался со всем своим флотом в виду Фушеу, и оставя его на якорях, недалеко от пристанища, сел в шлюпку, и поехал к Пеилю, которого думал он обмануть.

Сей Князь принял его с великою честию, и оказывал ему безчисленные знаки дружества, по видимому самые чистосердечные, которыми Шиншилонг сначала пленялся. Однакожь скоро увидел он себя как будто бы осажденного Татарами, являющими чрезмерное любопытство видеть его, и слышать повествование его приключений и ни на одно мгновение от него неотходящими. Наконец когда Князю Пеилю надлежало садиться на лошадь, то все Офицеры Манжурские или Китайские, так как и Шиншилонг первый, приехали весьма рано, пожелать ему щастливого пути. «Сей |308| путь конечно будет щастлив [342] для меня, отвечал Князь на приветствие Адмирала; да и весьма приятен, когда мужественный Шиншилонг будет моим спутником, Император весьма желает и видеть вас; не откажите ему в толь похвальном удовлетворении, которое конечно будет для вас выгодно, и я вас прошу о том именем его».

Тогда Адмирал возчувствовал всю трудность состояния своего: но сделав себе несколько принуждение, чтоб оправиться и не показаться расстроенным, отвечал он Князю, что «Император, пресветлейший Государь его, конечно девает ему много чести, воспоминая о нем, и что он имеет сильное желание засвидетельствовать свою сему великому Монарху. Позвольте только мне, присовокупил он, побывать флоте моем, чтоб уведомить его о путешествии своем. Каких ненавистных подозрений не будет он иметь в рассуждении [343] нас, ежели я уеду, не отдав ему приказов, и не простясь с роднею моею?»

|309| Сия небольшая размолвка вдруг окончилась следу ющ «ми короткими с стороне! Манжурского полководца еловыми: «Двор, сказал он, отрывчиво, и велел мне привезть вас с собою; и я должен ехать сей же час». И в самом деле оба они поехали, Князь, наполненный радости, а Адмирал терзаясь бешенством. Флот его весьма тревожился о судьбе его, узнав, что с ним случилось. Он ожидал его близ двух месяцов на том месте, где стояли на якоре: но видя, что Шиншилонг не возвращался, и что ни малейшего вида не было, чтоб выпустили его скоро на волю, сыне его предприял мстить за нег. Он опустошал берега, и по смерть свою не преставал казаться неприятелем Манжуров.

Но сии завоеватели чрез то не уменьшали жара своего, чтоб [344] удостоверить себе покорение Китая. Войско их, трудолюбие которого доказано уже было в толь многих случаях, изъявило в сие же самое время другую |310| добродетель, обыкновенно весьма редкую в службе, хотя она и нужнее паче прочих; то есть постоянство в терпении работ осадных.

29. Два месяца уже, как Татары осаждали Кантшиеу 94 в Кьянгси: но оборона была такова с сторо([ны] - OCR) осажденных, что взятье сей крепости казалось столько же удаленно, как и сначала. Полководец Манжурской страшась, чтоб воины со временем не наскучили осадою, употребил род хитрости, чтоб привязать их более к оной. Он притворился, будто хочет оставить ее. [345]

Собравши большой Военный Совет, на которой все Офицеры вообще были приглашены, представил он живо все то, что войско долженствовало претерпеть в линиях своих, так что ни он, |311| ни другой кто не осмелится ожидать скорого успеха. Потом вдруг предложил он ясно неудобства, могущие быть при снятии осады, приводи их в две точки: умаление кредита, которое возчувствотало бы их войско; и ободрение напротив того, которое непременно произведут в Китайцах действие сие, сколько оно ни необходимо. Все сие рассматривая с великом искусством, закончил он, что должно отойти от города как можно скорее: говоря, что сохранение толь мужественных людей весьма для него чувствительнее, нежели все города, которые он мог бы взять.

Совет хороню так возчувствовал бедственные следствия снятии осады, что ни мало не колеблясь [346] совсем отверг намерение сие. Все были согласны в том, что надлежало требовать новых войск, привезти большие пушки, и продолжать осаду до самой невозможности, во что бы она ни стала. Полководец, радуясь внутренно сопротивлению, им желанному, являлся еще, будто он хочет стоять в своем намерении, под видом, |312| что расположение солдат не таково было, говорил он, чтоб можно было сильно продолжать осаду: но Офицеры, ручаясь за воинов своих, отвечали ему именем всех, что армии совершенно намерена не оставлять осады и продолжить ее мужественно; что она почла бы себя обезчещенною, отойдя от города, и что было бы даже опасно и для самого полководца, когда бы он захотел принудить войско свое взять иное намерение.

И так приступили к тому, что внушал Совет, то есть требовать нового подкрепления, доставить осадную артиллерию, и [347] взять во ожидании того такие меры, чтоб армии ни в чем не имела недостатка. Осажденные защищались с не меньшим упорством; но по прошествии других двух месяцов сделаны большие проломы, и крепость взята приступом. Гарнизон порубили без жалости. Граждане подвержены были тему же жребию, разве которые остриглись по Манжурски: сия предосторожность по крайней мере спасла многих.

|313| 30. Успехе Манжуров, и строгость, употребляемая ими с теми, которые взяты с оружием в руках, не помешали двоякому избранию, учиненному в двух разных местах. Первое сделано в Коантшеу 95, столице Коантонга, в пользу младшего брата покойного Императора Фукиенского, [348] или Князя Танга; а второе, в Шаотшеу 96, в той же провинции, для Князя Йонгминга, ближайшего сродника Гоайтсонга, того неблагополучного во всем Китае Монарха, который принужден был умертвить себя. Последнеизбранный был так скромен, что отрекся от величественного звания |314| Императора, говоря, что он доволен будет титлом Царя, или Князя Куейского; и под сим-то именем будем мы говорить о нем в следствии сей Истории.

Сии два новые Государя, вместо того, чтоб отложив вражду свою на время, согласиться одному с другим, и соединить силы свои против их общего неприятеля, завели тотчас жестокую войну между собою. Главнейшее подкрепление Князя Куейского, и [349] душа партии его, был мудрый и храбрый Христианин, Наместник в Коанге, именем Киукесс, а в крещении названные Томасом. Сей Министр сначала советовал Государю своему искать дружбы у совместника его, объявить ему о своем избрании; но посланный был принят весьма дурно. Лишь только вышел он из аудиэнц-залы, как схватили его, и без всякого суда умертвили.

|355| 31. Двор Коантшеуской, по толь здодейственном нарушении народных прав, ожидал уже, что Князи Куейской не умедлит мстить за оное. Желая предупредить мщение его, набрал он тотчас большое войско, и отправил оное к Шаотшеу: сие войско не долго было к походе. С первых дней встретилось оно с армиею Князи Куейского, которая была лучше устроена и содержима в порядке, побила его наголову. [350] Все сие служило к успехам Манжуров. По первом известии о сем разбитии Лишинтонг, их полководец, из Китайцов, приставший к господствующей стороне, подступил к Коантшеу с немалым корпусом. Меры, взятые им к пресечению у сего города съестных припасов, и угрозы, сделанные обывателям, что поступят с ними строго по праву воинскому, понудили их покориться в тот же день, в который потребовали сдачи. С сего времени История ничего не говорит о мнимом Императоре, |316| брате Князя Танга. Право народное, толь странно им нарушенное, не позволяет иначе взирать на жребий его, как на наказание, довольно им заслуженное.

Взятье города толь важного, каков Коантшеу, произвело ожидаемое действие, то есть воспламенило более жар Татар и увеличило надежду на их полководца. [351] И так пошел он тотчас пред Шаокинг 97, где Князь Куейской казалось основал пребывание свое. А как город был крепок по местоположению своему, да и все было в нем в хорошем состоянии: то Наместник Томас советовал Монарху остаться в нем, и подвергнуть себя опасности долговременной осады: «тем паче, писал он ему, что в обстоятельствах, в которых мы находимся, Ваше Величество не может сделать ничего излишнего к |317| прославлению Вашего мужества; ибо ни что так не оживотворяет бодрости войск, как присутствие и смелость Самодержца».

Но сие мудрое представление было совсем тщетно. Робость евнухов превозмогла смелые советы Министра; и так Князь [352] Куейской тотчас ушел в город Утшеу 98 в Коангси. Полководец Татарской, всего более стараясь захватить Государя сего, пошел за ним в убежище его; и увидев по прибытии своем, что Монарх Мингов вышел из него, приготовился брать сей город, в награждение предприятого труда в походе. Его избавили от сует осады: начальствовавший в крепости отворил ему вороты в тот же день, в который он подступил к ней, а гарнизон весь сдался Манжурам.

Толь пагубный пример не сделал никакого впечатлении в |318| Тинкуесеу, полководце Князи Куейского. Татары употребили все возможное к преклонению его; но он отверг предложение их с такою гордостию, которая их сильно озлобила. Тотчас пошли они в поход и прибыли [353] атаковать его на берегах Таго 99. Сражение было упорно и кровопролитно. Храбрый Тинкуесеу на нем убит, а старший по нем полководец, страшась, чтоб смерть сия, дошед до сведении воинов, не ослабила их мужества, отступил с благоразумием. Он учинил сие с великим порядком, так что неприятеле не смел атаковать его.

Скоро по том Татары вознамерились осадить Куейлин 100, столичной город Коангси. Князе |319| Куейской был там со всем Двором своим; но лишь только узнал он о приближении неприятельском, тотчас взялся за обыкновенную свою предосторожность, уходя далее от огня. [354]

Он вверил защищение сего важного города мужественному Наместнику Томасу, который и действительно приобрел там довольно славы.

Манжуры не утвердили еще всего стана своего вокруг города, как увидели себя двоекратно атакуемых с толиким же жаром, каково было и их кровопролитие. Один из Наместнических полководец, препровождавший Князя Куейского, должен был войти в крепость с отрядом, у него находившимся; и он мог сделать сие без опасности, обошед несколько стороною. Но судя, что хорошо будет расстроить неприятелю каким нибудь смелым действием, которое вразумило бы его, с какими людьми должно ему иметь дело, сей храбрый Офицер мгновенно решился отворить себе путь обнаженным мечем. Успех, полученный им, ясно показал Куеилинскому гарнизону, что сии [355] |320| гордые Манжуры были не непобедимы, и что при случае можно разбить их наголову. И так Наместник Томас, имевший великую склонность к отважным предприятиям, положил тотчас быть вылазке, «которой, говорил он, неприятели конечно не ожидают». Начальник отряда, не взирая на то, что недавно прибыл, хотел быть в ней участником; он взял с собою лучших Офицеров и солдат, напал врасплох на две разные части стана, расстроил оные, и возвратился в город, получив над Татарами вскоре полнейшею преимущество. После сего полководец их, боясь нового нападении, паче прежних еще сильнейшего, рассудил за блого оставить осаду, отлагая к другому времени толь бедственное предприятие.

32. Оп отстал бы о к него совершенно, ежели бы слух о |321| вражде, усилившейся, как сказывали ему, между главными [356] Офицерами в крепости, не возвратил его к оной паки. Он возобновил опять осаду, надеясь, что с помощию подкреплении, ежедневно им получаемых, сей город скоро будет взят, или по крайней мере принужден договариваться. Но сие упование было весьма тщетно, так что покорение Куейлина казалось столь же удалено, как и прежде. А как и сам Наместник получил несколько войска по отступлении Манжур, то решился сделать употребление из сей помощи, к совершенному освобождению крепости. Осаждающие не могли окружить оные со всех сторон, а искусный Томас и основал расположение свое на сем недостатке, всегда при осаде весьма важном.

Он дал повеление знающему Артиллерийскому Офицеру перейти на ту сторону реки, орошающей Куейлинские стены, и построить в назначенном ему [357] месте разные батареи для больших пушек, поставленных против неприятельского стана. |322| Отряд хороших войск препровождаю сего Офицера для охранения батарей; а сия предосторожность соделалась потом весьма полезною, хотя и в роде действия отличного, как то мы увидим, от того, которое предполагали себе. Наместник приказал здесь вооружаться разным молодым из охотников мещанам, а войско свое держал готовым к вылазке, по первому от него знаку. Сей знак зависел единственно от действия стрельбы, которую хотели производить по Манжурам. Узнав по великой тревоги, примеченной в стане, что дело идет успешно, отворили городские вороты; Томас же, ведя людей своих, устремился на Татар подобно молнии, и побил у них на праве и на леве безчисленное множество народа. По крайней мере войско [358] их совсем было разбито, и потеряло 20000 человеке.

33. За толь великим выигрышем следовал другой, которого |323| Наместник совсем не предвидел, и которой ощутительно доказывает, коль важно в службе препоручать коммисии Офицерам разумным только и смелым, умеющим кстати действовать. Стрелявший по стану Манжуров, приметил корпус войска сего народа, сходящий с ближней горы, чтоб соединиться с осаждающими, нещастного жребия которых не знал он. Сия помощь, сошед в долину, долженствовала итти вправо батарей, чтоб следовать вдоль по реке, и искать в ней брода, недалеко оттуда лежащего. Искусный Китаец дал подойти сим новым неприятелям так близко, что мог уже стреляла по них в боке, в открытом месте и изрытом небольшими каналами. [359] По наступлении сего времени, между тем как артиллерия его производила ужасный огонь по левому боку Татарской колонны, сам он пошел нападать на оную с тыла со всеми лучшими из людей своих: он гнал задние ряды, опровергал наперед идущие, и наступал до тех пор, как увидел уже сих Манжур подавляющих самих себя, или изтребленных ариллериею. Некоторые думали спастись, бежав броситься в реку; но сие было для того, чтоб потонуть в ней: ибо глубина воды, и страх, объявший их, привел в несостояние сыскать брод.

Нельзя сомневаться, чтоб слух о сих успехах невесьма способствовал к приведению в почтение оружия Китайского: по крайней мере партия Князя Мингов казалась умножившеюся и укрепившеюся в разных местах. Один знатный начальник разбойников [360] пришел соединиться с ними со всеми людьми своими; а в то же время два великие Мандарина из сильнейших в Империи набирали великое войско, которое, по словам их, долженствовало Татар изтребить, или скоро выгнать из государства.

Однакожь Татары не взирая на то, не менее прежнего оказывали |325| проворство свое. Чтоб заменить солдат, потерянных ими, были призваны в Пекин новые рои Манжур и Мунгалов, из которых составили там разные корпусы, а из них уже многочисленнейшие отправлены к Коангси.

34. Полководец, начальствовавший над ними, исполняя наставление Двора, о том только и старался, как бы захватить Князи Куейского. Не было и того покушения, которого не употребил бы он для получения в сем успеха; но все то было тщетно. Вместо того он наградил себя взятьем [361] некоторых городов, из коих знатнейший был Лиеутшеу 101.

В сем-то городе скитающийся Монарх увидел себя и величайшей против прежнего опасности, и едва не соделался было жертвою сего Манжурского к гонению его остервенения. Едва вошел он в Лиеутшеу, как неприятель явился пред стенами его и начал осаждать крепость вокруг, Не льзя было, сказать |326| правду, сделать сего; ибо обширность и положение города требовали более людей, нежели сколько их было у Татар, чтоб запереть оный со всех сторон: однакожь полководец не отчаивался получит успех в намерении своем. Лазутчики, которых имел он в народе, старались тайно возмутить оный; плод же сего возмущения долженствовал быть отверзтие ворот Манжурам. [362]

Намерение сие хотели совершить уже, как Князь Куейский известился о нем. Легко можно судить, кто не должно было понуждать его к предприятию бегства; и туже самую ночь ушел он. Неприятель узнав о сем, послал за ним лучшую свою конницу; но Князь был уже в безопасности. Не в дальнем расстоянии от Лиеутшеу встретился он с большим отрядом, составленным из многих малых |327| партий, разными Мандаринами, а особливо Наместником Томасом к нему посланных. И так Татарам ничего более не основалось делать, как возвратиться с тем, чтоб напасть на отряд Китайской с большими силами.

35. Князь Куейской был действительно далеко уже тогда, когда Манжуры прибыли под Суен-тшеу 102 где сделалась атака. Успех оные [363] несомнительно остался в пользу Китайцов: они так хорошо побили Татар, что едва остался из них один, который мог бы уведомить полководца о совершенной сего корпуса погибели. Полководец, о котором говорится здесь, был тот же самый, с которым так худо поступили при Куейлине, и который в средине сего 1648 года пришел туда получить новое поношение.

Сия крепость весьма тревожила Манжуров. Не смотря на пользу, |328| которая долженствовала бы произойти для них от покорения ее, одно только желание, которое они имели омыть в крови защитников оные, стыд минувшего их разбития, было для них сильным побуждением искать случая овладеть ею. Они надеялись на сие по тому особливо, что им обыкновенно говаривали, что в Куейлине мало войска, что однакож не весьма справедливо было. Как то ни было, но Татары [364] подошли к ней с благонадежным видом, который скоро соделался для них бедствен.

36. Наместник Томас, предузнавший намерение сие за месяц, сделал все то, что должно было к получению надлежащей помощи. Князь Куейской и полководцы его каждый обещал прислать часть войска, и уже было оно в походе. Узнав о их движении, главнейшее его попечение состояло в том, чтоб назначить им общее сборное место, куда один из полководцов его пошел для соединения с ними, неся с собою |329| распоряжение атаки, так хорошо расположенной, что все одобряли оное без затруднения, и решились поступать по нем без всякого изъятия.

Между тем Манжуры по прибытии своем к городу, расположились станом весьма покойно. Не было никакой вылазки, и даже не примечено никакого старания в гарнизоне, которое могло бы [365] тревожить осаждающих. Сего довольно было, да и более, нежели сколько надобно, к совершенному их в их предрассуждении удостоверению: «ибо нет ни малейшего вероятия, говорили они, чтоб тол бодрый человек, каков есть Наместник, мог остаться празден, когда бы хотя мало силы гарнизона его позволяли ему действовать». Сие понятие, вселяя в них совершенную безопасность, какую только хотели внушить им, соделало их чрез то менее попечительными к отвращению обмана, который хотели сыграть над ними.

В тот день, о котором условились с Начальниками помощных войск, Томас вышел из города весьма рано, предводительствуя всеми людьми своими, и напал на Татар со |330| стремлением. Удивясь толь нечаянному нападению, тотчас они собралися не только защищать себя, но чтоб прогнать в Куейлин сих [366] дерзновенных Китайцов, и их вылазки соделать невозможными: ибо ни мало не сомневались в том, что сия только одна причина побудила сделать нечаянную вылазку. Сие заблуждение не долго длилось. Манжуры едва вооружились, как увидели себя атакованных со всех сторон целою армиею, которая во всю ночь шла с намерением дойти до них и напасть в час назначенный. В сие мгновение удивление их было толь чрезвычайно, что, не взирая на все то, что Генералы их ни делали, мгновенно переродилось оно в ужасе. Побито у них около 10000 человек, сверьх большего числа подавленных на берегу реки Куейлина, или утопших с желанием перебраться чрез оную.

Победа толь совершенная препрославила Наместника. Князь Куейской, услышав о сем, возхищался от радости, и послал [367] к нему в тот же час золотую |331| печать 103, знак чести, всегда Князьям предоставляемый. Но [368] |332| должно признаться, что в тогдашних обстоятельствах знаменитый Мандарин Томас весьма заслуживал отмену сию. Преимущества, одержанные им над [369] Манжурами были важны сами по себе, да и могли казаться решительными в пользу Князя Мингов, чтоб утвердить корону на главе его.

37. Все благоприятствовало тогда |333| в рассуждении дел сего Монарха: он страстно желал иметь наследника, и получил его в то время, о котором мы говорим. А как мать сего молодого Князя была Христианка, то она неотступно просила, чтоб сын ей крещен был. И действительно его окрестили, назвав Константином: все сие весьма хорошо согласовалось с именем Елены, которым называлась Императрица мать его. Легко можно представить, какие благоприятные воображения мечтались в разуме Проповедников и всего Китайского Християнства по случаю стечения сих двух имен. Непостижимое Провидение не благоволило им совершиться: но не льзя отрещи и того, чтоб они не были [370] неосновательны в тех обстоятельствах, о которых мы говорим.

38. Месяц спустя по рождении наследного Князи, отец его с приятностию приведен был в удивление двойным посольством, полученным от двух Китайских полководцов, с самой перемены в службу Манжурского Императора вступивших. Первый, Лишинтонг, начальствовал войсками в Коантонге; а другой, Киншингоан, управлял |334| провинциею Киангси в достоинстве Тсонгту 104. Конечно обманутся, ежели подумают, что сии два человека поступали в сем случае быв побуждаемы совестию, которая убеждала их низложить с себя иго чужестранное, чтоб покориться власти Князя Мингов. [371] Одна страсть их быта източником их перемены, какой притворный вид они старались придать ей, чтоб оправдать оную в очах народа, или показать ее не так ненавистною.

Киншингоан за два месяца пред тем поссорился с Инспектором своей провинции 105, |335| который писал на него ко Двору Пекинскому так чтоб он [372] весьма легко мог лишиться должности своей. Таковый поступок был еще более чувствителен для Тсонгту, что он клонился к доставлению сего достоинства Мандарину, главнейшему его врагу, но искреннему другу Инспектора.

Как скоро Киншингоан удостоверился о злом против его намерении, предприял тотчас избавиться от оного не такимижь обвинениями и оправданиями, но кротчайшим путем, по всему |336| злодейственнейшим и сообразным нраву его, то есть сугубым убийством, Мандарин, назначиваемый ему преемником, был первою жертвою мщения его, а Инспектор жил несколько дней только после него. Правду сказать, что все делалось тайно, посредством людей верных и молчаливые: однакожь народный слух, основанный на известном свойстве Киншингоановом, и на вражде сих двух человек, [373] соделывал его несомнительною причиною их смерти.

Тогда виновный устрашился чтоб строгое исследование какого нибудь немздоприимного Инспектора не вывело дело наружу, и не извлекло бы на него негодования Правителя, человека праводушного и усердного к истинне. Таким образом поступая как хитрые Китаец, старался он наполнить крепости в провинции нарочитым числом преданных себе, а особливо притти в любовь щедростию своею у войск природных, при нем бывших.

|337| То и другое так хорошо удалось ему, что по примеру его вся провинции Киангси восстала явно против Татар и покорилась Князю Куейскому. Один только город Кантшеу совсем отрекся принимать в сем возмущении участие. Напасти, претерпенные им за два года пред тем, не вышли еще из памяти его, чтоб захотеть ему [374] подвергать себя второй осаде ужаснейшей первые.

Чтож касается до Лишинтонга, то История извещает нас о том только, что он был недоволен и ревнителен. Сей военный Мандарин, быв уверен, что заслуги его недовольно награждены, думал, что имеет законное право на достоинство Тсонгту в провинции Коантонгг; однакожь он узнал, что тем пожалован другой, который скоро и вступил в должность. Взор предпочтенного совместника для властолюбивого человека есть всегда отяготителен: но вид нового Тсонгту сделал более, |338| нежели что чувствствительно только опечалить гордого Лишинтонга; он раздражил его до того, что принудил его разорвать дружбу с Татарами, и оказывать против их досаду свою до самой крайности. [375]

В один день собрал он на военную площадь 106 все бывшее у него войско; и как оно состояло из одних только бродяг Китайских, с некоторого времени весьма худо заплаченных: то он легко успел вселить в них против Манжур ненависть. Поступок, употребленный им по том к совершению предприятия своего, хорошо доказывает коварное и насильственное свойство сего полководца. Он приказал просить Тсонгту почтить присутствием своим воинские солдат его эксерциции; а сей великой Мандарин, не имея никакого подозрения, приехал по зову весьма |339| охотно. Но скоро приведен он был в странное удивление, когда вместо обыкновенных учтивостей, ожидаемых им, полководец произнес следующие слова: «Ты ли, Тсонгту Ксантонгской, или Двор [376] Пекинской, лишаете сих храбрых людей платы им должные? Они служили более других; но между тем, как платят и даже награждают всех разточительно, я и воины мои имеем во всем нужду. И так не льститесь, чтоб мы были еще так малодушны, чтоб стали служить Государю твоему. Манжуры в глазах наших суть не что иное, как тиранны, и мы повинуемся одному только Князю Куейскому, законному преемнику нашей Империи». Выговорив сии последния слова, Лишингтонг обрезал коску, Татарами всегда оставляемую при острижении головы их; да и солдаты его сделали то же.

За сим началом тотчас следовали некоторые насилия гораздо важнейшие. Тсонгту в тот же |340| час был схвачен и убит; по том вошли в город, захватили там казну и тотчас разделили оную войску. Весь Коантонг, [377] узнав о сделанном в столице, почитал за честь одобрять оное; повсюду обрезали коски Манжурские, с искрением намерением дать расти волосам своим по прежнему.

Перемена сия казалась весьма важною, так что Князь Куейской не мог отлагать приезда своего в провинцию. Он прибыл туда с великолепием, и основал пребывание свое в Шаокинге. Несколько дней спустя, Лишинтонг явился к сему Монарху с поздравлением. Приняли его с великим почтением и ласкою, и произвели в Тсонгту без прекословия.

39. Радость тех и других в тожь время имела случаи возрасти, когда уведомились они о произшедшем в Фукиене. В сей провинции был Бонза Гошанг, в молодые лета свои весьма отличивший |341| себя в войске благоразумным своим поведением и храбростию. Утомясь нощным и дневным стоном в монастыре своем о злополучии утесненного своего [378] отечества, поставил он должностию своею освободить оное от ига, употребя к тому средства сильнейшие нежели слезы, бесполезность которых была очевидна. Никто не имел недоверенности к сему доброму пустыннику, удержавшему при себе от древних походов один только непринужденный вид свойственный воину, и искусство познавать людей, которому там научаются, когда кто хочет. И так, под видом перевозки в разные места болванчиков своих, прошел он без препятствия весь Фукиен, и соделал себе в нем многих единомышленников.

Он успел даже сделать участником намерения своего опаснейшего неприятеля Манжурам, способного расстроить дела их и произвести перемену в пользу Мингов. Сей неприятель Макжурской был Шиншилонг, сын славного Корсера, или Адмирала |342| Шиншилонга, о приключениях [379] которого говорено уже прежде. Уверясь, что имеет во власти своей морские силы сего разбойника, военный Бонза как скоро усмотрел, что две провинции Коантонг и Киякгси восстали против Императора, снял с себя личину и без зазрения совести стал начальствовать войском, собравшимся к нему. Весьма в короткое время вся провинция так потряслась, что почитали ее потерянною уже для Татар, и почти приобретенною Князем Куейским.

40. Историки довольно согласны в том, что когда узнали в Пекине о потерянии сих трех провинции, после разбития Манжур при Куейлине, то многие из них начали отчаиваться в завоевании Китая, по крайней мере в рассуждении всего. Однакожь Правительствующий Совет, или лучше сказать, душа его Нешингуанг, не лишался чрез то ни мало |343| бодрости своей к продолжению [380] предприятия, ниже надежды в щастливом оного успехе.

Ежели Читатель благоволит в тонкость рассмотреть все предложенное здесь, и случившееся в последний месяц 1648 года, касательно до Императора Китайского: то я уверен, что он не может не удивляться твердости и мудрости Князя-Правителя. Хотеть завоевать Китай с одними Татарами, предприятие сие было бы дерзновенно. Уже великое число Манжур погибло в войне, продолжаемой 4 года; а Мунгалы, служащие помощным войском, легко могли наскучить службою для всего народа их вообще бесполезною. Впрочем, какие бы многочисленные армии ни приводили из Татарии, только сие достоверно, что две или три Китайские провинции имели столько людей, сколько нужно их к становлению сих чужестранцов и к побитию их. Листшинг, предводительствовший миллионом |344| человек, служит [381] ощутительным сему доказательством. Наконец не льзя отрещи, чтоб Китайцы не имели времени привыкнуть к войне; а что всего важнее, то вместо одного хорошего Татарского полководца, Китай имел их многих, столь же мужественных, как и Манжуры, но более искусных в военном деле.

И так главнейший предмет Нешингуангов состоял в том, чтоб ободрить воинов всякими средствами снискивать благосклонность других Татар, приобретать любовь в Китайцах, употребляя их с доверенностию, предупреждая их жалобы и неудовольствия, а особливо великих Мандаринов, которые не захотели бы поработить отечество свое, разве продавай услуги свои за дорогую цену. Признаемся чистосердечно, можно ли не почесть великим политиком и великим человеком того 107, который [382] |345| предпринимает толь многообразное предприятие, продолжает оное неутомленно и успевает привесть к концу его?

Сие-то совершил Нешингуанг. - Хотя предприятие Манжур казалось в некотором упадке в то время, о коем мы говорим: однакожь сему Князю потребно было только два года к поправлению дел своих, и к соделанию юного Императора, племянника своего, совершенным обладателем всего Китая. Главнейшие препятствия, в сем случае к преодолению его предлежащие, и успехи, увенчавшие труди его, составляют содержание четвертей Книги сей Истории.


Комментарии

64. Я почитаю за должность уведомить здесь Читателя, что два есть важные обстоятельства, в которых находится явное противоречие, между сочинителем описания Китая, напечатанного в Париже 1735, и Историком, рукопись которого я имею пред глазами своими. Первой говорит, что Манжурский Хан Тайтсонг, называемый им Тсонгте, жил до 1644 года, в который Узанкуей договаривался с Татарами; а другой напротив того пишет, что Государь сей умер за восемь лет пред тем, как мы сказали в конце I Книги сей Истории.

О. Дю-Галд повествует нам также, что юный Князь, возведенный Манжурами на Китайский престол, есть сын Тайтсонгов, вместо того, что О. Де-Малья точно уверяет, что у Тайтсонга сыновей не было, и что молодый Император, о котором здесь говорится, был племянник сего Государя.

И так в смешении сего повествования, кажется, что вероятность клонится в пользу Историка, писавшего на месте, употребившего на сие более 20 лет, почерпая все то из записок наименее у Китайцов подозрительных, и который прислал во Францию последний Том, над которым тружусь я, читав уже многократно в Пекине сочинение своего собрата. Он даже и говорит об нем весьма основательно в одном из своих писем, которые у меня есть: и его рассуждение ни мало не различиствует с тем, какое имели о нем во Франции.

65. Йонпинг-Фу, город в Петшели, весьма важный по причине смежности своей с заливом и с большою стеною; лежит под 39 гр. 56 м. 10 с. ш. и под 136 гр. 41 м. 58 с. долготы.

66. Лайкеу-Гиен, город третьей степени в Петшели, под 39 гр. 25 м. 10 с. ш. и под 133 гр. 37. м. 22 с. долготы.

67. Политика Нешингуангова блистает здесь во всем ее сиянии. Преклоняя выбор, о котором говорится, на другаво, то есть на одного из племянников своих и младенца еще, предохраняет он себя от стрел зависти и показывает весьма умеренным; а сие приобретает ему почтение, и тожь время удостоверяет его в долговременном правлении, мало различествующим от самодержавной власти.

68. Шинтсонг был прадед последнего Императора Гоайтсонга, который удавился на холме Киншанге.

69. Как Гражданские, так и Военные Мандарины составляют разных 9 классов; а в каждом классе есть 1 и 2 степени. Таким-то образом составляются те 18 степеней, на которые Император возводит, кого ему будет угодно. Сие степени сами по себе не имеют никакого дохода; они дают только чины и вышшее или нижшее место в собраниях, посещениях и проч.

70. Сутзиень-Гиен, город третьей степени в Киангнане, лежит под 34 гр. 50 с. ш. и под 136 гр. 19 м. 21 с. долготы.

71. Сие имя Нижнего Приказа или Суда есть довольно невразумительно. Особливо может оно относиться к двум Пекинским Приказам, из которых один есть Приказ Императорской гвардии, называемый Киннггай, а другой Приказ обыкновенных Императорского дома Судей, именуемые Тупу.

72. Под именем Ценсора Империи должно разуметь одного из Председателей Приказа Колисов, названного Тушайюень. Сии Колисы, в достоинстве Ценсоров, имеют почти беспредельную власть в рассуждении смотрения, чтоб наблюдались законы и благоустройство. Смотрение их распростирается до чиновных 6 великих Приказов, до Князей, и даже до самой Особы Императорской, которого имеют они право с почтительностию уведомить о его погрешностях в Государственном правлении. Некоторые из сих строгих Ценсоров многократно соделывались жертвою своей ревности; но оскорбление, полученное в следствие какого нибудь доноса, или какого нибудь с их стороны уведомления, награждает суетность их тем, что народ почитает их тогда мучениками общенародного благосостояния.

73. Деревня в Шензи.

74. Куете-Фу, город первой степени в Гонане, лежит посреди пространной и весьма плодоносной долины, под 34 гр. 28 м. 40 с. ш. и под 133 гр. 39 м. долготы.

75. Гунго река, имеющая вершину свою в Гонани, впадающая в реку Гоанго, в 20 или 30 милях от устья сей последней.

76. Йангшеу-Фу город первой степени в провинции Киангнан, на канале, называемом Царским. Окрестность его плодоносна и прекрасна. Лежит он под 32 гр. 26 м. 22 с. ш. и под 137 гр. 12 м. 13 с. долготы.

77. Янгтсенгкианг, или просто Кианг, то есть река превосходная, имеет вершину свою к западу Китая, и протекает весь оный к востоку. Устье ее в провинции Киангнане. Китайцы обыкновенно называют ее Танианг, великою рекою. Янгсенкианг по Китайски означает река Чадо моря.

78. Сие множество фонарей способных осветить большое войско, переправляющееся чрез одну из величайших рек в свете, может быть удивит многих Читателей. И так весьма пристойно уведомить их, что в Китае на 15 число первой Луны каждый господин дома как в городах, так и в деревнях, зажигает один или многия фонари на дворе, или пред домом своим, так что вся сия обширная страна кажется в огне в продолжении нескольких ночей. Люди достаточные охотно издерживают на сию иллюминацию по 200 ливров и более; но великие Мандарины не могут пробыть при том без 1000 талеров. Сии фонари разкрашиваются и делаются разными образами. Есть из них такие, которые пространством своим равняются с большими комнатами, и в них представляют небольшие комедии. Может быть, что переправа, о которой здесь говорится, была во время сего праздника фонарей.

79. Никто не говорит, чтоб Манжуры, завладев сим большим городом, заставили жителей разкаиваться о преданности их к Мингам. Некоторые Историки пишут о странной только ярморке, которую сии победители учредили немного дней спустя по их туда прибытии. Воины их, получив позволение похищать в Янгшеу и окрестностях его столько жен и девиц, сколько могут оных попасться в их руки, отвели сих нещастных пленниц в Нанкин, где продавали оных по два талера за каждую. Многих из них конечно не взяли бы ни за что, ежели бы не употребили предосторожности закрыть их таким образом, чтоб не можно было и помыслить о дурноте одних, или других о престарелости. Чрез сие все предано было удаче; а как дешевая продажа привлекла в Нанкин безчисленное множество людей, то распродали всех в два или три дни. Между теми недовольными, которых уповательно было великое число, нашелся один молодой крестьянин, который тотчас по покупке своей поспешил развязать роль мешка, бывшего на хребте его. Он уповал найти в нем молодую и пристойную для него супругу: но увидел пред собою престарелую, больную и безобразную женщину. В первом движении извергал он досаду свою страшными проклятиями на товар и на продавцов, клянясь даже, что хочет итти бросить старушку сию и с мешком в реку. Но она удержала его от того сими кроткими словами, сказанными ею весьма спокойным видом: «Нет, сын мой! покупка твоя не так дурна как ты думаешь о ней; отведи меня в то место, которое я покаже тебе: так ты будешь щастлив». Сребролюбивый Китаец обрадовался тому. У него осталось еще несколько денег, которые употребил он к нанятию носилок, и велел нести госпожу в дом ее. Дети, возхищенные радостию, что увидели добродетельную мать свою, которую считали уже погибшею, угощали весьма хорошо земледельца. А как они были богаты, детскаяжь нежность, страсть толь изящная и благородная, глубоко впечатлена была в сердцах их: то дали они крестьянину в 300 раз более, нежели сколько он заплатил на нее.

80. Гангшеу-Фу столичной город Шенианга, Китайцами называется земный рай. Он имеет в себе более 1000000 жителей, и отправляет шелковую торговлю, наилучшую во всем Китае. Лежит под 30 гр. 20 м. 10 с. ш. и под 137 гр. 55 м. 34 с. д.

81. Звание Кингов означает здесь превосходные книги, наполненные изящного и непременяемого учения. Сии Книги составляют число 5; и по сей причине называют их У-Кинг, пять книг. 1 Книга, называемая И-Кинг, не что иное есть, как собрание линей знаменовательных, расположенных разными образами, которые почитаются теперь совершенно непостижимыми. Оне приписываются Фоги, первому Императору Китайскому. 2 Книга есть Шукинг, или книга древних времен; она вся составлена из повествований. Сам Конфуций расположил ее так, какова она есть теперь. 3 Книга, называемая Шикинг, есть полное собрание стихотворений всякого рода. 4 Именуемая Тшин-Тсиу, сочинение Конфуциево, содержит в себе Историю некоторых особенных царств в Китае, прежде нежели покорили их и соделали оные провинциями. Наконец 5 книга, известная под именем Ди-Ки, пишет о законах, должностях и обычаях в гражданской жизни.

82. Храбрость Манжуров была беспрекословна, прежде нежели нравы Китайские не привели их в расслабление. И так не дожно судить о них, каковы они были во время завоевания Китая по тому, чем они соделались после смешавшись с Китайцами. «Татары, говорит О. Леконт, нападают сначала с жаром: и как скоро неприятель хоть мало отступать станет, то они расстройкою его пользуются; впрочем они неспособны вести долговременную атаку, или выдерживать ее, когда наступают на них в порядке и атакуют их стремительно. Людовик XIV, с которым за несколько времени я имел щастие беседовать, и который ничего не делает кроме великого, сам описал свойство их следующими двумя словами, то есть: что они суть добрые воины, когда воюют против дурного войска; но что они становятся весьма дурными, когда имеют дело с хорошими солдатами». Рассуждение Езуита о свойстве покойного Короля, а Королевское о характере Татар, показалось мне так справедливо и толь достоверно великого разума Людовика XIV, так как и остроумие О. де Конта, что я почел нужным употребить оные к украшению примечаний моих.

83. Шаогинг-Фу большой и прекрасной город Шекианга, множество которого каналов подало причину сравнить его в Венециею. Лежит под 30 гр. 6 м. ш. и под 137 гр. 30 м. 41 с. долготы.

84. Река Тсиентанкианг по течению своему довольно не велика, но в устье своем чрезвычайно широка. Вершина ее в провинции Шекианге; вытекает же она оттуда только для того, чтоб впасть ей в Восточный Окиан.

85. Уеншеу-Фу знаменитый город в Шекианге, близ моря; славен красотою своих зданий. Лежит под 28 гр. 2 м. 15 с. ш. и под 138 гр. 37. м. 37 с. долготы.

86. Кингоа-Фу в той же Шенгианской провинции, имеет и поныне плачевные знаки разорения, претерпенного им от осады, о которой мы говорим. Вино из пшена сорочинского, и другие разных родов плоды, произращаемые землею его в изобилии, соделывают город сей весьма богатым. Он лежит под 29 гр. 10 м. 48 с. ш. и под 137 гр. 38 м. 57 с. долготы.

87. Кутшеу-Фу есть также город в Шекианге, под 29 гр. 2 м. 23 с. ш. и под 136 гр. 51 м. 42 с. долготы.

88. Фушеу-Фу знаменит великою своею торговлею, плодоносием земли его, и удивительным строением каменного о 100 сводах моста на заливе. Город сей лежит под 26 гр. 2 м. 24 с. ш. и под 137 гр. долготы.

89. Тингшеу-Фу Фукиенский знаменитый городе, лежащий в горах, граничащих с Кьянгси, под 25 гр. 44 м. 54 с. ш. и под 134 гр. 17 м. 35 с. долготы.

90. Некоторые Миссионеры писали, что Шиншилонг, будучи еще весьма молод, крещен был во время набега своего на Маниллу, и назван Николаем. Но сие достоверно, что жизнь его никогда ничего не доказывала похожего на Христианина, что присвоивают ему. И подлинно; О. Малья в Китайской своей Истории не говорит ни слова о мнимом крещении сего разбойника.

91. Сиуеншеу-Фу имеет также приятное и выгодное положение на море Фукиенском, под 24 гр. 56 м. 12 с. ш. и под 136 гр. 39 м. 10 с. долготы.

92. Между прочим говорят, что сей Фукиенской Наместник дал повеление доставлять мореходцам Шиншилонговым, которые пристанут к какому нибудь порту, той провинции все припасы, каких они потребуют, без всякого платежа, и даже, чтоб просили их, дабы они приводили свободно всех больных своих с обнадеживанием, что будут о них пещися, и что конечно возвратят оных по их выздоровлению. Таковый поступок с первого взгляду покажется недостойным; но не советует ли разум так поступать, когда нет возможности отвратить насилие, и когда не льзя иным образов воспрепятствовать опустошению провинции?

93. Когда Князь Лу не хотел признать Князя Танга Императром, то сделалась между ними вражда непримиримая. Шиншилонг обещал последнему, что он скоро приведет к тому первого, к чему хотят. А в то же время дал он знать Князю Лу, что ежели он пришлет к нему верного человека, то он возьмет с ним меры, чтоб принудить Танга отрещися от короны. По сем явился при Фукиенском Дворе от Лу Посланник, который прислан, по словам его, стараться о примирении обоих Князей. Сначала тому поверили: но по прошествии нескольких дней весь заговор сего Посланника с Шиншилонгом и с другими Мандаринами открыт. Император столько огорчен был, что не имел никакого уважения к званию сего человека, приказал убить оного в его доме.

94. Кантшеу-Фу лежит под 25 гр. 52 м. 48 с. ш. и под 132 гр. 35 м. 36 с. долготы. Из окружности сего города вывозится наилучший лак Китайской. Его гонят из дерева, называемого Тсишу.

95. Коантшеу-Фу, Европейцами называемый Кантон, по величине его считается равным Парижу. Торговля его в цветущем состоянии, а земля из плодоноснейших стран в Китае. Положение сего знаменитого города есть под 23 гр. 10 м. 58 с. ш. и под 130 гр. 45 м. 1 с. долгоы.

96. Шаотшеу-Фу лежит под 24 гр. 35 м. ш. и под 130 гр. 56 м. 30 с. долготы. Не должно смешивать сего города с другим тогожь имени, находящимся в той же провинции, недалеко от моря к юго-востоку.

97. Шаокинг-Фу город знаменитой а Коангонге на реке Таго, близ моря. Широта его 23 гр. 4 м. 48 с. а долгота 129 гр. 52 м.

98. Утшеу-Фу лежит под 23 гр. 28 м. 48 с. ш. и под 128 гр. 39 м. 15 с. долготы.

99. Таго, или Синианг, имеет вершину свою в Юннане, и против Коангси, впадает в залив Коантшеу. Ее-то мореплаватели наши называют рекою Кантон. Синианг по Китайски значит реку западную, а Таго реку большую.

100. Куейлин-Фу лежит под 25 гр. 13 м. 12 с. ш. и под 128 гр. 2 м. 10 с. д.

101. Лиеутшеу-Фу в провинции Коангси, лежит под 24 гр. 14 м. 24 с. ш. и под 126 гр. 56 м. долготы.

102. Суен-Тшеу город второй степени в Коангси, лежит под 25 гр. 49 м. 12 с. ш. и под 128 гр. 53 м. 50 с. долготы.

103. Печати, от императора Китайского Градоначальникам даруемые, суть великие знаки их достоинства. Печати Князей, почтенных каким нибудь градоначальством, золотые; Мандарины Наместники имеют их серебряные; а печать обыкновенных Градоначальников бывает медная или свинцовая. То удивительно, что никто из сих вышних или нижних Чиновников не может исправлять законно и публично Судейских своих должностей, ежели он не имеет в порядке пред собою печати своей; а в сем случае Алварец де Самедо, во II Книге повествований своих о Китае, рассказывает следующее произшествие:

Председатель одного Китайского Приказа, поссорясь с Начальником войск, побудил последнего украсть у него печать. А как чрез сие должность сего Градоначальника перестала быть исполняема, то Президент сказался больным; сначала верили тому, да и никто несколько времени не жаловался на сие. Наконец начали роптать, а народ бить челом Наместнику той провинции на бездействие Президента своего. Сей человек, тотчас призванный, признался откровенно Начальнику своему в замешательстве, в котором он находился, в покраже у него печати его, запрещавшей ему исправление должности его, и открыл подозрения довольно основательные, которые имел он в сем случае на Начальника войск неприятеля своего.

Наместник любил сего Мандарина, что редко бывает в Китае, где Градоначальники друг друга не любят, и где особливо старейшие ставят себе в достоинство унижать подчиненных своих; и так естественно, что быв добрыми друзьями, один участвовал в нещастии другого. Наместник действительно сожалел о Президенте, и дал ему сей мудрый совет: «Мандарин! говорил он ему, послушай меня, и сделай то, что я скажу тебе. Поди зажги дом свой; и как скоро Начальник войск, по должности своей, явится к тебе с своими солдатами, отдай ему ящичек, сделанный для печати, за который он отвечать будет. По прошествии опасности, когда сей ящичек возвратят тебе, открой его при свидетелях: конечно ты найдешь в нем печать свою. Но ежели он отдаст тесе пустой ящичек, ты можешь на него бить челом: он почувствует затруднение и не захочет подвергать себя опасности».

Совет сей исполнен от слова до слова, и он удался. Начальник войск не преминул явиться на пожар к Председателю; ему вручили ящичек, а он по погашении пожара возвратил его ему с печатью. Таким образом один поправил проступок свой, а другой стал опять исправлять должность свою.

104. Тсонгту в Китае различествует от Туйоена, или простого наместника тем, что Туйоен имеет у себя одну только провинцию, или наместничество, а Тсонгту всегда все провинции, или два наместничества. Однакожь Туйоены зависят от Тсонгту в особенных только делах, или по аппелляции.

105. Китайской Император посылает по временам в провинции Инспекторов, называемых Колисами или Котосами, уведомляющих Государя подробно о всех примеченных им пороках в правлении дел общенародных. Сии Инспекторы имеют свободу входить в разные приказы в Империи, присутствуя в них не так как Судьями, но простыми Надзирателями поступок, там употребляемых. Они входят иногда в судилище, и там, быв незнаемы, слушают доказательство челобитчика и ответчика, и мнение Мандаринов, которых имеют они право увещевать публично, ежели дело того потребует. Власть их распространяется даже до того, что они остановляют решение Судей. Должности Инспекторские в провинциях обыкновенно весьма прибыточны: ибо сии чины весьма страшны в Китае; к томужь Китайцы и незастенчивы, когда умеют ослеплять их блеском золота.

106. (неразборчивое предложение - OCR) точно говорил что бы (неразборчивое предложение - OCR) площадь была бы за городом, близь стен. Без сомнения она великие, и назначена единственно к обучению только воинскому.

107. Выражение великого человека употреблено здесь, следуя одним только народным предрассуждениям, и чтоб говорить голосом обыкновенным Историку, который пишет об Александрах, Цесарях и проч. Истинная Философия, а паче изящнейшее совершенство оные, то есть Евангельские правила, представляя сих мнимых великих людей в свойственном им виде, являют нам их весьма малыми, когда они суть только завоеватели.

(пер. А. Р.)
Текст воспроизведен по изданию: История о завоевании Китая манжурскими татарами, состоящая в 5 книгах, сочиненная г. Воже де Брюнем B et P. D. M. М. 1788

© текст - А. Р. 1788
© сетевая версия - Тhietmar. 2013

© OCR - Иванов А. 2013
©
дизайн - Войтехович А. 2001