-

ФРАНЦУЗСКИЕ КАТОЛИЧЕСКИЕ МИССИИ В ДЕВЯТНАДЦАТОМ СТОЛЕТИИ.

(Перевод с французского — Ю. Васильева).

ГЛАВА I.

КИТАЙ: СТРАНА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ.

(Продолжение, см. вып. 36-37.)

Физически — китаец среднего роста, даже высокого в северных провинциях. Обычай оставлять детей без пеленок и даже без одежды впродолжении нескольких лет вырабатывает гибкое, крепкое, способное переносить изменения температуры тело. Выставляемый на холод и солнце, череп его утолщается и мало боится мигреней, невралгий, или мозговых заболеваний. Однако, мозг его работает гораздо медленнее нашего, и если вы спросите отдыхающего китайца, а чем он думает, — он вам ответит: я ни о чем не думаю, — и это совершенно верно.

Рассу эту называют желтой, что однако не мешает людям богатым, пользующимся лучшим уходом с детства, иметь почти такую же окраску кожи, как и европейцы, с едва заметным оттенком; напротив, рабочие, и особенно земледельцы доходят до темнокоричневого цвета малайцев, в то время как дети, всегда находящиеся на солнце, делаются похожими на маленькие терракотты.

Китаец родился понятливым, способным; почти все дети до десятилетнего возраста ни в чем не уступают детям европейцев. Маленькие искрящиеся глазки, ласковая улыбка, оживленная физиономия, разговорчивость, быстрота соображения, ум, — во всем этом у них нет недостатка. У них даже есть черты, по которым их можно бы причислить, по Гарни, к enfants terribles. Но все это быстро проходит: с раннего детства им дают в руки классиков, которых они изучают, — не понимая ни слова, — впродолжении многих лет, что очень полезно для памяти, но вредно отражается на многих интеллектуальных способностях. Кроме того, они слишком рано прозревают, т. к. от них ничего не скрывают, и с удивлением приходится наблюдать, как [16] все эти хорошие качества души и тела почти внезапно исчезают.

От разных национальностей, из которых состоит китайская империя образовался язык, имеющий много различных наречий, часто настолько различающихся между собою, насколько различаются итальянский, испанский и французский языки. Синологи полагают, что самое чистое старинное китайское наречие сохранилось на юге, в провинции Гуандун. В центре и на севере 200,000,000 жителей говорят на мандаринском наречии, т. е. на старо-китайском, сильно измененном татарскими наречиями. Это мандаринское наречие, образовалось за период от четвертого до десятого столетия нашей эры и разделяется на три диалекта: северный или пекинский, средний или нанкинский и западный и юго-западный новейшей формации, на котором говорят в Сычуане и Юньнане.

Китаец еще сохранил известное уважение к власти: народ — это семья, отец которой император; а, как всякому известно, отец семейства в Китае имеет полную власть над своими детьми. Однако, не надо думать, что этот принцип власти имеет очень большую силу: если бы трусость не облегчала его применения, — он, кажется, в скором времени совсем исчез бы. Позволяют себе злословить императора, обсуждать его приказы, обходят его распоряжения. Что касается мандаринов, то никто не стесняется критиковать их управление, обвинять их в несправедливости и находить дурным, что эти, так называемые, отцы народа пожирают, как Сатурн, своих собственных детей. Но на их стороне сила: тюрьма, бамбук, розги обеспечивают им повиновение, которое не имеет ничего общего с сыновним. Никогда не узнают, до какой степени доходит несправедливость, алчность, коварство, зверство китайских чиновников. Слабого давят, бедного обкрадывают, человека работящего эксплоатируют, богатого покупают, — все это считается в порядке вещей. Без сомнения, есть исключения, но им ведут счет, им удивляются, но не подражают им. Это управление без совести, без сердца, без жалости, продающееся тому, кто больше даст, спекулирующее на бедноте, — кончит тем, что раздражит народ, который добр, даже слишком добр. Он продолжает повиноваться, потому что он всегда повиновался, — переносит вопиющие несправедливости, потому что так всегда делалось. Этим и объясняется почему 25-30 тысяч чиновников, которые века держат народ под своей безжалостной властью, противятся с зверской энергией всякому прогрессу. Дело идет о их жизни, ибо в день, когда [17] европейские идеи проникнут посредством книг, журналов или брошюр в Китай, в день, когда народ откроет глаза и познает свои права, мандаринам придется только поскорее собрать свой багаж, если им оставят для этого достаточно времени.

Отличительная черта всякого китайца — неизмеримая гордость, и самые нелепейшие предложения могут быть приняты, если они льстят их национальному самолюбию. Когда заговорили о проведении в Китае железных дорог, один из цензоров написал Императору: «Западные варвары хотят нарушить спокойствие империи и покой наших умерших своими дьявольскими изобретениями. Для чего эта огненная машина, этот железный путь, по которому они хотят вторгнуться в нашу страну? Не цивилизованнее ли мы их, и не лучше ли отыскать секреты тех чудесных тайн, которыми обладали наши предки? Обещайте, Государь, вознаграждение тому, кто восстановит летающие колесницы, влекомые фениксами, какие были в употреблении в древние времена».

Сам принц Гун отвечал французскому посланнику, который только что объяснил ему преимущества железной дороги: «Мы достигаем той же цели посредством наших китайских телег; конечно, мы передвигаемся не с такой быстротой, но мы и не торопимся».

Китайский ученый знает все, знаком со всем, смотрит на европейца покровительственным взором, с глубочайшим презрением. Я имел карту, отпечатанную в Пекине, где ее можно приобрести и сейчас: почти всю карту занимает Китай, со следующими маленькими прибавлениями: около Шанхая находится маленький остров, носящий название Да-си-ян (Великая Европа), немного далее — другой остров, под названием Ло-ма — Рим. На севере — узкая полоса земли с надписью: Великая Российская Империя, — и это все. Что касается до науки, искусства, географии, естественной истории, древней истории, даже отечественной, — ученый не имеет о них ни малейшего представления. Теперь делают опыты обучения и воспитания, основывают школы, университеты, которые находятся пока в зачаточном состоянии. Быть может, успехи будут достигнуты, если будут выбирать способных детей, недостатка в которых нет; но пройдет много времени, прежде чем правильное и основательное образование будет принято китайскими учеными. Нужно, чтобы они сначала стряхнули с себя 3000-летнюю гордость, что в один год сделать нельзя.

В Китае ничего нельзя совершить без прецедента, или с [18] величайшими затруднениями, и все из за того же принципа гордости, что китайцу нечему учиться у кого бы то ни было. Первую китайскую железную дорогу от Усуна до Шанхая преподнесли в дар китайскому правительству, которое поспешило разрушить ее. Чтобы заставить принять маленькую железно-дорожную линию, пересекающую пустынную страну и предназначенную для перевозки угля от Кайнина до Таку, нужно было потратить 30 лет усиленных трудов. После этого не без затруднений провели маленькую линию до Тянь-цзина. Эти 50 километров и были прецедентом, после которого заставить разрешить провести дорогу до Пекина не стоило никаких трудов. Теперь даже наиболее противившиеся ее сооружению китайцы видят пользу ее: она переполнена путешественниками и приносит 27 процентов своим счастливым акционерам. Разрешены постройки других дорог, которые быстро проводятся, и не пройдет и десяти лет, как они громадной сетью опутают провинции Китая.

Трудолюбив ли китаец на самом деле? действительно ли он работящ? Можно утверждать и за, и против.

Если принять во внимание громадный и бесполезный труд постройки Великой стены, которая тянется на протяжении не менее 3000 километров; если вспомнить о громадных каналах, прорытых китайцами, если припомнить великие американские и азиатские железно-дорожные линии, большая часть которых сооружена ими, — можно сказать: китаец трудолюбив. Посмотреть на почву, где возделана каждая складочка в горах, где обработка земли столь же проста, сколь и совершенна, на производство чая и шелка, на оживление, которое царит на реках, на всевозможные продукты производства, ежегодно выпускаемые разного рода фабриками, существующими во всех провинциях и имеющих в их распоряжении только самые элементарные средства, — еще раз скажешь: это — народ-работник (труженик). Забывают однако, что Китай насчитывает 400,000,000 жителей, которые уже одной своей численностью должны по необходимости выполнять значительную работу. Но трудолюбив ли китаец, взятый отдельно, любит ли он труд? это другой вопрос. Бедный, забитый, отягченный семьей крестьянин должен работать, так как иначе не может существовать. Если он работает на других, заработок у него самый ничтожный, но и работа его не лучше: четыре китайца не сработают, сколько один европеец, и хотя они находятся на работе целый день, они ухитряются, благодаря обеду, чаю, трубке и т. д. отработать за весь день только 8 часов. Китаец [19] никогда не работает без отдыха более двух часов. Инструменты у него маленькие, легонькие, требующие очень небольшого напряжения сил, и работает он ими с медлительностью, могущей привести в отчаяние; что касается до людей, имеющих достаток, то их вы не заставите работать никакой силой. Зимой самые бедные прячутся в своих хижинах, растянувшись на хорошо натопленных канах, служащих им постелью, лежат по целым месяцам, не занимаясь ровно ничем. Жара — тоже повод к ничего-не-деланию; отдых, длящийся часто несколько часов, делит день на две половины. В заключение можно сказать, что китаец работящ только тогда, когда он не может поступать иначе, и ленив всегда, если имеет возможность не работать.

Умеренен ли китаец? Бедные довольствуются малым. Рис, мука разного сорта составляют уже известную роскошь, по крайней мере, в северных провинциях, где обыкновенно едят разные крупы, сорго, просо, кукурузу, просто сваренные в воде с прибавлением каких-либо соленых трав в виде приправы. Только эту скудную пищу бедный ест не из скромности и воздержания, а по необходимости. В самом деле, когда по случаю похорон, свадьбы или праздника, перед ним появляются мясные блюда, он поглощает их с невероятной алчностью. Что касается богатых, то для них нет ничего достаточно изысканного, и чтобы приготовить для них угощение, берут не только все те продукты, которые употребляют европейцы, но должны еще изыскивать какие либо необыкновенные кушанья, вроде ласточкиных гнезд, плавников акулы, морских моллюсков, морских трав всех сортов и много других вещей, напоминающих утонченную кухню римлян во времена упадка.

Итак, китаец водзержен — когда он не может поступать иначе.

Китаец обыкновенно одет в бумажное платье черного, серого и голубого цвета для мужчин, и зеленого и желтого для женщин. И эта одежда, одинаковая для богатых и бедных, всегда скромна, нет ни малейшего декольте, ничто не обтягивает форм, как в Европе, ничего неудобного, стесняющего, — напротив она широка, элегантна и очень хорошо согласована с временами года.

Мандарины обыкновенно носят роскошные одежды; затканный цветами, зашитый золотыми нитями шелк, изящные вышивки, меха самых высоких цен, — ничто для них не достаточно хорошо. Кроме того, насчитывают 8 сезонов, в которые полагается [20] одеваться особым образом, а потому расходы на туалет всегда значительны.

Отсутствие белья не исключает внешней чистоты людей с достатком. Что касается до бедных, которые носят только одну верхнюю одежду, то они часто бывают отталкивающе грязны и не только порочные нищие, облекающиеся в тогу из лохмотьев, или те, что проиграли все до последней нитки, но и другие. Что касается детей, то их можно до пятнадцатилетнего возраста видеть расхаживающими по улицам в чем мать родила. Гигиена, бани, заботы о чистоте считаются здесь излишней роскошью, — откуда множество накожных болезней, часто отвратительного вида. Жилище китайца соответствует одежде. Оно разнообразно до бесконечности, начиная с соломенного шалаша, арабской палатки, землянки, где на площади в несколько квадратных метров теснятся целые семьи в самой отчаянной грязи, до кирпичных домов и дворцов богачей, роскошно обставленных со всем комфортом.

Китай не беден. Золото и серебро находятся здесь в изобилии, да иначе и быть не может: импорт здесь самый незначительный, а экспорт, наоборот, очень велик. Поэтому запас денег здесь должен быть очень большой. Где же находятся эти деньги? — В руках мандаринов, удалившихся от дел, или еще находящихся на службе, которые их держат мертвым капиталом, неприносящим никому выгоды. В один прекрасный день, когда разумное правительство обложит народ налогами согласно доходам каждого, разложит пропорционально подати, которые теперь выражаются приблизительно в трех франках пятидесяти сантимах на человека, заставит недостойных чиновников распустить когти, воспрепятствует насилию и потребует у них отчета, — в этот день у правительства в руках оказались бы громадные суммы и бюджет его не был бы превзойден ни одним из европейских бюджетов.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Французские католические миссии в девятнадцатом столетии // Известия братства православной церкви в Китае. № 38-39. 1906