ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Колодец Лу-цо-гу мы покинули 17 сентября. На протяжении первых 14 км мы шли уже описанным выше путем и, только подойдя к возвышенностям, смыкающим хребет Бага-Ма-цзун-шань с грядой Борю-булак, уклонились несколько к западу. Здесь дорога стала обходить невысокие бугры сильно разрушенного с поверхности серого мелкозернистого биотитового гранита, а затем мы вступили в область залегания мрамора и кремнистого известняка, непрерывность коего нарушалась выходами черного глинистого сланца и серого плотного песчаника.

Кристаллические известняки слагали всю центральную массу седла, далее же к северу, влево от дороги, стали попадаться исключительно плотные мелкозернистые песчаники серого и зеленого цветов.

Пройдя обнажения песчаников, дорога вступила в западную часть Нюр-голской долины, которая, сузившись здесь до двух километров, под именем Борю-булакской уходит на юго-запад, отделяя гряду Борю-булак от невысокого, но широкого хребта Хулан-шань. Ее серединой сбегает на запад очень плоское, едва заметное русло, в котором вырыт колодец Борю-булак, или Хулан-чан.

Оставив этот колодец вправо, дорога огибает восточный конец хребта Хулан-шань, сложенный из кристаллического известняка, и вступает в узкую долину, где на дневную поверхность, в виде грив и бугров, вновь выступают сильно разрушенные кристаллические сланцы (среди них глинистый) и зеленоватые хлоритовые и красные биотитовые граниты,

Растительность всюду здесь скудная, и такой остается она на всем переходе. Впрочем, я не собирал на этом участке растений. С утра хмурая, ветреная погода к полудню окончательно испортилась. Пошел дождь – холодный, мелкий, совершенно осенний. Как-то сразу все смокло, и я с большой неохотой оставлял седло [569] для сбора коллекций. К моему живейшему удовольствию, в этом вскоре миновала и надобность, так как мы вступили в почти бесплодную котловину северо-западного простирания, замкнутую на севере и востоке хребтом Лю-цзин-шань и заполненную рыхлыми отложениями, среди коих выходы коренных пород – темно-серых и черных глинистых сланцев и зеленоватых песчаников, встречались в очень немногих местах. Отложения эти, которые Обручев считает гобийскими ¹⁹⁷, напоминают отложения в урочищах Ло-я-гу и Долон-модон и, подобно последним, занимают лишь небольшую площадь с выходом на юго-восток, в Нюр-гольскую долину.

Котловиной, среди буро-красных песчанистых глин, которые то выступали наружу в виде коротких грив и бугров, то скрывались под толщу щебня, осадившегося из тех же глин, благодаря выдуванию мелкозема, мы шли километров семь до густо поросшего камышом и осокой ключевого болота, где круто свернули на юго-запад и остановились у родника Лю-цзин-цза на абсолютной высоте, равной 6 791 футу, или 2 075 м. В окрестностях этого родника, а именно к югу от него, среди темносерых слюдяных и серых глинистых сланцев попалось мне небольшое обнажение тишенита – кристаллической породы, до сих пор, как кажется, еще не найденной в Центральной Азии.

Дождь еще шел, когда мы прибыли к роднику; но к четырем часам усилившийся северо-западный ветер разогнал тучи, выглянуло солнце и в воздухе потеплело; не надолго однако, так как уже к 9 часам вечера термометр показывал градус мороза.

18 сентября погода не улучшилась; дождя, правда, не было, во зато холодный северо-западный ветер дул с большой напряженностью, переходя часто в бурю, подымавшую в воздухе не только песок, но и гравий.

Выступили рано, часов в 6 утра, при температуре -3°. Дорога повела нас в обход болота, окруженного широким поясом соляных выцветов, к горам Лю-цзин-шань, подымавшимся метров на 80-120 над уровнем котловины. Первые встреченные нами здесь обнажения состояли из хлоритовых сланцев, испещренных прожилками кварца; далее следовали зеленовато-серые гранитпорфиры и зеленоватые глинисто-кварцевые сланцы, налегавшие на бледнокрасный гранит, пересеченный во многих местах жилами кварца и в одном месте, у подошвы хребта, темнозеленым процеробазом. В области простирания этого гранита, образующего главную массу хребта, на пятом километре от родника находится перевал через Лю-цзин-шань, поднимающийся на 70 м над уровнем котловины.

На северном склоне вновь обнажаются зеленые сланцы – слюдяно-хлоритовые и кварцевые, которые образуют здесь, так же как и на юге, отдельные гривы и холмы. Хребет Лю-цзин-шань [570] не делает исключения среди остальных гор Бэй-шаня, представляя лишь жалкие остатки былого величия, разрозненные массы, далеко не всегда дающие даже возможность установить взаимное соотношение слагающих их пород; впрочем, как кажется, в данном случае, судя по характеру падения сланцевых толщ, мы имеем дело с наклонною к югу антиклинальной складкой.

По спуске с хребта наблюдается некоторый перерыв в обнажениях: дорога идет по крупному, плотно слежавшемуся гравию со скудной растительностью и слабо намеченными руслами дождевых потоков. Горизонт здесь свободен, в особенности к востоку, где разбросанные там и сям холмы и гривы имеют ничтожную высоту. Оставшаяся у нас теперь позади гряда Лю-цзин-шань выклинивающаяся на юго-востоке в Нюр-голскую долину, при взгляде на нее с севера производит впечатление низкого барьера, переходящего на западе в обширное вздутие с весьма неровной поверхностью, выделяющее в стороны невысокие отпрыски, сложенные преимущественно из роговообманкового гнейса.

Ma 12-м километре мы миновали колодец Ван-хулан, или По-шуй, вырытый в плоской котловине, скудно поросшей осокой, чием, полынью, Sympegma Regeli и другими травами. Мы бы его не заметили, если бы не монголы, которые попрежнему не упускали случая делиться с нами своими знаниями пустыни.

К северу от колодца мы шли дресвой без обнажений еще около двух километров, имея вправо и влево небольшие возвышенности, сложенные из гранитов и кристаллических сланцев. Эти же породы, серый роговообманковый гнейс и беловатый крупнозернистый гранит, слагали и невысокий горный отрог, замыкавший с севера впадину Ван-хулан. С гребня этого отрога местность впереди казалась столь же плоской, как и на юге; дорога шла по неясно выраженной меридиональной долине, а вправо и влево от этой последней отходил мелкосопочник, который можно было проследить очень далеко в обе стороны.

В долине обнажений я не заметил, но километра через два, уже в виду новой горной гряды, перегораживавшей дорогу, влево от последней стали попадаться зеленые гнейсы. Те же гнейсы слагали и помянутую выше гряду, подымавшуюся барьером метров на тридцать высоты. С него был хорошо виден плоский конец Е-ма-шаня и широкая долина, ведущая к колодцу Хо-римту и подножию Ихэ-Ма-цзун-шаня, другие же стороны горизонта не представляли ничего интересного: тут расстилался все тот же, успевший уже намозолить глаза мелкосопочннк, не дававший возможности восстановить былого простирания исчезнувших ныне горных массивов.

Спуск с барьера очень полог и длинен и выводит в продольную долину с пробегающим по иен на восток, вероятно в долину Е-ма-чуань, сухим руслом. Хрящеватая почва этой долины почти [571] бесплодна, но вдоль русла виднеются заросли чия и каких-то кустарников. Проехав ее, мы вступили в область распространения кремнисто-глинистых сланцев и фельзитов, образующих к востоку от дороги разорванную гряду черного цвета. Фельзиты обнажаются кое-где и у дороги, а затем попадаются к западу от нее среди гнейсов, слагающих главную массу хребта Ло-ба-чэн и выступающих здесь в целом ряде разновидностей, начиная с палевого мусковитового и кончая яркозеленым хлоритовым. Кроме гнейсов, в строении помянутого хребта видное участие принимают гнейсо-граниты, кварц, сланцы хлоритовые и хлоритово-слюдистые и темнозеленый мелкозернистый диабаз, пересекающий многими жилами как гнейсы, так и граниты. Последние, будучи белого цвета, очень контрастно выступают на темном фоне зеленых кристаллических сланцев.

Следуя поперек этого хребта по расчленившей его широкой долине, мы на пятом километре свернули влево, в боковое ущелье, где и остановились у родника Ло-ба-чэн, на лужайке, густо поросшей осокой, среди которой были замечены, кроме некоторых злаков и полыни, следующие виды растений: Anabasis aphylla L., Arnebia cornuta var. grandiflora Trautv., Inula ammophylla Bge, Aster alyssoides DC, Sympegma Regeii Maxim., Atraphaxis lanceolata var. divaricata Ledb. и Reaumuria soongorica Maxim.; склоны окрестных высот покрывал редкими пучками кипец (Festuca sp.).

Абсолютная высота лужайки у родника оказалась равной 6 900 футов (2 103 м), согласно же определению В. А. Обручева – 6 626 футов (2 020 м) ¹⁹⁸.

К вечеру ветер стих, и небо стали затягивать низкие облака; ночью термометр стоял на нуле и только перед восходом солнца спустился до -0,5°, но держался на этом делении весьма недолго, так как уже полчаса спустя я отметил в дневнике 2° тепла. Солнце стало просвечивать около 9 часов утра; поднявшийся ветер еще более разрядил облака, но все же день оставался до конца пасмурным и холодным: термометр только на мгновение поднялся до 11° тепла и вечером упал до 2° мороза.

Едва мы проснулись, как в дверь нашей юрты заглянул Сарымсак и объявил неприятную новость: верблюд, который так хорошо служил нам в течение 13 месяцев и еще вчера шел так бодро, вдруг заболел: у него распухли лапы передних ног. Эта болезнь зовется у монголов «хаса»; она не представляет чего-либо опасного для жизни животного и проходит сама собой, но требует абсолютного покоя по крайней мере в течение двух недель; для нас же она была равносильна потере животного. Мы было уже и решили покинуть его у родника, когда Хомбо объявил, что дает за него в обмен свою лошадь, маленькую, но крепкую, с хорошим шагом и удивительно шуструю. [572]

– Тут поблизости, в горах Ши-фын-ша-хо-цзы, кочует мои приятель; он и лошадью меня снабдит и за верблюдом присмотрит, пока не вернусь.

Верблюд вез нашу кухню и прочий громоздкий скарб; теперь все это пришлось переложить на ишаков. Переформирование вьюков дело в общем довольно копотное, а потому нет ничего удивительного в том, что мы выступили 19 сентября позднее обыкновенного.

Первые полтора километра мы шли, придерживаясь не лишенного растительности западного края поперечной долины, где в обнажениях встречались почти исключительно зеленые кристаллические сланцы и диабазы, затем горы отошли в сторону, и мы вышли в циркообразное расширение той же долины, замкнутое на севере цепью невысоких холмов, сложенных из зеленых песчаников и с поверхности сильно разрушенных хлоритовых сланцев. На этом зеленом фоне валялся в изобилии фиолетовый щебень мелафирового туфа, но коренного выхода этой породы я не нашел.

За этой цепью холмов следовало обширное вздутие, сложенное из гнейсов; последние, очевидно, составляли тот фундамент, на котором некогда покоились серые мелкозернистые кварциты, ныне уцелевшие лишь в немногих местах. Других обнажений я здесь не видел, хотя попадавшийся на пути щебень и был довольно разнообразен, а вся местность пестрела красновато-желтыми, серо-зелеными, в особенности же белыми бугорками.

Из этого мелкосопочника дорога вывела нас сначала к уходившему на восток сухому руслу, а затем и к обильному водою ключу Е-ма-чуань, окруженному болотцем и зарослью чия, камыша и осоки.

Впереди перед нами вставали здесь горы, вправо же виднелась долина, уходившая за край горизонта. Она расширялась там до семи километров, за пределами же восточного звена Ло-ба-чэн-шаня, судя по данным съемки, даже до 12 км. Ограничивающие ее с севера и юга хребты – Ци-гэ-цзин-цзы и Е-ма-шань казались разделенными на несколько параллельных гряд, в общем же плоскими и широкими, с весьма немногими выдающимися вершинами; несомненно, что оба они принадлежали к числу горных массивов, наиболее пострадавших от времени и атмосферных влияний; да и самая долина, теперь широкая, некогда имела другие размеры, судя по выступающим в боках ее щеткам и мелкосопочнику. Почва ее, плотная, хрящеватая, у гор же щебневая или глинисто-солонцовая, очень скудно поросла травами; тем не менее, благодаря множеству укромных бухточек в обеих горных цепях, она служит любимым пристанищем для джейранов (Gazella subguturosa) и диких ослов, откуда и ее китайское название Е-ма-чуань – «долина диких лошадей». Много ли водных [573] источников в этой долине, я не знаю. Монголы назвали мне лишь два родника: Цаган-чулу в 100 ли от колодца Е-ма-чуань и Хун-лу-чэн в 120 ли от Цаган-чулу; сверх того, между обоими имеется, по их словам, еще один колодец, на котором караваны обыкновенно не останавливаются, и несколько луж, подобных Нюр-голской. Последние несомненно и служат водопойнями для диких животных.

К северу от колодца Е-ма-чуань на протяжении 4 км дорога пролегает по местности, представляющей перемежающиеся участки щебневой пустыни и солонцов, одетых соответствующей растительностью, среди которой преобладают чий, осока, Kohia mollis Bge, Sympegma Regeli Bge, Sophora alopecuroides L., Anabasis brevifolia C. A. M., Pleurogyne carinthiaca Gris., Halogeton glomeratus C. A. M., и из кустарников Atraphaxis lanceolata var. divaricata Ledb. и Reaumuria soongorica Maxim.; затем она втягивается в горы.

Эти последние относительно невысоки и состоят из двух кряжей, представляющих лишь расходящиеся между собой отроги обширного вздутия, смыкающего хребты Фо-чэн-цзы и Ло-ба-чэн-шань. Северный из этих кряжей, более высокий, носит название Ши-фын-ша-хо-цзы, южный – то же название, что и хребет, ограничивающий с северо-востока долину Е-ма-чуань, т. е. Ци-гэ-цзин-цзы. Взаимное отношение обоих Ци-гэ-цзин-цзы осталось для меня не вполне ясным, топографически же оба хребта различаются между собой и внешним своим габитусом и простиранием, из коих одно широтное с тенденцией отклоняться на север, другое же – юго-восточное. Барьер, образуемый грядой Ци-гэ-цзин-цзы, как я уже выше заметил, относительно невысок и в седле подымается всего лишь метров на девяносто над уровнем долины Е-ма-чуань. Он сложен из серых гнейсов, содержащих гнезда кварца и пересеченных жилами порфирита.

Дорога пересекает наискось узкую долину между грядами Ци-гэ-цзин-цзы и, делая здесь крутой поворот к западу, на протяжении трех километров бежит местами по щебню, местами по хрящу, поросшему лишь кое-где, и притом очень скудно, злаками и мелким кустарником; к востоку от дороги виднеются, однако, довольно значительные заросли чия, сопровождающие овраг, теперь сухой, но в котором после обильных дождей обыкновенно надолго задерживается вода. Овраг тянется очень далеко на восток и там, как кажется, проходит по местности, обильной пастбищами и ключевой водой.

Хребет Ши-фын-ша-хо-цзы шире, выше и массивнее хребта Ци-гэ-цзин-цзы. В сложении его главное участие принимает кристаллический известняк, мощные серовато-белые толщи которого чередуются с серым кварцитом и сланцами – слюдяно-хлоритовым и черным кремнистым. Эта свита горных пород [574] заканчивается высокой грядой зеленого мелкозернистого песчаника, достигающей в седле 7 418 футов (2 261 м) абс. выс. и образующей высшую точку всей дороги через Бэй-шань и ту грань, за которой все водостоки устремляются уже на север, к Янь-дуньскому протоку, тогда как до сих пор они направлялись либо в сторону Су-лай-хэ, либо к Эцзин-голу. Над этим седлом отдельные скалы подымаются метров на 150 или даже 180, так что гребень хребта Ши-фын-ша-хо-цзы должен достигать, а может быть и превосходить в отдельных точках 8 000 футов (2 440 м) абсолютного поднятия.

Открывающийся с перевала вид не обширен: впереди, за невысокой грядой, синеется котловина Чжи-чжэ-гу, замкнутая высоким, ровным валом хребта Фо-чэн-цзы, по сторонам высятся холмистые вздутия, уходящие за край горизонта. Общий тон далеких гор красновато-сизый, на переднем же плане преобладают серые и зеленые тона по цвету выступающих здесь на дневную поверхность песчаников, гранитов и гнейсов.

Среди обнажений этих пород дорога бежит на протяжении 8 км, после чего вступает на мягкую лёссовидную почву котловины Чжи-чжэ-гу, представляющую на значительную глубину очень тонкий илистый желто-серый субстрат, вероятно отложившийся на дне бывшего здесь некогда озера. Горизонтальные наслоения этого ила, перемежающегося то с мелким песком, то с гравием, заключающего местами даже гальку, хорошо видны в обрывах оврага, который сопровождает здесь справа дорогу. В овраге мы нашли значительные скопления совершенно пресной, прозрачной воды, и на краю одной из таких ям, длиной в двадцать, шириной в четыре метра, мы и остановились, спугнув парочку чирков (Anas querquedula), которые тут же были убиты.

Вечером нас посетили монголы-халхасцы, приехавшие из долины Цн-гэ-цзин-цзы вместе с Хомбо и Дарба. Последние некоторое время рассчитывали прогостить у халхасцев, а затем от пикета Мын-шуй предполагали направиться прямой дорогой через Е-шуй (90 ли), Ма-дунь (70 ли), Тола (75 ли), Джигда (85 ли), Сань-коу-чжэнь (60 ли), Казган (70 ли), Могай (60 ли). Бай или Шаманэ (70 ли) и Адак (120 ли) в селение Ном (90 ли).

Дорога сворачивает вправо в десятке ли от колодца Мын-шуй и до колодца Е-шуй бежит среди гор прямо на север. Сперва ущелье довольно узко, но затем горы отходят в обе стороны, и тропинка пересекает долину, по которой можно выйти к ключу Отун-да-цзу-чан. За долиной подымаются опять горы, которые не высоки, но скалисты. Колодец лежит по северную их сторону, вблизи сухого русла Е-шуй, которое, сойдясь с Мын-шуйским руслом, впадает к западу от ключей Я-цзу-чан в Янь-дуньский проток. От колодца Е-шун дорога идет мелкосопочником около [575] 10 ли, после чего вступает в горы Ма-дунь-шань, с северного склона коих сбегает главное русло Янь-дуньского протока. Ма-дунь-шань, очень длинный, скалистый хребет и к востоку от дороги достигает значительной относительной высоты. Колодец находится по северную его сторону, близ протока, которым дорога следует, направляясь к урочищу Тола. Как это урочище, так и следующее – Джигда – находятся в каменистой пустыне, у подошвы скалистой гряды, составляющей один из южных отрогов хребта Карлык-таг. Ее проходят по сквозному ущелью; далее местность получает уже вполне горный характер. Урочище Сань-коу-чжень лежит в горах и в переводе зрачит «место схода трех ущелий».

Наше прощанье с монголами носило очень сердечный характер; мы даже наделили их небольшими подарками. Да и было за что. Оба, в особенности же Хомбо, на всех сил старались быть нам полезными, и, как уже знает читатель, значительно обогатили ваши сведения о Бэй-шане. Беседы велись нами, при посредстве Сарымсака и Чуркина, обыкновенно по вечерам, причем часто описание местности сопровождалось демонстрацией ее особенностей с помощью камней и песка; иногда же Хомбо брался за карандаш, и надо было видеть его радость, когда его неумелым рукам удавалось начертить нечто, долженствовавшее, по его мнению, с полной наглядностью изобразить рельеф описываемой страны. Несмотря на их примитивность, чертежи эти, за неимением более достоверного материала, были нами использованы при составлении карты участка Бэй-шаня вдоль Е-шунской дороги.

Хребет Фо-чэн-цзы очень богат как рассыпным, так и коренным золотом. Последнее добывалось только с поверхности, где порода, его заключающая, подверглась уже в значительной степени разрушению. Породу эту дробили и просевали сквозь грохот, после чего подвергали дальнейшей обработке путем провеивання, подбрасывая дресву на значительную высоту над разостланной тканью до тех пор, пока ветром не относило в сторону наиболее мелких частиц породы. Оставшееся на ткани затем по частям выравнивалось и продувалось струей воздуха из ручного меха. В конце концов золото, конечно, лишь в крупных зернах или чешуйками, отбиралось пальцами. Такой же сухой обработке, за отсутствием проточной воды, подвергалось и рассыпное золото.

Несмотря на столь несовершенный способ добычи золота, в окрестностях Чжи-чжэ-гу работало до магометанского восстании не менее двух тысяч дунган и китайцев под присмотром китайского чиновника, жившего в Мын-шуйском укреплении. Развалины последнего, а равно постоялых дворов и других подстроек и до сих пор еще виднеются у южной подошвы хребта [576] Фо-чэн-цзы и в продольной долине Мын-шуй. Жизненные припасы доставлялись сюда из Хами, Ань-си и Юй-мыня. Из Хами ездили или через Куфи и Ша-цзюнь-цзы (Са-чанза) или через Отун-го-цзы, из Ань-си же через Бай-дунь-дцы и Бай-тан-цзы, где ветвь на Мын-шуй, ныне, по словам монголов, совсем заброшенная, уклонялась вправо и шла на урочище Чжи-чжэ-гу мимо гольца Баин-ола.

Ночью, при совершенно ясном небе, мороз достиг 11°; с восходом, однако, солнца температура стала быстро подниматься и к полудню остановилась на 12°. Дул сильный северный ветер.

В урочище Чжи-чжэ-гу мы дневали, так как прежде, чем итти дальше, необходимо было привести в порядок съемку и дневники и астрономически определить такой важный пункт Бэй-шаня как Мын-шуй. Сверх того на очереди была и генеральная ковка лошадей, которая вот уже два дня как откладывалась за недосугом.

Хребет Фо-чэн-цзы, замыкающий с севера котловину Чжи-чжэ-гу, принадлежит к числу значительнейших в Бэй-шане. Мы проследили его на запад километра на сорок два и, судя по юго-западному его простиранию, я не сомневаюсь в том, что он составляет одно целое с ранее описанным хребтом Да-бэнь-мяо; на востоке он также уходит за край горизонта и едва ли не сходится там с горами, образующими восточный конец Карлык-тага. Его длине соответствует и его высота. В месте прорыва его Мын-шунским руслом он представляет невысокий барьер, но в обе стороны от этого понижения быстро крупнеет, приобретает массивность и выбрасывает пики, переходящие за 700 м относительной высоты. Исходя из последней цифры, можно установить, что средняя абсолютная высота его малозубчатого гребня составляет величину, очень близкую к 8 500 футам (2 600 м).

На нашем пути всю массу этого хребта слагал бледнокрасный крупнозернистый гнейсо-гранит, переслаивающийся с серым, серо-зеленым и темнозеленым (хлоритовым) мелкозернистыми гнейсами и пересеченный во многих местах, главным же образом в осевой части и на северном склоне, розовым мелкозернистым жильным гранитом (анлитом); там же обнаружена была и жила зеленого ортоклазо-эпидотового гранит-порфира незначительной мощности.

Для прохода через Фо-чэн-цзы дорога воспользовалась широкою брешью, промытой в нем некогда Мын-шуйской рекой, далее же вступила в узкую, вытянутую в западо-северо-западном направлении котловину, которой и следовала на протяжении 10 километров.

Почва этой котловины состояла из гравия с значительной примесью щебня и отличалась крайним бесплодием; кое-какая растительность виднелась только вдоль росточей, да к северу от [577] дороги, в направлении свернувшего туда Мын-шуйского русла. Выходы из-под дресвы и щебня коренных горных пород встречались не часто; сперва обнажались преимущественно гнейсо-раниты и серые гнейсы, далее же серовато-зеленые слюдистые сланцы, хлоритовые гнейсы и ортоклазо-эпидотовые гранит-порфиры. Эти же горные породы слагали и невысокий кряж Ио-шуй-дабан, ответвляющийся от хребта Фо-чэн-цзы и замыкающий с запада и северо-запада Мын-шуйскую котловину.

Дорога переваливает через него в месте наибольшего его понижении, имеющего 7 070 футов (2 155 м) абсолютного поднятия, после чего пересекает небольшую котловину – бухту, открывающуюся на север, куда уходит и бегущее вдоль нее сухое русло Ио-шуй. Галька в этом русле состоит преимущественно из кристаллических пород: много кварца, эпидота, разнообразных гранитов; но попадаются и сланцы – слюдяной, глинистый и известково-глинистый. Последний из поименованных сланцев слагает отрог, составляющий западное крыло котловины, а может быть и главную массу высокого Гинь-ва-шаня, имеющего северозападное простирание и представляющего также лишь отрог Фо-чэн-цзы.

Обойдя это обнажение, мы вступили в обширную долину Да-цзы-чан, названную так по колодцу, находящемуся несколько в стороне от дороги, у подошвы гранитных утесов южных гор. Хотя проводник и утверждал, что до него рукой подать, тем не менее его осмотр занял порядочно времени, так что, когда я вновь выехал на большую дорогу, то уже и хвоста каравана не было видно: он успел уйти километров на пять вперед. Пришлось догонять его чуть не рысью, придерживаясь оставленных им следов, которые отчетливо выделялись на дресвяной почве долины. Среди этой дресвы яркими пятнами, белыми, красными. серыми и зелеными, залегал более или менее крупный щебень различных горных пород, но я не имел времени убедиться, представляют ли эти однородные осколки остатки распавшихся на мелкие куски отторженцев или разрушенные выходы коренных пород; впрочем, я не сомневаюсь, что в двух-трех местах я имел дело с последними, причем взятые тут образцы оказались принадлежащими красному роговообманковому граниту и кристаллическим серым известнякам.

Проехав большой дорогой четыре километра, я поровнялся с протоком, в котором, благодаря рассказам монголов, я тотчас же признал Мын-шуйское русло, обошедшее с востока Ио-шуй-дабанский отрог; его сопровождала поросль низкорослого саксаула.

Следуя вдоль этого русла, я вскоре выехал на плоский отрог южных гор, сложенных из серого кристаллического известняка. С него я увидел километрах в трех впереди обширное желтое [578] поле солонца Отун-да-цзы-чан и быстро приближавшийся к нему караван. Переход был окончен.

Из урочища Отун-да-цзы-чан Карлык-таг был уже ясно виден. Между ним и нами расстилалась широкая волнистая степь, по сторонам и позади вставали горы. И вот, для того, чтобы лучше ориентироваться среди этих последних, решено было после обеда взобраться на ближайший утес Е-шуй-шаня. Восхождение это заняло с добрый час времени, так как для того, чтобы найти подходящий обсервационный пункт, нам пришлось переменить несколько сопок. С последней, представлявшей скалу краснобурого фельзитового порфира, открылся, наконец, вид, который мог удовлетворить большинству наших требований.

Вдали, на северо-западном краю горизонта, в неясных очертаниях вставал Карлык-таг с своими четырьмя седыми вершинами, которые с поразительной ясностью выделялись на сверкающей синеве центральноазиатского неба. От этих вершин в обе стороны тянулась воздушная, нежнофиолетовая зубчатая полоса гор, которая на востоке служила лишь фоном для целого ряда гребней более близких гор, составляющих юго-восточную окраину необъятного нагорья Тянь-шаня. Из массы этих, точно затянутых флером, высот ответвлялась гряда, которая, следуя к юго-западу, постепенно вырисовывалась в скалистый, очень расчлененный хребет. Это – Ма-дунь-шань, самый северный из бэйшаньских хребтов, с которого стекали некогда воды, образовавшие Янь-дуньский проток. Западный конец его нам был ясно виден, мы могли даже различить его темносерые и бурые скалы, чередовавшиеся с широкими седловинами. Между ним и Е-шуй-шанем расстилалась глубокая долина, переходившая на востоке в волнистое плато, замыкавшееся на краю горизонта горами. Существует ли какая-либо связь между этими горами и хребтом Фо-чэн-цзы, уловить за дальностью расстояния я не мог; однако, думаю, что, подобно Е-шуй-шаню, они представляют лишь северный отрог помянутого хребта, прислонившийся к Ма-дунь-шаню. На западе высокие скалистые массивы кряжей Гинь-ва-шань и Лу-гань-чан совершенно скрывали расположение находящихся позади горных масс. Такой характер горного ландшафта в верховьях Янь-дуньского протока дает повод думать о существовании прочной топографической связи между горами бэйшанской и тяньшанской систем, если только Карлык-таг относится к этой последней системе.

Солончак Отун-да-цзы-чан один из самых обширных в Бэй-шане. Он густо порос солонцовыми травами, преимущественно – камышом и осокой; из других же видов бросались в глаза Anabasis aphylla L., А. brevifolia С. А. Mey., Artemisia fragrans var. snbglabra Winkl., Inula amrnophyla Bge, Arnebia fimbriata Maxim. и Astragalus sp. [579]

Его абсолютная высота определена была нами в 6 109 футов (1802 м), Футтерером – в 5 904 фута (1 799 м) ¹⁹⁹ и Обручевым – в 4 855 футов (1280 м) ²⁰⁰.

22 сентября, при совершенно ясном небе и полном затишье в морозном воздухе, мы, наконец, вышли из Бэйшаньских гор в каменистую пустыню, которая заливом шириной до 15 и глубиной до 26 км вдавалась в горные массы хребтов Е-шуй-шань и Ма-дунь-шань ²⁰¹. Впрочем, в эту равнину мы вышли не вдруг, так как с одной стороны высокий, скалистый, буро-зелеиовато-серый Лу-гань-чан, с другой – последние отпрыски хребта Е-шуй-шаня сопровождали дорогу еще на протяжении 13 км. Местность здесь даже как будто приподнялась, и среди плоских холмов, перегораживавших долину, стали попадаться выходы коренной породы – серых и серовато-желтых кристаллических известняков, прорванных жилами буро-красных и зеленовато-серых порфиров. Очевидно, что именно это массивное поднятие послужило некогда непреодолимым препятствием для вод Мын-шуйской реки, которая и проложила себе русло в более податливых породах, свернув от ключа Отун-да-цзы-чан прямо на север, поперек холмов Е-шуй-шаня.

По выходе из гор мы шли каменистой пустыней 20 км до урочища Я-цзы-чан, где и остановились.

Это урочище представляет глубокую впадину на краю сухого русла Е-шуй, точнее – глубокую бухту этого последнего, которая развертывается перед глазами путника только тогда, когда он почти вплотную подойдет к обрывистым ее берегам. Ее дно – солончак, густо поросший осокой и спорадически – камышом, солянками и гребенщиком. Ключей в урочище два: одни – близ спуска, с слегка солоноватой водой, другой – в двух километрах к северу – почти пресный. Абсолютная его высота по нашему определению оказалась равной 4 908 футов (1 496 м), по определению Футтерера – 4 691 фут (1 430 м) ²⁰² и Обручева – 4 428 футов (1350 м) ²⁰³.

Подходя к впадине, мы пересекли колесный путь, шедший с востока на запад. В. А. Обручев полагает, что это один из вариантов колесной дороги из Ань-си-чжоу (?) в Хами ²⁰⁴; в действительности же это местная дорога, не идущая на восток далее урочища Да-чжо-цзы, где некогда велось в значительных размерах пережигание саксаула на уголь.

23 сентября мы продолжали наш путь по местности, представляющей место схода многочисленных сухих русел в один могучий проток, названный мною Янь-дуньским.

Проток этот слагается из двух рукавов, из коих северный производит впечатление более значительного. С высот, окружающих урочище Отун-го-цзы, я проследил его довольно далеко на восток, причем выяснилось, что его образуют несколько коротких [580] русел, из коих по крайней мере два сбегают с севера; если верить, однако, монголам, главный сток прежних вод находился все же не здесь, а на северном склоне хребта Ма-дунь-шань, в том месте, где этот последний, повышаясь, сливается с нагорьем Карлык-тага. С того же хребта и, вероятно, с южных склонов тех же гольцов, выносила свои воды и бывшая речка Е-шун, которая, сливаясь с Мын-шуйским руслом, слагала далее южный рукав того огромного желоба, который проходит мимо Янь-дуня.

Хребет Ма-дунь-шань служит, таким образом, водоразделом между обоими рукавами, и его западный конец, изрезанный многочисленными стоками, и пересекает дорога в участке между Я-цзы-чаном и Отун-го-цзы.

Поднявшись из Я-цзы-чанской ямы снова на каменистую степь, мы шли ею километров пять, имея вправо крутой обрыв Е-шуйского русла, затем пересекли последнее и вышли на его правый берег, представляющий узкий отрезок той же каменистой пустыни, выклинивающейся на запад в новое расширение названного русла. Топографически этот мыс составляет как бы отпрыск хребта Ма-дунь-шань. Да таким он, невидимому, и был когда-то, так как и теперь еще из-под гальки выступает здесь кое-где коренная порода – серый глинисто-кремнистый сланец.

Усыпанные серой галькой рыхлые красные отложения (конгломераты и песчанистые глины с редкими включениями кристаллических агрегатов гипса и поваренной соли) вообще не отличаются здесь значительной мощностью, вследствие чего служащие им постелью коренные породы выступают из-под них повсеместно и часто; так, еще накануне, не доходя Я-цзы-чана, мы обошли обнажение буро-красного порфира, сегодня же, едва поднялись из ямы, как натолкнулись на щетки темнозеленого филлита, которые и тянулись вдоль дороги на протяжении 700 сажен (1 493 м).

Севернее Е-шуйского сухого русла выходы коренных пород стали попадаться еще чаще. Да оно и понятно: мы обходили здесь западный конец хребта Ма-дунь-шань, размытый прибоем вод когда-то бывшего здесь залива и частью занесенный его отложениями. Конец этот, судя по остаткам, слагали богатые выделениями кварца серые глинисто-кремнистые сланцы, прорванные жилами фельзитового порфира и диорита; выходы последнего оказались сильно разрушенными с поверхности.

Порфировая гряда составляла водораздел между южным и северным рукавами Янь-дуньского протока. Пройдя последний, мы поднялись на его высокий правый берег и вскоре достигли глубокого оврага Отун-го-цзы, где и остановились на лугу, у обильного водою ключа, выбивающегося из-под круто обрывающейся здесь толщи детритуса близлежащих гор; вероятно, там, [581] в этих горах, следует искать и вершину ушедшего затем под землю источника.

Абсолютная высота урочища оказалась равной 3 940 футам (1 201 м).

После чая я поднялся на край балки для обозрения окрестной страны, но успел окинуть взором и зарисовать только южную часть горизонта, где круто падающие горы Бэй-шаня кулисообразно заходили одна за другую, причем их краевой контур представлял непрерывный ряд выпуклых линий, т. е. смену неглубоких бухт и острых высоких мысов. У их подошвы расстилалась щебневая пустыня, опускавшаяся на север уступами – широкими и низкими, но все же уступами. Еще ближе к протоку почва приобретала красный оттенок и странный запутанный рельеф, напоминающий ходы большого короеда (Myelophilus piniperda) в сосновой коре; их наметила вода, а докончил ветер, которому и Янь-дуньский проток обязан в значительной мере своими размерами.

Весь восток был занят горами... Но было уже не до них. В воздухе вдруг потемнело... Зловещая свинцовая туча выкатилась из-за Карлык-тага и как-то сразу заняла полгоризонта. Рванул ветер, и полил дождь... Но какой дождь! Ни ветра, ни грома, а между тем в воздухе стоял глухой гул от низвергавшейся с неба воды. Еще минута и к нему присоединились новые звуки возвестившие нам об образовании селевого потока. Счастье еще, что наши юрты стояли на возвышении, а то бы быть нам на дне Янь-дуньского русла. Впрочем, и так беда приключилась немалая, юртовый войлок не выдержал нового испытания и дал течь во многих местах, и я не знаю, что бы удалось нам спасти из коллекций, если бы дождь лил не четверть часа, а несколько долее. Но он вдруг перестал, и вода так же быстро скатилась, как набежала...

Такие ливни хотя не часты, но обычное явление в странах с континентальным климатом, и я думаю, что только силевыми явлениями («Силь» – местное (тюркское) название внезапно устремляющихся с гор бурных потоков дождевой поды.) и можно объяснить ту сохранность древних русел, какая наблюдается ныне повсеместно в Бэй-шане.

В логу Отун-го-цзы силь оставил после себя значительные следы в виде навороченной гальки, конгломератных глыб и стволов гребенщика, которые, будучи полузатянуты песком и глиной, занесли большую часть лужайки.

После дождя небо оставалось до позднего вечера затянутым облаками, которые очень низко неслись над землей: они скрыли даже ближайшие горы; и на следующий день нам уже не довелось нанести их на карту, так как ввиду значительности [582] предстоящего перехода, что-то около 58 км, мы выступили в Мор-гол до рассвета.

В сумерках мы прошли около 8 км. При первых же лучах солнца я увидел такую картину: кругом – каменистую степь: серовато-желтый глинисто-песчаный грунт, устилающую его черную блестящую гальку, редкие кусты хвойника и низкорослого саксаула, и перед собой – уходящую в даль грязножелтую ленту дороги.

Этой дорогой, среди все той же монотонной пустыни, мы должны будем пройти сегодня еще многие километры, а потому самое лучшее, что мы теперь можем сделать,– это запастись терпением и пореже справляться с часами.

Убить время в пустыне осенью положительно не на чем: неорганическая природа, донельзя однообразная, не представляет объектов для наблюдения, органическая же жизнь, и весной бедная и убогая, в сентябре вконец замирает. Остается лишь созерцать дальние горизонты, да переваривать в думах вчера виденное.

На сей раз я задался вопросом: почему галька пустыни в одном месте покрывается темнокоричневой коркой, в другом – нет, хотя и там и тут она состоит из одних и тех же горных пород? Играет ли тут какую-нибудь роль различная давность их залегания на поверхности почвы? Не думаю. В Бэй-шане можно видеть целые горы, покрытые темной коркой и кажущиеся вылитыми из чугуна, и рядом хребты без всяких следов подобной коры; равным образом в Бэй-шане же приходилось зачастую проезжать по долинам, усыпанным пестрым щебнем, а несколько далее щебнем, уже покрывавшимся темной коркой, причем в общих условиях их залегания и в составе нельзя было подметить существенной разницы. Иногда даже в осыпях обломки такой прочной породы, как кварц, успевали покрываться бурой коркой, а иногда монолиты без всяких следов поверхностного разрушения сохраняли во всей неприкосновенности свою первобытную, слегка только потускневшую окраску. В чем же разгадка этого любопытного явления?

Припомнив, что темнобурая корка одевает скалы или на значительной высоте или на сторонах, защищенных от господствующих северо-восточных и северо-западных ветров, я остановился на мысли, что образованию коры мешает переносный песок и что, стало быть, цветная галька устилает лишь такие участки каменистой пустыни, которые наиболее подвержены действию постоянных ветров; действительно, в долинах, носящих явные следы раздувания, я никогда не видел черной гальки. Впрочем, гипотеза эта еще требует строгой проверки.

С дороги видна была только окрайняя гряда Карлык-тага, все же, что находилось позади ее ровного низкого гребня, затянул [583] туман – испарение вчера пролившегося дождя; такой же туман, хотя более редкий, позволявший временами видеть отвесные красные стены Янь-дуньского русла и сопровождающие его столовые возвышения, стлался и на юге, но так низко, что поверх его явственно были видны отдельные сопки Бэй-шаня. В этих картинах не было ничего интересного, и нам оставалось лишь терпеливо ждать, чем подарит нас западная часть горизонта, где мы с нетерпением ожидали появления силуэта Мор-голской гряды. Наконец, на сорок втором километре от ночлега мы ее увидали

Но мы шли еще добрых три часа времени, и эти три часа показались нам длиннее восьми уже проведенных в дороге. Мазар-таг не давался нам, точно клад!

Но вот он вдруг вырос и вытянулся по направлению к Карлык-тагу, откуда также стали подходить горы. Это был, без сомнения, восточный из таш-булакских кряжей. Мало-помалу мы стали признавать местность. Кому-то даже показалось, что он видит гробницу султана-улеми-Рахмета на гребне Мазар-тага. Но я и в бинокль ничего рассмотреть там не мог. Прошло еще полчаса в бесплодном выжидании каких-либо признаков близости человеческого жилья, как вдруг, когда всего менее этого ждали, впереди раздался окрик:

Это была красавица Хо-или, или Mop-гол, одна из немногих речек, добегающих и поныне до Янь-дуньского русла, где ее воды образуют обширное тростниковое займище Торэ-аркын, известное множеством водящихся там кабанов. В том месте, где ее переходит дорога, она течет в русле, проложенном в речнике, выше же ее теснят гранитные скалы, которые и препятствуют местному населению утилизировать ее воду для поливки полей; впрочем, попытки в этом отношении делались, да и сейчас еще вниз по ее течению виднеются пашни, но только в кусках, не превосходящих 20 м.

Прозрачная и стремительная, в яркозеленой рамке из камышей и кустарников, Хо-или произвела на нас чарующее впечатление. Явилась даже мысль стать на ней бивуаком.

К свежему хлебу, действительно, давно уже стремились все наши помыслы, а тут, как на грех, вчерашний ливень испортил все, что еще оставалось у нас из запасенной муки, напитав ее соляным сиропом из мешка с солью, попавшего в суматохе в самое неблагополучное место; с лепешками же мы прикончили еще в урочище Лу-цо-гу.

Еще не доходя до речки, влево от дороги, я заметил незначительный выход серого кремнистого сланца, далее же к западу [584] коренные породы (преимущественно граниты) стали попадаться чаще. Впрочем, первое время мы ехали все тою же каменистою степью и только уже на третьем километре вступили в холмы, образующие южный конец восточной Таш-булакской гряды. Первую цепь холмов слагал темносерый кремнистый сланец, вторую – бледнокрасный биотитовый гранит, к которому примыкали сильно разрушенные с поверхности желтовато-зеленые горки эпидотового сланца. С этих холмов был уже хорошо виден китайский Mop-гол, прислонившийся к почти черному Мазар-тагу, а там было уже рукой подать и до Ходжам-булака, где нас встретили с распростертыми объятиями, как старых знакомых.

В Mop-голе мы дневали, чтобы дать отдых нашим отощавшим животным и сделать вторичное астрономическое определение пункта.

Здесь мы расстались с проводником-китайцем, который горячо, но безуспешно, настаивал на необходимости избрать южную дорогу для перехода в Хами. Пролегая по открытой степи, последняя едва ли, однако, могла дать нам материал, в чем-либо существенном дополняющий имевшиеся уже о ней сведения, между тем как даже самая небольшая экскурсия в Карлык-таг несомненно должна была внести новое в орографию этого мало исследованного хребта. Видя неуспех своего домогательства, китаец, видимо, рассердился и потребовал немедленного расчета, мы же, порядив проводником одного из местных обывателей, 26 сентября выступили прямой дорогой в Хотун-там. [585]

Первые 7 км мы шли котловиной, залегающей между Мазар-тагом и таш-булакскими гранитными грядами, по местности, скудно поросшей чием и хвойником, после чего вступили в холмы самой западной из помянутых гряд, распавшейся в том месте, где ее переходит дорога, на три рукава невысоких пригорков, сложенных из различных более или менее красных гранитов, выступавших в следующей последовательности с юга на север: светлокрасный крупнозернистый роговообманковый гранит, более темный, очень мелкозернистый гранит (микрогранит), прорезанный фельзнтом гранит и, наконец, хлоритовый среднезернистый гранит.

Перевалив через эту гряду, мы вышли на равнину, изрезанную сухими руслами и арыками, уходившими большею частью на юг, где виднелись одиноко росшие тополя; три километра дальше на глинисто-песчаной почве этой равнины появились выцветы соли, травянистая растительность (камыш, джантак, чин и Calamagrostis) стала гуще, и дорога на протяжении 4 км пошла типичным солончаком. За границей этого последнего травы вновь стали скудны, черными площадями появилась мелкая галька, и мало-помалу мы втянулись в пустыню, которой и шли до первых хотунтамских полей.

В Хотун-таме нас встретил дорга, который был извещен о начнем возвращении в Mop-гол накануне. После обмена приветствиями, он проводил нас в уже знакомое нам помещение, где тотчас же сервирован был дастархан: чай, изюм, пшеничные лепешки и... дыни. Впоследствии такие дыни мы забраковали бы, [586] теперь же они показались нам бесподобными, и на радостях, что мы опять в культурном районе, мы одарили доргу больше, чем позволял наш почти истощившийся запас безделушек.

На следующий день мы встали до света, так как мне предстоял далекий путь: дорогой на Баркюль добраться до Багдашской усадьбы и отсюда свернуть на Ортам, куда брат должен был следовать с караваном прежней дорогой, вдоль южной подошвы хребта Карлык-таг.

До ущелья речки Аглик я ехал уже знакомым путем частью вдоль, частью поперек низких черных холмов, сложенных из темнозеленого, очень мелкозернистого, хлоритового диабаза. Холмы эти отделялись узкой долиной от южных уступов Карлык-тага, который в том месте, где к нему подходит дорога, образован серым хлоритовым среднезернистым гранитом. Среди скал этого гранита я вступил в ущелье речки Аглик и 200 м дальше стал взбираться на гребень отрога, образующего его западный склон.

Этот первый подъем оказался настолько крутым, что его пришлось сделать пешком. Перевал носит название Тёшик-таг и при абс. выс. 7 179 футов (2 188 м) возвышается над речкой метров на 2 130. В основании этой толщи лежит серо-зеленый хлоритовый гнейсо-гранит, выше же обнажается гнейс, переслаивающийся как с хлоритовым сланцем, так и с более зеленым эпидотовым гнейсом. Пока мы спускались среди скал этих сланцев, растительность попадалась лишь кое-где и состояла из кипца и кустов шиповника (Rosa pimpinellifolia) и караганы (Caragana tragacanthoides); но ниже характер ландшафта вдруг изменялся: скала ушла под почву, а последнюю густым покровом одели полынь и кипец, среди коих виднелась зелень и других растительных типов. Мы вышли здесь в межгорную падь, которая, несмотря на свою близость к Хотун-таму, оставалась почему-то нетронутою скотом. Это показалось мне тем более странным, что обилием пастбищ хотунтамцы вообще похвалиться не могут. Недоумение мое, однако, кончилось, когда дотоле упорно молчавший проводник, обведя рукой долину, вдруг объявил: «Ханское угодье».

Противоположный скат этой пади был пологий и выводил на перевал Тагнё-дабаи, сложенный из среднезернистого амфиболитового гранита, прорезанного жилами фельзнта. Его абсолютная высота оказалась равной 7 608 футам (2 319 м).

С перевала открылся вид на мрачное, скалистое ущелье речки Кырчумак (или Карчумак?), которая с оглушительным шумом, вся в пене и брызгах, неслась средн огромных камней. Вдоль ее русла виднелся редкий лес тополей, которые подымали свои стройные стволы прямо из груд навороченной в бортах гальки и валунов.

Эту речку мы перешли по мосту, а затем километра два ниже стали подыматься боковым ущельем ручья Шото-гол на перевал Шото-дабан. [587]

Ущелье это столь же дико, как и главное: исполинские стены, голый камень и почти полное отсутствие зелени характеризуют его суровую красоту, которая, вероятно, импонирующим образом действовала на душу прежнего обитателя этой горной пустыни. Иначе трудно понять, почему именно это ущелье избрал он для подвигов благочестия, выразившихся в выбитии на скалах тибетским и монгольским алфавитом известной буддийской формулы: «ом-мани-падме-хум» (Подробный перевод этой мистической формулы дает Габэ (Gдbet «Notice sur la priиre bouddhique Om mani padmй houm» в «Journ. Asiat.», 4 sйr.. IX. 1847. p. 462).).

Эти надписи украшают гранитные глыбы несколько выше того места, где порода эта сменяет глинисто-слюдяной сланец, сопровождающий дорогу от устья ущелья. Шото-дабан, находящийся, как нам кажется, ближе других перевалов к главной массе хребта, слагает бледнокрасный крупнозернистый гранит, пересеченным более темным мелкозернистым аплитом. Подъем на него идет третьестепенным ущельем, крут, но короток; спуск столь же крут и выводит в широкую, но значительно всхолмленную падь, густо поросшую травами высокой степи, показавшимися мне также не тронутыми скотом, хотя дальше нам и попалось навстречу огромное стадо баранов, перегонявшееся вверх по долине. Кстати замечу, что еще во времена Ван Янь-дэ (в 982 г.) в Хамий,ском княжестве разводились обе породы курдючной овцы: монгольская с малым и киргизская с большим курдюком ²⁰⁵, ныне же последняя здесь совсем вывелась.

Обходя холмы, в коих основная порода (сперва темнобурый кремнистый сланец, а затем черный глинистый) обнажалась лишь по гребню или в редких обрывах, мы постепенно поднялись на побочный отрог Чакыр-дабан, за которым невдалеке следовали еще два перевала – Еки (двойной) и Ак-таш-котёль, разделенные узкими травянистыми долинами, мало в чем отличающимися от только что пройденной. Впрочем, восточный склон перевала Ак-таш-котёль, как и самый перевал, был почти совсем бесплоден.

С Ак-таш-котёля открылся величественный вид на мрачный Карлыг-таг, неприступной стеной уходивший под облака, которые клубами спускались в долину по его диким ущельям. Влево вставали также исполинские скалы; они неожиданно вырастали на продолжении Еки-котёльского гребня, но очевидно, состояли из другого материала, чем этот последний. Впоследствии я обогнул их с запада и убедился, что они действительно сложены не из осадочных, а из массивных кристаллических пород – гранита и сиенита. Впереди пологий спуск выводил нас в Багдашскую котловину.

На третьем километре от перевала мы встретили первые пашни и первых тагчей, от которых узнали, что застанем в Баг-даше таджи Садык-бека, присланного из Хами для ревизии [588] ханской усадьбы. Я очень обрадовался этому известию. С Садык-беком мы познакомились еще в прошлом году; он был свидетелем того расположения, которое старался показывать нам при всяком удобном случае Шах-Махсут, и этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить нам теперь радушный прием. Впрочем, многого нам и не требовалось: чашка горячего чая, да, пожалуй, два-три указания, которые затруднился дать нам наш молчаливый вожатый. Всю дорогу он понуро тащился в хвосте, то и дело подгоняя свою лошаденку, которой оказался не под силу быстрый, почти 47-километровый перегон по крутогорью; а так как до точлега в Ортаме должно было остаться еще по крайней мере 25 км по таким же горам, то я, глядя на его жалкую фигуру, давно уж решил с ним развязаться в Багдаше, благо оттуда дорога шла ущельем Гаиб, где сбиться с пути, как я думал, было нельзя.

Багдашская усадьба славится своим фруктовым садом, но едва ли заслуженно; по крайней мере поданные нам яблоки – сладкие, но мелкие и червивые – оказались много хуже турфанских. Она известна так же как центр ханского коневодства.

Говорят, что некогда багдашские лошади считались лучшими во всем Притяньшанье, теперь-же от этой былой славы осталось немного. Ураган инсуррекционного движения шестидесятых годов, так жестоко обрушившийся на Хамийский оазнс, разметал и хамийские табуны, так что, когда Шах-Махсут принял, наконец, бразды правления над разоренным краем, то не нашел в княжеских конюшнях ни одной доброй лошади. Их пришлось собирать поодиночке, скупая что и где только возможно, лишь бы принадлежность к прежним ханским табунам не подвергалась сомнению. Так было сведено десятка два порядочных маток и несколько плохих жеребцов, которые и положили начало теперешнему заводу.

Из расспросов я убедился, что приемы коневодства в Хами те же, что и в наших степных хозяйствах: матки разбиваются на косяки, к которым подпускается по одному жеребцу, причем никакого сознательного подбора не производится. Лошади круглый год находятся на подножном корму и подкармливаются заготовленным сеном лишь в самых исключительных случаях. Молодые, плохо развитые жеребцы холостятся и выводятся из табуна, кобылы же вовсе не сортируются.

В Багдаше мы пробыли не более получаса. Убедившись, что мы не останемся у него ночевать, Садык-бек дал понять, что в таком случае нам следует торопиться, дабы успеть еще засветло перевалить через Ортамский отрог, крутой и каменистый. Под впечатлением этих слов мы даже отказались от чая и, наскоро [589] покончив с дыней и сухими закусками, рысью выехали из усадьбы по направлению к видневшемуся на юге ущелью Гано.

Речка Гаиб выбегает в Багдашскую котловину с запада и, соединившись здесь с Багдашским ручьем и приняв его направление, устремляется шумным потоком на юг, в глубокую щель между крутыми сиенитовыми утесами.

В этом ущелье царил уже полусумрак. Солнце успело закатиться за высокий гребень правобережных скал и бросало из-за них прощальные лучи на вершины противоположных гор. Мы жадно следили за тем, как одна за одной потухали эти вершины, и все шибче и шибче погоняли вперед лошадей. Но, увы, у меня на руках была съемка пути, связанная с остановками, которые приходилось делать чуть не на каждом километре. Они нас задержали настолько, что к перевалу мы подъехали уже в глубокие сумерки.

– Ну что ж! Выберемся на гребень, так опять будет светло!

И с этой мыслью я стал взбираться на гребень отрога. Но дорога, до этого места хорошо наезженная, с прочными новыми мостами, вдруг превратилась в узкую тропу и, вильнув в сторону, пошла под гору.

– Глаголев, а ведь, пожалуй, мы не туда едем...

И, точно по уговору, мы повернули обратно; но и выбравшись на торный путь, мы тщетно искали сворота к горам: его нигде не было. Так доехали мы снова до спуска.

Но нет, тропинка привела нас к реке и уткнулась в нее в том месте, где воды ее с пеной перебрасывались через огромные валуны. Осмотрелись: вдоль реки ни справа, ни слева дороги не было видно.

Решили еще раз попытать счастье и снова вернулись обратно. Обшарили гранитные осыпи в предположении, что, может быть, ими пошла дорога на перевал, но... безуспешно. Между тем, совершенно стемнело, и так как у нас не было иного выбора, как итти вдоль Гаиба, то я и спустился к реке. Не возвращаться же в самом деле обратно в Багдаш!

Описывать их я не буду, но они станут ясны, если мы представим себе те условия, в каких мы шли последние 5-6 км по ущелью.

Ночь. Небо вызвездилось, но его слабое мерцание не достигает дна ущелья, где все черно: и с шумом несущаяся вода, и стеснившие реку скалы, и разросшийся вдоль нее лес и кустарник, и, наконец, бурелом и камни, торчащие отовсюду. Все это сплелось и перемешалось в дикий черный хаос, из которого, казалось, [590] не было выхода: отведешь рукой лезущие в лицо ветви – наткнешься на камень, станешь его обходить – сорвешься в воду потока...

У Глаголева нашлось штук двадцать серничек. В критические моменты мы ими пользовались; но этих моментов оказалось так много, что запас их был на первых же порах израсходован, и дальше мы уже двигались совсем вслепую.

В Ортамский сад мы прибыли как раз в полночь, когда нас перестали уже ждать, порешив, что непредвиденная случайность заставила нас задержаться в Багдаше. Всего нами пройдено было в этот день 75 км, съемкой же 65.

На следующий день мы выступили в Хами, куда и прибыли вскоре после полудня. На этот раз мы обошли туземный город с востока и остановились на лугу, близ его южной стены. Николай и Ташбалта, которым кто-то дал знать, что мы едем, явились тотчас же. Они опередили нас на двое суток и остановились в Син-чэне, в том же тане, в котором когда-то стояли и мы.

В Хами мы рассчитывали отдохнуть по крайней мере дней пять, но наши возчики этому воспротивились и объявили, что ни за что не выедут в несчастный день.

– Но какой же день вы считаете благоприятным для выезда?

Делать нечего, пришлось покориться и выехать в назначенный нам китайцами день, но случай этот весьма кстати познакомил меня с весьма распространенным в Китае предрассудком, не только подразделяющим все дни в году на счастливые и несчастные, но и отличающим среди этих последних такие, которые неблагоприятны для выезда в одном каком-нибудь направлении, от таких, которые неблагоприятны для всякого выезда, в каком бы направлении этот последний не предпринимался. И суеверие это настолько прочно вкоренилось в души китайских извозчиков, что было бы совершенно напрасным трудом убеждать их от него отказаться.

В Хами мы простились с нашим верным Хассаном.

В лохмотьях явился он к нам в Урумчи. Начал с того, что за кусок хлеба стал собирать казакам топливо, пасти баранов и лошадей. Его допустили в отряд, как перед тем допустили собаку Кальту. У нас нашлась лишняя лошадь, и он поехал за нами, подгоняя баранов. В Гу-чэне мы его одели; в Хами ему поручен был караван ишаков, и тут-то он показал себя настоящим мастером своего дела. Всегда ровный, скромный, услужливый и работящий, он завоевал общую нашу симпатию, и теперь мы расставались с ним, пожалуй, даже труднее, чем впоследствии со стариком Сарымсаком. Но сам Хассан был на седьмом небе, не потому, конечно, что покидал нас, а потому, что один год [591] службы превратил его из нищего в богача; мы оставляли ему весь наш ишачий караван – 12 молодых, превосходных животных, все полагающееся сюда снаряжение, верховую лошадь и ланов двадцать денег. С этим он не только мог начать извозное дело, но и становился в ряды наиболее состоятельных ишакчей; недаром же последние тотчас же стали величать его баем!

Нo если нами остался доволен Хассан, то того же нельзя сказать о хамийском князе, который, очевидно, ждал от нас лучших подарков, чем те, которые мы могли ему предложить. Особенно же раздосадовал его наш решительный отказ подарить ему штуцер Haedge'a. Он долго не хотел с ним помириться и несколько раз подсылал к Сарымсаку адъютантов с вопросом, не изменили ли мы своего решения.

В Хами мы увеличили свой арбяной обоз еще одной телегой, в которую сложили ящики, оставшиеся на хранении у вана, и рухлядь, шедшую на ишаках.

2 октября, несмотря на то, что мы выступили поздно, никто не явился нас проводить. Хассан-бай еще накануне ушел в Су-чжоу, получив подходящий подряд, среди же местного населения у нас как-то сразу не оказалось приятелей: нам давали почувствовать, что ван на нас сердится.

Сейчас за городом дорога вышла на солонец. Блеклая растительность, грязножелтая почва и желтоватая пыль, висевшая в воздухе, придавали всему ландшафту донельзя тоскливый характер. Он не изменился, когда местность стала более пересеченной и дорога пошла среди плоских высот, сложенных из глины, песка и мелкой гальки. Эти высоты перемежались с впадинами, поросшими очень густо камышом и осокой; но и здесь глазу не на чем было остановиться – так все выглядело тускло, пыльно и однообразно в своей серо-желтой окраске. Пыль образовала и ту полупрозрачную завесу, за которой скрылась подошва Тянь-шаня, тогда как его зубчатый гребень, увенчанный пятнами снега, рисовался довольно явственно на горизонте.

Мы выступили из Хами после полудня и лишь под вечер добрались до Сумкаго, по-китайски – Тоу-пу-ли, где и остановились в небольшом, но опрятном дунганском тане. Селение это расположилось в ключевой впадине, находящейся, повидимому, в связи с руслом речки Ху-лу-гоу и развивающейся в плоский овраг южнее дороги.

На следующий день выступили с рассветом. Ехали знакомыми местами, которые выглядели еще печальнее, чем зимой. Тогда как-то мирился с царствовавшим тут запустением – мертвая природа вполне гармонировала, а местами державший снег частью скрывал следы разрушения,– теперь же картина погрома выступала во всем своем страшном объеме: запущенные поля, заросшие джантаком арыки, развалившиеся [592] дома, остатки стен и группы деревьев за ними – все это напоминало о кипевшей здесь некогда жизни и рисовало воображению кровавые сцены беспощадного избиения сотен люден.

Со времени замирения края прошло свыше пятнадцати лет, и, тем не менее, беглецы все еще продолжали возвращаться на родные свои пепелища. Не всегда добровольно однако. Нам передавали, что Шах-Махсуту удалось исходатайствовать в Пекине приказ о насильственном возвращении в Хами тех из его подданных, которые не пожелали бы добровольно вернуться на родину, и что приказ этот стал приводиться в исполнение так ретиво, что вскоре большая дорога в Хами запестрела переселенцами.

Вереница арб, переполненная скарбом, женщинами и детворой, мужчины в рубище, подростки, то и дело подгонявшие из сил выбившихся лошадей, старцы на ишаках, весь этот караван, подымая невероятную пыль, медленно двигался нам навстречу и когда поравнялся, то от него повеяло такой усталостью, нищетой и горем, что как-то не хотелось верить, что это были люди, возвращавшиеся на родину после долголетнего пребывания на чужбине.

От них-то мы и узнали о существовании помянутого приказа.

– Там, в Курле, – жаловались они, – мы были свободны, сюда же возвращаемся крепостными; там мы обжились, поженились, нажили дома и земли, а здесь нас ожидает жизнь впроголодь, если только не полная нищета. Нам не дали возможности постепенно ликвидировать наши дела, нас разорили... и вот мы возвращаемся на родину беднее, чем были даже тогда, когда бежали отсюда.

Жалобам этим положил конец сопровождавший караван китайский солдат. При появлении его хамийцы рассыпались, и возы их, тяжело тронувшись с места, медленно покатились к Хами.

Эта встреча случилась в солонцах, к западу от селения Астына. Солонцами, перемежавшимися с песчано-щебневымн участками пустыни, мы проехали еще несколько километров, а затем поднялись на песчано-известково-глинистое, частью распаханное плато, с которого открылся вид на богатую ключами долину Ябешэ, сливающуюся на юге с оазисами Лапчук и Кара-тюбе. Многоводный ручей Ябешэ, как нам говорили, образован ключами, которые выбиваются на дневную поверхность километрах в пяти к северу от дороги. Находятся ли эти последние в связи с исчезающими в рыхлом конгломерате водами речки Саир-кира, установить я не мог, по в направлении глубокого русла Ябешэ находится и ущелье, по которому сбегает с Тянь-шаня в низину помянутая речка. Вдоль Ябешэ виднелись пашни, группы деревьев и хутора. [593]

Два километра дальше мы вступили в Токучи или Сань-пу-ли, где и остановились в единственном на все селение тане. Токучи, разбросавшееся вдоль небольшой ключевой речки, состоит из десятка домов, ютящихся в тени тополей. Его абсолютная высота оказалась равной 2 358 футам (719 м).

На следующий день нам предстоял путь по местности, не пройденной минувшей зимой, но о ней многого сказать не приходится: это почти бесплодная пустыня, частью глинисто-песчаная, частью каменистая, сохранившая лишь в немногих местах остатки прежней культуры. Повидимому, она бедна даже грунтовой водой, а о проточной и говорить нечего: ключевые ручьи, которые мы пересекли зимой по дороге из Джигды в Токучи, сюда не доходят, очевидно, без остатка просачиваясь в ее песчанистую рыхлую почву. Только на третьем километре от Токучи мы прошли, повидимому, ключевой лог, густо поросший травами и кустарником, среди которого я заметил и розу пустыни – Rosa elasniacantha Trautv.

Здесь сходились дороги: магистраль вела в Турачи, вправо отходила дорога на селения Деваджин (Де-ва-цзин) и Джнигду, влево на селения Чокагу и Чиктым.

Селение Чокагу находится в преддверии к пустыне, которую китайцы в древности называли Бо-лун-дуй, позднее же Фан-гоби (Fong-gobi) или Ветреной гоби ²⁰⁶. Это – «долина бесов» Ван Янь-дэ, о которой я имел уже случай говорить выше, С тех пор завеса, скрывавшая ее от взоров европейцев, была сорвана экспедицией В. И. Роборовского, который и дал нам довольно подробное ее описание ²⁰⁷.

Пройдя описанной степью километров двадцать, мы вышли к селению Турачи, также Сы-пу-ли, или Сань-дао-лнн, лежащему почти на границе хамийских владении; далее на запад уже залегает пустыня, благодаря которой пункт этот и превратился в обычное место остановки обозов и караванов, следующих из Хами в Джунгарию или Турфан. Движение здесь большое, и, как говорят, содержатели местных таней делают недурные дела. Мы выбрали тань, в котором было меньше народу, но и тут еле добились отдельного помещения. Впрочем, такое стечение проезжающих явление обычное только осенью, в другие же месяцы, а особенно летом, тани пустуют нередко по суткам и более.

Абсолютная высота Турачи оказалась равной 3 386 футам (1 032 м) – цифре несколько неожиданной, так как подъем равнины не казался нам вовсе крутым. Согласно Футтереру, высота этого селения даже больше, а именно равняется 3 608 футам (1 106 м) ²⁰⁸.

Следующий участок пустыни до местечка Ляо-дунь, длиной около 40 км, мы пробежали менее, нежели в шесть часов; дорога была здесь не только знакомой, но и настолько однообразной и [594] скучной, что как-то невольно хотелось отбыть ее поскорее. К тому же на этот раз мы не были связаны съемкой.

К Ляо-дуню дорога стала ровнее, но в середине пути мы то и дело пересекали лога, заваленные крупной галькой и валунами. Такая же галька устилала и почву равнины, притом местами столь густо, что казалось, будто идешь не степью, а саем. Это обилие голышей в почве делает последнюю почти непригодной для обработки, и действительно, несмотря на близость подпочвенной воды, местами выбивающейся на поверхность, человек здесь делал только попытки селиться и то отдельными хуторами. От последних сохранились теперь лишь следы карысей, одинокие деревья, да развалины зданий. Отсылая читателя за подробностями об этом участке пути к XVIII главе настоящего труда, я здесь лишь замечу, что намечавшийся уже раньше крутой подъем Притиньшанской равнины, достигавший 38 м на километр, выразился к северу от Турачи особенно резко, составив более 58 м на тот же километр.

В Ляо-дунь мы прибыли задолго до своего обоза и в ожидании последнего навестили нашего старого знакомого, а вместе с тем и высшую местную власть – ба-цзуна (старшего унтер-офицера), который, конечно, принял нас с подобающими почестями, а затем не замедлил и отдать визит. При этом нельзя не упомянуть об одной подробности: в его горнице, среди двух «дуй-цзи» – свитков с мудрыми и поучительными изречениями, мы нашли свои прошлогодние визитные карточки наклеенными на стену. Очевидно, это были единственные карточки, которые он когда-либо получал.

В Ляо-дуне мы застали двух турфанлыков, которые немного спустя выехали прямой дорогой в Пичан. Они не раз ездили этой дорогой, но, к сожалению, за недосугом, не могли нам сообщить о ней многого; все же мы узнали, что она много хуже той, по которой мы ехали, но опасна, главным образом, только весной и зимой.

За Ляо-дунем мы очутились в пустыне, переход через которую зимой казался нам столь тяжелым. Но тогда нас донимал ветер, морозы и длинные переходы; теперь же мы встретили здесь умеренное тепло, ясное небо, прозрачный воздух и полное в нем затишье. Пустыня представлялась нам, очевидно, с наилучшей своей стороны и в такой обстановке показалась нам, действительно, не более дикой, чем любая из каменистых пустынь Центральной Азии. Мы нашли в ней даже более жизни, чем, например, местами в Бэй-шане или в уже известной читателю «харюзе».

Ляо-дунь расположен по краю оврага, дно которого заросло ниже дороги камышом, чием и разнообразным кустарником, среди которого не последнее место занимают белый шиповник (Rosa elasmacantha), гребенщик (Tamarix laxa) и золотарник (Caragana [595] pygniaea). Зимой тут держались джейраны (Gazella subgutturosa), но сегодня их не оказалось не только в этой балке, но и в соседних. По словам местных жителей, они появляются в них только в суровые зимы, а такой, конечно, и была зима 1889 г.

За ляодуньским оврагом мы переехали ряд неглубоких, но широких руслоподобных балок, напоминающих обыкновенные саи, от которых они отличаются тем, что выстилающая их галька в главной своей массе местного происхождения, освободившаяся из слагающего здесь почву рыхлого конгломерата, а не приносная издалека; далее же вступили в широкую долину северо-западного простирания с изборожденной росточами каменистой почвой. Обнажения желтых песчано-известково-глинистых почв здесь исчезли, сменившись серым песком, из-под которого, на двадцатом километре от Ляо-дуня, выступила, наконец, и коренная порода – фельзитовый порфир серо-фиолетового и красно-фиолетового цветов. Прежде я думал, что и холмы к югу от дороги слагает тот же порфир, но В. А. Обручев нашел ²⁰⁹, что они образованы гобийскими породами, чего нельзя было бы сказать, судя по их внешнему габитусу.

Станция И-вань-цюань-цзы, или Тао-лай-тай, выстроена на юру у небольшого ключа и состоит из одного казенного таня, находящегося в ведомстве баркюльского пристава. Абсолютная высота долины, среди которой она расположена, достигает 4 900 футов (1 494 м), являясь наибольшей для всего пути между Хами и Чиктымом.

На следующий день мы выступили до солнечного восхода; когда же солнце взошло, то мы увидали себя среди зеленых холмов, образованных конгломератами, сланцеватыми глинами и глинистыми песчаниками. С одного из этих холмов я увидал картину, которая поразила меня не столько неожиданно обширной панорамой гор и долин, сколько странным атмосферическим явлением, которому я и сейчас затрудняюсь дать объяснение.

Небо бледноголубого цвета, совершенно чистое, безоблачное; под ним на редкость прозрачный воздух, позволявший видеть гребни гор на необыкновенно далекое расстояние, а еще ниже – густой туман, укрывавший все пади и горные склоны. Получалось впечатление, точно находишься не в самой сухой части Центральной Азии, а во влажных и знойных ганьсуйских горах, где такие картины обычное явление по утрам, после обильно накануне выпавшего дождя. Горы же рисовались отсюда в таком виде. Подымающаяся вправо высокая Чоглу-чайская гряда уходила далеко на западо-юго-запад и своими же отрогами почти прикрывала свой южный конец, а прямо передо мною вставала другая гряда – низкая, но скалистая, служившая северной гранью того океана тумана, который устилал далее все низины и над которым высились гребни двух параллельных гряд: ближней – зубчатый, [596] и дальней – более высокий и ровный, тесно сходящиеся на меридиане И-вань-цюань-цзы. Последний из этих гребней я принял за Чоль-таг, а за ним я увидел расплывшуюся в синей мгле массу гоор, над которой одиноко подымалась вершина грязножелтого цвета.

Под впечатлением этой картины я писал с дороги о наблюдаемой здесь тесной топографической связи между горами бэйшаньской и тяньшанской систем, но только теперь, когда маршруты В. И. Роборовского и П. К. Козлова опубликованы, я могу вполне взвесить то, что я видел: первая полоса тумана выстилала долину между Чоглучанскими грядами и высотами, ограничивающими с севера прямой путь между Хами и Пичаном, вторая – эти последние от Чоль-тага. Последний выглядел ближе, а падь, отделяющая его от Тяньшанских гряд, уже, чем это оказалось в действительности, но такая ошибочность впечатления легко объясняется миражем и дальностью расстояния. Затем вздутие, смыкающее Чоль-таг с горными грядами тяньшанской системы, оказалось не прорванным, как я подозревал это, Янь-дуньским протоком, а водораздельным между бассейнами Шона-нора и Блоджинтэ-куля. К сожалению, о природе этого вздутия нам нничего неизвестно. Правда, в книге Козлова говорится о том, что к западу и востоку от него простираются плоские холмы, гряды и столовые возвышения, сложенные по большей части из красных гобийских отложений ²¹⁰, но из этого указания еще нельзя вывести заключения, что и самое вздутие сложено из тех же красных пород. К тому же, хотя ныне и принято все центрально-азиатские обложения с более или менее красной окраской относить к гобийским, но такое определение далеко не всегда может оказаться удачным, в особенности же на пространстве между Хами и Турфаном, т. е. в области частых и обширных выходов юрских пестрых, и в том числе красных и желтых песчаников; а что они распространены и в «долине бесов», явствует из того, что на пути к урочищу Сары-камыш экспедиция Роборовского встретила ккаменноугольные копи ²¹¹.

Спустившись с холма, я догнал караван, когда он вступил уже в Чоглучайские гряды, сложенные из осадочных и изверженных горных пород, выступающих в такой последовательности вдоль дороги: серо-зеленые песчаники и конгломераты, серо-фиолетовые мелафировые порфирнты и такого же цвета кварцевые порфиры, красные кварцевые порфиры, красные конгломераты (пудинги), темнозеленые и темнобурые конгломераты и, наконец, яркозеленые глинистые песчаники и сланцы, обрывающиеся уже в сторону котловины Отун-го-цзы, или Отун-во.

На станции Чоглу-чай, или Тао-лай-цзин-тай, мы застали большой съезд китайских фургонов, множество лошадей и китайских солдат, конвоировавших какую-то важную особу, [597] возвращавшуюся из Илимского края на родину. К счастью, рассчитывая сегодня же добраться до станции Ци-ге-цзин-цзы, мы не предполагали здесь останавливаться.

Чоглучайское ущелье вывело нас на каменистое, изборожденное росточами плато, которым мы и шли 10 км, – постепенно спускаясь по его террасовидным уступам; еще дальше мы пересекли широкое русло реки, уходившей на юго-запад, в узкий просвет между Яньчинской и Чоглучайской грядой, и, наконец, вступили на солонцовую почву котловины Отун-во.

Когда-то на этом солонце рос тограковый (Populus cupbhratica) лес, теперь же от него остались одни только пни да отдельные жалкие дуплистые экземпляры.

Пройдя солонцами километров пять, мы, наконец, увидали из-за кустов гребенщика приземистые здания помянутой станции, где и остановились, очень довольные, что наконец-то мы прибыли к тому пункту дороги, откуда должен был пойти никем еще не пройденный путь. Абсолютная высота этой станции оказаллась в круглой цифре на 457 м меньше, чем высота станции Чоглу-чай, и на 518 м меньше, чем высота станции И-вань-цюань-цзы; расстояние же от первой 26, а от второй 46 км.

В Ци-гэ-цзин-цзы мы оставили турфанскую дорогу и, повернув на север, перевалили Тянь-шань и вышли в Джунгарию, где нас встретили снег и непогода. Как ни низок в этом месте Тянь-шань, все же он составляет заметную климатическую гранницу между Бэй-лу и Мань-лу, почему именно здесь всего уместнее сказать несколько слов о климатических особенностях оставшеейся у нас теперь позади Гобийской пустыни.

Период наблюдений обнимает 43 дня, с 26 августа по 7 октября, в течение коих нами пройдено было 885 км, в том числе: в пределах Бэй-шаня – 288 км (12 дней), по дороге вдоль северного склона Нань-шаня – 237 км (17 дней) и по южной тянь-шанской дороге – 360 км (14 дней).

Абсолютная высота местности на этом пути колебалась между 716 м (селение Токучи) и 2261 м (перевал Ши-фын-ша-хо-цзы в Бэй-шане), оставаясь на значительном протяжении в пределах между 1 220 и 1 830 м, что имеет тем большее значение, что мы находились почти в беспрерывном передвижении, дневали редко и на несколько дней останавливались только в двух пунктах: в Су-чжоу на девять и в г. Хами на три дня. Таким образом наши наблюдения приходятся на местность с средней абсолютной высотой в 1 525 м.

Из общего числа дней наблюдения безоблачных оказалось 5, иных, т. е. таких, когда небо было подернуто перистыми (chruus), перисто-кучевыми (cirro-cumulus) и перисто-слоистыми (cirro-tatiis) облаками в течение полных суток – 18, облачных, т. е. тех, когда небосклон был частью покрыт слоистыми (alto-stratus) [598] и кучевыми (alto-cumulus) облаками в течение всего дня – 3, и, наконец, пасмурных, когда небо было сплошь или большею частью затянуто дождевыми (nimbus) или слоистыми (stratocumulus) облаками – 3, в остальные же 14 дней наблюдалось переменное состояние неба: в двух случаях небосклон был наполовину безоблачным, наполовину ясным, в трех наполовину ясным, наполовину облачным, в следующих трех слоисто-кучевые облака заволакивали на значительные промежутки времени весь небосклон и в пяти случаях формы облаков в течение суток отличались чрезвычайным непостоянством; именно один из таких дней (23 сентября) ознаменовался ливнем и градом. Из этих данных усматривается, что ясное состояние небосклона в осеннее время является преобладающей особенностью климата Гобийской пустыни и прилегающих к ней местностей.

Дождь перепадал три раза, однажды же шел в течение более продолжительного времени, напоминая осенний дождь средней полосы России; затем, 23 сентября, как сказано выше, ливень сопровождался градом, причем в то время, как тучи шли с северо-запада, низовой ветер дул с северо-востока. В двух случаях дождю предшествовал сильный порывистый ветер с запада, несший тучи песку; в третьем случае ветер дул с северо-запада. Росы я вовсе не наблюдал, но иней – неоднократно.

Ветреных дней оказалось 18, что составит несколько менее 40 процентов общего числа дней наблюдения. Сильный ветер зарегистрирован пять раз; в двух случаях он шел с запада, в двух с северо-запада и в одном с севера. Особой правильности в возникновении этих ветров не наблюдалось; они не отличались также и большой продолжительностью – замечание, которое должно быть в равной мере отнесено и к более слабым ветрам. Вообще частое затишье в воздухе – такая же характерная черта осеннего центрально-азиатского климата, как и ясность погоды. В зависимости от этого и пыльных туманов наблюдать нам вовсе не приходилось ²¹³, зато прозрачность воздуха иной раз была настолько велика, что позволяла видеть особенности рельефа страны на десятки километров во все стороны. Что касается преобладающего направления ветров, то оно осталось невыясненным; все же, как видно из нижеприводимых данных, численный перевес остался за ветрами, дувшими с западной стороны горизонта.

Анализируя вышеприведенные данные, невольно поражаешься значительным преобладанием затишья даже в таких местностях, которые непосредственно прилегают к знаменитой своими ветрами Фан-гоби; так, в Хами мы еще чувствовали слабый северо-восточный ветер, но при дальнейшем движении нашем на запад в воздухе стояла необычайная тишина; даже бризов, столь, казалось бы, естественных в местности между Тяньшанским [599] хребтом и Шона-норской котловиной, не ощущалось. Предоставляя объяснение этого факта лицам, более меня сведущим в метеорологии, я все же считаю нелишним указать на то обстоятельство, что декабрьские наблюдения Роборовского ²¹³ в помянутой пустыне также свидетельствуют о значительном преобладании затишья над ветреной погодой.

Число наблюдений	Безоблачно	Ясно	Облачно	Переменно	Пасмурно
С 25 (полн. суток)	5	16	–	4	–
N 2	–	2	–	-	–
NW 6	–	1	2	2	1
W 6	–	2	–	3	1
SW 4	–	2	–	1	1
S 0	–	–	–	–	–
SO 0	–	–	–	–	–
О 1	–	–	–	1	–
NO 6	–	2	1	3	–

Впервые в рассматриваемый период термометр опустился ниже 0° (до -2°) в 4 часа утра 14 сентября, в местности Лу-чжа-дунь (6660 футов, или 2030 м), при пасмурном небе и юго-западном ветре, дувшем порывами; в дальнейшем же, пока мы не вышли из Бэйшаньских гор, утренники были явлением постоянным, причем перед восходом солнца мороз достигал обыкновенно 4-6°, и только в двух случаях термометр опускался ниже, до 9°,5 и 11° (в 4 часа утра 20 сентября, в урочище Чжи-чжэ-гу, при ясном небе и умеренной силы северном ветре); обе эти цифры для сентября явились предельными. В селении Mop-гол мы отметили последний мороз (в 4 часа утра -3°), а затем термометр стоял на 0° три раза:

3 октября в селении То-пу-ли – с 3 ч. ночи до 5 ч. утра,

Всего же дней, когда термометр стоял на нуле и ниже, в сентябре было одиннадцать, в октябре же из семи – три.

Максимум температуры (28°) выпал на 8 сентября в 12 часов дня (колодезь Сы-дунь) и 11 сентября в 1 час пополудни (долина р. Су-лай-хэ). В последних числах августа ртуть не опускалась ниже 5°, но и не подымалась выше 26°, причем суточная [600] амплитуда колебалась между 21 и 10°; сентябрьская амплитуда превзошла августовскую на 3°, выразившись цифрой 39° (максимум температуры 28°, минимум – 11°), предельные же суточные амплитуды в том же месяце равнялись: 9° (г. Су-чжоу) и 27° (река Су-лай-хэ); в первых числах октября суточные амплитуды были весьма невелики, не превосходя 16°,5. Самая теплая ночь в октябре пришлась на 2 число, когда ртуть опустилась всего лишь до 5°,5 (в 5 часов утра).

205. St. Julien. «Relation d'un voyage dans le pays des Oigours» в «Journal Asiatique», 4 sйrie, IX, 1847, стр. 55.

206. St. Julien. «Notices sur les pays et les peuples e'trangers» с «Journal Asiatique», quatriиme sйrie, Vlfi, 1846, стр. 241; ChavaXines «Les pays b'Occidenl d'aprиs le Wei-lio» в «T'uong-pao», sйrie 2, V, 1905, стр. 529-530.

207. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии», I, стр. 116-122, 492-493; Козлов, Цит. соч., II, стр. 256-258.

210. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии». т. II (П. К. Козлов), стр. 257.

211. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии». т. I (В. И. Роборовский). стр. 118.

212. Ср. В. И. Роборовский. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии», III, метеорол. наблюдения, стр. 8-9.— Пыль наблюдалась однажды, да и то в пределах Пичанского оазиса.

213. «Труды экспедиции Русск. Геогр. общ. по Центральной Азии», 1, стр. 116-122, 492-493.

Текст воспроизведен по изданию: Г. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай. М. Огиз. 1948

© текст - под ред. Грумм-Гржимайло А. Г. 1948
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Бычков М. Н. 2011
© корректура - Рогожин А. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ОГИЗ. 1948

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.