Дневник путешествия по Монголии и Тибету в 1891 и 1892 г.г. Вильяма Вундвиля Рокхиля. Вашингтон 1894 г.

Извлечение составил В. Котвич.

Тибет — это заветная страна, куда стремились и стремятся все известные путешественники и исследователи Азии, но которая доныне представляет наименее известную часть этого материка. Все попытки пробраться вглубь этой таинственной страны обыкновенно оканчивались неудачами и сводились к исследованию лишь ее окраин. Н. М. Пржевальский более всех пролил на нее света, но и смерть застигла его на пороге нового предприятия, которое должно было привести в исполнение его давнишнюю мечту — достигнуть Лассы. Г. Н. Потанин и М. В. Певцов исследовали лишь незначительные окраины Тибета: первый — северо-восточную, второй — северо-западную. Последним иностранным путешественникам по Тибету, G. Bonvalot, H. Bower’у и W. Rockhill’ю, удалось проникнуть на юг дальше, чем нашим знаменитым соотечественникам. Bonvalot исследовал в 1889 г. совершенно неизвестные науке страны между Лоб-нором и Тенгри-нором, а затем между Тенгри-нором и г. Гардоком. В том же 1889 г. W. Rockhill, двигаясь по тому направлению, по которому шел в 1879 г. Пржевальский, перешел реку Дре-чу (Мур-усу) и отсюда проследовал по значительной части Восточного Тибета. В 1891- 1892 г.г. Henry Bower прошел весь Тибет с запада на восток. Пути этих исследователей на пространстве между Тенгри-нором и восточною границею Тибета шли параллельно, иногда совпадая и перекрещиваясь между собою.

Таким образом никому из названных путешественников не удалось проникнуть в центр Собственного Тибета, [54] провинцию Уй и город Лассу. Препятствия, которые представляла природа, были преодолены, но все усилия разбились о непреклонную решимость властей Лассы не пропускать ни одного иноземца (p’yling) в свою страну. Всем начальникам пограничных городов и племен, как туземным, так и присылаемым из Лассы, внушено следить за всеми, прибывающими в земли, находящиеся в ведении далай-ламы, и, под угрозою строгого взыскания и даже смертной казни, задерживать всех иностранцев. Мотивы такого распоряжения коренятся в подозрительности властолюбивого духовенства и его опасениях за власть, которую оно ревниво оберегает. Китайские резиденты в Лассе обыкновенно стараются избегать вмешательства в отношения лам к иностранцам. Они понимают, что их заступничество за последних возбудило бы сильное неудовольствие среди господствующего населения страны лам и сделало бы более трудною для Китая его задачу удерживать в своей власти Тибет одною лишь дипломатиею.

Это равнодушие китайцев к судьбе путешественников, прогоняемых от границ Тибета, пришлось испытать на себе W. W. Rockhill’ю во время второго путешествия, которое было предпринято в 1891-1892 г.г. лишь несколькими месяцами позже Bower’а и результатом которого явился труд, служащий предметом настоящей статьи. Он представляет дневник, который вел Rockhill во время своего путешествия. Такая форма изложения, не встречающаяся уже у наших новейших путешественников и представляющая один лишь сырой материал почти без всякой предварительной разработки, со всею разбросанностью этнографических и других сведений, является даже желательною до известной степени, если дело идет о путешествии по неисследованной стране. Тогда всякое географическое сведение, всякое известие ново и делается достоянием науки. Сочинение же W. Rockhill’я может считаться образцом для подобного рода трудов по той обстоятельности и отчетливости, с которыми отмечен всякий факт, в особенности, если сообщаются географические данные. За достоверность же известий этого путешественника достаточным ручательством служит [55] его знание китайского и тибетского языков, чем, как известно, могут похвалиться лишь очень немногие из ориенталистов. Но если это обстоятельство облегчало задачу Rockhill’я и ставило его в более благоприятное для научных исследований положение, чем то, в котором находились другие путешественники по Тибету, то условия, при которых он производил свои изыскания, требовали от него больше труда и неутомимости. Он путешествовал один, в китайской одежде, без спутника, с прислугою, состоявшею только из китайцев или монголов, которые не могли, конечно, оказать ему содействия в его научных занятиях. А занятия эти были обширны и разносторонни: маршрутная съемка пути, определение высот, барометрические и другие наблюдения, ведение дневника с тщательным описанием пути, собирание этнографического материала, составление коллекций и пр.

Перейдем теперь в рассмотрению сведений, имеющихся в дневнике. W. Rockhill, как бывший секретарь посольства Соединенных Штатов в Пекине, получил от Цзун-ли я-мыня паспорт, разрешавший ему посетить Гангу (Гань-су? — OCR), Сы-чуань, Юнь-нань, Синь-цзян и Кукунор. Таким образом ему была предоставлена возможность дойти до Дре-чу (верхнее течение Ян-цзю-цзяна) и даже южнее; но Rockhill надеялся, в виду малонаселенности и даже пустынности Северо-западного Тибета, проникнуть в провинцию Цзан, где, по слухам, относятся к иностранцам менее враждебно, чем в провинции Уй. Задавшись целью пробраться как можно далее на юг, этот путешественник 1 декабря 1891 г. выступил из Пекина и через Калган и Гуй-хуа-чэн достиг Ордоса, а затем, держась течения Желтой реки, прибыл в северо-западный угол провинции Ганьсу. Здесь он посетил Лань-чжоу, Синин, монастырь Гумбум и, двигаясь далее по южно-кукунорским степям, достиг верхнего течения реки Баян-гола, у которой начинаются равнины Цайдама. Проследовав по южной части их, он повернул на юг и вступил в пределы Северного Тибета. Эта часть пути Rockhill’a, пролегавшая по Южной Монголии, была, как известно, исследована многими путешественниками и с особою [56] тщательностью г.г. Пржевальским и Потаниным. Но и у Rockhill’я мы находим немало нового материала, главным образом этнографического. Особое внимание всех исследователей обращает на себя северо-западный угол провинции Ганьсу и смежная с ним часть Кукунора по пестрому племенному составу населения. Здесь сталкиваются четыре народности: монголы, тангуты, китайцы и тюрки, и китайские сочинения насчитывают в одной только провинции Гань-су 34 различных племени (W. Rockhill, The Land of the Lamas, pp. 72, 323.). Тут с одной стороны распространяется мусульманство, одерживая верх над ламаизмом, конфуцианством и шаманством (бонбоизмом); с другой — надвигается китайская цивилизация, ассимилируя разнородные племенные элементы. При такой пестроте племен и их отношений между собою, не удивительно, что до последнего времени не было положено точного различия между отдельными племенами по происхождению, не были установлены названия их, и не было определено место жительства. Особенно много было путаницы с их названиями; для примера возьмем оседлых монголов Амдо: сами они, смотря по местности, называют себя различно, но чаще — просто монголами или чаган-монголами (т. е. белыми монголами); китайцы дают им название ту-жэнь (т. е. туземцы); Гюк называл их чжахурами, Пржевальский — далда или долдо; наконец Г. И. Потанин окрестил их новым именем «широнголы».

Этот последний (В своем последнем сочинении: «Тангутско-тибетская окраина Китая». 1893.) и Rockhill значительно содействовали выяснению указанных вопросов, причем Rockhill в своих исследованиях коснулся преимущественно тангутов вследствие знания тибетского языка, г. Потанин — так называемых широнголов (отчасти и Rockhill), а тот и другой — саларов.

Начнем с тангутов. Это название «тангут» дается монголами всем вообще племенам, родственным с тибетцами и живущим в Гань-су и Куку-норе, причем кочевые племена, поселившиеся в Куку-норе, они называют хара-тангутами за их суровый характер или за черный цвет их палаток. Н. [57] М. Пржевальский первый усвоил оба эти названия (Rockhill, однако, вменяет ему это в вину, ссылаясь на то, что китайцы под именем «тангут» разумеют весь «тибетский» народ, объединяя им жителей Тибета, Куку-нора и Ганьсу. См. «Land of the Lamas», стр. 73.). По его же сообщению, китайцы всех вообще тангутов (Куку-нора и Гань-су) называют си-фань, т. е. западные инородцы»; но это только более употребительное из китайских названий, прилагаемых в различным группам тангутов. Благодаря Rockhill’ю, мы знаем, что китайские сочинения дают, как выше сказано, 34 различных названия представителям 4 народностей, обращая при этом больше внимания на географическое положение поколений, чем на их племенное происхождение, и делят их на две большие группы: земледельцев и кочевников. Что касается тангутов (Живущие в Амдо называют себя амдо-ва, а живущие вокруг Куку-нора — панака.), то к первой группе отнесены ту-фани («инородцы- земледельцы»), фань-минь («инородческие люди»); во второй — фань-цзы («инородцы»), си-фань и хэй-фань-цзы («черные инородцы»). Оседлые тангуты больше поддались влиянию соседей, и язык их носит сильные следы влияния китайцев, монголов и тюрков. Напротив того, кочевники сохранили свой тип племени, родственного с тибетцами, во всей его чистоте. Об этом свидетельствует их язык, который удержал архаические формы тибетского языка, уже исчезнувшие в Ласском диалекте и сохранившиеся только в письме в виде беззвучных букв. Эту особенность в языке W. Rockhill подметил не только у тангутов, но и у всех кочевых тибетских племен, известных под общим названием dru-pa и в ней он видит основание считать все кочевые тангутские и тибетские племена представителями более, если не вполне, чистой тибетской народности. Сами себя фань-цзы называют бо-ба (пишется bod-ba), т. е. тем именем, которое дают себе туземцы Тибета (Матусовский. «Географическое описание Китайской империи», стр. 320.). Эти фань-цзы так же, как и вообще все кочевые тангутские племена, исповедуют ламаизм; исключение в этом отношении представляет та часть фань-цзы, которая живет среди [58] тюрков-саларов (главном образом в их «гуне» Kargan). Под влиянием последних, эти тангуты приняли магометанство и занялись земледелием, возделывая пшеницу, ячмень, горох и некоторые овощи. Они живут в домах полу-тибетской, полу-китайской архитектуры. Вообще же в культурном отношении они, без сомнения, стоят гораздо выше своих соплеменников, оставшихся верными своей религии. О численности этих тангутов-магометан трудно составить себе понятие, так как китайские магометане включают их в число хуй-хуй и только не принявших ислама называют фань-цзы.

Оседлые тангуты, т. е. ту-фани, или, как они себя называют, рон-ва (Rong — по тибетски значить: «удобная для обработки долина». Рон-ва — это название тех из амдо-ва, которые живут в плодородных долинах.), занимаются земледелием, и W. Rockhill указывает на их замечательную способность проводить воду на поля по склонам холмов и с одной стороны долины на другую; для этого они пользуются желобами, выдолбленными из длинных бревен, причем поддерживают их, где представляется необходимость, высокими подпорками. Главная масса рон-ва живет между китайскою деревней Гао-цзя-чжуан и г. Гуй-дэ-тин’ом. Эта местность усеяна многочисленными деревнями, которые относятся враждебно одна к другой, и военное дело является одним из важнейших занятий мужчин. Гуй-дэ-тан’ские рон-ва ведут значительную торговлю с Lusar’ом, Гуй-дэ-тин’ом и Си-нин’ом деревянными изделиями (главным образом березовыми): ковшами, коромыслами, колесными ободьями и пр. Изделия их грубой работы.

Все оседлые тангуты принадлежат к секте бон-бо и в Амдо существует много монастырей этой секты, из которых наибольшею известностью пользуется Чжаран-гомба (Jarang-Gomba), находящийся в Сы-чуани, недалеко от Сун-пань-тин’а и содержащий 200 монахов. Во всех деревнях рон-ва можно видеть много монахов бон-бо, которых легко узнать по их красной одежде, по их громадным прическам и по грязным обычаям. Эта секта, о которой до сих пор нет [59] точных сведений, сильно интересовала W. Rockhill’я, но «очень трудно», говорит он, «узнать многое о ней, так как тибетский народ, как бонбоисты, так и ламаисты, не любят говорить о религиозных предметах, да и мало знают о них, за исключением, может быть, главных лам. Большое распространение секты бон-бо до сих пор, я думаю, не было точно отмечено. По тем сведениям, которые я собрал во время этого путешествия, она находится во всех тибетских странах за исключением областей, находящихся в ведении Лассы; в них она подвергается, или подвергалась еще недавно, преследованию. Вдоль китайской границы от Куку-нора до Да-цзянь-лу, в Царон’е и А-тун-цзы эта секта процветает» (289). Несмотря на такое распространение бонбоистов и на враждебные отношения, которые существуют между ними и ламаистами, «я не был в состоянии», заявляет Rockhill, открыть какие-либо заметные особенности в религиозных обычаях бонбоистов. Имена богов Чу-чжон и Идам (хранитель и покровитель) свойственны лишь одним бонбоистам; они вращают молитвенные колеса и ходят вокруг священных памятников справа налево. Но они делают ца-ца, воздвигают валы с мани и высекают молитвы на камнях, подобно ламаистам, хотя на камнях чаще вырезывают формулу: «Ом, матри майе сале», чем «Ом мани падме, хум». Они совершают паломничества в Лассу и священные места Тибета; их духовные лица бреют головы; их кумирни в архитектурном отношении похожи на кумирни правоверной (ламайской) церкви; 1, 8, 15 и 24 числа всякого месяца тоже являются главными днями молитвы» (280). У рон-ва в одном доме «я заметил в углу маленький алтарь, на котором находилась деревянная чаша, наполненная зернами, овечьею шерстью и волосами яка, вероятно, подношениями первых сборов, а возле него лежали данару (ручной малый барабан, употребляемый как буддийскими, так и бонбоистскими ламами) и пара грязных томов священной бонбоистской литературы. Я рассмотрел один из них: это была похоронная служба; она была написана на обыкновенном жаргоне бон-бо, три четверти которого состояли из буддийской [60] номенклатуры и фразеологии. Алтарь и книги принадлежали ламе... Над очагом висело небольшое молитвенное колесо, которое вращалось в нагретом воздухе, когда он поднимался в большому дымовому отверстию в крыше. На берегу потока, низвергавшегося с холма возле деревни, также находились колеса, которые приводились в движение водою; подобные колеса можно видеть во всех или почти во всех деревнях рон-ва. Перед каждым домом находится жертвенник, где утром и вечером сжигают колючки можжевельника (shuka) в честь бога-покровителя и домашнего бога» (86-87).

О хара-тангутах наши сведения ограничивались довольно краткими известиями покойного Пржевальского. Но наш путешественник не касался ни численности этого племени, ни его деления на поколения. Пробел этот ныне восполняет W. Rockhill и в виду той важности, которую имеют его сообщения, я привожу его слова.

«В XVIII столетии вся страна вокруг Куку-нора принадлежала монголам, а нынешние кукунорские тибетцы занимали местности в юго-западу от него, простирающиеся по большей части гористой страны к югу от Цайдама, которая обнимает и долину Алан-нора и Тосу-нора. Эта последняя была тогда занята тибетцами Арик или Арки, ныне живущими в северу от Куку-нора. Все роды кукунорских тибетцев принадлежали в 8 поколениям с названием На (или Наг), так что они сделались известны под смешанным именем «па-на-ка» или «па-на-ка сум» (Слово тибетско-китайское; Пржевальский сообщает его в виде банык-коксум; см. его «Монголия и страна тангутов», стр. 287.), т. е. «8 семейств На» или «3 (отделения) восьми семейств На». Последнее название, повидимому, более недавнее и указывает, как мне говорили, на три части страны, которые они ныне занимают, т. е. поколения, живущие к северу от Куку-нора, к югу от него и к югу от Желтой реки, или Ма-хари панака («Ма-чу» — тибетское название Желтой реки.). Это имя «панака» или «панака-сум» они усвоили в качестве племенного названия и говорят о себе: «Мы, панакасум» (На-цан панака-сум). [61]

«Страна, которую эти тибетцы занимали сперва, была гориста и недоступна; при том слишком близкими соседями были голок (Это разбойническое тибетское племя.). Они начали двигаться на север, завладевая землями одного поколения монголов-олотов за другим, пока не оттеснили монголов Цик-хай ван’а к Дулан-го (У Пржевальского — «Дулан-кит».), а монголов Му-рин-ван’а — к окрестностям Tankar’а и непосредственному соседству с китайцами. Этим панака-сум приобретали не только лучшие пастбища, чем те, которые они имели первоначально, но и более легкий доступ на китайские рынки, а следовательно и лучшие цены за свои товары. Где только они видели страны, которые им казались заманчивыми, они овладевали ими и защищали их от всех пришельцев. К этим источникам дохода панака-сум присоединили и другие, происходящие от набегов на соседей-монголов и даже на китайских путешественников.

«Китайцы с нескрываемым неудовольствием смотрели на это переселение; они, вероятно, вначале принимали меры к тому, чтобы последнее не получило больших размеров, и оказывали помощь монголам в их усилиях удержать тибетцев в горах. Но с возникновением мусульманского мятежа в Гань-су и даже раньше, как только вспыхнуло восстание тай-пингов, все силы Китая были употреблены в другом месте, а панака была предоставлена свобода в действиях и передвижении. Таким образом они заняли ту страну, которою владеют ныне. Движение этих поколений на север продолжается и ныне: небольшие роды или отдельные семейства постоянно приходят из-за Желтой реки, чтобы поселиться в пастбищах к югу от Цо нон-бо (Куку-нор). Панака-сум никогда не платили дани императору (Они управляются собственными старейшинами пон-бо, имена которых часто тождественны с именами их родов. Эти пон-бо в 8-й месяц года получают от своих родовичей в виде вознаграждения подарки, состоящие из рогатого скота, лошадей, баранов, масла, одежды (пуло) и пр. Обязанности их не обременительны: начальство во время войны и охрана пастбищ.), но в последние годы си-нин’ский амбань [62] для их примирения стал выдавать ежегодно каждому из главных старейшин по 3 пикуля ячменя. Он также роздал всем старейшинам чиновнические шарики, но те носят их, и совершенно правильно, больше из-за ячменя.

«Насколько я мог узнать, панака делятся на следующие поколения:

*) Рарин делятся на Rarin shuoma, т. е. «нижних рарин» и Rarin gongma, т. е. «верхних рарин».

«Вероятно, существует еще больше поколений, но мне не удалось угнать их названия и получить более, чем приблизительные данные, относительно числа семей в каждом. Чжамри, которые составляют самое большое поколение южно-кукунорских панака, конечно, не превышают 5 тысяч семей, а большая часть других поколений, как На-цзя и Су-цзя, не [63] достигают ста. Панака, живущие в югу от озера, повидимому, уступают по численности живущим в северу от него, даже в том случае, если мы, как на самом деле и кажется целесообразным, сильно уменьшим вышеприведенные цифры.

«Я не упомянул о Ма-хари панака, живущих к югу от Желтой реки; они, как мне говорили, многочисленнее живущих в югу от нее.

«Принимая вышеприведенные данные за точные, мы имеем:

или, считая по 4 души на каждую семью, около 144 тысяч душ.

«Вышеприведенные данные численности каждого поколения не представляются преувеличенными, за исключением первых 4 поколений северо-кукунорских панака. Может быть, цифру численности последних было бы целесообразно уменьшить на 10%; тогда бы я был склонен признать ее приблизительно точною» (112-115).

Переходя теперь в рассмотрению сведений о монголах амдоского нагорья, ведущих оседлый образ жизни, следует указать на громадную разницу, какая существует между мимолетными известиями об этом народе W. Hockhill’я и обстоятельным и интересным очерком Г. Н. Потанина. Если первый, посетивший эту страну в 1889 и 1892 г. г., сообщает о существовании оседлых монголов только в Сань-чуань’и и в востоку от Баян-рон’а в Чжо-му-чуань’и, то второй, бывший там еще в 1885 г. (Rockhill’ю были известны лишь мелкие статьи г. Потанина об этом путешествии.), точно определяет 4 местности, населенные этими монголами; выясняет вопрос о разных наименованиях (О них сказано выше.), которые им давались путешественниками; сообщает интересные сведения об их быте и языке. Можно однако ж удивляться той легкости, с которою г. Потанин усвоил этим [64] монголам название «широнголов», основываясь лишь на единичном указании своего проводника, да и то крайне неопределенном. Несмотря на легкость склонения слова «широнгол» и на ценные исторические справки о нем, которые склонили г. Потанина отдать ему предпочтение пред другими названиями, по моему мнению, основательнее было принять имя «далда» или «долдо», данное Пржевальским и известное монголам на плоскости, или, как это делает Rockhill, китайское название ту-тэнь, которое знают все обитатели Амдо. Что же касается названия чжахор или чжахури, которому г. Потанин придает значение: «монголо-китайцы», принимая «хор» за название «какого-то народа, живущего в Северном Тибете, но не тибетского происхождения», а, может быть, монгольского, то с таким толкованием вряд ли придется согласиться в виду указаний W. Rockhill’я. Этот последний, благодаря своему знанию тибетского языка и лучшему знакомству с Тибетом, определенно говорит о существовании тибетского племени хор-ба в двух местностях: в Hor-se k’anga или Hor-chyok, в Восточном Тибете и к северу от Нам-цо, в Западном Тибете — Nub-Hor (W. Rockhill. «The Land of the Lamas», p. 44.); Пржевальский тоже говорит о существовании племени гор-па в Западном Тибете (H. M. Пржевальский. «Третье путешествие в Центральной Азия», стр. 197.). Таким образом, название «чжакор» обозначает «тибето-китайцев» и, вероятно, как и утверждает Rockhill, относится к тангутам провинции Гань-су, а не к монголам (Отметим еще название «nutani-kun», которое, по сообщению Rockhill’я, дают себе сань-чуань’ские монголы и которое он приравнивает в названию ту-тэнь. Это «nutani-kun», вероятно, соответствует «тани-кунь», которому г. Потанин дает значение «знакомые люди».).

Что же касается языка так называемых широнголов, то мы можем составить о нем некоторое понятие по довольно значительному собранию широнгольских слов, составленному г. Потаниным, и небольшому, находящемуся у W. Rockhill’а. Девять десятых этих слов чисто монгольские с некоторыми [65] фонетическими особенностями. Столкновение с чуждыми народностями: китайцами, тангутами и саларами, ввело в лексический состав языка широнголов много новых слов, заимствованных у этих народов. Однако г.г. Потанин и Rockhill указывают на существование таких немонгольских слов, которые не поддаются объяснению на основании языков соседних народов, как напр., слово «агур» (девица). Оба они предполагают, что это остатки какого-то неизвестного доныне туземного языка (ту-хуа). Но W. Rockhill относит к этой последней категории и слова чисто монгольские, как miengo (серебро), nara (солнце), sara (луна), которые признать за таковые могло помешать лишь полное незнание монгольского языка; слово rjige (ржиге — осел) — очевидно, монгольское эльчтигэ, изменившее только в произношении л в р, под влиянием китайского языка; примеров подобного изменения л в так называемых обратных слогах, т. е. имеющих после гласного звука согласный (л), в словаре г. Потанина имеется множество (алтан = артам, монгол = монгор). Незнанием языка объясняется также появление в словаре W. Rockhill’я таких слов, как moban (му — дурной) и shambon (сайн — хороший), в которых конечные слоги bon, ban являются вспомогательным глаголом байна (есть).

Все широнголы — ревностные буддисты; в Сань-чуань’и они имеют своего перерожденца Pe-chia Fo-yeh, который однако большею частью живет в Гумбуме. Вообще монастырь Гумбум является оплотом ламаизма в Амдо и пользуется известностью во всем ламайском мире. Об организации этого монастыря Rockhill сообщает интересные сведения, которые применимы ко всем вообще большим монастырям господствующей в Тибете секты Gelupa.

«Старшие (Rgan-pa) монастыря назначают на три года 4 должностных лица, которые заведывают мирскими делами монастыря и которые называются — да лао-е, эрр лао-е, сань лао-е и сы лао-е. Первый наблюдает за финансами, второй — за такими делами, которые подлежат ведению я-мыня си-найского амбаня; третий лао-е заведывает торговлею монастыря с монголами и тибетцами; четвертый лао-е является экономом [66] университета (или La-lang’a) и регулирует выдачу продовольствия членам по спискам разных коллегий (факультетов), к одной из которых всякий лама должен принадлежать.

«Кроме этих четырех лиц, существуют еще должностные лица-ламы (Seng-kuan), которых тоже выбирают Rgan-pa на три года и которые называются Gekor (Тибетское название дге-бскос. См. А. Позднеев. «Очерки быта буддийских монастырей», стр. 157.). На их обязанности лежит наблюдение, чтобы монахи соблюдали правила и уставы; они имеют в качестве помощников Ch’u-lin-ba, называемых китайцами хэй-хэ-шан’ами, т. е. «черными ламами», которые прежде всего являются водоносами, как указывает их название (вода приносится ежедневно для наполнения больших чайных сосудов, из которых ламы употребляют ее при чтении священных книг), но главным образом известны, как экзекуторы и помощники Gekor’а.

«Каждый из четырех факультетов, составляющих университет, находится под управлением ламы с титулом чжи-ва (Ji-wa); имя Lar rgyad, т. е. «8 Lar», применяется совместно к этому учреждению и его директорам. «Великий факультет», или Ike La-lang, управляется Ike Jiwa’ю, который является также инспектором университета. Второй факультет — медицинская школа, или Man-ba La-lang, с Man-ba Ji-wa во главе; третий — Ch’u-ba La-lang, или богословская школа; он находится в ведении Ch’uba Ji-wa; четвертый же Ji-wa заведует Teng-kor La-land’ом, или факультет созерцания (аскетизма). Эти места, равно доходные, как и почетные, предоставляются лишь китайцам-монахам си-нин’ского округа, как лицам, известным под названием ли-цзу («внутренние поколения»), между тем как все панака и монголы, вообще называемые вай-цзу («внешние поколения»), устранены от них. Даже сань-чуань’ские и другие ту-жэни включены в этот последний разряд.

«В четвертый месяц всякого года каждый факультет отправляет своих агентов к панака и монголам для сбора пожертвований на поддержание учреждения. Эти агенты [67] назначают сбор с каждой палатки или дома, сообразно средствам хозяев: одному они посылают в подарок кусов бумажной ткани (lao-pu), что обязывает получившего дать в качестве ответного подарка лошадь; другому семейству они подносят пару сапог, благодарность за которые свидетельствуется передачею быка, и т. д. Когда в 8 месяц они возвратятся в Гумбум с лошадьми, рогатым скотом, баранами, маслом, шерстью и пр., то живой скот продается по хорошей цене китайцам. Все ламы, имена которых находятся в списках (то) монастыря, получают ежедневно порцию чая и годично порцию продовольствия. Чай подносится им ежедневно в здании, где происходят их занятия, а, со своей стороны, они должны приносить себе цзамбу и масло. В Гумбуме находится 3,700 лам.

«Разные высшие сановники секты Gelupa, большая часть которых признает Гумбум своею alma mater, содержат (на свой собственный счет или на счет поколения, среди которого они пребывают) учреждения, известные здесь под названием K’arwa (mk’ar-wa), где они, может быть, проводят часть года и где народ их округа находит бесплатный стол и жилище. Эти k’arwa можно узнать по стенам, раскрашенным снаружи в красный цвет, и по главным двустворчатым дверям; другие же здания имеют белые стены и небольшие двери. В Гумбуме находятся 23 карвы, из которых древнейшая и первая по значению — Цзун-ка карва (Tsong-k’a k’arwa), ведущая свое начало от основания монастыря. Высший сановник, живущий в одной из этих Гумбумских карв — А-цзя гэгэн (или хутухту); затем следуют Pe-chia Fo-yeh и 40 других «живых будд» высшей степени. Ламы, которые владеют домами, не могут брать никакой платы от того, кто у них останавливается; последний подносит несколько подарков (ли-ву), а хозяин восполняет его щедрость посредством уловок, к которым он может прибегнуть при всех покупках, делаемых гостем.

«Между обычаями, свойственными этому большому монастырю, существует следующий: когда лама совершит преступление, влекущее за собою его изгнание из монастыря, через его ухо продевают стрелу, на голову кладут бумажную обертку от [68] кирпичного чаю и гонят через мост на дорогу, ведущую в Синин и обозначающую границу монастырских владений в этом направлении. Случаи убийства решаются амбанем в Си-нин’е» (99-101).

Представителями тюркского племени в Амдо являются салары, которые, по месту своего жительства, делятся на две группы: живущие около Сюнь-Хуа-тин’а называются «салар па-гун», а живущие возле Баян-рон’а («Баян» — слово монгольское и значит «богатый»; «рон» — тибетское — «возделанная долина». Китайцы называют этот город Ба-янь-тун-гэ-тин.) носят название «салар вай-ву-гун». Г. Потанин не понимает значения этих терминов: «па-гун» и «вай-ву-гун». Хотя «па гун» салары переводят на свой язык «сэкиз гун», т. е. «8 гун», но он утверждает, что в настоящую пору никакого деления сюнь-хуа-тин’ских саларов на восемь административных или родовых единиц не существует, и под указанными терминами разумеют или территорию саларов или ее население во всей его совокупности. Совершенно иначе и, повидимому, вполне основательно объясняет спорные термины W. Rockhill. «Па-гун» и «вай-ву-гун» (Г. Н. Потанин ошибочно говорит «вэй-ву-гун» и делает догадку, не изменение ли это слова «уйгур».) — чисто китайские слова, и первое значит: «восемь гун’ов, а второе — «пять внешних гун’ов». Происхождение слова «гун» не выяснено: одни туземцы производят его от китайского слова «цун» (деревня), другие склонны видеть в нем «цянь-ху» (1,000 семей). Этим термином называется община, содержащая, по теории, тысячу семей; но многие гун’ы имеют их гораздо больше. Далее г. Rockhill, вопреки г. Потанину, даже перечисляет эти гун’ы: в состав па-гун входят — Ка-цзы (Ka-tzu), Чжань-цзя, Нэмэр, Цзин-шуй, Мунда (Munta), Цзучжи (Tsuchi), Андам (Antam) и Ча-цзя; вай-ву-гун состоят из Ца-па, Нан-сы-то, Хэй-чэн, Ганду (Kantu) и Карган. Первые населены исключительно саларами, тогда как среди вторых, из которых в каждом насчитывается около 15 деревень, живет много ту-жэней, ту-фаней, китайцев и др. Самый большой и самый древний гун — Ka-tzu, содержащий 1,300 семей. [69]

Салары сохранили устное предание о том, что они прибыли из Самарканда (Jule в «Travels with the Afghan Boundary Commission» говорит, что одно из туркменских поколений, находящихся под русскою властью, носит название «салар».), откуда, по одним известиям, сообщаемым г. Потаниным, они были изгнаны за воровство, а по другим, полученным W. Rockhill’ем от саларских ахунов, бежали от внутренних смут. В первый раз «пришли только двое саларов, ведя одного быка, нагруженного всем их добром, и поселились в том месте, где ныне находится большая деревня Ка-цзы-гуна». Это было в третий год правления минского императора Хун-ву (1370 г.) (Это известие подтверждается сказаниями Мин-ши. См. W. W. Rockhill. «The Land of the Lamas», p. 40.). За этими первыми выходцами последовали другие, и ныне в па-гун уже находится около 100 саларских деревень (Г. Потанин перечисляет 23 саларские деревни, находящиеся около Сюнь-хуа-тян’а; но, очевидно, список этот далеко не полный.) с населением в 8-9 тысяч семей. Все салары, без исключения, магометане и управляются, повидимому, ахунами. Па-гун говорят на тюркском языке, в состав которого вошло небольшое число слов китайских, монгольских и тангутских; вай-ву-гун же утратили свой родной язык и говорят по-тангутски (Это последнее известие принадлежит г. Потанину. Н. М. Пржевальский же («Третье путешествие в Центральной Азии», стр. 327), говоря о дунганах, пришедших из Самарканда, утверждает, что они забыли родной язык и говорят по китайски.). Все мужчины учатся писать и читать по-арабски и пользуются арабским алфавитом для передачи звуков родного языка; впрочем, по свидетельству некоторых саларов, для этой цели употребляются и тюркские буквы (Это подтверждает г. Потанин, который сам видел рукописи тюркского письма.). Однако, кроме Корана, они не имеют никаких других книг.

Исследовав Амдо с таким разнообразным составом его населения, W. Rockhill в своих изысканиях коснулся кукунорских монголов и преимущественно тех из них, которые [70] населяют равнины Цайдама. Все вообще кукунорские монголы подлежат ведению си-нинского амбаня; но имеют своих собственных наследственных князей-правителей (цзасаков), о которых цайдамский цзасак хошуна Барун сообщил Rockhill’ю следующие сведения:

«Между князьями находятся три вана и два бэйлэ: Цин-хай ван, Мурин-ван, Цин-ван (по-тибетски, Махари ван), Куку бэйлэ и Эрхэ бэйлэ. Каждый из этих пяти правителей получает ежегодный императорский дар, вручаемый ему амбанем и состоящий из 24 юань-бао (1,200 таэлей) и 8 кусков атласу.

Затем есть два бейсэ: Хорлук бэйсэ и Харгэ бэйсэ, которые получают годичный подарок, состоящий из 16 юань-бао и 8 кусков атласу. Tolmok kung-wang, Boha kung, Dundura kung, Bitcheren kung (Три последние названия значат: Большой гун, Средний гун и Малый гун.) получают по 12 юань-бао и 6 кусков атласу. Наконец есть тридцать два цзасака, из которых каждый получает в год 2 юань-бао и 4 куска атласу.

Некоторые из этих правителей заведывают лишь очень небольшими поколениями; так, напр., Bitcheren kung, который живет по реке Да-тун-хэ, к северу от Си-нин-фу имеет под собою только 4 или 5 семей» (159). Однако эти известия совершенно расходятся с теми оффициальными сведениями, которые мы имеет о кукунорских монголах. По ним, эти последние делятся на 29 хошунов, а не на 43, как было сообщено Rockhill’ю; в числе князей имеется 3, а не 2 бэйсэ, да и жалование, которое присвоено монгольским князьям по штату, представляется в ином виде (З. Матусовский. «Географическое обозрение Китайской империи», стр. 280.). Тем не менее эти известия имеют значение, так как из них мы узнаем те названия, под которыми известны цзасаки среди самих кукунорских монголов. Что касается цайдамских монголов, то Rockhill приводит следующее деление их: [71]

Между тех Пржевальский сообщает о делении Цайдамских монголов на 5 хошунов: Курлык, Барун, Цзун, Куку-бэйлэ и Тайчжи (Н. М. Пржевальский. «Монголия и страна тангутов», стр. 298.); таким образом Rockhill, повидимому, включает в состав Цайдама большее пространство (Однако в своем сочинении: «The Land of The Lamas» он тоже перечисляет только 5 хошунов.). Самый значительный хошун, по занимаемому им пространству, — тайчжинарский, лежащий на крайнем западе Цайдама. О населении его Rockhill говорит следующее:

«В физическом отношении тайчжинарские монголы значительно отличаются от монголов восточного Цайдама. Можно предполагать, что в первых есть примесь иностранной крови, по всей вероятности, тюркской. Они сложены плотнее и выше ростом, чем другие элюты Цайдама, и многие из них имеют довольно большие бороды. Однако их черты лица чисто монгольские, хотя, может быть, нос больше выдается вперед и более приближается к орлиному, чем это обыкновенно наблюдается среди этого народа». Еще более значительная разница существует между тайчжинарами и халхасами.

В юго-восточном углу Цайдама на реке Иогоре-голе (У Пржевальского Еграй-гол; так называется верхнее течение Баян-гола.) находится небольшое владение Шан или Шан-дзя, принадлежащее бань-чэнь рин-бочэ, который получил его от цайдамских князей, вероятно, в 1697 г. Впервые о нем было сообщено [72] Пржевальским (Н. М. Пржевальский. «Четвертое путешествие в Центральной Азии», стр. 140.). Rockhill дополняет теперь его известия и свои, собранные в 1889 г. «Шан», говорит он, «платит бань-чэнь ринбочэ из Даши-хлунбо 3 юань-бао годичной дани. Лама, который управляет областью, получает для себя ежегодно от каждого да-цзя (да-цзя — это все палатки, занятые членами одного семейства) 12 овец, по одной в месяц. Со своей стороны, он дает ежегодно каждому семейству небольшой k’atag (хадак) и в виде ответного подарка получает несколько мерлушек. Второй лама, обыкновенно называемый k’anpo (ханбо), берет все, что только может выжать из народа. Все имущество, которое находилось в действительном пользовании какого-нибудь лица во время его смерти, как-то: платье, сапоги, седла, лошади, ружье и т. д., переходит после его смерти к ламе» (134). Население Шан’а, не превышающее 500 семей, состоит исключительно из монголов, так что сообщение Пржевальского о смешанном составе его жителей оказывается неверным.

Главное занятие цайдамских монголов — скотоводство; только живущие по течению реки Баян-гола занимаются преимущественно земледелием. Особенным плодородием отличаются земли хошуна Барун и Шан’а, причем последний является как бы садом страны. Вся земля хошуна считается собственностью цзасака, который сам отводит ежегодно места для обработки. Возделывать ту же самую землю в течение двух лет сряду не позволяется: она лежит под паром три или четыре года. Все поля орошаются; они расположены в горах, так как в них только почва не пропитана солью, и вода чиста. Урожай получается сам-40 и сам-50. Занимающиеся земледелием вносят цзасаку по одному четверику (доу) ячменя с семьи; а занимающиеся одним только скотоводством дают ему соответственное этому количество масла или овец. Торговля Цайдама находится в руках энергичных китайских торговцев из Сун-пань-тин’а (в Сычуань’и), называемых шарба, которые [73] проникли во все уголки Куку-нора. Но ежегодно в 8 месяц года в Цайдам приходят и туркестанские купцы.

Из обычаев, свойственных цайдамским монголам, следует отметить существование в Шан, Барун и Цзун полиандрии. По сообщению туземцев здесь считается обыкновенным явлением, если двое мужчин, не связанных между собою родством, имеют одну жену, причем все трое живут в одном доме. Брачных церемоний не существует и при моногамии; когда мужчина и женщина решают сделаться мужем и женою, то родители девушки, если им нравится этот брак, дают ей приданое, состоящее из рогатого скота, овец, палатки и пр. Но женщина пользуется полною свободою: если ей не понравится муж, то она покидает его и берет другого. Полиандрии, по-видимому, нет в хошунах Хорлук и Тайчжинар. Она существует в Тибете, в особенности в области Чжа-дэ и провинции Уй: там дело обычая, чтобы братья, сколько бы их ни было, имели одну жену.

Кроме того, в Цайдаме Rockhill’ю приходилось наблюдать разные обычаи, которые имеют более или менее непосредственное отношение к ламаизму. К ним относятся заклинание бури, колдовство, гадание. В заклинании бури особенно искусны камба (тибетское племя), а от них оно перешло и к монголам. Вот как W. Rockhill описывает такое заклинание, совершенное его проводником, тайчжинаром Чжаланом: «Чжалан попросил у меня цзамбы, масла, сахару и изюму, вылепил из цзамбы известное количество миниатюрных морских чудовищ (мэлэхэй), змей и медведей и приготовил значительный запас маленьких шариков из цзамбы, к которой он примешал сахару и изюму. После этого он сжег на куске аргала немного можжевельника (шука), масла и цзамбы, чтобы благовонным дымом привлечь внимание богов, и запел известные молитвы. Продолжая петь, Чжалан полил чаем шарики из цзамбы, затем вышел из палатки и, обратившись лицом сначала на запад, потом на восток, на север и наконец на юг, бросал по нескольку подношений в каждом направлении, приглашая богов принять их. Затем он еще раз [74] повернулся на юг, а после на запад и прочитал несколько мантр. После этого он вернулся в палатку и в течение остальной части дня до глубокой ночи продолжал бормотать заклинания, выходя по временам из палатки, чтобы помахать молитвенными четками, сильно подуть с целью разогнать грозные тучи и сжечь немного можжевельника на импровизированном алтаре из большого куска аргала. Когда черная туча проходила слишком близко к нам, или выпадало немного града, лицо Чжалана становилось суровее обыкновенного, и он сжигал несколько малых мэлэхэй, змей и медведей... Чжалан говорил мне, что в этом обряде были призваны все боги 33 стран пространства и, после того, как им было сделана жертвоприношение, им было сказано, что мы находимся в продолжительном путешествии, что нас задерживает снег.... «Вы всемогущи, боги; соблаговолите принять эти жертвы, самые лучшие, какие только мы можем дать; остановите падающий снег; спасите нас от бури и от голода! Если вы исполните это, мы всегда будем давать вам самое лучшее; но если вы будете глухи в нашим просьбам, я сожгу эти изображения мэлэхэй и бамбуршэ (медведей), подобными которым вы показываете себя — подобными подлым, отвратительным и свирепым зверям!» (201-202).

Тайчжинарские монголы пользуются славою волшебников. «Когда они желают околдовать кого-нибудь, они прежде всего вполне точно узнают его имя, возраст и т. д. и, добывши волос с его головы, обрезок ногтя или что-нибудь подобное, делают небольшую статую мужчины или женщины и кладут в нее волос. Когда же прочтены магические формулы, то достаточно уколоть статую в известном месте, чтобы причинить сильную боль в той же самой части тела намеченной жертве и даже причинить ей смерть». (171).

Из видов гадания самое распространенное — гадание на бараньей лопатке; оно по-монгольски называется clala tuleje, по-тибетски — соква ар и по-китайски — шао-цзянь. Кроме того, монголы еще гадают по калу барана, по 12 медным монетам, посредством рисования (китайская система шэнь-цзянь), [75] посредством счета нитей в кисти кушака (чет и нечет) и по линиям руки.

К тому же поколению монголов-олотов, как и обитатели Цайдама, относятся так называемые дам-сок монголы, живущие к северу от Наг-чука вдоль дороги, ведущей из Монголии в Лассу. О них вкратце сообщал Пржевальский (Пржевальский. «Монголия и страна тангутов», стр. 267.); Rockhill приводит два новых рассказа, которые стараются выяснить причину, которая забросила эту группу монголов в Тибет. «От проводника я узнал, что дам-сок монголы в нынешних своих поселениях помещены монгольскими императорами, чтобы удерживать тибетцев. В то время Цайдам был населен тибетскими племенами, а нынешние алошаньские олоты жили в долине по верхнему течению Си-нин-хэ, где они построили крепость, развалины которой я видел в 1889 г. в расстоянии одного перехода от Гомба-соба. Развалины у Номорун-хотон в цайдамском хошуне Цзун были также построены в то время и, вероятно, с целью удерживать тибетцев. Другой монгол рассказал мне более вероятную историю. Он говорила, что когда в 1779 г. бань-чэнь ринбочэ Paldan Jeshe проезжал через страну, лежащую к югу от Куку-нора, на всем пути в Пекин, часть монголов просила у него защиты от тибетцев-панака, наступавших с юга. Тот приказал им идти в страну в югу от Дан-ла, которая составляет северную окраину Тибета. Те отправились туда и поселились в стране, которую они занимают ныне и в которой они находятся под юрисдикциею Даши-хлунбо, а не Лассы, как бы можно было предполагать по тому обстоятельству, что они живут в стране, управляемой последнею; верховная власть над дам-сок монголами была уступлена ласским правительством бань-чэнь ринбочэ. Дам-сок имеют 8 начальников; старики этого племени говорят до сих пор на монгольском языке; по одежде и обычаям они — настоящие тибетцы». Считая первый рассказ неверным и признавая некоторую долю правды за вторым и за заметкою Пржевальского, W. Rockhill, с своей стороны, [76] говорит: «Два объяснения могут дать отчет в присутствии дам-сок монголов в местности, которую они ныне занимают: или это остатки войск Лацзан-хана, с которыми он вторгся в Тибет в 1705 г., или они принадлежали к кукунорским олотам Далай-хун-тайчжи и устремились в Наг-чу, чтобы избежать нападения чжунгаров. Что касается Номорун-хотон, то я предполагаю, что он был построен в 1723 году, когда китайцы победили кукунорских монголов, которые возмутились было под начальством Лубзам-тайчжи». (157-158).

В первой части дневника W. Rockhill’а, обнимающей его путешествие по Южной Монголии, важен по преимуществу материал этнографический. После неоднократных исследований Н. М. Пржевальского можно сообщить немного новых географических данных. Но Rockhill в своем сочинении постоянно отмечает ошибки, допущенные нашим путешественником в географических названиях; таков, напр., «Хырма-барун-цэасак» вместо «Барун-хур» («Хырма», вероятно, искаженное «Хэрэм»), «Бале-кун Гоми» вместо Гоми Вагон», «Тосо-нор» вместо Тосу-нор» и проч. Однако с некоторыми его исправлениями трудно согласиться; так реку Баты-ганту он называл Батерното-гол, переводя это слово «изобилующая комарами река»; но ведь и слово Батыганту, или, точнее, Батаганту, имеет то же значение; и Carey называет эту реку — Patagantn-gol.

Вторая часть дневника посвящена описанию Тибета и имеет важное значение по географическим данным, которые сообщает о нем W. Rockhill. От северных границ этой страны до озера Тенгри-нора он прошел по местам, еще нетронутым европейским исследованием, и его описание пути, им совершенного, является настоящим вкладом в науку географии. Rockhill мог направиться по одному из тех путей, по которым идут монголы в Лассу. Таких дорог, ведущих из Западной Монголии, существует три: главная — идет мимо хребта Марко Поло (туземцы называют этот хребет Angirtakshia; к западу от нее пролегает вторая дорога, служащая для движения из Хачжира в Тибет тайчжинарским монголам; еще западнее ведет из Лоб-нора третья, по которой [77] следуют торгуты и, вероятно, шел G. Bonvalot. Однако W. Rockhill выбрал совершенно новый путь между первою и второю указанными дорогами, который вел по трудно проходимой и совершенно пустынной местности. Бури, снег, крутые подъемы гор, недостаток провианта — сильно затрудняли движение. С невероятными усилиями путешественник обогнул с запада хребты Куку-шили, Дун-буре и Дан-ла, что дало ему возможность определить границы бассейнов таких важных рек, как Чумар (или Намчуту-улан-мурен (У Пржевальского — Напчитай улан мурен.), Намчу-тола-мурен, Токтомай и Мур-усу (По-тибетски — Дре-чу; эта река от Батана до того места, где входит в Китай, называется Цзинь-цзян-хэ («золотая река»); от границы Китая до Суй-фу (в Сы-чуани) — Цзинь-ша-цзян (золотая песчаная река); в востоку от Суй-фу — Да-цзян (Ян-цзы-цзян).). 23 июня он достиг озера Teb-chang-ts’o или Chib-chang-ts’o (оно, повидимому, соответствует озеру Чин-чан-чака, изображаемому на наших картах), в которое впадает река, названная Rockhill’ем Keten-gol («холодная река»). Южнее он встретил реку Tsacha tsang-bo ch’u, о существовании которой, по слухам, сообщал Пржевальский и которая на наших картах называется Яргуй-цзамбо. Она оказалась впадающей в Yirna-ts’o, а не в Чаргут-чо, как это предполагал Пржевальский. Об этом значительном озере Ирна-цо не сообщал ни один путешественник, хотя, может быть, оно соответствует озеру Garing cho, о котором писал H. Bower; W. Rockhill, к сожалению, не мог решить этого вопроса. 8 июня оставалось всего 20 или 30 английских миль до Тенгри-нора; Ласса находилась в расстоянии всего 5 дней пути. Но здесь W. Rockhill был задержан тибетскими солдатами, которые заставили его направиться на восток вдоль границ непосредственных владений Далай-ламы. От первоначального плана пробраться в провинцию Цзан он должен был отказаться вследствие того, что тибетцы не хотели дать туда ни проводника ни вьючных животных, без которых двигаться вперед было немыслимо. Тибетские солдаты, остановившие Rockhill’я, принадлежали к кочевому племени намру. [78]

Для характеристики всех вообще кочевых племен Тибета, я привожу описание этого племени, сделанное Rockhill’ем: «Народ этот легкого телосложения; мужчины и женщины одной вышины (5 фут. 4 дм. — 5 фут. 8 дм.); у них овальные лица, остроконечные подбородки; почти прямой разрез глаз; волосы не обильные, но волнистые (в особенности у мужчин; между тем у жителей Лассы волосы прямые); нос более выдается вперед, чем у монголов; кожа смуглая, лишенная волос, сухая; зубы крепкие, но очень неровные. Бороды намру не имеют; те, немногие волосы, которые вырастают у них на лице, они выдергивают щипчиками (chyam ts’er), привешенными у всех в поясу. Лица не столь темного цвета, как у монголов, но более загорелые. Я видел у монголов лица, обезображенные оспою... Одежда намру совершенно та же, что у племени камба в северо-восточном Тибете; но верхнее платье делается большею частью из тонкой пурпуровой материи (pulo), и только бедный народ носит полушубки. Женщины не носят никаких украшений в волосах, которые они заплетают в бесчисленные мелкие косы, свешивающиеся у них по плечам до поясницы, где они соединяются черною лентою. Многие из мужчин имеют полу-тибетскую, полу-китайскую прическу и большую косу, обыкновенно искусственную и украшенную кораллами, стеклянными бусами, кольцами и др... Намру принадлежат к секте Nyima; кроме их собственных деба (начальников), среди них живут чиновники, присланные из Лассы. С этим городом намру ведут всю свою торговлю... Находясь дома, мужчины ткут пеструю материю, из которой делают отвороты для сапог, чехлы для ружей и тому подобные вещи; они также ткут свои красные подвязки. Тканье, как можно поэтому думать, не считается у этого народа грязным занятием, ибо в противном случае было бы предоставлено женщинам». К Ласскому правительству они относятся недружелюбно, за его суровое обращение с ними; они отказывались принимать от Rockhill’я какие бы ни было подарки, опасаясь строгой ответственности. «Мне», говорит он, «они выказывали величайшую любезность и вежливость; ни одно грубое или неприятное слово не сорвалось у них с языка. Они [79] то и дело оправдывались в том, что остановили меня. «Но», заявляли они, «мы не сами себе господа, а рабы Лассы». Они открыто сознавались, что им приятно было бы видеть, чтобы их страну посещали иностранцы, которые привозят интересные и красивые вещи; но Ласса не желает того позволить: она любит иностранную монету и иностранные товары, но не желает допустить к себе иностранцев». Подобное дружеское отношение Rockhill встречал повсюду, где только сталкивался с тибетским кочевыми племени; всюду они выказывали гостеприимство, радушие и искренность. Это сообщение Rockhill’я заслуживает тем большого внимания, что Пржевальский, а за ним Bonvalot и Bower высказывали самое невысокое мнение о нравственных качествах этих племен. Только там, где тибетцы пришли в соприкосновение с китайскою цивилизациею, заметна порча их нравов. «В общем», говорит Rockhill, «китайское влияние в Тибете явно вредно, ибо хотя Китай ввел туда некоторые искусства и удобства, доставляемые их высшею цивилизациею, но понизил уровень нравственности народа. Свободное, чистосердечное обращение, столь заметное в Чжа-дэ и среди панака и камба, уступило место низкопоклонническим, рабским формам китайской вежливости и лукавства вдоль дороги, ведущей из Лассы в Да-цзянь-лу» (346). Такое же развращающее влияние на народ оказывают и ламы: «Я нахожу, что где только тибетцы находятся под непосредственною властью ламы, как в Чамдо, там уровень нравственности и самоуважения низок; они совершенно деморализованы во всех отношениях. Ламы Гумбума и вообще Амдо так же испорчены, как в Чамдо и в Лассе; ламы — прежде всего нищенствующие монахи — они этого никогда не забывают» (309).

Дальнейший путь W. Rockhill’я от реки Дан-чу до И-чу, притока реки Су-чу (На наших картах она называется Сок-чу.), снова пролегал по неизвестной местности, и здесь этот путешественник собрал важные сведения об области Чжа-дэ (Rgya-sde), о которой не имеется известий даже в китайских сочинениях. Она простирается вдоль [80] северных границ провинций Уй и Кам от реки Дан-чу на западе до долины города Мэр-чжон’а на востоке; последняя отделяет Чжа-дэ от области города Чамдо. Обширная и густо населенная область Чжа-дэ прежде находилась в зависимости от Лассы; но так как ее население принадлежит к секте бон-бо, то она была ареною постоянных распрей между последними и ламаистами. Вследствие этого китайский император подчинил ее непосредственному ведению своего чиновника (по предположению W. Rockhill’я в 1719 г.). Этот последний носит титул и-цинь-чай («командированный к дикарям», но обыкновенно называется сань-цинь-чай («третий посланник») (За действиями далай-ламы следят два китайских резидента в Лассе; таким образом и-цинь-чай является «третьим посланником».) и, живя в Лассе, имеет высший надзор за действиями туземных властей в Чжа-дэ, По-юл, Царон и других небольших округах, которых насчитывается всего до 35. Для управления областью Чжа-дэ он назначает (или утверждает) 36 начальников (дэба), которые имеют право носить коралловый шарик и получают в год по юань-боо (слиток серебра, ценностью в 50 таэлей). Но два округа области Чжа-дэ — Гэла и Аннон (или Анлан) находятся под властью Лассы: они, принадлежа к правоверной тибетской секте Ge-lug, а не к бон-бо, естественно, искали и получили покровительство Лассы.

Большая часть области Чжа-дэ населена кочевыми племенами, живущими в палатках черного цвета и занимающимися скотоводством. У реки Су-чу W. Rockhill в первый раз после вступления в Тибет заметил возделанную землю, которая была засеяна ячменем; здесь же находились каменные кладовые, но народ жил в черных палатках. Отсюда, чем далее на восток, тем чаще попадались в долинах засеянные поля, и тем лучше они обработывались. Вместе с тем палатки постепенно заменялись небольшими каменными домами в два этажа, из которых каждый состоял из одной комнаты; нижний этаж имел каменные стены, верхний же — сплетенные из прутьев и обмазанные глиною. Деревушки из 10-15 таких домиков встречались почти на всяком шагу. Каждый домик стоял [81] отдельно посреди небольшого поля, обнесенного плетнем или валом, сложенным из камней. В долине города Мэр-чжона, на восточной границе Чжа-дэ, уже возделывались ячмень, пшеница (в небольших размерах), капуста, лук, горох и репа; домашнего скота здесь было очень мало, а овец совершенно не было.

Большую часть своей торговли Чжа-дэ ведет со стороны Po-yul, которая находится от этой области в расстоянии 15 дней пути и к которой идет дорога через Shobando. Po-yul, повидимому, находится к северу от города Ли-цзян-фу по течению реки Цзинь-ша-цзян’а. Об этой стране, играющей выдающуюся роль в Тибете в торговом и промышленном отношениях, W. Rockhill узнал следующее: «Po-yul делится на Po-ma (Spod-smad), или «Нижний По», и на Po-to (Spod-stod) или «Верхний По». Последний населен drupa, а первый находится во владении народа китайского происхождения. Во время войны между Китаем и горками (вероятно, в 1793 г.) отряд, состоявший из 500 китайских солдат из Сы-чуань’и и находившийся под начальством майора (ио-чжа), отправился на театр военных действий через Po-yul, — страну, тогда еще мало известную китайцам. Отряд сбился с дороги и, прибыв в Po-ma, так пленился красотою и плодородием страны, что решил не итти далее, а поселиться здесь. Они женились на туземных женщинах и достигли благоденствия, а их потомки и доныне занимают эту страну. Po-to находится под властью Лассы, а Po-ma фактически независим, хотя находится под номинальною властью высшего манчжурского чиновника, живущего в Лассе (и-цинь-чай). Po-ma посещается юнь-нань’скими торговцами и ведет сам большую торговлю с Дэрчже, Чжа-дэ и Лассою. Лошади Po-ma славятся во всем Тибете, а кожаные, железные и ювелирские (главным образом серебряные) изделия, так же, как и ткани, пользуются известностью и имеют большой спрос. Продукты земли разнообразны и прекрасного качества, так как эта страна, кажется, является самым плодородным местом во всем Тибете» (371).

У реки И-чу W. Rockhill вошел на «чайную дорогу» (По ней идут в Тибет из Сы-чуани караваны с чаем.), по [82] которой раньше его проследовали Bonvalot, Bower и, отчасти, Gill, Cooper и Szechenyi. Тем не менее, хотя он шел дальше по местам, уже известным, он оказал не малую услугу географии, проверив и дополнив известия прежних путешественников. Он на всяком шагу подмечает промахи последних, исправляет названия, ими сообщаемые. А дело это было не легкое, так как названия оказывались зачастую настолько искаженными, что приурочить их к какой-либо местности не было никакой возможности. Свои названия W. Rockhill сообщает по ласскому произношению, транскрибируя их по системе Wade’а. На основании своих наблюдений, он положительно заявляет, что карта, составленная S. Bonvalot, исполнена множества ошибок и не может иметь никакого значения для географии Тибета.

Такие, в общих чертах, результаты дало путешествие W. Rockhill’я, продолжавшееся с 1 декабря 1891 г. по 5 октября 1892 г. Хотя такие естественные науки, как геология и зоология, немного выиграли от него (ботаническая коллекция, составленная Rockhill’ем, хотя невелика, но, по отзыву W. Botting Helmsley’я, в высшей степени интересна); но услуги, которые оказал этот путешественник географии и этнографии, чрезвычайно важны, и многие его сведения являются совершенно новым приобретением для этих наук. Если же рассмотреть это путешествие в связи с тем, которые совершил W. Rockhill в 1889 г., то ему должно отвести выдающееся место среди путешественников, исследовавших Куку-нор и Тибет, даже непосредственно следующее за незабвенным Пржевальским.

Текст воспроизведен по изданию: Дневник путешествия по Монголии и Тибету в 1891 и 1892 г.г. Вильяма Вундвиля Рокхиля. Вашингтон 1894 г. // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии, Выпуск LXX. СПб. 1896

© текст - Серебренников А. Г. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© СМА. 1896