-

КИРИЛЛОВ А.

ГИЛЯКИ

Краткий этнографический очерк.

Гиляки живут по нижнему течению Амура, начиная с деревни Ухты, около Богородского селения, и кончая лиманом реки. Гиляки имеют вид, мало располагающий в их пользу. Средний рост, крепкое телосложение, грубые, резкие черты лица, выдающиеся скулы, маленькие плутоватые глаза, черная, густая борода и такие же волосы, обыкновенно заплетенные в одну косу, производят при первом знакомстве неприятное впечатление и внушают недоверие и страх. Народ этот, по мнению ученых ¹, принадлежит к выходцам с Курильских островов, что отчасти подтверждается и их былинами и сказками, действующие лица которых представляются живущими в близком соприкосновении с японцами.

Одежда гиляков свидетельствует о крайней их бедности. Она состоит из длинной рубашки, сшитой из грубого, непробеленного холста, или из ситца, которая называется ларх, таких же кальсон — пань, а у некоторых и из нанковых или казинетовых брюк, уар, и из грубого полукафтана или халата — хуфт, который стягивается кожаным поясом — выбысь. Голову гиляка от летнего зноя защищает берестяная шляпа, имеющая коническую форму — хак, а от зимнего холода — меховая шапка. Обувь в летнее время составляют род полусапог из нерпичьей кожи — кий, которые зимою заменяются обувью в роде наших сапог — мынх. Кроме этого необходимую принадлежность костюма взрослого гиляка составляют также кисет с табаком — хонх и трубка — тай, которые большею частию прикрепляются к верхней пуговице кафтана. Что касается одежды женщин, то [265] она почти ничем не отличается от мужской, и гилячку можно узнать только по серьгам, которые висят в ушах иногда длинными кольцами.

Гиляки ведут оседлую жизнь и селятся преимущественно по берегам Амура и его притоков. Селения их большею частию небольшие, состоящие из нескольких юрт, и только в немногих число юрт доходит до 20. В последних селениях число жителей простирается до 200 душ. Такова напр. деревня Маго, выше Николаевска, по берегу Амура. Самые юрты гиляков мало чем отличаются от маньчжурских и китайских фанз. Как те, так и другие устроиваются на один манер, и незатейливая постройка их не требует искусства архитектора. Обыкновенно ставят в землю по пяти или по шести столбов в два ряда и вверху скрепляют их балками. Между этими столбами, на близком расстоянии одна от другой, ставятся жердинки, поперек которых привязываются пучки каких нибудь прутьев. Образуется стена с квадратными отверстиями, которые и замазываются глиной, смешанной с мелко изрубленной соломой, чтобы предохранить стену от дождей. На стены кладутся балки и на них ставятся стропила, к которым на близком расстоянии одна от другой прикрепляются довольно толстые жерди, опирающиеся другими концами на балки. Самые жерди, составляющие, так сказать, остов крыши, покрываются плетенкой из тальниковых прутьев, поверх которой набрасывается солома и земля. Эта крыша служит вместе и потолком. Внутренняя отделка юрты, как и внешняя, не сложна. Дверь, ведущая в юрту, делается из тонких досок с решеткой наверху, которая заклеивается бумагой пропитанной маслом. Окна, состоящие из четырех-угольных решеток, покрываются той же самой бумагой, которая заменяет стекла. Больше труда представляет устройство печи. Для этого первоначально выкапывается ров, всегда у дверей юрты, выкладывается кирпичами на 1 1/2 аршина выше земли или пола и вверху этого устроенного очага вставляется чугунная чаша. На противоположной стороне таким же образом устраивается другая печь с такой же наверху чашей. От обеих печей вокруг стен идут небольшие канавы, которые соединяются в одном углу юрты, где устрой кается деревянная труба. Когда топят печь, дым, вдоволь нагулявшись до канавам, устремляется к трубе и выходить из нее. Над канавами устроиваются нары, которые складываются из кирпичей или камня.

Мебели в юртах, кроме маленьких столиков, помещающихся на нарах, никакой не полагается. Нет и других украшений, как у китайцев, как напр. картин, зеркал и других предметов роскоши. Вообще в юртах грязно и пусто. В каждой юрте помещаются две, три и четыре семьи, — только редкий богач имеет отдельную юрту для своего семейства.

Гиляки до крайности неопрятны, неряшливы и нечистоплотны. Войдите в любую юрту, и вас прежде всего поразит одуряющий запах [266] гниющей рыбы и скажется присутствие собак, которые большею частию живут вместе с людьми. При том же и земляной пол, принимая в себя много воды, которую льют без всякой церемонии, а зимой и тающий снег, приносимый на обуви, производят в юрте постоянную сырость. Вследствие этого стены покрываются плесенью. И сами гиляки вечно грязны, особенно дети, которые в летнее время ходят по преимуществу в той сорочке, в какой мать родила их. Тело их не знает, что такое вода и мыло, и разве руки и лицо изредка омываются ими водою. От грязи и от пыли, и особенно от близкого соседства с собаками, у них разводятся массы паразитов. Русские, знакомые с гиляками, не подпускают их к себе на близкое расстояние, боясь прыгающих от одного к другому паразитов. Но сами гиляки в отношении к ним очень небрезгливы.

Жизнь гиляков однообразна: один день похож на другой, как две капли воды. Обыкновенно день располагается следующим образом: встает гиляк рано, если есть какая нибудь спешная, нужная работа, и вместе с этим поднимает на ноги всю свою семью. Если же нет спешной работы, то он прохлаждается на своих далеко не мягких нарах, как говорят, до белого света. Первое дело, за которое он берется, поднявшись с нар, — курение табаку, заменяющее для бедняка и утренний чай. Если стоит время ловли зверей или рыбы, то гиляк утро посвящает на ловлю их, находясь несколько часов на берегу Амура или в лесах. В прочее же время утро проходит в домашних работах. Около 10-ти часов, а иногда и ранее, женщины приготовляют обед для семьи, предварительно покормив собак варевом из «юколы», приготовлять которое также лежит на обязанности женщины. Обед состоит главным образом из юколы и «буды» и изредка разнообразится свежей рыбой и ягодами. После этого далеко не сытного и не питательного обеда гиляк снова принимается за работу, смотря по времени года. Отдых от труда он делает разве в том случае, если есть чай, который и пьет во всякое время, и утром, и днем, и вечером, или когда курит табак. Вечером, в летнее время в 8-9 часов, а зимой в 6-7, готовится ужин, который состоит из тех же самых блюд, как и обед; и после него идут домашние работы. Эти работы иногда продолжаются за полночь, особенно в зимнее время. При этом вся семья или даже все живущие в юрте садятся вокруг одного огня и каждый занимается своим делом. Для развлечения, на сцену всегда выступает один из стариков и рассказывает былины — тэльгу, и сказки — гызичч, сюжет некоторых составляют похождения героев и рассказы о демонах. Речь рассказчика всегда бывает медленна, протяжна и монотонна, так что слушатели постоянно, при каждой его паузе, произносят: «ыть», понукая его. [267]

Женщины подобно мужчинам, также заняты бывают с утра до ночи. На них лежат обязанности: смотреть за всем в юрте, приготовлять пищу для семьи и корм для собак, шить белье и одежду, дочинивать старые вещи, готовить пряжу для сетей и во время лова рыбы чистить рыбу и приготовлять юколу. Не смотря на то, что обязанности эти довольно трудны и требуют много времени, гилячки выполняют их с свойственным им терпением и беспрекословно несут свою горькую долю. Замечательно, что при такой трудовой жизни, они отличаются особенною верностью своим мужьям и живут с ними в полном согласии и мире. Вероятно, важную роль в этом играет многоженство и тот произвол гиляков, по которому они всегда могут бросать своих жен и распоряжаться ими как вещью, которую можно и продать.

Занятия гиляков направлены к обеспечению своего существования. Суровая, негостеприимная природа, среди которой они живут, и собственные природные наклонности заставили их заниматься только рыболовством и звероловством. Рыба для гиляка — насущный хлеб и единственная пища как для него самого, так и для его собак; без рыбы гиляк умирает с голоду, а вместе с ним пропадают и его собаки. Поэтому ловля рыбы главное и постоянное занятие гиляка во всякое время года. Но преимущественный лов рыбы, который обеспечивает его пищею на круглый год, бывает летом. В это время года два раза: в первой половине июля и во второй августа рыба появляется в Амуре и его притоках в таком множестве, что покрывает дно маленьких речек. Гиляк ожидает этого наплыва рыбы с нетерпением, высчитывает почи и приветствует его катаньем на лодках. Появилась рыба — и начинается оживленная и кипучая работа. С утра до ночи, без устали и отдыха, гиляк ловит сетями рыбу, а жены его приготовляют ее: сушат и вялят на солнце. Для удобства при этом устроиваются на берегу из ивовых прутьев подставки, на которых и вывешивается распластованная по кости на две части рыба. В воздухе в это время кругом носятся миазмы от гниения рыбы и брошенных внутренностей, которых бывает так много, что их не успевают подбирать и голодные собаки — постоянные спутники гиляка. В течение месяца рыбы вылавливается такое количество, что достает ее на круглый год для всей семьи гиляка и для его собак. Этот годовой запас, доходящий иногда до 8,000 половинок рыб, сохраняется в амбарах, устроенных на сваях, чтобы предохранить его от лакомых хищников — собак и крыс. При этом обыкновенно бывает так, что, если в августе большой наплыв рыбы в Амуре, июльская рыба, как худшая по качеству, употребляется для собак ². Но если в августе ход рыбы бывает неудачный, то гиляк [268] дорожит и июльской рыбой, и собакам в этом случае приходится довольствоваться костями, которые просушиваются подобно рыбе.

Кроме рыболовства гиляки занимаются ловлею морских животных, которые весною и летом появляются в водах Амура. Главные породы зверей, которых они ловят: дельфины, сивучи и тюлени. Ловят их обыкновенно острогами, дубинами, гарпунами и даже стреляют из лука. Интереснее других ловля дельфинов. С наступлением весны, когда Амур вскроется ото льда, появляются стада дельфинов, которые в тихую погоду постоянно поднимаются над водою — по местному выражению — играют. Это бывает преимущественно в глубоких и быстрых местах, где Амур окружен высокими скалами и утесами, прямо опускающимися в воду, как напр. около местечка Тыра. Гиляки отправляются на лодках под парусами к этим местам и плавают взад и вперед до тех пор, пока заметят поднявшегося над водою дельфина. Тихо подкрадываются к нему, и опытная рука мечет в него гарпун. Животное, почуяв рану и врага, мчится вниз по реке — по течению, пока не обессилеет от потери крови. Между тем гиляки, по пузырям, которые привязаны к гарпуну и которые мешают животному опускаться в глубь, узнают место его присутствия и преследуют, нанося меткие удары острогами. Когда, наконец, израненное животное всплывает мертвым на поверхность воды, гиляки с криком и гамом подхватывают и тащат его за лодкой к берегу. На берег высыпает вся деревня и все угощаются лакомым куском мяса и пьют теплый жир. В былое время участвовали при этом и шаманы, пока им верили гиляки и пока они пользовались уважением последних. Прежде чем они совершат религиозную церемонию, состоящую во втыкании пучка крапивы в брызгательные отверстия, никто из гиляков не имел права прикасаться к убитому животному. Череп животного, очищенный от мяса, обыкновенно, после шаманских церемоний, вывешивался на высоком дереве, что и по сие время еще не вышло из употребления. Кожа как дельфина, так и других морских животных, употребляется гиляками на одежду, обувь и на другие потребности в домашнем быту: на обшивку лыж, приготовление сумок, ремней и проч.

Другое занятие гиляков, как мы замечали, звероловство. Лов зверей бывает преимущественно зимою и осенью, когда выпадает первый снег. Промысел этот совершается в лесах около деревень, но бывает и отхожим, когда гиляки отправляются на своих нартах, запряженных собаками, то на Сахалин, то на реку Амгунь. Обыкновенно ловятся звери: соболи, лисица, выдра, хорек, белка и медведь; но больше всего белка, которая водится в лесах в большем количестве, чем все другие звери. Хороший охотник, при счастливой и удачной охоте, в течение зимы убивает до 50 соболей, от 10 до 15 лисиц, столько же выдр и много белок и хорьков. Самый ценный [269] зверь, конечно, соболь и за ним-то по преимуществу гиляки отправляются на Амгунь, как потому, что здесь соболей водится больше, чем по Амуру, так и потому, что амгунские соболи самые черные и считаются у гиляков лучшими.

Гиляки обнаруживают слишком мало религиозности, и вообще о своей вере и своих богах говорят мало и неохотно. Молодые из гиляков обыкновенно отзываются незнанием, чему и в действительности можно поверить, когда познакомишься с ними; а старые молчат из осторожности и боязни услышать от русского что нибудь оскорбительное для их религии. Кроме того, религиозные верования гиляков искажаются от передачи одного другому, вследствие чего рассказы их об одном и том же божестве имеют различные редакции и в разных местах варьируются и носят свою окраску. Поэтому о религии гиляков мы сообщим только немногие сведения, но такие, впрочем, которые более или менее одинаково передаются гиляками.

Религию гиляков нельзя в строгом смысле назвать ни зоолатрией, ни шаманством; в ней соединяются оба эти элемента или оба вида обнаружения религиозных верований. По крайней мере, почитание гиляками животных, которые представляются носителями божественной силы, вместилищем скрытых могучих сил, и существование шаманов, в действиях которых они также видят проявление сверхъестественной силы, дают право так думать. Носителей божественных сил, органов, посредством которых божество проявляет себя в деятельности, много. Это, по верованию гиляков, духи, по не бесплотные, а материализованные, способные принимать различный вид; это — демоны. Смотря но тому, как эти духи относятся к гилякам — делают ли им добро, или зло, смотря по характеру их деятельности, — называются они добрыми или злыми. Но рядом с представлением об этих духах или божествах добрых и злых у гиляков сохранилось представление о Боге, который неизмеримо выше всех этих божеств. Его гиляки называют именем Ыжых. Но верованию одних Ыжых — такое высшее существо, которого они не могут и видеть и ничего не слыхали о нем, кроме того, что это — доброе существо. По мнению других, оно имеет вид обыкновенного человека и живет на небе, но от людей отличается всеми совершенствами. Насколько высоко гиляк думает об этом существе, ложно судить потому, что ему странным представляется, когда он слышит христианское учение о Богоматери и, отмахиваясь руками, говорит: «о! у нашего Ыжыха бабушки нет», т. е. нет матери или жены. Ыжых есть творец земли и гиляков; он есть и промыслитель». «Гиляк все получает от Ыжыха, обыкновенно говорит гиляк: если Ыжых не даст, то гиляку никто ничего не даст». О творении же мира Ыжыхом гиляки рассказывают следующее, Сначала была одна только вода: кроме этой стихии не было ничего. Но раз, по повелению Ыжыха, выпал смолистый, на подобие [270] серного, дождь, из смолистого вещества которого, как из главного элемента, и образовалась земля. Первым творением на земле был человек. Его сотворил Ыжых из дерева первоначально одного, а потом создал ему и жену из того же самого материала. Первый человек назывался Кур, и от него и его жены произошли все гиляки. Кур жил на земле так, что кроме хорошего ничего никому не делал, след. жил добродетельно и, когда происшедший от него народ размножился, удалился на небо. Других сведений о творении мира и человека, кроме этих, гиляки не имеют.

Другое доброе существо, но уже низшее Ыжыха, есть Тайгоч, бог реки, или, по гиляцкому выражению, хозяин реки (Амура). Тайгоч имеет вид престарелого, седого гиляка, окруженного целым родом подобных ему существ, которые произошли от него и его жены. О нем у гиляков существует следующая легенда, рисующая отношения его к последним. Раз гиляки отправились на лодке далеко от своей деревни. Стало темно и они сбились с пути: не знали, куда им плыть? Вдруг предстал пред ними Тайгоч и стал приглашать их осмотреть его город. Согласились. Пред главами их на берегу реки показался богатый и роскошный городок: весь он состоял из небольших красивых юрт, устроенных из китового уса, и среди их возвышалась одна юрта, точно дворец. В маленьких юртах жили маленькие Тайгочи, а в большой — главный Тайгоч — хозяин или бог Амура. Когда гиляки вошли в юрту, Тайгоч подвел их к нарам и велел посмотреть в канаву, над которою устроены были пары. Глазам их представилось восхитительное зрелище: тут струилась вода и в воде плавали рыбы разных пород и различного вида. Гиляки ахнули от удивления. Между тем Тайгоч взял одну горбушу, очистил рукою чешую и бросил последнюю в реку: из нее тотчас образовалась рыба — горбуша, и поплыла по реке. Тоже самое он сделал с кэтой (тоже рыба) — и опять явилась масса рыбы, которая скрылась в водах Амура. Указавши — откуда берется рыба в Амуре, Тайгоч прибавил при этом, что все гиляки «мальчики» — дети его и что он им дает рыбу. В связи с этой легендой у гиляков стоит объяснение наплыва или хода рыбы в Амур. Если наплыв рыбы бывает громадный, то гиляки говорят, что Тайгоч много бросает чешуи в реку; если же на оборот, наплыв бывает незначительный, то мало.

Третье существо, занимающее, впрочем, средину между добрыми и злыми, есть Клуч, который живет в лесу. Он к добрым людям добр и делает только добро, а к злым — зол и делает лишь одно зло.

Злых духов, по верованию гиляков, много: они населяют леса и воды. Главные из них следующие: 1) Чоромлач, самый злой из всех злых духов, имеет вид кошки разного цвета, но преимущественно [271] черного, и живет в лесу. Он играет роль нашего лешего: водит гиляков в лесу. Старики-гиляки рассказывают и верят, что Чоромлачей много и что старший между ними, если поймает в лесу человека, созывает остальных криком для дележа добычи. 2) Огыпь живет также в лесу и имеет вид человека, но ходит всегда без всякой одежды — нагой. Вся деятельность его состоит в том, что постоянно бегает по лесу, кричит «аа» и при встрече с гиляками хватает их за genitalia. Вследствие этого гиляки, входя в лес, всегда предпринимают предосторожности: плотно схватывают свою одежду ниже груди и особенно крепко завязывают свои штаны. Кроме того Огынь иногда уводит человека и в свою юрту и предлагает ему есть ту смолу, которою питается сам. Если человек согласится поесть этой смолы, то навсегда остается у Огыня; в противном случае Огынь доставляет его на то место, где взял. 3) Кальджем, живущий тоже в лесу, имеет вид человека огромных размеров — человека исполина. По поясу он обвешан кожаными сумочками, наполненными частию когтями разных зверей, частию ногтями человеческими. Гиляки его боятся, потому что при встрече с ними он вступает в борьбу, желая показать свою силу и превосходство. Во время борьбы гиляк уже непременно обрывает одну из сумочек, которыми Кальджем увешан по поясу и, становясь в первое время после этого почти сумасшедшим, теряет сознание от страха. Если в оборванной сумочке окажутся когти медведей, лисиц, соболей и других животных, то гиляку предстоит счастие: в течение всего года он будет иметь самый удачный промысел. Напротив, если в сумочке окажутся ногти гиляка, то всей деревне угрожает несчастие: бывает особенная смертность. По другому рассказу сумочка с ногтями человеческими имеет такую чародейственную силу, что каждый, кто посмотрит на нее, тотчас умирает. 4) Тах — это дух, который не принимает никакой формы; он невидим, и гиляки не знают — где он живет. Его присутствие среди гиляков узнается только тогда, когда между ними появляются болезни и смертность. Если Тах приходит в юрту, говорят гиляки, то умирают один, два и три человека, а иногда вымирает и целая семья. Поэтому, во время всякой болезни, а особенно серьезной, по их убеждению живет в юрте Тах, и они спешат призывать шаманов, которые произносят заклинания и совершают чародейственные церемонии, чтобы выжить из юрты духа — истребителя человечества. Точно также и кошмар, по мнению гиляков, происходит от Таха: он его виновник. Вследствие этого, если ночью с кем нибудь в юрте случится кошмар, все поднимаются на ноги, начинают бегать и махать руками, крича при этом: кэ! кэ! Суетня продолжается минут пятнадцать, и только после этого все несколько успокоиваются от страха, вздувают огонь и обязательно курят табак. 5) Пыльмыл — дух, который живет в земле и выходит из нее с [272] пламенем. Появлению его всегда предшествует большая, черная, курчавая собака, которая своим лаем спасает гиляка от беды. Лишь только гиляк заслышит лай ее, сейчас же старается спасаться бегством или принимает предосторожность. На том месте, где появилась собака, он проводит палкой 9 маленьких бороздок и наливает в них воды. Появляется Пыльмыл и с словами: «собака меня обманула: это не человек бил, а дождь шел; я после ее побью за это», скрывается в землю. Если же гиляк не примета этой предосторожности и не успеет спастись бегством, то Пыльмыл вырывает у него язык, б) Толгинс, или по русско-гиляцкому выражению, Амур-чорт, живет в реках. Роль его таже самая, что нашего водяного: он опрокидывает гиляцкие оморочки и лодки. Имеет вид нерпы, только громадных размеров и черный.

Культ гиляков не только не отличается богатством и разнообразием, но, можно сказать, находится в зачаточном состоянии. Враждебно относящихся к ним духов они не чествуют и не стараются их умилостивлять ни поклонами, ни жертвами. Только доброе, высшее существо — Ыжых — и пользуется их почитанием, и культ, можно сказать, существует только в честь его: ему одному гиляки поклоняются и ему одному приносят жертвы. Но и это обнаружение религиозных чувств — весьма редкое явление. Коленопреклонения совершаются гиляками утром и главным образом старшими в семье. Жертвоприношения совершаются также редко. Главное жертвоприношение состоит в вспрыскиваньи или помазании верхушки дерев кровью свиньи, убитой рукою шамана или старшего в роде. Оно всегда совершается за деревней и бывает редким вследствие дороговизны жертвенного животного, доступного только для немногих — богачей. Другой род жертвы — вывешиванье головы и шкуры медведя на деревьях, а также вспрыскиванье верхушек их кровью этого животного. Эта жертва приносится целою деревнею в медвежий праздник и бывает более частою. Но самые частые и употребительные жертвы, это — головы морских животных и особенно рыбы, которые также вывешиваются на деревьях. Эти жертвы приносятся во всякое время, когда гиляки ловят рыбу, и доступны всем из них. Вследствие этого жертвы подобного рода можно часто видеть в лесах, вблизи деревень. Если полюбопытствуешь спросить у гиляка, зачем на дереве рыбьи головы, он ответит: это — жертвы, и скажет при этом, что гиляк приносит в жертву Ыжыху лучшую, самую вкусную часть рыбы.

У гиляков мало праздников, которые праздновались бы сообща целой деревней или всеми гиляками. Есть ханшин или русская водка — вот и праздник: гиляк сам угостится этим живительным напитком, угостит своих жен и детей, заведет с ними беседу, споют вместе песню, в которой прославят и ханшин, и юрту, и собак, и все вообще, что бросится в глаза, и отпляшут свой национальный [273] танец — чего лучше? Но как не груб и необразован гиляк, но и у него является потребность отвести душу в веселой компании не одной родной семьи, но и в кругу знакомых. Вследствие этого и у него есть праздники, хотя их, как мы заметили, и слишком мало. Самый распространенный и, так сказать, популярный праздник между гиляками — медвежий праздник.

Праздник этот носит такое название оттого, что все торжество его сосредоточивается по преимуществу на играх с медведем и на убиении его. Медведя для праздника гиляки приобретают иногда за 3-5 лет и во все это время откармливают его рыбой, чтобы он был рослым и большим. Медведь, наконец, готов, и живет уже не в юрте с гиляками, но в берлоге вблизи юрты. Кончились у гиляков и все работы: запас рыбы сделан такой, что можно прожить зиму, не рискуя голодовать. Начинают подумывать о празднике: вся деревня занята, и деятельно идут приготовления. Каждый старается достать ханшину, буды, запастись ягодами и прочими доступными для гиляка лакомствами. Наконец все готово к празднику: деревня ликует и приглашает на праздник всех жителей соседних деревень, которые давно уже с нетерпением ожидали этого заманчивого приглашения, в надежде полакомиться на чужой счет. Съехались и собрались соседи; гиляцкие юрты сделались душнее: в каждую юрту, в которой живет не менее 15 человек, прибавилось еще столько же, если не больше. Открывается праздник. Все гиляки, собравшиеся в деревне, отправляются к берлоге, в которой лежит виновник торжества, приготовляется из каната петля с двумя концами и кладется на отверстие берлоги, тогда как за концы ее ухватываются несколько человек. В это время отделяются из толпы смельчаки и начинают поддразнивать медведя, просовывая палки в берлогу и толкал его в бока и голову. Выведенный из терпения медведь бросается на них и попадает в расставленную для него петлю, которую тотчас же затягивают приставленные к ее концам, расходясь в противоположные стороны. Вся толпа при этом с криком от удовольствия бросается на медведя и окружает его так, что он не в состоянии бывает не только поднять на кого нибудь свою тяжеловесную лапу, но и двинуться с места. В это время надевают на шею железный покрытый нерпичьей кожей ошейник, к бокам которого приделаны кольца с веревками, при общем ликовании отводят в приготовленную юрту и здесь привязывают его между двумя столбами, чтобы не мог пользоваться свободой. Начинаются игры с медведем. Игры эти состоят в том, что молодые гиляки приближаются к животному, дразнят его, поколачивая палками, и ловко увертываются, когда оно бросается на них. Бывают случаи, что смельчаки попадают в лапы разъяренного медведя, но тогда их из беды выручают присутствующие, которые со смехом [274] целой массой бросаются на победителя и силой принуждают его сделаться побежденным. При этом, чтобы избежать знакомства с когтями его, они стараются животное сбить с ног и кладут на шею его шест, на концы которого садятся. Впрочем, не смотря на это, нередко можно видеть у гиляков шрамы на голове и лице и ободранные до костей руки: это — следы медвежьих праздников и игры с виновником торжества. Кроме этих игр устроивается катанье на собаках. Обыкновенно по расчищенному катку на льду первоначально пускают одну собаку, к хвосту которой привязывают кусок медвежины, а за ней пускают и собак запряженных в нарты. Собаки бегут с особенной быстротою и гиляки при быстром беге их стараются попасть в нарты. Для этого они большею частию забегают вперед и бросаются на собак и только в этом случае попадают на нарты и то с большим трудом. Попавший на нарты вызывает крики одобрения и похвалы от зрителей за свою ловкость, а упавший на лед вместо нарты встречает со стороны их смех и насмешки, получая иногда при этом ушибы и увечья.

Между тем как молодежь проводит время в этих играх, старики и пожилые пируют в юртах. Юрты приочищены от грязи и имеют праздничный колорит. На маленьких столиках, помещающихся на карах, выставлены фарфоровые чашки, в обыкновенное время находящиеся под спудом, симметрично расположены кувшины с ханшином и бутылка с русской водкой и разложена закуска из юколы в разных видах. Сами гиляки в праздничных костюмах, богатые в лисьих шубах и шелковых китайских халатах, веселой гурьбой путешествуют из одной юрты в другую. Гилячки в шелковой одежде голубого цвета ³, а некоторые и в китайской парче, с самыми причудливыми серьгами, опускающимися кольцами с ушей до плеч, не отстают от своих мужей. Везде веселье и радость, шум и пьянство; трезвости и печали нет места кругом. Веселье продолжается с утра до ночи и апогея своего достигает вечером, когда окажет на гиляков свое всесильное действие ханшин. Тут все без различия пола и возраста веселятся вместе и устроивают пляску, под свой музыкальный инструмент, который называется канка. Так проходит несколько дней, в течение которых и виновник торжества питается самыми лакомыми кусками, приносимыми со всей деревни и гостями и хозяевами. Наконец праздник приходит к концу. Всей деревней избирается удобное место между двумя деревьями, преимущественно березовыми, к которым можно было бы прикрепить воронки от колец ошейника медведя, подобно тому, как к столбам в юрте. Место это, равно как и дороги к нему, украшаются [275] пучками тонких стружек, укрепляющихся на тонком стержне, от которого они совершенно не отрезаны. Потом все присутствующие на празднике собираются к юрте, где находится медведь, выводят его из нее и, в сопровождении всей праздничной толпы, отводят на избранное место. Здесь, привязав животное между двумя деревьями, начинают пускать в него стрелы из луков. Первый пускает стрелу самый опытный, избранный стрелок, стрела которого часто выходит на вылет, а за ним все, кто имеет лук, сыплют стрелы градом. Женщины между тем в это время, равно как и во время печальной процессии к месту казни, бьют палочками в сухое, очищенное от коры лиственное дерево, которое на веревках, прикрепленных к обоим концам, подвешано к деревьям. Это своего рода музыка, играющая похоронный марш. Но вот медведь сраженный стрелами, представляя из себя какую-то кровянную массу, падает. Сейчас же начинается операция снимания шкуры и дележ мяса. Голова и шкура обыкновенно вывешиваются на высокое дерево — это жертва Ыжыху, а мясо дробится на части и по числу членов семейств и гостей раздается старшим в роде. Во всех юртах в этот день бывает самый торжественный, так сказать, парадный обед, за которым в каждое кушанье кладутся мелкие кусочки медвежьего мяса, не только как приправа, но как святыня, как часть жертвы. День заканчивается генеральным пьянством, после которого все гости отправляются домой, приглашая хозяев к себе на праздник, если он имеет быть в скором времени. Праздник этот справляется гиляками в зимнее время, начинал с последних чисел октября и кончая январем, и продолжается иногда по 10–15 дней.

Другой праздник, но уже не имеющий религиозного значения и притом более семейного, чем общественного характера, составляют свадьбы гиляков. Между гиляками распространена полигамия, и чем богаче гиляк, тем больше у него жен, так что число последних иногда доходит до 6-7. При этом часто бывает так, что старики кроме старух жен имеют еще женами и 12-13 летних девушек. Но бедняки большею частью имеют одну только жену. Обыкновенно свадьба гиляков устроивается следующим образом: жених, избравши себе невесту, приходит в юрту к будущему тестю и приносит с собою ханшину. Идет угощение и первоначально беседа вращается около самых обыденных предметов; но потом, когда подопьют, жених высказывает цель своего визита, начинается торг и назначается калым. Калым состоит из следующих предметов: кольчуги, составленной из железных пластинок, с такою же шапкою — петь, копья — ках, круглого, белого, прозрачного камня с отверстием в средине, от которой иногда, как от центра, в виде радиусов идут [276] вставленные в камень серебряные пластинки — орш ⁴, лука из китового уса, отделанного иногда серебром — пуньч, из огромного японского чугунного котла, в роде чана, — вынь, шубы мерлушковой — бальба, а иногда и лисьей — кекок, куска китайской парчи длиною в 10 или по крайней мере в 5 саж. — чарп, лахо — японских ножней — в которые чем старее, тем более ценятся, так что ценность их простирается до 200 руб., китайского шелкового желтого халата — хыргы и из собак и лодки. Бедный из этого калыма платит только что нибудь и преимущественно более употребительные в хозяйстве вещи, или старается купить себе невесту в пеленках, которая продается за бесценок, и потом воспитывает ее у себя в юрте. Чтобы совсем не платить калыма, или когда жених не может сойтись в условиях с своим будущим тестем, некоторые воруют себе невест. Этот обычай особенно был, распространен в старину. Молодой гиляк, которому приглянулась какая нибудь девушка в чужой деревне, обыкновенно подбирает себе артель удальцов и вместе с ними отправляется в эту деревню и ждет случая. Вот случай представился — невеста показывается где нибудь одна — и компания охотников на невест не дремлет: садят ее в лодку или в нарты, смотря по времени года, и увозят в свою деревню. Проходят два-три месяца и отец украденной невесты мирится с своим зятем и получает с него калым, какой вздумает дать последний, а иногда дело улаживается и без калыма. Бывают случаи, что когда компания возвращается с триумфом, похитивши невесту, на нее нападает другая, которая в свою очередь имела виды на похищенную невесту, и отбивает добычу. Даже и тогда, когда молодые проживут два-три месяца вместе, их разлучают, или родители невесты, или другой какой нибудь жених. Когда калым уплачен за невесту, она не может отказаться от замужества, если бы даже не нравился ей жених: родители принуждают ее к этому силой. Жених, уплативши калым, берет невесту, как жену свою, и возвращается с ее и своими родными в свою юрту. Здесь, смотря по средствам жениха, устроивается угощение и попойка и приглашаются знакомые и соседи. Пьянство, разгул и пляска продолжаются иногда несколько дней.

Сказавши о праздниках, перейдем теперь к описанию обрядов и суеверных обычаев, стоящих в связи с религиозными верованиями.

У большей части народов все важные события в жизни отдельных личностей сопровождаются религиозными обрядами, но у гиляков только одни похороны обставлены некоторыми церемониями. Когда кто нибудь умирает в деревне, то один из родственников покойного ходит по деревне и всем объявляет: «несчастие [277] случилось». Каждый гиляк хорошо понимает, что значит это «несчастие случилось» и боится сходить в амбар за пищей до заката солнца, равно как и на следующий день ходит до восхода. Кто не соблюдает этого, того, по верованию гиляков, постигает какое либо несчастие, или тот не будет иметь удачи в зверином промысле. Умершего тотчас одевают в лучшую одежду и кладут на нары. Около него кладут доску, на которую во время обеда и ужина выливают ханшин, бросают буду, юколу, ягоды и вообще все, что употребляют во время стола. Во все время, пока покойник остается в юрте, собираются поплакать родные и знакомые, и юрта постоянно оглашается плачем. Точно также строго наблюдают во все это время, чтобы постоянно поддерживался огонь: потушить его даже в ночное время соронди манга — великий грех. По прошествии двух ночей складывают на нарты все дорогое для покойника, а также кладут на них и его самого и отправляются за деревню, к тому месту, где должно произойти сожжение трупа. Здесь устроивается костер, причем клетка для мужчины складывается из трех полен, а для женщинн из четырех. На этот костер складывают все привезенные вещи ⁵ и покойника, и старший в семье — отец или мать, поджигают костер, который при этом обкладывается деревьями или бревнами со всех сторон, чтобы сильнее было горение. В это время начинают совершать поминки, которые состоят в том, что все присутствующие при сожжении трупа едят, пьют ханшин, плачут и вспоминают о покойнике. Когда труп сгорит, на пепелище устроивается памятник, состоящий из маленькой юрты, в которую кладется истуканчик, изображающий фигуру человеческую. В эту юрточку богатые в течение 3-х лет приносят по временам все съедобное, а бедные по мере возможности — в этом состоят поминки умершего. Собак, на которых привозят труп для сожжения, убивают, а нарты разламывают. Так большею частию совершаются похороны у гиляков. Но говорят, что в некоторых местах есть обычай и хоронить покойников в земле, по указанию шаманов. Последние, ссылаясь на божественное указание, приказывают хоронить покойников, где им вздумается, напр. в лесу, около дорог и т. п., и говорят при этом, что так Бог велит. Гиляки слушаются их и хоронят покойников, где прикажут шаманы. Исключение составляют только младенцы, которые не в состоянии еще ходить: их не сожигают и не хоронят в земле. Обыкновенно их кладут в гроб, выдолбленный из дерева в виде корыта, закрывают сверху доской и потом гроб этот подвешивают к деревьям в лесу. Этот обычай, впрочем, теперь выходит из употребления.

Что касается суеверных обычаев гиляков, то нам пришлось [278] познакомиться со следующими: 1) не дозволяется ночью спать на нарах, обернувшись головой к стене. Днем каждый посетитель может лежать и спать на нарах как ему угодно, но ночью непременно должен оборотиться и лечь головой к средине комнаты: спать оборотясь головой к стене, по мнению гиляков, соронди манга — тяжкий грех. Даже если случайно как нибудь во сне оборотишься, то и это считается преступлением. Нарушителя этого обычая хозяин обыкновенно выгоняет из юрты, и никто в той деревне не имеет нрава принимать его и давать в юрте место приюта и ночлега. Оказавший гостеприимство нарушителю сам подвергается строгой ответственности: в былое время обиженный хозяин мог ему мстить даже убийством. Обычай этот не имеет силы и значения только тогда, когда в деревне есть мертвец непогребенный. В это время, пока не будет погребен мертвец, гиляки спят оборотясь головой к стене, и теперь спать с головою обращенною на средину комнаты считается грехом. На чем основан подобный обычай и какие последствия от нарушения его, об этом от гиляка не узнаешь ничего, и сомнительно, что он сам знает что нибудь об этом. На расспросы и разговоры на эту тему он твердит только одно: это — соронди манга. 2) Ни под каким видом не дозволяется женщине разрешиться от бремени в юрте. Наступает ли время родов среди суровой, холодной зимы, или жаркого знойного лета, женщина в это время непременно должна быть вне юрты. Обыкновенно устроивается шалаш из циновок вблизи юрты, и здесь помещается женщина, пока не родит. Иногда приходится ей жить вне юрты, отдельно от членов семьи, несколько дней, и во все время она остается одна: входить к ней в шалаш и разговаривать с нею никому не дозволяется. Даже, и нища додается ей во все это время чрез оконцо, устроенное в шалаше. Основанием этого обычая служит убеждение гиляков, что женщина, которая, по их мнению, считается нечистою во время родов, оскверняет все находящееся в юрте, как то: сети, оружие и др., и вследствие этого бывает неудачным промысел зверей и рыбы. Нарушители этого обычая, по приговору общества, обязаны искупать свое преступление принесением богатой жертвы, состоящей по преимуществу из китайской материи, которая кусками развешивается на деревьях в лесу. 3) Суеверное отношение к кошке и петуху, доходящее до благоговения пред ними. Гиляки не только сами никогда не убивают кошек, но и не могут смотреть, когда это делают другие. Чтобы не оказаться виновными в том случае, если мясом их полакомится собака, они обыкновенно держат их привязанными на нарах. Это отчасти делается и с тою целью, чтобы не допустить coitus их между собою, что строго наблюдается по какой то причине. Кажется, такое уважение к кошке гиляки заимствовали от соседей — гольдов, которые, как нам приходилось слышать, почитают кошек потому, что они по своей фигуре [279] напоминают тигров, считающихся у них за священных животных. Что касается уважения гиляков к петуху, то оно основывается на вере в чудодейственную силу его и, по всей вероятности, тоже заимствовали от гольдов. С ним гиляки проделывают следующую операцию: вешают его за голову так, чтобы горло не было совсем стянуто веревкой и он мог дышать, и каждый участвующий при этом подбегает и ударяет в него ножом, нанося ему раны. Говорят, что тот, кто проделывает это, получает исцеление от разных болезней и особенно от нарывов. Кроме этих трех суеверных обычаев можно указать еще следующие: не дозволяется брать огонь в одной юрте и переносить в другую, рыть землю, лить воду на огонь, когда в юрте есть больной, — все это — соронди манга.

В заключение этого краткого очерка бросим беглый взгляд на прошедшую жизнь и на настоящее положение гиляков.

До заселения Амура русскими гиляки жили родами и хотя вели оседлую жизнь, как теперь, но, вследствие разных неблагоприятных условий, часто меняли место жительства. Жизнь их шла патриархально. Старший в роде был начальником, судьей и распорядителем над всем родом. Вследствие этого на его обязанности лежала защита своего рода как от других гиляцких родов, так и от пришлых врагов, какими были особенно маньчжуры. При взаимной вражде родов кровавая месть, но которой родственник за смерть своего ближнего обязан был платить врагу своему тою же самою монетою, — приводила иногда к уничтожению целых родов. С пришлыми врагами, которыми, но былинам, являются главным образом маньчжуры, нападавшие разбойническими шайками врасплох, гиляки разделывались оружием, а иногда и убегали от них, находя в бегстве единственное средство к спасению.

Экономическое положение гиляков в это время было еще более неприглядное, чем теперь. Бедность была поразительная. Старики, вспоминая об этом былом времени, с грустию говорят; «худо, худо тогда гиляк жил». И действительно, все, что тогда имел гиляк — это была рыба, которая служила единственным продуктом, поддерживавшим его существование. Звериный же промысел, который мог давать средства к удовлетворению насущных потребностей, находился в условиях далеко не благоприятных для гиляков. Сбыт пушнины тогда мог быть только двоякий: или богатым гилякам, или маньчжурам и китайцам; но тот и другой был одинаково невыгоден для бедняков. Отдавая пушнину своему сородичу, гиляк вынужден был отдавать ее за бесценок, потому что первый хорошо знал нужды последнего и пользовался его положением. Притом богатые гиляки имели обыкновение вперед задавать товар под пушнину, вследствие чего уже не стеснялись потом назначать за нее цену, какую угодно, и эксплуатировали бедняков, выжимая из них соки. Что же касается [280] до сбыта пушнины маньчжурам и китайцам, то он производился или на месте, куда являлись торговцы в летнее время на лодках и производили мену своего товара на меха, или сами гиляки вынуждены были отправляться в китайские города. В первом случае для гиляков была та невыгода, что приходилось ожидать, когда-то явятся их покупатели, а второй способ сбыта был возможен только для немногих и соединялся с значительными расходами. Прибывший в китайский город гиляк должен был дарить всех властей лучшими соболями и только тогда получал позволение вести торговлю. Случалось и так, что городские власти без согласия хозяина-гиляка отбирали лучших соболей и брали их себе, отдаривая за это только плохими рубашками. Кроме того, звериный промысел, как можно думать на основании рассказов гиляков, был невыгоден и потому, что в это время преимущественно маньчжуры делали нападения на гиляцкие деревни и грабили их. Во время звериного промысла шайки разбойников рыскали даже по лесам, разыскивая охотников, и, нападая на следы их, отбирали всю пушнину. По крайней мере, гиляки-старики рассказывают об этом своим детям, и эти рассказы, переходя от поколения к поколению, живут в устах гиляков. Таким образом, единственная отрасль промышленности — звериный промысел, который один только и мог давать гилякам средства к удовлетворению необходимых потребностей, находился в неблагоприятных, условиях и вследствие этого-то и была между ними страшная бедность.

Со времени колонизации Амура русскими, гиляки сделались подданными России. Жизнь их теперь во многом изменилась, но все таки представляет картину далеко еще не отрадную. Прошло около 30 лет, как русские живут в соседстве с гиляками, но не видно, чтобы исторический закон, но которому слабый сильному подчиняется во всем, имел здесь полное приложение, — не видно, чтобы русские оказали на гиляков большое влияние. Если и сказалось влияние первых на последних, то влияние, к сожалению, такое, которого лучше было бы и не желать. Много фактов, рисующих отношения русских к гилякам, может собрать тот, кто вздумал бы записывать их со слов самих гиляков, — но только фактов, вопиющих о ненормальном отношении к ним колонизаторов. Мы здесь укажем только в общих чертах на то, что сделало и делается русскими для гиляков.

В первое время гражданская власть относилась к гилякам с заботливостью и вниманием. Об этом свидетельствует по крайней мере тот факт, что на первых порах открыта была в Большом Михайловском селении школа специально для гиляков. Бесспорно, что эта школа, судя по аналогии с другими инородческими школами, могла принести много пользы, способствуя обрусению гиляков. Но, к несчастью, попечителем ее избрана была такая личность, которая, говорят, имела более попечения о собственном кармане, чем о школе [281] и учениках ее; и вследствие этого школа скоро окончила свое существование. В последующее время вся деятельность гражданской власти в отношении к гилякам, кажется, ограничилась только тем, что она старалась, по возможности, уменьшить пьянство между гиляками, приезжающими в город Николаевск, и усердно забирала их в полицию ⁶. Кроме того еще можно сказать разве то, что в летнее время при разъездах на гиляцких лодках земские чиновники отвлекают гиляков от занятий, заставляя их рисковать остаться без рыбы зимою. А остаться без рыбы гиляку на зиму — это тоже самое, что остаться русскому мужику без хлеба. Что же касается выполнения служебных обязанностей гражданскою властию в отношении гиляков, то она хорошо знает, что гиляки никуда не обратятся на нее с жалобою, и поэтому бездействует. Мы имеем факты, но укажем здесь только один возмутительный, совершившийся в деревне Мнххыл, года полтора назад. Один гиляк украл себе жену у другого, но просьбе брата последней, так как муж ее истязал ее и морил голодом. Чтобы удержать за собою чужую жену, он вместе с нею прибегли к практикующейся у гиляков манере — приняли христианство и вступили в брак по закону христианскому. Но манера эта оказалась недействительною на этот раз. Прежний муж гилячки напал с компанией на юрту ее мужа, в отсутствие последнего, и взял ее к себе, хотя теперь она была уже христианкой и состояла в законном браке. Кроме того, при розысках он подвергнул пытке и мучению мать ее мужа — старуху. Гиляк обращался с жалобами об этом к гражданским властям, но жалобы эти не имели никаких последствий для него и даже не обратили на себя внимания тех, кому следовало позаботиться об этом. — Хорошо еще то, что не слышно о взяточничестве чиновников, хотя это может зависеть и от того, что с гиляка нечего взять, потому что соболей — его единственное богатство — стерегут черные вороны из торгового люда, которые не любят выпускать эту добычу из своих хищных и острых когтей.

Соседние с гиляками крестьяне и торговый люд, имеющий близкое соприкосновение с ними, также не оказали благотворного влияния на гиляков. Все, что сделали первые, это — приучили гиляков, склонных к пьянству, к употреблению спиртных напитков до той степени, которая характеризуется словами до пес plus ultra, сообщили правила надувательства и мошенничества, внесли долю разврата, который у гиляков преследовался строго ⁷, и ознакомили с искусством воровства. Влияние торгующего люда было такого же деморализующего характера, только в большей степени. Что делали и делают торгующие с гиляками, это отчасти характеризуется следующим фактом, который нам [282] пришлось слышать от нескольких лиц: один из купцов, который теперь известен под громким титулом гиляцкого князя и пред грозным именем которого действительно трепещут все гиляки, раз заручился от властей свидетельством на право прививать оспу гилякам. Явившись к последним в одну деревню, как лицо, уполномоченное и посланное начальством, он объявил им цель своего визита и приступил к операции, которая на всех нагнала панический страх. И действительно, было чего испугаться: благодетель несчастного человечества вместо ланцета при операции для пробы употребил нож мясника. Цель этого понятна и оказалась не только достижимою, но и вполне удачною: все гиляки стали откупаться от опасной операции и за выкуп приносили по соболю. Факт этот может показаться легендарным, но только для тех, кто не знаком с жизнью и существующими порядками на окраинах Сибири. Вот другой факт, рисующий отношения торгового люда к гилякам: к одному купцу, в городе Николаевске, явились гиляки для продажи соболей. Сам был в отсутствии, но сама, заметив хороших соболей у гиляков, постаралась напоить их мертвецки пьяными и во время сна заменила хороших соболей своими плохими. Отрезвившись, гиляки отправились в магазин продавать соболей ж тут только узнали, что соболи их в одну ночь потеряли цену: вместо 8-9 р. за соболя им давали теперь только по 4-5 р. Началась ссора друг с другом, причем каждый обвинял другого в мошенничестве, пока догадливая на этот раз полиция, узнавши, что они ночевали в доме известного купца, не раскрыла им секрета. Тогда они явились к гостеприимной хозяйке и, после неприятных объяснений, продали ей соболей по более или менее выгодной для себя цене. Таких фактов и еще можно было указать несколько, но думаем, что и эти два в достаточной степени характеризуют отношения русских купцов к гилякам. Понятно, что при подобном отношении первых к последним, торговля пушниной для гиляков не может представлять особенно выгодной статьи. И действительно, если гиляки и живут теперь сравнительно лучше, чем прежде, то это зависит от того, что они стали сбывать рыбу в достаточном количестве, на которую прежде не было спроса, продавать ягоды, грибы и пр. и делать разные услуги русским за вознаграждение, хотя и при этом господствует та же система эксплуатации в самых разнообразных формах.

Скажем, наконец, о действиях миссионеров в отношении к гилякам и о влиянии первых на последних. Судя по оффициальным данным, которые свидетельствуют о ежегодно возрастающем числе христиан среди гиляков, можно подумать, что большинство из них — христиане. К такому же предположению может вести как бедность религиозных воззрений гиляков, так и отсутствие всякого противодействия с их стороны распространению христианства вследствие того, [283] что представители их религии, шаманы, не пользуются между ними авторитетом и значением. Но такое предположение будет ошибочным: в действительности между ними нет христиан, а есть только язычники. Правда, вы встретите между ними таких, которые говорят, что они крестились; но познакомьтесь с ними, и вы узнаете, что это за христиане. Нам приходилось встречаться с такими христианами, и мы можем сказать, что они не только не знают сущности христианского учения в самом кратком виде, не знакомы ни с одной «молитвой», но не знают даже и имени Иисуса Христа, от которого называются христианами. Если они и имеют понятие о Боге, то это понятие сохранилось у них из прежней религии, языческой, которая действительно сохраняет еще довольно чистое понятие о Боге. Замечательно, что эти христиане не только не называют друг друга христианскими именами, но даже и не помнят и не знают имени, данного им при крещении. Если вы спрашиваете такого христианина об имени его, то он вместо того, чтобы отвечать вам на вопрос, убегает в свою юрту, роется в тряпках и подает вам узелок с бумажкой, на которой записано его христианское имя. Это делается гиляками исключительно в тех видах, чтобы по крайней мере другие могли узнать их христианское имя, когда это необходимо бывает в разных случаях общественной жизни. Как знакомство с религиозным миросозерцанием христиан-гиляков приводит к тому заключению, что они не имеют ни малейшего понятия о христианстве, так и самая жизнь их подтверждает это самым наглядным образом. Христианин-гиляк живет так же, как и язычник: он не знает никаких религиозных и нравственных обязанностей, возлагаемых на него христианством. Молиться Богу в назначенное для христианина время и вообще когда-бы то ни было, он не молится, да и как он будет молиться, когда не научен молитве? О соблюдении каких нибудь обрядов нечего и говорить: они для него terra incognita. Тоже самое для него и нравственные требования, и действия с точки зрения христианской морали, например — дела христианской любви и т. п. Вследствие этого он и руководится в своих действиях и жизни требованиями прежней своей языческой религии. Вместе с язычниками он участвует в их жертвоприношениях и на праздниках, имеющих для них религиозное значение, причем, вместо христианских таинств, как святыню принимает жертвенную часть или ест идоложертвенное. Подобно язычникам, верит в чудодейственную силу злых божеств, населяющих реки и леса, боится их и предпринимает в видах предосторожности против них все те меры и средства, какие практикуются язычниками. В затруднительных обстоятельствах жизни и в несчастиях, как и язычники, он обращается за помощью к шаманам, заставляя их употреблять [284] заклинания и чародейственные обряды. Но что более всего странно — это то, что христианам-гилякам неизвестно, что христианство в брачной жизни допускает только единоженство, и потому они, если есть средства, подобно язычникам, имеют по две, по три жены. Вообще, христианство, принятое ими не вследствие сознания превосходства его пред прежней их религией, а из рассчетов, и при том без всякой решительно подготовки, не оказало никакого влияния как на религиозные верования и убеждения их, так и на самую жизнь. Чем же объяснить подобное печальное явление? Кто виноват в том, что дух всесильного учения Христова не оказал никакого действия на инородцев — гиляков? По нашему мнению, основанному на наблюдении, вина падает более всего на миссионеров, и мы позволим себе в немногих словах высказать о них беспристрастное суждение.

Нисколько не погрешая против истины, можно сказать, что духовенство Камчатской епархии, за небольшим исключением, представляет собою редкое явление в духовном мире, и едва ли не исключительное ⁸. Трудно встретить служителей религии более равнодушных, но в то же время с наглостью постоянно трактующих о равнодушии и холодности общества к религии и высказывающих об этом фарисейское сокрушение. Это не служители религии мира, принесенного на землю ее основателем Иисусом Христом, но служители раздора и мамоны. Все их внимание поглощено исключительно инстинктами к наживе и сколачиваньем кругленьких капиталов. Чего только не придумывают они для удовлетворения этих инстинктов? Одни, особенно в административных пунктах, стараются взять на себя исполнение всевозможных обязанностей и, конечно, ни одной не исполняют должным образом, совсем забывая о существовании нравственного долга ⁹. Другие чуть не еженедельно ведут ссоры и дрязги [285] из-за доходов и выдумывают друг против друга всевозможные сплетни и истории, в роде истории «о пресловутой кукшнке» ¹⁰. Третьи, наконец, в этих интересах являются распространителями суеверий и заблуждений в массе народа, вместо того, чтобы искоренять и уничтожать их ¹¹. Неизбежным следствием всего этого является отсутствие какого бы то ни было влияния духовенства на своих пасомых и полное неуважение и даже презрение к нему со стороны последних. Не представляют исключения в этом отношении и миссионеры (если не все, то по крайней мере некоторые). Миссионеры наши, большею частию, — люди без всякого образования: это бывшие приказчики и монастырские послушники, образование которых ограничивается уменьем читать по-славянски. От людей такого рода, и при полном усердии и добросовестном отношении их к своим обязанностям, конечно, нельзя ожидать особенной пользы в таком важном и трудном деле, как миссионерское служение. Но, к сожалению, у них нет и особенного усердия к своему делу, и вследствие этого от них пользы далеко меньше, чем вреда. Для жителей Амура не тайна, что главное дело миссионеров — не проповедь евангелия между инородцами-язычниками, а эксплуатация их путем торговли, главный предмет которой составляют буда и ханшин. Проповедь евангелия — это — только предлог для посещения инородцев, а священническая ряса — одежда, посредством которой они укрываются от законных преследований со стороны гражданской власти. Поставляя главную цель в торговле, миссионеры являются к инородцам только на короткое время и, исполнивши свою главную миссию, перебираются на другое место для той же самой цели. Близкое знакомство с инородцами, изучение их быта и религиозных верований и наблюдение над нравственным их состоянием, без чего немыслим и успех проповеди, они не считают и своей обязанностию. В журналах, представляемых начальству, не встретишь ни одной дельной заметки: в них, по принятому шаблону, пишется всегда одно и то же: сего числа совершал литургию там-то, столько-то человек присутствовало при богослужении, и больше ничего. И в разговоре с ними не узнаешь ничего этого. На мои расспросы о суевериях инородцев один миссионер отвечали, наивно: «я и не думал, что кто нибудь будет спрашивать меня об этом; и на что это вам»? Ровно ничего не делая для христианского просвещения инородцев, некоторые из миссионеров, [286] помимо эксплуатации, и своими действиями, и жизнью вредят им. Что проделывал, например, гиляцкий миссионер, живущий на Тире, об этом достаточно свидетельствует сложенная про него песня: «На Тирских горах спасался А...... монах, калина!» которая распространена не только в среде русского населения в низовьях Амура, но известна и гилякам. Даже в то время, когда епархиальное начальство нашло нужным убрать его с Тира, он еще несколько времени жил и блажил среди гиляков, пьянствовал вместе с последними и подкупал деньгами, выпрашивая у них рекомендательные подписки в таком духе, что «он прекрасный миссионер и лучшего гиляки не желают». Другой миссионер своими поборами и притеснениями довел кротких и смирных гольдов до того, что вынужден был просить свое начальство о дозволении жить в русской деревне, а не в гольдской, где он имел местопребывание, и, как слышно, теперь боится показаться своим пасомым. Какой авторитет могут иметь у инородцев подобные миссионеры и какое влияние они могут оказывать на первых, мы уже видели и распространяться об этом не стоит. Скажем здесь одно, что о таких миссионерах и инородцы не говорят без презрения, называя их русскими шаманами. Таким образом, вся заслуга миссионеров состоит только в том, что они из язычников-инородцев делают христиан по имени, а вред, приносимый ими, распространяется и на экономическое, и нравственное состояние инородцев. Если в таком состоянии находится миссия на далекой окраине России, то могут спросить: почему же епархиальная власть не предпринимает никаких мер к ее улучшению? Епархиальная власть за дальностью расстояния миссионерских станов от центра управления и по причине трудности путей сообщения не имеет никакой возможности контролировать действия миссионеров и но необходимости должна верить отчетам последних, в которых всегда и все представляется в самом розовом цвете. Впрочем, настоящим Камчатским преосвященным обращено особенное внимание на положение миссии и для контроля действий миссионеров, а равно и образа жизни новокрещенных, избрана особая личность с званием настоятеля миссий в Амурском крае.

Можно надеяться, что утверждение этой новой должности принесет свою пользу, но нельзя не пожалеть, что, за недостатком способных людей в епархии, высокое звание настоятеля миссии и руководителя в великом деле благовествования Христова выпало на долю такой личности, которая никогда не справится с своей высокой задачей и кроме вреда, кажется, ничего не принесет миссии. Говоря это, мы укажем на факты из непродолжительной практики этой личности, которые вполне свидетельствуют о непонимании ею задачи миссионерского служения, о бестактности и неуменье взяться за дело и о незнании малейших приличий, и о грубости. Явившись в Посьет, где существует [287] миссия для корейцев, новый настоятель стал требовать от миссионера, чтобы он крестил всех инородцев, изъявивших желание, хотя бы они и нисколько не были подготовлены к принятию христианства. Миссионер, сознавая вред от подобного обращения к христианству инородцев, отказался исполнять это незаконное требование своего настоятеля. Тогда последний сам начал крестить без всякого разбора, а миссионера позволил себе оскорбить за это законное неповиновение следующим образом: во время совершения литургии миссионером он, читая мораль мальчику, сопровождавшему его, между прочим сказал: «ты не будь упрям, как этот негодный хохол ...........», — причем указал на священника, стоящего около престола. Вот другой факт. Отец настоятель расхаживает по корейской школе в селе Благословенном. Является учитель из казаков и, видя духовную персону, вежливо отвешивает чуть не земной поклон посетителю школы. Но последнему этого показалось мало и он раздраженно закричал: «Ты кто? казак? как ты смеешь не подходить под благословение к игумену? я прикажу выгнать тебя из школы». Учитель, вследствие такой неожиданной выходки со стороны духовной персоны, должен был удалиться из школы. Факты эти, кажется, красноречиво говорят за то, в доказательство чего они приведены, и не требуют дальнейших комментариев.

Александр Кириллов.

Комментарии

1. Маак, Путешествие на Амур.

2. В июле появляется в Амуре по преимуществу горбуша — тенгичо, а в августе кэта — лухичо.

3. Эта материя самая дешевая из шелковых китайских материй.

4. Орш заменяет деньги.

5. Бедные большею частию увозят вещи домой.

6. Нам лично приходилось наблюдать это в июле в августе 1879 года.

7. В былое время за измену мужу изменница подвергалась смертной казни.

8. Половину духовенства Камчатской епархии составляют лица, не получившие семинарского образования.

9. Протоиерей Николаевской церкви Сизой, например, несет следующие обязанности: состоит законоучителем прогимназии, членом духовной консистории, председателем в попечительстве о бедных духовного звания, членом комитета по устройству церквей в Амурском крае, членом Благовещенского ревизионного комитета, членом комитета по устройству Николаевской церкви и благочинным приходов, расположенных по Амуру, от Кумары до Радде, на протяжении 600 верст, и по Зее и Томи, на расстоянии более 150 верст. В каком ведомстве возможно подобное совмещение самых разнообразных должностей в одном лице, и возможно-ли оно без упущений? Не знаем, как в простые дни выполняет свою очередь этот протоиерей, но под воскресные и праздничные дни, до ноября месяца настоящего года, он имел обыкновение служить всенощную большею частию очень редко. Обыкновенно при этом он заменялся или младшим священником, или приживающими в городе сельскими священниками, которые рады угождать своему всесильному, чуть не всемогущему благочинному. Точно также и как член ревизионного комитета он слишком тяжел на подъем, и нам известно, что из-за него откладывалась ревизия имущества комитета по устройству церквей летом 1879 года и даже назначался временный член, как было при ревизии семинарского имущества в 1880 году.

10. Под таким делом и разумею дело, возникавшее в Камчатской консистории летом 1880 года, по доносу диакона кафедрального собора Типцова, который жаловался на своего сотоварища диакона Гусельникова, будто последний во время службы церковной показал ему кукиш.

11. В селении Ивановке, по Зее, священник Преловский, во время развития сибирской язвы, истреблявшей домашний скот, отчитывал зачумленных животных какими-то заклинаниями, по всей вероятности, только ему одному известными.

Текст воспроизведен по изданию: Гиляки. Краткий этнографический очерк // Древняя и новая Россия, № 2. 1881