ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ В ЗАПАДНЫЙ КИТАЙ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Вокруг Куку-нора, через Нань-шань, Бэй-шань и вдоль Восточного Тянь-шаня обратно на родину

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ИЗ ДОЛИНЫ ЖЕЛТОЙ РЕКИ К ОЗЕРУ КУКУ-НОР И ВДОЛЬ ЕГО ЮЖНОГО БЕРЕГА

В укрепление Чан-ху мы вернулись тою же дорогой, которой шли в передний путь. Переправившись через Желтую реку на этот раз без всяких приключений, мы в тот же день достигли устья речки Карын, на берегу которой и заночевали. На следующий день, т. е. 12 июля, мы снялись с бивуака до восхода солнца с тем расчетом, чтобы пройти бесплодное ущелье р. Карына, сложенное из кремнистых пестрых глин, ранним утром, и в этом успели вполне, так как солнце только что выкатилось из-за гор, когда мы поровнялись с первыми, принадлежащими неачжаским туфаням, полями уже наполовину сжатой пшеницы.

В Чан-ху мы прибыли всего за четверть часа до приезда туда же с перевала Лянжа-сань брата, подтвердившего, что состояние здоровья казака Колотовкина заметно ухудшилось: появились пролежни, больной потерял аппетит и часто впадал в забытье. Когда я увидел его на следующий день, то я понял, что настало начало конца.

В Чан-ху, ради Колотовкина, которого мы осторожно снесли на носилках с вершины помянутого перевала, мы простояли три дня; но за это время, несмотря на самый тщательный уход, он ослабел еще больше; начался бред. Мало-помалу у всех членов экспедиции сложилось убеждение, что далее мы повезем с собой лишь живой труп.

Наконец, 16 июля, в серое ненастное утро, с большой тяжестью на сердце и больным на носилках мы покинули Чан-ху и выступили по направлению к озеру Куку-нор.

Некоторое время мы шли вверх по речке Карыну, которая текла здесь в крутых глинистых берегах, затем уклонились в сторону и пологим логом взобрались на плоский увал, с которого вновь спустились к Карыну. Этот увал сложен был из красных песчанистых глин, мало отличавшихся по цвету от скал Сининских альп; последние представляли, однако, обнажения уже другой породы, а именно – красного аркозового песчаника. Слева, [476] на правом берегу Карына, также высились красновато-сизые горы – юго-восточный конец Жи-юэ-шаня, образованный главным образом кристаллическими породами.

Дальнейший наш путь пролегал вдоль р. Карына по местности, изрытой оврагами. По дну некоторых из них струились небольшие ключи, стекавшие в Карын; таких ключевых оврагов мы насчитали три. Растительность здесь, как и на покатостях гор, была однообразной и скудной. Преобладал кипец (Festuca sp.), из-под которого всюду просвечивала красная почва, и только в углублениях почвы, на фоне мелкой сизо-зеленой травы, виднелись Saxifraga atrata, Primula gemmifera и какой-то Allium с желтыми цветами. На 15-м километре от Чан-ху-пу мы пересекли дорогу, которой прошла в г. Гуйдуй экспедиция графа Сечени. Это – обычный караванный путь из-за Хуан-хэ в Гумбум и Синин-фу. Здесь мы встретились именно с одним из таких караванов, везшим на яках шерсть из Гуй-дэ в Лань-чжоу-фу.

Он растянулся чуть не на целый километр и состоял по крайней мере из сотни животных.

В караване яки идут совершенно овободно, притом или разбредаются по сторонам дороги, часто останавливаясь для кормежки, или толпятся кучами, которые в больших караванах следуют обыкновенно одна за другой с значительными интервалами. От такого беспорядочного движения страдает, конечно, прежде всего амбалаж вьюков, в особенности, если эти вьюки состоят из громоздких твердых предметов, а затем и содержимое их; поэтому як, как караванное животное, служит главным образом для перевозки лишь громоздких малоценных товаров, не могущих пострадать от беспрестанных ударов одного вьюка о другой. У Рокхиля, впрочем, имеется указание, что в бассейне верхнего Ян-цзы-цзяна на яках перевозятся огромные партии кирпичного чая, тщательно упакованного в плетенки ¹⁵². Легко себе представить, в каком виде чай этот должен доходить до мест своего назначения, если только яковый караван распускается там так же, как и к северу от Желтой реки.

От помянутой караванной дороги из Синина в Гуй-дэ начался постепенный подъем на водораздел Хун-ё-цзы, под которым, на краю болотистой лужайки, дающей начало Карыну, мы и остановились.

Спустившись на следующий день с водораздела, абсолютная высота коего превышает 12 500 футов (3 673 м), мы вышли в долину небольшой речки Ашхань-фи, стекавшей с хребта Жи-юэ-шань, который казался отсюда и выше и массивнее отступившего к северу Си-нин-шаня; некоторые вершины его были даже покрыты снегом, может быть, впрочем, выпавшим лишь накануне.

Перевал Хун-ё-цзы сложен из красных песчанистых глин, содержащих крупную гальку; ниже же по р. Ашхань-фи почва [477] получила более темную окраску, а вместе с тем в ней стало попадаться все более и более валунов, которые, скатившись на дно многочисленных рытвин и логов, пересекавших дорогу, служили не малой помехой для ишаков, несших носилки с больным Колотовкиным. Чтобы не задерживать движения, я остался при этих носилках и прибыл на бивуак часа на полтора позднее главного каравана.

Долина речки Ашхань-фи вскоре получила характер ущелья, а вместе с этим появился кое-где и кустарник: Spiraea, Salix, Potentiila и другие виды. Здесь же попался нам первый полуэкзотический вид бабочки – Papillo paris L.

Речка Ашхань-фи первые 19 км до пикета Шала-хото течет прямо на запад, но здесь круто поворачивает на север, затем на северо-восток и, пробежав в этих направлениях около пяти километров, впадает в р. Донгар-хэ. Пикет Шала-хото расположен в самом широком месте долины среди циркообразного ее расширения, изборожденного многочисленными рытвинами – руслами весенних потоков.

В Шала-хото стоит небольшой гарнизон – человек около 50 местных войск (луинов) под командой ю-цзи – офицера, имевшего белый хрустальный шарик на форменной шляпе. Он оказался человеком несообшительного характера и весьма скоро дал нам понять, что рассчитывать на его помощь по приисканию проводников и переводчика с китайского или монгольского языков на тибетский мы не должны. Он ограничился лишь советом ехать в Донгар, где, как он доподлинно знает, проживает не мало людей, хорошо знакомых с областью Куку-нор.

В этом мы были и сами уверены, а потому решено было, что брат, проводив нас до Ара-гола, на следующий же день отправится в Донгар-чэн.

Ранним утром 18 июля мы тронулись в дальнейший путь тем же порядком, как и накануне – брат при вьюках, я же в арьергарде с больным Колотовкиным. Близ пикета мы вышли на торную дорогу, ведущую из Донгар-чэна на южный берег озера Куку-нор и известную под именем Нань-коу – «южного прохода» через хребет Жи-юэ-шань.

Подъем на этот хребет оказался очень пологим, а водораздел, при абсолютной высоте 11 650 футов (3 550 м), относительно весьма невысоким. Почва его – песчанистая глина красного цвета – сменилась далее грунтом, весьма напоминающим лесс, но с ясно кое-где выраженною слоистостью.

С перевала перед нами открылась широкая, уходившая на север за край горизонта степная долина, залегающая между сравнительно невысокими и пологими горами на западе и более круто приподнятым, на втором плане даже скалистым массивом хребта Жи-юэ-шань на востоке. [478]

Речка Дао-тай-хэ, орошающая эту долину, имеет два истока; правый, более значительный, берет начало в восточных горах, из коих вырывается километрах в девяти к северу от перевала потоком, имеющим, при глубине в 30 см, 3,5 м ширины; левый собирает воды в горах к западу от перевала. Ниже речка быстро мелеет и местами еле прокладывает себе русло среди ею же затопленных берегов.

Когда-то долина речки Дао-тай-хэ была довольно густо заселена; по крайней мере, здесь мы встретили остатки стен нескольких не то импаней, не то туземных байнаков или хансаров.

В китайской летописи мы находим следующее указание, имеющее, может быть, отношение к означенным развалинам: «(В 1822 г.) в лагере Чжень-хай-ни, как недалеко лежащем от кумирни Дангар, места торгового и сборного, поставлено 900 солдат; в Кара-кутэре, как находящемся на большой дороге,– 240 человек, и, наконец, в Чаган-тологой, лежащем в 70 ли к юго-западу от Кара-кутэра, поставлено 1000 человек» ¹⁵³, К сожалению, окрестности Донгара не настолько в настоящее время изучены, чтобы можно было безошибочно определить местоположение названных пунктов. Что, однако, китайские войска действительно не так давно стояли гарнизоном в долине Дао-тай-хэ, это видно из следующего места китайского дорожника: «От Синина до лагеря Хара-куто (Шала-хото?) 150 ли. По пути монастырь Донгар служит станцией. От Хара-куто 20 ли до р. Хашина, называемой также Ашихань-шуй (это несомненно Дао-тан-хэ). На этой реке стоит гарнизон в 800 человек» ¹⁵⁴. Современные названия этих развалин, лежащих у подножия хребта Жи-юэ-шань, следующие: Цаган-чэн, Цзянь-цзюнь-тэ и Ху-тин-цзы. Каких-либо оседлых пунктов в долине Дао-тай-хэ в настоящее время не имеется; но стойбищ кочевников-тибетцев, хотя и небольших (в три-пять домов), мы встретили здесь несколько.

В ожидании возвращения брата из Донгар-чэна мы простояли на р. Дао-тай-хэ трое суток. Впрочем, и помимо этой причины нас приковал к месту Колотовкин, который тихо угасал на наших глазах; его не стало в 9 часов утра 19 июля.

Я не буду останавливаться на последующих минутах. Читателю и так должно быть понятно, что мы испытывали, роя на чужбине могилу своему дорогому товарищу. Высокий крест высился уже над могильным бугром, когда брат вернулся из своей поездки в Донгар. Он креста не заметил, но догадался о событии по отсутствию на бивуаке палатки, выставлявшейся обыкновенно для Колотовкина.

– Итак, все кончено?

– Да, друг мой, кончено!..

Поездку брата в г. Донгар нельзя было назвать особенно удачной. Городские власти, так радушно встречавшие экспедицию [479] два месяца тому назад, на этот раз, может быть, вследствие внушений из Синина, отнеслись к ней не только сдержанно, но и враждебно. Впрочем, все, что требовалось, закуплено было братом без особой помехи, переводчика же он подрядил на обратном пути в Шала-хото. Это был средних лет весьма невзрачный дунганин, всю свою молодость проведший среди тибетцев. Впоследствии он оказался, однако, человеком неуживчивого характера, и мы почувствовали большое облегчение, когда нам можно было, наконец, с ним рассчитаться.

22 июля мы покинули нашу стоянку на реке Дао-тай-хэ, оставив за собой свежую могилу и белеющий крест.

Наш путь лежал вниз по названной речке, однако, в стороне от нее, ближе к предгорьям Жи-юэ-шаня, бедно поросшим степными злаками, среди коих особенно выделялся чий (Lasiagrostis splendens). Чиевые поросли одевали и почву долины Дао-тай-хэ, притом особенно густо на рубеже обычного речного разлива. В пределах последнего растительность носила уже иной характер и состояла почти исключительно из поемных трав. К речке мы вновь подошли на 17-и километре; здесь дорога ее пересекла и шла уже вдоль левого ее берега по топкому зеленому лугу.

Мы остановились при устье Дао-тай-хэ, которая, не добегая до озера Куку-нор, образует небольшое, заросшее водорослями пресное озеро. Здесь мы добыли для орнитологической коллекции Bubo ignavus Forst., Otocorys elwesi Brandt., Meianocorypha Maxima Gould, Alauda arvensis var. liopus Hodgs., Cotile riparia L. и Podiceps cristatus L.

На следующий день мы вышли к озеру Куку-нор. Озеро это в древности известно было китайцам под именем Сянь-хай и Си-хай – Западного озера. При Бэн-Вэйской династии (с 386 по 532 гг.) наименование это было утрачено и заменилось точным переводом с монгольского – Пин-хай, что значит «голубое озере» – Куку-нор. В Вэйской истории имеется описание этого озера, причем приводимые ею для двух скалистых островов Куку-нора названия – Хой-сун-толо-гой и Чагань-хада (Цаган-хада) – монгольские, а не китайские, – обстоятельство, вполне подтверждающее вышесказанное предположение. Хой-сун-толо-гой известен у китайцев под именем «Лун-цюй-дао», т. е. острова драконовых жеребят. Название это связано с легендой, повествующей, что тугухуньцы разводили на нем особую породу лошадей, отличающуюся необыкновенно быстрым бегом. Весьма вероятно, что это и в действительности было так, и что тугухуньцы пользовались этим уединенным островом в целях сохранения чистоты породы. У тибетцев остров этот известен под именем Цорини; остров же Чагань-хада – под именем Церварер.

Озеро Куку-нор во всем его объеме я увидел лишь на следующий день, поднявшись на высокий отрог Южно-кукунорских гор, [480] известных у тибетцев под именем Танегма. Огромная площадь темносиней воды резко выделялась на золотисто-зеленом фоне степи, которая на северо-востоке круто, на северо-западе отложе взбегала на горы, служащие естественной гранью обширной озерной котловине. Горы на севере рисовались весьма отчетливо и на переднем плане казались массивным и высоким золотисто-зеленым валом, на втором – темной грядой, над которой одиноким конусом высилась белая вершина Баин-ула. За этой грядой виднелись еще горы, но они уже едва выделялись из общего сизо-голубоватого тона дали, да и то благодаря лишь яркобелой полоске венчавшего их вечного снега. В общем величественная картина, которая много выигрывала от необыкновенно прозрачного воздуха и совершенно ясного неба, с которого потоками лился свет даже в самые отдаленные уголки горизонта.

Широкая, хорошо наезженная дорога, идущая вдоль южного берега озера Куку-нор, следует почти параллельно гребню Южно-кукунорского хребта, в зависимости же от береговых извилин то приближается к урезу воды, то отклоняется от него, никогда, однако, настолько, чтобы урез этот исчезал совершенно из виду; этому способствует, впрочем, то обстоятельство, что в таких местах дорога проходит на высоте 15-30 м над поверхностью озера.

Уровень Куку-нора, определенный нами при устье речки Хара-мори, несколько десятков шагов не доходя до уровня воды, выразился цифрой 11 207 футов (3 416 м) над уровнем океана. Тот же уровень определен был экспедицией графа Сечени в 10 981 фут (3 347 м) ¹⁵⁶, Рокхилем в 10 900 футов (3 322 м), Футтерером в 10 680 футов (3 255 м) ¹⁵⁶, но при условиях, близких к нашим, в 10 925 футов (3 330 м), Пржевальским в 10 800 футов (3 291 м), 10 700 футов (3261 м) и 10 600 футов (3 230 м) и Потаниным в 10 522 фута (3 206 м). Такая значительная разница в определениях абсолютной высоты уровня Куку-нора должна быть отнесена к ошибкам наблюдения и несовершенству инструментов; однако не без некоторого значения для результатов таких определений остается и то обстоятельство, что Пржевальский и Потанин производили их ранней весной, на льду озера, т. е. во время самого низкого уровня его вод, Крейтнер в начале июля, мы же в конце этого месяца, когда все реки и речки бассейна озера Куку-нор несли в него наибольшее количество воды.

Северное заложение Южно-кукунорского хребта против восточного конца озера Куку-нор не превосходит пяти километров, далее же к западу оно постепенно увеличивается, достигая между речками Чедир (у Пржевальского Цайцза-гол) и Хара-мори 15 км; здесь хребет получает весьма массивные формы, хотя относительная высота его над уровнем озера и остается прежней – от 915 до 1 220 м. Снеговых вершин в нем нет вовсе, но гольцы виднеются на всем его протяжении; издали они имеют [481] лиловато-серый цвет и, как кажется, сложены целиком из известняков.

Ниже гольцов очень редко можно видеть типичный альпийский луг; в большинстве же случаев подошва их упирается в луговые покатости, поросшие довольно разнообразным кустарником, среди его преобладают сперва Salix и Potentilla, а затем ниже Spiraea и Caragana. Степные травы появляются еще ниже; их пояс узкий и притом далеко не сплошной. Среди растений этой полосы более значительное распространение имеют полынь и Acrocome janthina Maxim., растущая большими колониями преимущественно на тучных почвах; затем в предгорьях Южно-кукунорского хребта мы нашли еще в цвету Aconitum gymnandrum Maxim., Gentiana ninea Maxim., Senecio campestris DC, Oxytropis kansuensis, Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl., Sisymbrium humila С. A. May., Allium tanguticum Reg (?) и некоторые другие травы. В порослях A. janthina держались во множестве Hypsopbila grummi Alph.; из других встреченных нами здесь видов чешуекрылых заслуживают упоминания: Parnassius nomion var. nia nominus Gr.-Gr., Colias arida var. wanda Gr.-Gr., Argynnis euge var. rhea Gr.-Gr., Agrotis dulcis Alph., A. islandica var. rossica Stgr., Heliophobus grummi Alph., H. anachoretoides Alph., Trigonophora grummi Alph., Monostola pectinata Alph. и Cidaria phasma Butl. Первые палатки тибетцев-панака встретили мы лишь на третьем переходе вдоль берега озера Куку-нор, за речкой Хара-шори. У них мы рассчитывали купить баранов, а при удаче найти среди них и проводника в область верховий р. Бухаин-гола; но надежде этой не суждено было осуществиться, так как панака, пообещав доставить нам баранов на следующий день, до света откочевали неизвестно куда.

На ручье Хора-мори мы дневали. Воспользовавшись этим, совершил экскурсию в горы и долиной помянутого ручья подвился до гольцов Танегма. Все пастбища по пути оказались нетронутыми, да и с высокой горы, на которую я взобрался и откуда готкрылась необъятная панорама гор и долин, я нигде не обнаружил человеческого жилья. Тогда, помню, обстоятельство это ресказаино меня удивило, впоследствии же нам довелось в области Нань-шаня и Куку-нора весьма часто пересекать обширные районы пустующих пастбищ, причем нам каждый раз говорили, что эти места остаются незаселенными вследствие приказа из Пекина, где, будто бы, вот уже несколько лет разбирается о них спор между панака и монголами.

27 июля мы достигли западной оконечности озера Куку-нор, где и остановились на ключах в урочище Лянцы-карла. Огибая северный отрог хребта Танегма, который отклоняет дорогу почти пол прямым углом к озеру, мы совершенно неожиданно столкнулись с шедшим нам навстречу косяком диких ослов-кнангов (Equus kiang Moorcr.), которые, завидев нас, на мгновение [482] остановились, как вкопанные, а затем, круто повернув обратно, бросились наутек. Но было уже поздно. Казаки успели спешиться и дать залп; в результате – убитый жеребец, великолепная шкура которого и поступила в нашу маммологическую коллекцию.

В урочище Лянцы-карла мы не нашли тибетцев-панака; их стойбище, как оказалось впоследствии, находилось несколько дальше, в урочище Карла-нангу, куда мы и перекочевали на следующий день, пройдя всего лишь 15 км.

Местность между этими двумя урочищами изобилует ключами и, за исключением двух глинисто-песчаных гривок, пересекавших дорогу одна в четырех километрах от урочища Лянцы-карла, другая в одиннадцати, поросла густыми, сочными луговыми травами; грунт кое-где был топкий, кое-где виднелся даже обросший осокой кочкарник среди луж стоячей воды, но настоящих болот мы здесь не встретили. Этот великолепный луг уходил к северу и западу за край горизонта, на восток же сбегал к озеру Куку-нор, и на всем этом огромном пространстве не было видно даже признаков присутствия человека. Впрочем, поднявшись на вторую грядку холмов, протянувшихся к озеру от Южно-кукунорского хребта, мы заметили впереди, километрах в четырех, дымок, а вскоре затем и три черные палатки тибетцев. К ним-то мы и направились, решив остановиться по соседству с этим стойбищем. Урочище, в котором мы остановились, как упомянуто уже выше, называлось Карла-нангу.

Здесь мы узнали, что палатки тибетских старшин (хонбу) Анярэ и Гулы остались у нас позади, к западу от дороги, и что без их разрешения никто не отважится итти к нам в проводники или войти с нами в какую-либо торговую сделку. Мы стали уже раздумывать, как нам быть, когда заметили, что к нашему бивуаку едет несколько человек тибетцев. Это и был старшина Анярэ с своей свитой.

Он оказался сговорчивым малым и обещал доставить все необходимые нам припасы, а равно баранов и лошадь взамен павшей у нас на р. Хара-мори. Убедить его дать нам проводника было, однако, делом более трудным, но и тут он в конце концов не только согласился на это, но и сам вызвался вывести нас долиной Бухаин-гола на торную дорогу в г. Су-чжоу. Вечером к нам явился посланный хонбу Гулы, передавший нам приглашение последнего почтить его своим посещением. Мы обещали; но поехал лишь брат, я же, по нездоровью, принужден был остаться. Хонбу Гулы оказался радушным хозяином и отпустил брата лишь в сумерки; а на следующий день он посетил нас, и таким путем между членами экспедиции и тибетцами-панака установились отношения, не оставлявшие желать ничего лучшего.

Рокхиль считает панака – тибетцами, наиболее полно сохранившими свои первобытные типические особенности ²⁵⁷. Здесь [483] уместно будет остановиться на некоторых сторонах их характера, быта и обстановки.

Жилищем панака, как и прочим тибетцам, ведущим кочевой образ жизни, служит четыреугольная, с почти плоской крышей, палатка, вид которой издали миссионер Гюк очень удачно сравнил с громадным черным пауком, который прижался к земле своим телом, выставив по сторонам длинные и тонкие ноги. Эти ноги – толстые волосяные веревки, перекинутые через жерди и привязанные затем на некотором от них расстоянии к кольям; они служат для натяжения плоской крыши, которая изнутри поддерживается тремя брусьями, по высоте лишь немногим превосходящими наружные жерди. Веревок этих восемь: они протянуты от четырех верхних углов палатки и от середины каждой из четырех ее сторон. В центре такой палатки сбивается из глины и камней очаг, над которым в крыше имеется четыреугольное отверстие, затягиваемое полостью на ночь и в непогоду. Очаг этот, длинный и узкий, состоит из топки и длинного дымохода, дающего тягу, вполне достаточную для того, чтобы без помощи меха разжечь даже сыроватый аргал. Вокруг очага пол обыкновенно устлан шкурами и тюфячками из китайской дабы и овечьей шерсти. Предметы обихода и оружие сложены вдоль стен; здесь же хранится и сухой аргал, обыкновенно прикрытый куском шерстяной ткани. Я не видел больших запасов аргала в палатках, но Пржевальский свидетельствует, что в холодное время года, в виду защиты от ветра и снега (нижние полы палатки хотя и притягиваются плотно к земле, но не на столько, чтобы оградить ее внутренность от непогоды), из него складывается вдоль стен внутренний вал. Такой же вал делается и снаружи, причем на плоскогорье Тибета материалом для наружной защитной стены служат камень и глина ¹⁵⁸. Большие палатки иногда перегораживаются вплотную пологом, но за этот полог мы не проникали и не знаем, что он за собой скрывает.

Утварь у тибетцев-панака, за немногими исключениями, почти такая же, как у других кочевников; только котлы в Монголии и киргизов обыкновенно чугунные, здесь чаще бывают медные; сверх того, во всякой палатке найдется ручная мельница для размола поджаренного ячменя и меха, которые представляют поддувальный снаряд, сделанный из снятой дудкой шкуры барана или козла; ноги у такой шкуры почти вплотную отрезаются, в отрезы задних вставляются деревянные рукоятки, в отрез одной из передних закрепляется коническая трубка, затем все остальные отверстия плотно зашиваются и поддувало готово; раздвигая рукоятки, в мех вгоняют воздух, сводя их и одновременно принимая мех к земле – гонят воздух в сопло, притом настолько сильной струей, что с ее помощью возможно разжечь даже сыроватый аргал. [484]

Главной пищей тибетцев плоскогорня, пишет Пржевальский ¹⁵⁹ служат бараны, или, реже, яковое мясо, которое они довольно часто едят сырым.

Такой отталкивающей картины нам не довелось видеть; наоборот, у тибетцев-панака нам всегда подавали превосходно сваренное мясо и крепкий бульон. Равным образом я не могу подтвердить замечания Пржевальского об отвратительной нечистоте, с какой изготовляется у них пища ¹⁶⁰. Конечно, посуда у тибетцев, как и у других кочевников, не блестит особой чистотой, руки стряпающих также могли бы быть много чище, однако особой неряшливости именно при изготовлении пищи я у них не заметил. Скажу даже более. Мне довелось однажды присутствовать при варке обеда, и из того факта, что и посуда предварительно ополаскивалась и руки мыл тот, на чью долю приходилось разрезать мясо барана, я вывел заключение, что панака присуще стремление к чистоте, которому при кочевом образе жизни, конечно, далеко не всегда можно удовлетворить.

Я не скажу также, чтобы их можно было упрекнуть в «жадности». За обедом они держали себя с достоинством; да и вообще в обращении с нами проявили столько такта, что наше предвзятое представление о них, как о дикарях с весьма неуравновешенным характером, очень скоро должно было рассеяться.

Панака едят часто, но понемногу. Обыкновенная их пища состоит из кирпичного чая, приправленного солью и маслом, ячменной поджаренной муки (дзамбы), кислого молока (чжо) и сушеного творога (чуры). Последний растирают в порошок и едят с маслом и дзамбой. Чай кипятят недолго. Когда он готов, в него подмешивают соли, масло же кладется каждым в свою чашку особо; когда оно достаточно распустится, его отгоняют к борту чашки, всыпают сюда же соответствующее количество дзамбы и, сделав месиво из муки, масла и чая, посылают комок последнего в рот и запивают его чаем. Мясо тибетцы-панака, как, впрочем, и другие кочевники, едят редко, да и то лишь наиболее состоятельные из них; они, однако, повидимому, очень гостеприимны и гостю, если он не заурядный посетитель, даже бедные подводят барана, которого тут же, на его глазах, и закалывают.

Дать сколько-нибудь верную характеристику нравственного облика какой-либо народности на основании мимолетного с ней знакомства, конечно, невозможно; тем не менее я считаю не лишним поделиться с читателем тем впечатлением, которое произвели на меня панака.

Они показались мне грубыми в обращении, резкими в движениях, но сдержанными в выражении своих мыслей; их готовность служить никогда не переходила в искательство, и ни одного из них я не могу обвинить в лести, в попрошайничестве или назойливости; радушие, с каким они нас принимали, было, повидимому, [485] вполне искренним, а не подсказывалось желанием таким путем вызвать нас на подарки. За все время нашего пребывания среди них у нас не было случая какой-либо пропажи, из чего я вывожу заключение, что за панака утвердилась несправедливо репутация воровского народа; правда, они охотно предпринимают грабительские набеги на соседние монгольские стойбища, но в организации таких экспедиций едва ли не главную роль играет стремление молодежи проявить свою удаль; по крайней мере, как нам говорили, пожилые панака никогда не принимают участия в баранте (Баранта – установившийся на Кавказе и в Средней Азии термин для обозначения набега с целью угона скота, преимущественно баранов.). Пржевальский называет хара-тангутов верховий Хуан-хэ юмыми. Столь строгое определение, пожалуй, и не подходит панака Куку-нора; однако они, действительно, малосообщильны и не отличаются особой живостью характера; я также разу не слышал панака что-либо напевающим или громко чему-либо смеющимся. Насколько они храбры, энергичны в преодолении препятствий и решительны – судить не берусь, так как случаев проявления ими означенных качеств видеть мне не пришлось; общее, оставленное ими у меня впечатление, однако, за то, что всем этим они наделены в достаточной мере.

Хотя женщина у панака не занимает такого приниженного положения, как у монголов, все же оно незавидно; так, ее, например, не допускают к трапезе с мужчинами при приеме гостя и в других торжественных случаях; решающий голос во всех вопросах, касающихся семьи и дома, принадлежит мужу и т. д. Последнему не возбраняется также обычаем ввести в свой дом наложницу – обстоятельство, яснее всяких слов рисующее подчиненное положение женщины у панака. Полиандрии, насколько мне известно, у панака не существует.

Об одежде панака писали Пржевальский, Рокхиль, Потанин, Футтерер и другие путешественники, и к тому, что уже сказано ими по этому предмету, мне нечего добавить. Я упомяну лишь об обычае женщин панака закрывать в присутствии посторонних лицо волосами, заплетенными во множество мелких косичек – обычае, известном со времен глубокой древности, но ныне как будто уже исчезающем. [486]

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ИЗ БАССЕЙНА ОЗЕРА КУКУ-НОР В БАССЕЙН ЭЦЗИН-ГОЛА

Обязанности наших проводников приняли на себя оба хонбу – Анярэ и Гулы. Они выговорили себе в виде посуточной платы по 3 м синей и оранжевой бязи – вознаграждение, по местным ценам, очень высокое, но мы не особенно спорили об его размере, лишь бы добраться с их помощью до высочайшей горной группы Нань-шаня – хребта Ноху, по словам туземцев дающего начало значительнейшим рекам этой части Центральной Азии – Бухаин-голу, Су-лай-хэ, Тао-лай-хэ, Эцзин-голу и Да-тун-хэ.

30 июля, по указанию присланного старшинами подростка, мы двинулись с места нашей стоянки в урочище Карла-нангу прямо на северо-восток и, пройдя в этом направлении 6 км, достигли речки Чедир (Цай-цза-гола), которую и перешли близ развалин байнака. Ширина в этом месте Чедира, при глубине около 30 см, не превосходила 6,4 м.

За Чедиром мы продолжали держаться раз принятого северовосточного направления и вскоре, оставив за собою луг, вышли на степь, одевающую плоский водораздел между Чедиром и Бухайн-голом. Здесь мы встретили одновременно косяк кнантов (Equus kiang Moorcr.) и стадо антилоп (Gazella picticaudata Hodgs.), которые отнеслись весьма доверчиво к каравану и обнаружили заметное беспокойство лишь после того, как от него отделились спешившиеся охотники.

Следить за ходом этой охоты, однако, мне не пришлось, так как догонявшие отряд старшины уже издали махали руками, указывая, повидимому, на то, что мы взяли ложное направление. Когда же они подъехали наконец, то прошла еще добрая четверть [487] часа, прежде чем выяснилось окончательно, что вести условленной дорогой они нас не берутся.

– Да почему же?

Но по опыту зная, что ответ на этот вопрос должен будет надолго задержать движение каравана, я решил отложить расспросы до более благоприятной минуты, теперь же приказал отряду следовать в том направлении, которое будет указано старшинами. Они тотчас же круто свернули на восток и вскоре вывели нас к Бухаин-голу. Здесь мы остановились. А пока люди устанавливали юрты и разбирались в багаже, мы с братом отошли в сторону и, пригласив старшин и переводчиков, занялись переговорами, из коих, наконец, удалось установить следующее.

Десять месяцев в году долина Бухаин-гола остается без жителей. Панака прикочевывают сюда не ранее половины июня, уходят же в августе; но в нынешнем году они почему-то покинули хвои становища ранее обычного времени и, по только что полученному старшинами известию, всей массой перешли в горы к востоку; при таких же условиях, без помощи местных жителей, нечего было и думать о переходе встающих на пути огромных гор Ноху.

Решение старшин было твердое, и никакие наши посулы и просьбы не поколебали его. В конце концов мы должны были сдаться и итти туда, куда соглашались вести нас хонбу. Впрочем, предложенный нам маршрут нельзя было назвать малоинтересным. Они хотели вывести нас на Да-тун выше Юн-ань-чэна, а отсюда мы могли добраться до того же Су-чжоу, следуя неисследованной еще долиной верховий Эцзин-гола; мы ведь еще не знали тогда, что на этом пути нам придется местами повторить дорогу Потанина.

Пока же велись эти переговоры, казаки, насмотрев в Бухаин-голе изрядное количество рыбы, занесли и повели против течения бредень; заносили они его несколько раз и в результате добыли не менее двух пудов рыбы, оказавшейся трех видов – одного уже известного – Nernachilus dorsonotatus Kessl., и двух новых – Gymnocypris leptoeephalus Herz, и G. przewalskii Herz.

Ночью разразилась гроза. Молнии сверкали ежеминутно. Дождь лил с такой силой, что пробивал слабые места наших юрт; пришлось даже на скорую руку окопаться, так как вода, сбегая с соседней, возвышенности, подтекала под войлоки служившие нам постелью. На утро Бухаин вздулся. Накануне главный его приток имел 32 м ширины при наибольшей глубине 1,2 м; теперь же, даже на перекатах, вода достигала 1 м, что делало переправу через проток весьма затруднительной; к тому же вода шла быстро на прибыль.

Времени терять было нечего. Чай был брошен, вьюки быстро собраны, и, спешно завьюченный, первый эшелон лошадей [488] спустился с береговом кручи на перекат. Вода оказалась здесь уже выше брюха и сильным напором грозила сбить с ног наиболее слабосильных. Пришлось их поддерживать, обходя справа, причем забираться на такие глубины, где вода была выше седельного потника. Первую протоку, тем не менее, мы прошли благополучно. Зато вторую и следующую, по коим почему-то вдруг пошла большая вода, мы одолели с большим трудом и риском, подмочив большую часть багажа.

Обратный путь верховых за следующим эшелоном вьючных животных показал, что вода и в первой протоке в какие-нибудь двадцать минут прибыла по крайней мере сантиметров на восемь. Тогда старшины, которые, сидя на корточках на берегу, молча наблюдали эту картину, вдруг поднялись и заявили, что дальнейшая переправа представляется очень опасной, так как по прибыли воды в реке можно думать, что не пройдет и получаса, как остров между протоками будет залит водой, а тогда легко будет сбиться с брода и погубить багаж и животных.

Но пока наши переводчики справлялись со своей задачей передать нам столь сложную мысль, дело шло своим порядком. Хассан успел прогнать вплавь через первый рукав своих ишаков, а казаки и Сарымсак, решив использовать высокий рост и силу нашего верблюда для перевозки наиболее громоздких вещей, уже сводили его в реку.

– Раза в три он нам все и перетащит, а что останется – разберем по седлам, -доложил нам Комаров в ответ на переданное ему предостережение старшин.

Особых хлопот мы ожидали с баранами, но и тут нас выручил наш славный джаркентец, смело бросившийся в воду и тем увлекший за собой всех остальных. Их помотало немного в стремнинах, а затем они благополучно выбрались на отмель, после чего также легко переплыли и через следующие протоки.

Когда последние люди вышли на левый берег Бухаин-гола, я поспешил взобраться на соседний бугор, с которого вся долина реки была как на ладони.

Предсказание старшин сбылось; отмели, в обычное время разбивающие в этом месте русло Бухаин-гола на три главных рукава, исчезли под водой, и вся река представляла теперь огромный поток, по ширине, пожалуй, нисколько не уступавший Желтой реке у Гуй-дэ. Шоколадного цвета вода неслась в нем довольно плавно, пенясь только у берегов, кое-где в водоворотах, да среди кустов Myricaria, растущих по отмелям – картина величественная и несколько неожиданная после всего того, что писалось Пржевальским об этой реке ¹⁶¹.

Вода прибывала в реке до вечера, когда стала постепенно спадать, однако и на следующее утро отмели обнажились едва лишь на половину. Максимум подъема воды отмечен был мною [489] в 6 часов вечера и составлял почти метр выше уровня, бывшего в реке накануне. Старшины нам передавали, что хотя Бухаин-гол и очень капризная река, но что столь большой подъем воды им приходилось наблюдать не часто.

После беспокойно проведенной ночи и трудной переправы мы дальше не пошли и стали бивуаком у самого брода. К тому же небо вновь заволокли тучи, и около 2 часов пополудни полил дождь, который с интервалами шел до поздней ночи.

Утром 1 августа сырость в воздухе была пронизывающей, небо оставалось хмурым, а термометр показывал не более 10° С.

Поднявшись с бивуака, мы в течение часа шли долиной Бухаин-гола, густо поросшей злаками, среди коих виднелись кое-где кусты Myricaria, и на этом участке пути пересекли три не то протока, не то ручья, впадающие в Бухаин-гол – Джюрмнт, Джюрнэ и Чунуцзэ. На седьмом километре мы поднялись на невысокий увал, который к югу от дороги развивался в невысокий кряж Джюрмит, километров на десять вдающийся в озеро.

Куку-нор мы вновь увидали с увала, и к нему же по слегка всхолмленной степи повела нас тропа, избранная хоибу. Впрочем, на этот раз мы уже не следовали вдоль его берега, а, едва коснувшись последнего, вновь отклонились к северо-востоку, к горам. Но на первый ночлег на ключе Асса-хан, в 26 км от Бухаин-гола, мы все еще расположились вне этих гор, в котловине озера Куку-нор. Вверх по этому ключу шла торная дорога к озеру Курлык-нор.

День 2 августа был довольно теплый, но такой же облачный, как и предыдущие два; временами накрапывал даже дождь.

С места нашей стоянки мы поднялись на плоский водораздел, пройдя который, вышли в долину речки Бага-улан-гол, протекавшей среди невысоких холмов, лишь изредка обнажавших основную породу – красный песчаник.

Растительность утратила здесь свой преимущественно степной характер, и хотя горные склоны описываемой долины все еще сплошь одевал кнпец (Festuca sp.) и другие злаки (Роа sp., Triticum sp.), но на этом фоне стали попадаться уже и луговые травы: Ranunculus tricuspis Maxim., Acrocome jantina Maxim., Gentiana straminea Maxim., Saussurea hieracioides var. spathulata Winkl., Allinm polyphyllum Kar. et Kir., A. herderianum Rgl., Pedicularis cheilanthifolia var. isochila Maxim., Anaphalisnubigena var. intermedia Hook, (f.), Tanacetum tenuifolium var. micracephala Winkl., Senecio campestris DC, Oxytropis kansuensis Bge., Aconitum gymnandrum Maxim., Galium sp. и другие.

Пройдя вверх по речке Бага-улан-голу 5 км, мы перешли эту небольшую речку и, следуя далее глубокой падью в горах ее левого берега, взобрались на водораздел, с которого и спустились в узкую долину р. Дегэ-чу в том месте, которое, судя по [490] многочисленным отбросам и одевающей почву сорной растительности (Chenopodium sp., Urtica sp.), служит зимовьем кочевникам.

Хотя мы прошли всего лишь 22 км, но зачастивший дождь заставил нас сделать остановку на р. Дегэ-чу. Однако непогода продолжалась недолго; вскоре уже снова выглянуло солнце, и тучи стали быстро сбегать с небосклона. Жаркое солнце выманило меня даже на экскурсию, но последняя не дала ни одного нового вида насекомых.

На следующий день мы выступили под дождем. Пройдя километра четыре вверх по р. Дегэ-чу, протекавшей местами в узких щеках, где обнажался плотный красный песчаник, мы свернули на восток и неглубоким, но крутым логом взобрались на водораздел, восточную подошву которого омывала речка Ертер, системы Ихэ-улан-гола. Пройдя ее и следуя все в том же северо-восточном направлении, мы вновь поднялись на гору, затем спустились с нее и вышли в долину речки Дзамар, по ту сторону которой подымалась высокая скалистая гряда гор, сложенная из темных плотных песчаников. Дальнейший путь наш шел вдоль этой гряды, вниз по течению помянутой речки, пять километров дальше впадающей в Ихэ-улан-гол.

Ихэ-улан-гол, после Бухаин-гола, первый по величине приток озера Куку-нор. Он берет начало с горного массива Баин-ула, быстро обогащается водой из ключевых падей у подошвы последнего и в том месте, где мы на него вышли, т. е. несколько выше устья речки Дзамар, протекает уже мощным потоком в двух рукавах, шириной до 15 м каждый, при глубине брода около 60 см. Пройдя западный рукав, мы разбили свой бивуак на островке, густо поросшем кустами Potentilla fruticosa var. tenuifolia Lehm., так как только здесь нашли достаточно сухую площадку.

На сегодня мы прошли лишь 16 км; такая короткая станция сделана была в угоду старшинам, которые под всякими предлогами настаивали на остановке на берегу Ихэ-улан-гола, в урочище Шала. Впоследствии причина их упорства объяснилась: отсюда они рассчитывали вернуться обратно, сдав нас другому старшине, кочевавшему по соседству.

Этот старшина, высокий и сухой старик, явился к нам перед сумерками. Он соглашался вести нас в долину Да-тун-хэ, но просил отложить выступление туда на день: ему хотелось почтить нас обедом. Конечно, пришлось ему уступить и принять его радушное приглашение.

День 4 августа не обещал ничего хорошего. Как и накануне, дождь зарядил с утра. Облака низко повисли хлопьями над долиной, и только в редкие промежутки видно было, что они скрывают за собой темные массы гор. Около полудня последние стали, однако, обрисовываться яснее, а вскоре затем облака поползли наверх, где и растаяли. С неба брызнули снопы лучей и, сверкнув [491] бесчисленными огнями в каплях дождя на листьях кустарников, мгновение спустя уже залили светом всю долину. Разведрило. Этим моментом я и решил воспользоваться для поездки в стойбище старшины. Брат не поехал – у него нашлась какая-то работа, по его словам, неотложная.

Старшина стоял в том же урочище Шала, километрах в двух выше. Он меня встретил у своей палатки, которая поразила меня своей высотой и значительными размерами. Взявши мою лошадь под узцы, он подвел ее к порогу, помог мне сойти с нее и, отступив на шаг, жестом пригласил итти вперед. В палатке я застал несколько женщин. Они столпились у очага позади старухи, которая тотчас же раскинула с правой стороны последнего стеганое новое одеяло, на которое и пригласила меня садиться. Справа от меня на втором коврике поместилась моя свита, слева – старшина и старший из двух его сыновей. Женщины отошли в сторону и уселись у входа в палатку, старуха же осталась у очага, уставленного всевозможной посудой.

После первых приветствий передо мною был поставлен невысокий красный лакированный столик, на котором тотчас же появились в фаянсовых китайских чашках масло, дзамба, чай и кислое молоко; сюда же попытались было поставить и деревянный лоток с жареными в масле кусками пшеничного теста, но он не поместился, и его поставили рядом, на коврике; засим тут же поместили и жбан с молоком, а равно мой столовый прибор, по просьбе старшины предусмотрительно захваченный Николаем. Когда я съел чашку тюри из дзамбы, масла и основательно посоленного и забеленного молоком чая (кирпичного), на сцену появились новые блюда – большая фаянсовая миска с бараньим супом и большой деревянный лоток с горой наваленным мясом. Все это подано было вполне опрятно, и хотя в супе плавало порядочное количество волос и сору, но без этого в степном быту обойтись ведь нельзя.

За едой разговаривали мало, но когда остатки мяса были переданы сидевшим в стороне женщинам, то началась утомительная беседа через двух переводчиков. Собственно говоря, толковали между собой только эти два переводчика, очевидно, не вполне понимая друг друга, мы же с старшиной хлопали глазами и довольно-таки глупо улыбались друг другу. Наконец, испытание наше кончилось. Поблагодарив радушного хозяина, я поднялся. Старшина проводил нас до нашего бивуака. Здесь он был приглашен в юрту и выпил с нами чашку чая с сахаром и печеньем. На прошанье я дал ему несколько безделушек для передачи жене и невесткам, чем он, повидимому, остался очень доволен.

На следующий день мы тронулись далее. Утро было ясное и горы в верховьях р. Ихэ-улан были явственно видны. Они были [492] покрыты свежим снегом и посылали высоко в небо свои островерхие вершины. Одна из них, выше и массивнее других, носила монгольское название Баин-ула; ее-то мы и видели с южного берега Куку-нора,

Пройдя вброд второй рукав Ихэ-улан-гола, мы направились вверх по левому его притоку Шала-голу. В своем низовье долина этой речки носила тот же характер, как и оставшаяся у нас позади долина Ихэ-улан-гола; это был луг, переходивший лишь местами в кочкарник; но выше мочажины стали попадаться чаще, и здесь дорога, обходя их, должна была то и дело взбегать на поросшие кипцом горные склоны. На 15-м километре мы обошли большое болото, в котором собирает свои воды один из двух истоков р. Шала-гола, и последующие 18 км шли суходолами, орошенными лишь двумя или тремя ключиками. Последний из этих суходолов вывел нас на седловину, с которой открылся вид на небольшой участок долины р. Харгэ-чу и на противолежащий хребет Нам-ни-сурва, ответвляющийся от Южно-тэтунгских гор к югу от перевала Мали-мори.

Реку Харгэ-чу (у Потанина Харьги, или Харгын-гол), на которой мы остановились для ночлега, Пржевальский, а за ним и Рокхиль ¹⁶² называют Болема-голом. Это – крупная речха бассейна озера Куку-нор, уступающая по величине лишь Бухаин-голу и Ихэ-улану. Ее широкою долиной от устья вверх прошел в 1868 г. Потанин ¹⁶³; что же касается Пржевальского, то, повидимому, он свернул с р. Харгэ-чу в том месте, где мы на нее вышли.

На следующий день мы выступили вверх по р. Харгэ-чу; дорога идет здесь левым берегом речки, по местности, поросшей кипцом и другими злаками; в ущельях левобережных гор кое-где выступают скалы пестрых песчаников, но среди щебня, составляющего вынос из этих ущелий, попадается также кварц и зеленоватый сланец. Долина, местами же ущелье, Харгэ оказалась пустынной – ни человеческого жилья, ни диких животных нигде не было видно. Впрочем, на 14-м километре мы поровнялись с глинобитной оградой байнака Давэту, но и эта обширная монгольская постройка стояла, повидимому, давно уже необитаемой, так как весь двор ее густо зарос сорными травами.

Против Давату оказалось устье ущелья, выводящего на перевал Мали-мори.

Потанин замечает, что из долины Харгэ-чу имеется три перевала в долину Да-тун-хэ; через восточный из них – Цэртэн (Це-тер) – вышел на Куку-нор Пржевальский, западный – Берэ-хада – был пройден им, средний же остался ему неизвестным даже по имени. Этим-то средним перевалом и вышла на Да-тун-хэ наша экспедиция.

Перевал Мали-мори двойной: путь, ведущий через главную седловину, более короткий и удобный; но наш проводник [493] почему-то избрал круговую дорогу и повел нас по крутизнам, едва доступным для верблюда. Высота перевала оказалась равной 13 790 футам (4 203 м) над уровнем моря. Порода, слагающая окрестные скалы, была желтым песчаником. Горизонт с гребня перевала был довольно ограничен, но, поднявшись на одну из ближайших скал, можно было легче разобраться в горных массах, слагающих водораздел бассейна Куку-нора и Желтой реки. Кажется, я видел даже отсюда пик Баин-ула.

С перевала мы спускались суходолом, пока не выбрались в ущелье, ведущее с главной седловины. Здесь бежал ручей, росли луговые травы, Potentilla frulicosa, Caragana jubata. Несколько ниже горы, сжимавшие русло ручья, раздвинулись, стали пологими; наконец, на десятом километре от спуска с Мали-мори перед нами развернулась широкая долина р. Да-тун-хэ, окаймленная на севере высокой стеной скалистых гор, а час спустя мы уже стояли на правом берегу могучей реки, против кочующего монастыря Арик-гомба.

Здесь к нам возвратился уехавший было вперед старшина. Побывав в монастыре, он теперь был не в духе. Видимо, он поджидал лишь несколько поотставшего Николая, чтобы заявить нам свое требование немедленного расчета. Хотя старшина и ранее производил на нас впечатление порядочного нелюдима и резкого в обращении человека, но такое требование все же несказанно нас удивило. Был ли он обижен нашим замечанием по поводу избранного вы тяжелого пути в обход перевала Мали-мори или на его решение нас покинуть повлияло его свидание с ламами... Как бы то ни было, он твердо стоял на своем и на нашу просьбу помочь нам в приискании проводника в бассейн Эцзин-гола ответил решительным отказом.

Мы переправились через р. Да-тун-хэ, по-местному Мори-чу, на следующий день. После выпавших за последнее время дождей река эта несла высокую воду. Пробный рейс показал, что в главном русле, шириной около 12 м, даже на перекатах вода была выше брюха лошади, что, в связи с необыкновенной стремительностью ее течения и крупными валунами, устилавшими дно реки, делало переправу обычным порядком завьюченных лошадей невозможной. Пришлось, как и на Бухаин-голе, переформировать вьюки, боящиеся подмочки предметы перевезти на верблюде, лошадей перевести с высоко завьюченным половинным грузом, ишаков же и вовсе пустыми. Такая хлопотливая переправа отняла у нас не менее двух часов времени, так что в тот день нечего было и думать двигаться дальше. К тому же мы должны были озаботиться приисканием проводника хотя бы до р. Бабо-хэ.

В этих видах в монастырь отправлен был Николай, но монахи встретили его очень сурово. На первых порах хамба-лама (настоятель) не захотел его даже принять, но затем, узнав, что мы [494] имеем паспорт из Пекина, смягчился и, после минутного совещания со своими приближенными, высказал готовность дать нам проводника до пикета Убо. Его любезность простерлась при этом до того, что он прислал к нам монастырского эконома (нерба-ламу) приветствовать нас с благополучным прибытием в долину Да-тун. Почтенный лама оказался хорошим дипломатом и, покидая нас после часовой беседы, удалился несомненным победителем, так как, отвечая с полной готовностью на все наши вопросы, он мог похвалиться тем, что решительно ничего нам не сказал, на нашу же просьбу – облегчить нам проход горами до Су-чжоу, любезно ответил: «Служить вам – наш приятный долг; но так как забота о ваших удобствах должна всецело лежать на чинах местной китайской администрации, а не на частных лицах, коими в сущности являемся мы, монахи, то хамба-лама и приказал довести вас до пикета Убо, где вы встретите китайского офицера, очевидно, уже предупрежденного о вашем прибытии, а потому и сделавшего все необходимые распоряжения для беспрепятственного вашего следования в желаемом вами направлении».

О монастыре Арик-гомба мы узнали немногое. В нем насчитывалось не более 60 монахов, из коих добрую половину составляли монголы; большинство же административных лиц принадлежало к уроженцам Амдо. Проживавший при монастыре гыген был также родом тангут; он местился в большой белой с желтой каймой палатке, резко выделявшейся среди темных и грязных юрт и палаток прочих монахов и монастырских слуг. Таких переносных жилищ в монастыре насчитывалось не более пятидесяти. Когда-то монастырь был богаче, но с обеднением монголов и он обеднел. Палаток-капищ при монастыре было три; они отличались своими размерами и расположены были покоем в центре стойбища. Монастырь в течение лета раза два меняет последнее, на зиму же перекочевывает к Юн-ань-чэну.

Ширина долины Да-тун у монастыря Арик-гомба не превосходит трех километров. Поверхность ее довольно неровная; местами она представляет кочкарник, местами изрыта старицами и руслами периодических стоков. Где кочкарник – там преобладает осока; в прочих местах виднеются исключительно почти луговые травы, среди коих мы застали цветущими: Allium cyaneum var. macrosternon Rgl., Gentiana slraminea Maxim., G. tenella var. imberbia Herd., Anaphalis cuneifolia Hook, (f.), Leontopodium alpinum L, Tanacetum tenuifolium var. microcephala Winkl. и др. Птиц видели здесь мало; в коллекцию же взят был всего лишь один экземпляр гуся (Anser indicus Lalh.). Зато рыбная ловля оказалась более удачной, причем добыто было три вида: Nemachilus stoliezkae Steind., N. dorsonotaius Kessi, и Schizopygopsis kozlowi Herz.

8 августа с места нашей стоянки мы выступили поздно, задержанные проводником. Сначала мы прошли около километра вверх [495] р. Лото, берущей начало в Севсро-тэтунгском хребте, с высокого скалистого массива Лото. Долина Лото оказалась узкой, ложе реки глубоко врезанным. Горы на протяжении первых пяти километров имели мягкие очертания и были одеты кипцом, но далее их сменили скалы сначала плотного песчаника, а затем серого слюдистого песчаника. В этом последнем скалистом участке дорога получила значительную крутизну и несколькими смелыми зигзагами вывела нас на гребень перевала Черик. Абсолютная высота этого последнего оказалась равной 13 931 футу (4 245 м), относительная – 2 300 футам (700 м). На эту высоту уже не доходит растительность; на северном склоне хребта она начинает попадаться метров на 90 ниже, в нижнем поясе осыпей, где мною были собраны следующие формы: Werneria nana Benth., Saxifraga atrata Engl., S. hirculus var. vestita Engl., Coluria longifoiia Maxim., Trollius pumilus Don., Meconopsis racemosa Maxim., Pleurospermum stellatum Benth., Taraxacum officinale var. parvula Hook, (f.), Gentiana falcata Turcz., Trisetum subspicalum Р. В., Pleurogyne carinthiaca Griseb., Allium chrysantum Rgl., Avena subspicata Clairv., Saussurea tangutica Maxim, и несколько ниже других: Delphiriium grandiflorum var. Gmelini Rehb., Gentiana siphonantha Maxim., G. algida var. Przewalskii Maxim., Adenophora Gmelini Fisch., Allium kanssuense Rgl., Oxytropis pilosa DC. и Pleurogyne rotata Griseb.

С перевала открылся величественный вид на горную страну к северу. Эта наименее высокая часть Нань-шаня казалась отсюда, с перевала, благодаря особому атмосферному явлению, приподнятой на недосягаемую высоту. На голубом фоне неба отчетливо рисовались только вершины цепи с блестевшими на них кое-где пятнами снега, горные же склоны точно расплывались в мгле тумана, поглотившего и широкую долину р. Бабо-хэ. Зато тем рельефнее из его волн выступали красные сопки Вэнь-ли-коу Нань-шаня, подымавшиеся непосредственно впереди нас. И вот эта-то полоса тумана точно отодвигала далеко к северу передовую цепь Нань-шаня и в то же время подымала ее гребень на огромную высоту.

Спуск с перевала Черик был круче подъема, однако, лишь в пределах пояса крупных отторженцев, широкими потоками сползавших с соседних гольцов; с выходом же на речку Черик и дорога пошла под значительно меньшим уклоном.

Пройдя с полкилометра вдоль помянутой речки, мы вышли к устью глубокой щели, по дну которой струился кирпично-красный ручей. Щель эта отделяла темносерые скалы горы Лото от яркокрасных глинистых песчаников Вэнь-ли-коу Нань-шаня и, насколько я мог проследить ее вверх, представляла узкий и мрачный коридор, почти лишенный растительности. Ниже этой щели речка Черик вступала в узкую долину с отлогими склонами, густо [496] поросшими кипцом. Здесь, в распадках холмов, мы всюду видели черные палатки панака и следы золотопоисковых работ; кое-где работы эти носили еще недавний характер, а на восьмом километре мы поровнялись и с шалашами золотоискателей дунган и китайцев, мывших золото способом, уже описанным выше.

В надежде отыскать среди них людей, знакомых с горами в верховьях Эцзин-гола и Тао-лай-хэ, мы приказали разбить бивуак по соседству; но надежде этой не суждено было осуществиться, так как все золотоискатели оказались выходцами из селений Сининской долины и дальше пикета Убо не ходили; они знали, однако, что к низовью р. Бабо-хэ ведет хорошо наезженный путь. С нас пока и этого было достаточно. Мы позвали проводника, присланного нам из монастыря Арик-гомба, и предложили ему вести нас вниз по р. Бабо-хэ; когда же он отказался, то объявили ему, что в дальнейших услугах его не нуждаемся. Мы рассудили итти без проводника, так как разочли, что торный, местами даже колесный путь не может же итти по местности совсем безлюдной и что, таким образом, дорогой мы не особенно рискуем остаться без нужных нам указаний.

С места нашей стоянки на речке Черик мы очень скоро вышли в широкую долину р. Бабо-хэ, а километра два дальше добрались и до помянутой выше колесной дороги, долженствовавшей служить нам в дальнейшем путеводителем.

Долину Бабо Потанин называет Е-ма-чуань, т. е. долиной диких лошадей, точнее – киангов. Это китайское название сообщил путешественнику тангут Тарно. Не оспаривая его правильности, я должен, однако, заметить, что оно мало подходяще к этой долине, так как в ней, насколько знаю, киангов не водится. Да и условия для существования их там мало пригодны: во-первых, долина невелика – всего около 60 км в длину от устья р. Бага-тонсук до пикета Чжи-нань-лин при наибольшей ширине в 5-6 км; во-вторых, восточная ее половина, где, как мы уже знаем, проходит большая дорога из Синина в Гань-чжоу, служит ареной большого людского движения. Столь же мало подходит к р. Бабо-хэ и другое, приводимое также Потаниным, китайское ее название Е-нью (ню)-хэ, что значит «река диких быков». Скасси на своей съемке обозначает ее именем Хэй-хэ; у Потанина, однако, читаем, что это последнее название китайцы приурочивают к реке Бардуну, западному истоку р. Эцзин-гола ¹⁶⁴. В действительности, однако, и эта поправка не вполне верна, так как Бардун китайцы называют Хый-хэ – «грязной рекой», наименование же Хэй-хэ – «черной реки» – дают Эцзин-голу ниже слияния обоих его истоков.

Из двух рек – Хый-хэ и Бабо-хэ – первая по всей справедливости должна считаться вершиной р. Хэй-хэ, или Эцзин-гола: она [497] длиннее, многоводнее, ее бассейн обширнее и ограничен горами, на значительном протяжении переходящими своими вершинами за линию вечного снега.

Но и Бабо-хэ речка не малая.

Зарождаясь на перевале Чжи-нань-лин, она очень быстро обогащается водой ключей и многочисленных ручейков, сбегающих с водораздела рек Чагрын-гола и Хэй-хэ, и уже против пикета Убо вырастает до размеров крупного горного потока. В дальнейшем своем течении она принимает воду многих ручьев, из коих наиболее значительным является стремительный Ихэ-тонсук, впадающий в нее километрах в четырех выше устья.

Длина ее, не считая излучин, 106 км. Общее падение около 106 м на километр (0,01), но распределено оно неравномерно. В своем верховье, в области степных гор, река течет довольно спокойно, но, вступив в лесную теснину, ниже устья р. Бага-тонсук она приобретает такую стремительность, которая делает переправу через нее в этом районе небезопасной. Да и бродов через нее здесь немного. Самый известный, становящийся, однако, [498] в разгар половодья непроходимым, находится ниже устья Ихэ-тонсука, где Бабо-хэ, при сравнительно большей ширине, имеет твердый грунт дна. Вода в ней очень грязная, того же буро-красного цвета, как и те песчаники, среди коих она нарождается и течет.

Колесная дорога, по которой мы направились на запад, пролегала в одном-двух километрах от русла реки. Проложена она была через перевал Убо в лесные дачи по р. Бабо-хэ, как нам говорили, в два приема: по ущелью Пянь-дао-коу в шестидесятых годах, по долине р. Бабо-хэ в середине восьмидесятых, когда китайским правительством решено было строить телеграфную линию в Кашгар, и попытка ганьчжоуских властей заготовить для нее лес путем сплава его по р. Хэй-хэ потерпела полную неудачу,

В наше время дорога эта была, однако, вновь, повидимому, оставлена; по крайней мере, на всем ее протяжении нам не удалось заметить свежих следов китайской телеги.

Пройдя этой дорогой 32 км, мы остановились у подошвы обросшего лесом холма. Здесь проходила граница лиственного леса, а вместе с тем менялся и самый характер долины Бабо: она заметно сужалась, падала круче, становилась живописнее; луговая растительность на левом берегу реки и степная на правом уступала далее место лесу, весьма разнообразному по составу и с таким густым подлеском, что продраться через него далеко не везде было возможно; кусты Myricaria и Hippophaл rhamnoides, попадавшиеся и ранее по руслу реки, сливались здесь также в густые заросли, из коих одна, близ нашей стоянки, особенно поразила меня своим странным видом: у кустов облепихи, по толщине стволов почти деревьев (до 15 см в диаметре), широкие и густые кроны были срезаны точно по одной мерке на высоте 1-2 м. Русло реки отсюда также сужалось, становилось более извилистым и глубоким, и река уже не разбивалась в нем более, как прежде, на рукава, а неслась одним стремительным, мощным потоком.

Ради охоты в ельниках и лиственном лесу (Populus, Salix, Sorbus, Betula) мы остались на помянутом бивуаке дневать. Охота в общем была удачна, и наша орнитологическая коллекция обогатилась нижеследующими видами: Bucanetes mongolicus Swinhi Carpodacus rubicilloides Przew., Loxia curvirostra var. himalayana Hodgs., Emberiza godlevskii Tacz., Certhia familiaris L., Poecile affinis Przew., Crossoptilon auritum Pall., Ithaginis sinensis var. michaлlis Bianchi, Perdix sifanica Przew. и Tetrastes sewerzowi Przew. Из них особый интерес имеют: новая разновидность франколина (Ithaginis sinensis var. michaлlis), новый для фауны Центральной Азии гималайский клест (Loxia curvirostra [499] var. himalayana) и ушастый фазан (Crossoptilon auritum), столь далекое распространение коего на север и запад установлено было нами впервые (Впрочем, нам удалось открыть местопребывание этой птицы и на северном склоне Нань-шаня.).

О своей встрече с выводком ушастых фазанов брат рассказывает следующее.

О фазаньем выводке я узнал от Жиляева, который указал мне и направление, в котором скрылись эти красивые птицы. Не прошел я вверх по ручью и двадцати метров, как собака, находившаяся со мной, действительно потянула вперед, на гору. Пришлось карабкаться вслед за нею по скалам и густому кустарнику. Фазаны, очевидно, были недалеко; я даже явственно слышал их глухое клохтанье, а временами до меня доносился и шум, производившийся ими при перебежках. За всем этим из-за высокой поросли я все еще их не видел. Между тем я терял уже силы, почти задыхался. Огромная абсолютная высота давала-таки тут себя чувствовать. Следуя за собакой, я пять раз то спускался, то вновь подымался по одному и тому же откосу, напрягая все усилия к тому, чтобы прижать птиц к оврагу и тем побудить их взлететь, но это не удавалось. Наконец, на выручку явился Жиляев. Вдвоем дело пошло успешнее, и, наконец, собака сделала стоику метрах в десяти от обрыва. Но покрытые мхом каменные [500] глыбы и росший среди них кустарник представляли здесь такую чащу, что я просто не знал, как приняться за дело. Стоять за собакой не стоило, так как при взлете фазанов я с своего места едва ли бы их увидал, и вот, сообразив наконец, что птица тяжелая и что молодые экземпляры не должны еще летать особенно хорошо, я решил стать в нескольких метрах ниже собаки. Жиляеву же приказал при окрике: «пиль» произвести возможно больший шум наверху. Эта стратагема вполне удалась. Едва собака ринулась вперед, как послышалось хлопанье крыльев, и два молодых фазана вынырнули из-за груды камней почти у моих ног. Раз за разом два выстрела прокатились эхом по горам, и оба, взлетевшие было, фазана кувыркнулись в воздухе и тяжело опустились на землю в каких-нибудь 200 шагах ниже.

Отыскать их оказалось, однако, далеко не легко. Хотя я хорошо заприметил место, но, сбежав с горы, уже не нашел на нем никаких следов подбитых птиц: очевидно, они успели удрать или так плотно завалиться среди камней, что отыскать их можно было только собакой. Последняя, впрочем, уже делала свое дело, но, повидимому, обе птицы разбежались и перепутали следы, а может быть, сюда же спустились и остальные из выводка, так как собака бросалась из стороны в сторону и никак не могла напасть на раненых птиц. Я стал было уже приходить в уныние, когда пойнтер вдруг сделал стойку. Через мгновение птица – молодой самец – уже была у него в зубах, но, к сожалению, в таком виде, что не годилась в коллекцию, так как правое крыло у нее было сильно повреждено, а в хвосте не хватало средних перьев.

Все-таки охотничье тщеславие было удовлетворено. Оставалось лишь найти вторую птицу, несомненно также тяжело раненую. И вот мы снова стали ходить за собакой, но, к счастью, на сей раз не долго. Она была найдена далеко от того места, куда опустилась, но уже без признаков жизни.

Далее из своих охотничьих воспоминаний, относящихся к тому же времени, брат рассказывает следующий случай. Проходя опушкой елового леса, я вдруг увидел, что собака сделала стойку перед вывороченным с корнем деревом. Отойдя несколько в сторону, я послал собаку вперед. Она ринулась прямо под корни, но без результата; тогда она обежала дерево с другой стороны, но, ткнувшись в кучу торчавших ветвей, опять вернулась ко мне. «Что за притча, – подумалось мне,– уж не балует ли пес, наведя на ежа вместо фазана?» Но в то время как я наклонился, чтобы заглянуть под корни, справа, почти из-под моих ног, с шумом сорвался ушастый фазан и со всех ног бросился улепетывать в гору. Он был убит наповал и оказался взрослой самкой.

А вот и еще один эпизод из охоты на ту же птицу.

Солнце стало склоняться к горизонту... «Ка-ррр... ка-ррр...», – донеслось ко мне вдруг откуда-то издалека и заставило быстро [501] вскочить на ноги, так как в этом крике я узнал голос ушастого фазана. Схватив ружье и кликнув собаку, я почти бегом бросился на него вниз по ущелью, но вскоре попал в такую густую кустарную поросль, продраться через которую решительно не было никакой возможности. Между тем собака, очевидно, почуяв дичь, уже потянула вперед и скрылась в чаще, обойти которую оказалось не так-то легко. Когда же, наконец, я выбрался на простор, то собаки, как говорится, и след простыл. Позвать се я побоялся и решил итти вперед на-авось. Но не сделал я в избранном направлении, под сводом леса, и ста шагов, как чуть не опрокинулся, инстинктивно отстраняясь от налетевшей на меня огромной птицы. В первое мгновение я растерялся; когда же, наконец, вспомнил о ружье, то было уж поздно, так как фазан успел отлететь на ружейный выстрел, и хотя, я и послал ему вдогонку заряд, но выстрел этот посбил с него лишь несколько перьев, существенно же повредить ему, конечно, не мог.

Я заметил, что ушастый фазан, даже будучи спугнут, никогда не отлетает особенно далеко, а потому и решил преследовать [502] птицу, несмотря на наступавшие уже сумерки. Собака сперва побежала рысцой, затем пошла тише, принюхиваясь. Молодой лес, в который мы должны были вступить, вскоре сгустился настолько, что пришлось согнуться, чтобы итти под его сводами, и я стал было уже подумывать, что при таких условиях, пожалуй, снова упустишь птицу, как вдруг собака остановилась и как-то странно вытянулась в левую сторону. Я присел на колено и стал напряженно всматриваться в густой сумрак, который царил теперь под деревьями, но решительно ничего подозрительного рассмотреть в нем не мог. Тогда я стал медленно подаваться вперед, понукая к тому же собаку. И вдруг позади раздался столь мне знакомый шум крыльев. Я резко обернулся назад, но было уже поздно: фазан исчез, и только ветка, качавшаяся метрах в двух надо мною, показала мне, как близко подпустила нас к себе птица.

Воспользовавшись дневкой, я лично предпринял экскурсию к далеким гольцам, но сколько-нибудь интересных форм насекомых я здесь не встретил.

11 августа мы сделали небольшой переход по густо поросшей лесом долине р. Бабо-хэ и остановились на ночлег в бесподобной по красоте тополевой роще, немного не доходя до места слияния обоих истоков р. Эцзин-гола.

С первых же шагов тропинка, сменившая отсюда колесную дорогу, повела нас на гору, которая оказалась роковой для одного из наших ишаков; поскользнувшись на влажном глинистом грунте, он сломал себе ногу и был по необходимости нами брошен. Сказанная гора вдавалась низким и узким мысом в долину р. Бабо-хэ и отбрасывала русло этой последней далеко к северу. Километра четыре дальше, при устье речки Бага-тонсук, мы, однако, вновь поровнялись с рекой, которая, таким образом, лишь обошла гору, сделав порядочную излучину.

При устье речки Бага-тонсук мы вышли на дорогу, до нас пройденную Потаниным. Впрочем, проходя долиной Бабо в начале мая, когда вода в реке стояла еще на низком уровне, он несколько раз переходил ее вброд и большую часть станции сделал, следуя правым ее берегом; мы же должны были итти по тропинке, часто прижимавшейся вплотную к невысокому обрыву ее левого берега, с трудом при этом пробираясь сквозь чащу лиственного леса. Впрочем, с нашим караваном, сформированным из лошадей, все такого рода трудности проходились без особых помех.

Уже из сказанного видно, что долина Бабо в этом участке значительно изменила свой первоначальный характер. Действительно, она значительно сузилась, местами свелась почти на-нет, – до ширины в несколько десятков метров, так что река в таких местах должна была жаться к горам, подмывая подошву последних. Степь и луг сменили теперь лес и густая кустарная [503] поросль, добегавшая по долине местами до уреза воды. Последняя неслась уже не столь плавно, как прежде, а с бурной стремительностью, то и дело перебрасываясь через стволы ею же снесенных деревьев и пенясь у берегов. Такой характер лесного ущелья удерживался, однако, не на всем протяжении нижнего течения р. Бабо-хэ; кое-где лес расступался и давал место лужайкам удивительной красоты. Проходя их, казалось странным видеть всю эту местность совсем безлюдной, а между тем это было так, и каждый шаг вперед подрывал в нас уверенность в встрече с людьми, которые могли бы взяться вывести нас в Су-чжоуский культурный район.

Впрочем, ниже устья речки Бага-тонсук мы разминовались с несколькими монголами, которые, очевидно, торопились, так как задержались лишь настолько, чтобы расспросить Николая – кто мы, откуда идем и куда направляемся. Но и Николаю, в свою очередь, удалось узнать, что вопрошавший был кукунорский ван с своей свитой и что возвращался он из своей поездки в долину Бардуна, куда он намеревался с будущего года переселить часть своих подданных. Монголы его ведомства и раньше владели этой долиной, но в шестидесятых годах были вытеснены оттуда куку-норскими тибетцами. Не рискнув вернуться в бассейн Эцзин-гола силой, они завели с тибетцами тяжбу, которая тянулась лет [504] двадцать и закончилась в их пользу лишь в 1889 г. А пока тянулся суд, вся эта местность по распоряжению китайских властей пустовала, и единственными посетителями ее в это время были охотники на маралов да артели золотоискателей. «Так что,– заключил свой доклад Николай, – и нам нечего рассчитывать найти там проводников».

Заключение, конечно, неутешительное; но ведь и выбора у нас не было никакого: не возвращаться же нам в самом деле в Су-чжоу пройденной уже дорогой через ущелье Пянь-дао-коу.

На восьмом километре от устья речки Бага-тонсука долина Бабо вдруг раздалась. Река отошла к подошве северных гор, оставив на левом берегу хорошо выровненную площадку, длиной около пяти километров, шириной около 640 м, поросшую огромными тополями (Populus Przewalskii Maxim.?). Эта тополевая роща в рамке гор, увенчанных высокими, покрытыми снегом гольцами и одетых изумрудными лугами и снневато-зелеными ельниками, представляла столь поразительную по красоте картину, так манила под свою сень, что я не в силах был отказать себе в удовольствии расположиться в тени ее бивуаком. А на следующий день мы уже с сожалением снимались с этой бесподобной стоянки для того, чтобы углубиться в неприветливые, бесплодные горы, сопровождающие справа низовье Хый-хэ.

Комментарии

152. «В страну лам». Перев. с англ. под ред. В. К. Агафонова, с предисл. и примеч. Г. Е. Грумм-Гржимайло. Прилож. к журн. «Мир божий» за 1901 г., стр. 149.

153. Успенский, цит. соч., стр. 195.

154. Успенский, цит. соч., стр. 100.

155. «Die wissenschaflilidien Ergebnisse der Reise des Grafen Bela Szйchenyi in Ostasien», I, стр. 70.

156. Futterer. «Durch Asien». III. стр. 156 и 110.

157. «The Land of the Lamas»; «Notes on the Enthnology ol Tibet» в «Report of the U. S. National Museum», 1895.

158. «В страну лам», стр. 55.

159. «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», стр. 255.

160. «Монголия и страна тангутов», I. стр. 266.

161. «Монголия и страна тангутов», I, стр. 290-291.

162. Цит. соч., стр. 84.

163. «Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия», I. стр. 407-409.

164. Цит. соч., стр. 414.

Текст воспроизведен по изданию: Г. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай. М. Огиз. 1948

© текст - под ред. Грумм-Гржимайло А. Г. 1948
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Бычков М. Н. 2011
© корректура - Рогожин А. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ОГИЗ. 1948

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.