НАДАРОВ И. П.

ПОЕЗДКА

ПО ДОЛИНЕ ХУНЧУНКИ (В МАНЧЖУРИИ)

В 1887 ГОДУ.

От г. Хунчуна до нашего пограничного Верхне-Монгугайского караула.

В зимнее время Владивосток получает довольно значительное количество китайских товаров и жизненных продуктов из Манчжурии. Из Хунчуна, соседнего с нами манчжурского города, обозы с этими товарами направляются обыкновенно по долине р. Хунчунки до нашего пограничного Верхне-Монгугайского караула, а отсюда, долиною реки Монгугая и по льду Амурского залива, достигают Владивостока. Между товарами, провозимыми этим путем, зачастую проходит опиум, употребляемый китайцами для курения. Статья 2541 таможенного устава изд. 1859 г. воспрещала привоз к нам из Китая опиума. По продолжению 1876 года статья эта изменена и относительно привоза опиума ничего не упоминает. Тем не менее, на практике открытый провоз опиума возбранялся, и потому китайцы провозили его тайно. Конфискование большой партии опиума в 1887 году и случившееся при этом недоразумение, происшедшее по вине переводчика китайского языка, дали мне возможность совершить поездку в пределах Китайской империи от г. Хунчуна (Хунчун — пограничный манчжурский город, расположенный в 50-ти верстах от нашего урочища Новокиевского.) вверх по долине р. Хунчунки. Дело было так.

В конце января 1887 года, наш пограничный комисар в Южно-Уссурийском крае получил письмо от хунчунского фудутуна, который жаловался на действия нашего Верхне-Монгугайского пограничного караула. При подобного рода пограничных сношениях обыкновенно присылается два текста: манчжурский и китайский. На этот раз манчжурский текст запоздал и получен был один китайский. Переводчиком китайского языка при [365] управлении пограничного комисара состоял г. Н-в, недавно прибывший из Петербурга и еще недостаточно напрактиковавшийся в своем деле. В письме фудутуна говорилось, что, по заявлению китайских купцов, начальник пограничного Верхне-Монгугайского караула, сотник Хассан, при осмотре обоза, провозившего между прочими товарами и опиум, конфисковал этот опий и некоторые другие товары. В заключение фудутун просил разобрать это дело и по возможности удовлетворить китайских купцов. Переводчик по неопытности перевел письмо в таком смысле, что наш пограничный караул, под командою сотника Хассана, остановил китайский обоз на китайской територии, отобрал находившийся в обозе опиум на сумму до 5000 рублей и, сверх того, взял с собою и испортил остальных товаров на 1500 рублей. Оказался как бы грабеж в пределах иностранной державы, очень громкое международное дело.

Я был во Владивостоке, когда срочною телеграмою из Хабаровки получил предписание произвести по этому делу следствие.

Отправившись немедленно к пограничному комисару в Новокиевское, я после совещания с ним решил, что должен ехать в Хунчун и там выслушать показания бывших при обозе возчиков и обследовать путь обоза.

8-го февраля я выехал из ур. Новокиевского на почтовой тройке к нашему пограничному Хунчунскому караулу, отстоящему от Новокиевска в 25-ти верстах и соединенному с последним, а равно с г. Хунчуном, очень порядочной грунтовой дорогой. На Хунчунском карауле квартирует 2-я уссурийская конная сотня, для которой здесь выстроены казармы. Стоянка тут, разумеется, одна из самых скучных, так как, кроме чинов сотни, нет ни одного постороннего жителя. Единственное развлечение для офицеров — это поездки в ур. Новокиевское, а также в Хунчун. гостить к нашим соседям китайцам, которые, в свою очередь, не остаются в долгу и зачастую приезжают гостить на наш Хунчунский караул. И в этот раз я застал здесь манчжура Эн-жая, племянника хунчунского фудутуна и командира конвойной его сотни. Эн-жай приехал со своим младшим братом, который должен был остаться на несколько месяцев у командира нашей сотни, ротмистра Соколовского, для практики в русском языке.

Упомянутая конвойная сотня хунчунского фудутуна формируется таким образом: каждая из четырех кавалерийских [366] сотен, расположенных в Хунчуне и окрестностях, выделяет из себя но 32 всадника при офицерах; выделенные таким, образом 4 взвода и составляют конвойную сотню фудутуна.

Для передвижения моего в пределах китайской територии от 2-й Уссурийской конной сотни были назначены верховые и вьючные лошади, а также шесть конных казаков этой же сотни, назначенных мне в конвой. Нагрузив свой маленький караван, я двинулся в путь с таким расчетом времени, чтобы придти в Хунчун к вечеру того же дня. Я нимало не заботился о том, как будут вьючить лошадей. Причин этому было две. Первая — я знал, что конным уссурийским сотням присвоен вьючный обоз, следовательно солдаты должны быть освоены уже с этим делом, а вторая и самая главная причина, — мне хотелось убедиться, насколько мои спутники умеют приспособляться в пути. К огорчению своему, при первом взгляде на завьюченных лошадей я убедился, что мои солдаты совсем новички в передвижениях. Незначительный скарб, шедший с нами, был навьючен на двух конях так неудачно, что изображал как бы два движущихся дома. Чтобы сразу научить, как надо вьючить, я приказал двигаться как есть, зная по опыту, что не пройдем и версты, как оба вьюка будут на земле. Так и случилось. После этого солдаты по врожденной своей смышленности сообразили, что дело худо, и всякое указание мое запоминали сразу и на весь дальнейший путь. Перевьючив здесь лошадей, мы в дальнейшем странствии уже не встречали никаких затруднений.

В расстоянии восьми верст от Хунчунского нашего караула проходит государственная граница с Китаем. В марте 1885 года я ездил в Хунчун этою же дорогою, но тогда трудно было распознать, где оканчивается земля русская и где начинается китайская земля. Теперь это дело стоит совсем иначе. После окончательной проверки границы в 1886 году в пределах Южно-Уссурийского края, на основных пунктах границы поставлены большие каменные столбы в виде усеченных пирамид с обозначенными на них литерами, под которыми столбы эти значатся в международных протоколах. Между этими основными пунктами настроено много второстепенных каменных же столбов, несколько меньших размеров. До 1886 года на основных пунктах границы стояли деревянные столбы, которые при обычных осенних и весенних пожарах (лесные и степные палы) часто подвергались порче, а иногда и совсем исчезали. Таким образом, [367] например, поверочной комисии 1886 года пришлось употребить несколько недель на розыскание одного из самых важных пограничных столбов к северу от р. Суйфуна.

Хунчунский пограничный столб, принадлежа к разряду второстепенных, тем не менее по своим размерам гораздо более первостепенных столбов с литерами. И так, благодаря этому столбу, теперь знаешь, когда оставляешь родную землю. Нехорошо лишь то, что приходится оставлять свою землю под неприятным впечатлением, которое невольно является при сравнении нашего пограничного столба с китайским. Наш столб представляет простенькую, плохой работы, кирпичную пирамиду на каменном цоколе. Стоящий в двух шагах здесь же китайский пограничный знак представляет собою литой медный цилиндр, 5 аршин вышины и 7 вершков в диаметре, поставленный на превосходно отесанном цоколе в 1 1/4 аршина вышины. Цилиндр отлит в мастерских гиринского арсенала и испещрен китайскими и манчжурскими надписями. Я вдался в подробности относительно пограничных столбов потому, что постановка их в 1886 году имела весьма важное влияние на перемену понятий китайского и манчжурского населения. Ни для кого не секрет, что наши китайцы и жители соседней Манчжурии были убеждены, что Уссурийский край принадлежит Китаю и находился лишь во временном пользовании русских. Они искренно были убеждены, что их богдыхан дал Уссурийский край русскому царю на двадцать пять лет — и вот настало время забирать край обратно. Приехали с обеих сторон уполномоченные, все, значит, идет в этом направлении, — и вдруг оказывается, что на пустой и ничем не обозначенной границе ставят пограничные столбы, да не деревянные, а каменные. Те китайцы, которые прежде утверждали, что уссурийская земля временно дана русским, после постановки пограничных столбов уже не решались говорить об этом.

Тут же, рядом с пограничными столбами на хунчунской дороге построена кумирня с домом (фанзою) для жительства священника (лама), который вместе с тем состоит сторожем пограничных столбов. С проведением телеграфной линии от Тянь-цзина через Гирин в Хунчун, китайцы проложили в 1886 году телеграфную линию от Хунчуна до самой нашей границы и у вышеупомянутых пограничных столбов сложили весь материал для продолжения линии на соединение с нашим телеграфом в ур. Новокиевском. Наше правительство не дает [368] однако же разрешения на такое соединение телеграфной линии по весьма серьезным причинам, о которых я здесь не буду распространяться. Скажу лишь, что с устройством китайской телеграфной линии от Хунчуна через Гирин до Тянь-цзина и Шанхая по этой линии проходит много таких депеш, которые прежде отправлялись из Владивостока посредством телеграфного кабеля через Японию. Нет никакой возможности возбранить пересылку депеш через Хунчун, так как при этом депеши из Владивостока пересылаются с нарочными в Хунчун и уже оттуда пересылаются телеграфным путем. При этом получается огромная денежная выгода, ибо депеши, отправляемые в Тянь-цзин и Шанхай из Хунчуна, в десять раз дешевле стоют депеш, посылаемых туда же из Владивостока через Японию.

Так как хунчунский фудутун заблаговременно был извещен о моем прибытии в качестве следователя и так как с фудутуном я был знаком еще ранее, то по приезде в Хунчун я был встречен особым чиновником, который передал мне приглашение фудутуна остановиться у него во дворце. Я поблагодарил за любезность, но предпочел остановиться в гостиннице. При мне было 10 лошадей и шесть солдат, которых фудутун кормил бы на свой счет, если бы я остановился у него. Китайская гостинница не представляет никакого подобия европейской гостинницы. Это грязное здание, в котором останавливающиеся помещаются по несколько человек в одной комнате. Для меня отвели отдельное помещение.

Пока я переодевался в форму, чтобы посетить фудутуна и объяснить ему, зачем собственно я приехал, от фудутуна пришел чиновник просить меня обедать. Обед был неофициальный и состоял из 30-ти блюд, очень вкусно приготовленных. Сервировка была китайская. Для меня был приготовлен европейский прибор, но я предпочел есть китайскими палочками. Во время обеда фудутун много извинялся, что по такому ничтожному делу мне пришлось тревожиться и ехать. Фудутун никак этого не ожидал, но, с другой стороны, он очень рад, что, благодаря этому случаю, видит меня у себя в гостях. Фудутун высказал, что по этому делу он желал, чтобы именно меня назначили следователем, в виду того, что китайские купцы меня знают и доверяют моей справедливости. Словом, фудутун с чисто китайским уменьем рассыпался передо мной в любезностях, а я, в свою очередь, не оставался у него в долгу. [369]

Личность фудутуна И-да-женя действительно интересная. Говорят, что он дослужился до генеральского чина из простых манчжурских солдат, благодаря своему уму, честности и справедливости. Он — гроза своих подчиненных, потому что усиленно преследует взяточничество. И-да-жень обладает не только ясным умом и твердою волею, но и сверх того массою сведений о нашем Приамурском крае.

Только на другой день я узнал, что фудутун имел полное основание называть ничтожным дело, по которому я приехал. Мне нужно было выслушать показания китайских возчиков, бывших при разграбленном обозе, и пройти по тому пути, по которому шел обоз. Так как наш пограничный комисар сообщил об этом заблаговременно, то к моему приезду все свидетели по этому делу были на лицо в Хунчуне, и на 10-е февраля назначен был допрос их в ямыне, т. е. в присутственном месте, где чинится суд и расправа и где ведутся все дела по управлению округом.

Утром 10-го февраля я, в сопровождении нашего переводчика, г. Мосина, отправился в ямынь, сделав предварительно визит правителю его. Ямынь представляет неотапливаемое здание, куда наружный воздух имеет свободный доступ через открытые двери. Я говорю только о той части ямыня, где производился суд. Судбище происходит всенародно. Обстановка судилища самая простенькая. У стены, на особом возвышений, стоит обитый красною материею диван, перед которым стоит большой стол, покрытый также красною материею. С левой стороны стоит скамейка, на которой расположился мой переводчик и один из переводчиков фудутуна. Здесь кстати будет сказать, что этот переводчик, по имени Чен-ли, отлично говорит и пишет по русски, а обучался этому у нас в г. Благовещенске на Амуре, в тамошней духовной семинарии.

Когда мы с правителем ямыня сели за стол, немедленно вошел палач и, преклонив колени, положил на особую скамейку меч и короткие бамбуковые палки, атрибуты китайского правосудия. Как мне передавали, эти атрибуты служат для устрашения предстающих перед судом, дабы каждый призываемый к суду давал показания по чистой совести. Когда меч и малые бамбуки были положены на свое место, тотчас же явились особые служители с большими бамбуковыми палками. Обязанность этих служителей, как рассказывают, состоит в том, чтобы заставлять [370] подсудимых и свидетелей говорить правду. Если кто-либо из подсудимых или свидетелей, дающих все показания перед судом стоя на коленях, запирается или дает показание несогласное с показаниями других лиц, то и того и других начинают тут же бить малыми или большими бамбуками до тех пор, пока не получатся согласные показания. Таким образом достигается суд скорый. К счастью, в этот раз все показания возчиков были согласны между собою и к экзекуции не прибегали.

И вот здесь то, на суде, выслушав показания возчиков, я убедился, что фудутун имел полное основание считать ничтожным дело, по которому я приехал. Оказалось, что обоз по китайской територии прошел вполне спокойно, а будто бы уже в наших, русских пределах на обоз два раза нападали хунгузы, т. е. китайские разбойники, и после второго нападения наши власти конфисковали бывший в обозе опиум и часть товаров.

Таким образом дело принимало совсем неожиданный оборот: из международного оно превращалось в чисто русское, внутреннее наше дело. Я начал опасаться, что мне может улыбнуться поездка по долине Хунчунки и придется возвратиться обратно в Новокиевское тем же путем, которым я пришел в Хунчун. Предстоявшая поездка долиною Хунчунки была очень заманчива. Об этой долине многое рассказывалось, но никто из русских не прошел по ней. Самое ограниченное число лиц посещало только некоторые части долины Хунчунки, именно:

1) В 1879 году наш пограничный комисар г. Матюнин с переводчиком Мосиным, сопровождавшим меня в настоящей поездке, проехал верхом по долине Хунчунки от Верхне-Монгугайского пограничного караула, но, не доезжая пяти верст до дер. Люшихезы, своротил по распадку гор в верховья нашей реки Янчихи. По воспоминаниям Мосина в то время на пути встречалось всего четыре фанзы.

2) В 1880 году усурийский пионер М. И. Янковский выходил в долину Хунчунки к фанзе Удагоу во время преследования хунгузов, т. е. китайских разбойников.

3) В 1883 году проехал долиною Хунчунки от Верхяе-Монгугайского караула до д. Люшихезы генерального штаба полковник Кладо, но и он не мог дать мне сколько нибудь определенных сведений об этой долине.

Вот все русские, посещавшие долину Хунчунки. Между тем из разговоров с китайцами я знал, что по этой долине в [371] настоящее время имеются большие поселения китайцев и бежавших из нашей злосчастной Савеловки корейцев.

Совокупность этих обстоятельств вынудила меня заявить фудутуну, что мне все-таки необходимо проследить весь путь ограбленного обоза, дабы составить себе полную картину всего происшедшего. К моей радости фудутун не только не воспротивился моему намерению, но даже обещал командировать со мною двоих офицеров, которые будут оказывать мне содействие в пути. Правду сказать, подобное содействие мне было не на руку. Я хотел рекогносцировать местность, делать заметки в записную книжку — и думалось мне, что командированные офицеры будут мне препятствовать или по меньшей мере мешать. На всякий случай я распорядился так, чтобы переводчик Мосин ехал вместе с китайскими офицерами и держал их подальше от меня, занимая всевозможными разговорами, пока я не позову их для каких-либо расспросов. Благодаря этому, офицеры действительно нисколько не мешали мне. Посетив китайский театр и еще раз отобедав у фудутуна, я распростился с ним и с другими знакомыми мандаринами, предполагая на следующий день выехать пораньше из Хунчуна. Остаток дня я употребил на осмотр казарм и посещение офицеров. Казармы представляют из себя обыкновенные китайские фанзы с теплыми нарами, на которых люди спят. На сколько наружность казарм чиста и опрятна, на столько внутри они грязны. Солдаты живут так же грязно, как и все китайцы вообще. В каждой казарме помещается 20 человек. Тут же висит оружие их, покрытое порядочной ржавчиной.

11-го февраля, в восемь часов утра, лошади были уже завьючены и я поджидал только командированных со мною офицеров. Они не замедлили явиться и самым смиренным образом просили разрешения подождать часик, пока они пообедают. Я просил их не стесняться, плотнее обедать, а в случае бы обед их затянулся, то я потихоньку пойду вперед, а они меня потом нагонят. Едва они ушли, я расплатился с хозяином гостинницы и вышел из Хунчуна через восточные ворота, по дороге, идущей правым берегом Хунчунки.

По предположенному маршруту я должен был двигаться кратчайшею дорогою, идущею левым берегом Хунчунки и перерезающею высоты этого берега. Эта дорога короче на 10 верст. Но мне хотелось пройти именно долиною Хунчунки, а потому, делая вид, что заблудился, я пошел правым берегом реки. [372]

Пройдя от Хунчуна шесть верст по совершенно равнинной местности, я достиг небольшой речки «Лото-хеза» (верблюжья речка), правого притока Хунчунки. Дорога пересекает р. Лото-хезу бродом в расстоянии менее одной версты от впадения ее в Хунчунку. Насколько видит глаз, все пространство, начиная от городской стены до р. Лото-хезы, усеяно фанзами (китайские дома). Я пытался было сосчитать число фанз, но это мне не удалось, так как, сосчитав до 400, я сбился со счета. Во всяком случае на этом пространстве по правому берегу Хунчунки расположено не менее 800 фанз. В начале шестидесятых годов нынешнего столетия собственно Хунчун представлял из себя несколько десятков подобным образом раскинутых фанз, около которых собирались для меновой торговли китайцы и корейцы и которые в то время назывались «Торговое место Хунчун». Город Хунчун, обнесенный стеною, возник уже в семидесятых годах.

В 12-ти верстах выше р. Лото-хезы в Хунчунку впадает справа же р. Туо-дагоу, такая же незначительная, как и Лото-хеза. Перейдя в брод р. Туо-дагоу, я вступил в деревню того же имени, состоящую из 40 фанз, которые, как и во всех китайских деревнях, сильно разбросаны. Между Лото-хезой и Туо-дагоу расположено более 100 фанз. Близ дер. Туо-дагоу долина Хунчунки значительно суживается близко подступающими к реке с обеих ее сторон горами. На скатах соседних гор растительность весьма бедная. Не только не замечается строевого леса, но даже и дровяной лес давно вырублен. Остался только кустарник, который также старательно вырубается. Лес на горах вырубался частью на постройки, а главным образом на топливо. В настоящее время не только в ближайших, но даже и в отдаленных окрестностях Хунчуна осталось очень мало лесной растительности. Вот причина, почему в последнее время между китайским населением Хунчуна и его окрестностей вошло в обычай отапливать дома каменным углем, добываемым в 4-5 верстах к северу от Хунчуна. Уголь этот, как поверхностного слоя, обладает очень плохими качествами, но тем не менее вполне исправно горит в печах, а стоимость его не велика. На месте ломки уголь продается по 4 цина за 1,000 гинов, что составляет 2 1/2 копейки за наш пуд. В Хунчуне 1,000 гинов угля продается за 8 цинов, что составляет 5 копеек за пуд. Я привез несколько образчиков этого угля для владивостокского [373] музея общества изучения Амурского края и оказалось, что но нашим понятиям уголь этот никуда не годится.

К вечеру этого дня я пришел на ночлег в дер. Люшихезу, расположенную на левом берегу Хунчунки, сделав от Хунчуна 88 китайских ли, или 44 наших версты. Кроме упомянутых уже Лото-хезы и Туо-дагоу, на этом переходе я пересек в брод еще следующие незначительные правые притоки Хунчунки: Кангоузу, Эльдагоу, Сандагоу и Люшихезу. На этом же протяжении впадают в Хунчунку слева: Сяо-Хунчихе, или Малая Хунчунка, и Хула, причем последняя впадает в 2 1/2 верстах ниже дер. Люшихезы.

На пространстве от дер. Туо-дагоу до Люшихезы долина Хунчунки населена уже слабее, именно тут встретилось всего 81 фанза, включая туда и дер. Люшихезу, состоящую из 11-ти фанз. На этом же протяжении средняя ширина долины Хунчунки от 1 до 2 верст, а при устьи р. Эльдагоу долина суживается до 3/4 версты. Близ устья этой последней реки, в 1 1/2 версте вверх по Хунчунке, на правом ее берегу находятся следы древнего поселения. По-видимому, здесь был довольно значительный город, обнесенный земляным валом.

Таким образом мне удалось пройти 44 версты таким путем, по которому не проходил еще ни один русский. Если верить рассказам местных старожилов китайцев, то по этому пути до меня не проходил еще ни один из европейцев. Я склонен верить этому, судя по тому, что дорогою, я со своими спутниками был предметом общего любопытства. На всем пути от Хунчуна до Люшихезы при нашем проезде выскакивали из домов не только ребятишки, но и взрослые обоего пола, крича во все горло: «мауза лэй, мауза, мауза», что означает в переводе: «длинноволосые едут, длинноволосые, длинноволосые». Впрочем, рассказывают, что китайцы употребляют слово мауза в смысле ругательном. Этого наверное не знаю, но факт — ни один китаец не пропустил нас без этого возгласа. Случалось, что один или несколько китайцев в сторонке где нибудь на скате горы собирают кустарник на топливо и, завидя нас, бросают работу и что есть мочи кричат: «мауза лэй», и кричат до тех пор, пока мы не отъедем очень далеко. Кажется, что слово «мауза» употреблялось по отношению к нам в ругательном смысле, потому что мой переводчик, г. Мосин, переводчик очень опытный, довольно сильно горячился и даже ругался, слыша этот возглас. Заехав в гостинницу или, вернее, на постоялый двор в дер. [374] Люшихезе, я купил для лошадей соломы и буды (просо). Надобно заметить, что китайцы не заготовляют сена для корма своих животных, а кормят их резкою из соломы. Для этой цели употребляется исключительно солома от каоляна, который есть ни более и ни менее, как просо сорго (holcus sorghum). Вместо овса лошади у китайцев получают зерна каоляна и сяомидзу или чумидзу, т. е. мелкое белое просо (panicum miliaceum). На первом же переходе от Хунчуна, когда не встретилось возможности добыть для лошадей овса или ячменя, я убедился, как нерационально поставлен у нас в Южно-Уссурийском крае вопрос довольствия лошадей в войсках. Наши лошади привыкли исключительно к овсу или ячменю, причем последний переносится ими довольно легко. Проса или, так называемой, буды наши лошади никогда не получают и не совсем хорошо переносят этот корм с непривычки, как я убедился из продолжительного опыта своих странствований. Конечно, голодная лошадь набрасывается на всякий корм; но даже и в половинной даче против овса китайское просо часто производит у лошадей раздутие живота и колики. Так было и в данном случае. Не смотря на небольшую дачу проса, выданную лошадям, у одной из них сделались колики и пришлось провозиться с нею всю ночь, залив ей во внутрь полбутылки китайского кунжутного масла. На втором переходе, когда пришлось дачу пшена несколько увеличить, с другою лошадью повторились колики и раздутие живота в значительно большей степени и едва, едва удалось отходить эту лошадь. Казалось бы поэтому, что на вопрос продовольствия войсковых лошадей в Южно-Уссурийском крае следовало бы обратить особенное внимание и еще в мирное время приучать лошадей к корму, который будет предстоять им во время войны с Китаем. Верно, что в ближайших окрестностях нашей границы мы найдем некоторое количество овса и ячменя; но далее вглубь страны будем встречать лишь просо сорго, да мелкое белое просо и много лошадей пропадет прежде, чем они привыкнут к этому корму. Финансовая сторона дела не может иметь в этом вопросе никакого значения потому, что каолян (сорго) и сяомидза стоят в одинаковой цене с овсом и даже дешевле последнего.

Спустя час после прихода моего в дер. Люшихезу, туда же прибыли назначенные сопровождать меня два офицера. Оказалось, что, изрядно выпив за обедом, они выехали из Хунчуна часа на три позже меня. Прибывшие офицеры вручили хозяину [375] гостинницы, где я остановился, письменные приказ из фудутунского ямыня, за фудутунскою печатью, гласивший, чтобы меня с казаками и бывших со мною десять лошадей даром кормить и поить, не принимая от меня за это никакой уплаты, а ямынь впоследствии сам произведет расчет. Такие же приказы были отправлены с нарочными и далее по пути моего движения.

Лишь только приказ ямыня был предъявлен хозяину гостинницы, как последний немедленно принес мне обратно деньги, уплаченные мною за фураж и провизию. Я, разумеется, не взял обратно денег. Будучи первым из русских путешественников на этом пути, я конечно должен был действовать так, чтобы оставить у жителей самые лучшие воспоминания о русских и тем самым облегчить путь будущим нашим путешественникам, которым судьба укажет двигаться по этому пути. Вот почему в моих видах было по возможности щедро платить каждому за все. Но фудутунский приказ лишал меня возможности делать это, — так как ни один хозяин на всем пути не соглашался принимать от меня деньги за какие бы то ни было услуги. К счастью, меня выручил китайский же обычай делать подарки. Когда года за два перед этим я в компании с несколькими из наших офицеров ездил в Хунчун в гости к тамошним мандаринам, то по китайскому обычаю мы за гостеприимство отплатили подарками поварам тех сановников, которые нас угощали. Подарки состояли исключительно из денег. Это уж обычай такой.

Теперь я вспомнил об этом обычае. Видя, что никакие увещания не действуют и хозяева отказываются брать от меня деньги, я высчитывал с излишком стоимость забираемых для моего отряда продуктов и соответственную сумму денег вручал хозяину металическими рублями, под видом подарка на память обо мне. Отказаться от подарка хозяева не считали себя вправе, так как в фудутунском приказе ничего не было сказано о подарках. Благодаря такому обороту дела, обе стороны были удовлетворены. Я был доволен тем, что оставляю по себе хорошую память, а китайцы были еще более меня довольны, так как чистосердечно потом сознавались, что если бы расчет с ними производил сам фудутун, то они конечно получили бы все, но при расчете с ямынем им ничего не достанется. Против уплаты мною денег в виде подарков ничего не возражали и сопровождавшие меня китайские офицеры на том же основании, что в приказе фудутуна не упоминается о подарках. С своей стороны, я [376] угощал чаем, сахаром, папиросами и водкой сопровождавших меня офицеров, правду сказать, мало чем отличавшихся от простых китайских солдат.

Утром, 12-го февраля, я выступил из дер. Люшихезы в дальнейший путь. В пяти верстах к северу от Люшихезы начинается большая корейская деревня Тацзагоу, принявшая это название от стоящих здесь развалин древней башни Тацзагоу. Дер. Тацзагоу состоит из 100 дворов и образовалась в самое последнее время. Когда в конце 1882 года возник вопрос о принадлежности китайцам нашей корейской деревни Савеловки, то в начале 1883 года решено было, заняв Савеловку нашим отрядом, всех жителей ее переселить в пределы Южно-Уссурийского же края, но подальше от границы, именно по долине р. Даубихи. Рассчитывалось, что при обычной покорности корейцев нашим властям это переселение можно будет выполнить самым обыденным образом. Но тут случилось нечто непредвиденное. Китайские эмисары давно уже действовали на ограниченные умы корейцев и между корейцами Савеловки началось брожение. Все население этой деревни поднялось, по-видимому, покорно и безропотно для переселения на 250 верст к северу, в долину Даубихи. Сложили корейцы по обыкновению все свое имущество на двухколесные свои, ничем не смазываемые и крайне скрипучие повозочки, усадили туда же своих жен и детей и двинулись на новое место поселения. На первых же переходах началось поголовное бегство корейцев на китайскую територию, куда их сманивали китайские подговорщики разного рода обещаниями, — и в результате из многочисленного савеловского населения только несколько десятков семейств осталось в наших пределах, все остальные перебежали в Китай и поселились преимущественно по долине р. Хунчунки. Дер. Тацзагоу состоит исключительно из таких перебежчиков, и меня очень интересовало присмотреться, как они живут.

Оказывается, что китайцы действительно дали некоторые льготы переселившимся к ним корейцам, которые живут у них, пользуясь одинаковыми правами с китайцами. Но мало-мальски опытный глаз замечает, что превращение корейского населения в китайское уже началось. Корейцы, например, любят строить крыши своих домов четырехскатными и во всех корейских поселках Южно-Уссурийского края встречаются только такие крыши. Поселившиеся по долине Хунчунки корейцы обязательно должны строить и действительно строят свои дома с двухскатными [377] крышами, по китайскому образцу. Одежду свою, а в особенности прическу волос на голове, наши южно-уссурийские корейцы отстаивают очень бережно и упорно, тогда как китайские корейцы по Хунчунке носят китайские одежды и китайскую прическу волос. Казалось бы, что это мелочи, но эти мелочи показывают, как разумно ведут китайцы дело окитаивания корейцев. Они хорошо знают, что если корейцы по наружности и по привычкам сделаются китайцами, то в скором времени после того и убеждения у них сделаются китайскими.

Близ дер. Тацзагоу на высотах правого берега Хунчунки, в полугоре, футов на 250 превышения над долиною, стоит полуразрушенная китайская башня Тацзагоу, от которой, как я сказал, и деревня получила свое название. По-видимому, башня имела некогда не менее пяти этажей. В настоящее время хорошо сохранилось четыре этажа и часть пятого. Башня имеет квадратное основание по семи шагов в стороне, построена из серого кирпича восьми-вершковой длины, 6 вершк, ширины и 1 1/4 вершк. толщины. Внутренность башни вся испещрена китайскими, корейскими и манчжурскими надписями. Судя по надписям и разговорным преданиям, башня Тацзагоу построена еще во времена Танской династии, т. е. более 1,000 лет тому назад. От башни в долину спускается тремя зигзагами очень хорошая дорога. Говорят, что против упомянутой башни, на высотах левого берега Хунчунки, находятся развалины такой же башни, хотя несколько меньших размеров. К сожалению, я узнал об этом слишком поздно и не мог туда заглянуть.

В 10-ти верстах к северу от дер. Тацзагоу, против устья р. Сыдагоу, составляющей правый приток Хунчунки, на левом берегу последней расположена корейская дер. Наочжидзагоу, состоящая из 50-ти дворов, а в пяти верстах севернее этой деревни впадает в Хунчунку слева речка Сибейгоу, долина которой представляется весьма интересной для нас, русских, ибо по этой долине производится довольно оживленное сообщение на колесах корейцев, живущих по долине Хунчунки, с корейцами, живущими в наших пределах. Из долины Сибейгоу ведут самые удобные перевалы через пограничный хребет в долины наших рек Рязановки, Адеми и Седими, впадающих в Амурский залив.

В четырех верстах севернее устья р. Сибейгоу встречается небольшая корейская деревушка Чампоэл, а еще 10 верст далее [378] лежит дер. Удагоу, состоящая из 30-ти дворов, раскинутых на протяжении пяти верст. Дер. Удагоу населена преимущественно корейцами. Несколько китайских фанз этой деревни представляют собою гостинницы для проходящих и проезжающих.

От Хунчуна до дер. Удагоу все время была очень порядочная колесная дорога, которая, впрочем, на последних 10-ти верстах, от дер. Чампоэл до Удагоу становится заметно хуже: видимо, что здесь уже мало ездят на колесах. Вообще дорога постоянно пересекает реку Хунчунку, переходя с одного ее берега на другой. Мостов нет, переправа производится в брод, и потому сообщение возможно только при низкой и средней воде в Хунчунке. Во время высокого стояния воды сообщение поддерживается только пешеходными тропами, пролегающими по отлогостям высот обоих берегов Хунчунки.

В дер. Удагоу я расположился на ночлег. Меня очень интересовала эта деревня, во-первых, потому, что на наших картах она показана и названа укреплением Удагоу, и, во-вторых, это был центральный притон хунгузов (китайских разбойников), которые до 1880 года причиняли не мало вреда нашим владениям в Южно-Уссурийском крае. Развьючив лошадей, я отправился на розыски укрепления по окрестной местности: но, не смотря на самые тщательные поиски и расспросы, никакого укрепления не нашел. Правда, в окрестных лесах живет здесь два десятка манчжурских солдат из восьмизнаменных, которые занимаются заготовкою леса и дров для войск хунчунского гарнизона; но партии подобных солдат-рабочих раскинуты по всем лесам хунчунской долины.

Таким образом, на наших картах следует уничтожить название укрепления Удагоу, оставив лишь название дер. Удагоу. Вообще от хунчунского пограничного караула до караула на реке Тумыньцзе, правом притоке Хунчунки, у китайцев не имеется более ни одного пограничного промежуточного караула.

Гостинница, в которой я остановился на ночлег, оказалась той самой, в которой в 1880 году останавливался известный уссурийский пионер М. И. Янковский во время преследования им хунгузов. Вечером в гостинницу пришел один из тех солдат, которые занимаются заготовкою дров для хунчунского гарнизона. Это был высокого роста, плечистый манчжур, имевший при себе старое фитильное ружье. На мои расспросы, все ли солдаты в лесу имеют исключительно фитильные ружья, он объяснил, что у всех у [379] них находятся магазинные ружья Гочкиса, которыми вооружены солдаты хунчунского гарнизона, но уходить из леса с новыми ружьями воспрещено, и потому он взял ружье для охоты у одного из жителей. С новыми ружьями китайские и манчжурские солдаты обращаются так же небрежно, как и со старыми фитильными. Все виденные мною в Хунчуне новые ружья были в достаточной степени заржавлены снаружи. Внутренность стволов я мог осмотреть только в ружьях двух сопровождавших меня офицеров, причем внутренняя ржавчина оказалась не менее наружной. Не могу также умолчать о следующем факте. При скудном освещении фанзы я заметил, что дуло ружья у младшего из офицеров было заткнуто пробкой, которая была срезана наравне с дулом. Я поинтересовался узнать, каким образом вынимается подобная пробка. И что же, вместо пробки оказалась земля, наполнявшая ствол почти на вершок от дула. Когда открыли затвор, то увидели, что внутренность ствола, а также запирающий механизм были обсыпаны землею. Если так обращаются с оружием офицеры, то чего же можно ожидать от солдат!

Когда я ложился спать, то младший офицер отправился в соседнюю гостинницу попробовать счастья в игре в карты и кости. На утро оказалось, что казенное ружье этого офицера исчезло. Поиски во всех окрестных фанзах не привели ни к чему: ружье не нашли. Хозяин гостинницы подозревал, что офицер проиграл свое ружье и, чтобы выпутаться из беды, заявил о пропаже ружья. Впоследствии начальник караула на Тумыньцзе и сборщик податей там же уверяли меня, что, случись эта пропажа на сутки позже, т. е. в соседстве с военным караулом, то ответственность за пропажу ружья понес бы на себе караул. В данном случае, если ружье будет найдено, то офицер, у которого оно пропало, в самом благоприятном случае получит несколько ударов малыми бамбуками, а если ружье не отыщется, то и голову могут снять.

13-го февраля я двинулся в дальнейший путь. Сопровождавшие меня офицеры должны были следовать со мною и далее, но в виду пропажи ружья я просил их не беспокоиться и оставаться в Удагоу.

У дер. Удагоу в р. Хунчунку впадает справа небольшая речушка Удагоу, а в восьми верстах к северу от устья Удагоу, на правом берегу Хунчунки, расположена корейская деревня Людагоу (Лиудагоу) в 59 дворов, близ которой р. Хунчунка [380] принимает в себя справа рр. Та-Людагоу (Большая Людагоу) и Сяо-Людагоу (Малая Людагоу), а слева — речушку Ли-шугоу, по долине которой пролегает колесный путь в верховья нашей реки Седими. Насколько можно судить издали, перевал из долины Ли-шугоу в долину Седими не высок. От дер. Удагоу лесная растительность на северных склонах гор делается все лучше и лучше, в особенности по горным распадкам.

В пяти верстах от устья Лишугоу лежит корейская деревня Тай-пин-чуан, состоящая из 15-ти дворов. У этой деревни встретил меня конный посланец от Лю-хе-шуня, сборщика податей на Хунчунке, имеющего жительство на р. Тумыньцзе, в соседстве с китайским пограничным караулом. В девяти верстах севернее деревни Тай-пин-чуан в Хунчунку впадает справа р. Тумыньцза, широкая долина которой заселяется в последние годы так же быстро, как и долина Хунчунки.

В долине Тумыньцзы, верстах в восьми от пограничного столба под литерою Р, расположен пограничный китайский караул, состоящий из 25-ти всадников, под начальством офицера. Чен-дао-сян, начальник этого караула, оказался очень милым и любезным молодым человеком, выразившим непреклонное желание почаще ездить не только на пограничный наш Верхне-Монгугайский караул, но также и в урочище Барабаш, стоянку 8-го стрелкового баталиона, Забайкальской сотни и батареи. В дружественных отношениях, которые должны установиться между пограничными начальствующими лицами, он видел прочный залог хороших пограничных сношений.

От китайского караула на Тумыньцзе дорога круто поворачивает на восток и, пересекая незначительный водораздельный хребтик, выходит опять в долину Хунчунки и этою последнею, а затем долиною Хунь-ци, левого притока Хунчунки, достигает перевала в верховья нашей реки Монгугая у пограничного столба под литерою Р. Далее путь идет уже долиною р. Монгугая по нашей територии. Деревня Тумын состоит из 90 дворов, из коих 50 дворов — корейских.

Таким образом, от Хунчуна до нашей государственной границы у верховьев Монгугая я прошел 108 верст, из коих 74 версты очень хорошего колесного пути и только 34 версты — посредственного. Надо сказать, что, чем далее к северу, тем слабее население Хунчунской долины, а в зависимости от этого и дорога хуже, в особенности к северу от дер. Удагоу. [381]

Судя по карте пограничного пространства в Южно-Уссурийском крае (карта Будагосского, в масштабе 5 верст в дюйме), в 1861 году по долине Хунчунки и ее притокам вверх от реки Люшихезы было всего 18 фанз.

Сопровождавший меня в настоящую поездку переводчик Мосин, совершивший в 1879 году, вместе с нашим пограничным комисаром, г. Матюниным, поездку с Верхне-Монгугайского караула долиною Хунчунки до Люшихезы, припоминает, что в то время было не более четырех фанз на всем их пути. В настоящее время, т. е. всего через десять лет, по той же долине Хунчунки, от Люшихезы до нашего пограничного столба Р, встречается 10 деревень, имеющих в общей сложности 435 фанз, не считая поселений, расположенных по притокам. От Хунчуна до Люшихезы расположено по Хунчунке более 1,000 фанз.

Усиленное заселение Хунчунки началось с 1882-1883 годов китайцами, манчжурами и корейскими выходцами из нашей деревни Савеловки. Манчжуры не платят повинностей за землю, а китайцы и корейцы уплачивают по 66 копеек в год с шана земли. На все остальные повинности жители Хунчунской долины получили в 1881 году льготу на 10 лет.

Долина Хунчунки производит вообще хорошее впечатление на путешественника, но, сравнивая ее с нашими долинами в Уссурийском крае, надо сознаться, что у нас есть очень и очень много не только таких же долин, но и значительно более удобных для заселения, но которые, за неимением переселенцев, еще долго будут оставаться дикими и пустынными.

Ив. Надаров

Текст воспроизведен по изданию: Поездка по долине Хунчунки (в Манчжурии) в 1887 году. От г. Хунчуна до нашего пограничного Верхне-Монгугайского караула // Военный сборник, № 8. 1890

© текст - Надаров И. П. 1890
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
©
OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1890