Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ГЕНРИ ЭВАН МЁРЧИСОН ДЖЕЙМС

чиновник Бомбейской гражданской службы Ее Величества

ДЛИННЫЕ БЕЛЫЕ ГОРЫ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МАНЬЧЖУРИИ

Глава IX

От устья Танхэ к Гирину

История со змеей – Женьшень дикий и культивированный – Ценные породы деревьев – Еще один приток Сунгари – Жадность лодочников – Гнездовье цапель – Дорожные трудности – Эрдаоцзян – Промывка золота – Убийство на большой дороге – Деревенский театр – Гирин – Уличная грязь – Овощи и фрукты – Впечатления отца Вербиста – Положение Гирина – Оберег от пожара – Богатый рынок – Телеграфная контора – Мы посылаем Чжана Третьего за припасами – Арсенал – Оборудование и изделия – Пороховой завод – Набор рекрутов – Ужин с м–ром Суном – Толковый юный сигнальщик – Городской магистрат – Фальшивые рекомендательные письма – Храмы в Лунтаньшань – Семьи гиринских мусульман – Поглощение изолированных религиозных общин

Мы вернулись в Танхэкоу знакомой дорогой и без приключений. Единственным заметным событием стало происшествие со змеями. После ночевки в уединенной корейской хижине один из нас вдруг заметил змеиную голову в щели между стеной и плетеным матом, служившим нам общей постелью. Мы приподняли подстилку и обнаружили там четырех крупных коричневых аспидов. Змеи были настроены очень воинственно и не делали никаких попыток к бегству. Убив гадов, мы нашли у каждого ядовитые клыки. Нетрудно представить, что могло бы произойти, вздумай они выползти из своего убежища под покровом ночи. Было воскресное утро и поэтому перед завтраком все собрались воздать хвалу Всевышнему. Открыв Псалтырь, мы, к своему изумлению, тут же наткнулись на следующие слова: «На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и змея» 21. [272]

На обратном пути мы также останавливались у туземцев, выращивающих женьшень. Приглядевшись к одной из плантаций, мы обнаружили, что она располагается внутри кратера, подобного жерлу Белой горы. Этот вулкан окончательно угас тысячи лет назад и теперь вся воронка заросла густым лесом. Женьшень, о котором я уже упоминал выше, представляет собой длинный мясистый корень растения Panax ginseng, в диком состоянии встречающегося в горах Маньчжурии и Кореи. Женьшень столь высоко ценится китайцами, что пошлины, взимаемые за его вывоз из Кореи, составляют львиную долю доходов ее королевского двора. В Пекине есть целая улица, лавки которой не торгуют ничем, кроме этого корня. Растение имеет от 12 до 18 дюймов в высоту, а его пятипалые листья напоминают листья конского каштана. Весной на верхушке стебля образуется пурпурное соцветие. Летом цветы уступают место ярко–красным ягодам – они служат сборщикам своеобразными маяками в таежном подлеске. Хотя дикий женьшень очень редок, нам показали пару растений, оставленных на вырост и заботливо обнесенных оградкой из веточек. Подобно алмазу, корень стоит тем дороже, чем он больше. Только царственные особы и считанные богачи могут позволить себе отборный женьшень. Корень длиной 4–5 дюймов стоит около 10 фунтов. Множество туземцев в Маньчжурии занято культивированием женьшеня. Семена растения густо высевают на узких грядках из тучного, хорошо увлажненного перегноя. Проклюнувшиеся ростки защищают от яркого солнца при помощи навесов из коры. Корни вызревают не менее 7 лет, однако даже после этого они оцениваются в 5 шиллингов за фунт, что составляет сотую часть стоимости такого же количества корней–дикоросов. При этом отличить настоящий женьшень от огородного под силу только знатоку. Нам встречались артели из 12–15 молодых китайцев, прочесывающие лес в поисках [273] дикого женьшеня. Двух корней – а порой и одного! – хватает, чтобы вознаградить их труд в течение всего лета. Надо сказать, что труд этот очень нелегок.

Как–то раз владелец гостиницы, будучи дружески настроен, подарил нам небольшой корень, нарезанный аккуратными ломтиками. Мы заваривали их, как чай, и нашли чрезвычайно действенными при желудочных расстройствах. Время от времени из Гирина отправляют специальных посланцев, доставляющих женьшень к императорскому двору. Каждый раз сообщение о посылке публикуется на страницах «Пекинской газеты». В одной из таких заметок я прочел, что в январе 1884 г. Его Величество получил 20 корней на сумму 1260 таэлей, что составляет 14–15 фунтов стерлингов за корень.

Леса Чанбайшаня великолепны и состоят почти сплошь из гигантов растительного мира. Местные жители особенно ценят березу и сосну. Кора первой идет на изготовление различных коробок и посуды, а древесина второй так смолиста, что лучина из нее горит не хуже свечи.

Вернувшись в Танхэкоу, мы вновь застряли на неделю из–за очередного подъема вод Сунгари. М–р Янь со знанием дела заявил, что до конца года нам нечего и думать о том, чтобы попасть в Хуньчунь. Я не мог отделаться от мысли, что старик легко указал бы нам путь, если бы захотел. В самом деле, тропа, по которой он вел нас к Белой горе, почти прямиком вела в направлении вожделенного города.

Так или иначе, нехватка провизии была более серьезным препятствием. Взвесив все за и против, мы решили идти в Гирин, лежавший в 15 днях пути к северу. М–р Янь был так обрадован, что вновь вызвался сопровождать нас.

Он сказал, что в Танхэкоу сейчас все равно нет серьезных дел, а в Гирине находится его отчий дом. [274] Янь оказался прекрасным проводником и безошибочно отыскивал дорогу в любой местности. Единственное, от чего он не уберег нас – это алчность других китайцев, рассматривавших появление иностранцев, как верный шанс заработать. Первый неприятный случай имел место в день нашего отправления из Танхэкоу. Мы пересекли Сунгари на гильдейских лодках, а когда вышли к следующей переправе ниже по течению, перевозчики запросили с нас громадную сумму. Янь не стал вмешиваться в спор, заявив, что эти лодки ему не принадлежат. Иной возможности пересечь реку не было – пришлось уступить. Поинтересовавшись, нет ли пути по гребню горной гряды, мы получили от старика ответ, что тропа имеется, но она очень плоха. Не желая вновь сдаваться на милость обстоятельств, мы отважились на подъем. Он и впрямь оказался так труден, что один из мулов не удержался на крутом склоне и полетел к подножию, кувыркаясь и теряя поклажу. Падая, животное едва не увлекло меня вслед за собой. Со стороны казалось, что гибель мула неизбежна, однако он даже не ушибся. На гребне действительно нашлась тропа, по которой мы прошли около 15 миль, бросив прощальный взгляд на далекую вершину Белой горы.

Спускаясь, мы миновали несколько распаханных долин и вышли на берег Сунцзяна – одного из крупнейших притоков Сунгари. В месте слияния двух рек гнездились тысячи цапель и бакланов, облюбовавших заросли ивняка. [275] Неподалеку от этого места мы угодили в лапы очередного жадного перевозчика. Малый запросил 7 таэлей (около 30 шиллингов) за получасовое использование своего каноэ. Переправив наш багаж, лодочник внезапно потребовал еще 3 таэля и захватил одного из мулов. Он даже угрожал отвезти все вещи обратно, если мы не согласимся платить. К счастью, друзья и соседи вымогателя заметили наше оружие и, видя, что мы твердо стоим на своем, не решились поддержать его. Несмотря на безобразное поведение парня, оговоренные 7 таэлей все–таки были уплачены. Следующие 15 дней мы то спускались в распадки, то штурмовали перевалы. Дважды нам приходилось ночевать в сыром лесу, коченея под проливным дождем. Гербарий сильно пострадал от сырости, а один из мулов распутался и забрел в чащу, вынудив нас потратить уйму времени на его поиски. Повсюду стояла вода, а тропа была настолько разбита, что 8–10 животных из нашего каравана постоянно барахтались в грязи, погрузившись по самое брюхо. Представьте себе торфяную пустошь где–нибудь в Шотландии, поросшую корявыми старыми березами. Затем вообразите ее в самое сырое время года – и вы получите отдаленное представление о том, как выглядит вьючная тропа в отрогах Чанбайшаня после сильных дождей.

Однажды караван остановился перед каким–то препятствием. Пони рядом со мной вдруг начал брыкаться, однако не успел я удивиться столь недостойному поведению почтенного старого животного, как ощутил жгучую боль в шее. Схватившись за больное место, я обнаружил гнездо больших черных муравьев, свалившихся на меня с ближайшего дерева. Укус оказался таким же болезненным, как если бы вместо муравья была оса.

Ночлег в крестьянских домах был отвратителен, однако предлагался от чистого сердца. Как–то раз мы уснули на полу крошечной комнатки, тогда как десять китайцев уместились на кане, сжавшись, словно сельди в бочонке. [276]

Среди прочих трудностей этого перехода мне вспоминается форсирование узкой долины, по дну которой протекал ручей, именуемый Юйшихэ. Эту речушку нам пришлось пересечь не менее 24 раз в течение одного дня! Все мулы были навьючены снаряжением и сборами, так что этот подвиг достался на долю наших собственных ног.

Прошла неделя, прежде чем мы вновь вышли на берег Сунгари вблизи места, называемого Юйшихэ–коуцзы. Неподалеку находилось устье Эрдаоцзяна – восточного притока большой реки. Место их слияния исключительно живописно. Сунгари достигает 300 ярдов в ширину и выглядит очень величественно, тогда как Эрдаоцзян стремительно низвергается по крутому горному склону, беснуясь в тисках скалистых берегов. Огромный утес высотой в 800 футов отмечает устье этого потока. На всех картах Эрдаоцзян показан, как первый приток Сунгари, однако, как и следует из названия, он впадает в нее вторым по счету. Первый гораздо шире, но не так глубок, как Эрдаоцзян.

Ниже по течению Сунгари живут ссыльные преступники, занятые промывкой золота из речного песка. Число старателей доходит до 300 человек. Нам посоветовали не выпускать из рук оружия, так как обитатели поселка не подчиняются ни мандаринам, ни гильдии. Вопреки всем опасениям, мы спокойно провели ночь по соседству с прииском.

За прииском наш караван угодил в самое топкое болото, какое мне приходилось видеть. Мы счастливо миновали это опасное место и вскоре вышли к Хуапихэ – еще одному притоку Сунгари, которые на картах именуется «рекой Куйфа» . [277] Тайга внезапно кончилась, уступив место возделанным полям. Впереди лежала колесная дорога – разбитая и грязная, но несравненно лучшая, чем пройденные нами лесные тропы. С каким удовольствием я и мои спутники смотрели на колышущиеся поля кукурузы и проса! Деревья больше не заслоняли солнца, а топоры погонщиков не стучали над ухом, расчищая путь в густом подлеске.

В 45 милях к югу от Гирина мы преодолели последний перевал, носящий название Цзинлин. Дорожные наблюдения вновь подтвердили мои мысли о неэффективности мандаринской администрации. Все постоялые дворы напоминали укрепленные форты. Владелец одного из них рассказал, что, несмотря на близость к столице провинции, перевал еще год назад стал местом ужасной резни. Обоз из трех телег, нагруженных опиумом и целебными оленьими рогами, подвергся грабежу, а 9 человек прислуги было убито. Возчики, попадавшиеся нам навстречу, были вооружены до зубов. [278]

По мере приближения к городу поля становились все обширнее, а села многолюднее. В большой деревне под названием Хэндахэ все жители увлеченно смотрели театральное представление. Была пора короткого отдыха между севом и жатвой, когда крестьянин может позволить себе нехитрое развлечение. Попробуйте представить себе британских фермеров, выписавших труппу актеров с целью скоротать время в ожидании урожая!

Накануне прибытия в Гирин мы распрощались с Янем, уплатив сполна все, что он должен был получить за свои услуги проводника. Мы попеняли старику за то, что он не вступился за нас перед лодочником, хотя и обещал улаживать дорожные споры с туземцами. Тем не менее, Янь получил полную плату: мы не хотели давать ему повод заявлять, что англичане–де не держат своего слова. Боюсь, что наши критические замечания не дошли до сердца старика, который криво усмехнулся и немедленно исчез.

Следующим утром, на пятнадцатый день после выхода из Танхэкоу, мы добрались до Гирина. Все были в отличной форме, за исключением Фулфорда, недомогавшего после долгих переходов в жару и дождь. Замечу, что мой товарищ окончательно поправился только после наступления холодов.

Мы прибыли в Гирин 12 августа. Все гостиницы кишели рекрутами новых полков, сформированных императорским комиссаром. Большой удачей для нас было найти приют на том постоялом дворе, где жили погонщики наших мулов. Квадратную площадь перед зданием пересекала сточная канава, однако земля кругом была все равно залита смесью навоза, помоев и жидкой грязи. Глубина этого зловонного озера составляла добрых восемнадцать дюймов. Еще одна канава благоухала прямо под нашими окнами, а неподалеку от нее проходил городской дренажный канал. [279] Тут и там по двору были разбросаны камни и доски, позволявшие нам, хотя и не без риска, выбираться на улицу. Увы, грязь поджидала и там, в буквальном смысле доходя до колен пешеходов.

Мы жили в маленькой комнате размером 16 на 11 футов, с выходом на крытую веранду. Справа помещалась мастерская столяра, а слева – чулан. Убранство нашей кельи составляли обычный кан, небольшой стол, три табурета и большой деревянный ларь для угля, заменявший нам туалетный столик. В таких непритязательных условиях я и мои компаньоны провели три недели и один день. Конечно, мы постарались устроиться с комфортом. Непромокаемые подстилки превратились в занавески для окон и дверей – это помогло умерить любопытство соседей и добавило жилищу уюта. Наши занятия состояли из чтения, сочинения писем и разбора гербария. Неистощимый дождь так обильно поливал город и его окрестности, что местные мандарины нашли необходимым провести официальную церемонию в честь Царя Драконов, умоляя божество унять буйство стихии. Как может догадаться читатель, все усилия чиновников пропали даром. Еще в Инкоу один католический миссионер мрачно предрек, что мы просидим до конца августа в том месте, где нас застанет начало этого месяца. Ни одно дурное пророчество еще никогда не сбывалось с такой убийственной точностью!

Нет худа без добра: длительная остановка помогла нам полностью восстановить силы после изнурительной экскурсии в горы. К тому же, в Гирине не было недостатка в хорошей пище. Здешняя говядина была великолепна (баранины мы почти не видели). Время от времени на столе появлялась рыба, однако больше всего нас радовали свежие овощи и фрукты – сливы, боярка, дыни – и прекрасные сушеные абрикосы. В горах нам часто попадались дикие груши и виноград, но их культурные собратья не растут так далеко на севере. [280] Дикая малина и орехи, недурные на вкус, в изобилии росли вдоль дорог, однако китайцы столь мало ценят эти дары природы, что их нельзя достать на рынке.

Наш постоялый двор именовался «Юйфадянь» и имел одно серьезное преимущество перед другими гостиницами: он располагался у северной стены Гирина. Пробираясь к ней, мы были вынуждены каждый раз проделывать трюк в духе Блондена 22, балансируя на узкой и скользкой бровке между очередной сточной канавой и деревянным забором. Зато за стеной – вернее сказать, за оплывшим земляным валом – начинались тихие сады, незаметно переходившие в загородные холмы. Там мы могли подышать свежим воздухом, не стесняясь назойливым вниманием уличной толпы.

На вершине холма, господствующего над городом, наше внимание привлек интересный памятник. Это была кирпичная стенка высотой 10 футов, с вмурованными в нее прямоугольными кусками гранита. Камни образовывали следующую фигуру:

Где–то в 2730 или 2850 году до нашей эры философ по имени Фу Си задумал выразить численные пропорции мироздания при помощи триграмм 23, состоящих [281] из длинных и коротких горизонтальных линий. Образец такого построения был любезно предоставлен черепахой, показавшей ученому свой узорчатый панцирь. Некоторые источники утверждают, что это была не черепаха, а «дракон–лошадь» – предоставляю читателю гадать, как может выглядеть такой зверь.

Изначально триграмм было восемь – они символизировали Землю, Воздух, Огонь и некоторые другие элементы. Потом число фигур стало увеличиваться и достигло 64. Две длинные черты с двумя короткими посредине означают Огонь, или ту космическую энергию, что порождает эту стихию. Поместив изображение триграммы на вершине господствующей высоты, гиринцы надеялись уберечь свой город от пожаров. Символ обращен к югу, так как эта сторона света обладает мистической властью над силами природы.

Стоя у подножия монумента, можно было увидеть на горизонте зубчатую стену гор. Чуть ближе несла свои воды могучая Сунгари, на берегу которой раскинулись городские кварталы. Прямо у наших ног, в складках зеленых холмов пестрели храмы. В Пекине иностранцы часто используют храмы в качестве загородного жилья. Мы тоже попытались совершить подобную сделку, однако священник счел троих иностранцев слишком беспокойными жильцами и отказал.

Высокий холм к западу от города назывался Малой Белой горой. Местная молва приписывала ему роль рефлектора, отражающего мистические эманации великого пика Байшань. М–р Медоуз и отец Палладий в один голос утверждают, что военный губернатор Гирина один или два раза в год уединяется на этом холме для совершения молений, обращенных к священной горе. Наш знакомый священнослужитель отказался подтвердить эти сведения.

В 1682 году Гирин посетил знаменитый патер Вербист 24, сопровождавший императора Канси в путешествии на север. Вот отрывок из его записок:

Гирин стоит на великой реке Сунгари, берущей [282] свое начало на склонах Байшань, или Белых гор, в 400 милях от города. Эти горы, столь известные на Востоке, слывут местом обитания древних маньчжурских татар и, по слухам, круглый год укрыты снегами. Отсюда и происходит их название. Едва завидев город, Император сошел с коня и, опустившись на колени на берегу реки, совершил троекратный поклон в знак почтения к родине предков. Затем Его Величество воссел на позолоченный трон и таким образом торжественно вступил в город. Народ толпился на улицах, криками выражая свою радость. Горячее изъявление чувств подданных пришлось императору по сердцу. К чести Его Величества, он запретил гвардейцам оттеснять толпу с пути следования своего кортежа, как это делается в Пекине (могу добавить, что в этом отношении Пекин не изменился – Г. Д.).

В наши дни Гирин более известен под имене Чуаньчан, или Корабельная верфь. Здесь действительно строится множество речных судов. Еще Вербист упоминал о барках особого рода, немалое число которых содержалось в Гирине в полной готовности, на случай отражения русских. Последние часто поднимались вверх по Сунгари, оспаривая места ловли жемчуга. Около того же времени император приказал перевести ставку губернатора из Нингуты в Гирин. Это было сделано в целях наилучшей охраны реки от внешних посягательств.

Гирин очень выгодно расположен. Вытекая из предгорий, Сунгари обегает город с запада на восток, образуя широкую излучину прежде, чем вновь повернуть к северу. Ширина реки в этом месте достигает 400 ярдов. Гирин целиком умещается в речной петле и, по моим подсчетам, имеет от 75 до 100 тысяч жителей. Город вытянулся не менее, чем на две мили и так прижался к реке, что ближайшие улицы [283] приподняты на деревянных сваях во избежание подтопления. С запада Гирин окружен грядой холмов, вкупе с рекой образующих полосу естественных укреплений.

В дождливые месяцы улицы города утопают в грязи, за исключением тех немногих, которые покрыты деревянным настилом. Рыночная площадь Гирина принадлежит к числу грязнейших уголков обитаемой земли. Она больше напоминает огромный застоявшийся сточный пруд, в котором плавают дохлые свиньи, собаки и вообще любые отбросы, какие только может произвести густонаселенный город. По периметру этого гноища выстроились лавки мясников и зеленщиков, однако и здесь каждый фут земли в равной степени невыносим для глаз и для носа. Гиринские лавки убоги, а храмы и общественные здания едва ли заслуживают внимания путешественника. Вся западная часть города выстроена на топком месте и большую часть года пребывает под водой. Тамошние жители вынуждены вести венецианский образ жизни, передвигаясь на лодках.

Мы намеревались продолжить путешествие в повозках, а посему рассчитали наш караван. В последний момент сержант устроил скандал, отказавшись принять вексель в уплату за помощь при покупке животных в Тунхуасянь. Этот малый вообще ссорился со всеми подряд, напрашиваясь на взбучку. Закончилось тем, что один из товарищей сержанта окунул его в грязь перед нашими дверями. Приятным сюрпризом стала новенькая телеграфная контора, только что открытая в Гирине. Предчувствуя скорое истощение наших средств, мы послали депешу с просьбой о помощи. Ответа не последовало, так как линия оказалась повреждена прошедшими ливнями. Прождав две недели без толку, мы послали Чжана Третьего в Инкоу за деньгами и письмами. [284] Воспользовавшись этой оказией, мы отослали кое–какое оружие и лишний багаж.

Главная достопримечательность Гирина – арсенал, недавно учрежденный под руководством джентльмена по фамилии Сун. Прежде, чем занять свой ответственный пост, он обучался у иностранцев в соответствующих учреждениях Тяньцзиня и Шанхая. Начальник арсенала проявил безупречное радушие и показал нам свои владения. Было непривычно видеть огромный завод с современными машинами английского и германского производства, построенный и обслуживаемый китайцами без какого–либо вмешательства иностранных инженеров. Такие же котлы, механизмы и паровые молоты мы могли бы увидеть где–нибудь в Вулвиче или Эльсвике 25. Гиринский арсенал может служить хорошим предостережением для тех европейцев, которые считают, будто западным народам принадлежит вечная монополия на технический и административный прогресс. Большинство мастеров арсенала переведены в Гирин из Нинбо и имеют большой опыт в своем ремесле. Завод может выпускать любое огнестрельное оружие, от мушкетов до многозарядных винтовок. В оценке западного оборудования работники придерживаются следующего мнения: германское работает быстрее и позволяет лучше выполнять тонкие операции, тогда как английское отличается надежностью. М–р Сун не упустил возможности похвастаться картечницей, которую его подчиненные сконструировали на основе западной модели. Орудие оказалось настолько легким, что два человека легко могут переносить его на новую позицию. Устройство треноги, на которой устанавливается картечница, также отличается простотой и остроумием. Мы удостоились чести наблюдать орудие в деле – оно делало 80 выстрелов в минуту без единой осечки.

На противоположном берегу реки построен пороховой завод, выпускающий боеприпасы по законам современной оружейной науки. Тот факт, что китайцы немедленно применяют [285] заимствованные знания для создания собственных технических новшеств, дает пищу для серьезных размышлений.

Учреждение арсенала и порохового завода, равно как и набор рекрутов, свидетельствуют о стремлении правительства превратить Маньчжурию в настоящую цитадель. В день прибытия в Гирин мы наблюдали колонны новобранцев, марширующие перед императорским комиссаром – суровым стариком, стоявшим в арке городских ворот. Он нервно поигрывал своим веером, раскрывая и закрывая его резкими движениями, обличающими решительный характер. Чуть позже новоиспеченные солдаты обогнали нас, возвращаясь с парада под распущенными знаменами. Их форма состояла из свободной блузы с белой каймой и некоего подобия жилета или безрукавки, надетой поверх нее. На груди каждого солдата красовалась круглая нашивка с названием полка, а головы были обвиты темными тюрбанами. Один из рекрутов насмешливо спросил нашего слугу: «Ну, и как мы им нравимся? Нас тридцать тысяч – едва ли они решаться сюда сунуться!» Мы поинтересовались, как молодые люди попали в ряды армии – по призыву или по доброй воле? Оказалось, что молодые маньчжуры обязаны являться на службу по указу императора. Фактически, они уже успели послужить в местной милиции, а теперь перешли в разряд регулярных войск. Эти парни были как раз того сорта, что очень подходит для армии – здоровые и бравые на вид.

М–р Сун пригласил нас на обед, сервировку которого американец оценил бы, как «высший класс». Я чувствую себя последним невеждой, помещая на страницах этой книги подробности достопамятной трапезы. [286] Надеюсь, что наш любезный хозяин не обидится на меня, случайно прочитав эти строки. Для начала в середине стола была выстроена батарея закусок, расчетливо обновлявшаяся для поддержания аппетита и включавшая креветок, маринованные огурцы, соленые бобы, холодную курятину, круто сваренные яйца в зеленом aspic – столь же вкусные, сколь и редкие – а также соусы разных видов, тонко нарезанную ветчину, язык и холодную свинину. На смену закускам пришла серия основных блюд, подававшихся в глубоких китайских чашах и перемежавшихся деликатесами. Для каждого из блюд едоки получали новую посуду. Нам предложили отведать жареную курицу, вареную говядину, тушеную баранину, маринованного карпа в сладком соусе (восхитительно!), тушеные баклажаны, жареную баранину и пельмени. Последние по всем статьям превосходили грубые поделки английских поваров – это было что–то вроде устриц из тончайшего теста, тающего во рту. С одно стороны имелось отверстие, позволявшее вкладывать внутрь кусочки сочной баранины. Шествие деликатесов открывал суп из трепангов – эти твари весьма непривлекательны, но блюда из них отменно хороши. Следом шли суп из бобового творога, сливочный крем с зеленым перцем, суп из трюфелей, еще более изысканные пельмени и суп из акульих плавников, сдобренный водорослями. Он стал подлинным украшением стола. Десерт отсутствовал, поэтому завершением пира стал простой вареный рис. Наши желудки не в силах были одолеть все это кулинарное великолепие, так что пришлось ограничиться отведыванием каждого из блюд. Некоторые вполне заслуживали именоваться пищей богов. Из напитков на столе присутствовал только легкий рисовый ликер, напоминавший по вкусу теплый шерри. [287]

Банкет был великолепен сам по себе, а искреннее радушие нашего хозяина сделало вечер безупречным. Нам даже не пришлось страдать от отсутствия ножей и вилок, хотя я считаю, что китайские палочки не так уж и сложны в обращении.

М–р Сун познакомил нас с молодым человек по фамилии Ло, служившим в местной телеграфной конторе. После обучения в Тяньцзине он мог объясняться по–английски и вызвался опекать нас. Явившись к ужину, Ло первым делом попросил нас «чувствовать себя домой», что мы и сделали без лишних церемоний. Как–то раз наш новый знакомый пришел в длинном платье из дорогого черного шелка, украшенного вышитым геометрическим орнаментом. Рукава были подвернуты, открывая подкладку из нежно–голубого сатина. Из–под серых штанов выглядывали высокие ботинки серого вельвета на толстой белой подошве. Голову м–ра Ло украшала чиновничья шапка с белым шариком и жемчужиной. Головной убор говорил о высоком положении своего владельца, который и без этого являл собой весьма импозантную фигуру.

Еще одним джентльменом, удостоившим нас своей дружбы, был гиринский градоначальник. По совместительству он возглавлял местное ведомство общественных работ. Не удержавшись, я осведомился о причине столь плачевного состояния улиц. Ответ напоминал шуточную надпись на обочине шотландской дороги: «Если бы вы видели то, что было здесь в прежние времена, вы благословили бы нынешние власти». К этому мэр добавил, что город испокон веку стоит на болотистом месте, а потому мы должны быть довольны, что по улицам можно хоть как–то передвигаться.

В нашу бытность в Гирине я вновь столкнулся с ярким проявлением ложной учтивости, которой в Китае маскируют некомпетентность. [288] К примеру, перед самым отъездом из Калькутты я случайно познакомился с одним служащим–китайцем, который назвался выходцем из Гирина. Обрадовавшись, я попросил его написать несколько рекомендательных писем к знакомым. Клерк охотно снабдил меня двумя посланиями к чиновникам, способным, по его словам, оказать немало услуг путешественнику. По прибытии в Гирин я убедился, что оба письма были адресованы вымышленным людям. Наш знакомый градоначальник оказался сродно упомянутому клерку. Среди нашего скарба было множество рыболовных снастей. Воспользовавшись дождями, мы решили арендовать просторную лодку – этакий плавучий дом – и попросили мэра помочь в поисках судна. Он рассыпался в любезностях и тут же так запутал дело, что нам пришлось отказаться от своих планов.

По совету м–ра Суна, мы совершили вылазку в холмы на правом берегу Сунгари, в местечко под названием Лунтаньшань, или Гора Драконьего пруда. В этом тихом уголке приютилось несколько храмов. Сам Драконий пруд, который молва величает бездонным, оказался маленьким водоемом на дне глубокой лощины. Мы вздумали пообщаться со священниками, но те оказались настолько глупыми и невежественными, что не могли ответить на самые простые вопросы о собственных богах. Во дворе одного из храмов рос огромный вяз, окруженный изгородью. Дерево почиталось священным, однако никто не смог объяснить нам причину такого поклонения. Местный настоятель гордится автографом одного из императоров – Цяньлуна, как я полагаю. К нашей досаде, в святилище происходил ремонт и подворье было так переполнено работниками, что мы не смогли найти покойную комнату.

В Гирине существует мусульманская колония, насчитывающая около тысячи семейств. Их мечеть ничем не отличается от обычного китайского храма, за исключением [289] нескольких арабских надписей на стенах и большой коллекции текстов Корана. Мулла рассказал, что ездил в Мекку через Гонконг и Сингапур. Он также продемонстрировал нам несколько рукописных книг на арабском и фарси, якобы привезенных из Кандагара. Мулла мог прочесть написанное, но совершенно не понимал содержания. Гиринских мусульман почти невозможно отличить от китайцев и, хотя религиозные обряды по–прежнему совершаются в мечети, их вера кажется мне умирающей. По возвращении из Индии мне почти сразу же пришлось отправиться на Ямайку, где я имел возможность наблюдать жизнь кули–мусульман, привезенных из Индии. Утратив связь с родной религиозной средой, они быстро отказались от ислама и предпочитают называться евреями. В своей работе «Срединное царство» д–р Вильямс приводит некоторые сведения об иудейской колонии, некогда обитавшей в провинции Хунань и полностью поглощенной китайцами 26. В 1700 г. иезуит Гозан (Gozain) посетил Кайфэн и нашел там целый еврейский квартал с прекрасной синагогой и многочисленными зданиями. В 1866 г., когда миссионеры вновь попали в этот город, дом молитвы уже был разобран на строительные материалы. Единственным воспоминанием о нем оставалась стела с надписью, сообщавшей о строительстве синагоги в 1183 г. и перестройке в 1488 г. Иудейские ритуалы были забыты, часть евреев обратилась в ислам, а наиболее образованные стали буддийскими священниками. Таким образом, колония приверженцев Иеговы прекратила свое существование. Приведенные примеры свидетельствуют, что даже иудаизм и ислам не выдерживают существования в отрыве от своих корней, в условиях постоянного культурного, интеллектуального и религиозного давления извне. [290]

Глава X

Из Гирина в Цицикар

Услужливый банкир – Золотые слитки – Найм повозок – Поденщина или сдельщина? – Упрямство мулов – Неудачное начало – Лес в Цзячане – Улюкай – Храм Феникса – Силахэ – Проход через укрепления – Старое русло Сунгари – Бандиты по пути к месту казни – Прибытие в Бодунэ – Болезнь Чжу Сю – Болезненное средство – Храмы и фрески в Бодунэ – Москиты – Маньчжурские журавли – Трудности с переправой через Сунгари – Остров – Шуйши Инцзу – Происшествие с Янгхазбендом – Антилопы – Тушканчик – Дрофы – Монгольский дворец – Дорога на Цицикар – Буддийские захоронения – Отвращение китайцев к молоку – Най–пи, или сливочный сыр – Ламаизм – Меры против перенаселения – Курьеры – Анекдот о русской полиции – Архимандрит Палладий – Древние укрепления – Первый взгляд на Цицикар – Пайлоу – Покинутые могилы – Плоские цементные кровли – Коньковые кровли – Сценка в приемной банкира – Негостиприимная гостиница – Обращенные – Неприятная привычка – Обучение солдат – Похороны – Изменение наших планов – Местность к северу от Цицикара

3 октября небо прояснилось настолько, что сделало возможным наш отъезд в Цицикар. Гиринцы разошлись во мнениях относительно причины нашего вояжа: одни говорили, что мы затеваем производство бобового печенья, другие утверждали, что иностранцы едут строить дорогу. Телеграф по–прежнему не работал и никаких вестей от нашего слуги, посланного в Инкоу, не было. Поскольку мы не могли месяцами ожидать его возвращения, было решено занять денег на дорогу в Гирине. Глава отделения известной пекинской фирмы «Цзунъигун» согласился ссудить нам 200 таэлей под залог ценностей. У нас как раз имелись кое–какие часы и кольца, взятые для поднесения в качестве презентов. [291] Они–то и стали порукой благосостояния экспедиции.

Я воспользовался случаем разузнать, что происходит с золотом, добытым в горах. Оказалось, что в Гирине из него выплавляют небольшие красивые слитки, которые затем увозят в Пекин. Очень похожие слитки мне показывали в банках Гонконга и Шанхая. При этом утверждалось, что золото происходит из Тибета. Я уверен, что видел тогда маньчжурское золото, однако получить какое–либо подтверждение этой догадки невозможно: нелегальный вывоз металла тщательно скрывается от правительства.

Кабинет нашего банкира представлял собой тихую укромную комнату, сплошь увешанную каллиграфическими свитками назидательного содержания. Как и все прочие респектабельные китайцы, с которыми приходилось сталкиваться экспедиции, хозяин кабинета предложил нам ароматный зеленый чай, приготовленный в национальном стиле. Чашка не только стояла на блюдце, но и была накрыта еще одним сверху. Эту крышку полагается придерживать пальцами. Поднеся чашку к губам, крышку слегка сдвигают и не спеша втягивают настой чайных листьев.

Разжившись деньгами, мы наняли четыре легкие повозки, запряженные тремя мулами каждая. Один таэль в день составлял поденную плату за один экипаж. Это была высокая цена, однако сведущий человек объяснил нам, что провоз сильно вздорожал из–за планируемой поездки имперского комиссара Му на север. Огромное количество экипажей оказалось реквизировано для нужд его свиты. Мы вскоре пожалели о сделке, ибо возчики никуда не торопились, а человек, нанятый для того, чтобы возглавлять караван, постоянно заводил его в самую непроходимую грязь, из которой мы выбирались часами. Попытка заменить вожатого кем–то из кучеров ни к чему не привела, а потому вместо ожидаемых 35 миль в день мы едва проходили 25–30. Я могу посоветовать будущим путешественникам нанимать повозки с оплатой по конечному результату [292] и, кроме того, менять экипажи в каждом крупном городе. Вы гораздо быстрее нашего доберетесь до нужного места, потратите значительно меньше денег и избавитесь от нарастающего раздражения, вызванного ленивой ездой.

Кавалькаду возглавляла упряжка великолепных мулов, которые, увы, были зверски упрямы. Один из них имел обыкновение ложится, почувствовав под ногами что–то чуть более мягкое, чем укатанная дорога. Его можно было распрячь и отстегать самым немилосердным образом – скотина продолжала валяться, как ни в чем не бывало. Однажды этот мул улегся в грязи глубиной полтора фута. Колымага медленно погружалась в трясину, пока выведенный из себя хозяин не припряг еще одну пару животных. Четверка победоносно протащила повозку прямо по лежащему лодырю. К счастью для мула, его шкура стала такой скользкой от грязи, что колеса не успели причинить никакого вреда. Мул встал на ноги с отсутствующим видом и вскоре уже исполнял работу так, будто ничего и не произошло.

Маньчжурскими мулами правят при помощи веревочных удил, пропущенных за коренными зубами. Порой эти животные бывают очень злобными и вознице приходится туго натягивать вожжи, чтобы пресечь их грызню с товарищами по упряжке. В то же время местные мулы сообразительны, усердны и получают прекрасный уход. [293] Владелец кормит животных вечером, потом еще раз ночью и, наконец, в середине следующего дня. Сытые мулы способны справиться с любой тяжелой работой и легко переносят ночевки под открытым небом при –40º по Фаренгейту.

Если не принимать во внимание медлительность, наши возчики были довольно славными ребятами. Они прекрасно работали, когда этого требовала необходимость, а их стойкость перед лицом трудностей казалась неистощимой. Своих мулов они обычно именовали ванба гао – это выражение имеет обидный смысл, хотя означает всего лишь «черепашье яйцо».

Узнав обстоятельства нашего выступления из Гирина, любой прорицатель нашел бы в них множество дурных предзнаменований. На подступах к северным городским воротам нас встретила такая безбрежная грязь, что повозки потратили два часа, пытаясь выбраться из этого вязкого озера. Один из экипажей застрял особенно прочно. По–видимому, в незапамятные времена дорога была вымощена гранитными плитами. Отдельные куски мостовой были разбросаны в грязи, словно рифы в морских водах. Следует признать, что подобную картину можно наблюдать у городских ворот в самом Пекине. Даже в Европе путешественник не застрахован от приключений такого рода – к примеру, я однажды застрял в грязи на пути к железнодорожной станции близ Мадрида.

Худо начавшись, поездка оказалась не слишком хлопотным делом и представляла собой монотонное колыхание среди бескрайних полей проса и конопли. На протяжении первых 24 миль мы придерживались левого берега Сунгари, миновав Цзячжань. В этом месте пристают плоты, спускающиеся по реке из предгорий Чанбайшаня. Огромные бревна выволакивают на берег упряжками из 24 пони. Плоскодонный паром переправил нас в городок под названием Улукай, некогда служивший центром округи. Патер Вербист, [294] в 1682 г. приезжавший сюда на рыбную ловлю с императором Канси, назвал Улукай древнейшим городом Маньчжурии и первой столицей татарских князей. Местные власти покинули город примерно тогда же, когда ставка военного губернатора была переведена из Нингуты в Гирин. Очевидно, Улукай действительно имел важное значение в древности – об этом свидетельствуют развалины мощных стен, густо поросшие травой. Консул Медоуз считает, что они были воздвигнуты киданями около тысячи лет тому назад. Иезуиты–геодезисты, побывавшие в городе через 30 лет после Вербиста, называли его Поутай–ула–хотун (от второго маньчжурского названия Сунгари – Поутай–ула). Иезуиты утверждали, что Улукай был основан в XII в. и входил в состав маньчжурского царства Цзинь, завоевавшего Северный Китай. Ученые монахи не нашли никаких видимых подтверждений древности местечка, за исключением «высокой пирамиды и разрушенных стен, к которым жались домики маньчжуров». Иезуиты также назвали Улукай четвертым и последним городом, подчиненным Гирину. По их словам, «он стоит ниже прочих городов с точки зрения закона, однако пользуется выгодой расположения в центре плодородных земель». Из этих сообщений видно, что еще 200 лет назад Гиринская провинция представляла собой практически безлюдную пустыню.

Пройдя еще 12 миль, мы пересекли Шицзяцзы – крупную реку шириной 120 ярдов. Неподалеку от переправы, на вершине лесистой горы, виднелся храм, посвященный Фениксу. Издали он выглядел точь–в–точь, как памятник первому эрлу Даремскому – вспомните эту закопченную копию Парфенона в царстве чумазых английских углекопов. Между тем мы послали прощальный салют последним отрогам Чанбайшаня, еще синевшим на горизонте. Следующей остановкой отряда был Силахэ, где мы нашли фабрику замечательных изделий из резного камня. [295] Затем дорога привела нас к великим воротам Фадахамэнь, на деле оказавшимся невзрачным деревянным строением, отмечающим проезд через линию палисадов, устроенных некогда для защиты от монгольских набегов. От былых укреплений теперь осталось одно название.

За воротами дорога скоро пошла под уклон, опускаясь в широкую долину. Это было старое русло Сунгари, которая ныне протекала чуть дальше к западу. Окатанные водой камешки, постоянно попадавшиеся нам на дороге, говорили о былых наводнениях. Затопив округу и изменив течение, река оставила после себя слой плодородных отложений. Поднявшись по откосу старого берега, мы смогли насладиться видом Сунгари, которая текла в отдалении, разбившись на несколько рукавов. Она напомнила мне Ганг или Брахмапутру в разгар влажного сезона.

Осень все сильнее давала знать о себе. Повсюду опадала листва, но степь, по которой мы двигались, по–прежнему пестрела небесно–голубыми дельфиниумами, пурпурными анемонами, синими колокольчиками и другими цветами. В числе встречных обозов нам попалась вереница телег с закованными разбойниками, которых везли в Гирин на казнь.

Спустя неделю после отъезда из Гирина, мы приехали в Бодунэ, или Синьчэн 27. Этот город имеет около 30 тысяч жителей и стоит на берегу Сунгари, которая в этом месте широко разливается по равнине и имеет небольшую глубину. Мы с Янгхазбендом вздумали прогуляться по улицам и были затерты толпой. Для таких случаев путешественнику следует иметь верховую лошадь. Неспешная езда в повозке хороша тем, что вы в любой момент можете сойти, чтобы сорвать понравившееся растение или определить координаты места. Кроме того, в повозке ваше оружие всегда под рукой, а слуги и багаж – перед глазами. [296] В остальных отношениях верховая езда гораздо удобнее.

В Бодунэ наш препаратор Чжу Сю свалился с внезапным приступом головной боли и лихорадки. Приглашенный китайский лекарь начал с того, что принялся мять пылающий лоб несчастного. Затем эскулап переключился на щеки, уши, виски и загривок пациента. В довершение всего Чжу Сю был исколот иголкой, да так, что местами показались капельки крови. Все эти процедуры не принесли больному облегчения. Видя это, я решил взять лечение в свои руки и дал Чжу Сю рвотный камень в сочетании с болеутоляющим эликсиром. Результат превзошел все ожидания.

В Бодунэ мы посетили храм, украшенный оригинальными фресками на сюжет адских мук. Устрашающе реалистичные, они не хуже росписей пизанской Кампо Санто живописали пытки, ожидающие грешников. Здесь были расчлененные женщины, распиленные мужчины, котлы с кипящим маслом, огонь, лед и содранная кожа. Тема преисподней особенно любима художниками, украшающими китайские храмы. На противоположной стене были изображены чудеса милосердия, явленные небесной царицей Гуаньинь.

В окрестностях города начинаются обширные топи, окружающие место слияния Сунгари и Нонни. Там нам впервые представился случай поохотиться на славу. Никогда еще я не видел столь свирепых комаров: они прокусывали толстые твидовые бриджи так, словно это были тонкие шелковые чулки! На болотах гнездились бесчисленные утки, гуси и даже лебеди. Многочисленные маньчжурские журавли (Grus montignii) были так осторожны, что нам ни разу не удалось подобраться к ним на расстояние выстрела. Мы передвигались с помощью проводника, знавшего болотные тропы. На южном берегу Сунгари нам попался паром, приткнувшийся к мели на солидном расстоянии от ближайшего жилья. Перевозчики заявили, что не тронутся с места, не пообедав. [297] Тем времен хлынул дождь и началась настоящая буря. Паромщики укрылись в землянке, а мы стоически ожидали их на открытом месте. Спустя пару часов шторм окончательно разбушевался и перевозчики отказались отправляться в плавание. В качестве утешения они указали нам дом, едва видневшийся вдалеке – по их словам, это была гостиница. Вода уже успела сильно подняться и прибрежная почва стала напоминать губку. Попытавшись проехать той же дорогой, которая привела нас к реке, мы немедленно застряли. Ценой двухчасовых усилий девяти мулов экипаж удалось вырвать из лап трясины и вытащить на твердое место. Фулфорд перешел через протоку, отделявшую нас от постоялого двора. Хотя вода доходила до пояса, он благополучно выбрался на другой берег и обнаружил, что в доме нет ни одного свободного угла. Оставалось вернуться к реке и вновь атаковать паромщиков. После долгого изнурительного торга они согласились отчалить. На палубе неуклюжего судна было негде укрыться, так что ветер свободно продувал нас, забираясь под одежду и пронизывая до костей. Ширина Сунгари составляла 10 миль. Все чувствовали себя крайне неуютно, оказавшись посреди такой могучей реки в полной темноте, на утлом пароме, перегруженном людьми и мулами. К счастью, прямо по курсу вовремя возник узкий остров размером 20 на 10 ярдов, служивший приютом местным рыбакам. Мы велели паромщикам сделать остановку и эти славные парни охотно согласились с требованием. Рыбачья хижина была тесным жилищем, но мы сумели устроиться в нем с завидным комфортом. Наутро плавание продолжилось при столь же мерзкой погоде. Спустя два или три часа мы высадились на левом берегу Нонни, близ гостиницы под названием «Шуйши инцзы». Экскурсия на болота стала одним из самых неприятных эпизодов нашего путешествия [298] и завершилась еще более неприятным инцидентом. Янгхазбенд лежал на кане и вдруг решил зачем–то подняться. Вставая, он нечаянно столкнул на пол ножницы, лежавшие рядом с ним. Вышло так, что нога лейтенанта опустилась прямиком на их острые концы, которые вонзились в подошву более чем на дюйм. Хотя мы быстро обработали и забинтовали рану, Янгхазбенд целых две недели не мог наступать на больную ногу.

Вокруг простирались монгольские степи, не знавшие власти маньчжурских чиновников. Хотя официальная граница проходит по линии палисадов, оставшихся к югу от нас, существует еще один рубеж, за которым монголы чувствуют себя хозяевами. Эту условную границу можно провести из точки близ Хуланя в точку, расположенную немногим южнее Цицикара. Местные монголы говорят о себе: «Мы – подданные императора, живущие на княжеских землях». Под князьями имеются в виду вожди степных племен, которых, по слухам, насчитывается до 48. От Нонни и до Цицикара почти нет распаханной земли, а население бедствует. Перед нами лежала бесконечная холмистая равнина, покрытая сочной травой – прекрасным кормом для овец и лошадей. Путь отряда то и дело пересекали стада антилоп, которых туземцы бесхитростно зовут хуанъян, или «желтыми козами». В зарослях травы мелькали тушканчики – странные грызуны с длинными задними и крошечными передними лапами. В движении они смахивали на карликовых кенгуру, а кисточки на концах хвостов делали их похожими на львов. Пернатые были представлены великолепными дрофами (Otis Dybowskii). Мы подстрелили несколько птиц и нашли их мясо восхитительным.

На расстоянии около 15 миль от устья Нонни находится ставка вождя монгольского племени Корлос, который является обладателем первого, то есть высшего чиновного ранга. [299] Мы не успели нанести ему визит, хотя и знали о мнении м–ра Медоуза, утверждающего, что лишь немногие резиденции богатых помещиков и еще более редкие чиновные ямэни могут соперничать пышностью с корлосским двором. Княжеская столица окружена рядами дубов, хотя в самом городке деревьев немного. Я видел план резиденции – она состоит из двух параллельных рядов зданий, обращенных к югу и разделенных внутренним двором. Еще более обширный внешний двор примыкает к постройкам с южной стороны. Весь комплекс занимает 5–6 акров земли, а несколько поодаль находится красивый храм. Вождь облечен наследственной судебной властью и уполномочен разбирать любые тяжбы своих подданных. Исключение составляют тяжкие преступления, требующие решения более высокого суда, мукденского или пекинского. Ставка вождя Южного Корлоса расположена в двух милях от левого берега Сунгари и в 50 милях выше устья Нонни.

Дорога на Цицикар тянется почти параллельно левому берегу Нонни. Частые разливы превратили окружающую местность в скопление мелких озер. Здесь в изобилии встречаются обыкновенный и нумидийский журавли, а также их черные родичи с длинными свисающими перьями. Эта область Маньчжурии очень малолюдна, поэтому ночлегом нам обычно служили монгольские фермы, отличавшиеся чистотой и уютом. На все пути мы видели всего пару юрт: местные монголы отказались от кочевой жизни и предпочитают жить в более прочных домах. В местечке под названием Цзюшаньмэнь мы обнаружили несколько изукрашенных буддийских могил. Эти постройки напоминали дагобы Ладакха 28, однако уступали им в размерах. [300] Купол каждой могилы был снабжен отверстием для священного праха, а стены украшал орнамент, выложенный изразцами. В монгольском селении с китайским названием Хаотэнкай имеется огромная ступа, построенная из утрамбованной земли. Ее главу, увенчанную зонтиком, можно заметить на очень большом расстоянии. В домах местных жителей можно увидеть резные божницы из черного дерева, в которых хранятся латунные изображения Будды. Точно такие же статуэтки можно купить в Катманду или Лехе 29. Даже медные лампады, горящие перед киотами, ничем не отличаются от гималайских.

У монголов мы смогли разжиться свежим молоком – последний раз мы пили его еще в Нючжуане. [301] Удивительно, что китайцы, известные своим пристрастием к суровой экономии и неудобоваримым продуктам вроде собачьего мяса или гнилых яиц, презирают коровье молоко и находят его «нечистым»! Монголы также снабжали нас простоквашей и сыром собственного изготовления, который китайцы именуют найпи, или «молочная кожа». Он очень хорош на вкус и приготовляется чрезвычайно просто: полную чашку сливок выставляют на солнце и ждут. Несколько часов спустя в сосуде остается слой мягкой густой массы толщиной в полдюйма – это и есть сыр. Свежий найпи очень напоминает девонширский сливочный сыр, а в сушеном виде способен храниться сколько угодно долго. В одном доме нашлось бесценное сокровище в виде целого горшка топленого масла. В Индии сахиб только презрительно сморщится при виде гхи 30, однако в Монголии все обстоит по–другому.

На дороге нам попадались ламы в красных накидках, ехавшие куда–то верхом. Их шапки с треугольными наушниками вновь в точности повторяли головные уборы ладакхских буддистов. [302] Как–то раз на ночевке мы даже встретили ламу женского пола с тщательно выбритой головой. Облаченная в желтое платье с веревочным пояском, она сосредоточенно перебирала зерна своих четок.

Ламаизм отличается от бытующей в Китае формы буддизма своей чистотой. Он лишен какой–либо примеси конфуцианской философии и даосской мистики. Ламаисты веруют в существование рая и ада, равно как и в могучую силу молитвы. Правда, последняя представляет собой механическое повторение заученных тибетских фраз, значения которых молящиеся не понимают. Мы не встречали в Монголии молитвенных мельниц – их заменяют ситцевые флаги, исписанные священными письменами и реющие на высоких шестах. Такие знамена веры в большом ходу у жителей Сиккима и Ладакха.

Монголы питают глубочайшее почтение к ламам, приписывая им сверхъестественные способности. Двое или трое священнослужителей считаются гэгэнами, или живыми воплощениями Будды. Преподобный Гилмур сообщает 31, что к ламам принадлежит 60% мужского населения Монголии. Принятый в раннем возрасте, сан обрекает мальчиков на безбрачие и в итоге заставляет вести безнравственный образ жизни. Тот же автор описывает ламаистское духовенство, как алчный и деспотичный класс.

У меня сложилось впечатление, что большинство исследователей считает ламаизм, господствующий от Амура до Инда, не чем иным, как жестоким, но эффективным средством от перенаселения неплодородных областей. В некоторых местах на помощь культу приходят традиции многомужества.

На всем пути от Гирина до Айгуня, через каждые 15 миль. [303] или около того, имеется почтовая станция. К каждой из них приписано 25 верховых курьеров, занятых доставкой правительственных депеш и заступающих на дежурство в порядке очереди. Они освобождены от платы за постой и получают ничтожное жалованье, составляющее 30 таэлей в месяц на всех. При каждой станции содержится особый дом для проезжающих чиновников, наподобие индийских гостевых бунгало. На каждой станции нам давали 2–3 курьеров, которые указывали путь – в безбрежной степи это было отнюдь не лишним.

Долгожданным развлечением для нас стал кортеж имперского комиссара Му, обогнавший экспедицию на пути в Цицикар, куда посланец двора ехал, чтобы реорганизовать местные военные силы. Его Светлость путешествовал в паланкине – вот посмеялись бы над ним герои маньчжурской древности! При этом вельможа был ранней пташкой и ежедневно выезжал не позднее 2 часов ночи. Его конвой, состоявший из двух сотен солдат и офицеров, выглядел утомленным и мрачным.

На полпути к Цицикару мы столкнулись с датчанином, работающим в китайской телеграфном ведомстве. Этот джентльмен занимался разведкой новой северной линии и даже провел неделю в Благовещенске. Мы уже четыре месяца не получали вестей из дому и засыпали датчанина вопросами. Все, что он смог сообщить нам – это известие о самоубийстве Людвига Баварского 32. Судьба гладстоновского Билля о гомруле 33 нимало не волновала скандинава, который, в качестве компенсации, рассказал нам следующий любопытный анекдот. В бытность свою в Хуньчуне инженер нанес визит в порт Посьет, а оттуда на пароходе отправился во Владивосток. Хотя паспорт датчанина был в полном порядке, два русских офицера, в полной форме и при саблях, немедленно нашли его в гостиничном номере и объявили, что имеют предписание доставить иностранца морем… в Шанхай. [304] После долгих уговоров бедняга получил милостивое разрешение вернуться тем же путем, что и приехал, да и то с условием, что не будет делать никаких остановок до самой границы. Инженер полагал, что владивостокская полиция приняла его за английского шпиона. Русофобия очень распространена в Британии и мне было забавно узнать, что русские страдают той же болезнью.

На путевой карте архимандрита Палладия, на всем протяжении его маршрута от Бодунэ до Айгуня показаны многочисленные «остатки древних укреплений». Поначалу я думал, что русский путешественник принял за крепости старые загоны для скота, которые туземцы строят в форме квадратов и окружают рвами. Однако близ Хаотэнкай мы и впрямь наткнулись на развалины форта, поросшие густой травой. Иезуиты также видели развалины укреплений во время своей поездки в Айгунь. По их мнению, после падения династии Юань монголы были вытеснены на окраины империи и там подверглись такому давлению китайцев, что вынуждены были строить оборонительные сооружения. В то время Цицикарская провинция была населена маньчжурами, солонами и местными племенами тагури (даурцев). Во всей провинции не было других городов, кроме Сахаляна и Мергеня, каждый из которых, в свою очередь, успел послужить ее столицей. В 13 ли выше Сахаляна находился городок Айком (Айгунь), построенный Юнлэ 34 – величайшим из минских императоров – для острастки монголов, изгнанных на противоположный берег Амура.

На первый взгляд Цицикар производит сносное впечатление. Первым делом в глаза бросается расписная деревянная пайлоу, [305] построенная в честь одного из военных губернаторов провинции. Подле нее красуется мраморная стела с выбитой историей арки, а справа выстроились ряды казарм, с трех сторон окаймляющих просторную площадь. Здания на каждой из сторон плаца вмещают 750 солдат. По левую руку от арки находится мусульманское кладбище. По соседству также имеется храм Лао–е. Пройдя чуть дальше, путник попадает к городским воротам, где можно увидеть леденящую душу, но весьма обычную для Китая картину – груду гробов, громоздящуюся прямо на земле у подножия стены. В них покоятся тела неизвестных мертвецов, а также бедняков, не оставивших после себя денег на погребение.

Небольшое озеро снабжает город водой, поступающей из Нонни по каналу протяженностью в три мили. Цицикар окружен низкой глинобитной стеной и спланирован в обычной манере, подразумевающей две главные улицы, пересекающиеся под прямым углом в самом центре города. Второстепенные улочки проложены вокруг перекрестка и сообщаются с основными магистралями. Цицикар богаче Гирина. Многие дома здесь имеют плоские кирпичные кровли, какие нам уже случалось видеть в Бодунэ. Китайцы настолько несведущи в инженерном деле, что не отваживаются на строительство высоких кровель, не имея под рукой материала для мощных балок. Север Маньчжурии беден лесом, поэтому толстые бревна доступны не всем. Двускатные кровли крыты тростником вместо черепицы. Для защиты от разрушительного действия ветров их прижимают жердями, уложенными крест–накрест наподобие эмблемы св. Андрея и придающими домам весьма необычный вид. [306]

Скороход, присланный из местного ямэня, помог нам найти гостиницу. Ее обитатели были настолько учтивы, что некоторые постояльцы изъявили готовность съехать, чтобы нам хватило места. Первым делом мы направились в дом банкира, к которому имели поручение на 500 с лишним таэлей. Делец охотно согласился обналичить вексель при условии, что ямэнь подтвердит наши личности. Как и следовало ожидать, власти отказались вникать в финансовые проблемы экспедиции. К счастью, владелец гостиницы пришел на помощь и поручился за нашу респектабельность. Любого британского банкира позабавила бы обстановка конторы его цицикарского коллеги. Целая толпа зевак сомнительного вида ввалилась туда вслед за нами.

Рассевшись на диванах, китайцы принялись наблюдать за происходящим, дымя трубками и непринужденно вмешиваясь в деловую беседу. Нас отнюдь не прельщала перспектива сообщить всему городу о намерении путешествовать, имея при себе более 100 фунтов наличными. В открытых препирательствах с хозяином по поводу условий выдачи денег также не было ничего приятного. Несмотря на наше возмущение, хозяин не сделал не малейшей попытки выпроводить посторонних. Похоже, ему не хотелось ссориться с земляками ради спокойствия трех «заморских дьяволов». Гостиница также оказалась худшей из всех, что попадались на нашем пути: ее санитарные удобства невозможно было оценить по причине их полного отсутствия.

Цицикар можно с полным основанием назвать китайским Ботани Бэй 35. Несколько тысяч преступников, сосланных со всей страны, живут здесь с обязательством ежемесячно отмечаться в полиции. Некоторые богатые горожане связаны с атаманами бандитов и вербуют для них свежее пополнение из ссыльных. С другой стороны, цицикарские нравы не более разнузданны, чем в других местах Маньчжурии.

Горожане с увлечением отдают дань одной привычке, [307] в большей или меньшей степени свойственной всем обитателям китайского севера. Она состоит в перекатывании на ладони двух мраморных шариков, размером с каштан. Это упражнение считается привилегией стариков, однако любимо всеми туземцами, независимо от возраста. Стук и скрежет соприкасающихся камешков отвратителен, как зубная боль. Наш маленький пройдоха Цзян увлекся было новой для себя игрушкой, но я быстро положил этому конец. Даже пристрастие американцев к жевательной резинке не так раздражает.

На поверку Цицикар оказался беден достопримечательностями. Городские власти, как обычно, не пожелали дать нам аудиенцию. Большинство местных войск охотилось за бандитами в окрестностях, поэтому плац перед казармами не отличался многолюдьем. Одни солдаты маршировали под знаменами, а другие тренировались в обращении с маленькими бронзовыми гаубицами. Почти все воины были маньчжурами и отнеслись к нашему появлению спокойнее, чем обычно. Самым красочным зрелищем, которое нам пришлось наблюдать в Цицикаре, оказались похороны. Исполинский гроб, выкрашенный в красный цвет, возлежал на огромных дрогах. Следом ехало несколько экипажей, наполненных разодетыми женщинами. Щеголяя серебряными украшениями причесок, они болтали, смеялись, курили и выглядели очень довольными. В любой стране мира подобные печальные церемонии служат немалым развлечением для пожилых дам.

В Цицикаре нам встретились первые признаки соседства России, выражавшиеся в обилии русских тканей, разложенных в лавках. Все они представляли собой род грубой саржи, выкрашенной в яркие цвета – пурпурный или голубой. Нас манила возможность посетить Благовещенск, а покуда мы рассчитывали всласть поохотиться на уток. Еще более желанными трофеями стали бы лебеди и другие царственные птицы. Увы, в северном течении Сунгари [308] нас ожидало горькое разочарование. Случайно натыкаясь на одинокую утку, мы неизменно обнаруживали, что она недоступна для наших ружей. Многочисленные грачи и белогрудые вороны не могли претендовать на звание дичи, а редкие чибисы, сорокопуты и журавли не подпускали нас близко. Дрофы были столь же осторожны. Отсутствие птиц удручало, а монгольская молодежь, скачущая по степи на своих пони, не оставляла нам шанса добыть антилопу. Последние цветы были убиты осенними заморозками, так что и о ботанических сборах можно было забыть. До Амура было около трех недель пути и никто не поручился бы, что русские позволят нам пересечь свою границу. Поразмыслив несколько дней, мы решили вновь изменить маршрут и пересечь степи, держа курс прямиком на Саньсин.

Читатель, которого интересует север Маньчжурии, может обратиться к заметкам упомянутого мной архимандрита Палладия. В его описании северные окрестности Цицикара ничем не отличаются от южных: такая же бескрайняя плоская степь с редкими почтовыми станциями, населенная солонами и даурами. Мергень лежит в совершенно безлесной местности и больше напоминает деревню, чем город. Неподалеку от него тянется невысокая горная гряда, образующая водораздел между Нонни и Амуром. Только на вершинах этих гор и можно увидеть деревья. Хэйлунцзян, который иезуиты именуют Сахаляном, превратился в обычную почтовую станцию. По соседству с ним находится Айгунь – главный форпост Китая [309] в этой части границы. В 70 ли 36 от него расположен Сахалян, а на противоположном берегу великой реки лежит Благовещенск – крупнейший русский город в верховьях Амура.

[310]

Глава XI

Из Цицикара в Саньсин

Степь – Заросли полыни – Добыча соды и другие промыслы – Примитивный способ выпаривания соды – Волки – Печальная история – Жилище монголов – Монгольские дети – Сяоцзядянь – Хулань – Выделка колес для повозок – Ослятина – Ужасная резня –Бэйлинцзы – Охота на диких гусей – Встреча с бандитами – Миссия – Жилище священника – Жертва опиекурения – Глубокие колодцы – Укрепления против бандитов – Курьезное оружие – Урожай – Баян–сусу – Мсье Раги – Мсье Кард – Домашнее вино – Сяошихэ – Мсье Риффар – Его встреча с бандитами – Наш эскорт – Вымогательство – Мнение европейцев о китайцах – Охота близ Баян–сусу – Старинное блюдо – Понижение температуры – Благоразумные колонисты – Отличная охота на фазанов – Волны тумана – Наш хозяин и бандиты – Прибытие в Саньсин

Датой нашего прибытия в Цицикар (известный также, как Пугуй) было 20 сентября – к слову сказать, 17–й день по отбытии из Гирина, лежащего на расстоянии около 360 миль. Уже 23–го сентября путешествие продолжилось. Мы шли на юго–восток, пересекая равнину и держа направление на Хулань, лежащий к северу от Сунгари и в 200 милях от Цицикара. По слухам, тамошние места недавно были отданы под заселение и несколько крупных городов уже успело вырасти в глуши. Мы твердо решили выяснить их имена, неизвестные европейским картографам.

Неделя ушла на то, чтобы пересечь степь. Сразу за Цицикаром она была так затоплена, что нам пришлось идти по щиколотку в воде целую милю. Эта колоссальная лужа внезапно закончилась глубоким потоком, вымочившим весь наш багаж. Повозка Фулфорда встала [311], так как мулы выбились из сил. Мы рисковали застрять на несколько недель, но проезжавший мимо порожний обоз принял часть груза и помог нам выбраться из топи. После этого дорога пошла в горку и вывела отряд к складкам холмов, отстоявшим мили на четыре друг от друга. С высокого места открывалась картина, напоминавшая море с застывшими валами. Степь была покрыта густым ковром высохшей полыни, которую туземцы используют в качестве топлива. Местами попадались солончаки, богатые содой и другими минералами. Примитивный способ их добычи напомнил мне тот, что принят на промыслах Леха. Корку соляных отложений по берегам высохших луж соскребают, разводят водой, а затем выпаривают на огне. Иногда сода покрывает стенки котла так, что ее можно извлечь в виде кристаллической массы, напоминающей по форме чашу. Такая сода пригодна для хлебопечения и называется мяньцзянь–цзы. В другом случае насыщенный раствор соды вычерпывают со дна котла и переливают в корзины, пропускающие лишнюю жидкость. В результате образуется рыхлая масса коричневого цвета, которую называют цзянь–цзы и прессуют в подобия кирпичей весом в 55 катти (около 75 фунтов). Первая разновидность соды продается по 3 шиллинга за 50 катти (66 фунтов), вторая идет по 1 шиллингу 6 пенсов за кирпич. Персонал варницы состоит из 15 человек, получающих за свой труд 3 шиллинга в день на всех. Они работают только в зимние месяцы, то есть в сухой сезон, ибо единственное доступное им топливо – это сухая трава.

Вокруг простиралась почти необитаемая степь [312] где гостиница или любое другое человеческое жилье попадались не чаще, чем через 20 или 30 миль. Зимой проезжих подстерегают волки. Один из наших возчиков рассказал, как однажды был осажден в пути небольшой стаей. Звери следовали за повозкой, выжидая удобный момент, а человек пытался отогнать их неистовыми криками. Несчастный готовился к самому худшему, но тут двое всадников внезапно появились на дороге и испугали волков.

Между тем осень окончательно вступила в свои права. Дни все еще были ясными и солнечными, однако ночами уже стоял нешуточный холод. Утром 25 сентября термометр показывал 37º по Фаренгейту, а в полдень, на солнцепеке, столбик поднялся до 102º – это такая же большая разница, как в Гималаях весной. 28 сентября впервые подморозило и термометр показывал всего лишь 25º по Фаренгейту. С низких берез, попадавшихся в степи, быстро облетала листва.

Нам навстречу попалась вереница телег для перевозки масла и вина, направлявшихся в Цицикар. Такие повозки снабжены огромными плетеными емкостями, которые тщательно оклеены промасленной бумагой и оттого непроницаемы для жидкости. Монголы – плохие земледельцы и получают от китайцев не только предметы роскоши, но и самые необходимые продукты. Будь они чуть более предприимчивы, их нищета не была бы столь вопиющей. Пожалуй, корень зла следует искать в массовом безбрачии, свойственном этому народу. Кроме того, монголы – прирожденные кочевники и потомки кочевников, [313] а столь глубоко укоренившаяся национальная черта не изглаживается в один момент.

На одном из постоялых дворов нашим соседом оказался старик, поведавший грустную историю. Он отправился в Хулань на собственной повозке, намереваясь купить зерно и другие продукты. На обратном пути старик заблудился и заночевал под открытым небом. К утру лошади ушли в степь и пропали. Старик потратил два дня, безуспешно пытаясь отыскать их, а затем набрел на нашу гостиницу, где попросил помощи. Вернувшись на место ночевки, он уже не нашел своей повозки. В ней находилось все достояние старика, к тому же, от долгой ходьбы его ноги покрылись глубокими язвами. Все люди в гостинице подтверждали правдивость несчастного, который переносил свое горе без единой жалобы.

Один монгольский домик, в котором нам случилось найти приют, особенно запомнился мне своей чистотой и уютом, которые невозможно найти в жилище китайца. Дом состоял всего из двух комнат. Первая служила кухней, где постоянно приготовлялся найпи, а вторая совмещала роль гостиной и спальни. Кан был накрыт чистой подстилкой и занимал три стороны покоя, так что в центре оставалось не больше ярда свободного пространства. У четвертой стены до самого потолка громоздились коробки и шкатулки из лакированного дерева, украшенные изящными латунными ручками и замками. Напротив входа имелось большое окно, по соседству с которым расположился черный киот с образом Будды. На специальной полочке красовалась целая коллекция медных ламп и курильниц. Решетчатая перегородка, отделявшая спальню от кухни, была сделана из дерева. Завершая убранство жилища, над входной дверью висели [314] хозяйское ружье и пороховница. Пригожая хозяйка пригласила гостей войти. Пока мы обсуждали предложенное молоко и найпи, соседи собрались со всеми чадами и домочадцами, чтобы поглядеть на иностранцев. Дети были очень милы и ласковы. Приятно было наблюдать, как крошечная девчушка прижимается к матери, а та гладит ее по головке и одаривает поцелуем. Среди китайцев редко можно увидеть столь непринужденное выражение чувств. Одна девушка лет 17–ти выделялась незаурядной красотой. Ее огромные карие глаза и оливковая кожа заставляли вспомнить мадонн с полотен Мурильо. У мужчин были веселые, располагающие к себе лица, а их головы казались похожими на яйцо благодаря выступающим скулам и заостренным макушкам.

Китайцы – самые заядлые курильщики на свете, однако монголы дадут им в этом сто очков форы. Даже дети степняков не выпускают изо рта трубок. Как–то перед обедом один престарелый монгол зашел познакомиться со мной и моими товарищами. Старик подозвал девочку, которой не было и шести лет, вручил ей свою трубку и велел раскурить. Мы были изрядно обескуражены, увидев, как девочка подбежала к очагу, сунула трубку в огонь, а затем несколько раз затянулась с видимым удовольствием! Чуть позже мы наблюдали хозяйку дома в компании соседки. Дамы уютно расположились на кане, интимно беседуя и поочередно выпуская дым с безмятежным величием, которое сделало бы честь самому Ганнибалу Шоллопу. 37

По мере того, как наш маршрут все более и более отклонялся к югу, вокруг стали вновь попадаться поля, а в степи стали встречаться табуны лошадей и стада овец. Близ городка Сяоцзядянь [315] мы вновь очутились в краю, возделанном руками крестьян. Граница между ним и дикой степью бросалась в глаза – это и был рубеж Монголии и Маньчжурии. Присутствие китайцев выдавали пашни, аккуратные, словно в какой–нибудь Ломбардии.

Мы шли в полосе шириной от 100 до 200 миль, лежащей между горами и рекой Сунгари. Первые колонисты появились здесь всего двадцать лет назад, поэтому участки нетронутой целины все еще встречаются. Удалившись от границы степи на 20 миль, караван вышел к реке Хулань, чья ширина доходила до 150 ярдов. Нашими соседями по парому оказались счастливые молодые родители, везущие куда–то свое единственное чадо. Мы с умилением смотрели, как они защищают малыша от холодного ветра, поют ему колыбельные и едва ли не молятся на него. На полпути мать осторожно передала спеленатое сокровище мужу, а сама прошла в носовую часть парома и молча бросила в воду несколько мелких монет – благодарность духу реки за безопасный переезд. Супруги были очень рады тому, что я заметил их ребенка и поиграл с ним, тогда как китайцы обычно не позволяют иностранцу подобных вольностей.

Город Хулань расположен в излучине одноименной реки, примерно в 10 милях от переправы и на таком же расстоянии от устья. Насколько я могу судить о его населении, оно насчитывает около 30 тысяч человек. Почти вся городская жизнь сосредоточена на широкой улице, мили полторы длиной, которая начинается на берегу реки. Местные лавки ничем не отличаются от тех, что можно найти в любом маньчжурском городе, за исключением Мукдена. Налицо все приметы торгового процветания, а выбор товаров достаточно велик – от необходимых вещей до предметов роскоши. [316] У хуланьских купцов можно найти лакированную мебель, зеркала, фарфор и прочую посуду, меха, одежду и, конечно, гробы. Главные отрасли местной индустрии – это производство колес для повозок и больших каменных сосудов, которые затем развозятся на лодках по всей Северной Маньчжурии. Несколько больших речных судов, курсирующих между Гирином и Саньсином, как раз стояли у берега. Несколько плотов свидетельствовали о том, что холмы к северу от города ныне снабжают хуланьцев строевым лесом.

Хулань – то самое место, где несколько лет тому назад французский миссионер, отец Конро (Conraux), случайно подстрелил китайского чиновника. Об этом печальном инциденте я расскажу позже. Городской рынок в изобилии предлагает свежее ослиное мясо. [317] В Северной Маньчжурии ослятина считается деликатесом. Хвост злополучного животного выкладывается на прилавке в знак того, что мясник честен с покупателями и не пытается подсунуть им обычную говядину или баранину.

Одно происшествие, случившееся во время нашего пребывания в городе, хорошо показывает, как близки мы были к первобытному варварству местных племен. Артель из 12 человек отправилась в горы северного предместья на промысел целебных корней хуанчи. Их бивак был внезапно атакован дикими солонами, которые убили восемь человек и разграбили их имущество. Трое промышленников уцелели лишь потому, что отсутствовали в лагере. Услышав выстрелы, они поспешили на выручку и стали свидетелями кровавой резни. Будучи не в силах помочь товарищам, все трое обратились в бегство и смогли благополучно вернуться в город. Там счастливчики немедленно явились в храм и совершили благодарственное приношение, потратив немалую сумму на фимиам. Мы поинтересовались, какие меры были приняты властями в отношении злодеев. Ответ был категоричен: «Никакие! Как могут мандарины ехать в горы и сражаться с дикарями?» Правда, существует должность Верховного суперинтенданта по делам кочевников, но он занят только тем, что раз в год принимает от лесных жителей меховую дань. У этого чиновника нет власти поддерживать порядок и карать преступников.

Из Хуланя наш путь лежал на северо–запад, к новому городу Бэйтуаньлинцзы (или просто Бэйлинцзы). Богатый край вступал в пору уборки урожая. Повсюду слышались крики диких гусей, кормившихся спелым зерном. Нам встречались два вида этих птиц – Anser albifrons и еще один, покрупнее. Фулфорд с лету уложил троих красавцев, мы последовали его примеру и выпустили уйму [318] зарядов без всякого толку. Впрочем, тренировка сыграла свою роль и вскоре ни один день не обходился без трофеев. Ничто так не возбуждает охотничий азарт, как стрельба по крупной птице, летящей со скоростью 60 миль в час! Кто–то сочтет наши развлечения жестокими, однако вид падающей добычи доставляет величайшее удовольствие. К тому же, гусятина была восхитительна и служила солидным дополнением к меню экспедиции. Птицы не так–то легко давались в наши руки: каждая из них озиралась с осторожностью матерого оленя.

Спеша достигнуть Бэйлинцзы до наступления темноты, мы форсировали реку Ни – небольшой поток, струящийся в центре заболоченной местности. Всего несколько миль отделяли отряд от цели. В наступающих сумерках на краю просяного поля внезапно появились пятеро мужчин. Возчики безошибочно определили их профессию – перед нами были бандиты. Они молча стояли на обочине дороги, с ружьями в руках. Наше оружие, как всегда, было наготове – приближаясь к разбойникам, мы держали его поперек седел. На всякий случай я наметил свою цель, однако «джентльмены удачи» не выказали и тени намерения атаковать караван. Видя это, мы также спокойно удалились прочь. Все пятеро были сильными молодыми людьми и носили одинаковую одежду. Я, пожалуй, принял бы их за полицейский патруль, но нашим китайцам было виднее. Край, в котором мы оказались, считается настоящим разбойничьим царством. Молодчики подобного сорта любят держаться на границе лесов, где чиновничья власть не слишком сильна. Горы, окаймляющие местность с севера, служат бандитам хорошим укрытием в случае опасности.

Бэйлинцзы – быстро растущий городок, окруженный рвом и глинобитной стеной. С четырех сторон в ней пробиты ворота, защищенные маленькими пушками. По слухам, этот город… продан разбойникам по милости командующего местными войсками. [319] Подобно индийским пиндари 38 начала века, бандиты часто пытают людей, которых подозревают в обладании деньгами или опиумом. Обычно пытка состоит в поджаривании пальцев жертвы на огне или же в подвешивании ее за большие пальцы рук. Самый же эффективный способ состоит в покалывании шеи пленника острием клинка. Это делается до тех пор, пока непрерывное кровопускание не вырвет у жертвы необходимое признание. Дядя одного из возниц, переехавший в Бэйлинцзы несколько лет тому назад, был похищен разбойниками ради выкупа. Деньги не были уплачены в положенный срок и он лишился головы.

Несмотря на дурную славу, Бэйлинцзы процветает. Его лавки определенно хороши для столь отдаленного места. На другой день по прибытии мы отправились прогуляться по городу в сопровождении множества уличных зевак. Они увивались вокруг, хватали за локти и заглядывали в лицо, потешаясь над нашим видом. Один немытый субъект подобрался ко мне сзади и схватил за полу куртки. Инстинктивно обернувшись, я недолго думая ухватил наглеца пальцами за нос. Он бросился бежать с таким перепуганным лицом, что все китайцы разразились оглушительным хохотом, не протестуя против моей вольности. Никто больше не пытался подходить к нам чересчур близко, но, когда мы заглянули на винокурню, вся толпа дружно ввалилась следом. Нам хотелось понаблюдать за приготовлением местного «виски», однако хозяин, напуганный нашей свитой, велел всем ступать вон.

В Бэйлинцзы находится самая северная миссия Общества распространения Веры Христовой. Священник, мсье Кар (Card), был в отъезде, но мы все же смогли посетить молельное подворье, окруженное дощатым забором. Часовней служит маленькая комната [320] обставленная без малейшей претензии на роскошь и напоминающая английский «Маленький Бетэль» 39. Ее единственным отличием от прочих покоев было стекло, заменявшее бумагу в оконных рамах. Безыскусный алтарь с дешевыми подсвечниками и пара литографированных икон на стенах составляли все убранство этого дома Господня.

По другую сторону двора находилось жилище миссионера, куда нас провел служка. Там было немного мебели, а библиотека представляла собой набор распространенных книг религиозного и научного содержания. Только барометр, телескоп да еще несколько приборов выдавали в хозяине комнаты образованного человека. Я очень удивился отсутствию камина или печи – странная вещь в краю, где столбик термометра опускается до –49º по Фаренгейту. Заметив мое недоумение, служка пояснил, что кирпичный пол дома снабжен дымоходами наподобие кана. Это приспособление помогает согревать квартиру священника, не расходуя лишнего топлива.

Мы расположились в обычной гостинице, где мне представился случай наблюдать жертву неумеренного употребления опиума. Это был купец, куривший напролет всю ночь и часть следующего дня. Несчастный напоминал оживший скелет, ничего не ел и лишь изредка выпивал несколько чашек чая. Своим видом курильщик вызывал такое же отвращение, как и записной пьяница.

Ближайшие к гостинице колодцы имели от 100 до 120 футов глубины, подчеркивая отличие местности от остальной Маньчжурии, где вода обильно разливается по земле.

Из Бэйлинцзы наш отряд двинулся на юго–восток. Все фермы и хижины вдоль тракта были окружены стенами на случай нападения бандитов. Винокурни выглядели, как настоящие крепости с кирпичными стенами 18 футов высотой, стрелковыми парапетами, неприступными воротами и маленькими пушками на площадках угловых башен. [321] Орудия были укрыты от непогоды под навесами причудливой формы. Ворота вместе с рамами были выкованы из толстого листового железа, украшены многочисленными наклепками и снабжены массивными засовами. Заглянув в ворота, можно было видеть добротные здания, чей щегольской вид свидетельствовал о процветании хозяйского бизнеса. Обилие дымящих труб навевало воспоминания об английских фабриках. Винокурни говорили о предприимчивости местных жителей, которые могут экспортировать излишки выращиваемого зерна только в виде спиртных напитков – таково следствие их удаленности от моря и ужасного состояния дорог.

Среди крестьян, трудившихся на придорожных полях, не было такого, кто не имел бы при себе меча или мушкета. Некоторые путники были вооружены устрашающего вида кистенями, сделанными из железных болтов 4–5 дюймов длиной, соединенных кольцами. Одним своим концом такая цепь была прикреплена к деревянной рукоятке, а на другом красовалась железная гирька. Раскрученное издали, подобное оружие могло причинить противнику серьезный урон, однако в ближнем бою, несомненно, стало бы абсолютно бесполезным. Кистени известны в Китае с незапамятных времен и даже в Пекине некоторые солдаты знаменных войск до сих пор вооружены ими. Несмотря на обилие оружия, население округи спокойно занималось своими делами и выглядело очень мирно. На дороге часто попадались носильщики с поклажей, а у ворот гостиниц стояли бродячие музыканты, услаждавшие слух гостей бесхитростными мелодиями. Ухоженные поля дали богатый урожай. Туземцы занимались молотьбой при помощи каменных катков, приводимых в движение быками или лошадьми. Потом мякину подбрасывали в воздух [322] вместе с отделившимся зерном и легкий ветерок уносил все лишнее. Я был удивлен примитивностью этого процесса, ибо даже в Танхэкоу мы видели механическую молотилку из тех, что уже давно в ходу в Англии.

В 30 милях от Бэйлинцзы находится удобно расположенная деревня Чжаоху–упу, также окруженная глинобитной стеной и рвом. Здесь квартирует отряд местных войск, ведущий борьбу с разбойниками. Он насчитывает 600 человек солдат, которые, по словам миссионеров, уничтожили никак не меньше 600 лиходеев за последние два года. Сразу за Чжаоху–упу хорошая дорога заканчивается и начинается разбитый тракт, часто пересекаемый ручьями и речками. По обочинам проселка тут и там разрослись купы ивняка. Проделав по ухабам около 35 миль, мы прибыли в Баян–сусу – третий и последний город в окрестностях Хуланя. Здесь проживает примерно 25 тысяч человек. Глинобитная городская стена имеет 7 миль в окружности и настолько слаба, что банкиры и богатые купцы предпочитают дополнительно укреплять свои дома. Жители сильно надеются на помощь казны, которая поможет им перестроить стену в камне. В Баян–сусу трудится еще один католический миссионер – отец Раги (Raguit). Мы были несказанно рады застать его дома, тем более, что гостем миссии оказался мсье Кар, священник из Бэйлинцзы. Оба джентльмена происходят из низов французского духовенства и достойно представляют белую расу в маньчжурской глуши. Мсье Кар отрастил такую огромную бороду, что на фоне китайцев выглядит, словно лев среди шакалов. Миссионеры встретили нас с распростертыми объятиями.

Церковь в Баян–сусу старше и больше, чем та, что мы видели в Бэйлинцзы. Рад случаю заметить, что с тех пор храм еще более украсился. [323] Мсье Раги разбил в миссии замечательный сад, который даже на исходе года, а именно 4 октября, порадовал нас обилием цветов. Святой отец выращивает прекрасные овощи: в день отъезда из города, наша повозка была завалена капустой, морковью, картофелем и салатом, словно тележка зеленщика в Ковент–Гарден. Умение французов приспосабливаться к обстоятельствам очень ярко проявляется в том, что маньчжурские миссионеры делают для обеспечения комфортной жизни. Они умудряются готовить отличный кларет из дикого винограда, растущего в горах – его ягоды не крупнее черной смородины. Мы думали, что мсье Раги и его собратья поддерживают хоть какую–то связь с родиной, но оказалось, что они уже очень долгое время не получали никаких вестей из Европы. Они даже не слышали о падении Хартума, взятого британцами в январе прошедшего, 1885 года. Отрешившись от сует привычной нам жизни и получая помощь не чаще раза в год, эти добрые люди усердно служат Господу и не нуждаются в пышных славословиях.

Я заглянул в школу, открытую мсье Раги, но по причине эпидемической лихорадки застал в классе всего полдюжины учеников. Один из малышей вышел вперед и бойко повторил урок из катехизиса. По китайскому обычаю, он стоял спиной к наставнику: это лишает школяра возможности подглядывать в книгу на учительском столе и не дает уклониться от благотворного прикосновения указки к ушам.

Мы провели два дня, наслаждаясь обществом отца Раги и его товарища. Беседы с миссионерами чрезвычайно обогатили мои знания о Маньчжурии и ее администрации. Местом следующей стоянки отряда стал Сяошихэ, расположенный на 10 миль ближе к берегу Сунгари. В этом городке подвизается еще один католический миссионер по фамилии Риффар (Riffard). И мсье Раги, и мсье Кар – люди [324] по своему выдающиеся, однако такого эксцентричного европейца, как отец Риффар, на Востоке еще не видели 40. Первым делом он пригласил нас в ближайший лес, где мы в короткое время настреляли тринадцать фазанов. Будучи сам неплохим стрелком, хозяин великодушно уступил нам право на добычу. Мсье Риффар держит большую китайскую собаку по кличке Пиквик, которая помогает в охоте.

Миссионеры сообщили мне интересные подробности из жизни разбойников. Все трое при тех или иных обстоятельствах свели знакомство с «рыцарями большой дороги». В прошлом году мсье Кар был свидетелем нападения одной из шаек на Бэйлинцзы. В другой раз ему пришлось столкнуться с грабителями на большой дороге. Несколько всадников остановили его экипаж, но «нищий пастырь может беззаботно петь перед грабителем» 41. Молодчики быстро ретировались, едва увидев грандиозную бороду миссионера. В Баянсусу даже ямэнь не избежал печальной участи, сгорев дотла при очередном набеге разбойников несколько лет тому назад.

Незадолго до нашего приезда мсье Риффару выпало сомнительное удовольствие наблюдать ограбление лавок в Сяошихэ. Первое заведение безропотно распахнуло свои двери по первому требованию налетчиков, забравших богатую добычу в виде денег и опиума. Соседняя лавка имела некое подобие сторожевой вышки. Владелец засел на ней со своими людьми и открыл меткий огонь, тут же обративший бандитов в бегство.

Слушая священника, я не мог решить, кто из участников подобных историй вправе именоваться самым большим трусом – грабители, их жертвы или солдаты, призванные защищать мирных жителей? Правда, войска нередко добиваются успеха, но еще чаще преследуемые бандиты запираются в каком–нибудь доме и ожесточенным сопротивлением вынуждают солдат отступить. Озаботившись нашей безопасностью, местные власти [325] предоставили нам кавалерийский конвой, оказавшийся не слишком полезным. Выехав из Бэйлинцзы, мы почти не видели своих защитников. Уже на следующий день эскорт покинул нас, невозмутимо потребовав расписку в том, что мы довольны «охраной». Дорога близ Баян–сусу считается особенно опасной, поэтому мы получили новый конвой, состоявший из двух сержантов и 15 солдат. Это войско должно было сопровождать экспедицию в течение нескольких дней. Выехав из города, солдаты первым делом обчистили телегу пожилого крестьянина, везшего на рынок дикий виноград. Ни о какой реальной охране не могло быть и речи, так как конвой постоянно отставал или, напротив, забегал далеко вперед. Как бы то ни было, внимание властей заслуживало благодарности. Наша кавалерия являла собой живописную картину, напомнившую мне торжественный выезд мелкого индийского раджи. Оружие конвоя могло составить отличную музейную коллекцию, ибо в этом арсенале было решительно все – от мушкета «Браун Бесс» образца 1858 г. до современных карабинов немецкого и американского производства. Штык одного из солдат был постоянно примкнут к стволу ружья. Затеяв дружеские скачки с товарищем, этот парень не удержался в седле и рухнул наземь, лишь чудом не поранив себя и лошадь.

Часть местных войск несет полицейскую службу. За плату они готовы на все. Некоторые способы «побочного заработка» стражей порядка бытуют и в Индии – например, лжесвидетельство. Что касается коррупции в среде чиновничества, то в Китае на нее привыкли смотреть сквозь пальцы. Пользуясь удаленностью северных провинций, местные мандарины всех чинов и званий пустилась во все тяжкие. Порой их жадность превосходит все мыслимые пределы, так что высшим властям приходится вмешиваться. Несколько лет тому назад правитель Баян–сусу, до тех пор пользовавшийся благосклонностью двора, был лишен должности. Благодаря огромной сумме, собранной всеми купцами провинции и отосланной в Пекин [326] его место занял другой чиновник.

Примечательно, что ни один из знакомых мне европейцев еще не отозвался о китайцах положительно. Даже миссионеры не являются исключением, а уж они–то, по долгу служения, должны были бы отыскать в туземцах добрые черты. «Лживые, высокомерные и трусливые» – таков лаконичный приговор, вынесенный китайцам одним из священников. Сведущие люди в один голос обвиняют сынов Поднебесной в одержимости материальным обогащением и неспособности испытывать более высокие чувства. Некоторые утверждают, что даже превозносимая верность китайцев родительской воле в действительности – просто миф, тогда как в пучину безнравственности они погружаются быстрее, чем персы и даже афганцы. Мне кажется, что столь серьезные обвинения требуют не менее тщательного расследования. Не сомневаюсь, что многие критики китайцев, по здравому размышлению, охотно признают существование многочисленных приятных исключений из общего печального правила. Всегда легче заметить недостатки чуждого тебе народа, нежели его достоинства.

Я привел здесь только те отзывы, которые слышал собственными ушами. Замечу, что когда в Индии между европейцами возникает спор о туземцах, положительные свойства последних отмечаются в первую очередь и, в итоге, «адвокаты» преобладают над «обвинителями». В то же время я соглашусь с тем, что китаец не обнаруживает ярких добродетелей, которые бросались бы в глаза стороннему наблюдателю. Англичане, безусловно, похвалят его развитое чувство национальной гордости, однако на почве этого положительного свойства у китайца вырастает такая безграничная надменность, что он тут же начинает внушать отвращение.

Мсье Раги держал у себя во дворе ручного оленя. Мсье Риффар звал нас задержаться, обещая охоту на тигра, медведя или оленя по нашему выбору. По его словам, мы могли рассчитывать в этом деле на помощь солонов, принадлежащих к его приходу. К сожалению, близость морозов уже ощущалось в воздухе [327] и нам вовсе не хотелось зазимовать на восточной границе. Я завидую будущим путешественникам, которые найдут в горах Северной Маньчжурии прекрасные возможности для спорта. Мсье Риффар рассказал, что тигрица с детенышами совсем недавно стала добычей местных крестьян–неофитов, а заблудившийся медведь был застрелен прямо у миссии. Волки же настолько многочисленны в этих местах, что мальчишки–свинопасы регулярно становятся их жертвами.

Не могу не упомянуть, что мсье Раги преподнес мне весьма интересный сувенир – расколотую фарфоровую табличку, найденную на месте древнего города. Возможно, это поселение было основано киданями – по крайней мере, его возраст таков, что даже от руин построек ничего не осталось. Специалисты утверждают, что табличка относится ко временам династии Сун, а это значит, что она приходится ровесницей Вильгельму Завоевателю. Сейчас эта находка принадлежит Британскому Музею.

Мы поинтересовались у хозяев, насколько свирепы зимние морозы в этой части Маньчжурии. М–р Рэйвенстайн сомневается в достоверности сообщения монсеньора Де ла Брюньера 42 о том, что термометр здесь опускается до –51º и даже до –65º Цельсия. Мсье Раги пользуется термометром фирмы Негретти и Замбра, шкала которого не рассчитана на температуру ниже –38º. По словам миссионера, в самый холодный день, который он может припомнить, мороз был никак не менее –47º. Мсье Риффар однажды зарегистрировал температуру –46º.

После Сяошихэ дорога пошла параллельно Сунгари на небольшом удалении от берега. Мы снова наслаждались речными видами. Слева от нас возвышались отроги Хинганского хребта, чьи склоны порой начинались от уреза воды. К югу от реки виднелась цепь гор, разделяющих долины Майхэ и Хурки (Муданьцзяна). Мсье Раги [328] рассказывал нам, что жители долины Майхэ так заботятся о своем благополучии, что изгоняют любого нового поселенца, который не может подтвердить свою благонадежность и достаток. Мы проехали через лес, считающийся опасным местом. Кое–кто из наших конвойных не так давно даже участвовал здесь в стычке с разбойниками. По их словам, 24 солдата нанесли поражение банде из 32 негодяев, уложив на месте целую дюжину. Мы не заметили никаких признаков опасности, хотя некие пираты, по слухам, обосновались ниже по реке, регулярно нападая на джонки купцов и даже на простые лодки. Переселенцы не спешат занимать эти земли, поэтому присутствие человека ощущается здесь не слишком сильно. Заросли падуба, густые и низкие, служат отличным убежищем для фазанов. Птичье изобилие было изумительным: пернатые, безо всякого преувеличения, сотнями выпархивали из–под ног. Фазаны с шумом неслись по прямой и вновь ныряли в заросли на нашем пути. Добыча всегда была под рукой и мы стреляли, как только появлялась нужда в еде. Два или три месяца дикая курятина не переводилась на нашем походном столе – не самая худшая диета, которую можно представить. Небо над головой бороздили стаи гусей, также регулярно попадавшихся нам на мушку. Как–то раз мы видели пару незнакомых черных птиц, похожих на большого лесного голубя.

Они кружили в отдалении, иначе мы не пожалели бы заряда. Китайцы называют их уцзи, что означает «туманные куры». Время от времени мы видели этих птиц сидящими на вершинах деревьев или метелках кукурузы. Чрезвычайно осторожные, они ни разу не дали нам даже прицелиться. [329] Орнитологическая загадка оставалась неразгаданной до самого Хуньчуня.

Зима явно приближалась. Нас предупреждали, что в некоторые годы холода наступают раньше обычного. Столбик термометра упал до 23º Фаренгейта и в один ужасный день разразилась метель. К счастью, поблизости нашелся постоялый двор, владелец которого оказался весьма достойным господином и настоящим кладезем полезных сведений. Мы пожелали узнать, приходилось ли ему иметь дело с разбойниками? «И не раз! – отвечал хозяин – Семь лет назад я даже был похищен и заплатил бандитам 2000 таэлей (читай – 500 фунтов)». По виду рассказчика нельзя было сказать, что он когда–либо располагал такими большими деньгами. Мы выразили вежливое недоумение, однако наш собеседник ничуть не обиделся и продолжал стоять на своем. Похоже было, что он рассказывает эту сказку всем постояльцам.

В крупном селении Байянму мы вышли на дорогу, ведущую из Гирина в Саньсин через Ашихэ. Хотя Саньсин и лежит на правом берегу Сунгари, путникам приходится дважды пересекать реку: с гиринской стороны город окружен крутыми горами. Мы вновь оказались под властью администрации Гирина. Дорога была снабжена мостами, многие из которых, увы, развалились. Некоторые речки оказались так глубоки, что наши повозки едва удалось перетащить вброд. Преодолев все препятствия, 13 октября мы оказались в виду Саньсина. Ветер сделал переправу сущим мучением, а город встретил нас привычными озерами черной грязи. Совершив последнее усилие, мы, наконец, нашли отдых в хорошей гостинице.


Комментарии

21. Псалмы Давида, 90, ст. 13.

22. Жан Блонден (1824-1897) – французский канатоходец и акробат, прославившийся в середине XIX в.

23. В оригинале – diagrams.

24. Фердинанд Вербист (1623-1688) – католический миссионер, иезуит. Фламандец по происхождению. В Китае получил известность, как астроном, математик и инженер. Умер и похоронен в Пекине.

25. Вулвич, Эльсвик – основные центры военной и судостроительной промышленности Великобритании в конце XIX в.

26. Т. II, с. 271-274 (Прим. автора).

27. Ныне город Фуюй в провинции Хэйлунцзян.

28. Историческая область на территории индийского штата Джамму и Кашмир, в прошлом – независимое княжество. Ладакх часто называют «малым Тибетом».

29. Столица Ладакха.

30. Топленое масло (санскр.).

31. Life amongst the Mongols. London, 1883 (Прим. автора).

32. Людвиг II (1845-1886) – король Баварии в 1864-1886 гг., известный дружбой с Р. Вагнером и строительством «сказочных» замков. Отстранен от власти по причине психического расстройства. Утонул в Штарнбергском озере при невыясненных обстоятельствах.

33. Билль о гомруле – законопроект о предоставлении Ирландии прав широкой автономии.

34. Юнлэ правил Китаем в 1403-1424 гг.

35. Центр австралийских владений британской короны и место ссылки уголовных преступников в XVIII – начале XIX вв. Ныне – г. Сидней.

36. Так утверждает Палладий. Наш знакомый датский джентльмен оценивает то же расстояние в 30-40 ли. У иезуитов можно найти указание на 13 ли, хотя, возможно, они имели в виду мили (Прим. автора).

37. Персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита».

38. Разбойники афганского происхождения, участвовавшие в завоевательных походах маратхов в Центральной Индии в XVIII – начале XIX вв.

39. Протестантская церковная конгрегация.

40. Увы, не так давно этот достойный муж пал жертвой тифа (Прим. автора).

41. Г. Джеймс перефразирует римского поэта Ювенала, сказавшего, что «нищий путник может беззаботно петь перед грабителем (Juv, X, 22).

42. Де ла Брюньер – французский католический миссионер в Бацзяцзы (Маньчжурия), путешественник. В 1845 г. первым из европейцев проследил течение р. Уссури от оз. Ханка до устья. Убит туземцами в низовьях Амура весной 1846 г. Тайна гибели Де ла Брюньера была окончательно раскрыта несколько лет спустя русскими моряками – сподвижниками адмирала Г. И. Невельского.

Текст переведён по изданию: James, H.E.M. Long White Mountain or a journey in Manchuria with some account of the history, people, administration and religion of that country. London: Longmans, Green & C°, 1888

© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© перевод с англ., комментарии - Киселев Д. В. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001