СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

В. И. РОБОРОВСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОСТОЧНЫЙ ТЯНЬ-ШАНЬ И В НАНЬ-ШАНЬ

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ

ОТ АМНЭ-МАЧИНА в ЗАЙСАН

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В КУРЛЫКЕ

Хырмы. – Поездка к верблюдам в ур. Таряне-быль. – Пашни. – У князя. – Справляем Пасху. – В ур. Таряне-былъ. – Покойник. – Портрет Чингисхана. – Хлопоты по снаряжению П. К. Козлова в поездку. – Фейерверк. – Весна. – Перекочевка князя и его распоряжение. – Поездка В. Ф. Ладыгина в горы. – Наша перекочевка к кумирне в ур. Худс-буре. – Слухи о дунганах. – Княжеский суд. – Шкуры кабарги и фальшивый мускус. – Возвращение П. К. Козлова из поездки. – Запруда реки. – Княжеское угощение. – Власть князя и курлыкские монголы. – Наш прощальный визит к князю. – Хурул. – Сборы в дальнейший путь. – Из метеорологического дневника за два месяча. – Движение весны в апреле. – Движение весны в мае. – Замеченные в Курлыке флора и фауна.

На другой день, 26 марта, рано утром мы перекочевали на версту севернее хырмы и разбили свой бивуак на краю болотца, уже густо заселенного прилетевшей с юга водяной птицей, занятой выводом своего потомства. Сюда же привезли и все вещи, хранившиеся в хырме. Хырма собственно не одна, а их здесь сгруппировано три вместе, и восточнее невдалеке стоит кумирня, в которой живет лама-ордосец. Кроме колодца, недалеко от хырм в зарослях хармыка журчит пресноводный ключ; из него пользуются сторожа, оберегающие сложенное в хырмах имущество, и нищие, живущие около хырм в драных юртах.

Каждая хырма представляет собою четырехугольную площадь, окруженную глинобитною стеною; в стенах заключены фанзы, куда монголы складывают все запасы и излишние пожитки. Эти хырмы служат монголам также и прикрытием вместо крепости в случае нападения тангутов.

Отсюда мы отпустили подводчиков, привезших наши вьюки от Барун-засака. Один из них хаживал в кумирню Раджа-гонба, и я воспользовался случаем порасспросить его о ней и проверить сведения, добытые от Амчута – тангута-проводника. [338]

На следующий день, несмотря на скверную погоду, я решил съездить с П. К. Козловым и Баиновым на пастбище к верблюдам, чтобы видеть, как они выглядят, и посетить князя.

Дорогой все время падал влажный снег и залеплял лицо. До стойбища верблюдов мы проехали 16 верст. Оно находилось на северной окраине урочища Тарянё-быль, на большом арыке, выведенном из р. Баин-гол, для орошения разбросанных здесь пашен, на пространстве от востока к западу верст 25 и с севера на юг верст 7. Пашни эти разбросаны неправильными клочками, среди густых зарослей хармыков, сугака (Lycium ruthenicum) и дырисуна.

Пашни эти совсем почти не обрабатываются; определенная площадка земли заливается из арыка водою и окапывается маленьким валиком, чтобы задержать воду и дать ей возможность напитать землю; потом воду спускают, а на мокрую землю бросают зерна, прямо между кустов, не вырывая их; среди них проводятся кривой сапой редкие и мелкие борозды, в которые запахивается часть зерен, причем более половины их остается на поверхности и истребляется несметными стаями диких каменных голубей (Golumba rupestris), прилетающих сюда с Южно-Кукунорских гор и покрывающих пашни сплошными массами. Пашут и мужчины и женщины, на верблюдах, лошадях и коровах, небольшой искривленной сапой. Работа эта требует участия трех человек: один идет впереди и посыпает зерна, другой ведет впряженное в сапу животное за повод, а третий направляет сапу на посыпанную зерном полоску ¹¹⁰.

Кусты дырисуна, хармыка и др. удаляются лишь только в том случае, если их можно вырвать без усилий. Несмотря на такую примитивную обработку, по показаниям многих монголов, средние урожаи ячменя бывают сам-50. Почва пашен – лёссовидная глина, при осыхании дающая белые солонцеватые выпоты. Пашни ничем не удобряются. Сеют монголы главным образом голосемянный ячмень (Hordeum himalayense) и немного метельчатого проса.

Благодаря наступающей работе на пашнях сюда собралось много народу, прикочевавшего на это время. Прикочевал и сам князь, живший от стойбища наших верблюдов верстах в 2-3 на юг. Всюду виднелись группы юрт и массы скота, бродящего по кустам и разыскивающего зелень, которая еще не показывалась.

Верблюдов я нашел в большом порядке; очевидно, что оставшиеся с ними люди вполне добросовестно относились к своим обязанностям и пасли их на лучших местах.

Осмотрев верблюдов, мы поехали к князю, встретившему нас самым радушным образом. Угощениям его и княгини не было конца. Они расспрашивали о наших хождениях за это время, высказывали свое крайнее сожаление по поводу случившейся со мной болезни. О нашем столкновении с тангутами они уже слышали еще до нашего прихода и передавали нам с восторгом свои впечатления по поводу слухов о неудаче тангутов, потерявших несколько человек убитыми в стычке с нами. Тангуты непримиримые враги монголов, и последние всегда душевно рады всякой их неудаче.

Между прочим князь рассказывал, что во время нашего отсутствия в окрестностях бродили шайки тангутов, а ему необходимо было ехать на семейное торжество к соседу, князю Куку-бейле, в хырму Сырхэ у северо-восточного края озера Сырхэ-нор, верст за полтораста. Ввиду возможной встречи с тангутами поездка представлялась очень опасною. [339] Но с разрешения остававшегося на складе за старшего унтер-офицера Ворошилова князь упросил стрелка Замураева, остававшегося с верблюдами, сопровождать его с берданкой в числе многих монголов, вооруженных фитильными ружьями. Свою поездку он совершил удачно и приписывал это тому обстоятельству, что тангуты проведали, что с ними был русский, и потому не осмелились напасть. Сам же Замураев рассказывал,, что во время этой поездки все за ним ухаживали и сам князь с княгиней постоянно заботились, чтобы он был всегда накормлен лучшим мясом и беленым чаем (чай с молоком с солью). Замураев не умел вовсе говорить по-монгольски, и князь сам заучивал многие русские слова. Князь сообщил нам, что у китайцев война, но с кем, объяснить не мог, говорил, что с моря (это оказалась война с японцами). Кроме того салары ¹¹¹ и дунгане Ганьсу тоже перестали подчиняться китайским властям и стали собираться массами, чтобы резать китайцев. От князя мы возвратились на стойбище к верблюдам, где и переночевали.

Утром, по пути к бивуаку, мы заезжали к тасалукчи (помощнику князя) поблагодарить за его заботы, которые он оказывал нашим людям, указывая лучшие места для пастьбы животных, остававшихся в Курлыке. К 11 часам утра мы были уже дома.

Из хырмы нам привезли по распоряжению князя юрту и установили на бивуаке. В ней мы занялись разборкой оставшихся на хранении в Курлыке вещей, отбирая из них все необходимое на 1½-2 месяца для пользования на бивуаке здесь, в Курлыке. Остальное же мы предполагали сложить обратно в хырму до времени окончательного выступления из Курлыка домой на родину.

На-днях князь отправляет людей в Синин по своим делам, и мы должны воспользоваться случаем переслать сининскому амбаню, при их посредстве, нашу почту на родину для препровождения ее в Пекин в Российскую миссию, а через эту последнюю в Россию. Отчет в Главный штаб о ходе экспедиции я не мог сам написать, потому что правая моя рука еще плохо слушалась, и поручил П. К. Козлову сделать это за меня. Эти работы заняли у нас несколько дней.

Незаметно подошла Пасха, которую мы отпраздновали достойным образом, по православному обычаю, с красными яичками, добытыми, правда, не особенно добрым путем: еще накануне наши люди обобрали несколько гусиных гнезд на соседнем болоте, и обездоленные пары, с криком пролетавшие через бивуак, служили нам не малой укоризной в нашем недобродетельном поступке. Были добыты кое-какие услады, монпансье, сардины; люди получили водку, а непьющие по полфунта сахару. Вспоминали дорогую родину, родных, знакомых... Вторую уже Пасху проводим мы вдалеке от всего милого, дорогого!..

В первый день Пасхи, 2 апреля, нашли и первую зеленушку на соседнем болоте, уже битком набитом крикливым населением водяных птиц: турпанов, гусей, разных уток, журавлей, кроншнепов и разных других куликов.

4 апреля перебрались за 16 верст на северо-восток в урочище Таряне-быль и разбили бивуак вблизи юго-западного угла старой хырмы на арыке, идущем к княжескому стойбищу, находившемуся на ¾ версты южнее выбранного нами. До стойбища наших верблюдов было всего около двух верст. Солнце здесь сильно пригревало, в полдень на солнцепеке термометр показывал +51°Ц, а в тени +30,7°Ц. На пашнях работы были в полном разгаре. Но монголы необыкновенно ленивы и медлительны [340] в обработке пашни. Дело подвигается так незаметно, что неприятно и утомительно смотреть на их работу.

Невдалеке от нас, в одной из юрт, умер мальчик лет 10; его вывезли на несколько сот шагов в сторону и оставили, по местному обычаю, на съедение зверям и птицам. Грифы и бородачи в огромном количестве показались в высях небесных, кружась и высматривая добычу, разысканную первоначально сороками и воронами, которые в ожидании этих более сильных посетителей урывали кусочки и прятали по сторонам, спеша запасти их по возможности побольше. Ночью же, привлеченные трупным запахом, волки задали такой погребальный концерт, что наши собаки не могли успокоиться всю ночь и своим лаем не давали нам уснуть.

7-го я был у князя, чтобы устроить разъезд П. К. Козлова в Сарлык-ула и Южно-Кукунорские горы; он чрезвычайно охотно обещал все устроить и, как всегда, уверял нас в самых искренних и дружеских чувствах.

Но все это не мешало ему, однако, при случае взять с нас за покупаемое у него несравненно дороже настоящей стоимости. Сам он вполне равнодушно слушал, не принимая никакого участия, когда в его присутствии его монголы запрашивали с нас бессовестные цены во время наших закупок. За самого плохого барана с нас запрашивали по 5 рублей, и дешевле трех мы не покупали; во время же экспедиции покойного Н. М. Пржевальского цена барану была 1 р. 50 коп.

Как сам князь, так и его подданные запрашивали за все неслыханные цены и усердно старались содрать подороже с нас, заезжих людей. Это у здешних монголов практикуется относительно всех проезжающих через их страну, будь то ламы или богомольцы, идущие молиться в Тибет, – для них все равно.

У князя гостили два монгола из Ордоса, которые по поручению своего начальства объезжали монгольские земли и возили с собой портрет Чингис-хана и его саблю. Я посетил их. Они под большим секретом от прочих монголов показывали мне и портрет и саблю. Чингис изображен полным всадником, сидящим на белом жирном коне, с занесенным в правой руке мечом. Лицо у него белое, полное, обрамленное русой бородой, глаза серые. В ногах лошади извивается небольшая белая собака. На дальнем плане картины видны горы и какой-то огонь. Размер всей картины, наматывающейся на скалку, около ¾ аршина в квадрате.

Сабли две в одних ножнах, черных кожаных, оправленных медью. Длина их около аршина с медными эфесами, без дужек. Сабли с кривым изгибом.

Перед этим портретом и саблями в юрте ежедневно служится хурул несколькими ламами, ездящими с этими ордосскими чиновниками. Чиновники уверяют, что Чингис скоро должен переродиться и явиться среди монголов через 12 лет. Но какую роль он будет играть среди них, чиновники таинственно умалчивают ¹¹².

Через несколько дней эти чиновники, собрав изрядную мзду с монголов, оставили Курлык. В Курлыке они получили 300 баранов, 30 лошадей и 60 лан денег. Приблизительно такие же подаяния ими были добыты и у других цайдамских князей-засаков: Баруна, Дзуна и Тайдженера.

Много пришлось похлопотать и повозиться с криводушием князя, чтобы снарядить П. К. Козлова в его экскурсию. Сначала, когда я говорил князю об этом обстоятельстве, он с полной готовнооью обещал помочь нам – найти надежных верблюдов, лошадей и сведущего проводника, конечно, за хорошую плату. Когда же пришло время выполнить обещания. [341] явилась масса проволочек и неосновательных отговорок: то верблюды больны, то лошади все заняты работой на пашнях, и только 15 апреля удалось П. К. Козлову тронуться в путь на 8 лошадях в сопровождении Жаркого, Ворошилова и проводника.

Несмотря на свое очевидное криводушие, князь уверял нас в своих лучших к нам чувствах; бывал у нас и один и с сыном и с женой, радушно приглашая и меня к себе в гости.

В один тихий, но очень темный вечер мы пустили небольшой фейерверк, состоявший из нескольких фонтанов, ракет и римских свечей. Трудно описать впечатление, произведенное им на наших соседей-монголов, сбежавшихся и съехавшихся со всех сторон в большом числе. Сам князь с женой и сыном прибежали к нам на бивуак. Восторгам его и всех монголов не было конца. Князь у нас просидел вечером довольно долго и в разговоре все возвращался к чудесам виденного им фейерверка.

Весна наступала крайне медленно и долго вела борьбу с зимою. Южно-Кукунорский хребет то и дело покрывался белой пеленой снега, который иногда заносило ветрами и в долину, где он таял, не успевая прикрыть землю, и сейчас же испарялся в сухом воздухе. Каждую ночь вода в арыке замерзала; днем дули сильные ветры с северо-запада, мешавшие всяким работам; ежедневно неслись тучи пыли, застилавшей окрестности; по оголенным глиняным пространствам следовали друг за другом столбы вихрей, подымавшихся вверх иногда до облаков и почти всегда заволакивавших пылью небо; на голубых его пространствах глаз всегда замечал тонкое перистое облако.

По утрам возле арыка часто лежал серебристый иней, пропадавший при восходе солнца. Днем тепло доходило в тени до +25°Ц, а на поверхности глины до +51°Ц. Между тем ночью вода в посуде к утру покрывалась льдом. Постоянные ветры иссушали и без того сухую землю; ночные морозы убивали все то, что успевало ожить днем. Растительность развивалась крайне медленно, почти незаметно; 2 апреля мы увидели первый росток злака, в 1 дюйм длиною, на мокрой почве; 7 апреля появились первые листочки лапчатки (Potentilla sp.) и дырисуна на влажном берегу арыка. Только 3 мая найдены были зеленеющие почки на хармыке и бударгане, а 7 мая, перекочевав вниз к хырмам, мы встретили первые цветы лютика, осоки и какого-то крестоцветного, а в воде, сильно нагреваемой днем, белые цветочки водяного лютика. В горах, на южных их склонах, на высоте 10 000 – 11 000 футов над уровнем моря в укрытых от ветра местах, где более влаги и сильнее нагревают лучи солнца, растительность найдена 1 мая более развитой: древовидный можжевельник пустил уже молодые побеги, до вершка длиною; барбарис собирался цвесть, и расцветали клумбы твердочашечника. Злаки выгнали свои ростки до двух вершков; но на один вершок концы их были умерщвлены морозами и успели уже пожелтеть.

Такое слабое развитие флоры влечет за собою и медленное развитие животной жизни. К приходу нашему в Курлык (25 марта) мухи уже попадались, но в ограниченном количестве; пауки – тоже. Только через месяц, 23 апреля, мы увидели первых комаров; 1 мая поймана первая бабочка белянка (Pontia sp.). 14 апреля первая ящерица, и только 7 мая послышались голоса жаб.

Пролет птиц, кроме водяных, был ленивый, мало заметный. Ночами слышались крики куликов, журавлей, турпанов, гусей, кряковых, чирковых и других уток. Первых стрижей я заметил только 3 мая. Плисиц [342] летело довольно много, и стайками и в одиночку; днем они посещали наш бивуак. Гнездование было позднее. Последнее здесь требует больших трудов со стороны мелких певунов, которым приходится много потрудиться и похлопотать, чтобы укрепить в кустах гнезда и сохранить их от сокрушительного ветра. Пользоваться старыми гнездами здешним птичкам совсем не приходится, потому что за долгий зимний период они наполняются песком и пылью, приносимыми постоянными бурями.

Из местных птиц наш бивуак довольно часто посещали дикие голуби, совершенно безбоязненно заходившие в нашу палатку; прилетали стаи воробьев, затевавших сейчас же драку из-за найденной добычи. Тут же встречались чернолобые жаворонки (Otocoris sp.), очень миролюбивые птицы. Изредка проносились через бивуак пара-другая бульдуруков. оглашая тишь пустыни своим симпатичным криком. Прилетали с гор и красноносые клушицы покормиться на засеянных пашнях, особенно когда в горах выпадал снег. На фоне мутного, пыльного неба, почти всегда затянутого пленкою перистых облаков, постоянно можно было видеть двух-трех грифов или бородачей, паривших над обширной долиной в недоступной для других высоте. В кустах, еще не одетых в зеленый весенний наряд, слышалось трещание сойки, песня ропофилки или сорокопута, взобравшегося на верхушку куста, или красного карподака, грустящего о медленной весне. Бедный чеккан певал только по ночам, уносясь в высоту, пронизанную лунными лучами, когда стихал докучливый ветер и улегалась несносная пыль. Около бивуака мы замечали коршунов, которые часто караулили, чтобы отнять что-нибудь из съестного у воронов и сорок, постоянно дежуривших у мусорной кучи и дожидавшихся отбросов из нашей кухни. Из зверей внизу на пашнях попадались антилопы-харасульты, волки, лисицы и зайцы.

В соседних Южно-Кукунорских горах было много уларов тибетских и новых крупных, так удачно добытых прошлого осенью П. К. Козловым, ютившихся в скалах и россыпях альп. В лесах и кустарниках встречались дрозды Кеслера, клушицы, карподаки, синицы и другие. Свойственные этим горам звери известны в следующих представителях: тибетский медведь, открытый Пржевальским; кабарга, привлекающая своим ценным мускусом жадных до наживы охотников монголов и тангутов; два вида маралов: шара-марал (Gervus albirostris Przew.) и куку-марал (Gervus sp.). Первых маралов меньше, рога их менее ценны и у молодых экземпляров сваливаются поздно, в конце мая или начале июня. 28 апреля нам доставили монголы шкуру молодого марала, шара-марала, с черепом; рога, имевшие по 8 отростков, сидели на пеньках крепко и еще незаметно, чтобы они скоро свалились. На них охотятся только в конце июля.

27 апреля ван перекочевал вниз к озеру и им было сделано распоряжение, чтобы монголы кончали свои земледельческие работы и торопились очистить это урочище от скота, чтобы он не травил хлеба и чтобы сохранить травы к осени, времени уборки хлебов, когда все вновь прикочевывают сюда со скотом. Чтобы выжить их, было приостановлено действие арыка, и лишенные воды монголы должны были подчиниться распоряжению. Мы же вырыли заблаговременно несколько больших ям у арыка, наполнили их водой и простояли на них до 6 мая включительно.

1 мая В. Ф. Ладыгин с Куриловичем ездили в горы на экскурсию. Вениамин Федорович привез образцы оживающей в горах флоры, а Курилович добыл двух карподаков, двух синиц и пеночку для [343] орнитологической коллекции. Из продолжительных гипсометрических наблюдений оказалось, что абсолютная высота нашего бивуака близ хырмы в Таряне-быль равнялась 9 652 футам. Из моих астрономических наблюдений получилась широта урочища 37° 19' 42", а долгота от Гринвича 96° 59' 30" восточная.

7 мая мы оставили Таряне-быль и, отойдя к югу, остановились верстах в двух восточнее хырм, в ур. Худо-буре, на болотистой, поросшей камышами речке Ангыр-бургын-гол, впадающей в р. Баин-гол. По дороге мы перешли глиняную высоту Оботу, протянувшуюся от востока к западу и отделяющую долину Курлыкского озера от долины Таряне-быль. Затем каравану пришлось проходить топкими болотами, прежде чем выйти в намеченное урочище. Шагах в 800 от нашей остановки на запад стояла глиняная кумирня, около которой шли большие приготовления для хурула, ежегодно с торжественностью здесь отправляемого. Зелень и здесь еще только пробивалась; хармыки, главное украшение Курлыка и даже всего Цайдама, только начинали зеленеть, и мы принуждены были отослать наших животных для пастьбы в другое место; но и там, как оказалось впоследствии, они не поправились, а, пожалуй, еще более похудели.

Всякого рода жизни здесь было больше, и потому чувствовалось как-то веселее. С окрестных болот доносились к нам оживленные крики разной водяной птицы, проносившейся постоянно над нашим бивуаком. По кустам хармыков раздавались голоса веселых и вертлявых ропофилок, сорокопутов, фруктоедов, чекканов и прочих. В воздухе с резкими криками носились стрижи, гонявшиеся друг за другом, или преследуя мошек, а по вечерам порхали летучие мыши и раздавались концерты лягушек и жаб, голосивших до полуночи в теплую погоду.

Наши энтомологические коллекции стали пополняться жуками, мухами и бабочками; нашими конкурентами в этом деле были тарантулы, сидевшие в своих отвесных норах в земле и всегда готовые броситься на мимо ползущую добычу.

Ветры здесь, как будто, немного слабее; пыль тоньше, небо яснее и солнышко светлее; но ночные морозы случались и в последней трети мая.

От сининского амбаня пришло сюда известие о том, что дунгане и салары к югу от Желтой реки, за Гуйдуйем, поднялись против китайцев и небезуспешно, вследствие чего монголам приказано быть готовыми ко всякой случайности. Среди монголов только и разговоров, что о дунганах. Они страшно боятся, чтобы тангуты не воспользовались этим восстанием и не принялись за них.

Заходил в кумирню к ламе, заступающему в Курлыке место гэгэна. Он живет здесь уже четвертый год и спит и видит, как бы скорее вернуться на родину в Ордос. Ему очень надоело здесь жить, крайне не нравятся курлыкские монголы, совершенно отличные по нравам от его родичей ордосцев. Он говорит: «они живут среди грабителей тангутов и приобрели их жадность и страсть к обирательству других людей, заброшенных судьбою в их сторону». Этот лама нуждался в 4 вьючных верблюдах для перекочевки в новое место. Он обратился не к князю и ни к кому из местных монголов, а к нам, рассчитывая получить эту помощь скорее от нас, чем от монголов, среди которых жил. Я, разумеется, не отказал ему.

С 11 и 12 мая я начал понемногу запасаться в дорогу продовольствием, чтобы избегнуть этих хлопот в Са-чжоу и чтобы не прожить там [344] лишнего времени. Хотя здесь в Курлыке добыть что-либо мудрено, но зато время позволяет делать все не спеша, исподволь.

На днях был такой случай: приезжают к ламе монголы и просят помочь умирающему больному; лама отказывается, но мольбы родственников заставляют его дать лекарство больному. Он умирает. Ламу обвиняют в отравлении и жалуются князю, чтобы получить что-нибудь с ламы. Последний делается жертвой обирательства князя и родственников покойного. Все суды у князя кончаются постоянно чуть ли не полным разорением обвиняемого, а иногда и обеих судящихся сторон. Так алчна Фемида ¹¹³ князя.

15 мая несколько горных монголов привезли три шкуры кабарги и 3 мешочка мускуса ¹¹⁴; они уверяли, что звери убиты лишь дня два перед тем, шкуры же засушены, чтобы не испортились; я купил у них все. Шкуры оказались подопревшими и по вымочке в квасцах у них вылезла вся шерсть. Пришлось их бросить. Мускус оказался тоже фальшивым. На один мешочек была натянута вторая кожа для веса, а два других были наполнены смесью мускуса с запекшейся кровью. Эту дрянь они обманным путем продали за настоящий мускус на вес серебра. В делах обмана не лучше поступает и сам князь. Мы у него купили 36 мерок (около 2 пудов) ячменя за пять рублей. Когда ячмень привезли на бивуак, из него были выброшены большие куски глины, и ячмень был снова перемерен – в нем оказалось 12 мерами меньше. Когда об этом было послано сказать князю, он ответил: «если мера вам не нравится, пришлите ячмень назад, тангутам мы продаем этой мерой».

16 мая в прекрасный ясный день мне удалось определить время по солнцу, а широту места по полярной звезде. Из этих наблюдений выяснилось, что урочище Худо-буре находится в широте 37° 14' 17" и на 96° 52' 47" к востоку от Гринвича. Абсолютная высота его равняется 9 180 футов.

На другой день утром ван прислал лошадь за мной с приглашением на завтрашний день присутствовать на интересном зрелище: предполагалось запрудить реку Баин-гол и течение ее направить на юг в степь для ее полива, чтобы на ней росли камыши для корма скота. Я с удовольствием принял предложение князя. 18 мая утром только что стал собираться с Баиновым оставить бивуак, как приехал из своей поездки Петр Кузьмич, весьма довольный ею: он прошел со съемкою около 650 верст; посетил Сарлык и Тумыртын-ула; побывал на Цаза-голе и в окрестных горах и обошел дуланкитские леса; собрал образцы развивающейся там флоры и пополнил зоологическую коллекцию из фауны посещенных мест. Петр Кузьмич и люди, его сопровождавшие, вернулись в полном здоровье, с запасом рассказов о пережитых впечатлениях.

Я не отменил своей поездки к князю по случаю приезда П. К. Козлова; вкратце ознакомившись с результатами его экскурсии, я направился к князю. Чтобы к нему попасть, пришлось проехать версты три. Он уже поджидал меня. Большой ватагой отправились все вместе и проехали верст пять до того места реки Баин-гол, где предполагалось ее перегораживать. Здесь было уже собрано свыше 300 человек и заготовлено по обоим берегам реки множество дерну и нарубленных кустов хармыку. Немного выше места, предназначенного для плотины, была приготовлена отводная канава. В нее пустили воду, которая хлынула с силою, несясь по канаве по сильно углубленному дну ее. Баин-гол заметно понизился в своем уровне ниже канавы. Начали класть из приготовленного дерна и кустов [345] плотину в 3-4 аршина шириною. Рабочие не имели почти никаких инструментов, все делалось руками. Колья, коими прибивался дерн плотины, забивались в землю или кольями же, или большими камнями, причем колья застругивались ножами. Забивались они очень плохо. Масса народа толпилась без всякого дела. Приказаний раздавалось множество со всех сторон. Каждый что-либо приказывал и кричал, отчего гам стоял невозможный.

Часа через три получилась плотина длиною сажен в 8-9, т. е. на ½ всей ширины реки. Ван с сыном направился в свою палатку, поставленную в стороне от реки шагах в 500. Он любезно просил и меня зайти к нему. Возле палатки варился чай. Князь потребовал к себе хошунного начальника. Тот явился и почтительно, по-китайски, присев, отвесил князю, потом мне, потом сыну князя поклоны. Князь потребовал посмотреть его руки и найдя их, вероятно, нечистыми, послал на речку вымыть их. По возвращении он снова осмотрел его руки, чтобы убедиться, чисто ли он их вымыл. Потребовал деревянные чашки; в одну из них насыпал рукой из мешка дзамбу, достал из бараньей брюшины, тут же стоявшей, кусочек масла, посыпал солью, приказал налить чаю и передал лично эту чашку хошунному начальнику. Последний, почтительно приняв ее, стал руками мешать дзамбу, вымешивал ее и мял пальцами очень усердно. Тем временем приготовляли дзамбу для себя все присутствующие, кроме меня.

Хошунный начальник, вероятно, домешав дзамбу до надлежащей степени, опять крайне почтительно передал чашку князю, последний прибавил собственноручно мелкого сахару (темный китайский сахарный песок). Из вымешанной таким образом дзамбы князь приказал хошунному начальнику наделать колобков, и приняв от него чашку с колобками, передал мне, уверяя, что это очень-очень вкусная дзамба, и ее так умеет сделать только этот хошунный начальник. Он давно хотел меня попотчевать этим блюдом, но когда я бывал у него, хошунный начальник всегда был на службе, или в горах, или с каким-либо поручением в отъезде. Подобного блюда я еще никогда не ел и могу поспорить, что ничего такого не ел ни один европеец. Нужно было иметь много присутствия духа и силы воли, чтобы проглотить эту из гадостей гадость. Нельзя было отказаться и обидеть князя, после всех хлопот, потраченных им и хошунным начальником, особенно после того, что последний бегал на речку, по приказанию князя, мыть руки, и во всем приготовлении этого блюда соблюдено было так много торжественности и приложено столько участия самого князя, что я овладел собой и решил проглотить, но на первом же комке поперхнулся, и попросил чаю, чтобы запивать дзамбу, не разжевывая комков, говоря, что так дзамба очень суха, а мне вредно есть сухую пищу. В чашке было пять колобков с грецкий орех, и я насилу одолел их, ежеминутно отирая платком с лица пот. Увидя мою пустую чашку, князь опять приступил с усиленными угощениями той же дзамбой, но я уверял, что мне вредно есть много мучного, и я есть больше уже не могу. Тогда появился большой котел с вареной бараниной и лапшой. Пришлось и этого блюда отведать, я ел его даже с удовольствием, чтобы скорее расстаться с впечатлением первого.

Поевши, мы с князем поехали обратно домой. Доехав до его юрты, он усиленно и неотвязчиво просил не объезжать его дома. Зашел; опять еда! снова лапша с бараниной, джума с сахаром и маслом, а после чай с солью и с молоком; пенки, китайский сахар и пшеничные лепешки, [346] печеные в сале, довершали угощение. Всего я ел, пил много чаю; но дзамбы княжеской не могу забыть и, должно быть, никогда не забуду.

Домой приехал вечером около восьми часов и едва успел вернуться до дождя; погода испортилась, небо затянуло тучами, пошел дождь и подул северо-западный ветер.

П. К. Козлов привез из дуланкитских лесов несколько маленьких елок сыну князя, который посадил их около кумирни и ежедневно приезжал их поливать и вообще ухаживал за ними, надеясь впоследствии обсадить деревьями и три другие хырмы.

Лама, о котором я упоминал уже, судившийся князем за отравление больного, был у нас. Его дело на суде у князя приняло хороший оборот: князь оправдал его; но это ему стоило 300 лан серебра.

Власть курлыкского бейсе (князя 5 степени) распространяется на весь Цайдам, до крайних западных пределов гор Анембар-ула и на весь Нань-шань, где кочуют монголы. Этою властью он облечен сининским амбанем, от которого имеет печать на управление. Его помощник (таса-лукчи) так же, как и засаки, утверждаются в этом звании сининским амбанем, что не обходится без значительных денежных приношений последнему; но это пустяки сравнительно с теми доходами, которые приобретаются счастливыми носителями разноцветных шариков на шляпе. Они не стесняются никакими поборами с народа в пользу бейсе, причем не обидная доля приходится на них самих. Главный доход бейсе и его чиновников состоит в разборе тяжб между монголами, что последним обходится очень дорого, а иногда доводит даже до разорения. Наказания состоят, главным образом, из штрафов деньгами и скотом. Существуют и телесные наказания и лишение свободы, но этому подвергаются только неимущие. Эти последние наказания невыгодны для начальства.

Постоянные грабежи и убийства со стороны тангутов, живущих на Бухаине, Куку-норе и Желтой реке, заставили бейсе устроить войско. Все способные носить оружие монголы, ему подчиненные, даже ламы, обязаны иметь всегда готовую лошадь, фитильное ружье и боевые припасы. Эти воины собираются раза два в год хошунными начальниками, которые проверяют готовность воинов и производят им упражнения в стрельбе. Иногда же их проверяет и упражняет сам князь. Говорят, после этого нововведения грабежи тангутов стали реже.

Торговля здешних монголов состоит только в сбыте произведений скотоводства. Данкыр – главный их торговый центр. В нем они приобретают у китайских купцов медную, фарфоровую и деревянную посуду, чай, материи, преимущественно цветную далембу – красную, желтую, синюю, зеленую и белую; солдатские шляпы с кистями, ножи, ружья, котлы, чугуны и хлеб. Сами же привозят в обмен: шерсть, войлоки, соль, немного баранов и лошадей; этих они боятся гонять, чтобы дорогой не отбили тангуты; охотники – мускус, оленьи рога и шкуры рысей и лисиц; иногда продают соседним тангутам хлеб – произведение своих нехитрых пашен. Приезжают в Курлык и китайские купцы, но немного, потому что монголы часто ставят купцов в затруднительное положение: ничего у них не покупают и дожидаются, когда прожившийся купец понизит до крайности цены на свои товары, или решится уступить их себе в убыток, если надоест ему жить у монголов. Кроме, того купцу приходится давать дорогие подарки князю и его чиновникам. Таким образом, торговля представляется мало прибыльной. В южный Цайдам, впрочем, ежегодно ездят купцы из Данкыра и Сунь-паня; привозят чай и другие товары. [347] Курлыкский князь-бейсе тоже имеет в своей хырме запасы необходимых товаров, ведет торговлю со своими подданными и дерет с них тройные цены. Это составляет тоже весьма не малый его доход.

У здешних монголов, живущих на большой дороге богомольцев в Тибет, развилась привычка пользоваться всяким несчастием проезжих, и в торговых сношениях с ними они стараются вытянуть последнюю копейку, причем сам бейсе самый беззастенчивый обирала.

Местные монголы далеко не представляют чистой расы. Сюда стекаются люди отовсюду: выходцы разных тангутских и тибетских племен; монголы из Халхи ¹¹⁵, Тарбагатая, Алтая, Ордоса; бывают буряты из нашего Забайкалья и, наконец, китайцы. Мы видели даже лам из последних.

Вероятно, переселяются сюда далеко не лучшие элементы; они заносят массу пороков. Здесь сильно развито свободное отношение между полами. Муж, например, принимает к себе в юрту заведомого любовника жены, который не скрывает своих отношений, и от обоих бывают дети. Часто двое открыто имеют общую наложницу.

О супружеской неверности нечего и говорить. Чувство ревности отсутствует. Дети у незамужней девушки – явление обыкновенное; это никем не осуждается и не препятствует ее вступлению в брак. Многие ламы других монгольских стран, идя молиться в Тибет или возвращаясь оттуда через Цайдам, поселяются здесь навсегда и забывают родину, чтобы пользоваться правом, разрешающим здесь ламам жениться, что во многих буддийских странах не разрешается. Ламы больших рангов, которые в глазах народа хотят показать себя безбрачными, имеют при себе молодых женатых лам и пользуются сами вниманием их жен. На высшие иерархические ступени женатые ламы не допускаются, но и это обходится.

Пьянство среди цайдамских монголов сильно распространено, да оно и выгодно для властей, так как влечет за собой ссоры, различные проступки и даже преступления, разбор которых приносит начальству хороший доход. В пьянстве монголы не находят порока, и за него не осуждает никто. Пьют и женщины, и ламы, хотя последним это запрещается религией. Любимый напиток составляет китайский ханшин или водка-арека местного приготовления из молока. Нередко можно встретить монгола, едущего на лошади с костылями подмышкой: этот, наверное, падал в пьяном виде с лошади и сломал себе ногу.

Среди цайдамских монголов распространены следующие болезни: глазные, желудочные, горловые, одышка и накожные от нечистоплотности; из наиболее серьезных – сифилис и оспа; последняя уносит много жертв. Много простудных болезней происходит от того, что монголы имеют привычку держать шею и грудь раскрытыми и, сбрасывая с плеч шубу, оставляют их совершенно обнаженными, даже на морозе.

27 мая прикочевало много монголов, расставивших свои юрты возле кумирни; начались спешные приготовления к ежегодному в это время хурулу. Молебствия продолжаются около полутора недель; на них съезжаются монголы со всего Цайдама и присутствуют почти все цайдамские ламы. Для церемонии ставилась огромная палатка, которая должна была быть превращена в кумирню.

В Курлыке мы пробыли два месяца, знакомясь с окрестностями, туземцами, с его флорою и фауной и с условиями весеннего климата. Наконец, наступило время трогаться в путь далее к Сыртыну. Все время стояла бескормица; дождей, и то небольших, было всего два-три. Сборы коллекций подвигались неспешно; многим наблюдениям и работам мешала [348] ветреная и пыльная погода. Животные наши поправлялись медленно. Мы укладывались и собирали наши вьюки, чтобы 1 июня покинуть Курлык.

Чтобы проститься перед отъездом с князем и его семьей, мы отправились к нему 29 мая. Нас приняли крайне радушно и угощали своим незатейливым обедом, состоявшим из лапши с бараниной, дзамбы, чая с маслом и молоком, джумы с сахаром, жареных на сале лепешек и, вместо десерта, сушеными пенками от молока. Бейсе и его жена высказывали свое сожаление по поводу нашего отъезда, говорили, что жизнь совсем переменится с нашим отъездом, пойдет скучная, однообразная. У нас же они видели такие чудеса, как электромагнитную батарею, приводившую всех в полное недоумение и восторг, видели удивительные огни (ракеты, римские свечи и пр.), бинокли, «удивительные ружья и множество редкостей, от которых голова идет кругом и кажется, что все это был сон», о котором долго будут вспоминать все курлыкские монголы. Князь просил нас еще когда-либо побывать у него в Курлыке и на прощанье подарил мне лошадь, а П. К. Козлову кусок шелковой материи, за что получил подарки, конечно, большей стоимости. Жена его и сын поднесли мне и П. К. Козлову по монгольскому ножу и были тоже не в обиду им одарены более ценными европейскими вещами. Домой приехали часов в семь с обремененными желудками.

На другой день, 30 мая, ван пришел за нами, чтобы вместе итти на хурул в палатку-кумирню. Ван с сыном, с старухой-матерью, с молодой женой и женой старухой, живущей уже на покое, поместился у правой стены палатки, мы же остались у входа, чтобы нам был виднее весь ход служения.

Кумирней служила большая белая палатка, подбитая подкладкой из синей китайской бумажной материи (далембы), с таковыми же узорами, нашитыми по наружной ее стороне. Вход в палатку обращен к северу, а у южной стены на возвышенном троне восседал старший лама, заменявший в Курлыке гэгэна; он руководил хурулом.

Ламы сидели на полу в 11 рядов, с колокольчиками в руках, и перед каждым стояла чашка и мешочек с дзамбой и чурой. У южной стенки по бокам старшего ламы стояли ламы, прислуживавшие ему. Вся внутренность палатки была увешана изображениями буддийских святых, нарисованными на холсте. Позади палатки было повешено огромное в 16 футов, на холсте, изображение Майдари. От него расходились а разные стороны веревки с подвешенными на них лоскутками, испещренными молитвами. Такие же веревки были протянуты и в стороны от кумирни (палатки).

Служба началась молитвами, сопровождаемыми звуками труб и колокольчиков. Все ламы пели. Не скажу, чтобы это выходило мелодично, но на толпу должно было производить впечатление. Затем старший лама производил обряд омовения водой Дарихэ, и молодой его помощник обносил всех присутствующих этой водой омовения. Затем настоятель, кумирни обходил и осыпал всех ячменным зерном, после чего народ подходил на поклон к старшему ламе, и все омывали лица, глаза, уши, полоскали рот. После всего этого читалась отпускная молитва, и все шли восвояси.

Мы заходили в другую кумирню, устроенную в небольшой сравнительно палатке, южнее изображения Майдари; здесь в том же порядке повторился другой хурул. Кругом этих кумирен расставлены были юрты приезжих монголов и устроено множество очагов, в которых варилось [349] жертвованное баранье мясо для молящихся. Мы тоже пожертвовали двух баранов, и это произвело восторг среди толпы. После хурула мы вошли в палатку князя, тут же устроенную, и должны были откушать его хлеба-соли, после чего отправились домой.

31-го все вьюки были пригнаны и лежали на местах; к вечеру верблюды были уже захомутованы. Мы были вполне готовы к выступлению на следующий день.

В Курлыке мы провели 68 дней, в течение которых велись правильные метеорологические наблюдения в часы, общепринятые для того на метеорологических станциях в России.

Из дней, проведенных в Курлыке, приходится на март месяц только семь, и из наблюдений за эти дни можно было вывести следующие данные. Из этих семи дней совершенно тихий был только один. Кроме того, в часы наблюдения замечена тишина: четыре раза утром, ни разу днем и три раза вечером. Пять ночей было совершено тихих; одна ночь вся ветреная – дул слабый западный ветер (З_0-1-2) и одна на половину ветреная со слабым северо-восточным ветром в первую половину.

Ветреных дней было шесть. В часы наблюдений чаще дули северовосточные ветры: два раза вечером, один раз днем и один раз утром; затем юго-восточные: два раза днем, один, раз утром; западный один раз днем и один раз вечером; южный и восточный ветры замечены по одному разу днем. Прочих ветров не наблюдалось. Сила ветра была от 0 до 3 [баллов].

В течение 30 дней апреля наблюдения, записанные в дневнике, показали следующее: совершенно тихих дней было только два, а тишина в часы наблюдений: утренних одиннадцать раз, полуденных один и вечерних тринадцать раз. Тихих ночей было девятнадцать. Из ветров же ночами преобладали северо-западные, затем северо-восточные, за ними шли юго-западные и юго-восточные. Ночные ветры силою доходили до четырех [баллов].

Днем наблюдались ветры: северные три раза только в часы утренних наблюдений; северо-восточные утром семь раз, в полдень один и вечером два раза; северо-западные утром один раз, в полдень не было и вечером пять раз. Южных не было; юго-восточные утром три раза, в полдень три раза и вечером один; юго-западные утром один, днем шестнадцать и вечером три раза. Восточные дули утром четыре раза, днем один и вечером ни разу.

Переменные ветры наблюдались в полдень шесть раз, вечером один, утром же ни разу.

Вихри наблюдались только во время полуденных наблюдений десять раз. Вихри начинались обыкновенно после 11 час. дня и продолжались да 4; иногда с 10 час. утра до 7 час. вечера; ночами же не замечались.

Буран был один лишь раз 19 числа. Он начался с 10 час. утра сильным (4) ветром с юго-запада, после полудня разыгрался полной силой и продолжался до 8 часов вечера.

Совершенно ясных суток в апреле были только одни. В часы наблюдений замечена ясность утром семь раз, вечером четыре раза и в полдень ни разу. Ясных ночей было четырнадцать.

Облачность неба составляли следующие облака: слоистые, наблюдавшиеся утром три раза, днем тоже три раза и вечером пять; сложно-слоистые утром 13, днем 18 и вечером 10 раз; кучевые – только один раз утром; сложнокучевые – утром 2 раза, днем 11 раз и вечером один раз; [350] перистые – утром шесть, днем четыре и вечером десять раз; сложно-перистые – утром 12, в полдень 18 и вечером 9.

Дождь, смочивший землю, выпал только один раз днем 14 апреля, в горах же шел снег, забеливший их склоны.

Иней был замечен один раз утром 15 апреля, на другой день после дождя.

Пыль наблюдалась в течение полных суток 21 раз и кроме того в часы наблюдений 10 раз.

Восемь ночей было морозных – к утру вода в арыках покрывалась льдом.

Днем утренняя средняя температура = +6,3°; наименьшая = –2,5°, и наибольшая = +14,5°.

Средняя полуденная температура = +19,9°; наименьшая = +7,0°, наибольшая = +27,0°

Средняя вечерняя = +6,9°; наименьшая = –5,0°, наибольшая = +15,0°.

Движение весны крайне медленное; 1 апреля курлыкские монголы начали сеять хлеб; 2-го на мокром лугу замечена зелень; 4-го глина на солнце нагревалась в полдень до +51,0°Ц; 8-го замечена зеленеющая Lactuca sp.; 13-го поймана первая ящерица; 14-го выпал первый дождь;, 21-го молодой дырисун поднялся до 2 вершков; ночью мороз доходил до –7,2°Ц; утром арык покрыт льдом; 23-го перед вечером массы комаров; 26-го ночью пел чеккан (Saxicola sp.); 27-го лед на арыке утром.

Из наблюдений в мае месяце видно, что совершенно тихих суток было только пять, и в часы наблюдений тишина отмечалась утром шестнадцать раз, в полдень только раз и вечером девять раз; тихих ночей было в течение мая двадцать пять, остальные ветреные. Ветры шли в таком порядке: северо-западные, юго-восточные, юго-западные, северо-восточные. Ветры доходили силою до четырех баллов.

Днем ветреность представлялась так: во время наблюдений северный ветер отмечался только три раза; днем и вечером замечен вовсе не был; северо-западные ветры помечены: утром – один раз, днем два и вечером пять раз; северо-восточные – утром один раз, днем ни разу и вечером пять раз.

Южные утром не замечались, в полдень записаны в дневнике четыре раза и вечером всего один; юго-западные: утром ни разу, в полдень 12 раз и вечером три раза; юго-восточные: утром два раза, в полдень шесть раз и вечером ни разу.

Западные только в полдень два раза и восточные только утром шесть, раз. Сила ветра доходила от 0 до 4 [баллов].

Вихри отмечены двенадцать раз и все днем.

Ясных дней не было ни одного; а в часы наблюдений ясность была отмечена: утром 8 раз, в полдень ни разу и вечером шесть раз. Ясных ночей было пять.

Облачность выражалась за май в таких цифрах: слоистые облака; наблюдались утром шесть раз, днем четыре и вечером пять раз; сложно-слоистые – утром шесть, в полдень двадцать и вечером двенадцать раз; кучевые – утром и в полдень по одному разу, вечером же ни разу, и сложно-кучевые – утром ни разу, днем тринадцать раз и вечером четыре раза.

Перистые облака отмечены утром девять раз, в полдень три и вечером семь раз; сложно-перистые – утром семь, в полдень шестнадцать и вечером девять раз. [351]

Барашковые ни разу не появлялись на небе за весь май; сложно-барашковые же были замечены 2 раза утром и один только раз днем_г вечером же ни разу.

Дождь выпадал слабый, не смачивавший земли, или только накрапывал шесть раз днем и четыре раза ночью.

Иней по утрам появлялся всего три раза.

Пыльных суток полных было 26, а в часы наблюдений кроме того еще отмечена пыль 4 раза.

Пасмурность отмечена 30 раз. Зарница один раз.

По ночам вода в посуде замерзала три раза, причем последний раз 17 мая.

Днем же показания термометра были следующие в средних цифрах: средняя утренняя температура равнялась +11,5°, наибольшая +15,3°, наименьшая +7,0°; в полдень средняя равнялась +22,5°, наибольшая +27,0° и наименьшая +11,5°; вечером средняя +10,3°, наибольшая +14,0° и наименьшая +4,3°.

Весна продолжала пробуждаться медленно: 2 мая замечена первая летучая мышь и поймана первая бабочка. 3-го у хармыков и бударганы начали развертываться листочки; появились первые стрижи; 6-го песья дурь (Cynomorium coccineum) показывает свои початки из земли; 7-го раздались первые голоса жаб; раскрывают листочки и зацветают лютики, осока и два вида крестоцветных; появилось много моли по утрам; в сумерки летали бабочки; 10-го появились тарантулы; 16-го летали стрекозы; 17-го в 6 часов вечера в продолжение часа летела масса жуков.

Так медленно просыпалась животная и растительная жизнь в Курлыке.

За время пребывания нашего в Курлыке нами замечены следующие растения: хармыки (Nitraria Schoberi), характерное растение для Курлыка и всего Цайдама; не менее характерны тамариски (Tamarix sp.), камыши (Phragmites communis), сугак (Lycium ruthenicum), балго-мото (Myricaria germanica), бударгана (Kalidium sp.), хвойник (Ephedra vulgaris), Atraphaxis и Calligonum sp. sp., саксаул (Haloxylon ammodendron) и травянистые растения; обширные заросли дырисуна (tasiagrostis splendens), несколько видов других злаков, по болотам осоки, лютики (Ranunculus sp.), одуванчики (Leontodon sp.), гусиная лапка (Potentilla anserina), мякыр (Polygonum sp.), троекрючник морской и болотный (Triglochin maritimum et Т. palustre), спаржа (Asparagus sp.), лактук татарский (Mulgepium tataricum), несколько видов крестоцветных, касатик (Iris sp.), солодка (Glycyrrhiza sp.), лук (Allium sp.), острокильник (Oxytropis sp.)_r мышьяк (Termopsis lanceolatum), зонтичное, бурачниковое, лебеда (Ghenopodium sp.), звездчатка (Stellia sp.), полынь и чернобыльник (Artemisia sp.), сизозеленка морская (Glaux maritimum), песья дурь (Cynomorium coccineum), водяная сосенка (Hippuris vulgaris), гармала (Peganum Harmala), пгальник (Alisma plantago), несколько видов солянок (Salsola sp.), Sphaerophysa salsa и другие.

Между зверями встречались на долине: волки, лисицы, зайцы (Canifr lupus, С. vulpes, Lepus tolai), грызуны, антилопы харасульты (Antilope subgutturosa); в горах к ним следует добавить: медведя (Ursus lagomyarius), оленя (Cervus albirostris), кабаргу (Moschus), антилопу Пржевальского (Antilope przewalskü), тарабагана (Arctomys) и других грызунов.

Из птиц были замечены на водах и болотах: журавли (Grus nigricollis et G. cinereus), гуси (Anser indicus et A. cinereus), бакланы (Phalacrocorax [352] carbo), крохали (Mergus merganser), лебеди (Gygnus sp.), утки кряковые (Anas boshas), шилохвосты (Dafila acuta), чирки (Querquedula crecca), гоголи (Fuligula clangula), пеганка (Fuligula rufina), нырки (Nyroca ferruginea), цапли (Ardea cinerea et A. alba), 2 вида чаек (Larus sp.) крачки (Sterna hirundo), кулики, улиты (Totanus ochropus, T. calidris, et T. glottis); ржанки (Charadrius sp.), камышница (urallinula chloropus); в воздухе носились: деревенские ласточки (Hirundo rustica), стрижи (Gypselus apus); с гор прилетали грифы (Vultur monachus et Gyps himalayensis), бородачи (Haliaetus barbatus), клушицы (Fregilus graculus), голуби (Golumba rupestris) тучами являлись кормиться на пашни; сойки (Podoces hendersoni), чекканы (Saxicola sp.), ропофилки (Rhopophilus albosupercillarms), горихвостки (Ruticilla sp.), фруктовды (Carpodacus sp.) держались более кустарных зарослей; шгасицы (Motacilla sp.) и щеврицы (Anthus sp.) держались по мочажинам.

Среди пресмыкающихся и гадов встретили 3 вида ящериц (Eremias multiocellata et Phrynocephalus vlangalii et Phr. sp.), жаб (Bufo raddei) и лягушек (Rana); змей не попадалось. [353]

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ОТ КУРЛЫКА ДО Р. ИЧЕГЫН-ГОЛА.

Северным Цайдамом. – Покидаем Курлык. – Северный берег Курлыкского озера. – Ур. Индырту. – Ур. Хойту-таряне. – Р. Балгын-гол. – Кл. Хабиреа. – Перевал Серин-дабан. – Кл. Гашун-булак. – Кл, Миль-тыдын-гашун-булак. – Р. Сонджин-гол. – Оз. Бага-Цайдамин-нор. – Р. Тоталын (Кактын)-гол. – Ур. Такялган. – Оз. Ихэ-Цайдамин-нор. – Ур. Асхопга. – Р. Ичегин (Бомын)-гол. – Соседи монголы.

Первого июня в 4¾ часа утра мы покинули наш бивуак в урочище Худо-бурё, чтобы направиться в Сыртыни далее к пределам родины. Поравнявшись с хырмой, мы встретили князя, выехавшего еще раз проститься с нами. Мы остановили караван и должны были откушать напутственных угощений князя, вывезенных для нас на проводы в дорогу. Тут был чай, кумыс и кислое молоко. Это угощение заняло 20 минут. Простившись с князем самым дружественным образом, мы направились с караваном на северо-запад и верст восемь шли среди сплошных порослей цепких хармыков, наливавших кисти своих цветов; далее дорога пошла по болоту, довольно топкому, протянувшемуся до Курлыкского озера; последнее после девятой версты нашего движения приблизилось к дороге, от которой отстояло всего на 1½ версты. Стада серых диких гусей и турпанов доверчиво паслись по лугам; по болотам важно расхаживали журавли; на голубой, поверхности озера, там и сям качались белоснежные лебеди. Берегом озера мы прошли 9 верст, всего же продвинулись вперед в первый день на 18 верст и остановились в ур. Индырту, обильном хармыками и населенном монголами, в ¾ версты от берега, который порос прерывающимися камышами, поднявшимися уже на 4 фута; они служили убежищем множеству камышевок, овсянок, лысух и многих других водяных птиц. По кустам на заветренной стороне сидело много мелких стрекоз, укрываясь от ветра. Вода в озере имеет солоноватый вкус. Она разбавляется пресными водами рек Баин-гол, впадающей в озеро на востоке, и Балгын-гол, впадающей в северо-западный его угол, а также множеством ключей, бегущих в озеро [354] из болот, охватывающих его с севера и востока. В озере и по ключам замечены небольшие рыбки из семейства Gobitidae.

Второй день продолжали путь, держась северо-западо-западного направления, и вскоре оставили озеро влево; шли сухой солонцеватой глиной среди густых хармыков, сугаков, белолозников и дырисунов. Среди кустов попадалось много выходивших из земли по нескольку вместе кровяно-красных початков песьей дури (Cynomorium coccineum). На шестой версте вошли в урочище Хойту-таряне, занятое пашнями курлыкских монголов, орошающих их из р. Балгын-гола, несущейся с Южно-Кукунорских гор. Верст пять мы шли пашнями, поросшими дырисуном и другими злаками, хармыками, сугаком, цветущим белолозником, роскошно растущими Brassica sp., гармалой (Peganum Harmala), Sphaerophysa salsa, солянками (Salsola Kali et Kochia mollis), лебедой, чернобыльником, одуванчиками, чагеранами, осотами, татарниками (Gnicus sp.) и др. Дорогой мы встречали бульдуруков, каменных голубей, жаворонков, чекканов, ропофилок. Из-под ног верблюдов выскакивали зайцы и из-за кустов испуганно выбегали антилопы (Antilope subgutturosa), пасшиеся на посевах.

Всего мы прошли немного более 10 верст и остановились у ур. Балгын-амы, верстах в двух южнее стоянки покойного Н. М. Пржевальского в 1879 г, против ущелья, из которого выбегала в долину Курлыкского озера р. Балгын-гол, прорвавшись через последнюю невысокую ограду системы Южно-Кукунорского хребта. Р. Балгын-гол начинается за 100 верст отсюда в Южно-Кукунорских горах, с перевала Улан-хутул, служащего водоразделом от западных истоков р. Баин-гол в Южно-Кукунорском хребте. Сбежав с Улан-хутула, р. Балгын-гол идет на запад между двумя скалистыми грядами Южно-Кукунорских гор – северной Дзун-Балгын-ула и южной Барун-Балгын-ула, образуя прекрасную пастбищную долину, летом населенную множеством кочующих монголов. Промыв горы Барун-Балгын-ула, река выбегает на долину к югу и, пробежав поперек ее верст 15, снова размывает окрайний невысокий глиняный барьер Южно-Кукунорских гор Оботу и, оросив пашни Хойту-таряне, впадает в северо-западный угол Курлыкского озера.

К югу и востоку от нашего бивуака верстах в полутора находились сбитые из глины 2 хырмы, куда Курлыкские монголы складывают хлеб, собранный с здешних пашен. Возле этих хырм было расположено несколько юрт. Мы стояли на мутном арыке среди роскошно растущих только что расцветших хармыков (Nitraria Schoberi). Корм для наших животных был прекрасный, невиданный ими с прошлого лета, и они с увлечением и не отдыхая ели. Всходы хлебов довольно плохи, вследствие недостаточной поливки, хотя воды пока вдоволь. Пользуясь глубиной арыка, купали лошадей, что им крайне нравилось.

Выйдя отсюда, мы держались того же направления по долине, огороженной с севера глинистым бесплодным барьером Южно-Кукунорских гор и с юга скалистыми крутыми и тоже почти бесплодными горами Имнекен-ула, или Хабиргин-ула; последние подымаются почти с западного меридиана урочища Хойту-таряне и направляются к западу-северо-западу.

Долина, по которой мы шли, сухая, глинистая, местами каменистая, изрезана сухими руслами, сбегающими с северных гор, в большое, тоже сухое русло, идущее с северо-запада и уклоняющееся на юго-восток к восточному окончанию Хабиргин-ула. Пройдя несколько времени этим руслом, мы уклонились к западу и пошли ближе к горам Хабиргин-ула, где в одной из пазух зеленел небольшой ключик Хабирга, а кругом его [355] белело издалека пятно соляного выпота. Последние к нему три-четыре версты были каменисты, и дорога шла вверх.

За весь переход мы встречали лишь редко разбросанные экземпляры: белолознкка, ломоноса, Reaumuria trigyna et R. songarica, 3 вида серой полусухой полынки, калимерис, хвойник, Sympegma Regeli, Atraphaxis sp. – все в очень жалком виде, почти в полумертвом, выжженном солнцем состоянии. Достигли ключа на 28-й версте. Он лежит на абсолютной высоте 11 450 футов; струится узкой, настолько малой полоской светлой пресной воды, что необходимо было выкопать ямки, чтобы зачерпнуть воды. Корму животным немного и незавидного качества. В горах близ ключа была найдена жимолость (Lonicera sp.) и хохлатка (Corydalis sp.), вид лапчатки, лютик, с длинными усами, острокильник, астрагал, какой-то мелкий злак и мелкая осока.

Переночевав, мы оставили ключ. Утро было холодное, неприветливое. Путь шел той же долиной и в том же западном направлении. Через несколько верст долина расширилась вследствие того, что северные горы, понижаясь и расплываясь, отклонились немного к северу. Через них мы увидели глубокое и широкое ущелье, идущее на северо-восток, к гребню главного хребта Курлык-дабана. В это ущелье, коим пролегает через хребет дорога в долину верхней р. Какты, спускаются мысами с юго-востока четыре параллельные гряды и с юго-запада три. Впереди мысов, оканчивающихся здесь и примыкающих к хребту передних гор (барьер Южно-Кукунорских), встает небольшой хребтик, темный, скалистый, уходящий на запад. Мы свернули тоже на запад, вступив в глинистые размытые высоты, которые возвышались впереди и протягивались между южными горами Хабиргин-ула и вышеназванным хребтиком. Дорога втянулась в ущелье, размытое среди этих высот; местность представлялась печальною, оголенною, мертвою, серого цвета. По глинисто-песчаным скатам ущелья встречали редко разбросанные душистые желтофиоли (Cheiranthus sp.). На 22-й версте на дне ущелья караван встретил горькосоленый ключ Манджу-булак и около него небольшую площадку жалкой травы, окаймленную белыми налетами соли по гальке.

Продолжая итти вверх по ущелью, достигли перевала Серин-дабан, поднимающегося на высоту 12 695 футов над уровнем моря. Подъем на перевал удобный. Спуск с него идет тоже хорошей дорогой по ущелью, обставленному глинами и бесслюдистыми розовыми, с серыми и желтоватыми прослоями, гнейсами. Ущелье это, склоняясь к югу, вывело нас в ур. Серии, к солоноватому ключу Гашун-булак; на нем мы и расположились. Здесь ущелье несколько расширяется; ключ Гашун бежит по дну ущелья маленькой речкой среди песков, присыпающих окружающие глиняные и гнейсовые стены ущелья. Тут мы нашли невысокие поросли мирикарии, доходящей до трех футов, кусты курильского чая, бударгану, белолозник, хвойник, 2 вида Reaumuria sp., Sympegma Regeli, полынку, ломонрс, соссюрею, желтофиоль, 2 вида Oxytropis, 3 вида астрагала, кустики, Astraphaxis sp. и различные виды мелких крестоцветных.

Ночью было облачно и холодно; утром накрапывал дождь, не помешавший нам продолжать дорогу по ущелью, идущему в западном направлении с частыми уклонениями к югу. По ущелью справа и слева выступали выходы розового гнейса. Немного пройдя ущельем, мы вышли из него на неширокую галечную темного цвета голую долину, уходящую на юг, пересекли ее поперек и вошли в небольшие, но скалистые горы, протянувшиеся небольшими гребешками на северо-запад и примыкавшие к [356] видневшейся на севере более высокой снежной группе. Впереди стояла скалистая темная масса, отвесным утесом спускавшаяся в долинку, которою мы шли.

Верст через 6-7 нашего движения, при неприятной дождливой погоде, мы встретили солоноватый ключ Мильтыдын-гашун-булак. Возле него мы видели следы ночевки, помет стоявших здесь животных и костры, на которых варился чай и кушанье проезжих. Версты через 1½ от него дорога пошла заметно вниз, между южной скалистой группой и смягченными горами на севере. Оба склона этого ущелья осыпаны песками, по которым росли чагераны, только еще зацветавшие, курильский чай, белолозник, довольно высокий злак, напоминающий Elymus sp., встретилось также несколько кустиков хвойника и Galligonum sp. Все это вместе представляло порядочный верблюжий корм. Северные горы уходили далее к северу, и ущелье ширилось. Сделав верст 15, мы расположились в устье его чаевать и уложили верблюдов, не развьючивая их, чтобы не разбрелись.

Через ½ часа мы уже опять шли долиною на запад на левый мыс гор, отдельно стоявших на долине. Обыкновенное здесь явление – пыль – мешало ясно различать очертания северных гор, стоявших от нашего пути верстах в 20 и лишь слабые силуэты выдавали их присутствие; на юге тоже слабо виднелись южные горы Хараголжин-ула, западное продолжение гор Тоталын, или Баин-ула, стоящие на расстоянии 15-18 верст от дороги. Почти совершенно пустынная степь, по которой пролегала наша дорога, глинистая, выстлана неокругленною галькою темного цвета (продукт разложения окрестных горных пород). Изредка лишь кое-где встретится злосчастный полумертвый серый кустик бударганы, Sympegma или Reaumuria sp., а то все скучная, неприглядная, черная, безжизненная, выжженная солнцем пустыня, а кругом торчат черные, блестящие на солнце, каменные островершинные группы гор. Обойдя с юга впереди стоявшие горы, присыпанные песками, мы вышли на долину р. Сонджин-гол. Остановились на самой речке возле Сонджи, небольшой глиняной башенки, бог весть кем и когда сложенной. Речка Сонджин-гол начинается из многих сильных ключей в ½ версте к северо-западу от Сонджи; сопровождающие ее болота тоже много добавляют в нее воды. Она идет на юго-восток и юг, где прорывает южную ограду небольших гор, заслоняющих собою южный Цайдам. Эта ограда, разорванная р. Сонджин-гол, принимает на востоке название Хараголжин-ула, а на западе Кукурин-ула, которая заметно выдвигается к северу под именем Темень-кузук-гану, Р. Сонджин-гол, вырываясь за горы, в Цайдам, теряется в его обширных солончаках; берега ее в верхнем течении болотисты и обильны кормом; по ним кочуют монголы со скотом.

На севере верстах в 20 видны снежные вершины Хамыр-дабана, отошедшего на юго-запад и запад от Курлык-дабана, в этом месте немного пониженного. Рыбы в ключах и реке мы не нашли. Окрестности Сонджин-гола представляют собою солончаки, среди которых встречаются камышовые пространства с ключами и хорошим мелким кормом. Мы провели здесь 6 и 7 мая с пользой для животных и для дела. Погода была плохая, часто принимался итти дождь, так что лишь с большими усилиями удалось определить широту урочища; она равна 37° 24' 39"; абсолютная высота места – 10 475 футов (долготы не пришлось определить).

После дневки наши животные легко пошли по ровной глинистой, глинисто-галечной долине красноватого цвета, вдоль северного подножия [357] гор Темень-кузук-гану на северо-запад. Слабая солончаковая растительность, редко разбросанная по долине, не развлекала нашего внимания и не дразнила аппетита хорошо поевших накануне на дневке животных. К северу степь слегка подымалась к горам Хамыр-дабан, стоявшим верстах в 20, а на юге взоры наши встречали мелкие пологие отроги, сползавшие с гор Темень-кузук-гану, свернувших к западу и далее к юго-западу.

Пройдя верст 18-20, мы сделали 20-минутную остановку, чтобы напиться чаю и съесть дзамбы. Пошел дождь и осадил немного пыль, заслонявшую окрестность; северные горы открылись; мы увидели верстах в 3-4 от нас довольно обширное озеро Бага-Цайдамин-нор, ушедшее к западу и до сего времени скрытое пылью; показались и южные горы Тоталын-ула и впереди них протянувшиеся к северу скалистые и темные Кара-удзур или Ангыртын-ула. Держась после чая северо-западного направления, мы подошли близко к последним. Обходя топкие, болотистые и солонцеватые места, мы отдалились от озера к северу и, подойдя к мысу Кара-удзур, сделали значительный крюк и от мыса должны были свернуть на запад.

Вышли на реку Тоталын-гол (Кактын-гол) и остановились на ней у подножия гор Ангыртын-ула, огораживающих долину озера с северо-запада, на хорошем лугу. Прошли 35 верст. На второй половине пути нам попадались хорошие травы, тянувшиеся до берега озера. Видели дзеренов, за которыми усердно гонялись наши собаки. Хорошая вода и прекрасный корм склонили нас передневать здесь.

Озеро Бага-Цайдамин-нор немногим превышает 35 верст в окружности. Вода сильно насыщена солью; берега плоские, солончаковые, болотистые, топкие. Окружающие его прекрасные пастбища принадлежат курлыкскому бейсе, и тысячи голов скота, составляющего тоже собственность князя, пасутся здесь совершенно свободно, оберегаемые лишь несколькими семьями монголов-пастухов. Кроме последних, жителей здесь нет, и никто не имеет права пасти здесь свой скот под страхом строгого взыскания. Особенно много здесь пасется княжеских табунов. Жеребцы их часто вступают в смелые и жестокие поединки, отбивая друг у друга лучших кобыл. Они часто сходились на наших глазах с большим задором и видимым намерением вступить в жаркий бой, но, погорячившись на некотором расстоянии друг от друга, расходились к своим табунам, как бы передумав враждовать. Чем-либо испуганные тысячные стада овец бессмысленно бросались со стремительностью в сторону.

Соленую воду озера разбавляют пресные воды множества береговых ключей и реки Тоталын-гол, впадающей в него с западо-юго-занада. Она начинается в громадных ледниках хребта Риттера, Гучин-гурбу-шахалгына и Бухын-дабана, под именем Кактын-гола стремится на запад по долине между хребтами Ихэ-дабаном и Курлык-дабаном, разрывает хребет Кактын-дабан, отрезая от него снеговую группу Цайдамин-ула, в западно-юго-западном направлении. Выбегая затем на южный склон Южно-Куку-норского хребта, Тоталын-гол бежит по долине в юго-западном направлении к горам Ангыртын-ула, отрезает от них северо-восточный мыс Кара-удзур, бежит далее юго-восточным подножием Ангыртын-ула и, делая извилину на восток и северо-восток, впадает в озеро. Река пробегает всего до 270 верст и на этом незначительном расстоянии имеет около 5 000 футов падения, так как начинается на абсолютной высоте около 16 000 футов, а впадает на абсолютной высоте в 10 500 футов. По ночам верховья этой реки, бегущие на больших абсолютных высотах, [358] перемерзают вследствие больших морозов ¹¹⁶ и вода к утру уже не доходит в озеро, а растаявшая за день приходит лишь к вечеру. Таким образом, эта река пополняется водою только по ночам и течет периодически. Водящаяся в ней рыба из семейства Cobitidae при сбывании в реке воды забивается под берега в песок и лежит целый день, лишенная воды до ночи, пока не придет с гор свежая вода. Каким образом плодится эта рыба при таких условиях жизни?

На скалах соседних гор Ангыртын-ула мы видели множество гнездящихся здесь турпанов, что, вероятно, и подало повод назвать настоящим именем эти горы. Здесь было довольно куку-яманов (Ovis nahoor), с высоты скал смотревших на наш бивуак, раскинутый у них под ногами; множество крачек носилось вдоль реки по утрам, останавливаясь вдруг на месте в воздухе, рассматривая в оставшейся после спадения реки тихой воде мелкую рыбку. Горные ласточки гонялись за насекомыми; чекканы, то и дело спускаясь с гор на луг, уносили обратно в гнезда своему вечно голодному и прожорливому потомству различных личинок, мух и других насекомых.

Мы здесь провели 9, 10 и 11 числа. Животные наши отъедались на прекрасном корме.

Постоянные западные ветры остужали дневную температуру; особенно сильны они были около 12 ч. дня. Мимо нас проезжало каждый день много монголов, из Курлыка с хурула; между прочим мы видели и старого нашего проводника Дзунтушку, с которым я ездил из Са-чжоу в Анембар-ула и на оз. Кунтей-нор. Мы воспользовались случаем, чтобы с ним отправить почту в Са-чжоу. С Дзунтушкой поехал В. Ф. Ладыгин.

Ночь на 12 мая была тихая, ясная и холодная. Оставив бивуак и следуя рекой Тоталын-гол, караван вступил в горы Ангыртын-ула, состоящие из буро-серых, мелкокристаллических известняков. В горах мы встретили шедшую с гор воду (4¾ ч. утра) по осохшему с вечера руслу реки. Покинув реку, мы перевалили небольшим перевалом Бага-Цайдамин-кузукте и вышли ущельем на обширную долину; хр. Хамыр-дабан, омываемый с северо-запада вырвавшеюся из гор р. Тоталын-гол, оканчивается, а горы Ангыртын-ула на западе примыкают к высотам Зосотын-ула, ушедшим к северо-западу, где встают другие более выделяющиеся – Ичегын-ула. На обширной долине, на северо-западо-севере разлилось большое соленое озеро, неправильной формы, окруженное солончаками и травянистыми ключевыми болотами, Ихе-Цайдамин-нор, отражавшее в своих водах голубой цвет неба.

Мы взяли направление к северу и, выйдя из ущелья, увидели верстах в шести впереди и влево от намеченной засечкою дороги вблизи невысоких надутых ветрами песчаных барханов урочище, называемое Ангыр-булак по обилию здесь турпанов, Кукурин-булак или еще Табу-элиссен (пять песчаных барханов), через которое пролегала наша дорога. На 20-й версте мы сделали непродолжительную остановку, чтобы напиться чаю, расположившись на голой пустынной галечной степи, после чего продолжали путь этой же степью, изредка встречая редкие и тощие кустики бударганы. Влево к озеру тянулись зеленые пастбища, покрытые табунами лошадей, верблюдов, многочисленными стадами баранов и отчасти коров. Видны были и разбросанные юрты.

Наконец мы вступили в зеленую плодородную полосу, оставив позади жалкую пустыню, и, сделав 34 версты, разбили свой бивуак [359] в урочище Такялган, в местечке Балгын-голын-амы. Здесь выходят наружу сильными ключами воды Балгын-гола, которые, по выходе из гор, теряются в легко проницаемых слоях горных осыпей, окружающих подошву гор. Ключи эти соединяются в маленькие речки, бегущие среди травянистых болот, и впадают в восточный берег озер.

Возле этих ключей – прекрасный корм для скота, которого очень много во всех ближайших окрестностях, где кочуют до 15 юрт монголов, среди которых мы видели омонголившегося китайца. Он во время последнего восстания дунган укрылся с женою у этих монголов, обзавелся скотом и живет с тех пор совершенно монгольской жизнью, говорит по-монгольски, даже с женой-китаянкой; одежду они носят монгольскую, словом, ничем не отличаются от монголов. Детей не имеют. Это не первый случай, встреченный нами. В Курлыке мы видели даже ламу китайца. Видели китайцев и среди тангутов, живущих жизнью номадов. В Шан-рди нам рассказывали об одном китайском купце, перешедшем к тангутам и предводительствующем ими в смелых грабежах. Словом, хотя, может быть, и не частые, но бывают случаи перехода китайцев от цивилизованной жизни к примитивной жизни номадов.

Озеро Ихэ-Цайдамин-нор имеет вид неполной подковы; монголы уверяют, что оно изображает дракона. В окружности оно имеет 45-50 верст; в длину же тянется с юго-востока на северо-запад верст на 15. Вода отлагает много соли хорошего качества, которая не уступает по белизне снегу, а вкусом – нашей лучшей поваренной соли. Абсолютная высота Ихэ-Цайдамин-нора достигает 10 820 футов. Берега плоски и топки, со множеством ключей и обширными солончаками и болотами, покрытыми прекрасными травами, на которых пасется множество монгольского скота. Монголы нам говорили, что здешние травы вредны для животных. Но, конечно, это только для того, чтобы мы торопились скорее уходить отсюда и не скармливали бы своим животным их корма. Долина озера обставлена горами: с севера блестит в голубой выси своими ледниками Цайдамин-мунку-ула, с юга Ангыртын-ула, с которыми мы уже имели случай познакомиться; с юго-запада мягкий невысокий кряж Зосотын-ула, от которого на восток, впереди нашего пути, отделяется высокая темная скалистая группа Ичегын-кара-ула.

Хороший корм и прекрасная погода соблазнили нас на дневку. Нам не следовало торопиться в жаркий Са-чжоу и раскаленную Хамийскую пустыню; мы должны были повременить своим приходом туда, чтобы миновало время, самое там жаркое и томительное как для людей, так и для животных. Это позволяло нам делать частые дневки в лучших местах и подкармливать наших животных, плохо поправившихся в Курлыке на плохих, вследствие бывшей там все время засухи, кормах.

Вечером налетели с болот комары, и досадили же они нам! Ночь простояла прекрасная, тихая, ясная. Утро свежее, подбадривающее, солнечное и тихое. Я собрал несколько видов растений, не удаляясь в сторону от бивуака, и имел время просушить собранные за предыдущие дни благодаря теплому сильно согревавшему солнцу. Коллекция насекомых пополнилась несколькими новыми бабочками, красивыми шмелями и мухами. Весь день простояла прекрасная погода. Перед закатом мы любовались красивым блеском поверхности озера, отражавшего в себе прозрачный алый закат солнца, озарявшего громадные снега Цайдамин-мунку-ула.

Отсюда продолжали путь в стороне от озера в северо-западном направлении по окраине зеленой полосы, окружающей озеро, и часто [360] пересекали глинистые пространства с галькою, протянувшиеся рукавами от северных гор; нам попадались дырисуны, белолозники, хармыки, чернобыльники, песья дурь, а по сухим руслам речек – хвойники, курильский чай, кустики Atraphaxis sp. и чагерана. С утра облачная погода не мешала обилию надоедливых мошек и комаров. Обширная гладь озера постоянно меняла свой цвет, в зависимости от состояния облаков. Множество ключей и озерков блестели возле озера по берегам его.

Мы прошли 14½ верст к северо-западному краю озера и остановились на краю болотистого урочища Асхота, занятого кочевыми монголами со множеством скота. Монголы эти собирались отсюда перекочевывать в горы Нань-шаня от докучливых мошек и комаров, появившихся дней пять перед тем в несметных количествах и изнурявших скот, не находивший от них покоя. Мы сами видели, как нестриженные еще бараны и козы с ревом и блеяньем перебегали от туч этих мошек с места на место, не находя покоя. На юго-западо-западе, за озером, лежало еще небольшое, версты 2-3 длиною, озерко; к югу от него раскинулось травянистое урочище Кундулук или Табу-намага (пять ключевых болот) и от него на западе урочище Зылы. Близ нашего бивуака находилось много прекрасных ключей; немного выше дороги глинисто-песчаная местность была поросшая хармыками, белолозником и бударганой.

Ночь провели дождливую, но тихую. Утром нас сопровождала в дорогу масса мошек, которые, слава богу, скоро исчезли, потому что пошел дождь и прогнал их. Дорога шла на северо-запад по песчанисто-глинистой почве с галькою; кусты белолозника и бударганы редко прикрывали почву и немного скрашивали унылую наготу печальной пустыни. Соседние горы Ичегын-кара-ула и Буглу-ула усугубляли уныние своими черными, остроконечными, оголенными скалами. Резкий ветер с мокрым снегом и дождем беспощадно бил по лицу холодными крупными каплями, проникавшими насквозь через одежду и заставлявшими путников дрожать от холода и стучать зубами. Лошади сворачивали в сторону и поворачивали навстречу дождю и ветру хвост, чтобы уберечь головы от заливавшего глаза дождя. Отдаленных окрестностей за дождем не стало вовсе видно. Наконец мы дошли до реки Бомын (Ичегын)-гол.

Она довольно обильна светлой быстро текущей водой. Нам пришлось перебираться через нее на другой берег широким, обильным хвойником (Ephedra sp.) каменистым руслом, заваленным валунами величиною в голову человека. На другом, правом, берегу реки мы вошли в заросли тамарисков и мирикарии, занимавших значительное пространство. Красивые зеленые лужайки и светлые ключи производили на нас приятное впечатление после только что пройденной грустной, пустынной местности, несмотря даже на дождливую погоду. Мы остановились, перейдя эти заросли по ключевой речке, среди прекрасного зеленого луга. Все люди отряда промокли до нитки, а дождь все не переставал. Животные тотчас же накинулись на манившую их своей свежестью и обмытую от пыли душистую траву; верблюды пошли по зарослям пожирать любимую ими мирикарию (балго-мото), уже украшенную розовыми душистыми цветами, всегда привлекавшими массу всякого рода насекомых, особенно мух, пчел и шмелей.

Река Ичегын-гол начинается в хребте Риттера с ледников Тунтугыр-мунку, с высоты 16 000 футов. Отсюда она направляется на запад вдоль северного подножия гор Цайдамин-мунку-ула, входит в ущелье, коим эти горы отделяются от гор Бомын-ула, и течет 30 верст в юго-западно-западном направлении, выбегает на долину поперек нашей дороги, упирается в горы [361] Ичегын-кара-ула, делает в них брешь и, пройдя ее, разливается к западу по Махайской долине и исчезает в ее галечной почве. Потом, сильными ключами появляется вновь и по обширным солончакам несколькими речками впадает в озера Дзун-махайн-нор и Барун-махайн-нор.

На Ичегыне мы нашли монголов со скотом, которые тоже выпроваживали нас отсюда, пугая обилием мошек и комаров, которых не вынесут, по их словам, наши животные. Но масса густых зеленых зарослей цветущей мирикарии, обширные с прекрасным кормом болота и множество свежих прозрачных ключей делали это место незаменимым для отдыха и покормки наших животных, почему мы решили провести здесь несколько дней. Отсюда я хотел съездить в Махай, о котором я не мог себе составить ровно никакого представления, потому что показания монголов не согласовались между собой, и было много сведений совсем противоположных. Здесь же мы предполагали дождаться В. Ф. Ладыгина, уехавшего с почтой в Са-чжоу.

Дождь хотя и перестал к двум часам дня, но все соседние горы до ночи стояли окутанными сверху темными, серыми облаками, и кроме их подножий и устьев ущелий ничего не было видно. Ущелье, куда стремится Ичегын-гол, прикрытое сверху темными облаками, кажется огромной раскрытой жадной пастью, которая сторожит какую-нибудь добычу.

На другой день после дождя мы увидели множество птиц: стрижей, ласточек, голубей, турпанов, коршунов, жаворонков, плисиц, чекканов, карподаков, сорокопутов и других. Все они заявляли о своем присутствии или резким криком, или проносясь мимо нашей палатки, поставленной на зеленом лугу возле журчащего светлого ручья. Все это подало нам приятные надежды на успешное пополнение здесь наших коллекций.

Невдалеке от нас стояли четыре монгольские юрты, в которые я посылал Баинова с нашим курлыкским проводником Барметом поискать проводника в Махай. Никто не соглашался ехать, потому что скочевывали в Наньшанские горы, чтобы здесь успела вырасти и сохраниться трава к следующей зиме. Монголам, очевидно, пришлось не по вкусу наше решение пробыть здесь со скотом недели две, ибо по их расчету наши животные за это время должны будут много потравить их корма, и они стали нас уверять, что уходят от неисчислимой мошки, беспокоящей их скот. Они говорили, что лишь только поднимется солнце, как несметные количества мошек, комаров и пауков облепляют животных, которые страшно мучаются, бьются, худеют и даже погибают. От этого бича они сами бегут скорее в горы, где прохладнее и нет мошки. Они уговаривали и нас уйти отсюда скорее, чтобы не погубить животных; но мы заподозрили их в криводушии и остались на месте. [362]

Комментарии

110. Н. М. Пржевальский, проходивший в этих местах по Цайдаму в первое центральноазиатское путешествие, также отметил земледелие. Причем он указал, что земледелие началось здесь недавно, с того времени, как в связи с дунганским восстанием затруднилось сообщение местных жителей с Данкыром, где они раньше закупали дзамбу (поджаренную ячменную муку). Вероятно неумелая обработка почвы и посев, наблюдавшиеся В. И. Роборовский, а также В. А. Обручевым, и объясняются недостаточным еще опытом цайдамских монголов в сельскохозяйственных работах.

111. По Г. Е. Грумм-Гршимайло «салары», или «саларские мусульмане» – тюркское племя, сохранившее знание тюркского языка.

112. Описываемая Роборовский история с портретом Чингис-хана имеет глубокий смысл. Здесь, хотя и в наивной форме, проявляется не исчезнувшее с веками стремление монгольского народа к освобождению от ненавистного китайского владычества.

Портрет символизирует какую-то личность, которая должна, будто бы, обязательно появиться и возглавить освободительное движение монголов.

113. По Гомеру, Фемида – богиня нравственности и порядка. Затем она стала богигей правосудия, покровительницей гостеприимства и несправедливо гонимых.

114. Мускус – секрет желез на животе самца кабарги и некоторых других животных. Представляет собой бурую массу горьковатого вкуса с острым устойчивым запахом, почти исчезающим при высыхании и появляющимся вновь при смачивании.

Мускус – сильное возбуждающее средство, применявшееся в медицине при тяжелых случаях инфекционных заболеваний. Идет также на изготовление духов.

115. Халхой называлась Северная Монголия. Из нее и Кобдоского округа образовалась в 1924 г. Монгольская Народная Республика.

Халха – также название крупнейшего племени восточной группы монголов, составляющего основное население МНР.

116. В начале июля мною на этих высотах ночью наблюдались морозы до –17°Ц.