В. И. РОБОРОВСКИЙ
ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОСТОЧНЫЙ ТЯНЬ-ШАНЬ И В НАНЬ-ШАНЬ
ОТДЕЛ ВТОРОЙ
НАНЬ-ШАНЬ АМНЭ-МАЧИН
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ОТ КУРЛЫКА ДО ШАН-РДИ
Движение к Сычуани – Покидаем Курлык. – Посыльный от князя. – На берегу оз. Тосо-нор. – Неудобство движения на яках. – Абдоринте-ула. – Ур. Мушикшин. – Пустыня Куку-бейле. – Солончак Гельчик. – Ур. Шара-суй. – Ур. Ханан-цаган. – Вверх по р. Баин-гол. – Ур. Кара-усу. – Обилие фазанов. – Старый знакомый князь Варун-засак. – Тибетские монеты. – В гостях у Варун-засака. – Ур. Цзуха-мунцук. – Ур. Гадзер-удзур. – Пашни. – Хырма Шан-рди. – Зрители. – Происхождение хошуна Шан-рди. – Хлеб-соль шанрдийского ламы. – Старый знакомый. – Гости. – У ламы. – В кумирне. – Разбой в хырме. – Нойон у нас. – Болезнь яков (хаса). – Тангуты. – Монголы-охотники. – Монголы князя Куку-бейле. – Попытка к воровству. – Рождество Христово. – Новый проводник. – Метеорология за 12 дней.
Первого декабря после завтрака приступили мы к вьючке яков. Первый раз эта новая для людей работа не особенно спорилась и заняла около двух часов времени. Выступили только в час пополудни и направились на юго-восток, но, отойдя немного, принуждены были искать бивуака для остановки, так как случилась неприятность: недалеко от нашей дороги монголы пасли большое стадо баранов; наши бараны, еще непривычные к новому каравану, бросились к этому стаду и перемешались с ним. Пришлось остановиться, сделав только 2 версты, чтобы разобраться с баранами. Часа через два все наши бараны были выбраны из тысячного стада и пригнаны монголами к нам на бивуак. Но в этот день мы уже не пошли далее. Этот первый день нашего выступления был туманный, пыльный. Небо было подернуто облаками.
Первую ночь провели в юламейке, нагретой печкой довольно тепло, несмотря на внешний мороз в –19,5°Ц, наблюденный утром.
С яками ходить совсем другое дело, чем с верблюдами. Вьюченье идет долго. На этот раз мы могли тронуться в дорогу лишь в 8½ час. утра; но я надеялся, что впоследствии наши люди попривыкнут к якам, применятся к ним и будут их вьючить быстрее. [276]
Мы вскоре вышли из полосы камышей и пошли дном отступившего к западу озера Курлык-нор, по мягкой пушистой солонцеватой глине. Затем пересекли полосу хармыков, тянущихся на восток, через четыре версты перешли реку, идущую с юго-востока к озеру. Река эта начинается в болотах, образуемых разливами р. Баин-гол; далее, еще через три версты, перешли ее рукав и свернули на юго-юго-восток. Вправо тянулись высоты, состоящие из глин; они направляются к северо-западу-западу. Вдоль них мы прошли полторы версты и должны были остановиться около ключа, на последнем порядочном корму, потому что далее почти до засаков не будет корма, и животным предстоит перейти большую пустыню. Тут же близ бивуака тянулась полоса камышей и бугры с хармыками, саксаулами (Halimodendron argenteum) и дырисуном. Большие саксаулы все изведены монголами на дрова, а потому по буграм росли лишь только небольшие кустики. Почва солонцевато-песчанистая. В ключах вода пресная с запахом сернистого водорода, исчезающего при кипячении.
Дорогой нас догнал монгол, посыльный от бейсе, и привез показать бумагу, полученную им от сининского амбаня. В ней поручается князю, чтобы он во что бы то ни стало отклонил наше движение в Сычуань через кумирню Раджа-гонпа и направил нас по большой дороге. Сининский амбань пишет это князю по поручению ланьчжоуского генерал-губернатора; опять указывает все опасности и невзгоды для путешественников в предстоящей дороге и слагает с себя всякую ответственность в случае какой-либо неприятности, буде такая случится, если мы не изменим своего маршрута. На эту бумагу амбань требует от князя ответа; но так как ответ уже повезли чиновники, приезжавшие из Синина в Курлык, то отвечать было нечего. Погода, сопутствовавшая нам, была прекрасна, тихая и теплая. Прошли всего 8 верст. Ночь простояла тихая и теплее вчерашней.
Утро до полдня мы решили провести на ключах, чтобы покормить на последнем порядочном корму наших животных, лошадей, яков и баранов, и вышли после обеда. Перевалив небольшие высоты, состоящие из глин и протянувшиеся с северо-запада на юго-восток, мы увидали впереди обширную синюю площадь соленого оз. Тосо-нор, восточный залив которого подходил довольно близко к нашей дороге, идущей в юго-юго-восточном направлении. Глиняные утесы подбегающих к озеру высот падают отвесно в соленые воды озера. По западную сторону озера стоят различных форм желто-серые глины, напоминающие собою издали старинные полуразрушенные древние замки, башни и отражающиеся довольно резко в зеркальных водах озера, местами еще не покрывшегося льдом. На гладких поверхностях открытых мест горделиво плавали белоснежные лебеди (Gygnus sp.) и другие пернатые обитатели вод, замедлившие свой отлет на юг, куда они неохотно собираются в путь. Все-таки север для всех них родина, где гнездятся и выводят и воспитывают они свое потомство, и покидают ее лишь гонимые не столько самими морозами, сколько происходящей от них бескормицей.
Вода в озере пресыщена солью, что служит причиною медленного его замерзания. По восточному берегу, которым мы шли, тянется, несколько отступя от воды, полоса бугров, поросших частью саксаулом, частью хармыками. Довольно широкая полоса, которую мы прошли, направилась на востоку некоторые кусты в ней достигали значительных размеров до 1½ и более сажен вышиною при толщине 1-10 дюймов. За этим поросшим саксаулами пространством мы опять перевалили невысокую глиняную гряду, обошли с запада другую к поднялись на третью; все они шли [277] к востоку. С последней, наиболее высокой, мы увидели на юге довольно широкую и довольно пустынную долину, протягивающуюся параллельно перейденным только что высотам, с запада на восток; немного западнее нашего пути стояла впереди плоская гора Абдоринте-ула; она выделялась своими красными песчаниками.
Перейдя лежавшую впереди пустыню и выбрав в ней небольшое пространство с довольно жалкой растительностью, мы, пройдя всего двадцать верст и не доходя верст пяти до Абдоринте-ула, остановились на ночевку с запасным льдом вместо воды. Кустики чернобыльника и мелкого саксаула, редко разбросанные по пустыне, послужили для нас дровами, а для животных кормом.
Яки плохие ходоки по пустыням; их настоящая сфера – горы, уходящие в облака. Там они незаменимы и там только они чувствуют себя хорошо. С ними у нас много возни, особенно по вечерам, когда их приходится привязывать на ночь; на это уходит много времени, потому что каждого нужно ловить веревками и остерегаться, чтобы он не боднул своими рогами, которыми может искалечить человека до смерти. Мы и то старались приобретать комолых (без рогов). Дорогой же они идут вразброд, медленно, и требуют от людей очень внимательного присмотра. Только тангуты, родившиеся и выросшие с ними, как-то умеют с ними обращаться и предпочитают их всяким другим вьючным животным.
Ночь была довольно холодная; в 7 ч. утра термометр показал –20,2°Ц. В 8 часов утра мы уже двигались на юг. Дорогою перевалили 3 глиняных увала, протянувшихся к востоку. В долинке между первым и вторым шли порослями саксаулов. По гребню третьего, высота которого над уровнем моря доходит до 10 700 футов, подымалась на западе красная Абдоринте-ула. Спустившись с третьего увала, мы вышли в обширную долину, заполненную солончаками, среди которых были разбросаны блестевшие на солнце соленые лужи разной величины; кое-где торчали тщедушные, отжившие камыши. Этим солончаком мы шли около шести верст, к востоку же и западу он убегал за видимый горизонт.
Пройдя солончак, мы поднялись на обширную плоскую пустынную возвышенность, называемую Мушикшин, выстланную щебнем и хрящом различных горных пород в серо-желтом глинистом песке. О силе дующих здесь временами ветров и их настойчивости свидетельствует встреченная нами на пути выдутая ветрами глубокая котловина, обставленная разрушенными и развеянными ветром глинами. Дно этой котловины совершенно гладкое, твердое, как ток, покрыто щебнем и хрящом различных горных пород, более или менее отточенных песками, с страшной быстротой и силой гонимыми ветром. Слегка возвышенным плато Мушикшин, понижающимся до 9 290 футов абсолютной высоты, мы шли 65 верст. На пути изредка попадались отдельные кустики или разреженные группы кустов саксаула, удаленные друг от друга на десятки саженей.
С южной окраины Мушикшина нашим глазам представилась ровная глинистая долина Куку-бейле, с поверхностью местами настолько гладкою, что она блестела на солнце, и ее легко можно было принять за водное пространство. Отсюда к югу уже начинается гладкое пространство Цайдамской котловины. Чрез всю ее ширь, выше оседающей над этой долиной темной пыли, мы разглядели тянувшийся с востока на запад громадный хребет Бурхан-будда, своими зубчатыми снежными вершинами, позлащенными вечерним солнцем, таинственно просвечивавший через голубоватую дымку дали. Он опоясывает Цайдам с юга от Тибета и служит надежным [278] сторожем последнему против набегов европейских путешественников в эту таинственную и неприветливую страну враждебного европейцу населения, дикого яка и страшных, убивающих все живущее, заоблачных высот. Немногим лишь счастливцам не загородил Бурхан-будда дороги в Тибет, и они унесут с собою в вечность чудные картины величественной природы, сказочно громадных снежных вершин и льдов, громоздящихся вверх и ослепительно сверкающих на солнце днем и переливающих своим холодным блеском при яркой светлой южной луне ночью; не забудут эти счастливцы и миллионные стада диких яков, куланов, антилоп и других зверей, привольно и безбоязненно пасшихся вокруг их палаток, и с любопытством и недоумением глазевших на пришлых новых людей.
Спустившись с Мушикшинской возвышенности, которая подымалась на абсолютную высоту 9 288 футов, и промучившись со своими яками 8 часов времени, мы прошли всего 28 верст и остановились у ее подножья, на северной окраине пустыни Куку-бейле. Северо-западный ветер преследовав нас всю дорогу и не перестал даже к ночи.
Вторую уже ночь животные проводят без корма, а мы с запасным льдом. Следующую ночь расположимся на главной цайдамской реке Баин-голе. Ночью мороз свыше –20°Ц давал себя знать довольно чувствительно, благодаря северо-западному ветру, дувшему, не переставая, вплоть до рассвета. Утром промерзшие и проголодавшиеся за ночь животные наши были какими-то нервными, недовольными и очень неохотно подчинялись вьючке, что опять немного задержало наше выступление.
Вскоре после того, как покинули ночлег, мы подошли к реке Булунд-зиру, идущему широкою водною лентою недалеко вдоль высот Мушикшина, из болот Иргыцык, с северо-северо-востока к р. Баин-голу, в который он впадает. Берега его, солончаково-глинистые, совершенно лишены растительности. Дно такое же глинистое, вязкое. Ширина реки до 50 шагов, глубина местами доходит до 4-5 футов. Вода грязная, солоноватая; но несмотря на это наши животные при переправе останавливались пить, и только понуждения наших людей заставляли их двигаться вперед и избавляли от опасности быть затянутыми чрезвычайно липкой глиной. Переправа при общей усиленной деятельности всех участников каравана окончилась благополучно.
Первые 15-16 верст мы шли по твердой глинисто-солончаковой поверхности, настолько твердой, что караван не оставлял следов. Изредка попадались площадки солончаков темнобурого цвета, похожих на изрытую гигантским плугом пашню. Неровности представляли собой соляную корку, состоящую из затвердевшей смеси соли и атмосферной пыли, обыкновенно осаждающейся после бурь в большом количестве. Дорога заметна только по помету животных. Перейдя эту пустыню, называемую Гельчик, на которой мы не встретили ни одной гальки, мы прошли неширокой каймой барханов песку и вышли в камышовую равнину р. Баин-гола, в урочище Шарагуй. Среди растущих здесь в изобилии кустов тограка (Populus euphratica), которые монголы безжалостно рубят на дрова, тянутся параллельно встретившейся речке (приток р. Баин-гола) бугры с тамарисками; эти бугры, состоящие из серо-желтого, сильно глинистого песка с растительными остатками, образуются путем осаждения из воздуха мельчайшей глины, поднимаемой в атмосферу ветрами и осаждающейся при затишье на землю.
Из злаков, кроме камыша, попадались: колосник (Elymus sp.), дикая пшеничка (Triticum sp.). [279]
Почва песчано-солончаковая, мягкая, пушистая.
Среди хармыков много соек (Podoces hendersoni), ропофилок (Rhopophilus sp.), фруктоедов (Carpodacus sp.); кроме того заметны были вороны (Gorvus corax) и жаворонки (Alauda sp.).
По сторонам виднелись монгольские юрты, многочисленные стада овец, коров и табуны лошадей. Верблюдов видели немного. Наши яки, от которых зависит, главным образом, успех нашего предприятия, заметно устали за эту пустынную дорогу, несмотря на легкие вьюки. Некоторые, волоча ногами по земле, стирают себе копыта, а мы только начинаем свой поход в Сычуань.
На 21-й версте мы вышли на небольшой рукав р. Баин-гола, он был подернут льдом. Найдя удобное местечко, остановились, развьючили яков, поставили палатки. Но, к удивлению своему, разбив лед, мы не нашли под ним воды. Вероятно, где-нибудь выше в более мелком месте, где рукав бежит по плёсу, он промерз до земли, а ниже этого места бежавшая вода ушла дальше, оставив пустоты между льдом и дном рукава. Тем не менее мы остались здесь, благодаря хорошему корму.
Для себя мы имели запасной лед, да и этот могли растопить. Для животных же пришлось лед раскалывать и дробить его довольно мелко большим молотом. Но так как в нашем караване с собаками и баранами вьючных и верховых животных было до 45 штук, то удовлетворить их вполне этим способом было невозможно, и каждое из них получало лишь понемногу толченого льда. Хотя животные и сами грызли куски льда, но сила их жажды была так велика, что, несмотря на трехдневную голодовку, они стояли больше у безводной речки и не принимались за прекрасный корм.
Мне необходимо было сделать здесь, на Баин-голе, астрономическое определение; а так как это редко удается окончить в один день, и для астрономического пункта желательно было кроме того выбрать место более заметное и, наконец, более подходящее для наших голодных животных, я послал Баинова на поиски; он скоро вернулся, найдя удобное местечко около дорожной переправы через р. Баин-гол, в ур. Ханан-цаган, название которого распространялось и на местность нашей настоящей остановки. Мы решили завтра же перебраться и устроить дневку. Погода стояла хорошая.
Рано утром мы направились на юго-восток-восток. Хармыков было менее вчерашнего; вчера наши вьюки пострадали от их колючек и сильно поободрались, так что требовали починки. Мелкие выеденные скотом камыши тянулись на необозримые пространства к западу и востоку. Через семь верст мы вышли на главную реку Баин-гол, там где она делится на два рукава, образуя островок с хорошим кормом (мелкий мягкий камыш).
На правом берегу разбили бивуак, а животных прогнали на пастьбу на островок.
Лед на реке был толще одного фута. Погода теплая, но облачная; последнее обстоятельство помешало приступить к астрономическим наблюдениям. На льду возле полыньи собирается масса мелких птичек на водопой. Поймали в палатке какого-то короткохвостого небольшого грызуна, поступившего в коллекцию.
Отсюда мы должны были отпустить нашего проводника, взятого из Курлыка, и получить другого от Дзун-засака. Это скоро не делается, и мы провели в ур. Ханан-цаган два дня. Тем временем, я в оба дня принимался за свои астрономические наблюдения, но появлявшиеся облака [280] мешали работе. Впрочем, мне было крайне неудобно производить эти наблюдения, вследствие повязки с ватой на правой щеке, заболевшей еще в Курлыке рожей. Наши животные отдыхали и наслаждались хорошим кормом на острове. К вечеру третьего дня приехали двое проводников от Дзун-засака, которые поведут всего дня четыре, до Барун-засака, а этот снабдит нас проводником до кумирни Шан-рди.
Погода здесь теплая. Наш бивуак осаждают вороны и затевают драки между собой из-за бараньих костей и других остатков от экспедиционной трапезы. Это очень смелые и нахальные птицы.
Проведя в Ханан-цагане три ночи, утром 9 декабря мы продолжали путь, перейдя на левый берег реки, и двигались, отступя от нее немного к югу, по камышовым солончаковым пространствам; через 11 верст вступили в хармыковые густые заросли, которыми вышли снова на р. Баин-гол; здесь она разливалась шагов на 200. Дно реки состояло преимущественно из желто-серого неравнозернистого песка и некрупной гальки. Покрытые камышами песчаные бугры, тянущиеся вдоль реки, состоят из серо-желтого сильно глинистого, очень мелкого песка. Прошли только 15 верст.
Следующим утром продолжали путь вдоль, реки солончаками, поросшими камышами, хармыками и местами тамарисками.
Почва хармыковых зарослей состоит главным образом из серо-желтого очень мелкого глинистого песка; в местах с преобладающей тамарисковой густой порослью, солончаки прикрыты твердой коркой из солей с глиной, самая же почва – серо-желтый известковый суглинок. Почва тамарисковых бугров образована из буро-желтого лёссовидного суглинка, перемешанного с тамарисковыми поломанными веточками.
Немного далее, среди камышей, на совершенно ровной долине, стали появляться накипи льда замерзших ключей. Это начало урочища Кара-усу. Вдоль дороги по правую сторону тянется на запад ложбина с ключевой водой и наплывами льда, окаймленная лентой особенно густых и высоких камышей, из которых доносились голоса фазанов (Phasianus vlangalii Przew.). Наш проводник говорил, что следующая остановка будет малокормной, а в этом урочище трава была очень хорошая, мелкая, любимая яками; ввиду этого я решил остановиться на ночевку, хотя мы прошли всего девять верст. По ключам этого урочища паслось много скота, и группами стояли юрты монголов. Вскоре после нашей остановки приехал к нам монгол, знакомый по прежним моим путешествиям, и приглашал к себе в гости. Я остался дома, так как была работа по приведению в порядок дорожных записей и вычерчиванию съемки; поехали П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Баинов.
Здесь мы видели летящих лебедей (Cygnus sp.), серых куропаток (Perdix barbata), много соек (Podoces hendersoni), белую цаплю (Ardea sp.), фазанов (Phasianus vlangalii), на ключах различных уток (Anas sp., Querquedula sp., Casarca rutila) и пр. Видели также нескольких антилоп (Antilope subgutturosa), много зайцев (Lepus sp.), и других мелких грызунов (Glires sp.).
Монголы говорили, что очень много волков следят постоянно за стадами и давят баранов, а многочисленные лисицы охотятся по камышам за фазанами, не пропуская случая при удаче полакомиться и другими птицами, а весной их яйцами или молодыми птенцами, до которых они большие охотницы. В ключах мы поймали несколько рыбок из вида Cobites sp. [281]
Утром мы рассчитывали сделать переход верст в двадцать, по словам, проводника; но вышло несколько иначе. Мы вышли, не изменяя юго-восточно-восточного направления, и вскоре вступили на совершенно гладкую равнину, убегавшую на восток до гор, синевших вдалеке на горизонте. Роскошные высокие и густые травы заставляли забывать, что находишься в соленом камышовом Цайдаме, ибо вид этой равнины не имеет ничего общего ни с западным, ни с средним Цайдамом, с которым только я и был знаком. Густые травы, местами камыши вокруг незамерзающих ключей дают приют множеству фазанов. В этом месте р. Баин-гол уклоняется к северу, делая извилину, отдаляющую ее от нашей дороги. Тут же отделилась и пошла на северо-восток в Дулан-кит и на оз. Куку-нор наезженная дорога, – дорога тибетских богомольцев, направляющихся из города Синина через Данкыр.
Чтобы добыть хорошие экземпляры помянутых фазанов, я соблазнялся остановиться здесь; недостаток топлива, – поблизости не было никаких кустов – не позволил этого сделать. Кстати, здесь же нас встретил присланный Барун-засаком, узнавшим о нашем движении, монгол, который указал нам хорошее кормное место для остановки в урочище Ангыр-тын-куку-намага с кустами хармыка, невдалеке от стойбища засака, в том же урочище, в 3½ только верстах от места, изобилующего фазанами. Нам говорили, что дальше мы можем не встретить их. Поэтому мы решили передневать здесь и сейчас же после остановки, напившись только чаю, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и Жаркой стали собираться на охоту.
Тем временем я послал Баинова к Барун-засаку благодарить за его любезность, поручил передать ему кое-какие подарки вместо хадака. Князь очень радушно принял Баинова, расспрашивал его о нашем здоровье, здоровье животных и об успешности и благополучии нашего путешествия.
По возвращении Баинова следом за ним приехал ко мне и сам засак с двумя провожатыми. П. К. Козлов еще не успел уехать на охоту. Князь узнал его, Иванова и Жаркого, которых видел в последнее путешествие Н. М. Пржевальского. Со мною же он был знаком по двум путешествиям Николая Михайловича, при посещении им Цайдама. П. К. Козлов при князе уехал на охоту. Князь был очень любезен, выражал радость по поводу состоявшейся встречи старых знакомых. Мы угощали его чаем, печеньем Эйнема, которое ему очень понравилось, и различными сластями, приготовлением которых сильно интересовался и расспрашивал, как бы желая делать их у себя. Прогостил он у меня более 2½ часов времени и очень усердно просил навестить его завтра в его доме (юрте) и как у старого знакомого и приятеля отведать его хлеба-соли. Я с удовольствием принял его предложение.
Близ бивуака мы видели антилоп (Antilope subgutturosa), нескольких зимующих белых цапель (Ardea sp.), кряковых уток (Anas boshas), стаями пролетавших мимо бивуака с одного ключика на другой. Среди ключей многие не замерзают, и в камышах много талых мест, где водяная птица находит себе корм. Я измерил температуру открытой от льда воды ближайшего ключа при выходе его из земли; термометр показал +3,5° в час дня.
Местные монголы, осаждавшие нашу кухню, предлагали нам баранов, яков, верблюдов, желая вступить с нами в выгодные для них торговые сношения, что не везде бывало.
Цена верблюда самая высокая 25 лан. Хорошего достать можно за 20, хотя запрашивают по 30 лан. В Курлыке же у князя платили мы [282] по 29 лан и редко немного дешевле. Барун-засак, не стесняя своих монголов, как это делал Курлык-бейсе, предлагал нам тоже баранов, яков и даже проводника до Раджа-гонпа. Но мы имели тангута из Курлыка и за проводника только благодарили. Весь день погода стояла прекрасная, теплая. Ночью невыносимо выли волки, почти у самого нашего бивуака, и собаки выходили из себя, с лаем бросаясь по сторонам, и, боясь покидать бивуак, часто подбегали к ночному дежурному.
Утром в обычное время наблюдений термометр стоял на –24,5°; но, благодаря ясному небу и отсутствию ветра, солнышко быстро нагревало воздух. У местных монголов много тибетских монет, которые они охотно приносили для обмена на серебро одинакового количества по весу. Мы приобрели по несколько штук. Кроме того сюда проникают и индийские монеты 98, с портретом императрицы Индии, привозимые богомольцами из Тибета.
В 11 часов утра я отправился с Баиновым к князю. До него было всего около 1½ верст, и невдалеке от его стойбища виднелись песчаниковые обдутые ветром слоистые обрывы; верхние слои этих обрывов состоят из известково-глинистого мелкозернистого песчаника и тонкослоистой глины, оба розово-желтого цвета. Ниже лежащие слои из мелкозернистого известковистого твердого розового песчаника и самые нижние пласты слагаются из мелкозернистых известково-глинистых зеленоватых песчаников.
Засак вышел мне навстречу из своей юрты и, как заботливый хозяин, приветливо ввел меня в нее. Тут находилась его старуха-жена и довольно миловидная, конечно для монгольской обстановки, девушка лет 16, дочь его; другой, младшей дочери я не видал. Сыновей у князя нет. Повидимому, он был крайне доволен моим посещением, распоряжался сам и приказывал жене и дочери угощать нас чаем и своими монгольскими сластями: сушеными пенками, китайским леденцом, сахаром, печеными в сале пшеничными лепешками, дзамбой и джумой. Джума – это сушеные клубни гусиной лапки (Potentilla anserina), образующиеся на корнях ее на глубине 3-4 вершков ниже поверхности земли. Ее едят сильно разваренною с маслом и сахаром. Это блюдо я с удовольствием ел у монголов Цайдама. Эта еда, распространенная главным образом в Тибете, любимая в монастырях, у всех тангутов и тибетцев служит лакомством при угощении гостей.
Я просидел у засака 1½ часа. Он очень много расспрашивал о Н. М. Пржевальском, к которому относился в разговоре с особенным уважением, и крайне огорчился, когда я сообщил ему о смерти Николая Михайловича. Князь очень сожалел, что мы устроили свой склад в Курлыке, а не у него. Я купил у него за 10 лан прекрасного смирного хайныка, специально для перевозки инструментов и хронометров. Вьюк этот возился из Курлыка до сих пор на самой смирной лошади, но он для нее был тяжеловат. Расстались с князем как настоящие старые друзья.
Вскоре по моем возвращении от князя, возвратился и Петр Кузьмич с охоты с добычею шести прекрасных фазанов Влангали (Phasianus vlangalii Przew.). Погода простояла тихая, с утра ясная, а после полудня небо закрылось на половину облаками. Наступившая темная ночь ознаменовалась сильным северо-западным бураном, заставившим подумать о целости нашего убогого приюта – юламейке, и, чтобы ее не унесло ветром, пришлось обложить ее кругом вьюками и привязать к ним. С вечера было тепло, а подувший буран уронил температуру до –16° в юламейке, а вне [283] ее утром было слишком –20°. и небо сплошь закрыто облаками, атмосфера заполнена пылью.
Одиннадцать верст мы шли по вытравленной скотом болотисто-ключевой местности. На всем пути не встречали топлива. Непрерывные ключевые наплывы льда стесняли ход наших животных, которые постоянно на них скользили и часто падали. Погода была очень пыльная, но тихая.
На 12-й версте мы остановились в урочище Цзуха-мунцук, принадлежащем уже к кумирне Шан-рди, но временно занятом кочевавшими монголами. Тут нашлись и дрова в виде небольшого количества кустов хармыка.
Привыкши ходить с верблюжьим караваном, нам казалось неудобным чрезвычайно медленное движение яков, требующих особенно много внимания в пути. Мы делаем из-за них все маленькие переходы, т. е. двигаемся так называемым черепашьим ходом. Ужасно скучно так медленно двигаться и крайне обидно тратить много времени на такие короткие переходы. Мы двигаемся по 3 версты в час. Но ничего не поделаешь: в страну, куда мы идем, на других животных со вьюками не пройти! С Цзуха-мунцука, несмотря на пыль, мы увидали пески на юго-восток и восток, а верстах в 6–7 пески, потянувшиеся на север. Благодаря сильной пыли и облачности, сумерки наступили гораздо ранее обыкновенного, и пришлось довольно долго дожидаться наступления настоящей ночи. Ночь простояла очень темная, тихая. Пыль к утру немного осела и рассеялась. Очертания песков, виденных вчера сквозь пыль, сильно выяснились. Обрисовалось и ущелье, из которого выходит р. Баин-гол под именем Ёграй-гола; видно и то место, где, по указаниям проводника, находится кумирня Шан-рди, в неизменяемом нами юго-восточно-восточном направлении.
Первые верст пять мы шли по замерзшему болоту, покрытому осоками и злаками. Затем почва стала изменяться в более песчаную; стала изменяться и растительность: появились хармыки, сугак (Lycium chinense), полынь (Artemisia sp.), изредка тамариски (Tamarix sp.), татарник (Cnicus sp.), саксаул (Haloxylon ammodendron), чернобыльник (Artemisia sp.) и пр.
Река шла версты 1½ севернее нашего движения; за нею потянулись к востоку пришедшие с севера пески. На южной стороне дороги тянулись тоже пески, присыпанные к подошве Бурхан-будда, теперь впервые ясно видимого, а ранее скрывавшегося все время за пылью. В бинокль можно было рассмотреть кусты саксаула. По дороге стал попадаться на северных склонах бугров и песчаных барханов сдутый с них снег, тоже первый после Курлыка.
Река делалась все маловоднее и, наконец, совсем исчезла. Здесь в устье ущелья, куда лежал наш путь, ложе ее завалено толстым слоем гальки, вынесенной ею же из ущелья, и река скрывается под ней. Место это называется Гацзер-уцзур (Конец земли). На краю южных песков нашли место с надутым снегом, остановились на 13 версте и разбили свою юламейку, а люди палатку. На песках здесь росли песчаный камыш (Psamma vilosa), 2 вида полынки (Artemisia sp.), Galligonum mongolicum, хармык (Nitraria Schoberi) и саксаул (Haloxylon ammodendron).
Продолжая дорогу на другой день, мы шли немного левее сухого русла реки Баин-гола, называемой здесь уже Ёграй-голом. Почва песчаная, местами с примесью гальки, прикрыта разреженною растительностью, состоящею из следующих видов: 2 вида полынки (Artemisia sp.), Statice [284] sp., колючего, растущего кочками Astragalus sp., Reaumuria songarica, белолозника (Eurotia sp.), хармыка (Nitraria Schoberi), Calligonum mongelicum, Sympegma Regeli, сульхира (Agriophyllum sp.), песчаного камыша (Psamma vilosa), хвойника (Ephedra sp.), саксаула (Haloxylon ammodendron), дырисуна (Lasiagrostis splendens), Calimeris sp. и пр. На 9 версте; почва изменилась в лёссовую, и стали попадаться скверно обработанные жителями хырмы Шан-рди пашни с высоко торчащей соломой небрежно сжатого ячменя.
Для сокращения пути мы шли прямо по пашням, не придерживаясь дороги. Часто попадались лога с вертикальными обрывами, характеризующие лёссовую почву и образованные водами, сбегающими с пашен при орошении их и вымывающими в мягкой лёссовой почве эти лога.
Во время сильных дождей в горах в июне и июле, вода в Ёграй-голе сильно прибывает, выступает из ее сухого в другое время года русла, и наливает арыки, поящие эти пашни. Чем дальше мы двигались, тем плоше и плоше делались корма для животных. Мы прошли 16½ верст и остановились на реке, которая, выходя из ущелья, теряла в гальке ниже нашей остановки свои последние воды. Галечное русло ее здесь доходит до 600 и более шагов и изрыто протекавшими здесь ранее потоками.
В горах, стоящих на севере за рекой, живут тангуты-оронгыны, которые грабят цайдамцев чаще, чем прочие тангуты. Этими горами, состоящими из биотитового, желтоватого крупнозернистого гранита, тянется до Южно-Кукунорского хребта полоса лесов, состоящих сначала из можжевельника (Juniperus Pseudo-Sabina), а потом из ели с ивовым подлеском (Abies Schrenkiana et Salix sp.).
Кое-как переночевав почти без корма для скота, мы пошли к кумирне, которая уже виднелась, по пашням, совершенно опустошенным скотом; по дороге не встречалось ни одной соломинки от сжатого осенью хлеба; из-под ног наших яков с размятой ногами многочисленных стад лёссовой почвы подымались вверх темные облака пыли, покрывавшей собою нас самих, вьюки и скот, придавая всем и всему одну общую окраску лёссового желто-серого цвета, что до неузнаваемости изменило наши лица и вид всего каравана. Через три версты столь печального пути мы подошли к стенам хырмы Шан-рди. Мы достигли ее 16 декабря. Пройдя с сотню шагов за нее на восток, мы остановились на совершенно голой пашне возле речного обрыва.
Хырма Шан-рди представляет собой глиняную стену, около 1½ саженей вышиною, четырехугольной неправильной формы, имеющую по всем фасам вместе до 1000 шагов; построена она возле реки, всего шагах в 35 от берега, с воротами, обращенными на север, к реке.
Внутри хырмы посредине стоит кумирня с плоскою крышею, выкрашенная в красную краску. При кумирне живут духовный правитель лама и управляющий светскими делами хошуна тоже лама, которого зовут нойон (господин) 99. Оба назначаются из Тибета из Шигацзе властью банчин-рембучи, которому собственно и принадлежит хошун Шан-рди. Вся внутренность хырмы застроена мелкими глиняными фанзами с плоскими крышами; в них живут монголы-тибетцы до 200 семей и дунгане до 9 семей; последние занимаются торговлей, главным образом привозя товары из Сун-пань-тина и немного из города Данкыра. Только очень бедные монголы и тангуты, не имеющие скота, живут постоянно в хырме, занимаются земледелием вокруг хырмы, сеют ячмень для дзамбы. Остальные же живут в горах со скотом. [285]
Вскоре после нашего прибытия на наш бивуак собралось из хырмы много зрителей, которые крайне смело и развязно вели себя и нисколько не стеснялись новых для них людей, как мужчины, так и женщины и девушки, довольно небрежно прикрывавшие свою наготу, несмотря на порядочный холод и сильный ветер.
И мужчины и женщины носят тангутские одежды, да и наружностью похожи на тангутов и говорят более тангутским языком. Женщины имеют посредине темени пробор и носят массу мелких косичек из волос, рассыпанных по спине и плечам. Кроме того от затылка по спине и до пят ниспадает цветная, чаще красная, матерчатая лента, около 2 вершков шириною, с нашитыми на ней раковинами, чохами или фарфоровыми бляшками. На глаза до бровей спускаются подстриженные волосы. Большинство мужчин бреют свои головы, некоторые носят косы. Шапки бараньи остроконечные, верх их прикрыт цветной материей, одинаковы у тех и других; мужчины чаще ходят с открытой головой, если не удаляются от своей хырмы.
Шубы бараньи, образца тангутского и носятся так же, т. е. выдергиваются много выше пояса и свешиваются через него, образуя много помещения за пазухой, куда складывается всякая мелочь, как в чемодан; у женщин шубы длиннее, достигают пят и такого большого свеса ниже пояса не носят. Мужчины носят бараньи панталоны, про женский пол ничего сказать по этому предмету не умею, ибо присматриваться к тайнам женского одеяния мне не позволила скромность. На ногах оба пола носят монгольские кожаные сапоги (гутулы).
Хошун Шан-рди принадлежит Тибету и есть владение банчин-рем-бучи, живущего постоянно в Тибете в городе-кумирне Шигацзе.
Когда-то давно один из банчпн-рембучи, приехав в Пекин, представлялся богдохану (при каком императоре это было, мне объяснить не могли). Он произвел на императора сильное впечатление, и император подарил банчин-рембучи землю в восточном углу Цайдама и несколько монголов с семьями. Теперь их до 400 семей составляют отдельный хошун, подчиненный прямо только Тибету, не имеющий никаких отношений ни к монгольским, ни к цайдамским и ни к китайским властям. Никаких повинностей они не несут. За три года весь хошун платит всего одну ямбу (50 лан) серебра банчин-рембучи 100, которую отвозит в Тибет с отчетом об управлении сам нойон, обязанности которого в его отсутствие несет духовный правитель-лама.
Несмотря на такие льготные отношения к Тибету, обитатели Шана живут очень небогато и жалуются на постоянные убийства и грабежи со стороны соседних тангутов.
При всяких разбирательствах китайскими властями подчиненных Китаю тангутов с монголами, тангуты, хорошо платящие китайским чиновникам, всегда бывают правы, монголы же остаются виноватыми.
К случаю в разговоре мне сообщили, что комиссар, китаец, ездивший в Тибет для примирения тибетцев с англичанами в начале 90-х годов, на обратном своем пути был убит нголыками. Теперь тибетцы платят англичанам обременительную денежную дань 101.
Осведомившись о нашем приезде, старший лама прислал своего человека приветствовать нас с хлебом-солью, состоявшей из 15 фунтов дзамбы, 30 пучков гуамяна (китайская вермишель) и 15 фунтов джумы. Последнюю мы ели всегда как лакомство, и я был доволен этим подношением, тем более, что на деньги купить ее нам было трудно. [286]
С ответным приветствием я отправил Баинова, послал с ним тоже подарки, состоящие их хорошего металлического подноса и «Тара-наты», жизнеописания Сакья-Муни, отпечатанной нашей Академией наук и переплетенной в роскошный переплет. Лама пришел в восторг от подарков; был очень любезен с Баиновым и через него приглашал нас к себе в гости. После ламы Баинов был у нойона. Последний, узнав от Баинова, что русские совсем другие люди, чем англичане, и ничего общего не имеют с их индийскими соседями, о которых говорил он крайне недружелюбно, переменил свое высокомерное обращение на крайне любезное и дружелюбное. До сей поры он смешивал эти две народности.
Перед вечером приходил монгол-лама, живший прежде в хырме у Барун-засака и видевший меня во время четвертого путешествия Николая Михайловича и считавший себя по этому случаю моим хорошим знакомым. Он очень усердно упрашивал меня зайти к нему в гости в его фанзу в хырме. Пришлось уступить его настояниям, чем доставил, повидимому, ему и его жене очень большое удовольствие, а главное это подняло его в глазах всех соседей. Глиняная его фанза, крайне грязная и заваленная всяким хозяйственным скарбом, совершенно прокопченая дымом, черная по стенам и потолку, в котором квадратное в 1½ фута отверстие заменяло окно, впускающее свет с воздухом, и служило для выхода дыма тут же устроенного очага, была размерами не более юрты. По закопченным стенам были развешены тоже прокопченные шубы, прочая одежда и многие предметы, назначение коих мне было неизвестно. Около очага было прибрано небольшое застланное тибетской материей местечко, и на нем поставлены небольшие скамеечки с угощениями на китайских блюдечках: джума, изюм, чура (сухой творог), китайский сахар, леденец, жужуба (плоды Ziziphus vulgaris), пшеничные лепешки, жареные в сале, и еще кое-что. Хозяева крайне любезно усаживали нас, угощая дзамбою, чаем с молоком и всем выставленным перед нами на скамеечках, заменяющих столики. Не прельщаясь, конечно, этими угощениями, а преодолевая некоторое брезгливое чувство, мы отведали всего, чтобы сделать удовольствие хозяевам. Мы просидели около ¾ часа за трапезой, разговаривая с хозяевами,, которые доверчиво отвечали на наши вопросы и сожалели, когда мы поднялись, чтобы проститься с ними. Мы тоже пригласили их побывать и у нас.
На другое утро после точных расспросов нашего проводника тангута из Курлыка и параллельно некоторых дунган, бывавших в Раджа-гонпа, оказалось, что наш тангут совсем не знал дорогу, и, вероятно, сам там не бывал, а рассчитывал довести нас как-нибудь, расспрашивая про дорогу у встречных.
Это обстоятельство побудило рассчитать его, отпустить обратно и приискивать другого проводника.
Перед полуднем пришли к нам гости, монгол-лама, у которого мы вчера были, с женой, двумя детьми и еще с двумя родственницами девушками и маленьким мальчиком, братом их. Мы их угощали лапшой, чаем с печеньем, монпансье и пшеничными лепешками их образца, печеными на сале нашим поваром. Каждая наша вещь привлекала их внимание и служила предметом удивления: наша металлическая глазированная посуда приводила в восторг женщин. От бинокля приходили в удивление, и каждый, посмотрев в него, передавал свои впечатления другому. После окончания визита семейства ламы к нам пришел старик тангут, которого вчера мы видели у ламы. Его мы угостили водкой, чаем, лепешками. Он бывал [287] в Раджа-гонпа несколько раз и прекрасно знает дорогу, но итти с нами не решается из опасения встречных тангутов. Завтра он уезжает домой и хотел послезавтра приехать к нам с молодым родственником, знающим нужную для нас дорогу. В хырме есть дунгане, знающие эту дорогу, но они запрашивали очень большую плату, по 2 лана человеку в день с условием итти не менее двух человек, чтобы возвращаться обратно не одному.
На третий день нашего пребывания, возле хырмы, мы побывали у старшего ламы и нойона. По просьбе первого мы захватили с собой симфонион. Лама крайне радушно принял нас и рассадил на мягкие сиденья в своей небольшой полутемной комнате и сейчас же приступил к угощеныа нас чаем, джумой с маслом, лепешками и пр. Он очень усердно расспрашивал нас о русских, о России и говорил, что у них в Тибете слыхали о русских, но не знают разницы между русскими и англичанами и считают тех и других за один народ. Симфонионом лама восторгался почти с детским увлечением. Когда пришло время отправлять ему службу в кумирне, он пригласил нас посмотреть их моления. Мы приняли его приглашение и пробыли в кумирне около получаса. Оглушающие звуки пяти барабанов и поочередно двух больших раковин, труб и бубнов требовали более привычных ушей, нежели наши. Сам лама сидел на невысоком троне у задней стены, имея в руках колокольчик и еще какой-то атрибут его сана. По временам он звонил, читая молитвы. Перед ним стоял стол с пятью чашами с приношениями. Влево от него стояли украшения, сделанные из масла, дзамбы и сластей. Левый угол и стена были уставлены в 3 ряда, один над другим, небольшими бурханами (бронзовые изображения богов), перед которыми стояли металлические сосуды с растительным маслом и фигурные изображения из разной снеди, масла, лепешек, и между ними левая передняя нога барана с лопаткой. Тут же стоял таган с углями и 2 чайника с чаем. У этой же стены сидели на полу двое лам, читавших по тибетским книгам молитвы, и еще один, управлявший раковиной и трубой; ближе к выходу висел барабан, в эту службу при нас не бывший в употреблении.
Вдоль правой от ламы стены сидели на полу музыканты, ближайший к ламе с бубнами; затем 4 с барабанами, с раковиной и трубой и последний тоже с барабаном. На стене висели писаные на холсте образа и различных фасонов шляпы ламы, употребляемые в разных случаях. Не дождавшись окончания молебствия, мы оставили кумирню и посетили нойона. Он принялся нас угощать; но мы были совершенно насыщены угощениями ламы, а потому у нойона пришлось угощаться через силу. Нойон был не менее любезен, чем и лама, и обещал побывать у нас на другой день.
Утром мы узнали, что ночью в хырме было неблагополучно: шесть вооруженных тангутов пробрались в хырму и ограбили 2 фанзы, в которых находились только женщины, так как мужья их были в отлучке.
Разбойники, ворвавшись в фанзы, заявили женщинам, что если они будут кричать, то будут немедленно убиты. Несчастные должны были беспомощно смотреть, как на их глазах забирали и связывали их добро. Такого рода происшествия здесь довольно постоянны.
В эту же ночь в горах тангуты угнали 37 лошадей, принадлежащих старшему ламе. Отправлены люди разыскивать их по следам.
Утром в гостях у нас был нойон, а после него мы пошли к ламе, которому показывали: бинокль, микроскоп, электрическую батарею, разные [288] книги с раскрашенными рисунками птиц, зверей, бабочек, растений. Лама восторгался и всему удивлялся и уверял нас, что «если бы в Хлассе 102 знали русских, какие они есть на самом деле, то, разумеется, радовались бы их приезду. А то их боятся и смешивают с англичанами, которых очень не любят и которым в Тибете не доверяют. Года четыре тому назад был в Шан-рди англичанин с китайской прислугой; он останавливался в хырме в одной фанзе и желал познакомиться с ламой и нойоном, но они оба отклонили это знакомство и приказали прислуге своей не допускать его до них».
Мы же пользовались самым широким радушием и расположением обоих.
Проводника все нет да нет. Посланный в горы еще не возвратился. Пребывание наше здесь затягивается, а это не особенно приятно ввиду ежедневных больших расходов на дрова, на корм нашим животным, вовсе не имеющим подножного корма, уже давно выеденного скотом. Все же покупаемое здесь стоит больших денег, потому что запасов для продажи нет, и каждый несет продавать запасенное для личной потребности.
Перед вечером я был неприятно поражен известием, что несколько наших яков заболело хасой. Это – заразительная болезнь, которой переболели верблюды у покойного Николая Михайловича Пржевальского в Цайдаме в 1884 году осенью. Многие из них не вынесли ее тяжелых приступов и околели.
Ею поражаются чаще двукопытные, на лошадей она почти не распространяется. Она выражается очень сильным внутренним жаром у животного, головной болью, болью всего рта и языка в особенности; с него слезает кожа, и животное от прикосновения во рту пищи к обнаженным от кожи местам испытывает страшные мученья, отказывается от пищи и иногда околевает с голоду; в лучших же случаях во рту и на языке нарастает скоро новая кожа, и животное получает возможность принимать и жевать пищу. Во всяком случае животное, и выжившее после этой болезни, делается мало способным для каравана, потому что у него сходят копыта с большою болью, и оно не может итти с караваном. У верблюдов же сходит вся подошва, потому что во время болезни подошва отделяется от мускулов ноги, и пространство между нею и мускулами заполняется водянистою жидкостью. Когда утром верблюд становится на ноги, то эта жидкость, прорывая себе выходы, у краев подошвы, выливается струями из прорванных отверстий.
Монголы говорят, что все наши яки могут переболеть хасой. Эта болезнь очень прилипчива. Во всяком случае эта неприятность позадержит наше выступление из Шан-рди, что очень некстати.
Старший лама делается с нами все любезнее и милее; на пятый день нашего пребывания прислал нам в подарок барана и с полпуда джумы. Нойон настолько подружился с нами, что совершенно доверчиво показывал нам все свое имущество и денежное состояние, доходившее до 360 рублей серебром ямбами.
Около хырмы бродит ужасно много голодных собак, осаждающих наш бивуак и днем и ночью. В назойливости и нахальстве с ними соперничают вороны и сороки, прилетающие стаями. Последние не имеют, как курлыкские и дуланкитские, белых перьев на горле. В развалинах хырмы водятся каменные воробьи (Passer pertronia). Недалеко от бивуака видели серых куропаток (Perdix barbata). Зайцев много; довольно крупные.
В кумирне начались усердные молебствия, каждый день с утра до вечера с небольшими передышками. [289]
Тангуты часто приезжают к нам с предложениями продать лошадей, баранов и пр., но все это за очень высокую цену, для нас совершенно не подходящую. Вообще, после пребывания где-либо англичан, которые обыкновенно располагают большими средствами и платят за все очень большие деньги, экспедиции, снабженной ограниченными средствами, очень трудно изворачиваться 103. Монголы и тангуты говорят тогда, там-то был русский (они других наций не знают, – всех европейцев зовут русскими) и платил столько-то, столько же дайте и вы, и на меньшие деньги не соглашаются ни продать ничего, ни наняться в проводники.
На седьмой день нашего стояния, вверх по реке мы увидели несколько человек со вьюками, – это оказались монголы-охотники с убитым и уложенным на несколько вьюков яком. От них мы услышали невеселую весть. Они отправились на охоту на озеро Тосо-нор; но, не доходя 4 дней до него, принуждены были вернуться, потому что далее местность была занесена глубоким непроходимым снегом, закрывшим все травы и кизяк, другого же топлива там не находится. Глубина снега доходила до брюха яка и до седла. В таком глубоком снегу их животные не могли двигаться вперед и не могли достать корма, сами же они не могли добыть топлива. Следовательно, эта дорога совсем недоступна для нашего каравана, особенно принимая в расчет, что наши больные яки тихо поправляются; кроме того у некоторых уже посбиты спины; но, кажется, они поправляются от смазывания льняным маслом.
Вчера прибыло несколько человек от Куку-бейле. Прошлым годом тангуты, живущие вверх по р. Цаза-голу, ограбили и убили одного монгола из хошуна Куку-бейле. На все требования монголов удовлетворения, тангуты отвечали молчанием. Наконец, выведенные из терпения монголы собрались в количестве полутораста человек и решили серьезно понудить тангутов к соглашению. И вот, несколько выборных монголов явились в Шан-рди к ламе с просьбою назначить беспристрастных людей, которые должны будут стараться устроить дело миром. Если последнее не удастся, то монголы положили решить дело оружием, в надежде, что виновники вражды будут наказаны богом и потерпят поражение. Жаловаться же китайцам они считают напрасным, потому что тангуты закупят их подарками, а монголам житье будет еще хуже, ибо тангуты будут еще с большею дерзостью относиться к монголам.
В ночь на 23 декабря, в первую ее половину отчаянный лай собаки и беспокойство лошадей заставили экспедиционного дежурного тщательнее присматриваться к окружающей местности. Он заметил вверх по реке шагах в трехстах темное пятно, которое иногда делилось на четыре части; дежурный узнал в них четырех всадников, прокрадывавшихся к бивуаку. Он разбудил меня, чтобы спросить разрешения стрелять по ним. Зная нрав своих лошадей, которых не удержит никакая коновязь при выстреле, и не желая, чтобы они разбежались, я не разрешил стрелять без особой крайности.
Воры, слыша наш разговор, заключили, что бивуак не без охраны, и, понимая, что им ничего легко не дастся, быстро повернули лошадей и рысью удалились.
Утром пролетали на запад вдоль реки бульдуруки простые и тибетские (Syrrhaptes paradoxus et S. thibetanus).
Вместе с монголами нас посещают и тангуты с предложениями отправиться с нами в качестве проводников в Раджа-гонпа и Сун-пань-тин. Знают дорогу через Гуйдуй, монастырь Лабран на Раджа-гонпа [290] и в Сун-пань-тин или прямо на Сун-пань-тин. Некоторые говорили, что в Раджа-гонпа у них есть знакомые, ходившие от Раджа-гонпа прямо на Дар-чан-до (Да-дзян-лу). Но в одиночку не соглашались итти, а самое меньшее вдвоем и требовали по 4 лана на человека в сутки, чего, разумеется, я не был в состоянии им обещать.
25 декабря, вспоминая торжественную обстановку этого праздника на родине, родных, знакомых и пр., и мы решили кутнуть, что изредка в исключительные дни мы разрешали себе: достали на отряд коробку сардин, жестянку кофе со сливками Либиха, жестянку монпансье, ½-фунтовую плитку шоколада, которую поровну разделили на всех. Кроме того люди получили по хорошей рюмке водки, а не употреблявшие ее по ¼ фунта сахару. Так праздновали мы этот торжественный день, уже второй в путешествии, углубляясь в приятные мечты о далекой, милой родине и близких сердцу родных и знакомых... Конечно, и там нас тоже каждого вспомнят...
Из своих скудных запасов мы угощали сластями и приезжавших к нам тангутов, палатки которых расположены недалеко на предстоящем нам пути. Они просили нас заехать к ним в гости, предлагали нам купить у них баранов и пр., словом, казались совсем дружелюбными.
Наши больные яки возбуждают серьезные опасения; чтобы им облегчить дорогу и сколько-нибудь сократить общий вес вьюков, мы отбавили кое-что из ящиков и, уложив все это хорошенько, решили оставить эту часть имущества на попечении ламы в кумирне. Лама любезно согласился поберечь оставленное до нашего возвращения в Шан-рди.
Наконец мы нашли проводника, хорошо знающего дорогу от Раджа-гонпа до Сун-пань-тина, но не знающего обходного пути на оз. Тосо-нор. Для последней цели лама дал нам монгола-проводника и записку к другому ламе-тангуту, управляющему целым тангутским хошуном. Последний должен был дать человека, который доведет нас до оз. Тосо-нор. Первый проводник – тангутский лама по имени Амчут.
27 декабря, накануне решенного мною выезда из Шан-рди, мы отправилисъ проститься с ламой и нойоном. Оба были до крайности любезны, желали нам счастливого возвращения снова в Шан-рди и встретиться вполне здоровыми и довольными своей поездкой.
У меня снова появилась мучительная болезнь носа и горла, но запас лекарства, оставленный ламой, лечившим меня в Курлыке, давал мне возможность не задерживаться на месте.
Два яка, как говорят люди отряда, не пойдут завтра в дорогу – настолько они ослабли от болезни. Променять же здесь негде. Двигаться далее нам необходимо. Может удастся нам выменить их по дороге у тангутов.
Из наблюдений, произведенных мною здесь, оказалось, что хырма Шан-рди лежит на 36° 0' 17" широты и на 97° 31' 47" долготы от Гринвича и на абсолютной высоте в 9 984 фута.
В течение 12 дней, проведенных у хырмы, совершенно тихих дней не было ни одного, а в часы наблюдений помечено Т. 9 раз; утром два раза, днем шесть и вечером раз.
Ветры наблюдались в наибольшем числе раз только юго-восточные – 19 раз, по утрам и вечером по 9 и всего один раз днем. Затем были ветры северо-западные 6 раз – 5 раз днем и один вечером. Северо-восточные 2 раза – по одному утром и вечером. С прочих сторон не приходилось наблюдать ветров. Ночи больше ветреные. [291]
Ясных дней и ночей не было вовсе, а в часы наблюдений помечены по одному разу днем и вечером.
Облака преобладали сложно-перистые.
Иней был 2 раза.
Атмосферная пыль 2 раза и один полный пыльный день 27 декабря.
По ночам сильные морозы.
В часы наблюдений утренняя температура – средняя –14,2°, наибольшая –5,8°, наименьшая – 21,2°, денная – средняя –2,3°; наибольшая +3,0°, и наименьшая –6,5°. Вечерняя – средняя –10,6°, наибольшая –1,8° и наименьшая –15,3°. [292]
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ШАН-РДИ – ХРЕБЕТ АМНЭ-МАЧИН
Оставляем хырму Шан-рди. – Ур. Обо. – Ур. Кушегын-амы. – Неспокойная ночь. – Встреча Нового года под ружьем. – Перевал Куку-хутул. – Долина Цумныгын-борокуде. – Ур. Балгатын-тарсыхай. – Перевал Валга-тын-хутул. – Р. Кактын-гол. – Ур. Мапитып-кундё. – Ур. Тулайту-иорол. – Ур. Цаган-оботу. – Пер. Цаган-оботу-дабан. – Р. Джюрме. – Оз. Тосо-нор. – Ур. Джамкыр. – Долина Рначю-Наргын. – Оз. Кара-нор. – . Ур. Джунла. – Пер. Докапсет-ла-черу. – Р. Чурмын. – Горы Амнз-мачин. – Пер. Нджугди-нига. – Перевал Мджугди-ла. – Ур. Халун. – Ущ. Мзушу-Ргымчон. – Ур. Юнги-чунак. – Нголыки. – Моя болезнь. – Конечный пункт экспедиции. – Разъезды тангутов. – Решаем повернуть обратно.
Двадцать восьмого декабря после завтрака мы покинули хырму Шан-рди. Нам предстояло прежде всего перейти на правую сторону реки Еграй-гол. Ширина его русла около двух верст. Наплывы льда на гальке очень широкие. Для удобства перехода люди нашего отряда еще вчера пересыпали их землей, чтобы не сильно скользили наши животные. Местах в двух вода шла. поверх льда довольно широкими полосами. С некоторыми хлопотами и не без возни с яками мы перешли реку и вошли в довольно кормную долину, пришедшую с северо-востока; в устье ее довольно порядочные пространства заняты сжатыми пашнями. Справа вдоль долины тянется довольно высокий хребет Дза-дзамбу, по падям которого с верхней части склонов тянутся поросли арцы (Juniperus Pseudo-Sabina). Горы эти высылают в долину кормные высоты. По левую сторону стоят группы невысоких гор, уходящих на север и северо-запад. Ближайшие с дороги лёссовые высоты прикрыты Reaumuria trigyna, саксаулом Регеля (Haloxylon Regeli), золотистой Statice aurea, бударганой (Kalidium sp.) и др. По долине же растет главным образом дырисун (Lasiagrostis splendens), взбегающий по падям и в горы, анис (Carumcarvi) и кустарники, упомянутые выше для высот.
Первый переход мы сделали в 12 верст и остановились в урочище Обо. Здесь ущелье делает небольшое колено к северу, а далее идет вновь на [293] северо-восток. По сторонам выбранного нами бивуака стояло несколько юрт со множеством скота, пасущегося на прекрасных травах. По руслу сухой речки росла Myricaria sp. и кое-где хармык (Nitraria Schoberi). Много монголов собралось на наш бивуак. Приехал знакомый тангут, оставшийся ночевать у нас на бивуаке, чтобы завтра итти вместе. Он рекомендовал быть возможно осторожнее ночью, чтобы не украли у нас лошадей.
Следующий день прошли только шесть верст и остановились у подножья северо-западных мягких высот в урочище Кушегын-амы. На этой остановке очень хороший корм, но нет хорошей воды и дров, и мы пользовались снегом и дровами, взятыми с собой из Шан-рди. Устроившись на бивуаке, мы сделали 2 визита: ламе Амчуту, который идет с нами проводником, и молодому тангуту, который провел у нас на бивуаке прошлую ночь. В обеих палатках нас встретили радушно и в обеих палатках нас предупреждали быть осторожными, особенно по ночам, потому что здешние тангуты, не подчиняясь никаким начальникам, пользуются очень плохой славой отчаянных грабителей. Весь день стояла прескверная погода, – дул буран, закрывший окрестности пылью.
Мы хотели приобрести двух-трех якев, на случай замены присталых, для чего устроили дневку. Знакомый тангут ездил разыскивать своих, чтобы привести их к нам. Встречавшиеся тангуты расспрашивали его очень много про русских. Утром он заезжая к нам предупредить, что в следующую ночь мы должны ждать разбойников, и чтобы мы приготовились их встретить. Затем приезжал лама Амчут и спрашивал, были ли воры ночью. Узнав, что ночь прошла благополучно, предупредил, что следующую ночь наверное будут, потому что он слышал стороною, что тангуты собираются пограбить русских. Будем осторожны. На ночь были выданы на руки каждому по 100 патронов, насыпанных в конские торбы. Усилен ночной караул, и спать легли в одежде. Ночь, темная облачная, с непроглядною пылью, прошла благополучно.
На следующий день с утра стали приезжать на бивуак тангуты; их перебывало у нас до 50 человек. Перед вечером чтобы избавиться от назойливости одного тангута, урядник Жаркой, несший в это время обязанности повара, толкнул его. Тангут, делая вид, что не мог удержаться на ногах, упал на куст дырисуна и схватился за коленку ноги, будто бы сильно зашибленную, и дерзко заявил претензию на вознаграждение за причиненную ему боль и обиду.
Сейчас же явился еще тангут, родственник первого, с заявлением, что обо всем случившемся будет немедленно объявлено хошуну, чтобы собрать его и при его пособии потребовать от нас удовлетворение за обиду или с оружием в руках преградить нам дорогу. Их требования заключались: выдать хошуну одного яка, одну лошадь, 10 лан денег, в этом числе они считали вознаграждение и за вины П. К. Козлова, которого облыжно обвиняли: в испуге одной девицы выстрелом на охоте, в осрамлении другой и в избиении нагайкой третьей. Обсудив хорошенько положение и принимая во внимание, что, если мы встретим их требования оружием, то, хотя, без сомнения, одержим верх, преградим себе дальнейший путь, так как везде придется за каждую пядь земли давать сражения мстительным родственникам первых, рассеянным по дороге впереди; патроны будут расстреляны, и придется вскоре возвращаться по восстановленной против нас стране. Удовлетворив же их вполне незаконные требования, дорога вперед нам до следующей неприятности будет открыта. [294]
Во имя успеха предприятия решил окончить дело миром, вполне сознавая в то же время, что моя поблажка в этом случае может подбодрить тангутов к повторению такой же истории на обратном пути.
Вечером приезжал наш проводник Амчут и опять просил нас быть осторожными, ибо он видел толпу тангутов, разговаривавших о нападении на русских. Мы решили не раздеваться всю ночь и провести ее под ружьем, чтобы быть готовыми встретить негодяев. Такова была «встреча» нового года, 1895, горстью русских людей, в трех тысячах верст от милой родины, среди разбойничьих тангутских племен, готовых ежеминутно броситься на эту маленькую, но сильную духом кучку людей, совершенно чуждых, неведомых им! Проводив старый, год, в первом часу нового мы, сидевшие двумя кучками по флангам бивуака, заметили силуэты 2-3 конных людей и были оглушены страшным лаем наших собак. Но мы не стреляли по этим разведчикам, потому что они не были видны достаточно ясно, а стрелять на-авось не хотели. Затем мы опять видели, как они подползали по высокой траве темными тенями, мелькая среди дырисунов, высматривали наш бивуак, и снова исчезали. Перед утром опять появлялись, но заметив, вероятно, что на бивуаке не спят, и потеряв надежду застать нас врасплох, к чему они вообще привыкли, открыто напасть не решились, но испортили нам ночь и заставили встретить 1895 год таким необыкновенным и беспокойным образом.
1 января в 12 часов дня с удовольствием покинули урочище Кушегын-амы, доставившее нам кучу хлопот и беспокойств, и, пройдя 9 верст довольно широкой и кормной долиной среди невысоких увалов, остановились в урочище Дак-чю в виду перевала Куку-хутул через хребет Дза-дзамбу, идущий к юго-западу. В его ущельях видны темные пятна лесов. Здесь мы справили новый год: сами полакомились монпансье, а людям дали по рюмке водки. Ночью все мы дежурили по четыре человека, сменяясь каждые 2 часа. Собаки сильно лаяли и бросались по сторонам, но мы никого не могли разглядеть, хотя вряд ли собаки беспокоились напрасно. Ночь была облачная, но луна просвечивала сквозь тучи; холод донимал на дежурстве: к утру дошло до –26°.
Двигаясь отсюда на восток, подымались на перевал 10 верст. Сначала шли кормной долиной, а потом лесными ущельями; нижняя граница леса спускается до 11 700 футов абсолютной высоты. Подъем на перевал вверху каменистый, но довольно пологий. Мы встречали курильский чай (Potentilla fruticosa), белую кустарную лапчатку (Comarum Salessowi), ломонос (Clematis orientalis), колючий острокильник (Oxytropis sp.), 2 вида полынки (Artemisia sp.), 2 вида горечавки (Gentiana sp.), заячью капусту (Sedum sp.), бударгану (Kalidium sp.), саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), 4 злака, мытник (Pedicularis sp.), Reaumuria trigyna, Statice sp., чагеран (Hedysarum sp.) и др. Много ворон и сорок попадались всю дорогу.
Перевал Куку-хутул подымается на абсолютную высоту около 14 000 футов. Хребет состоит из биотитовых, среднезернистых, желтоватых гранитов, прикрытых лёссово-песчаной почвой, одетой вышеназванной растительностью. Спуск был сильно завален снегом, так что во многих местах яки тонули до седел. Версты четыре ниже перевала, в восточном от него направлении, мы остановились на ночлег в урочище Куку-кутутке сымрык, на высоте 11 250 футов.
На другой день мы вышли на довольно обширную замкнутую со всех сторон долину Цумныгын-боро-куде. С гор Дза-дзамбу на [295] северо-востоко-восток идет сухое в зимнее время русло, прорывающее проход в северных горах Хорго-ула, которые идут высокой грядой на юго-восток-восток. Это сухое русло принадлежит уже бассейну Желтой реки и служит, вероятно, верховьем притока ее Бага-горгё, посещенного Н. М. Пржевальским летом 1880 г. Почва долины песчанистая, покрыта редкой растительностью, состоящей из кустов Reaumuria trigyna, золотистой Statice aurea, полынок (Artemisia sp.), саксаула Регеля (Haloxylon Regeli), бударганы (Kalidium sp.) и др. Ширина этой долины 9 верст и длина с запада на восток около 14 верст. Перейдя долину, мы свернули на юго-запад в ущелье южных гор Дала-хоргу и, пройдя всего 13½ верст, остановились в кормном урочище Балгатын-тасырхай. Здесь росли прекрасные злаки, курильский чай (Potentilla fruticosa), ломоносы (Glematis orientalis), полынка (Artemisia sp.), дырисун (Lasiagrostis spiendens), забегающий вверх по пазухам склонов, на которых преобладают Reaumuria trigyna Мах, золотистая Statice aurea, бударгана (Kalidium sp.) и саксаул Регеля (Haloxylon Regeli).
Горы состоят из гранитов, нагроможденных слоями друг на друга и осыпающихся глыбами на дно ущелья. Это урочище лежит на 12 520 футов над уровнем моря.
Переночевав здесь, утром стали подниматься по ущелью на перевал Балгатын-хутул. Кверху ущелье расширилось, склоны его стали положе, и нам представилось роскошное пастбище. Северо-западные склоны были завалены снегом, на юго-восточных же снега почти не было. Кое-где попадаются старые стойбища тангутов и следы табунов куланов (Asinus sp.). Справа и слева проходят довольно глубокие пади. Подъем на перевал пологий, но завален снегом и потому был мало удобен для наших яков. Высота перевала Балгатын-хутул равняется 14 511 футам. Горные породы, составляющие хребет, представляют собой роговообманковый, биотитовый среднезернистый серый гнейсо-гранит. Спуск с перевала пологий, идет правым склоном ущелья и почти бесснежен.
Вскоре довольно широкое ущелье сворачивает на юг и принимает более каменистый и дикий характер. По склонам ползут вверх заросли ивы (Salix sp.) и отдельные деревья можжевельника (Juniperus Pseudo-Sabina). Кое-где появился курильский чай и злаки по луговым скатам. Внизу по речке, среди камней ютились курильский чай, высокое зонтичное, горечавки, дырисуны, дикая пшеничка, плевел (Lolium sp.) и др. злаки, соссюрея, тамариск, татарник (Cnicus sp.), полынка, чернобыльник и многие другие. Наше движение было задержано ледяными наплывами ключа, выбегающего из-под камней на дне ущелья. Тут мы принуждены были остановиться, чтобы поправить дорогу для дальнейшего пути. Прошли 12 верст. Остановка по удобству местности и красоте ущелья прекрасная, летом дала бы нам немало поживы для всевозможных естественно-исторических коллекций. Теперь же по качеству своих кормов она удовлетворяет вполне лишь наших яков и лошадей, а по количеству топлива и качествам воды приятна, особенно повару и дежурному.
Утром мы начали путь по ключевым наплывам, которые еще накануне местах в десяти были пересыпаны землей, чтобы яки и лошади не скользили по льду и шли по нему смелее; кроме этих довольно опасных переходов по льду, много мешали и камни по дну ущелья, во множестве сброшенные с обоих скатов. Верст через 8 ущелье расширилось, камней стало меньше, и яки шли много лучше по песчанистой почве, прикрытой пустым дырисуном и другими злаками; на скатах появились опять [296] реомюрия, бударгана, саксаул Регеля, а около речки попадалась мирикария. Наконец, это ущелье вывело нас на р. Кактын-гол; она идет с юго-востока на северо-запад и верстах в семи ниже, в урочище Ихэ-бельчир, впадает в р. Еграй-гол. К северо-западу горы понижались. Река Кактын, здесь неглубокая всего около 1-2 футов, при ширине в 5-10 сажен, была покрыта льдом, в свободных от которого местах ясно виднелось галечное твердое дно; берега низкие, поросшие изредка ивою, а главным образом мирикарией. По кустам видели много мелких птичек. Мы немного прошли вверх по реке и остановились на ее берегу, пройдя от ночлега всего 12 верст. Северные горы называются Ихэ-дала-ула, а южные – Бага-дала-ула. По глинистым скатам тех и других виднелись местами беловатые выпоты соли. Почва по р. Кактын лёссово-глинистая, слегка солонцеватая. После полудня погода по обыкновению испортилась. Лучшая часть дня за эти последние переходы была от 9 до 12 часов пополудни, затем поднимался северо-западный или северо-восточный ветер разной силы, отчего делалось холоднее.
Утром продолжали движение вверх по р. Кактын-гол; она идет с юго-востока, широко разливаясь несколькими рукавами по роскошной травянистой долине, среди густых зарослей мирикарии в урочище Унагаме-амы. Это же название Унагаме-шиле носят горы, стоящие во втором ряду, к югу, за горами Бага-дала-ула. Главное русло реки посередине было свободно от льда, небольшие забереги виднелись лишь вдоль берегов. Среди зарослей мирикарии вился ломонос (Clematis sp.) мертвыми бурыми гирляндами; злаки: дикая пшеничка (Triticum sp.), мятлик (Poa sp.), дырисун (Lasiagrostis splendens) и осоки (Carex sp.) пристроились по берегам реки на сухих руслах, сбегающих с гор. По долине росли Calimeris sp., курильский чай (Potentilla fruticosa), чагеран (Hedysarum sp.), полынка (Artemisia sp.); по склонам гор и солонцеватым площадкам долины – Reaumuria sp., саксаул Регеля (Haloxylon Regeli), Statice aurea, бударгана (Kalidium sp.), полынка (Artemisia sp.), изредка низкорослый хармык (Nitraria Schoberi) и др.
По зарослям мирикарии встречалось много серых куропаток (Perdix barbata) и мелких птичек.
Глубокие ущелья приходят с обоих склонов гор; сами горы гранитного состава, в нижней своей части прикрыты лёссово-песчаной почвой.
На пятой версте этого перехода, в урочище Бамынте-тологой, река делает большую извилину. Здесь особенно густы заросли мирикарии, среди которых бежит множество чистых и светлых ключей, не покрывающихся льдом. Травы здесь особенно хороши.
Отсюда мы увидели вверх по реке сильную пыль, поднимавшуюся из-под копыт лошадей нескольких всадников; проводники-ламы струхнули и зажгли фитили на ружьях. Люди эти оказались монголами-охотниками, везшими с собой мясо яков, убитых ими в верховьях р. Какты.
Версты 4 далее, с северо-востока пришло ущелье, по которому бежит река Какты, впадающая в речку Цаган-оботу-гол, идущую с юго-востока. При своем слиянии речки эти образуют урочище Бага-Бельчир. Абсолютная высота этого урочища равна 11 545 футам.
Выше слияния этих рек долина реки Цаган-оботу-гол суживается приходящим от южных гор узким и невысоким мысом, через который лежала наша дорога, вышедшая затем на широкую долину Манитын-кунде, обставленную не очень высокими горами. На восток отделяется довольно широкая долина, восточного же направления с желтевшими [297] на ней злаками, служащими приманкою массе яков, постоянно пасущихся там. Эта долина известна охотникам под именем Цаган-кунде. На юге, за передовыми горами виднелись остроконечные вершины высокого снегового хребта Цаган-оботу-ула. С юго-юго-востока на долину Манитын-кунде выбегает из гор речка Цаган-оботу-гол и извивается в этом направлении по долине, сопровождаемая зарослями мирикарий и принимая по пути несколько сильных ключей, бороздящих долину в западо-юго-западной ее части.
Мы прошли всего 11 верст и остановились на берегу этой речки. В ключах поймали перед вечером небольшими сачками полное ведро рыбы двух родов: из семейства вьюнков (Cobitidae), рода Nemachilus sp. до 6 дюймов длиною, попадавшихся в большом количестве, и из рода расщепнобрюхих [Schizopygopsis], семейства карповых [Cyprinidae], до 15 дюймов длиною. Мы взяли несколько штук этой рыбы для коллекции, сварили прекрасную уху на ужин и наготовили рыбы впрок, заморозив ее.
На травянистых пространствах долины в южной ее части с бивуака мы прекрасно видели табуны куланов (Asinus kiang) и антилоп ада (Antilope picticauda).
Наступившая ночь была наполовину ясная и очень холодная. Часа в 4 перед утром термометр показывал в нашей юламейке –21,5°. Утром же в 7½ ч. внешняя, уже, вероятно, повышенная температура доходила до –22,3°.
Прекрасное утро, хорошая ключевая вода, обилие сухих дров, прекрасный корм и перспектива охоты на водяных птиц, виденных на ключах, соблазнили на дневку: бог знает, скоро ли будет такое хорошее место для дневки. Мы опять ловили рыбу с тем же успехом и сделали запас ее на будущее время. На охоте П. К. Козлову удалось добыть двух кряковых уток. После полудня погода стала понемногу портиться, подул CЗ2–3 ветер, и небо закрылось сплошь перистыми и перисто-слоистыми облаками. Наступившая ночь была тихая, холодная, но, благодаря обилию дров, дежурные ночные пользовались теплом прекрасного костра.
После этой приятной дневки мы двинулись долиною Манитын-кунде вверх по речке и верст через 7 вошли в ущелье, из которого вытекает р. Цаган-оботу-гол к северо-западу. Через несколько верст движения по ущелью горы, сопутствовавшие нам справа, окончились и из-за них выполз высокий хребет Унагаме-шиле. Слева стояли горы, отделяющие течение р. Цаган-оботу-гол от долины Цаган-кунде. Через 15 верст мы остановились в ур. Тулайту-иорол. Тут мы встретили тангутов с многочисленными стадами скота и потому остановились, чтобы попытаться приобрести свежих яков, так как наши хотя и перестали болеть, но страдали от последствий хасы: у некоторых копыта должны были сойти после болезни.
Кроме того, здесь нам пришлось заменить проводника, взятого из хырмы в Шан-рди, тангутом от ламы, заведующего хошуном, среди которого мы находились теперь. С соседними тангутами у нас дело не налаживалось. Приехавший после обеда Баинов передал поклон ламы, приглашение на завтра к нему и обещание дать проводника до оз. Тосо-нор, а также продать по сходной цене яков, которых у него до 500 голов.
Несмотря на плохую стоянку, пришлось устроить дневку, чтобы получить проводника и ремонтировать животных.
Урочище Тулайту-иорол сильно населено тангутами и потому совершенно вытравлено их стадами. Травы ощипаны до земли. Склоны гор [298] оголены и скалисты. На берегу реки среди густых зарослей мирикарии, журчат ключи, сбегающие в речку. По ключам снуют овсянки (Ginclus sp.). В зарослях живут синички (Leptopoecile sophiae), фруктоеды (Carpodacus sp.), куропатки (Perdix barbata); по болотцам – большие жаворонки (Melanocorypha maxima) и множество зайцев.
На другой день я отправил к ламе П. К. Козлова с Баиновым и для знакомства послал ему несколько небольших подарков. С П. К. Козловым лама был ласков. У него удалось приобрести 4 хайныка и одного яка за сходную цену в 52 лана, а у его соседа одного хайныка за 12 лан. Кроме того, мы выменяли двух своих яков, наиболее пострадавших от болезни, на одного хайныка и, таким образом, обеспечили себя на некоторое время вьючными животными и могли двигаться далее без особого замедления и смелее.
Переночевав здесь две ночи, мы продолжали путь утром на третий день. Погода с вечера была почти ясная, но холодная. Ночью в палатке было –26°, благодаря сильному выдувавшему из нее все тепло юго-восточному ветру; в 7½ ч. утра внешняя температура опускалась до –27°. Светившее через тонкое перистое облако солнце стало заметно согревать воздух, а дувший временами юго-восточный ветер пронизывал нас холодом до дрожи.
Мы шли все вверх по реке; травы по долине вытравлены скотом до тла; первые верст пять еще встречалась мирикария. Несколько боковых глубоких ущелий открывали вид на снеговые гребни хребтов. На 12-й версте остановились в урочище Цаган-оботу. Здесь преобладал низкорослый ковыль (Stipa sp.), менее стравленный скотом, чем травы ниже по реке. Для топлива всюду много аргалу. В стороне видели антилоп ада (Antilope picticauda) и довольно большой табун куланов (Asinus kiang).
Эту ночь в палатке было –22,5°. Яки поломали палки от юламейки, задевая ими друг о друга в пути, и мы которую уже ночь проводим в палатке, обкладывая ее по земле войлоками, чтобы не сильно выдувало тепло, скапливающееся от дыхания.
Не изменяя юго-восточного направления, мы продолжали двигаться все вверх по широкому слабо пологому ущелью. По сторонам росли травы. Справа тянулись высокие горы Цаган-оботу-ула с двумя большими ущельями. По падям виднелись заросли альпийской ивы (Salix sp.); на травянистых пространствах паслись дикие яки, куланы и антилопы в близком расстоянии друг от друга, нисколько не стесняясь взаимным присутствием. Зайцев попадалось очень много. Земля была изрыта слепышами и другими грызунами.
Слева потянулись на северо-восток 2 кряжа, из которых крайний есть продолжение хребта Цаган-оботу-ула.
На 13 версте, почти незаметным, крайне пологим, глинистым подъемом мы взошли на перевал Цаган-оботу-дабан. Он вздымается на 14 085 футов над уровнем моря. Предел растительности идет выше его еще футов на 300. С перевала на юго-восток открылся вид на плоскую долину, по которой пойдет наш дальнейший путь. Спустившись с перевала 1 версту, мы остановились на луговой площадке. Здесь мы заметили, что за нами следует тангутская собака и летят три ворона, питающиеся остатками после снятия бивуака. Отсюда проводники тангуты ездили на охоту на яков, но безуспешно. Они говорили, что были раненые, но ушли; они их не преследовали, жалея лошадей и щадя их силы, нужные в дорогу. С такими же результатами охотился и Курилович. [299]
Утром мы направились в долину и перешли ее в юго-восточном направлении. Идя по ней, мы встречали травянистые кормные площадки, там же попадались полынка и дзере-туле. За долиною тянутся на юго-восток-восток высоты, которые пройдены нами разрывающим их ключевым ущельем, выведшим на другую долину. Впереди стоял опять кряж с понижением на юго-востоке. Переходя эту долину, я заметил большие трещины в земле и на снегу, крепко сбитом ветрами, из чего можно заключить, что трещины эти недавнего происхождения. Но какая причина их появления? Сильные морозы?
Пройдя 11 верст, мы остановились на сухом зимою русле речки Джюрме, идущей с северо-востока-востока и впадающей в Тосо-нор, по пути к которому верстах в 6-7 западнее нашей стоянки она прорывает красноватые высоты, называемые Тэмэ-хода. Здесь нашли очень хороший корм, достаточное количество аргала для топлива и снега для воды. Много волков, которых гоняли нащи собаки. Вьючные яки наши идут плоховато; есть уже опять хромающие.
Переночевав на Джюрме, мы пошли на перевал через высоты Тэмэ-хода. Перевал пологий с обеих сторон и относительно невысокий. Подымаясь, мы видели двух яков, куланов, антилоп ада, зайцев и других грызунов. С перевала открылось на юге обширное, покрытое льдом озеро Тосо-нор, и версты через три мы достигли берега этого озера в урочище Джамкыр, где и остановились на площадке с выеденной травой. До юго-восточного конца озера осталось недалеко, и завтра мы, вероятно, дойдем туда, чтобы передневать и сделать кое-какие наблюдения на озере. Чтобы выбрать хорошее место для дневки, я послал Баинова вперед найти таковое. По возвращении он сообщил, что впереди порядочных мест нет, и нечем кормить животных на дневке, а придется версты 1½ вернуться назад, туда, где мы вышли на берег озера с перевала Тэмэ-хода.
Толщина льда на озере равнялась пяти четвертям; вода в нем пресная. За озером стоят стеной скалистые горы, протянувшиеся на юго-восток к Амнэ-мачину, белевшему громадами своих снегов в том же направлении; по склонам этих гор растут ивы и водится много белошейных и совсем белых медведей. В горах Тэмэ-хода, по настойчивым уверениям проводников, водятся олени, имеющие белую шерсть на рогах. После полудня подул северо-западный ветер, доходивший временами до силы бурана. Вообще после Шан-рди погода все время стояла после полудня ветреная, а иногда ветер начинался и ранее. Около 8-11 часов небо немного разъяснивало, а потом вместе с ветром вновь появлялась облачность.
Ранним утром мы подались версты 1½ на запад, на то место, где впервые ступили на берег озера Тосо-нор. Здесь несравненно более корма, и наши животные наверно не будут голодать, да и для астрономических наблюдений это заметное место.
День простоял прекрасный. Мне удалось определить широту по солнцу и время по западному положению его. П. К. Козлов убил 2 вида грызунов и несколько альпийских соек (Podoces humilis). Ночью дул сильный ветер при –27° в палатке.
Следующий, тоже прекрасный солнечный день решили провести здесь же, чтобы повторить свои наблюдения солнца. Утреннее и полуденное прекрасно вышли, а во время вечернего небо затянуло облаком. Северо-западный ветер свирепствовал с полудня весь день и не утих на аочь. По берегам озера растут: кипец (Stipa sp.), мятлик (Роа sp.), [300] полынка (Artemisia sp.), стелющаяся мирикария (Myricaria prostrata), вид дикой гречки (Polygonum sp.) и, вероятно, многие другие, зимою незаметные виды.
Абсолютная высота положения оз. Тосо-нор оказалась в 13 182 фута.
Урочище Джамкыр, лежащее на северном берегу озера в наблюденной точке, оказалось на широте 35° 18' 35" и при долготе от Гринвича 98° 25' 48".
Пройдя от места ночевки берегом 12 верст на восток, мы оставили озеро и пошли подножьем северных высот, спускающихся в его долину.
С востока к озеру примыкает обширное болотисто-ключевое пространство. Мы шли сперва в восточном, а потом в северо-восточно-восточном направлении, перевалили невысокие горы перевалом Джамкыр-яма и, спустясь с него, вышли на долину Рначу-Наргын, где и остановились. на 17-й версте. На этой долине всюду паслись стада яков и антилоп ада и табуны куланов. С 11 часов утра северо-западный ветер подымал в воздухе тучи пыли. По долине, в заветренных местах лежал снег. Окрестные горы имеют мягкий вид и по пазухам покрыты травянистою растительностью. Невдалеке от нашего бивуака паслись, не обращая на нас внимание, штук 50 диких яков и антилопы ада в одиночку и стадами, по несколько штук. Наступившая ночь была ветреная и холодная. Около полуночи термометр показывал около 28° мороза, в 3 часа ночи –36° и в 7 ч. утра –33,5°. В палатке нашей ночью было во всяком случае неменьше –30°. От дыхания усы, борода, подушка и баранье одеяло покрывались толстыми слоями льда и инея и смерзались, что было крайне неудобно и неприятно, особенно если требовалось перевернуться на другой бок.
Утром, пройдя долиною Рначю-Наргын 8 верст, мы перевалили невысокие горы перевалом Рдо-вси-лун-нига, соединяющие северные горы Джаглунг-чадын с высотами Наргын, взяли направление на восток с легким склонением к югу; шли по долине Рамебыбр-манпиктын, местами переходя сухие русла по надутым ветрами сугробам снега; с юга эта долина огораживается неправильно набросанными высотами, отходящими от Наргына, а с севера высотами хребта Джаглунг-чадын. В северной части долины много ключей среди хороших кормовых пространств.
Перейдя эту долину, вступили в широкое ущелье, образуемое южными высотами и высотами, пришедшими с севера. На 17-й версте мы остановились недалеко от берега оз. Кара-нор, по-тангутски Дыг-мцо. Оно было покрыто льдом, засыпанным пылью. В окружности имеет до 30 верст. Восточный берег, имеющий довольно прямую береговую линию и пологий, примыкает к высоким горам Хдзах-мугдын. Северо-западный и западный обставлены высотами хребта Джаглунг-чадын и крайне изрезаны заливами, образуемыми вдающимися в озеро мысами высот. Южный берег подходит к высотам Наргын и образует большой залив, из которого при переполнении озер водою идет речка по широкому ущелью на юго-восток. В южной части озера стоит горный остров версты 3 в окружности. Вода озера не сильно соленая, рыбы нет. С запада в южную часть озера по пройденному нами ущелью приходит речкою ключевая пресная вода, размывая по пути бело-серые глины. Абсолютная высота озера 13 038 футов. Среди тангутов и монголов ходит поверье, что в водах этого озера и озера Тосо-нор обитают чудовища в виде морских драконов и коров, которые по ночам разбивают лбами лед на этих озерах, и в доказательство указывают на [301] большие трещины льда. По берегам и окрестным горам растет хороший корм, составляющий приманку для яков, куланов и ад; кроме того, много зайцев и мелких грызунов. По зарослям ивы, покрывающим южные горы, перепархивали мелкие птички, а по ровным местам – вьюрки, сойки. Бивуак немедленно посетили вороны.
Весь день, не переставая, дул ветер.
Ночь с вечера ясная, потом облачная, ветреная и очень холодная. Minimum показал ночью –34,8°, утром в 7 ч. наблюдалось –32,8°.
Покинув оз. Кара-нор, мы направились на юго-юго-восток, широким ущельем между высотами Наргын и горами Хдзах-мугдын. Первые мягки и травянисты; в пазухах поросли ивой. Вторые высокие, вверху очень скалистые, ближе к подножью кормны и поросли ивой.
На 11-й версте ущелье заворачивает несколько круче к востоку, а на 15-й версте в урочище Джун-ла на сухом до сих пор русле появился наплыв льда и даже поверх его вода.
Это начало речки Гарчжин-чю, составляющей один из верхних притоков реки Чурмын-чю, посещенной покойным Н. М. Пржевальским в низовьях, которая впадает в Желтую реку (Хуан-хэ). Возле этого наплыва мы остановились. Здесь уже начинаются земли тангутского племени ртау. Последние считаются не особенно ревностными грабителями и в открытый грабеж сравнительно редко выступают, а промышляют более мелкими кражами, преимущественно лошадей. Корму здесь уже не было, его вытравили кочевавшие ранее тангуты. Снег лежал по зарослям ивы и в неровностях почвы.
Всю ночь свирепствовал сильный северо-западный ветер. Ночная температура понижалась до –35° и ниже. Эти морозы сильно вредят животным, особенно при бескормице. Ночным дежурным они тоже дают себя знать. Я дежурил вторым дежурным на третьей смене и на этой температуре, при сильном ветре, сильно озяб, хотя и старался согреться быстрым обходом бивуака и сильными энергичными телодвижениями. К 7 часам температура поднялась до –29,4° при не стихавшем ветре.
На утро двинулись вниз по ущелью, надеясь встретить людей и выменять у них уставших яков, не подававших надежды на службу в караване при дальнейшем пути. По этой речке мы прошли семь верст и остановились, чтобы попробовать сменить проводника и негодных для нас яков у жителей, недалеко отсюда кочевавших. Нам удалось и то и другое. В проводники мы получили молодого ламу-ученика, который был очень легко одет и мерз страшно. Он не носил даже панталон. Наши казаки снабдили его таковыми.
Устроив необходимые дела, мы свернули на другой день на юг в ущелье р. Бужикту-чадан-чю. Оба склона гор этого ущелья травянистые, но вытравлены массою скота кочующих здесь тангутов. На северных склонах гор приютились заросли ивы. Это ущелье вывело нас на перевал Джапсет-ла-черу в 14 879 футов абсолютной высоты; подымаясь по довольно пологому северо-западному склону ущелья, мы шли среди кустов альпийской ивы. Юго-восточный луговой скат, довольно покатый, спускается к р. Чурмыи. Дорога выводит на речку Хтыг-лун-чю, берущую начало в южных снеговых горах Гирун-тун и впадающую в р. Чурмын-чю. К правому берегу подходит небольшой хребтик Пара-нига, отошедший от Гирун-туна с юга, который при слиянии речек Хтыг-лун-чю и Чурмына обрывается в воду отвесной скалою; дорога пролегала через [302] хребтик. Этот невысокий перевал крайне каменист, крут и труден. Перейдя его, мы остановились при р. Чурмыне на луговой, вытравленной скотом, площадке. Прошли 12 верст. По долине р. Чурмына кое-где лежал снег, надутый ветрами. Сама река сильная, быстро несется, образуя полыньи в покрывающем ее льду.
Долина Чурмына к юго-востоку расширилась, и мы пошли ею на следующий день. Река разбегается по долине несколькими рукавами, по широкому галечному ложу, поросшему низкорослой, около 1 фута вышиною, облепихой (Hippophae sp.). Через несколько верст приходиг в долину широкое ущелье с северо-востока-востока с небольшой речкой; на северо-западе виден проход к оз. Тосо-нор, заметный своим широким понижением между горами Гирун-тун и Наргын. Сделав слабый излом пути к востоку, мы встретили на правом берегу реки у подножья гор огромное обо, сложенное из камня и увешенное множеством лоскутков различного цвета, шерстью, палками и пр. Это обо носит название Ломбу-Гжандр-лопчи; оно представляет немалую святыню в этих местах. Против этого обо, прорывая горы Гирун-тун, ущельем проносится с юго-запада река Гитун-чю, берущая начало в снеговом хребте Рта-мчук-нырки, снеговые вершины которого видны через ущелье р. Гитун-чю. Поражающие своей громадностью снега Амнэ-мачина невольно привлекали наши взоры. Амнэ-мачин служит как бы продолжением хребта Гирун-туна, отделяясь от него только ущельем, по которому выносится р. Чурмын с юго-востока, берущая начало с гор Рта-мчук-нырки, между которыми и хребтом Амнэ-мачином в том же направлении пробегает междугорную долину верст 8-9.
При устье этого ущелья Чурмын принимает р. Накчю, идущую с юго-востока-востока с перевала Мджугди-ла. Дорога вела нас на пологий перевал Нджугуди-нига в 13 550 футов абсолютной высоты. Мы достигли его, пройдя 14 верст, и остановились на ночлег; травы было достаточно; для топлива множество кустов ивы; для чая много надутого снега. Кроме ивы, здесь росли курильский чай, мирикария стелющаяся, кобрезия, осоки и злаки.
Ночь простояла теплая, облачная. Утром мы были поражены зрелищем трупа лошади унтер-офицера Смирнова, с вечера, повидимому, совершенно здоровой, очевидно, она не перенесла разреженного воздуха больших абсолютных высот. Немедленно появились почуявшие добычу бородачи (Gypaetus barbatus), реявшие в воздухе в большом числе вороны (Corvus corax) первые приступили к трапезе и выклевывали ей глаза, не стесняясь нашим присутствием.
Пологий спуск с перевала выводит в долину реки Нак-чю, огороженную с северо-востока горами Джалунг-бджакыр-чадын, а с юго-запада хребтом Амнэ-мачином. По р. Нак-чю порядочный корм. Местами попадались мото-ширики (Cobresia thibetica) и на них тангутские стойбища. По мото-ширикам попадались ямки со льдом, испаряющимся под влиянием разреженной атмосферы и представляющим неправильных форм куски, лежащие на дне их. На северо-восточных увалах и склонах лежало довольно много надутого снега, в котором яки местами тонули до брюха. С Амнэ-мачина в долину спускаются морены.
На верховье Нак-чю мы остановились после 10½ верст пути в виду перевала, перегораживающего ущелье поперек. Перевал этот, называемый Мджугди-ла, образуется от смыкания хребтов Амнэ-мачина и Гой-яре на севере протянувшеюся между ними высотой, падающей в ущелье [303] р. Нак-чю скатом мелкой осыпи, а наверху по гребню увенчанной ледником Врикэр-дуншен. Отвесная ледяная стена, которою ледник обрасеверо-западных ветров распадается на гигантские причудливых форм глыбы синего цвета.
Ночь, несмотря на большую абсолютную высоту в 14 300 футов, не была очень холодная. Я заметил, что ночи вообще стали теплее с тех пор, как мы оставили озеро Кара-нор. Утром было только –15,5°.
Более часа поднимались мы южным косогором северных гор по пологой и узкой тропинке, проложенной среди каменной осыпи, местами покрытой толстым слоем снега, и достигли перевала, поднимающегося над уровнем океана на 15 100 футов. Здесь были взяты нами образцы главных горных пород, составляющих горы и, по заключению В. А. Обручева, содержащих в себе золото: узловатый серый филлит с бурыми пятнами бурого шпата; известково-глинистый сланец (зелено-серый), переслаивающийся филлитом (серым); известково-слюдистый сланец, зеленовато-серый; кварц белый с охристыми прожилками, образующий жилы в сланцах.
Спуск с перевала идет моренами версты четыре; справа тянется морена, размерами напоминающая целый хребтик, а за нею величественный ледник Врикэр-дуншен; считая от перевала, длина его верст 5 при ширине много большей. Ледник спускается более чем на 1 000 футов, давая начало реке Кою-кук-чю. У нижнего края его устроено, буддийское обо, а в стороне на косогоре среди каменных глыб, свалившихся с горы, ютится маленькая клетушка, сложенная из камней же, и в ней живет лама, проводящий жизнь в созерцании и молитве. Амнэ-мачин почитается буддистами как святыня. В большую заслугу ставится тому, кто обойдет его кругом и посетит множество кумирен и молитвенных странноприимных домиков, разбросанных по его ущельям. Для хорошего ходока на это потребно не менее 8 дней. Обыкновенно же это проделывают в 15 дней и больше.
Спустившись с перевала, мы пошли по р. Кою-кук-чю; корма росли летом всюду, но всюду были и выедены скотом. По скатам ущелья росли ивы, курильский чай, злаки; кроме того Incarvillea compacte Max, зеленоцветный прикрыт (Aconitum sp.), крупный желтый мак (Gathcartia integrifolia Max.), твердочашечник (Androsace sp.), тангутская жимолость (Lonicera tangutica) и др. Всюду кочуют тангуты. Склоны Амнэ-мачина, обращенные к реке, покрыты ивой. Мы прошли 16 верст и остановились на реке в урочище Халун.
Отсюда прекрасно была видна гора, выдающаяся по высоте и называемая Горцы. Кругом нас паслись стада тангутского скота.
После ночевки в долине мы продолжали путь вниз по р. Кою-кук-чю, по ее правому холмистому берегу. Через три версты справа пришла речка Намзыл-яму с ледников Амнэ-мачина. Здесь мы перешли на левый берег и пошли крутым косогором чрезвычайно каменистыми и трудными тропинками, забирающимися высоко вверх.
На пятой версте справа пришло от гребня гор обильное кустами и ключами ущелье, наполненное тангутскими палатками.
Версты через две далее слева пришло ущелье, которое вверх идет двумя рукавами; восточным пролегает дорога в кумирню Джахан-фидза, оно называется Чунак-лунду. Отсюда же начинается и арцевый лес, сначала отдельными деревьями, расставленными среди порослей ивы на крутых [304] северных скатах и на сухих южных. Немного далее пришли еще два глубоких ущелья одно за другим: Халун-чулун, тоже с арцевым лесом, и другое такое же, название которого мы не узнали. Южные горы имеют ущелья не столь глубокие. Очевидно, и гребень их значительно ближе к дороге, и северные склоны круче. Главное ущелье идет на юго-восток; внизу виднеется по ущельям лес и горы Чаян.
Наша же дорога свернула в ущелье р. Мзушу-Ргымчон, пришедшее сюда с юга с речкою того же имени. После впадения последней р. Кою-кук-чу принимает название Тейб-чу и доходит до Желтой реки, где на ней живут тангуты. До последней отсюда всего верст 50. Устье этого ущелья крайне дико, скалисто, и дорога вьется среди валунов, сопровождающих ее на значительную высоту; затем спускается вниз к речке среди скал трудно проходимою каменистою тропинкой по арцевому лесу. Речка внизу рвется и шумит между скал и взломанных льдов. На другой стороне ее мы видели двух голубых фазанов (Grossoptilon auritum), гулявших в лесу. По такой чрезвычайно трудной дороге мы крайне медленно двигались вперед, и вьюки наши стали расстраиваться. Пройдя две версты этим ущельем, мы остановились на возвышенном мысе, висящем над рекою, в урочище Юнги-чунак.
Отсюда ущелье прекрасно видно далеко вверх и представляет довольно красивый горный вид. Склоны его круты, лесисты и желты; далее дорога идет верхом по утесистому скату среди леса. Главный хребет стоит впереди, весь засыпанный снегом. П. К. Козлов ходил на охоту и убил трех голубых фазанов, двух фруктоедов и видел в кустах какого-то зверя, вероятно, хвостатую антилопу, но не мог рассмотреть. Растительность, покрывающая горы, состоит из арцы (Juniperus Pseudo-Sabina), ивы (Salix sp.), курильского чая (Potentilla fruticosa), караганы (Garagana sp.), розы (Rosa sp.), ревеней (Rheum palmatum var. tanguticum). По лесам растут злаки, напоминающие ковыль. В области россыпей живут улары, а внизу у речки сифаньские куропатки (Perdix sifanica).
Это место довольно заметное, и мы решили передневать, чтобы определить его астрономически и познакомиться с окружающими горами.
Ночью от нас удрал молодой лама-проводник. Это был молодой человек, довольно симпатичный, приятной наружности, смотревший прямо в глаза, что у тангутов редкое исключение, умевший своим веселым характером понравиться казакам. Отправляясь в дорогу, он получил вперед 6 лан денег, чтобы оставить, по его словам, старой матери. На месте, где он спал, он положил мешок с продовольствием, покрыв его войлоком, чтобы замаскировать свое исчезновение, и ушел, вероятно, с вечера, а дело выяснилось только утром, когда дежурный последней смены пришел будить людей.
Ночь была ясная, светлая, утром же небо задернулось облаками, и наблюдение не удалось. Похищения никакого замечено не было. Лама Амчут таинственно говорил, что это не к добру. П. К. Козлов близ бивуака убил еще фазана; их здесь довольно много. Новых видов птиц, еще не бывших в коллекции, пока не замечено. К вечеру было убито еще 4 фазана и 2 дубоноса (Mycerobas sp.).
Ввиду неудавшихся наблюдений и предстоявшей препараторской работы, я решился еще один день передневать. Ночь простояла тихая, ясная, теплая. К утру появились облака, не помешавшие мне, однако, сделать определение времени. Полуденное наблюдение, тоже несмотря [305] на значительную облачность, удалось. Сильный переменный ветер немало мешал ходу работ. Я принимался не один раз снимать фотографию ущелья, которое довольно красиво, но набегавшие облака портили картину. Близ бивуака замечены: дрозды Кеслера (Merula kesleri), сороки (Pica sp.), вороны (Corvus orientalis) и вороны (Gorvus corax), фруктоеды (Garpodacus sp.), главные наши соседи, навещавшие наш бивуак. Людей мы что-то не примечали, хотя в соседнем ущелье находится небольшой монастырь.
Географические координаты этого урочища следующие: абсолютная высота 12 100 футов, широта 34° 46' 48", долгота от Гринвича восточная 99° 21' 18".
Почва, одевающая каменный скелет гор в арцевых лесах от 12 000 футов абсолютной высоты, есть бурая растительная земля; по луговым склонам светлобурая растительная земля с мелким щебнем и обломками растительных веточек; по ивовым зарослям бурая растительная земля с мелким щебнем и растительными остатками, а на старых стойбищах, темнобурая растительная земля с мелким щебнем метаморфических сланцев и остатками растений и животного помета.
После дневки в Юнгы-чунаке пошли вверх по ущелью левым его склоном; дорога извилистая, каменистая, местами взбегает узкою тропою высоко вверх и протискивается среди скал, местами спускается низко по каменным уступам и представляет серьезную опасность сорваться вниз. Вообще она представляет массу опасностей и трудностей для движения, особенно с вьючными животными; местами эта тропа идет по узкому карнизу, и яки задевают вьюками о каменную отвесную стену, уходящую вверх, а под ногами такая же стена падает в реку; пешком итти, так и то дух замирает, двигаешься на авось. Местами эти тропинки порваны скатившимися сверху каменными глыбами, наполняющими дно речки. Подъемы и спуски крайне круты, каменисты и ежеминутно грозят путнику падением вниз. В узких местах ноги наших яков часто срывались. Нужно было каждую секунду быть готовым ко всякой случайности.
На пятой версте мы встретили сложенный из камня молитвенный приют для богомольцев; около него довольно большое обо. Хотя здесь и было два человека, но имени этого приюта мы не узнали. Тангуты избегали всяких разговоров с нами. На наши расспросы они отговаривались незнанием или, что еще хуже, бесстыдно врали. Здесь близ этой кумирни-приюта у нас свалился вьюк с ящиками и скатился вниз по откосу.
От этого молитвенного приюта ущелье, кверху разделяется. Одно идет на юго-восток, впереди виднеются снежные вершины поперечного хребта; другое на юго-юго-восток, и впереди виден тот же хребет, вероятно, восточное продолжение хребта Амнэ-мачина или Рта-мчук-нырки, соединившегося немного западнее с Амнэ-мачином.
Мы пошли последним. В устье его встретили развалины каких-то построек, защищавших вход в ущелье. Это ущелье тоже лесное, с речкою по дну его. Дорога идет то косогором правого ската, то дном ущелья по наплывам льда, по речке. Здесь она хуже и опаснее той, которою мы следовали накануне. На 7-й версте нашего движения один из хайныков, проходя по узкой нависшей над рекой тропинке, оборвался и упал прямо на лед речки с высоты 4-5 сажен. Он ударился головой, поломал рога и на месте околел, обагрив большой лужей крови наплыв льда. Вьюк был мягкий, с продовольствием и не пострадал. [306]
Такой малодоступной местности нам не приходилось еще встречать до сих пор. С немалыми затруднениями мы вышли из этого ущелья на 9-й версте, и взорам нашим открылась довольно широкая долина, идущая из-за правого мыса гор на восток; за ней высоким валом в том же направлении тянулся хребет; был ли он продолжением Амнэ-мачина или хребта Рта-мчук-нырки, лично выяснить не пришлось. Проводник Амчут говорил, что немного западнее видимого хребта Амнэ-мачин примыкает к нему и что, перевалив эту перемычку, можно попасть в большую междугорную долину, которою можно выйти на оз. Тосо-нор. Наш же путь лежал на юго-восток и восток, и в 10 верстах отсюда предстояло перевалить перевал Манлун, который выведет нас в земли нголыков. Здесь мы разбили свой бивуак.
На всем пространстве, пройденном нами от Шан-рди, тангутское население состоит из следующих племен: от Шан-рди до р. Цаза-гол племя рынчын, номинально подчинено китайцам. Это грабители, наводняющие Цайдам разбойниками. Они грабят скот, имущество, убивают людей или уводят их в плен. Их 5 хошунов, около 250 палаток. Тангуты по р. Цаган-оботу и р. Кактын-гол рода Горо, всего 1 хошун, только 12 палаток, довольно мирные, занимаются скотоводством и охотой и только иногда, примыкая к другим, грабят. Управляются ламой. Затем, тангуты рода Ртау-сюма 1 хошун, около 100 палаток – грабители; Ртау-мецен 1 хошун, около 80 палаток и Ртау-гунма 1 хошун, около 120 палаток; оба последние рода – отчаянные грабители. Все три рода Ртау подчиняются нголыкским начальникам, живущим за перевалом Манлун и по Желтой реке.
Ближайшие за Манлуном нголыки, 5 тысяч палаток, подчинены князю нголыкскому Гыпса-нгырё, имеющему стойбище Мцый-гунтук в урочище Гдом-кук. На юго-восток отсюда по Желтой реке и за нею живут нголыки, подчиненные молодому князю Кансыр-хомбу; их насчитывают 12-15 тысяч палаток. Этот князь берет со всех проезжающих через земли кочёвок своих нголыков, с богомольцев, купцов и частных людей, кто бы они ни были, по 1/40 стоимости всего имеющегося у проходящего имущества. Не заплативший этой пошлины подвергается ограблению. Кансыр-хомбу носит китайскую чунскую сишику (шарик) на шляпе, но власти китайской не признает и считает себя полноправным властителем страны и своих нголыков. Третий князь Кенгын-хомбу управляет 10 тысячами палаток, раскиданных за Желтой рекой на юго-восток и до верховьев этой реки.
Хотя прочие князья не подчинены Кансыр-хомбу, но все-таки признают его за старшего, и его рекомендация имеет значение у прочих.
Все нголыки отчаянные разбойники, грабят караваны купцов и богомольцев, идущих в Тибет и обратно. Нарочно для этого составляют отряды по нескольку сот человек, которые располагаются вдоль большой дороги богомольцев, из Цайдама в Тибет через хребет Тан-ла, излюбленное место нападений на караваны.
Многомужество у нголыков обыкновенно. Мужчины носят длинные распущенные по плечам и подстригаемые над глазами волосы. Женщины же заплетают волосы в массу мелких косичек и за спиною носят широкую ленту с украшениями, как и у тангутов.
Всех нголыков считают до 30 тысяч палаток.
Подчиненные им тангуты бреют голову. Обычаи нголынов и тангутов очень схожи и разнятся в немногих мелочах. [307]
На нашей остановке был довольно хороший корм, а по западному склону ближайшей горы кусты ивы для дров. Здесь мы решили дневать, чтобы разъездом осмотреть перевал Манлун, во избежание неожиданностей. Все наши вечерние занятия, как и всегда, шли своим чередом; в сумерки сидели у горящей печки и разговаривали; окончив расспросы проводника, в 8 часов завели хронометры и записали метеорологические наблюдения; наконец, пили-чай и в конце 9 часа спокойно легли спать. Это было накануне 28 января. В 10 часу поднялась сильная буря, но она не мешала спать, а скорее убаюкивала своим шумом. Я спал спокойным крепким сном.
Около полуночи я проснулся с страшной головной болью и шумом в затылке, ежесекундно теряя сознание. Во всей правой стороне тела я чувствовал какое-то одеревенение, онемение и полнейшую неспособность чем-либо двинуть. Сейчас же у меня мелькнула мысль о параличе. Никакие старания как-нибудь разбудить моих соседей, или П. К. Козлова или В. Ф. Ладыгина, не имели успеха; одеревеневший и как бы обожженный язык отказывался выговорить какое-либо слово; вызывались лишь слабые мычания; от постоянных напрасных напряжений добиться своей цели разбудить соседей я постоянно терял сознание; приходя в себя, я снова повторял свои попытки, наконец, один громкий, вырвавшийся из горла звук разбудил П. К. Козлова. Но объяснить ему я ничего не мог, и когда он зажег свечу, я с страшными усилиями открыл один глаз, залипший слезою, другой не слушался. Осветив палатку, он сам понял мое положение. Владея левой рукой, я объяснил свое желание положить лед на голову. Хотя боли и шум в голове не прекращались, но ощущение холода мне было приятно, и я понемногу стал открывать правый глаз. Я заметил, что челюсти были скошены и не сходились правильно. Сильные головокружения не давали возможности остановиться взглядом на одном предмете. Наконец, при помощи мычаний и жестами левой рукой я сумел объяснить мое желание быть растертым в пораженной половине. Эту работу принял на себя В. Ф. Ладыгин, повторяя растирание время от времени.
Масса всевозможных мыслей толпилась в беспорядке в больной голове; постоянные потери сознания обрывали их, они лезли снова и снова прерывались обмороками и т. д. Но все-таки я не допускал мысли о том, что это задержит наше движение в Сычуань, и нарочно старался думать о чем-либо другом; но одна и та же назойливая мысль, не развиваясь дальше, не покидала мозг. Возможность невыполнения задачи, намеченной и взлелеянной еще в Петербурге, вызывала молчаливые слезы, сердце невыносимо, больно сжималось, от этой боли спиралось дыхание, на лбу выступал пот, наступал обморок, и, как только он проходил, все начиналось снова. Помириться с этой мыслью мне казалось невозможным, и я боролся с нею до первого обморока, а по приходе в чувство в голове страшная боль, словно тысячи фабричных молотов работали наперебой; голова кружилась, и казалось, что катишься в какую-то бесконечную пропасть.
В таком состоянии я встретил 28-й день января, памятный мне навсегда. В таком мучительном состоянии проводил и следующие дни и встретил 1 февраля, когда я сделал следующий успех: приспособился есть правою рукою, для чего управлял ею левою. Все неотвязные мысли, боль головы, страшный шум в ней продолжались и компрессы со льдом не сходили с головы. [308]
Дело работ экспедиции, однако, не останавливалось: П. К. Козлов ходил на экскурсии и знакомился с обитателями лесов окрестных ущелий. Между прочими видами птиц он добыл еще несколько прекрасных экземпляров ушастых фазанов (Grossoptilon auritum); фруктоедов (Carpodacus sp.), дроздов Кеслера (Merula kesleri) и др. Среди птиц, посещавших наш бивуак, особенно много было сорок (Pica sp.), крайне нахальных, заходивших в наши палатки, воронов и ворон (Coryus corax et G. orientalis), клушиц (Fregilus graculus) и грифов (Gyps et Gypaetus barbatus).
Вениамин Федорович Ладыгин знакомил меня с флорой окрестных гор, принося мне сухие зимние образцы, но которым все-таки можно было многое определить.
Недалеко впереди нас стоял молитвенный странноприемный дом Гамзан-Лабзы, сложенный из камней, смазанных глиной. Он вообще необитаем и имеет целью приютить странника, богомольца, застигнутого непогодою в этих безлюдных местах. В этом доме находится несколько глиняных бурханов, образов и священных книг для пользования странников. Всякий, имеющий небольшой излишек продовольствия, оставляет немного для неимущего. Каждый прохожий богомолец-странник может здесь отдохнуть, переночевать в непогоду, найти немного дзамбы для утоления голода и пользоваться книгами для молитвы. Таких приютов для богомольцев, кроме многих небольших монастырей, находящихся по подножью Амнэ-мачина, кругом Амнэ-мачина считается до 36. Позади нас в ущелье остались две небольшие кумирни – монастыри Гомзын-Ларцзын и Акпыр-луча.
Высота нашей стоянки была 12 500 футов. Арцевый лес окончился, и по окрестным горам корма были совершенно вытравлены, наши животные голодали и сильно тощали. В один прекрасный день без всякой видимой причины околел один як. Можно было приписать это исключительно голоду. По ночам труп этого яка привлекал волков, задававших свои докучливые непрошенные концерты и смущавших наших собак на безустанный, в течение всей ночи, лай.
Стороною мимо нас часто проезжали тангуты, осматривая наш бивуак, а по ночам виднелись костры. Проводник Амчут говорил, что это разъезды нголыков, желающих на нас напасть впереди на перевале и следящих теперь за нами. Сзади нас тоже собралась масса ртауских тангутов, ожидавших нашего возвращения после грабежа нголыков, чтобы перехватить от нас остатки могущего быть спасенным имущества и распорядиться с нами по своим обычаям, т. е. сдавшихся причислить к пленникам для несения домашних работ, а впоследствии, когда они убедятся в смирении пленников, обязанностей пастухов. Так они обыкновенно поступают с монголами.
Здоровье мое что-то не поправлялось, или поправлялось, но незаметно для меня самого, хотя при помощи человека и держась за него я мог стоять на левой ноге; затем, чтобы передвинуться немного, я, передав на нее корпус, переносил и правую неподвижную омертвевшую ногу. Ожидать здесь долее моего выздоровления было невозможно. Яки худели от недостатка корма и сильных морозов и могли ежедневно последовать за своим товарищем, уже погибшим от голода. До монастыря Раджа-гонпа оставалось всего 120 верст; это первый оседлый пункт на Желтой реке. Пробиваться к нему предстояло среди алчных нголыков, ожидавших поживы на наш счет и карауливших нас за перевалом в одном переходе. Сзади же [309] нас подждали тангуты. Следовательно, куда не итти, везде придетея прокладывать себе путь оружием. Но двигаться вперед со своими слабыми силами и ставить всю экспедицию в неудобное положение, в случае критического исхода моей болезни, мне не позволяла совесть, и я счел неблагоразумным. С великою грустью и ломкою над своими желаниями видеть Сычуань, землю обетованную нашей экспедиции, обдумывая в тиши безсонных ночей положение вещей, я решил повернуть обратно... А сколько надежд, сколько затрат трудов и борьбы всякого рода, часто сверх сил! К чему все привело!.. Да, эти минуты нравственной борьбы, я думаю, стоили физического недуга, так неожиданно овладевшего моею прежде очень крепкой натурой!
Вечером на восьмой день болезни я решил всесторонне обсудить это дело вместе с Петром Кузьмичем и В. Ф. Ладыгиным. Они с неменьшим сожалением пришли к тому же заключению, как и я, что повернуть обратно необходимо, и наше решение было объявлено отряду с приказанием приготовиться к выступлению на другой же день утром 5 февраля 104. [310]
Комментарии
98. Под индийскими монетами с портретом императрицы Индии вероятно подразумеваются рупии с портретом английской королевы Виктории, которая была провозглашена императрицей Индии в 1877 году. Этому акту предшествовала длительная борьба англичан за свое господство в этой огромной и богатейшей стране с другими европейскими капиталистами-захватчиками, сначала португальцами и голландцами, которых они вытеснили оттуда ко второй половине ХVIII в., а затем с французами.
В подчинении Индии британскому господству и в борьбе английских капиталистов с французскими огромную роль сыграла Ост-Индская компания, организованная в 1599-1601 гг.
99. «Нойон» – по-монгольски княвь, господин. Здесь интересно сопоставить это широко распространенное в Азии слово с мало отличающимся по написанию словом «тайон», имеющим хождение на Аляске и Алеутских островах и заключающем, примерно, такой же смысл. Возможно, что здесь имеется пример далеких исторических связей народов различных континентов, в результате чего некоторые слова перешли от одних к другим и сохранились у них в очень мало измененной форме.
100. Баньчен-рембучи – второй, после далай-ламы, иерарх буддийского мира. Постоянное место жительства имеет в Шигатзэ.
101. К этому не лишне вспомнить вообще о «конфликтах» между англичанами и тибетцами. Начиная с середины XIX в., англичане предпринимали неоднократные попытки проникнуть в Тибет и подчинить его своему влиянию. Но свободолюбивые тибетцы препятствовали проникновению к ним нежелательных чужестранцев. После ряда неудач англичане стали секретно засылать туда ученых индусов, пандитов, которые проводили там военно-разведывательную работу и одновременно, попутно, занимались научной.
Сами англичане прошли в Тибет только тогда, когда крупная военная экспедиция полковника Иенхесбенда в 1903–1904 гг., не считаясь с законами страны, силой приникла на запретные для них земли и дошла до столицы Тибета Лхасы.
102. У различных путешественников встречаются написания и Лхаса и Хласса, что повидимому объясняется недостаточно ясным для европейского слуха произношением этого слова тибетцами.
103. Недостаток средств, о котором говорит Роборовский, не случайное явление в истории русских географических экспедиций. На это не раз сетовал Н. М. Пржевальский и другие путешественники. Скудность экспедиционной казны говорит о том, как мало отпускалось средств царским правительством на научные экспедиции. Эти малые средства были далеко не достаточны, и приходилось дополнять их пожертвованиями частных лиц. На экспедиции Г. Н. Потанина и В. И. Роборовского Министерство финансов отпустило только 30 000 рублей. Если бы не 15 000 рублей, пожертвованные частными лицами, то вряд ли экспедиции смогли бы приступить к выполнению своих задач.
Известно также, например, что замечательная экспедиция В. Л. Комарова на Камчатку была финансирована целиком частным лицом.
104. Громадные вечноснеговые горы Амнэ-мачин, у которых пришлось остановиться из-за болезни В. И. Роборовскому, представляют восточную часть окрайней системы гор, окаймляющих с севера Тибет. На западе они переходят в уступающие им по высоте горы Бурхан-будда и далее на западе в хребет Шуга.
Текст воспроизведен по изданию: В. И. Роборовский. Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань. Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии в 1893-1895 гг. М. ОГИЗ. 1949
© текст - Юсов Б. В. 1949© OCR - Бычков М. Н. 2010
© сетевая версия - Strori. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ОГИЗ. 1949
Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову
за предоставление текста.