НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ ПРЖЕВАЛЬСКИЙ

род. 31-го марта 1839 г., † 20-го октября 1888 г.

«20-го октября, в четверг, в городе Караколе, скончался (от возвратного тифа) генерал Н. М. Пржевальский. Перед смертью он просил похоронить его на берегу озера Иссык-Куль; распоряжение об этом сделано» (Город Каракол — Семиреченской области, лежит под 42° 30' северной широты, 96° 07' долготы, жителей 3,000. От Спб. — 4,713 верст, от Москвы — 4,154 версты. З.).

Газета выпала из рук при прочтении этого рокового, как громовой удар, нежданно разразившегося известия! Пржевальского — нет на свете! Этого мощного, полного и духовных и физических сил богатыря не стало! И это тогда, когда он находился в самом расцвете этих сил и на вершине своей всемирной известности и славы!

Потеря громадная, потеря едва ли заменимая в близком будущем, так как такие люди-богатыри народной мощи и славы возникают лишь крайне редкими, исключительными явлениями из целых поколений...

В один из промежутков между его бесстрашными странствиями, составившими ему всемирную и столь почетную известность, Н. М. Пржевальский, в бытность в С.-Петербурге, познакомился с нами. Беспредельно уважая этого в полном смысле героя, подвижника науки, мы, с понятным любопытством, стали расспрашивать у него подробности о его детстве и юности. Николай Михайлович охотно отвечал, рассказ его тут же стенографировался... Рассказ был простой и искренний; в переданных подробностях ничего не было необыкновенного, ничего, повидимому, выходящего из ряда, как то обыкновенно и бывает в сказании о самом себе человека, скромного, чуждого малейшего тщеславия, а между тем великого по своим заслугам.

Стенографически записанные подробности рассказа Николая Михайловича были приведены затем в порядок одною из наших сотрудниц.

— «Напечатайте это сказание после моей сверти, сказал мне Николай Михайлович, когда я упомянул о нем ему в марте 1888 года. — Я, впрочем, даст Бог, дополню его».

Дополнить ему свой рассказ не довелось и, кто бы мог думать, что нам придется его напечатать так скоро! Ред. [528]

АВТОБИОГРАФИЯ Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКОГО.

I.

Родился я 31-го марта 1839 г. в Смоленское губернии, в усадьбе Отрадное, и был старшим сыном в семье, где кроме меня было еще два сына и дочь. Дед мой был католик, но отец и мать православного исповедания. Отец мой, отставной штабс-капитан, умер, когда мне было не более семи лет, поэтому я мало его помню, но слышал, что он был человек практический; мать, рожденная Каретникова, была весьма умная, но характерная и строгая женщина; воспитание она, кажется, получила в одном из петербургских институтов. Она была и первой моей учительницей.

Материального недостатка в семье нашей не могло быть, потому что, при существовании крепостного права, у нас было до тысячи десятин земли и 105 душ крестьян.

Первоначальное мое воспитание было домашнее. У меня перебывало много учителей; привозили их из Смоленска, обыкновенно разных бурсаков, которые, должно быть, оказывались плохими педагогами, потому что их часто меняли. Только один из них, также воспитанник семинарии, некто Зезюлинский прожил в доме три-четыре года; он учил всем предметам, и учил порядочно.

На меня, в раннем детстве, больше всего имели влияние мои дядька, а также мамка Ольга Макарова, которая часто рассказывала нам, детям, сказки и умела приучить нас к себе. Но из всех сказок особенно нравилась мне, мальчугану непокорному и шаловливому, «Иван великий охотник»; [529] бывало, как только закапризничаю, нянька и говорит: «хочешь, я расскажу тебе об Иване великом охотнике», и я тотчас стихал. Также, если мне приходила фантазия взобраться на дерево, то она одна могла уговорить меня сойти на землю; при этом обыкновенно происходил торг в роде следующего: «я дам тебе яблоко». — «Дашь, ну тогда сойду», и пр.

Первая книга, прочитанная мною, была какая-то иллюстрация, затем басни Крылова. Рос я в деревне дикарем; воспитание было самое спартанское; я мог выходить из дому во всякую погоду и рано пристрастился к охоте. Сначала стрелял я из игрушечного ружья желудями, потом из лука, а лет двенадцати я получил настоящее ружье. Руководителем в охоте был мой дядя, Павел Алексеевич Каретников, брат матери, который, помимо охоты, имел еще другую страсть — запивал время от времени и тогда на охоту не ходил. Он же учил меня французскому языку.

II.

В 1849 году отвезли меня в Смоленск, где определили в гимназию, прямо во второй класс. Здесь, в городе, для меня и брата нанят был флигелек за два с полтиною в месяц, а в гимназию платили тогда за ученье пять рублей в год. В Смоленске мы, два брата, никого не знали, и шагу не пускали нас без дядьки, который приводил нас в гимназию, приносил завтрак, а затем и назад отводил, потому что содержали нас очень строго.

Такая же строгость была и в гимназии, где в буквальном, а не переносном смысле секли по субботам. Подбор учителей, за немногими исключениями, был невозможный: они пьяные приходили в класс, бранились с учениками, позволяли себе таскать их за волосы. Из педагогов особенно выдавался в этом отношении Федотов, как говорили, бывший вольноотпущенный, который, не взирая на вероисповедание учеников, всех обращал в православие. Во время его класса постоянно человек пятнадцать были на коленях. За то [530] священник Доронин был человек вполне разумный и добрый; и умел как-то мягко обращаться с учениками. Географии учил Дьяконов; историю прекрасно читал Домбровский; он был очень строгий и все воспитанники учились больше из страха; но особенно боялись мы инспектора Соколова. Вообще, вся тогдашняя система воспитания состояла в запугивании и зубрении от такого-то до такого-то слова. Тем не менее, науки было мало, а свободы много и гимназисты не выглядывали такими стариками, как нынешние, не ходили в pince-nez или очках и долго оставались детьми, часто шумными и драчливыми. Каникулы были долгие; обыкновенно продолжались они с мая до октября, а иногда и до ноября, вследствие того, что гимназию постоянно ремонтировали, перестраивали и пр. В этом, т. е. в продолжительности каникул, была своя хорошая сторона, потому что мальчики, по крайней мере, не портились городскою жизнью.

Летом и на праздники обыкновенно я уезжал домой, в деревню; у меня было отцовское ружье; я порядочно владел им и даже подчас позволял себе стрелять в домашних птиц и даже индюков. Однако это не мешало мне увлекаться чтением зоологических книг и путешествий, которые выписывала мать. Но всего больше нравились мне дикие леса и, приезжая в деревню, я проводил в них целые дни; впрочем, раз, когда меня хотели учить танцевать, а я ушел в лес, то меня за это тотчас высекли.

Вообще розог немало мне досталось в ранней юности, потому что я был препорядочный сорванец, так что бывшие в гостях деревенские соседи, обыкновенно, советывали моей матери отправить меня, со временем, на Кавказ, на службу.

Но учение в гимназии шло хорошо; я был первым учеником; память у меня была прекрасная и такой же осталась и до сих пор (1881 г.). Из всех предметов не давалась одна математика, и то относительно. Таким образом, я благополучно дошел до шестого класса, но тут едва не был выгнан из гимназии.

Как-то раз учитель не угодил чем-то воспитанникам 6-го класса, и решено было общим советом уничтожить список, в котором ставились отметки. Бросили жребий; [531] исполнение этого «подвига» выпало на мою долю. Я тотчас же стащил список и бросил в Днепр, за что меня и товарищей посадили в карцер, где держали дня четыре, пока не признается виновный.

После нескольких дней сиденья в карцере, я пошел к начальству и признался в своей вине; за это постановлено было исключить меня из гимназии. Узнала об этом моя матушка, немедленно приехала в гимназию и просила не исключать ее сына, а хорошенько высечь за сделанную шалость. Ей ответили, что нельзя сечь учеников 6-го класса, но она уговорила, и, таким образом, меня вздули и оставили в гимназии (В 1854 г. г-жа Пржевальская вышла вторично замуж за г. Толпыго (очень хорошего человека); она умерла в 1877 году.), из которой я вышел в 1855 году, с твердым намерением поступить в военную службу. Этой решимости всего больше содействовала книга, прочитанная мною в шестом классе и написанная прекрасным языком, а именно «Воин без страха», которая оставила меня в убеждении, что, только следуя данному образцу, «можно сделаться добродетельным».

III.

В сентябре 1855 года отправился я в Москву, в своей коляске, с своим кучером и на своих лошадях. Брат мой поступил в университет, а я — в юнкера в Белевский полк, без экзамена, потому что в гимназии слушал законоведение и у меня был аттестат с правом на чин (Юнкером я оставался всего шесть месяцев. Н. П.). Несколько дней спустя по моем приезде, полк выступил в поход. Товарищей у меня было человек сорок всякого сброда; некоторые из них на первом же переходе украли где-то сапоги и пропили в кабаке. Это происшествие крайне тяжело подействовало на меня и впервые меня разочаровало в военной службе: я уходил в лес на охоту и нередко там плакал. Тогда же у меня зародилась мысль, что должно найти какой-нибудь исход и поступить в военную академию. Полк, в это [532] время, стоял в Тульской губернии, а именно в деревне Литвиновой, Бельского уезда, где крестьяне постоянно обращались во мне с вопросом:

— «За что это тебя, такого молодого, в солдаты отдали?»

Но молодые и старые одинаково ничего не делали; служба велась очень плохо; полковой командир был такой, что подчиненные, проходя мимо его дома, должны были шапки снимать. Товарищи юнкера, с которыми я имел мало общего, не любили меня, а офицеры тогда не обращали внимания на юнкеров. Что же касается до варварского обращения с солдатами, то это не особенно меня поражало, потому что с детства при крепостном праве я много раз видел, как били и секли крестьян. Моим единственным утешением было ружье, выписанное из деревни, с которым я постоянно ходил на охоту; кроме того, получив в гимназии сведения из зоологии и ботаники, я пристрастился в собиранию цветов.

Летом 1856 года (сколько помню), полк двинулся в город Козлов, Тамбовской губернии, представляя собой шайку грабителей, потому что обыкновенно ничего не покупалось, как людям, так и лошадям, — все добывалось даром. В этом соблюдалась очередь, и раз, когда пришел мой черед, я, между прочим, заколол штыком индюка, которого потом съели на станции.

Вскоре произвели меня в офицеры и назначили в Полоцкий полк, стоявший в Смоленской губернии. Перед этим я съездил в свою деревню и привез оттуда слугу, Ивана Маркова, хорошего охотника, который последовал за мною в Польшу, когда туда был переведен полк. Здесь воровство на продовольствие наше продолжалось попрежнему, и Иван Марков постоянно кормил даром и офицеров, и лошадей.

Если не ошибаюсь, в 1858 году послан был я в Москву, в командировку, принять партию ружей и пистолетов, после чего вернулся я в свой полк, находившийся тогда в Варшаве. Командир полка, Островский, благоволил ко мне; что касается ротного командира, то он хотя был человек толковый, но пьяница; бывало пригласит в себе меня и заставляет пить, но обыкновенно, получив отказ, говаривал: «из тебя, брат, прок будет!» [533]

Офицеры вообще вели разгульную жизнь, но я кутежей не любил, но не без увлечения играл в карты. Большею частью я проводил время с своим приятелем К... Вместе с ним читал книги исторические, путешествия, романы, в роде «Три страны света» — роман Некрасова и Станицкой в Современнике» — и тому подобные книги, что и навело меня на мысль, что я должен непременно отправиться путешествовать. В это же время, еще будучи прапорщиком, я написал по начальству письмо, в котором просил, чтобы меня перевели на Амур, но, вместо ответа, был посажен под арест на трое суток, что окончательно убедило меня в необходимости поступить в академию.

В 1860 году (относительно годов я, быть может, делаю ошибки) Полоцкий полк был переведен в Волынскую губернию. Я взял четырехмесячный отпуск и отправился домой в деревню, а когда вернулся в полк, то стал усиленно готовиться в академию, тем более, что тогда все военные науки должно было самому пройти, не рассчитывая на постороннюю помощь.

Таким образом, я занимался одиннадцать месяцев; квартира у меня была скверная в Кременце, но чтобы не бросать охоты и, между тем, не терять времени для подготовки к экзаменам, я иногда часов по шестнадцати в сутки сидел за работой. За это в полку стали звать меня ученым и не совсем дружелюбно относились к моим занятиям, но вообще офицеры благоволили ко мне и я до сих пор (февраль 1881 г.) с удовольствием вспоминаю о времени, проведенном с ними. Между тем приготовления в экзамену стали подходить к концу, и только одного не мог я одолеть, а именно «Воинского устава». Это тем более смущало меня, что А***, которому я заявил об этом, прямо сказал мне: «Выучите, иначе вас не примут в академию!» Я опять принялся учить и остался в убеждении, что из Устава не выдержу. [534]

IV.

В Петербург приехал я в августе (1861 года), и, при этом, без гроша денег, вследствие чего у одной знакомой занял 170 р., с тем, чтобы, по истечении года, уплатить 270. Экзамен выдержал благополучно и одним из лучших, благодаря тому, что вопросы из Устава счастливо попались легкие.

В Петербург я приехал в первый раз; остановился в гостиннице, около Варшавского вокзала, и платил по 30 коп. в день за номер. Сначала мне приходилось сильно бедствовать, а подчас и совсем обходиться без обеда. В свободное время много читал, но военными науками не занимался и, вообще, не чувствовал в ним ни малейшего расположения. Между тем у меня явилось желание попробовать свои авторские силы: я написал «Воспоминания Охотника» снес в одному редактору, который и принял статью. Когда я вторично зашел в нему, чтобы узнать о судьбе статьи, то получил ответ, что она будет напечатана, но что мне не выдадут никакого гонорара, потому что это мое первое, по времени, произведение. Тем не менее я был бесконечно рад, что статья явится в печати.

В Петербурге жизнь моя шла довольно однообразно: я был почти всем чужой; обыкновенно профессора, окончив лекции, тотчас же уходили. Вдобавок, за съемку мне поставили 4 и чуть не выгнали из академии; составленный мною планшет был грязный и выходил как-то вверх ногами, чему способствовало и то, что летом, во время съемки, я постоянно занимался охотой. При переходе на второй курс, я взял темой для своего сочинения «Амурский край»; — источников было много — тогда вышло в свет сочинение Маака и другие, и я мог окончить свою работу без особенных затруднений. Это было тем более кстати, что жизнь моя попрежнему была не особенно правильная; приходилось еще долг платить: я заплатил 100 р. процентов, а долг так и остался.

В 1863 году началось польское восстание; в мае воспитанникам академии сделали предложение, что если кто из них желает, то может, не ездивши на съемку, отправиться в [535] Польшу, с правами второго разряда. В числе других и я изъявил на то согласие, потому что не хотел держать экзамена из военных наук. Сначала отправился я в Полоцкий полк, который нашел в прежнем виде, без всяких перемен; старые товарищи встретили меня крайне радушно. Здесь в качестве адъютанта я участвовал в экспедиции против польских повстанцев, после чего пробыл десять месяцев в полку, читая что попадалось под руку: военную энциклопедию, «Журнал Охоты» и проч.

В 1864 году я был назначен адъютантом в 4-го дивизию, откуда отправился домой в Смоленскую губернию, чтобы подготовить себя в зоологии, ботанике и проч., а затем при первой возможности ехать в путешествие.

По молодости и увлечению в путешествиям, мечтал я было ехать в Африку, но когда убедился, что такое путешествие немыслимо за отсутствием у меня всяких средств, то я обратил внимание на Азию.

В то время г. Б*** представил мое сочинение об Амурском крае в «Географическое общество», которое и выбрало меня своим членом; но вслед затем статья эта была присвоена одним господином и напечатана в «Военном Сборнике».

Между тем материальное мое положение значительно улучшилось против прежнего; я стал получать хорошее содержание и мог выписывать книги, из которых прежде всего были мною приобретены «История цивилизации (Бокля)», различные книги по физической географии и путешествия, которые и послужили основанием моей начинавшейся библиотеки.

В конце того же 1864 года я отправился в Варшаву, где, согласно моему желанию, был я принят в юнкерское училище дежурным офицером, а затем сделан библиотекарем (В генеральный штаб меня не переводили, главным образом, потому, что фамилия моя смахивала на польскую. Н. П.); здесь в течение двух лет и нескольких месяцев я в уверенности, что рано или поздно, но осуществлю заветную мечту о путешествии, усиленно изучал ботанику, зоологию, физическую географию и проч., а в летнее время ездил к себе [536] в деревню, где, продолжая те же занятия, составлял гербарий. В то же время читал я публичные лекции в училище, по истории географических открытий трех последних веков, и написал учебник географии для юнкеров, которые относились ко мне с большой симпатией. Вставал я очень рано и почти все время свободное от лекций сидел за книгами, так как, подав прошение о назначении меня в Восточную Сибирь, уже наметил план своего будущего путешествия.

Наконец, после долгого ожидания, по просьбе генерала Ч***, который написал письмо Мещеринову, что я, по роду моих занятий, могу принести в новом крае известную пользу, был я, наконец, откомандирован в штаб восточно-сибирского военного округа.

V.

В декабре 1867 (?) года состоялось мое назначение, а 15-го января 1868-го года я отправился в путь.

Радость моя была неописанная. Со мной был немец Роберт К***, которого я пригласил с собою в Сибирь, с тем, чтобы всю коллекцию, какую соберем, разделить пополам, но К * * * влюбился пред отъездом в какую-то Амалию, поехал влюбленный и часто впадал по ней в страшную тоску.

В это время у меня были в запасе деньги, скопленные в Варшаве при чтении лекций; кроме того я получал 400 руб., как штабс-капитан, и прогоны на две лошади, так что с своим спутником отправился я на паре лошадей, в открытых санях. Поехали мы через Урал и Сибирь на Амур и стреляли дорогой, так как с нами было ружье. Все время пути был я в полнейшем восхищении: новая обстановка производила на меня сильное впечатление; но К*** совсем упал духом: другой раз, бывало, сидит и плачет, вспоминая свою возлюбленную Амалию.

В конце марта приехали мы в Иркутск. Сибирь совсем меня поразила: — дикость, ширь, свобода бесконечно мне понравились. В Иркутске мне поручили библиотеку, и я целый [537] месяц проверял ее и приводил в порядок; начальником штаба был тогда генерал Кукель, который отнесся ко мне крайне дружелюбно и дал мне командировку в Усурийский край. Но когда я сообщил об этом своему Роберту К*** и объявил, что он едет на Амур, то немец сказал решительно: «нет, я и так далеко заехал, дальше не поеду!»

Лишившись неожиданно спутника, я был этим огорчен, но тут случайно зашел ко мне из штаба Егунов, только что поступивший в топографы. Мы разговорились. Егунов настолько понравился мне, что я предложил ему ехать со мною на Усури; тот согласился. Кроме того, с нами отправился Николаев.

В научном отношении я был достаточно подготовлен по занимающему меня предмету: хорошо знал ботанику, орнитологию и проч.; при этом имел с собой большой запас разных книг. Прибыв на Усури, я сел в лодку с своими спутниками и поехал вверх по реке. Тут принялся я за свои исследования, записи и проч.; вначале дело не клеилось, потому что не было привычки и системы. Оффициальное поручение, данное мне, состояло в том, чтобы переписать население Усурийского края. Когда я стал собирать растения, то это возбудило любопытство и даже подозрение местных жителей, а в переписи они вообще относились равнодушно. Географическое общество, с своей стороны, просило меня доставить различные сведения, а между тем, в то время, не давало никакого пособия. Тем не менее, хотя я был командирован в Усурийсвий край всего на шесть месяцев, но пробыл там гораздо долее.

В 1868 году написал я свой отчет «О результатах исследований на р. Усури и оз. Ханка», в котором отнесся несочувственно в местному населению (См. «Извест. геогр. общ.» 1868, отд. II, стр. 193-195. Ibid. «Инородческое население в южной части Приморской области». «Изв. имп. русск. геогр. общ.» т. V, 1869, отд. II, стр. 185-201.).

Когда отчет был представлен, то мне пришлось услышать от командира такое замечание: «я прочел весь отчет, но я и без вас знаю, что тут, т. е. в этом крае скверно».

Эти слова произвели на меня удручающее впечатление. [538] Затем приехал я в Петербург и издал свое «Путешествие в Усурийском крае 1868-1869 гг.», с картою Усурийского края. Спб. 1870.

(См. также Пржевальский: Чтения в заседаниях Имп. русск. геогр. общ. Известия 1870 г., т. VI, отд. I:

Пржевальский. Усурийский край, русское население и инородческое население. «Вести. Европы» 1870 г., кн. V, стр. 236-267, и № 6, стр. 553-683. С картою.)

Экспедиция моя в восточную Азию, не смотря на свою сравнительную трудность, была удостоена весьма малой наградой: императорское русское географическое общество выдало мне только малую серебряную медаль; тем не менее это путешествие, помимо научной пользы, имело для меня огромное значение, так как впервые вывело меня на дорогу и сблизило с людьми, живо интересовавшимися делом и близко в нему стоявшими. Таким образом вице-председатель императорского русского географического общества П. П. Семенов, непосредственно после напечатания подробного отчета об усурийском путешествии, нашел возможным выхлопотать для меня от общества новую командировку, а именно в северный Китай.

VI.

В начале ноября 1870 года, проехав на почтовых через Сибирь, прибыл я в Кяхту, откуда должно было начаться мое путешествие по Монголии и сопредельным ей странам. Это путешествие продолжалось почти три года, и все время неразлучным спутником моим был молодой подпоручик М. А. Пыльцов, а позднее два забайкальских казака Панфил Чебаев и Дондок Иринчинов, которые, вынося со мною все трудности странствования в диких странах Азии, прошли по Монголии, Гань-су, Куку-нору и Северному Тибету 11,100 верст. При этом средства нашей экспедиции были ничтожны, [539] всего 3.000 р., так что приходилось испытывать всевозможные лишения, прибегать в охоте для добывания пищи, и я, по неимению денег, не мог даже приобрести достаточно хороших инструментов для производства наблюдений. Главною целью экспедиции были физико-географические и специальные зоологические исследования; этнографические изыскания производились по мере возможности. Сверх того, мною были собраны богатые коллекции птиц, шкур и шкурок млекопитающих, 11 видов рыб, более 3,000 экземпляров насекомых, до 4,000 экземпляров растений и небольшая коллекция образчиков горных пород со всех посещенных мною хребтов гор.

19 сентября 1873 года я вернулся в Кяхту из своей первой экспедиции в Центральную Азию. Из Кяхты я чрез Киев отправился в Петербург, где меня ожидала самая радушная встреча.

Императорское русское географическое общество в 1874 г. присудило мне большую константиновскую медаль еще до выхода первого тома моего сочинения о Монголии (Монголия и страна тангутов. Трехлетнее путешествие в восточной нагорной Азии. Н. Пржевальского. Том первый, Спб. 1875 второй том вышел в том же году, третий в конце 1876.). На парижском конгрессе мне также присудили медаль. Затем я имел счастье показывать свои коллекции покойному государю, после чего получил 600 руб. пенсии и произведен в подполковники. Кроме того, благодаря просвещенному и столь отзывчивому на все, что касается наук, вниманию Е. И. В. великого князя Константина Николаевича, равно покровительству военного министра Д. А. Милютина, я был прикомандирован в главному штабу.

12 августа 1876 года предпринял я свое второе путешествие с целью изучения западной части великой среднеазиятской пустыни. На этот раз на предстоящие расходы мне было ассигновано 24,700 руб., так что экспедиция была сравнительно прекрасно обставлена и снабжена всем необходимым. Сначала я имел в виду проникнуть в Тибет через пустыни, лежащие к югу от Лоб-Нора, но полное безводие местности и совершенное отсутствие проводников заставило вернуться назад и испытать другой путь, восточный, через Гучень, Цайдам и [540] верховья Голубой реки. Хотя болезнь помешала мне дойти до Хлассы, как я предполагал, но и одиннадцать месяцев, посвященных путешествию, принесли добрые результаты как для физической географии, так и для естественно-исторического изучения страны. Мне удалось исследовать местность, где еще никогда не ступала нога европейца, и ознакомиться с неизвестным до этого народом, представляющим весьма любопытные черты с точки зрения антропологической. При этом я собрал изрядные коллекции по зоологии, орнитологии и ботанике, которые были представлены мною в императорскую академию наук, как и все мои другие коллекции (См. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор». Путешествие Н. М. Пржевальского в 1876 и 1877 гг. Изд. Имп. Р. Г. Общ. Спб. 1878. На это сочинение возражал Рихтгофен в брошюре «Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberstlientenant Przewalski’s Reise nach dem Lop-noor und Altyn-Tag», но Н. М. Пржевальский сделал по поводу этого основательное разъяснение и указал, что китайские источники, на которых основано мнение Рихтгофена, весьма сбивчивы.).

Третье путешествие, совершенное мною в 1879 и 1880 гг. в Тибет и на верховья Желтой реки, представляет, как и две мои первые экспедиции, как бы научную рекогносцировку Центральной Азии...

Н. М. Пржевальский.

От Редакции. Здесь оканчивается автобиографический рассказ Н. М. Пржевальского, — записанный с его слов стенографически в редакции «Русской Старины» вечером 2-го февраля 1881 года (Тогда же в наш Альбом «Знакомые» Николай Михайлович собственноручно написал: «Пржевальский, Николай Михайлович, родился в Смоленской губернии, в усадьбе Отрадное, 31-го марта 1839 года. Обучался в Смоленской гимназии и в академии генерального штаба. Совершил в 1867-1881 гг. четыре путешествия в Азии: Амурское, Монгольское, Лоб-Норское и Тибетское.

Альбом Редактора-издателя «Русской Старины»: «Знакомые». Спб., изд. 1888 г. стр. 90; см. там же стр. 99, 115, 248, 396.). К этому рассказу добавим немногие строки:

Третье путешествие Николая Михайловича описано в отдельном, богато изданном, сочинении, вышедшем в 1883 г. («Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховье Желтой реки». Путешествие Н. Пржевальского в 1879 и 1880 гг., с 12 карт., 108 рис. и 10 политип. Спб. 1883 г. Издание стоило 15,000 руб. Ред.), [541] после чего слава Н. М. Пржевальского достигла своего апогея. Он был удостоен многих почетных наград от заграничных ученых обществ: берлинское географическое общество прислало ему «медаль Риттера и Гумбольдта», лондонское географическое общество — большую золотую медаль, шведское — «медаль Вега», итальянское — свою медаль и проч. Сочинения Н. М. Пржевальского были переведены целиком на английский язык и в пространных выдержках на французский и немецкий.

Громкая слава, связанная с этим третьим путешествием Н. М. в Центральную Азию, значительно облегчила Императорскому Русскому Географ. Обществу снаряжение его четвертого путешествия, на которое было ассигновано 45,000 руб. Николай Михайлович пробыл в отсутствии около двух лет (1884-1885 гг.). Он прошел из Кяхты на Куку-нор, Цайдам, Керию, через хребет Куэнь-лунь в Хотан, откуда через безводные пустыни Таримского бассейна направился в город Аксу и затем через трудный перевал Бедель в Тянь-Шани вернулся в г. Верный.

Едва весть о благополучном окончании экспедиции Н. М. Пржевальского достигла Европейской России и сделалось известным, что он следует в Петербург, как на всем пути начались приготовления в его чествованию. Во всех городах, где ему приходилось проезжать, встречали его с большими овациями, которые были закончены торжественным собранием Императорского Русск. Географического общества, назначенным для его приветствования, 29-го января, во дворце великой княгини Екатерины Михайловны, которое было удостоено присутствием Высочайших особ. В этом собрании Н. М. сделал подробный и блестящий доклад о своей последней экспедиции и начал его с изложения маршрута всех своих путешествий в Центральной Азии, обнимающего 30,000 верст и совершенных азиатским способом, т. е. пешком и верхом на верблюде или лошади.

Летом 1888 года Н. М. Пржевальский выпустил в свет роскошно изданное и в высшей степени интересное описание своего четвертого путешествия (см. выше отзыв об этой книге в библиографическом листке) и отправился в пятое [542] путешествие (13-го марта 1888 г. Николай Михайлович пришел с нами проститься и отметил это дорогое для нас посещение в нашем альбоме: «Знакомые» изд. 1888 г., стр. 396.), в начале которого, как воин на поле чести, как подвижник науки на своем посту — склонил свою могучую, полную энергии, высокой мысли и стремления к славе дорогого Отечества главу под секиру безжалостной смерти.

Ред.

Дипломы и медали, полученные Н. М. Пржевальским в 1871-1886 гг.

(Печатаемый здесь список сообщен нам Н. М. Пржевальским 6-го апреля 1888 г. в С.-Петербурге чрез его сподвижника и спутника г. Робаровского. Ред.)

Дипломы русские:

1. Почетн. член императорской академии наук (1878 г.).

2. Почетн. д-р зоологии московского университета (1881 г.).

3 и 4. Действит. (1864) и почетн. чл. (1880 г.) императ. русского географ. общества.

5 и 6. Действит. (1875 г.) и почетн. (1880 г.) чл. С.-Петерб. общ. естествоиспытателей.

7. Почетн. чл. С.-Петербургского университета (1881 г.).

8. Почетн. чл. общ. любителей естествознания, антропологии и этнографии при московском университете (1886 г.).

9. Почетн. чл. уральского общ. любителей естествознания (1881 г.).

10. Почетн. член императорского С.-Петербургского Ботанического сада (1878 г.).

11. Почетный гражданин г. С.-Петербурга (14-го января 1881 г.).

12. Почетн. гражданин г. Смоленска (1881 г.).

18. Почетн. чл. императ. московск. общ. сельского хозяйства (1881 г.).

14. Почетн. чл. императ. российского общества садоводства (1886 г.).

15. Почетн. чл. московского общ. любителей охоты (1881 г.).

Заграничные:

1. Почетн. чл. германской леопольдовской королевской академия в Галле (1886 г.) Academiae Caesarae Leopoldino-Carolinae Gerinanicae.

2. Член корреспондент географ. общ. в Берлине (1884 г.) (Die Gesellschaft fur Erdkunde zu Berlin). [543]

3. Почетн. чл. географ. общ. в Вене (1881 г.) (Die K. K. Geographische Gesellschaft in Wien).

4. Почетн. чл. венгерского географ. общ. в Буда-Пеште (1882 г.). (A Magyar Foldrajzi Tarsasag).

5. Почетн. чл. географич. общ. в Дрездене (1879 г.) (Der Verein fur Erdkunde in Dresden).

6. Почетн. член Италианского географич. общества (1880 г.) (Societa Geografica Italiana).

7. Почетн. чл. шведского общ. антропологии и географии (1884 года) (Svenska Sallskapet for Antropologi och Geografi).

8. Почетн. чл. общ. географии и статистики во Франкфурте на Майне (Der Verein fur Geographie und Statistik zu Frankfurt auf M.).

9. Почетн. чл. нидерландского географич. общ. (1887 г.) (Nederlandsch Aardrykskundig Genootschaft).

10. Почетн. чл. парижского географич. общ. (1888 г.) (Societe geographique de Paris).

11. Почетн. чл. географич. общ. в Лейпциге (1887 г.) (Der Verein fur Erdkunde zur Leipzig).

12. Почетн. чл. сев. китайского отдела английского королевского азиатского общ. (1880 г.) (North-China Branch of the Royal Asiatic Society).

13. Почетн. чл. общ. орнитологии в Лондоне (?).

14. Иностранный чл. (Foreign member) американского орнитологического общ. (?) (American ornithologists’ union).

Золотые медали:

1. Константиновская от импер. русского геогр. общ. (1875 г.).

2. Именная («Первому исследователю природы Центральной Азии») от операторской академии наук (1886 г.).

3. Медаль Гумбольдта (от берлинского географического общ. в год (1882) празднования его 50-летнего юбилея).

4. Золотая медаль парижского географич. общества.

5. Золотая медаль италианского географич. общества.

6. Золотая медаль лондонского географ. общ. (1878 г. (?)).

7. Золотая медаль «Веги» шведского геогр. общества.

8. Palme d’Academie (Париж).

Текст воспроизведен по изданию: Автобиография Н. М. Пржевальского // Русская старина, № 11. 1888