H

ОТРЯД ГЕНЕРАЛА РЕНЕНКАМПФА В 1900 ГОДУ

(Продолжение. См. "Варш. воен. журнал" за 1902 г. №№ 7 и 8.)

Деревня Сан-джан представляла из себя богатую и обширную станицу одного из манджурских казачьих отделов. — В ней имелся большой склад оружия и боевого материала, о существовании которого русские ничего не знали, и склад этот был обнаружен совершенно случайно следующим образом:

Солдаты, став на биваке, отправились в деревню, чтобы набрать овощей и сухих дров для варки пищи и чая. Там на улице, поймав большого кабана, они закололи его и выпотрошили, а чтобы опалить развели большой костер на одном из дворов внутри деревни. Но так как все это делалось впопыхах и тайком от начальства, то, покончив с кабаном, костер бросили, ветер же разметал искры, двор загорелся, и пламя пошло гулять от одной фанзы в другую. Огонь, впрочем, далеко не распространившийся, достиг однако оружейного склада где сначала стали рваться патроны, напоминая собою частую ружейную пальбу, закончилось же все общим взрывом нескольких бочек с порохом, взрывом весьма сильным, произведшим даже некоторый переполох на биваке. Нельзя не заметить, что всполошились только те, кто не успел еще отдаться в объятия Морфею; спавшие же были настолько утомлены всеми перипетиями прошедшего дня, что о взрыве узнали только в разговоре на следующий день.

На следующий день отряд двинулся дальше, но, спутавшись в маршруте, случайно соединил два перехода в один и, пройдя таким образом незаметно около 55 верст, нагнал генерала Рененкампфа в дер. Короджан. Генерал не на шутку рассердясь, что пехота обогнала его кавалерию, даже не поздоровался с отрядом и сейчас же приказав седлать, на рысях выступил дальше, а за ним потянулась охотничья команда Стретенского полка. [858]

Надо отдать справедливость, что охотники, под начальством поручика Федорова, вели себя молодцами и во все время похода да Цицикара не отставали от казаков, несмотря даже на то, что пятидесяти и шестидесяти верстные переходы генерал Рененкампф признавал сущими пустяками для кавалерии и менее этого переходов не делал. Не взирая, однако, и на такое, можно сказать, беспримерное рвение охотников, команда все-таки представляла из себя хвост, медленно волочившийся сзади, и потому невольно связывала руки и мешала стремительному движению вперед, которое только и нужно было для неожиданного появления под Цицикаром. Между тем, при той же быстроте движения, пехота все-таки являлась предметом первой необходимости, так как казаки оказались не только слабыми, но совершенно негодными для пешего боя. Из этого положения генерал Рененкампф нашел, впрочем, блестящий выход, потребовав от цицикарских властей при капитуляции города 200 лучших лошадей с седлами, на которых и посадил всю охотничью команду, положив этим начало к сформированию конных охотничьих команд в Приамурском военном округе.

При дальнейшем движении от Цицикара на Бодунэ и Гирин команда, быстро освоившись со своим новым положением, служила службу не только как регулярная пехотная часть, бывшая всегда под рукою, но даже и при несении ординарческой службы, своей безупречной исполнительностью ничуть не уступала казакам.

После Хинганского боя в отряде появилось несколько десятков китайских лошадей, на которых ехала почти вся офицерская прислуга и затем все фельдфебеля рот. Последнее обстоятельство принесло очень большую пользу, так как фельдфебель верхом имел возможность неустанно наблюдать за своей ротою, подгоняя малодушных, и поэтому на биваки отряд приходил всегда в полном составе и отсталых не было ни одного.

6 Августа отряд прибыл в дер. Дунь-гуан-ди, где вследствие полкового праздника Сретенскаго полка был отслужен торжественный молебен и всенощная. На следующий день полк выступил к Мергеню, который накануне после нескольких выстрелов был занят генералом Рененкампфом.

Не доходя верст 8 или 10 отряд увидел вдруг как над городом поднялся громадный столб дыма, который долго стоял в воздухе, достигнув постепенно облаков и даже слился с ними. — Очевидно, это произошел взрыв и взрыв очень сильный,

Неужели китайцы заманили и взорвали там генерала с его казаками?.. — мелькнуло страшное сомнение и всем сделалось как-то особенно жутко.

Отряд был в это время совершенно отрезан от Благовещенска и почти не имел тыла, потому что нельзя же было считать тылом, в строгом значении этого слова, редкие посты летучей почты по 5 — 6 человек на каждом. Правда, к этому времени генерал Грибский двинул уже к Мергеню Читинский резервный полк, но где он находился в походе сказать трудно. [859]

Вдруг впереди на дороге показались два казака, которые на полных рысях быстро приближались к отряду,

“Эй, станичники, стой; что везете?..” — крикнул им полковник Губастов.

“Стафету, ваше высокоблагородие”.

— “Давай сюда”.

Донесение генерала Рененкампфа было по обыкновению очень сжато и лаконично. — “Мергень взят, — иду к Цицикару. Продовольствия нет”.

“Ну, слава Богу, — генерал здравствует”! облегченно вздохнули все присутствующие и казаки поехали дальше.

“В Мергене, стало быть, никого нет и все магазеи открыты. Муки, табаку, чаю, да леденцов видимо невидимо, бери что хочешь, потому от начальства никакого запрету” — сообщали они по дороге массе любопытных.

Отряд двинулся далее и часа через два уже подходил к городу.

Генерал стоял биваком на берегу речки, окруженный громадными старинными пушками, которые свезли к нему из такого же допотопного укрепления. — Пушки эти во многом напоминали наши кремлевские, но были только на деревянных лафетах и с очень маленькими колесиками.

Наряду с этими великанами, свидетелями глубокой старины, как-то особенно рельефно и ярко выделялись совершенно новенькие, маленькие, голубенькие и чрезвычайно изящные бронебойные пушечки самой последней немецкой системы и почему именно они попали в Мергень, почему были среди этой необозримой степи, — представляло загадку неразрешимую.

Со старинными пушками генерал долго не знал что делать и наконец решил бросить их здесь среди поля, а из новеньких бронебойных офицерство постреливало пока в цель и, надо сказать, сразу очень удачно.

Город Мергень лежит на берегу реки Нони, при впадении в нее другой небольшой речки, название которой осталось неизвестным. В 1900 году Мергень имел более 5000 жителей и по окраинам своим напоминал большую манчжурскую деревню, с неправильно расположенными переулками, в середине же пересекался от начала до конца одной большой торговой улицей с изрядным количеством каменных магазинов и складов. Все это было брошено и разграблено китайскими войсками.

Везде по дворам и на улицах валялись разорванные цибики с великолепным цветочным чаем, всевозможная домашняя утварь, обувь, платье, куски материи и холста.

Вся эта невозможная картина разрушения оставляла на душе неопределенное, но тяжелое чувство хаоса, а на безлюдных, как бы вымерших, улицах и дворах, делалось даже жутко, и каждый невольно вздрагивал при малейшем шорохе ветра.

Во избежание пьянства среди нижних чинов, в город никого не пускали, так как везде и всюду было страшное изобилие ханшина, т. е. китайской водки, которую гонят из риса. Ханшин [860] имеет отвратительный запах, слышный издалека, и достаточно недолго постоять около открытой бочки, чтобы почувствовать уже признаки опьянения. Кроме своего сильно одурманивающего свойства, доводящего человека до буйного состояния, ханшин имеет еще ту особенность, что выпивший его накануне, бывает пьян и на другой день, если выпьет утром хотя бы глоток холодной воды. Понятно, что при таких свойствах этого милого напитка, распространение его в отряде было крайне нежелательно и хотя в этом отношении были приняты самые строгие меры, к вечеру на биваке все-таки оказались пьяные солдаты.

Под Мергенем назначили дневку, которой отряд воспользовался, чтобы запастись из города мукой, овсом, чаем, сахаром, табаком и всем необходимым. Все это было роздано нижним чинам поровну, а мукою нагружен обоз. Мука выдавалась солдатам по манерке в день на каждого; из нее пекли лепешки на свином сале и первое время лепешки эти все ели с большим удовольствием. Хинганские быки и бараны подошли уже к концу и питались по обыкновению свиньями.

В Мергене был оставлен гарнизон из полусотни казаков и 106 человек пехоты под начальством хорунжего Михалева, которому переданы также все пушки, забранные на Хингане, потому что слабосильные манчжурские лошадки, что называется, расписались в походе и следовать дальше не могли окончательно.

Осматривая город, офицеры нашли в нем только трех стариков, которые, между прочим, объяснили, что Мерген был разграблен недели три назад пехотной пией, шедшей из Цацикара к Айгуну, доконали же его окончательно толпы беглецов из-под Хингана.

В Мергенской почтово-телеграфной конторе царил такой же точно хаос, как и во всем городе. На полу и каннах валялась масса депеш и телеграфной ленты, аппаратов же не было ни одного, — очевидно их успели увезти, или спрятать куда-то. Из подобранных здесь депеш, писанных по-английски, многие оказались копиями донесений начальника Айгунского отряда и одно из них, адресованное на имя Шеу, гласило следующее:

“Почтеннейший дзянь-дзюнь, мы просили у вас в подкрепление четыре пии, — вы прислали нам только одну. Я занял очень сильную позицию на Хингане и жду атаки русских. Сегодня в том месте, где по расчету должна стать их артиллерия, зарыты четыре фугаса в присутствии офицеров всего отряда, и если русская артиллерия действительно станет на этом месте, то успех, полагаю, будет блестящий”.

Другая депеша, отправленная после Айгунского поражения, сообщала, что русские далеко превосходили в числе Айгунский гарнизон, который, не имея здесь хорошей позиции, принужден был отступить к Хингану, оставив в Айгуне только одну пию, которая, задержав русских, дала возможность жителям благополучно выбраться из города.

Чтобы читателю не показалось странным, почему именно в китайскую телеграфную контору попал английский язык, на [861] котором к тому же пишутся все военные донесения, мы постараемся объяснить следующее:

Все телеграфные линии в Манчжурии проведены датским обществом, которое не нашло конечно возможным передавать на аппарате сорок тысяч китайских иероглифов, почему все телеграммы, поступающие в контору, переводятся здесь на английский язык и в этом виде принимались аппаратом. При получении их на следующей станции телеграммы вновь переводились по-китайски и в этом виде уже рассылались адресатам.

7 августа в Мергене была получена летучей почтой из Благовещенска телеграмма генерала Гродекова, в которой командующий войсками уведомлял генерала Рененкампфа, что Государь Император с особым вниманием следит за действиями его отряда.

Известие это, сейчас же облетевшее всех, особенно подняло дух отряда, сам же генерал Рененкампф, по обыкновению, был неизменно весел, шутливо подсмеивался над перипетиями похода и с уверенностью смотрел в будущее.

8 августа, вместе с зарею, генерал выступил вперед, а 9-го потянулся за ним весь отряд под начальством полковника Губастова.

10 августа, подходя к большой деревне Борло-джан, расположенной на реке Немере, притоке Нони, генерал выслал вперед сотню для рекогносцировки с приказанием в бой без него не вступать. Пройдя насквозь все селение и не встретив там по обыкновению ни одного жителя, сотня двинулась вперед к переправе и здесь наткнулась вдруг на 500 китайских всадников, бывших под начальством полковника Чун-сей-ло. Выхватив шашки, казаки сразу бросились в атаку, но не успели проскакать и половины расстояния как китайцы повернули тыл и, вплавь перейдя реку, скрылись в кустарнике; на этой же стороне Немера осталось громадное стадо баранов количеством более 800 штук.

Впоследствии оказалось, что это был отряд китайских фуражиров, высланный из Цицикара, где не хватало уже продовольствия для 30000-го гарнизона, призванного защищать столицу Хей-луд-зяна. В Цицикаре в это время еще ничего не знали о Хинганском поражении и все были в полной уверенности, что русские не пройдут перевала. — Беглецы не направились сюда, а прекрасно сообразив обстановку, свернули к западу от Мергеня на Бухту, которая так и осталась в стороне от района действий русского отряда, поэтому столкновение полковника Чун-сей-ло с казаками было полной неожиданностью для последнего и, как мы увидим, имело самые благие результаты.

Казаки, послав донесение, мирно расположились на берегу и сейчас же воспользовались плодами своей победы. Через полчаса прибыл генерал с остальными сотнями и прикинув на глаз стадо баранов остался им очень доволен.

Теперь весь отряд был обеспечен до самого Цицикара и нужды больше не предвиделось. [862]

Часа через два на том берегу Немера показалась группа китайских всадников с белым флагом, которые ожесточенно махали руками, прося подать им захваченный казаками баркас. — Это был полковник Чун-сей-ло со своим штабом.

Когда их перевезли на нашу сторону и полковник объяснил, что желает видеть русского начальника, то генерал Рененкампф не вышел к нему навстречу, а напустив на себя самый важный вид Олимпийского бога, который принимал всегда в сношениях с китайскими властями, попросил Чун-сей-ло пожаловать к себе в палатку.

Благодаря такому приему китайский полковник подобострастно вступил в Святая-святых русского генерала и, низко нагнув голову, почтительно остановился у входа.

“Я — Чун-сей-ло, полковник китайской службы, и прислан к русскому начальнику по приказанию Цицикарского Дзянь-дзюня”, — медленно и с расстановкою проговорил он.

Генерал Рененкампф все время пока переводчик переводил ему эту фразу важно сидел на сухарной банке, устремив глаза куда то мимо, будто не замечая вошедшего, и только когда переводчик кончив отступил в сторону, генерал встал со своего ящика, протянул полковнику руку и, в свою очередь отрекомендовавшись, любезно попросил его сесть на свою постель.

“Что же хочет передать мне почтеннейший Дзянь-дзюнь?” — важно спросил он.

“Дзян-дзюнь Шеу прислал меня передать вам поклон свой и спросить о здоровье, он хочет также известить вас, что война кончена и просит не идти к Цицикару, в доказательство же своей дружбы и расположения просит принять 800 баранов”.

“Передайте Дзянь-дзюню, что я сердечно благодарю его за любезность, но, выбрав местом своей стоянки Цицикар, я не могу остановиться на половине дороги. Если Дзянь-дзюнь Шеу действительно расположен ко мне, и если война действительно окончена, то пусть он распустит войска и сам выедет ко мне на встречу".

“Я не могу передать этого Дзянь-дзюню”, — испуганно пролепетал полковник.

Передайте также, продолжал генерал, что если Дзянь-дзюнь не встретит меня за городом, и если с вашей стороны раздастся хоть один выстрел, то с Цицикаром будет поступлено также как с Айгуном и это мое последнее слово.

Речь генерала Рененкампфа дышала такой решимостью, такой непобедимой энергией, что китайский полковник уже по одному тону голоса почувствовал в ней страшный приговор: когда же переводчик дословно изложил ему по-китайски, то Чун-сей-ло в отчаянии выхватил нож и распорол бы себе живот непременно, если бы генерал Рененкампф, обладавший недюжинной силой, не успел во время схватить его за руки и обезоружить.

Полковник, впрочем, успокоился не скоро и оставшись без оружия молча сидел опустив голову. [863]

Несколько спустя, за обедом, когда все уговорили его выпить одну другую рюмку коньяку, он пришел в более нормальное состояние и стал отвечать на вопросы.

Он, как оказалось, окончил японский университет в Токио, — знал хорошо английский язык и вообще был весьма способным человеком.

Впоследствии, уже в Цицикаре, близко сдружившись с офицерами Сретенскаго полка, полковник Чун-сей-ло настолько быстро и основательно изучил русский язык, что к концу зимы уже мог почти свободно читать наши книги. Несмотря, впрочем, на эту дружбу, он до конца остался верен своему императору, служить русским не хотел и на отрез отказался от места цицикарского фуду-туна (губернатора), которое ему предлагали.

После обеда было решено, что полковник отпустит свой штаб и ночует в генеральской палатке, чтобы посмотреть русский отряд, прибытие которого в Бордо-джану ожидали на следующий день.

Утром 11-го августа генерал выслал казака на встречу своему отряду предупредить о случившимся и приказал пехоте с музыкой проходить мимо него в колонне по отделениям, артиллерии по орудийно.

Около 3-х часов дня недалеко от казачьего бивака вдруг грянул оркестр Сретенского полка, и генерал вышел из палатки в сопровождении китайского полковника и своего штаба.

Стройно проходили ряды Сретенцев и весело смотрели запыленные лица солдат, понимая, что генерал хочет хвастнуть врагу своими молодцами, а он, как нарочно, здоровался с каждою ротой отдельно.

Эти стройные звуки, непривычные китайскому уху, ровные ряды войск, тяжелое громыхание орудий, громкое — “здравия желаем”, блеск оружия и снаряжения, а также полное однообразие формы самым ошеломляющим образом подействовало на представителя враждебной армии, и генерал не ошибся в расчете.

“Вы видите, полковник, мои силы и подумайте теперь может ли Цицикар рассчитывать на успех сопротивления?” — сказал он, пальцем указывая на хвост своего отряда, который в это время, спускаясь с холма, длинной черной змеей вился по долине.

И действительно с этого места было видно, как сотни повозок казенного и обывательского обоза, растянувшись на несколько верст, медленно ползли вперед по бокам окруженные солдатами и казались сплошною массою людей, которой думалось и конца не будет.

Не дожидаясь и середины 4-го батальона генерал опять увел Чун-сей-ло в свою палатку, музыка же не переставая играла еще около часа.

Когда наступили сумерки, полковник был отпущен за реку обратно, причем, расставаясь с ним, генерал Рененкампф напомнил еще раз свои условия капитуляции Цицикара и ему лично советовал немедленно выступить обратно, ибо сам [864] рассчитывал выйти на следующий день и обещал вступить в бой непременно, если где-нибудь нагонит его кавалерию. Кроме этого генерал просил передать жителям деревень, расположенных по дороге к Цицикару, чтобы они оставались на своих местах, обещая всем полную безопасность.

До Цицикара оставалось всего только 139 верст, т. е. раз-стояние, которое в случае необходимости отряд мог перемахнуть, суток в трое, но чтобы напуганный полковник Чун-сей-ло успел отойти возможно далее и тем имел бы больше время воздействовать на Цицикарского дзянь-дзюня к мирной капитуляции города, генерал Рененкампф решил обождать на Немере еще один день и выступил из Бордо-джана только 13-го августа.

12-го августа отряд дневал вместе и подготовлял переправу через реку Немер. Наличными средствами для этого служили только две большие шаланды с платформами для перевозки повозок и тяжестей; обе эти лодки были в крайне плохом состоянии, а одна из них даже затоплена китайцами на середине реки, почему пришлось провозиться целый день для того только, чтобы вытащить ее на берег, починить и законопатить. К вечеру, впрочем, было все готово, и даже переправили казачий обоз.

На следующий день по уходе генерала Рененкампфа начали переправлять артиллерию и обоз 1-го и 2-го батальонов, которые должны были выступить 14-го августа. Четвертый батальон получил самую трудную задачу — переправить весь остальной обывательский обоз, а также баранов, и выступить вслед за отрядом, стараясь нагнать его где-нибудь на биваке.

14-го августа выступили к Цицикару 1-ый и 2-ой батальоны с артиллерией; в эту же ночь 4-ый батальон успел переправить на ту сторону почти половину обоза, а к двум часам дня покончил и все остальное. Розни, впрочем, больше всего было с баранами, которые ни за что не хотели идти в воду, как с ними не бились, и в конце концов пришлось их по несколько штук нагружать в лодки и таким образом перевозить на противоположный берег.

Переход до деревни Лахо-джан был 35 верст при полном отсутствии воды, к счастью день был не жаркий и люди, наполнив баклаги, выступили с Немера около 3-х часов дня. В этот день предполагалось пройти возможно больше, чтобы 15-го августа, минуя Лахо-джан, достичь прямо деревни Анга-тун, где должны были ночевать 1-й и 2-ой батальоны. Оба эти перехода в сложности составляли не более 60 верст.

Во время стоянки под Бордо-джаном отряд успел отдохнуть; мяса было более чем вволю, недостатка в продовольствии теперь не предвиделось и нижние чины, павшие было духом, снова энергично шагали по степной дороге.

14 августа 4-му батальону не пришлось далеко уйти от Немера. — На третьей версте встретилась такая трясина, к тому же еще разбитая артиллерией, что переправляя через нее обоз про возились до 6 часов вечера и только в половине седьмого выступили дальше. [865]

Скоро наступившие сумерки быстро сгущались и часов около десяти настала полная тьма, — идти дальше было некуда и батальон остановился среди степи, не зная даже приблизительно обстановку своего расположения. — Ночевали впрочем благополучно, а на следующий день, выслав вперед кухни к Лаха-джану, поднялись с бивака в 5 часов утра.

К вечеру, часов около 5, четвертый батальон прибыл в деревню Анга-тун и соединился с отрядом.

16 августа весь отряд двинулся дальше и прибыл в дер. Нинянь-джан, которая была первым населенным пунктом не покинутым жителями.

На встречу отряду вышел старшина деревни, говорящий по-русски, и в подобострастных выражениях просил не трогать жителей, предлагая взять, что пожелают.

Все это казалось очень забавным и особенно развеселило общество, когда тот же старшина с испугом бросил деньги, выданные ему казначеем за доставленные на бивак дрова. Он долго не верил этому счастью, полагая что его просто испытывают, так как китайский закон обязывал жителей поставлять безвозмездно все необходимое прибывающим в селение войскам.

Слегка отдохнув на биваке, офицеры отправились в деревню, желая ближе ознакомиться с бытом и домашнею обстановкою манчжурского крестьянина, тем более что это была первая живая деревня, где не пахло дымом пожара и разорения.

Испуганные жители, особенно женщины и дети, сначала прятались по углам, но к ним заходили, сидели, разговаривали, угощали папиросами, даже пили чай, а в некоторых домах за кур и яйца заплатили по золотому пятирублевику.

Манчжурский народ страшно алчный и потому вид денег, особенно золотых, составлявших небывалую редкость в быту крестьянина, сразу располагал его везде в нашу пользу.

Впрочем в такой щедрости пришлось скоро разочароваться, ибо благодаря ей офицеру положительно сделалось невозможным показаться на улице, чтобы не быть окруженным сплошною стеною нищих, убогих, калек и мальчишек, которые забегали вперед не давая дороги и двигались следом прося милостыню сначала по-китайски, а потом уже совершенно чистым русским языком нахально выкрикивали: “дядька деньги давай”.

16 августа на пути к Нянь-джану утром полковник Губастов получил от генерала Рененкампфа коротенькую записку, которая гласила: “Положение усложняется. Из Цицикара известий нет. Вероятно, предстоит бой, поэтому спешите возможно скорее”.

Записка эта была отправлена вечером накануне, ночью же казак быстро провез донесение генералу Грибскому, в котором извещалось, что Цицикар взят.

Таким образом, цель похода была выполнена и отряду оставалось только с музыкою и песнями вступить в столицу северной Манчжурии, завоеванную генералом Рененкампфом самым мирным путем, без одной капли русской крови, [866] завоеванную исключительно благодаря его личной находчивости, смелости и неутомимой энергии.

Действуй генерал Рененкампф иначе, в Цицикаре пролились бы потоки крови и столицу Хей-луд-дзяна пришлось бы брать не ему одному, а трем отрядам, которые медленно шли сюда с севера, запада и востока.

Чтобы читатель лучше уяснил себе обстановку, при которой произошло это важное событие, сразу решившее участь войны, мы вернемся несколько назад и расскажем что происходило в самом Цицикаре и на линии ж. д. с момента открытия неприязненных действий Дзянь-дзюнем Шеу.

(Продолжение следует)

H. Д. Карамышев.

Текст воспроизведен по изданию: Отряд генерала Рененкампфа в 1900 году // Варшавский военный журнал, № 9. 1902