КОРОСТОВЕЦ И. Я.

ОБРАЗОВАНИЕ В КИТАЕ

Ум образованного китайца походит на паровоз, идущий по рельсам; он построен для данного пути и двигается по нем; но стоит ему сойти с рельс и он тотчас же зароется и остановится в беспомощности.

Smith, “Chinese Characteristics».

Образование, по учению китайских философов и мудрецов, всегда служило средством к достижению нравственного совершенства — состояние, к которому, согласно Конфуцию, должен стремиться каждый человек. Но, конечно, не одно стремление к нравственному совершенству заставляет китайца тратить многие годы жизни на учение; им преследуется более практическая цель — получение чиновничьего шарика и связанное с этим занятие казенной должности (Все граждане Срединной империи, имеющие известную степень, имеют право на занятие государственных должностей. Права этого лишены немногие лица, а именно: палачи, тюремщики, актеры, слуги мандаринов и содержатели домов терпимости). Следует иметь в виду, что единственным и общим для всех китайцев служебным цензом является образование (ученая степень). Это обстоятельство, между прочим, дает повод поклонникам государственного строя Небесной империи утверждать, что здесь осуществлен идеал равенства. Мы увидим ниже, так ли обстоит дело на практике.

Чтобы получить приблизительное понятие о китайской науке и образовании, следует прежде всего отвлечь мысль от всего, что мы привыкли разуметь под этими названиями. Наука и образование в Срединной империи не имеют ничего схожего [173] с европейскою наукою; это — совершенные контрасты. Гумбольдт и Спенсер, еслибы их бессмертные труды дошли до сведения китайцев, были бы несомненно сочтены за круглых невежд, а их сочинения — за галиматью. Весьма вероятно, что европейская публика, ознакомившись с китайской наукою, произнесла бы над нею еще более резкое суждение. У нас язык служит средством для выражения мыслей и для разработки различных отраслей знания; у китайцев это — единственный предмет изучения, высшая наука. Надо прибавить, что изучается не живой, разговорный язык, а письменный диалект давно прошедших поколений, более древний, чем все наши древние языки. Изучение этого-то мертвого языка, по известным, признанным классическими, образцам, заслонило и задушило все зачатки, если таковые имелись, отдельных наук и дало китайской образовательной системе направление, по которому она следует до сих пор.

Письменный язык имеет не только литературное, но и государственное значение (его должны знать и чиновники) и служат цементом, связывающим обширные провинции империи в одно целое. На письме житель Юннани (самая южная провинция) понимает обитателя Джилийской провинции, но разговорный язык зачастую бывает разный даже у жителей одной и той же области. Вследствие такого разноязычия наблюдаются иногда довольно курьезные явления; так, в портовых городах можно услышать китайцев-южан, объясняющихся с своими северными соотечественниками на пиджине (от слова business) — ломанном англо-франко-китайском наречии.

Китайцы считают свой письменный язык первым в мире. Европейцы прибавляют: “по трудности», и это мнение нельзя не признать справедливым. Этот язык нельзя выучить, как выучивают другие языки или предметы, и затем оставить; раз начавши, его нужно учить непрерывно. Для успешного занятия синологиею (я говорю об европейцах), требуются особые способности, любовь к предмету, а главное — память, память и память. Некоторые синофобы (Потерпевшие неудачу в изучении китайского языка) утверждают, что для того, чтобы основательно изучить китайскую письменность, нужно превратиться в маниака. Это, конечно, крайность, но нужно согласиться с тем, что изучение китайского языка и литературы кладет на человека особый отпечаток и делает его односторонним. Следует иметь в виду, что европейцы начинают изучать китайский язык в 19-20-летнем возрасте, [174] обыкновенно же позже, после общего образования, когда голова их наполнена самыми разнообразными познаниями и языками, и память успела ослабеть (Даже известные синологи, как напр. наш генеральный консул в Пекине, П. С. Попов, не прекращают занятий с учителем китайцем, чтобы не дать приобретенным знаниям улетучиться из памяти). Само собою разумеется, что иероглифическая письменность дается им туго, сравнительно с желтокожими, приступающими к изучению родного языка с детского возраста по особой, испытанной методе, которую постараюсь сейчас описать.

Начальные училища в Небесной империи разделяются на три разряда — на деревенские школы (шэ-сё), уездные (сянь-сё) и областные (шу-юань). Все училища находятся под непосредственным наблюдением уездного иди областного начальника, который является в них полным хозяином, с правом назначать учителей из числа людей свободных, известных нравственностью и образованием. Учение во всех школах идет круглый год, с небольшим перерывом, во время новогодних праздников. Плата учителям очень невысока, не более 50 долларов в год, которые образуются из мелких взносов (от 2 до 5 дол. (Доллар равен, приблизительно, 1 р. 50 к.)) учеников. Мальчики собираются в школу с солнечным восходом и проводят за книгою целый день, получая отдых только для обеда. Во всех школах занятия происходят по общей программе и заключаются в следующем: начинают учение с книги “сан -цзы-цзин”, состоящей из трехзначных групп иероглифов. Названную книгу, т.-е. все содержащиеся в ней звуки, изображенные черточками, крючками, точками, ученик должен затвердить наизусть, в том порядке, в каком они написаны, и не понимая их значения. К такому странному, на наш взгляд, способу прибегают потому, что китаец не может передать произношения, в виду отсутствия алфавита; он не может написать известный звук, при произнесении его, знать, как этот звук обозначается на письме. Заучивание производится всеми учениками одновременно и притом громко, вследствие чего в школьной комнате слышится какофония, не особенно приятная для уха, не привыкшего к китайскому произношению.

Следующий шаг на пути изучения языка заключается в всматривании и запоминании того, как пишутся затверженные учеником звуки. Для облегчения запоминания знаков, взятых наудачу из текста, употребляются азбука на пряниках для [175] неспособных детей, маленькие бумажные квадратики с написанными на них иероглифами. Когда эта трудность побеждена, переходят к писанию, вернее, рисованию иероглифов, что делается при помощи разведенной туши и кисточки из верблюжьего волоса. Искусство писания иероглифов имеет своих виртуозов, требует многолетней практики и дается далеко не всем.

Заучивание иероглифов и выражаемых ими звуков производится совершенно машинально; весь этот материал поглощается феноменальной китайской памятью без всякого участия мысли и до поры до времени, а часто навсегда остается в голове непонятым и непереваренным книжным баластом. Когда учащийся затвердил достаточное количество иероглифов, ему дают для чтения книгу “цянь-цзы-вэнь" — довольно бессодержательную поэму, состоящую из тысячи иероглифов. Молодые поди, намеревающиеся посвятить себя коммерческой деятельности, заменяют тысячу иероглифов книгою “цза-цзы”, в которой содержатся различные предметные названия. Дойдя до этого пункта образовательного курса, т.-е. имея в памяти около 2.000 иероглифов, многие малодушные покидают тернистый путь науки. С них довольно и этого, — они знают совершенно достаточно для нужд обыденной жизни, т.-е. читают через пятое в десятое, да и самолюбие отчасти удовлетворено, ибо они в некотором роде ученые. Хотя народ в массе малограмотен (по приблизительному расчету грамотных мужчин не более 4%, а женщин не более одной на тысячу), но в нем развито чувство чрезвычайного уважения и даже благоговения пред ученостью. Чтобы в этом убедиться, достаточно видеть, с каким наивным удивлением и подобострастием смотрит какой-нибудь нищий кули или крестьянин на человека даже его среды, разбирающего значки уличного объявления или газеты.

Когда ученик достаточно ознакомится с помянутыми книгами, называемыми “малым знанием” (сяо-сё), приобретенные им сведения проверяются экзаменатором, командируемым уездным начальником. Успешно выдержавший испытание получает звание “гуань-се-шень”, что значит чиновничий ученик, с правом поступления в областное училище. Впрочем, лишь немногие пользуются этим правом — большинство предпочитает заниматься дома, под руководством учителя (сяньшэна). В этой стадии занятий программа начинает несколько разнообразиться, ибо юношу заставляют писать сочинения в прозе и в стихах. Эти литературные упражнения не требуют ни воображения, ни [176] поэтического дара, ни вдохновения; как сочинения, так и стихи фабрикуются на данное, по большей части бессмысленное изречение древнего мудреца, по известному рецепту, ни на иоту не отступая от классических образцов — Четырехкнижия и Пятикнижия (“Сы-шу* и “У-цзин”. Из книг Четверокнижия одна называется Лун -ю и содержит диалоги и афоризмы Конфуция, а другая передает философскую систему Менцзи, ученика Конфуция, который, кстати сказать, по глубине и содержательности своих произведений стоит гораздо выше учителя.}, отдающих затхлостью заживо погребенной мысли. Пятикнижие образуют: 1) Книга Перемен, написанная в XII веке до P. X.; она содержит графическое изображение системы мира в виде диаграмм, столь туманных и глубокомысленных, что их не с умел истолковать даже премудрый Конфуций; 2) Книга Церемоний трактует о всевозможных обрядах на все случаи домашней и оффициальной жизни; 3) Книга Истории содержит древнейшие, за 2.000 лет до P. X., будто бы исторические отрывки, в сущности же есть не что иное, как набор фантастических росказней; 4) Книга Поэзии (Ши-цзин (Чтобы дать некоторое понятие о Ши-цзине, приведем из него несколько поэтических отрывков. Вот, напр., отрывок из любовной песни:

“Руки как белый росток,
Кожа застывший жир,
Шея как у червя,
Зубы как тыквенные зернышки,
Голова жука, брови бабочки,
Привлекательная улыбка на устах,
Черные зрачки прекрасных глаз
Резко выделяются из белков,
Подарила мне айву,
Отблагодарил яшмою,
Не отблагодарил,
А чтобы навек быть в дружбе!"

А вот еще два анакреонтических отрывка из того же Ши-цзина:

“Есть девица, возбужденная весною,
Счастливец заманивает.
Тише, помедли,
Не тронь моего платья,
Не заставь собаку лаять".

“Нестройную траву Син
Рвут справа и слева.
Стройную, непорочную девицу
Тимпанами и кимвалами сдружают.
Нестройную траву Син
Справа и слева ощипывают.
Скромную, непорочную девицу
Колоколами и барабанами увеселяют”.

В приведенных отрывках есть хоть какая-нибудь мысль — большинство китайских стихов не что иное, как набор бессмысленных, вычурных и витиеватых метафор и эпитетов) со [177] стоят из весьма первобытных произведений поэзии, и 5) Весна и Осень, написанная Конфуцием и содержащая описание удельного княжества Лю (за 500 л. до P. X.).

Перечисленные классические книги, с позднейшими комментариями, несмотря на всю их апокрифичность (В 220 г. до P. X. все книги были сожжены но приказанию богдохана Ши-хуан-ди. Хотя история и сообщает о чудесном открытии уцелевших экземпляров классиков, напр. в стене дома и о том, как некий слепец запомнил целую книгу, которая затем была записана с его слов, но все это относится скорее к области мифа, чем действительности), составляют "credo” образованного китайца и могут быть названы краеугольным камнем религиозной и нравственной жизни граждан Срединной империи. Когда этот классический материал усвоен вдолбежку учащимся, ему дают темы — двух, трех и четырехсложные изречения классиков, на которые он пишет более или менее (скорее менее) осмысленные толкования. В образовательную программу входит также музыка, которая по теории Конфуция есть необходимый элемент хорошего правительства и смягчает нравы. Конечно, и здесь китайцы признают только свою музыку, унаследованную от предков. Императорская музыкальная академия ревниво следит за чистотою древней музыки, охраняя ее от вторжения новых мотивов (Китайцы очень музыкальны и любят сопровождать игрою на инструментах и пением все свои церемонии. Но что это за музыка и что за пение! Во всей этой какофонии нельзя уловить даже намека на музыку).

Годам к 19-20 ученик обыкновенно успевает ознакомиться с изложенною программою и считается подготовленным к государственному экзамену на первую ученую степень “сю-цзая». Экзамен на первую степень производится в областных городах командируемыми из Пекина чиновниками, в присутствия местного начальства. В назначенный день экзаменующиеся, иногда в числе нескольких тысяч человек (На весенних экзаменах нынешнего года на первую степень собралось в Пекине слишком 14.000 человек), собираются в обширных экзаменационных зданиях, неся с собою специального образца бумагу, продажа коей составляет небезвыгодную монополию правительства, принадлежности для письма и пищу [178] на несколько дней заключения. Экзаменующиеся, после тщательного осмотра, впускаются в экзаменационные помещения, похожие на казематы или стойла, где их запирают, снабдив предварительно темами. Там они вдохновляются и “творят”, отрываясь от работы только для обеда (имеются особые кухни и повара) и для сна (Многие кандидаты от умственного напряжения сходят с ума, некоторые умирают; но как сумасшедшие, так и умершие оставляются в камерах до окончания экзамена). Экзамен считается начавшимся, когда все действующие лица — экзаменаторы, писцы, секретари, солдаты, сторожа и проч.— вошли в ворота, которые затем запираются. Предполагается, что сидящие в камерах кандидаты не имеют сообщения с внешним миром, и в общем такая изолированность строго соблюдается, хотя, конечно, и здесь практика нередко расходится с теориею. Не так давно, во время государственного экзамена в Пекине (на третью степень), когда написанные сочинения были уже отобраны у экзаменующихся и часть признанных удовлетворительными отложена в сторону, экзаменатору понадобилось зачем-то выйти из комнаты. Этим моментом воспользовался его слуга, вероятно подкупленный, и подменил сочинение одного из кандидатов. Проделка каким-то образом открылась и экзаменатор, вероятно непричастный плутне, подвергся разжалованию, слуга же был казнен.

Судя по докладу председателя министерства церемоний, напечатанному в 1890 г. в “Столичном Вестнике”, злоупотребления на государственных экзаменах стали заурядным явлением, вследствие чего экзамены утратили свое первоначальное значение (Быть, как думают некоторые наивные синофилы, единственным мерилом знаний, уравнивающим все состояния и положения в Китае). В докладе упоминается два рода злоупотреблений — замена настоящих кандидатов (добивающихся степени) подставными лицами, которые держат за них экзамен, и приобретение сочинений посредством разных плутней. “Первое из этих злоупотреблений, т.-е. появление на экзамене подставных лиц, может быть устранено, — пишет докладчик,— если высшие чиновники, перед началом испытания, займутся серьезной проверкой личности кандидатов. Если же впоследствии окажется, что один кандидат выдержал экзамен за другого, то чиновник, виновный в подобном упущении, должен быть подвергнут строгому наказанию, не взирая на оправдания и ссылки на ошибку или на торопливость. Для того, чтобы экзаменующиеся не могли получать экзаменационных сочинений, написанных [179] другими, следует прежде всего постановить, чтобы они, немедленно по получении штемпелеванной бумаги, отправлялись в свои отделения, а не бродили бы повсюду. Таким образом, можно будет помешать сношениям их с посторонними людьми и занятию непредназначенных для них помещений. С другой стороны, следует обязать надзирателей и оффициальных лиц строго следить за тем, чтобы темы не сообщались разным лицам, находящимся в экзаменационном здании, а равно и за тем, чтобы туда не вносились написанные бумаги, скрытые в пище или в постели. Сторожа обязаны бдительно следить за тем, чтобы не было никаких тайных сношений между улицею и запертыми кандидатами. Кроме этого, достаточное число сторожей должно днем и ночью обходить место, где производятся экзамены, а в случае нужды следует увеличить число сторожей. Принятие подобной меры будет особенно полезно в местах, где за последнее время сделаны пристройки к экзаменационным зданиям, а также там, где наружные стены примыкают к частным домам. Если, при каких бы то ни было обстоятельствах, будет обнаружен обман, чиновники, виновные в упущении, должны быть наказаны наравне с теми, которые совершили означенный обман».

Если китайский студент не выдержал экзамена, — а такая перспектива ожидает большинство молодых людей, в виду чрезвычайной ограниченности числа вакансий (чем выше степень, тем меньше вакансий),— то он не теряет бодрости, подобно своему европейскому собрату; он продолжает испытывать счастие, т.-е. экзаменоваться с настойчивостью, достойною лучшей участи. В германских университетах можно встретить так называемых вечных студентов, буршей лет сорока и более, никак не могущих перескочить Рубикон знания, но Небесной империи в этом отношении несомненно принадлежит пальма первенства. На экзамене нередко встречаются люди разных поколений — дед, сын и внук, стремящиеся получить одну и ту же степень. “Почетная» ученая степень ежегодно даруется десяткам дряхлых студентов 80, 90 и 100 лет — только за прилежание и настойчивость. Само собою разумеется, что большинство этих Мафусаилов, проведших жизнь за бесплодной китайской наукой, успевает к этому времени впасть в совершенный идиотизм.

Степень можно приобрести не только учеными заслугами или преклонным возрастом, но также куплею, что, конечно, значительно подрывает пресловутый принцип равенства в [180] получении государственных должностей, которым так гордятся подданные богдохана. Подобной продаже придают обыкновенно благотворительный характер. Лицо, желающее приобрести степень, не погружаясь в кладезь конфуцианской премудрости, жертвует известную сумму в пользу пострадавших от неурожая или наводнения, а таких в Китае всегда множество. Размеры пожертвований довольно разнообразны и доходят иногда до 30, 40 тысяч лан (Лана = 2 серебр. рублям). В одном из своих всеподданнейших докладов (От 31 октября 1890 г.), джилийский вице король Ли-хун -чжан ходатайствовал о пожаловании некоего чиновника первой степени — второю степенью и о допущении его к столичному экзамену на третью степень за то, что тот пожертвовал 30 тысяч лан в пользу бедных.

Многие из получивших первую степень довольствуются достигнутым результатом и, распростившись с науками, ищут какой-нибудь практической деятельности: одни получают мелкие административные посты при ямынях; другие отыскивают себе занятия в качестве учителей. Несмотря на это, число честолюбцев, продолжающих учение для получения второй степени, “цюй-жень", довольно значительно. Степень эта дается также после оффициального экзамена, производимого каждые три года в провинциальных городах с соблюдением всевозможных формальностей.

Что же требуется от китайского студента для получения второй степени? В сущности то же самое, что должны знать кандидаты на первую степень, та же мертвенная схоластика, только под другим соусом. Студентам, экзаменовавшимся в 1890 г. на “цюй-женя”, были выданы между прочим следующие темы: из книги, содержащей учение Менцзы — “Если ты будешь действовать, следуя примеру других, то будешь делать добрые дела (почему?) и будешь находить постоянно себе сотрудников (сомнительно!); из этого вытекает главная задача мудрецов — вместе с другими делать добро». Европеец затруднился бы истолкованием и развитием столь странной цитаты, но китайский студент на бессмысленное изречение отвечает такими же комментариями.

Кандидатам, счастливо покончившим с первым вопросом, предложена была вторая тема — а именно, изобразить в стихах “Героя народа». Вот как один из кандидатов справился со [181] своею задачею (Передаю его ответ в прозе и в значительно сокращенном виде): “За воротами города стоит неприятель. Начальник войска предлагает одному из богатырей вступить в единоборство с неприятельским богатырем; вызывается один храбрец, известный силою и ловкостью. Начальник рад и предлагает ему перед боем выпить чашку теплого вина (Китайцы не пьют ничего холодного); но герой, когда ему начали наливать из чайника вино, махнул рукой, сказав: нет, лучше выпью его когда вернусь, оно вероятно еще не простынет. Действительно он вернулся с головой неприятеля в руках, когда вино не успело охладиться». Следует заметить, что пишущий стихи на какую-либо экзаменационную тему обязан придерживаться точных правил, не только относительно размера и рифмы, но также относительно формы и содержания. Так, в строфе должно быть 10 иероглифов или 2 стиха по 5 иероглифов в каждом. Размер стихов соблюдается только в конце строфы последним иероглифом; если десятый иероглиф произносится “тун», то 20-й будет “дун », 30-й — “жун » и т. д. В данном стихотворении поставлено было также условие, чтобы оканчивающий строфу иероглиф выражал какое-нибудь качество.

Для более полной характеристики экзаменационного сочинительства, приведем тему из “Лунь-юйя» (изречения Конфуция), предложенную кандидатам на том же испытании в 1890 году. “Цзы-чжан, ученик Конфуция, спросил его: как человек должен вести себя? Конфуций ответил: если слова будут искренни и достойны доверия, а действия почтительны и достойны уважения, то хотя бы то были государства Мань и Mo (диких племен) — в них можно действовать; если же слова будут неискренне и незаслуживающие доверия, а поступки непочтительны и незаслуживающие уважения, то хотя бы то было правильно организованное государство — ничего не выйдет. Когда ты стоишь, оне (искренность и почтительность) должны быть перед тобою; когда ты в телеге, оне должны находиться на перекладине (перекладина перед седоком). Цзы-чжан записал сказанное учителем на своем поясе».

Один из экзаменующихся так объяснил этот глубокомысленный диалог.

“При искренности,— пишет он,— твое сердце должно двигаться, т.-е. относиться участливо во всему; памятуя постоянно это, ты можешь пойти по истинному пути. Спросивший учителя [182] ученик был неискренен и непочтителен (поверхностно относился к своим действиям). В ответе своем Конфуций и намекнул на эти два крупные недостатка Цзы-чжана.

“Человек должен быть почтителен, внимателен и исполнен верности в другим; если ты почтителен, то удалишь беспокойство; если внимателен, то другие будут тебя любить; если исполнен преданности, то со всеми будешь жить в согласии; если верен, то люди могут на тебя полагаться.

“Прежде чем сделать что-нибудь, нужно спросить себя о возможности достижения результата, а затем начать обдумывать процесс действия. Человек, усвоивший себе понятия о небе, земле и людях, может назваться ученым. Путь же ученых — обдумывать свои поступки — близок к истинному пути. Недостаточно одной уверенности, что ты в состоянии сделать какое-либо дело; ты должен осмотреть еще пространство, которое тебе предстоит пройти, а то пойдешь вперед, остановишься по средине и потеряешь прежнее место. Ты должен спросить свое сердце — позволяет ли оно действовать тем или другим образом”... и т. д.

Студент, получивший звание цюй-женя (представляемого), имеет право на следующий год быть представленным (откуда его титул) в столицу, для выдержания третьего и последнего испытания. Экзамен на степень “цзинь-ши”, что значит: поступающий на службу, происходит в столице, дважды в пятилетие. Число выдерживающих это испытание невелико и колеблется между 300 и 350; так, в 1890 г. выдержавших успешно было 328 человек, из которых 44 уроженца Джилийской провинции. Богдохан дает темы и командирует четырех сановников для присутствия на экзамене, который длится девять дней, не считая двух однодневных перерывов. Те, которые выдерживают это испытание, отправляются во дворец, где, в присутствии самого императора, подвергаются еще одному экзамену. Четверо лучших комментаторов награждаются титулами. Первому из “цзинь-ши” министерство церемоний дарует красную накидку и два золотых цветка на шапку. В таком наряде счастливца сажают на коня и конюхи, под гром музыкальных инструментов и крики придворных и челяди, выводят его из дворца, в средние ворота, через которые ездит только богдохан. В “Столичном Вестнике” опубликовывается имя победителя; и когда он, увенчанный лаврами, возвращается в свой город или село, сограждане, предуведомленные заранее, встречают его торжественно. Нельзя не [183] отметить при этом, что столь чествуемый всеми светоч китайской науки, в действительности есть круглый невежда. Он не знает самых простых вещей, таких, которые должны быть известны у нас любому школьнику, напр., что земля шарообразна или что дождь выпадает из облаков, а не из пасти дракона.

Всех “цзинь-ши” разделяют на три разряда и назначают на казенные должности. Выдержавшие по первому разряду вступают в так называемый “лес перьев», точнее кисточек,— так титулуется высшее ученое учреждение в империи, “хань-ли-юань»; попавшие туда обыкновенно делают блестящую карьеру. Второй разряд распределяется по разным министерствам, а вошедшие в третий разряд зачисляются кандидатами на должности уездных начальников. Получение казенных мест выжидается кандидатами, как манна небесная; большинство из них, обладающее весьма скудным достатком, не могло бы завершить многолетних занятий, если бы не ростовщики: китайские Шейлоки ссужают их деньгами, надеясь за будущий барыш от казенного места, заняв которое их протеже получат возможность выжимать побольше соков из населения, в чем главным образом заключается искусство управления в Китае.

Лица, избравшие военную карьеру, также проходят классические книги и подвергаются испытаниям на степени — “ву-сюцзай”, “ву-цзюй-жень” и, наконец, “ву-цзинь-ши» — нечто в роде магистра военных наук. Но требования, пред являемые здесь, не особенно строги, вследствие чего в Китае имеется не мало генералов, плохо знакомых с родной грамотой. Собственно о военных науках, известных на Западе, как-то: тактике, фортификации, артиллерии, минном деле и пр., китайцы, за немногими исключениями (в портах), не имеют понятия. Военное образование сводится главным образом к акробатическим и гимнастическим упражнениям. Военные студенты фехтуют, прыгая и кривляясь с большими бердышами в руках, бросают и поднимают каменные гири и стреляют из лука, пешком и с лошади (Стрельба из лука составляет одно из древнейших и популярнейших упражнений в Китае, поддерживающее воинственный дух в молодом поколении). Кандидаты, оказавшие неуспех в натягивании тетивы или в метании камней, не допускаются к дальнейшим испытаниям, собственно в науках. Впрочем, в великому огорчению сторонников лука и бердыша времен императоров Фуси и Шень-нун (Царствовали за 3.000 лет до P. X.), всесильный прогресс начинает [184] подтачивает добрую старину; в настоящее время в Китае имеются настоящие, не шутовские войска, руководимые иностранными инструкторами, преимущественно немцами. Насколько эти европеизированные войска изучили науку войны и прониклись военным духом, сказать пока трудно (Во время последнего возмущения на севере в Жохэ, в ноябре и декабре 1691 г. и январе 1892 г., часть войск Ли-хун -чжана, вооруженных ремингтоновскими ружьями, была отправлена для подавления восстания. Если судить по сообщениях “Столичного Вестника”, то войска эти оказали чудеса храбрости, ибо на 300 империалистов приходилось убитыми до 15.000 бунтовщиков; впрочем, слишком доверять оффициальной газете не следует, так как, по признанию самих китайцев, ложь и подтасовка фактов изобилуют на ее столбцах).

Военная профессия в Срединной империи не пользуется почетом и военный, в глазах китайца, является синонимом разбойника, каков он и есть в действительности в этой стране. Гражданскому чиновнику всегда оказывается предпочтение перед военным и знаток классиков, хотя бы дошедший до размягчения мозга, имеет преимущество перед невежественным рубакою. Оно и не удивительно: ведь китайцам совершенно незнаком тип многосторонне-образованного и ученого военного Запада; представитель китайской военной силы — не что иное, как грубое животное, трус во время войны и гроза мирного населения.

Если суммируем все сказанное о китайской образовательной системе, то увидим, что учащийся, с детского возраста и до старости, вертится, подобно белке в колесе, около однех и тех же канонических книг (Четверокнижие и Пятикнижие), представляющих компиляцию бессмысленных умствований, убогих стихов и ложных понятий. Эта мнимая наука съуживает без того узкий кругозор китайца и убивает в нем зачатки пытливости и самостоятельности мышления, а в больших дозах совершенно атрофирует ум я создает тип напыщенного идиота. Самомнение этих маниаков, ведущих упорную борьбу с здравым смыслом, по истине изумительно. По их убеждению, вне Китая нет науки, нет цивилизации, нет знания, нет религии, нет морали, а есть одно лишь варварство. Их мысль, изуродованная подобно ногам китайских женщин вековым сжиманием, не может постигнуть и сознать смысла творящихся вокруг событий.

Во время оно Китай окружали дикие народы, находившиеся на низшей степени культуры, и тогда он естественно мог претендовать на превосходство в цивилизации. Но времена изменились; другие народы успели уйти вперед, пока империя [185] богдоханов оставалась на месте. Этого никак не поняли китайские обскуранты, требующие по прежнему признания за Китаем первого места.

Разительным доказательством консерватизма этой нации служит, например, тот факт, что китайцы не с умели воспользоваться двумя крупными изобретениями, имевшими в свое время столь огромное влияние на политическую жизнь Европы. Я разумею — изобретения пороха и книгопечатания, сделанные в Кипе задолго до появления Гутенберга и Шварца. Китайские пищали и пушки допотопной конструкции хороши разве для музеев, а книгопечатание находится в том же младенческом состоянии, в каком было в момент изобретения.

Печати в европейском смысле, т.-е. периодических и ежедневных изданий, в Китае не существует. Да и к чему она китайцам? Их общественная жизнь слишком рутинна и бедна интересами, а государственная не подлежит обсуждению; что же касается жизни варварских народов, живущих вне Китая, то нужно ли говорить, что она не может и не должна интересом интеллигентного китайца. В Пекине с давнего времени издается нечто в роде правительственной газеты, под названием “Цин -Бао”, Столичный Вестник. Эта газета выходит ежедневно в форме небольшой (вершка 4 в длину и 2 в ширину) тетрадочки тонкой бумаги (В Шанхае, Кантоне, Тяньцзине и др. портах также издаются китайские газеты, содержащие перепечатки из “Столичного Вестника"). Содержание газеты отличается чрезвычайною бесцветностью и, при случае, лживостью фактов: оффициальные назначения, перемещения, лишение проворовавшегося чиновника шарика и награждение им другого, еще не попавшегося в воровстве, пожалование предкам чиновника, проявившего какую-нибудь доблесть, почетного титула, описание придворных праздников и церемоний — таковы рамки газеты.

Кроме неудобоваримой классической литературы, китаец имеет и более легкую умственную пищу. Таковую доставляют ему исторические книги и беллетристические произведения, имеющие всегда большой круг читателей. Эта отрасль литературы имеет свой специфический характер, резко отличающий ее от произведений Запада. Исторические сочинения, если бы в них не было уделено слишком много места легендам и всякой невозможной небывальщине, пожалуй заслуживали бы некоторого внимания; что же касается романов, то все они отличаются ничтожеством замысла, отсутствием действия, бесконечными, вычурными [186] описаниями и повторениями и вообще отзываются каким -то ребяческим архаизмом и ограниченностью (Китайский книжный рынок наводнен порнографическими романами, которые читаются с большой охотою всеми). Не имея газет и журналов, граждане Небесной империи пополняют этот недостаток афишами, прокламациями и памфлетами. В афишах и прокламациях, если оне не оффициального характера, содержатся об явления и рекламы частных лиц — купцов, промышленников, врачей, ремесленников и иных, но эти печатные произведения служат также для изобличения и оглашения злоупотреблений мандаринов, являясь в руках бесправной массы единственным средством борьбы и протеста.

Нельзя не упомянуть об особом виде литературы, вызванном к жизни ненавистью китайцев к европейцам,— ругательных памфлетах, представляющих набор бессмысленных, но гнусных обвинений против иностранцев. Памфлеты эти появляются периодически и предшествуют обыкновенно анти-европейским возмущениям. В настоящее время особенною известностью среди китайской интеллигенции пользуется серия брошюр, озаглавленных: "Смерть диавольской религии!” (т.-е. христианству), украшенных порнографическими и кощунственными иллюстрациями. Содержание пасквилей — сплетение нелепых, но в высшей степени отвратительных издевательств над христианством, его представителями и вообще всеми европейцами. Хотя автором этого блестящего произведения китайского остроумия называют некоего кандидата на место дао-тая (областной начальник), по имени Чу-чана, но не подлежит сомнению, что ему помогало несколько светлых мандаринских умов.

Несмотря на нелицемерное отвращение во всему иностранному и уверенность в превосходстве своей науки перед науками Запада, китайцы, ради практических целей, вынуждены были ввести изучение дьявольских языков у себя. Допущение иностранных языков совершилось в форме учреждения в 1861 году в Пекине китайско-европейской коллегии (тунг -вень-гуань) (В Кантоне также есть в настоящее время коллегия, но там изучается только английский язык).

В настоящее время тунг-вень-гуань находится в заведывании европейского директора (начальник китайских таможен, сэр Роберт Харт), выбирающего и назначающего [187] профессоров и вообще действующего почти бесконтрольно (Профессора получают очень крупное содержание и пользуются 2-летними отпусками каждое семилетие; китайское правительство жалует их, кроме того, почетными степенями; профессором русского языка состоит бывший питомец с.-петербургского университета В. Ю. Грот). Хотя директорами коллегии числятся также члены цзунь-ли-ямыня с князем Цином в звании председателя, но они не имеют фактического влияния на внутренние порядки заведения. В программу занятий входят языки: английский, французский, русский, немецкий и китайский, из предметов же — химия, естественная история, математика, медицина, физика, физиология, астрономия и метеорология и международное право. Конечно, перечисленные предметы не в одинаковой степени привлекают учеников; так, больше всего слушателей имеют профессора английского языка и математики; меньше всего — если не ошибаюсь — преподаватели медицины и химии (Вероятно потому, что науки эти, в настоящей стадии развития Китая, не находят себе никакого практического применения).

Общий курс наук длится восемь лет, из коих первые три года посвящаются языкам. Любопытною особенностью этой коллегии служит тот факт, что студенты за слушание лекций получают плату. В первый год студенты пользуются столом и квартирою, во второй получают по 3 ланы в месяц; после этого плата прогрессивно увеличивается и доходит до 10 дан ежемесячно. Экзамены производятся раз в три года, причем студенты, оказавшие успехи, получают в награду от 40 до 60 лан единовременно. Окончившие курс назначаются переводчиками при цзун -ли-ямыне.

И. Коростовец.

Пекин, март 1892 г.

Текст воспроизведен по изданию: Образование в Китае // Вестник Европы, № 9. 1892

© текст - Коростовец И. Я. 1892
© сетевая версия - Thietmar. 2015
© OCR - Бычков М. Н. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1892

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.