ГЕОРГИЕВСКИЙ С. М.

МИФИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ И МИФЫ КИТАЙЦЕВ

Глава IV.

Растения и животные.

Желая познакомить читателей с мифопоэтическими взглядами Китайцев на растения и животных, мы, в виду неисчерпаемости материала, сюда относящегося, намерены пользоваться им в этой главе не более как уясняющим те обобщения, сделать которые нам казалось и возможным, и удобным. Перейдем после такой оговорки к самому предмету настоящей главы.

1) Растения и животные служат эмблемами, символами разного рода предметов и понятий. Этот символизм проявляется в изображениях, в оборотах разговорного языка и письменности, в деталях обрядов и обычаев. Так, например, в драконе, изображенном тем или другим способом, Китайцы усматривают символ царского достоинства. Когда Китаец желает выразить понятие о несходстве предметов, об их противоположности, он пользуется иногда словами сяо-луань, которые по буквальному переводу значат: «филин и (красивая разноцветная птица) луань». На китайских кладбищах обыкновенно садятся кипарисы, сосны и тополи, потому что, в глазах народа, эти деревья — символы непресекаемости жизни души человеческой. Основы символизма весьма разнообразны и перечислять их здесь было бы неуместно. Что касается сущности этих основ, то она должна быть полагаема либо в аналогии, [43] либо в метонимическом сближении понятий. Почему, например, дракон служит символом царского достоинства? Потому что усматривается аналогия между драконом, поднимающимся с земли до небес, и государем, «сыном неба», стоящим превыше всех людей в империи. Почему Китайцы считают, например, иву символом солнца и украшают ее зеленью свои дома в день весеннего равноденствия? Потому что, с одной стороны, усматривается аналогия между ивой, отличающеюся особенною живучестью, и солнцем, ежегодно преоборающим враждебную ему силу Инь, а с другой — подмечается (обосновывающая метонимию) одновременность появления листвы на иве и обнаружения солнцем его способности согревать и животворить землю своими лучами. Почему символом солнца Китайцы считают, например, петуха? Потому что пением петуха предупреждается и как бы предвещается восход солнца (кроме петухов, живущих на земле, есть, как думают Китайцы, еще небесный петух, который, сидя на дереве, поет при восходе солнца), — отсюда и название чжу-е, «освещающий ночь», даваемое петуху, и обозначение солнца словами цзинь-цзи, «золотой петух». Если читатели вспомнят, что говорилось во второй главе о существах, обитающих на солнце, равно как о владычестве животных над четвертями звездного неба, то легко уяснят себе, почему у Китайцев ворон считается символом солнца, черепаха символом севера, лазоревый дракон — востока, красная птица — юга, белый тигр — запада. Не вдаваясь в подробности, скажем еще, что, по тем или другим основаниям, Китайцы считают коричное дерево символом осени; персик, голубя, черепаху — символами долголетия; аиста и оленя — символами бессмертия; дикого гуся и рыб — символами брака, и пр.

2) Некоторым растениям и животным приписывается неестественное происхождение. Так например, марена родится будто бы из человеческой крови, — отсюда этому растению присвоено описательное название ди-сюе, «кровь (из) земли». Пестрый (с крапинами) бамбук, известный как Сян-чжу, то есть «бамбук Сяна», получился будто бы от того, что на бамбук обыкновенный падали слезы оплакивавших императора Шуня двух его жен (о которых в предыдущей главе было сказано, что они с горя бросились в реку Сян). Из крови воинов, павших на поле битвы, пораждается, говорят, саранча. О морской раковине сюй Китайцы думают, что она есть ни [44] что иное, как превращение орла, упавшего в море. Первые зайцы на земле произошли будто бы от эссенции луны. Не приводя других примеров, напомним читателям, что было сказано во второй главе нашего труда о происхождении черепах, живущих на земле, от звездной черепахи, равно как о происхождении тигров от того тигра, которого породила одна из звезд Большой Медведицы.

3) Допускается существование растений и животных чудовищного вида, а вместе с тем некоторым растениям и животным, в действительности существующим, приписываются либо необыкновенная долговечность, либо необыкновенные качества и способности. У чудесного барбариса, называемого лин-ман, корень через 1.000 лет делается похожим на собаку. У дворца древнего императора Яо выросло чудесное деревцо, на котором появлялось по одному новому листу каждый день от 1 до 16 числа всякого месяца, от 10 же до 30 числа каждый день один из листьев увядал и сваливался; этому деревцу было дано название мин-цзя, а еще ля-цзя, то есть «календарная акация». Дерево чунь может жить будто бы 10.000 лет. Животное на похоже на тигра, черного цвета, снабжено рогами, но не имеет передних ног. У животного цзюй тело дракона, а голова оленя. Животное юй походит на зайца, но имеет птичий нос, совиные глаза и хвост змеи. Животное чжэн походит на леопарда, имеет пять хвостов и снабжено рогом. Животное чжу-цзянь похоже и на человека, и на барса. Птица би имеет человеческое лицо. У птиц би-и по одному глазу и по одному крылу. Птица мань состоит из двух птичьих организмов, соединенных вместе и снабженных парой глаз, парой крыльев и парой ног. Рыба гэ имеет шесть ног и снабжена птичьим хвостом. Олень цзё-сянь может жить тысячу лет. Журавль, проживший 2.000 лет, делается черным. Лягушка чань-чу может жить даже 3.000 лет. У лисицы, прожившей на земле 1.000 лет, выростают девять хвостов и цвет шерсти делается золотистым; 1.000-летняя лисица становится «небесною лисицей» и возносится для службы в чертоги солнца или луны. Конь, называемый цзы-бай, может поедать тигров, а мышь бао — поедать леопардов. Птица цин-цзи-лё обладает способностью говорить (заметим при этом, что древние Китайцы, как засвидетельствовано известною книгой Чжоу-ли, считали некоторых из инородцев северного и [45] восточного Китая умеющими говорить с птицами и четвероногими животными). Змей тэн, а равным образом и раковина хэй-бан имеют способность летать. Рыба лин может поглощать суда. Черепаха, прожившая 1.000 лет, получает способность говорить; название лин-гуй дается черепахе, которая прожила 10.000 лет. На трех островах восточного моря, совокупно называемых сань-сянь-шань и играющих в мифологии Китайцев весьма важную роль (распространяться о ней здесь было бы излишне), все звери и птицы имеют белый цвет. Довольствуясь приведенными примерами, напомним читателям о чудовищных формах, в которые воплощаются боги и духи; о коричневом дереве, растущем на луне; о животных, пребывающих на небесных светилах; о драконах, живущих и в глубине земли, и на ее поверхности, и в морях, и в воздушных пространствах. Всякого рода странные организмы являются для Китайского народа не мифопоэтическими только представлениями, но живою действительностью, — отсюда множество рассказов о том, как люди видали чудесных животных и растения, излавливали первых, убивали «змеевидных драконов» (цзяо), чудовищных крокодилов и змей, опустошавших территории, и т. п.

4) Допускается, что люди могут превращаться в растения и в животных. Цветок юй-мей-жэнь, «Юй-красавица», назван так потому, что в него превратилась красавица Юй, которая, потеряв мужа, неутешно горевала о нем. Лисицы, ныне живущие на земле, происходят, по баснословному рассказу, от той лисицы, в которую некогда была превращена женщина Цзы, отличавшаяся своею порочностию. Заметим при этом, что в Китае циркулирует очень много повествований о том, как не только женщины, но и мужчины превращались в лисиц. Птицей цзин-вэй, которая, желая завалить юго-восточное море, постоянно переносит в него с западных гор древесный материал и камни, сделалась утонувшая в этом море Нюй-гуа (о ней, как починивавшей небо и утверждавшей землю, была речь в первой главе). О некоем Дин-лин-вэй, жившем в глубокой древности, рассказывают, что он превратился в журавля, а через 1.000 лет опять принял вид человека. О Хань-пынь, министре Сунского князя (во времена Чжоуской династии), существует следующая легенда. Князь отнял у Хань-пына его жену красавицу и самого его заключил в тюрьму; [46] министр не перенес оскорбления и лишил себя жизни. Жена Хань-пына не захотела пережить своего любимого мужа и убилась, бросившись с высокой башни. За поясом у усопшей нашли письмо, в котором она просила похоронить ее рядом с супругом. Сунский князь приказал устроить могилу Хань-пына в одном месте, а его верной жены — в другом. Но случилось чудо: могильные своды соединились в один, из могилы выросло дерево и по его ветвям стали порхать две птицы, подобные юань-ян, самцу и самке так называемой мандаринской утки (эти птицы служат символом супружеского согласия). Рассказов о превращении людей в птиц (чаще всего в журавля или аиста) у Китайцев очень много. Гун, отец императора Юя, основателя династии Ся, превратился, как гласят легенды, в триногую черепаху тай. Древесного кузнечика называют ци-нюй, «Цискою девицей», — в это насекомое превратилась дочь одного Циского князя, которой было очень досадно на то, что ее не брали замуж. Довольствуемся приведенными примерами.

5) Допускается, что растения могут превращаться в животных, одни животные в других, равно как животные в неорганические предметы и наоборот; допускается, что растения и животные могут становиться оборотнями и принимать вид человека. Так, например, 1.000-летняя сосна принимает форму черепахи фу-гуй. Чудовищная по величине птица пын есть превращение чудовищной же рыбы гунь. Рассказов о превращении обыкновенных рыб в обыкновенных птиц у Китайцев очень много. Нетопыри превращаются в раковину куй-гэ, а 100-летняя ласточка в раковину хай-гэ. Не будем говорить здесь о чудовищных животных, подобных тому коне-дракону, который (как читателя знают из первой главы) явился императору Фу-си; не будем говорить и о превращениях животных, например, в камни (об этом была речь в III главе). Заметим, между прочим, что, по верованию Китайцев, в неорганические предметы могут превращаться не только цельные животные, но и части последних. Так, например, говорят, что головка водяного кузнечика цин-лин, будучи зарыта в землю, под западною дверью дома, в пятый день пятого месяца превращается в жемчужину. Что неорганические предметы могут, по мифопоэтическим воззрениям Китайцев, превращаться в животных самым причудливым образом, это всего лучше видно из рассказов, подобных [47] нижеследующему. Одна женщина, в то время, как ее муж жил по своим делам в другом месте, вступила в связь с посторонним человеком; у женщины этой находилась половина зеркала, которого другую половину муж, отправляясь, взял с собою; при нарушении супружеской верности со стороны жены, ее половина зеркала обратилась в сороку, которая и улетела к мужу, не знавшему о том, что случилось в его доме. Что касается оборотней, то, по верованию Китайцев, бывают цин-ян — оборотни 1.000-летних деревьев, чжу-жень — оборотни баранов, ху-яо — лисиц, шэнь-изюнь — свиней, шэ-цзюнь — мышей, ши-цзюнь — черепах и пр., и пр.; бывают му-гуай и му-яо — оборотни вообще деревьев, цао-яо — вообще трав, наконец, оборотни всяких растений и животных (равно как и неорганических предметов), получающие общее название гуй-цзин. Рассказов об оборотнях существует у Китайцев беспредельное количество. Между этими рассказами очень много таких, в которых действуют оборотни, имеющие вид человека. Являться в формах последнего фантазия народная заставляет весьма часто тигров и змей, а всего чаще лисиц. Один путник, застигнутый ночью в дороге, увидал в придорожном перелеске яркий свет и вместе с тем человека в красном одеянии, с золотою короной на голове, в блестящем вооружении, предшествуемого и сопровождаемого свитой; путник, недоумевая, с каким сановником ему предстоит встретиться, своротил с дороги и скрылся в лес, а на другой день навел у местных жителей справки об этом сановнике и узнал, что необыкновенно одетым человеком является тигр (по китайским понятиям царь зверей), что он подстерегает путников и накидывается на них, предварительно сбросив с себя платье и приняв свой естественный вид. Довольствуясь одним, для образца приведенным примером, заметим, между прочим, что принимать формы человека Китайцы считают даже как бы прирожденным свойством растений и животных, но только в известном их возрасте. Например, платан усваивает человеческую фигуру тогда, когда становится вообще старым. Лисица способна являться женщиной по достижении 50-летнего возраста, а красивою девицей по достижении 100-летнего. 100-летнею же принимает вид красивой девицы и волчица, которой тогда присваивается название чжи-нюй. 1.000-летние ласточки, летучие мыши, черепахи и жабы [48] делаются белыми, как серебро, и обращаются в 7-дюймовых человечков, называемых жоу-чжи. Заметим еще, что фантазия Китайцев допускает бытие не только оборотней-людей, но и таких животных, которым всегда присущи в большей или меньшей степени человеческие качества. Есть, например, цзяо-жэнь, «акулы-люди», обитающие на дне морском и плачущие жемчужинами; есть жэнь-юй, «люди-рыбы», имеющие вид красавиц-девиц, или красавцев-юношей (говорят, что иные вдовцы и вдовы даже сожительствовали с такими «людьми-рыбами» и для удовлетворения своего сладострастия разводили их в прудах). Скажем, наконец, что древние Китайцы употребляли для названия многих инородческих племен собственного Китая такие иероглифы, в состав которых входят иероглифы, значащие либо «собака», либо «шакал», либо «длинные перья птиц» и «крылья птиц», либо «червь», либо «свернувшаяся кольцами змея». В чем бы ни заключалась причина такого иероглифического обозначения (в тотемизме ли, в религиозных ли культах инородцев, в форме ли одежды последних, в характере ли фауны занимаемых ими территорий, в пренебрежительном ли отношении победителей-Китайцев к племенам побежденным и стоявшим на низкой ступени цивилизации), во всяком случае, нельзя сомневаться, что взгляд Древнего Китайского народа на инородцев, как на животных, облеченных в человеческие формы, явился одним из оснований (их, конечно, много) веры в возможность для зверей, птиц и пресмыкающихся усваивать себе и фигуру, и манеры человека.

6) Растения и животные могут, не становясь оборотнями, но сохраняя свой естественный вид, быть временным, или постоянным вместилищем духов и являться предметами их заведывания; духи и так называемые «бессмертные» могут употреблять животных для своих неземных поездок. В предыдущей главе мы говорили уже о воплощении некоторых духов в свиней, черепах и др. Прибавим, что в Китае циркулирует очень много рассказов о том, как разного рода духи являлись людям в образе обыкновенных зверей, змей, пчел, мух и пр. Упомянем еще, что, по верованию Китайцев, духи, призываемые для прорицания, нередко воплощаются в разноцветную красивую птицу луань (о которой было говорено выше). В деревьях, отдельно взятых, народная фантазия усматривает, если они выходят из ряда обыкновенных по форме, [49] или каким-либо качествам, воплотившихся духов, хотя бы и неизвестных по имени. Подтверждение тому находим не только в баснословиях, но даже в фактах, подобных нижеследующему. Неподалеку от Пекина (в монастыре Да-цзё-сы и в монастыре Тань-чжэ-сы) растут два фисташковые дерева, из которых одно существует 900 лет, а другое имеет столько отростков, сколько было государей царствующей в Китае династии; само китайское правительство признало в этих деревьях бытие особых духов и постановило приносить последним жертвы. Заметим при этом, что в древние времена отдельные растения и целые рощи, служившие объектами религиозного культа, были далеко не случайными явлениями. Фантазия народная, воплощая духов в деревья, предоставляет этим духам возможность выходить из своих обиталищ и являться действующими на вольном воздухе, отсюда вера в бытие разного рода леших, известных под названиями му-чжун, мей-ван, гуй-чжуй, и др. Рядом с этим допускается бытие таких духов, как, например, фу-си — дух пшеницы, хуа-шэнь — дух цветов и пр. Что касается дерева, как элемента (таковым считают его Китайцы), то оно находится в заведывании Гоу-мана, о котором мы говорили (во второй главе), как о помощнике Фу-си, правителе планеты Юпитера. Подобным образом Китайцы признают бытие особых духов, заведующих и животными, есть, например, цзи-бо — дух коней, ма-тоу-нян — дух шелковичных червей и пр. Если народная фантазия ставит животных в близкие и прежде всего в подчиненные отношения к духам, то не должно уже казаться странным, что она дает последним возможность ездить на животных. Не повторяя того, что говорилось ранее (в предшествовавших главах) о фантастических животных, подобных, например, «безрогим драконам», возящим колесницу-солнце, скажем, что вообще духи любят разъезжать на лисицах, а некоторые из духов пользуются для своих поездок особыми животными, так, наиример, дух (огня) очага, Цзао-шэнь (о нем было упомянуто в предыдущей главе), в известные сроки незримо возносится с земли на небо, сидя на коне, называемом фэн-ма, «ветром-конем». Что касается «бессмертных» (людей, будто бы избежавших чудесным образом телесной смерти), то некоторые из них, как гласят легенды, живыми улетели на небо, воссев либо на журавля, либо на аиста, либо на [50] красивую разноцветную птицу луань; вместе с тем фантазия представляет «бессмертных» разъезжающими на особых оленях сянь-лу, или конях сянь-цзи.

7) Допускается существование растений и животных, имеющих необыкновенные свойства и могущих влиять последними на те, или другие объекты. Так, например, ша, вееровидное растение, чудесным образом выросшее в дворцовой кухне древнего императора Яо, обладало свойством прохлаждать съестные припасы. Кто употребляет растение чжань-цао, тот снискивает любовь людей. Трава и-нань дает людям забвение скорбей и делает женщин, носящих ее при себе, способными беременеть исключительно мальчиками. Деревья цзя-ли и хо-цзао приносят плоды, делающие человека, который их вкушает, способным летать по воздуху. Бу-сы-чжи-цао, «трава бессмертия», имеет свойство не только продолжать жизнь людей, ею питающихся, но и воскрешать мертвецов (даже трехдневных). Трава цюань-у делает сухие кости способными оживать и облекаться плотию. Во времена древнего императора Яо выросла трава, которой свойство определялось данным ей названием чжи-нин-цао, «трава, указывающая лесть (льстецов)». Растение дань-юй имеет силу отгонять поветрия. Тою же силой обладает птица цин-гэн. Птицы чжи-ту и тоу-цзяо могут охранять здания от пожаров. Чудесный единорог се-чжай обладает способностью отличать правых от виноватых (в виду этого он изображается на стенах присутственных мест, в которых происходят судебные разбирательства, и на парадных одеждах цензоров). Приведенных примеров, мы думаем, вполне достаточно для уяснения того, что было нами сказано в начале этой рубрики. Предлагаем читателям вспомнить еще и то, что говорилось в предыдущей главе, например, о птице да-фын, производящей своим полетом бурно-порывистый ветер; о животных ли и лунь, вызывающих дожди; о рыбе цю, вхождением которой в пещеру и выхождением из нее обусловливаются морские отливы и приливы и пр.

8) Существует верование, что некоторые растения и животные имеют силу ограждать людей от вредоносной деятельности злых духов. К числу таких охранителей человека принадлежат: ива, персиковое дерево, бамбук, полынь, аирник (acorus calamus), тигр, собака, баран, петух, домашний гусь, птица и, относящаяся к породе журавлей, и др. Указанное [51] верование, легшее в основу множества легенд и баснословий, выражается у Китайцев в разного рода обрядах и обычаях. Что, при утилизации означенной способности растений и животных, Китайцы принимают в расчет и сорты духов, от которых предстоит ограждать себя, и время, в которое растения или животные могут всего успешнее проявлять свою силу, и, наконец, самые способы, которыми утилизация может достигаться всего лучше, — все это становится ясным из нижеследующих немногих примеров. Ветви бамбука, несомые впереди похоронной процессии, устрашают тех злых духов, которые готовы незримо преградить путь усопшему, но устрашают только в том случае, если имеют на себе зеленые листья (бамбук сухой, по верованию Китайцев, не отгоняет, а, напротив, привлекает злых духов). Пучки аирника и полыни, повешенные в 5-й день 5-го месяца на дверях дома и на воротах, отпугивают тех духов, которыми насылаются поветрия; но эти травы могут в указанное время успешно действовать только в том случае, если нарваны пред рассветом того же дня, до пения петухов. Птица и (см. выше), рисуемая очень часто на носах китайских судов, охраняет последние от того вреда, который могут причинять им злобные духи вод. Обычаи, соединяемые с днем нового года, а именно кропить комнаты персиковым отваром, мазать ворота и двери дома кровью убитой белой собаки, вешать у входа в дом баранью голову, убитого петуха (или его изображение) и прилеплять к главным домовым дверям бумагу, на которой (между прочим) нарисован тигр, равно как обыкновение привязывать к дверям и к окнам ивовые ветви 5-го числа 5-го месяца и в день весеннего равноденствия — истекают из веры Китайцев, что персиковое дерево, ива, собака, баран, тигр и петух страшны для всех вообще злых духов. Что касается причин, по которым известные растения и животные признаны могущими отражать нечистую силу, то их много. Не перечисляя все таковые причины (это было бы излишне и невозможно), укажем на главнейшие из них. Почему злые духи страшатся, например, ивы и петуха? Потому что нечистая, темная сила не выносит света, а не вынося его, боится солнца, как главного источника света, боится затем и символов солнца (а таковыми, как уже известно читателям, Китайцы признают иву и петуха). В чем основа верования, что на злых духов наводят [52] ужас, например, персиковое дерево и тигр? В древней легенде, повествующей следующее. Некогда жили два брата, Ту-юй и Юй-лэй, которые были облечены властию собирать к персиковому дереву на (баснословной) горе Ду-со всех злобных духов и производить ревизию их деятельности; тех духов, которые, по этой ревизии, оказывались приносившими вред людям, братья связывали и бросали в пищу тиграм. Почему духи поветрий бегут, например, от аирника и полыни? Потому что эти растения обладают сильным запахам, невыносимым для духов (а собственно, противодействующим влиянию миазмов). Таким образом, усматриваются три главнейшие причины той веры Китайцев, о которой идет речь в настоящей рубрике, а именно, символическая связь одних растений и животных с солнцем; метонимическая связь других с образами защитников человечества, измышленных баснословием; сила некоторых растительных организмов, по их натуральным свойствам, ограждать человека от того, что народная фантазия приписывает действию злых духов. Впрочем, если мы не ошибались, решая вопрос о том, почему ива и петух считаются символами солнца, то первая причина не должна быть отделяема от второй.

9) Китайцы усматривают в некоторых действиях обыкновенных животных и в самом появлении редкостных или чудесных растений и животных предвестие того, что должно совершиться, или засвидетельствование того, что уже совершается на земле. Сказанное могут уяснить нижеследующие примеры. Крик совы предвещает смерть кого-либо в том районе, где этот крик слышен. Кукованье кукушки предвещает разлуку тому, кто слышит его первым. Карканьем вороны предвещается несчастие (услышав карканье вороны, Китаец нередко откладывает то дело, к которому готов был приступить). Беда грозит семейству, при доме которого есть петух, поющий в десять или в одиннадцать часов вечера (такой петух обыкновенно бывает убиваем). Если петухом поет курица, это, смотря по направлению головы ее, может быть предвестием и худого, и хорошего. Щебетом сороки предвещается радостное событие, и для названия этой птицы, как благовещей, Китайцы пользуются комбинацией слов шэн, «добрый дух», и нюй, «девица» (слова шэнь-нюй обозначают, заметим, также ласточку); тому семейству, возле дома которого сорока свила [53] себе на дереве гнездо, предстоит счастие (понятно отсюда, почему Китайцы никогда не разоряют сорочьих гнезд). Если к идущему человеку пристала чужая собака, это — предвестие, что он сделается богатым (заметим, между прочим, что вой собаки считается предвестием запустения того дома, при котором она живет). Если к человеку пристанет чужая кошка, то его ожидает бедность. Кто увидит пробегающую по комнате мышь, тому предстоит счастие. Что касается редкостных экземпляров животного царства, то появление одних (например, белого оленя, белого волка, белой обезьяны, белой черепахи, красного зайца, красного дикого гуся, зеленого ворона) Китайцы считают добрым предзнаменованием, а появление других (например, красной лисицы, волосатой черепахи) — предвестием бед. Чудесные (созданные, конечно, фантазией) растения выростали на территории Срединного Царства, как гласят китайские легенды, единственно в те времена, когда империя была управляема особенно мудрыми и добродетельными государями. Напомним читателям, что говорилось выше об акации ли-цзя, о траве чжи-нин-цао, о вееровидном растении ша; прибавим к этому, что при дворце императора Яо расло также чжи, растение, могущее, по верованиям Китайцев, продолжать жизнь людей, принимающих его в пищу. Чудесные животные появляются на земле, как думают Китайцы, либо в предвестие народного благоденствия, либо в предвестие бед, грозящих империи. Так например, появление белой девятихвостой лисицы — знак благовещий. Когда появляется чжу-ноу, животное, подобное лисице, но снабженное рыбьими плавниками, то следует ожидать войны. Животное юй, кричащее как ребенок, предвещает потоп, а четверокрылый змей мин-шэ, издающий звуки, предвещает сильную засуху. Пышные, похожие одновременно и на фазана, и на павлина, птицы фын-хуан (Отдельно фын — название самца, а хуан — самки; Китайцы обыкновенно соединяют оба слова, когда идет речь об этой птице.) показывались на земле, как гласят баснословные китайские легенды, в те времена, когда империей управляли особенно добродетельные государи или когда следовало ожидать рождения таковых. При подобных же условиях и в предвестие того же появлялись на земле и животные ци-линь (Отдельно ци — название самца, а линь — самки; Китайцы всего чаще обозначают это животное вместе обоими словами.), имевшие, будто бы, оленье [54] туловище, волчью шею, коровий хвост, лошадиные копыта и единственный рог на голове, Легенда повествует, что копа Конфуций, не задолго до своей смерти, признал в звере, пойманном на охоте Луским князем, (ци-)линя, то, в виду очень низкого уровня, на котором стояла нравственность его современников, был поражен неожиданностью появления этого животного и словами: «поймали (ци-)линя» закончил свой последний литературный труд.

Глава V.

Существование души в теле человека. — Временный уход души из тела. — Бытие души человека во окончании земной его жизни.

Человек, как и все существующие в мире индивидуальности, порождается взаимодействием Ян и Инь, элементов дуализма природы; для произведения на свет человека, Ян и Инь, по мифопоэтическим взглядам Китайцев, должны комбинироваться в наилучшей гармонии. С одной стороны, не выделяя человека из ряда животных, а с другой ставя его превыше их, Китайцы положили различие между действующими в нем ци и лиy. Ци собственно значит «воздух», «дыхание», «жизненная сила». Пока сердце человека бьется, пока легкие его работают, до тех пор он живет, то есть имеет ци; когда дыхание останавливается, когда жизнедеятельность прекращается, он принимает вид недвижимого трупа. Лин — это душа в нашем смысле слова.

Рождение человека Китайцы уподобили выростанию травы. Иероглиф шэн, выражающий понятия «рождать», «родиться», представляет землю, из которой выходит росток. Иероглиф чу, «беременная женщина», составлен из нюй, «женщина», и чу, «трава (сено)». Но отчего родится трава? От того, что на землю, великую производительницу, падает плодотворный дождь. Уподобляя рождение человека выростанию травы, Китайцы выразили понятие о лин, то есть душе, иероглифом, скомбинированным из элементов, в отдельности обозначающих «капли дождя», и «заклинатель», вызывающий дождь. В виду того, что последний иероглиф в данном случае заменяет собою первоначально употреблявшийся иероглиф юй, «яшма», «драгоценный камень», [55] «драгоценность», понятною становится мысль, которую древний Китаец хотел выразить иероглифом лин, а именно: «как следствием того, что дождь орошает землю, являются растения, так следствием соития мужчины и женщины является ребенок, одаренный душой, как драгоценностию». Душа, отличающая человека от животных, — это дар свыше ниспосланный, это дар неба.

Душу, как даруемую небом, зараждающийся человек получает незримо. Но фантазия народная допускает и те случаи, когда осенение свыше совершалось явственно, — отсюда легенды о необыкновенных, чудесных зачатиях. Вот, например, что рассказывается о рождении знаменитейших деятелей древней китайской истории. Мать императора Фу-си зачала, когда наступила на след какого-то великана и когда была окружена радугой. Мать императора Шэнь-нуна зачала от наития шэнь-лун, то есть «духа-дракона». Мать императора Хуан-ди зачала от света молнии, которая охватывала одну из звезд Большой Медведицы. Мать императора Шао-хао зачала, когда видела во сне, что в нее спустилась радужная звезда. Мать императора Чжуань-сюй зачала от звезды радужного цвета, которая казалась проходившею чрез луну. Мать императора Яо зачала от подлетевшего к ней красного дракона. Мать Ци (сводного брата Яо), родоначальника государей династии Шан, зачала проглотив пятицветное яйцо темной птицы. Мать Ци (другого сводного брата Яо), родоначальника государей династии Чжоу, зачала оттого, что наступила на след какого-то великана. Мать императора Шуня зачата от радуги. Мать императора Юя, положившего (в 2205 г. до Р. X.) основание Ся, первой династии в Китае, видела падающую звезду, от мысли о которой зачала, после того как проглотила перл (посланный одним из) духов.

Отчего, при одинаковости общих условий рождения людей, существует различие между последними по темпераментам? Оттого, как думают Китайцы, что каждый индивидуум рождается под преобладающим влиянием одной из пяти планет, приведенных народною фантазией в соответствие (см. главу вторую) с пятью элементами, которым в свою очередь соответствует пять ци, «воздухов», то есть основных качеств (земле свойственна сырость, огню — жар, воде — холод, дереву — теплота, металлу — прохлада). [56]

Обозначив душу, как даруемую человеку свыше, словом лин, Китайцы дали душе, как самостоятельно существующей по смерти тела, название гуй и, дифференцируя понятие о ней (а в то же время усложняя добавочными элементами самый иероглиф гуй), установили различие между по, «душой (как животворящею человека)» и хунь, «духом (как разумным началом в человеке)». Люди при своем рождении не одновременно получают душу и дух: хунь спускается в зарождающегося человека тогда, когда ему сделалась уже присущею по. Мифопоэтически Китайцы уподобляют жизнь человека горению свечи: тело — это светильня, по — огонь, а хунь — свет огня. Пока человек живет, до тех пор «горит» его по, — отсюда обычаи Китайцев, подобные нижеследующему. В комнате новобрачной ставят на первую ночь две одинаковые по величине зажженные свечи; смотря потому, будут ли эти свечи гореть ровно или одна скорее другой, будут ли отекать или нет, будут ли издавать треск, прогорят ли всю ночь или же которая-либо погаснет ранее утра, делается заключение о продолжительности жизни мужа и жены, равно как о радостях и печалях им предстоящих и могущих влиять на их душу.

Долго ли душа, ниспосланная свыше, должна пребывать в теле человека? Это зависит от тянь-мин, «воли неба» (небесного), или «судьбы»; продолжительность жизни — это тянь-нянь, то есть «количество лет, небом человеку предопределенное». Здесь не место следить за постепенною дифференцией первоначального понятия о судьбе и говорить о таких духах судьбы, как, например, Шэ-лэй или Цинь-лэй; неуместно распространяться и о той из тянь-цао-сы-сы, «четырех небесных управ», которая, по верованию даосов, заведует жизнию людей. Срок, определенный небом для жизни человека, принимается Китайцами только как максимальный, — человек может прожить и менее, чем ему назначено, может, даже при отсутствии посторонних, случайных причин смерти, укорачивать свой век неумеренностию, несдержанностию страстей, пороками. Эти, так сказать, внутренние причины смертности человека даосы объясняют пребыванием в теле человеческом трех особых существ, называемых сань-ши. Последние имеют вид трехдюймовых младенцев. Они, с одной стороны, всячески стараются разжигать страсти человека, а с другой, — доносят о поведении его высшему небоправителю [57] Шан-ди, который, сообразуясь с этими докладами, будто бы и сокращает ранее определенный срок человеческой жизни. Насколько вера в бытие сань-ши обусловлена общими мифопоэтическими взглядами Китайского народа на жизнь человека, это остается пока еще не выясненным; однако следует заметить, что имеет довольно большую распространенность обычай проводить бессонными те ночи (по одной в каждые шестьдесят суток), в которые сань-ши, оставляя тело спящего человека, возносятся на небо для докладов Шан-ди.

Еслибы человек не сокращал своей жизни, то мог бы прожить все максимальное количество лет, небом ему определенное. А какие известны крайние пределы этого количества? Фантазия Китайцев допускает существование людей, не только живших очень долго, но даже избежавших смерти; допускает при этом существование разного рода средств и условий, пользуясь которыми или при которых вообще все люди могут (не в противность, конечно, воле верховного небоправителя) достигать долголетия и телесного бессмертия. Сказанное подтвердится и уяснится нижеследующими примерами. О знаменитом чудодее Сянь-юань-цзи, могшем будто бы появляться одновременно в разных местах, чудесным образом исцелять болезни, превращать людей из одной формы в другую, рассказывают, что он прожил несколько сот лет, прежде чем появился при дворе государя Сюань-цзуна (в половине IX в. по Р. X.). Несколько сот лет, как говорят, жил и Ван-сюй, известный философ, называемый по месту его жительства Гуй-гу-цзы, который словесно и письменно распространял свое учение в IV в. до Р. X. Некто Ван-чжи, пользующийся большим почетом у даосов, однажды отправился, как гласит легенда, в горы рубить дрова и, зайдя случайно в пещеру, увидал в ней нескольких старцев игравших в шашки; положив свой топор, Ван-чжи стал смотреть на игру и не замечал, как проходило время; когда один из старцев напомнил Ван-чжи, что ему пора возвратиться домой, тот взял топор, у которого топорище оказалось уже сгнившим, и отправился к оставленному семейству, но, придя на место своего жительства, не нашел уже никого из своих родственников и понял, что истекло несколько столетий с тех пор, как он отправился в горы. О Лю-Чэне рассказывают, что он с другом своим Юань-чжао, отправившись (во второй половине I-го века по Р. X.) [58] на гору Тянь-тай собирать лекарственные травы и заблудившись в горных отрогах, зашел случайно в жилище двух каких-то неизвестных красавиц; последние весьма радушно приняли друзей и, угостив их кашей из льняного семени, согласились разделить с ними ложе; когда друзья, распростившись с красавицами, пришли домой, то узнали, что сменилось уже семь поколений с тех пор, как они отправились на гору. Ученый даос Ли-чжэнь, снискавший известность в XI в. по Р. X., называется по количеству лет, будто бы им прожитых, Ли-па-бо, то есть «800-летним Ли». Шэн-цзу, правнук древнего императора Чжуань-сюя, имевший, как гласит легенда, 767 лет от роду при начале Чжоуской династии (в 1122 г. до Р. X.), видался будто бы и мог беседовать с государем Му-ваном (начавшим править в 1001 г. до Р. X.). Некто Бо-ши-шэн, современник Пэн-цзу, жил, как рассказывают, более 2.000 лет. Легенда повествует, что Ван-цяо, сын Чжоуского императора Лин-вана (571-545 г. до Р. X.), живым вознесся на небо на белом журавле. Живым, по легенде, улетел (в 14 г. до Р. X.) на небо на разноцветной птице луань (см. гл. IV) и Мей-фу, правитель города Нань-чана, тщетно старавшийся обратить внимание государя на честолюбивые замыслы Ван-Мана, сделавшегося впоследствии узурпатором императорских прерогатив. Рассказывают, что живым поднялся на небо и Ань-ци-шэн, проживший на земле будто бы 1.000 лет и надоумивший знаменитого императора Цинь-ши-хуан-ди отправить экспедицию для отыскания так называемых «островов бессмертных людей». Знаменитый (в VI в. до Р. X.) игрок на флейте, Сяо-ши, живым, как гласит легенда, улетел на небо на драконе; Лун-юй, жена Сяо-ши, дочь цзиньского князя Му, последовала за своим мужем, воссев на феникса. О Сюй-Сунь сообщается, что, будучи при императоре У-ди (263-290 г. по Р. X.), правителем округа, он благодетельствовал народу; что потом он переезжал из провинции в провинцию, укрощая ядовитых пресмыкающихся и совершая множество чудес, что, наконец, достигнув 136-летнего возраста, он вознесся на небо со всем своим семейством и даже домашними собаками и птицами. Не приводя других примеров, скажем далее, что свойство продолжат жизнь людей приписывается коричневому и персиковому деревьям, аирнику (см. о нем в главе IV) и в особенности чудесному растению ду-яо; [59] что долголетие суждено тем людям, которые, например, имели счастие увидать две скрытые звезды Большой Медведицы (в существование таковых звезд верят Китайцы) или узнать имена жен духов, правящих девятью (по китайскому счету) звездами того же созвездия; что долголетием награждает людей, сообразуясь с их заслугами, дух, обитающий на звезде южного полюса, называемый шоу-син, или лао-жень-син. Что касается телесного бессмертия, то его достигают люди, удостоившиеся вкушать плоды бу-сы-шу, «древа бессмертия», или бу-сы-цао, «траву бессмертия», равно как удостоившиеся пить воду источников Сюань-цюань (находящегося на горе Хэн-шань) и Дань-цюань (находящегося в провинции Ху-бэй) и бай-шуй, то есть «белую воду» (вытекающую из мифической горы Кунь-лунь). Было бы неуместно распространяться здесь о «жизненном элексире», «напитках бессмертия» и «пилюлях бессмертия», которые изобретались алхимиками-даосами; скажем только, что усилия последних подыскать средства, могущие спасти человека от смерти, находятся в тесной связи с теми воззрениями на возможную продолжительность человеческой жизни, основой для которых послужила мифопоэтическая фантазия Китайского народа.

Жить сотни лет, или живыми возноситься на небо — это удел немногих, избранных людей. Уделом людей обыкновенных является смерть, в момент которой происходит, как принято говорить, разлучение души с телом. Что усматривает фантазия Китайцев в феномене человеческого бытия, называемом смертию? Прежде чем ответить на этот вопрос, скажем, что Китайцы считают душу существом не зависящим от тела и могущим оставлять последнее на более или менее продолжительное время, когда ей вздумается. Что же послужило для Китайцев поводом к вере в возможность для души временно покидать тело, в котором она живет? Не что иное, как сон, летаргия и тому подобные состояния человека. Во время сна ни дыхание, ни другие процессы организма не прекращаются, а между тем человек не только не сознает, что происходит вокруг него, но нередко душой своею как бы присутствует в других местах, среди других лиц и предметов. Нет ничего удивительного, если простой ум, полагая различие между жизненною силой и душой, объясняет сон временным уходом души из тела, а сновидения тем, что жизнедеятельность [60] ушедшей души продолжается, но только в другой обстановке и при других условиях. Отсюда понятно, почему в китайском языке глагол «проснуться» может быть описательно выражен словами мэнь-хой, из которых первое значит «сновидение», а второе — «возвратиться» — когда душа приходит из тех мест, которые служили для нее ареной сновидений, и опять вступает в тело спящего человека, тогда он и пробуждается. Заметим при этом, что есть, как думают Китайцы, возможность давать душе, оставляющей сонное тело и отправляющейся в другие места, желаемое направление. Отсюда вера, что душа человека непременно посетит царство мертвых и узнает будущее, если он, пред тем как лечь спать, выпьет фу-шуй, то есть наговорной воды. Отсюда же довольно распространенный в Китае обычай, по которому в семейство, желающее, в виду тяжкой болезни одного из своих членов, предполагаемого брака и тому подобных обстоятельств, узнать, что думают об этом усопшие предки, приглашается одна из сянь-по, особых чародеек, способных, при помощи известного рода заклинаний, впадать в глубокий сон и могущих будто бы во время последнего уходить душой в царство мертвых для бесед с теми или другими усопшими (У Китайцев существует, между прочим, верование, что сянь-по, приглашаемая в дом, делается совершенно неспособною сообщаться с усопшими, если посажена в комнате, в которой лежать какие-либо из книг конфуцианского канона; способность чародеек парализуется будто бы преимущественно книгой Да-сё. Это верование, заметим, служит хорошим комментарием к тому, что было нами сказано о роли конфуцианства в религиозной жизни Китайцев (на стр,. 207 и 255 труда нашего: Важность изучения Китая).). Не полагая существенного различия между сном обыкновенным и летаргическим, равно как между сном и разного рода болезненными состояниями, по видимости ему подобными, фантазия Китайцев одинаково объясняет все это временным уходом души из тела, — отсюда множество повестей и рассказов о людях, сохранявших в теле более или менее продолжительное время бессознательную жизненную силу, а душой (нередко воплощавшеюся в другие формы) живших и действовавших в иных местах. Месмеризм, скажем в заключение, Китайцы объясняют тем, что душа человека, подвергаемого опыту, оставляет тело, и это последнее принимает в себя дух какого — либо усопшего [61] месмерика; ушедшая душа возвращается в тело не ранее, как по прекращении месмерического сна.

Что же усматривает фантазия Китайцев в феномене человеческого бытия, называемом смертию? Глагол «умереть» может в китайском языке описательно выражаться словами цзин-мэй, то есть «спокойно спать», а понятие «смерть» — словами чан-цзин, то есть «долгий сон». Смерть, следовательно, уподобляется сну. Чем обусловлен последний? Уходом души из тела. Тою же причиной обусловливается и смерть, — вот почему в китайском языке слова ши, «уйти» и цзюе, «идти», одинаково значат и «умереть», равно как слова цзоу-ле значат и «ушел» и «умер». Какое же различие между обыкновенным сном и смертию? То различие, что при временном уходе души, ци (см. выше), то есть «жизненная сила», не оставляет человека, и последнего можно привести к сознанию разными способами, скорее же всего громким произнесением его имени, а в момент смерти жизнедеятельность человеческого организма прекращается. Но если душа умершего ушла, то навсегда ли и не может ли возвратиться в бездыханное тело? Предполагается, что может, — отсюда такие обычаи Китайцев, как «оклик» (лишь только человек умрет, один из его родственников входит в комнату где лежит усопший и, троекратно называя его по имени, восклицает: «воротись!») и махание на крыше дома одеждой усопшего для призыва отшедшей души его. Но если душа, призываемая назад, не возвращается, то следует ли отсюда заключать, что она никогда уже не вселится в мертвое тело? По верованию Китайцев, не следует: при некоторых условиях мертвецы могут и оживать. Китайцы верят, например, что усопшие воскресают от запаха чудесного фань-хунь-шу, то есть «дерева, возвращающего душу» (об одном из растений, воскрешающем мертвых, говорилось и в предыдущей главе). Китайцы верят, что если через труп усопшего перейдет какое-либо беременное животное, то он оживет и, набросившись на первого попавшегося человека, задушит последнего. О даосском философе и писателе Вэй-бо-ян легенда повествует, что он чрез несколько времени после смерти ожил и воскресил своего усопшего брата, дав ему особым образом приготовленную чудесную пилюлю. Существует верование, что чудодей Чжун-ли-цюань, не раз будто бы спускавшийся с неба на покинутую им землю, обладает веером, помахивая [62] которым может воскрешать мертвых. Если для души допускается возможность опять вселяться в бездыханное тело, то отсюда понятно, почему Китайцы принимают все известные им меры к тому, чтобы предохранять тела усопших от гниения, заботятся об их целостном виде, тратят много времени на выбор места для могил и много денег на их устройство. Все это, конечно, не соответствует тому воззрению, по которому в момент смерти человека его хунь и по (см. о них выше) разлучаются, и первый тотчас же восходит на небо, а вторая через 49 дней рассеевается в земле. Но это воззрение, с одной стороны, не есть примитивное и сложилось не на основе той веры, которая побуждает Китайцев заботиться о сохранении тел покойников, а с другой, делает как бы уступку этой вере, что можно заключать из рассказов, подобных нижеследующему. Те-гуай-сянь-шэн, чествуемый Китайцами, как патрон магов и волшебников, был предан изучению даосизма и, согласно баснословной легенде, получал наставления от самого Лао-цзы, который либо сам по временам спускался на землю, либо призывал своего ученика для свидания на небо. Однажды Те-гуай-сянь-шэн, отправляясь духом своим к Лао-цзы, поручил своему собственному ученику охранять свою по, причем сообщил, что если по истечении семи дней его хунь не возвратится, то материальное его существо подвергнется разложению. По несчастию, когда прошло семеро суток с того момента, когда Те-гуай-сянь-шэн покинул землю, страж, оставленный при по, был отозван к своей умирающей матери и потому не мог долее исполнять возложенного на него поручения. Возвратившийся через семь суток дух Те-гуай-сянь-шэна нашел свою материальную форму лишенною жизни и потому вступил в тело только что умершего нищего-калеки; в виде последнего Те-гуай-сянь-шэн и продолжал свою жизнь. Целостность тела, по смыслу приведенной легенды, необходима, следовательно, и при том воззрении, что хунь, разлучившись с по, возносится на небо.

Смерть, по мифопоэтическим взглядам Китайцев, подобна сну и обусловливается тем, что душа выходит из тела, в которое может и возвратиться. Но оживать — это удел немногих, а души обыкновенных людей, как свидетельствует фактическая очевидность, не возвращаются уже в покинутые тела. Смерть хотя и подобна сну, но не тождественна с ним, — [63] в момент смерти человека душа навсегда оставляет его тело. На вопрос, продолжается ли существование отшедшей души, Китайцами всегда был даваем утвердительный ответ. Не распространяясь о причинах, побуждавших Китайский народ признавать посмертное бытие души, считаем не лишним заметить, что в ряду таковых было и посильное объяснение феномена, называемого блуждающим огнем (показывающимся над могилами или еще чаще на тех аренах, которые служили местами битв и местами погребения павших воинов). Этот последний может обозначаться в китайском языке комбинацией слов гуй «душа усопшего» и хо «огонь», — блуждающий огонь есть душа усопшего, проявляющая свое бытие видимым образом в форме выходящего из земли огня. Но если посмертное существование души обнаруживается в огне, то vice versa и огонь может служить знаком, символом того, что вышедшая из тела душа продолжает свою жизнь вне облекавшей ее телесной оболочки, — отсюда обычай Китайцев ставить около гроба, в котором лежит еще не вынесенный из дома покойник и пред могилами при молебствиях усопшим зажженные свечи, равно как носить (не всегда, впрочем) впереди похоронных процессий зажженные факелы. Имея в виду, что в знаменитой Конфуциевой летописи Чунь-цю, всякий раз, когда нужно выразить мысль о прекращении самостоятельного существования того или другого удела и торжественных молебствий в княжеском храме предков, употребляется слово ме «погасить», можно с большою вероятностию предполагать, что в древности Китайцы (но крайней мере люди высокого ранга) имели обычай поддерживать в домашних храмах предков неугасаемый огонь.

Китайцы, сказали мы, признают, что душа, оставив бездыханное тело, продолжает существовать. Где же она находится? Прежде всего в той комнате, которую занимал усопший при жизни и из которой труп его на время до похорон перемещен (по обычаю Китайцев) в главный домовый зал или даже в особо устроенный на дворе шатер; так как существует верование, что душа, освободившаяся от тела, может поражать смертию живых людей, то дети и внуки усопшего испытывают страх, входя в эту комнату, боятся гуй-ша, то есть «души возвращающейся и убивающей». Душа усопшего может быть водворена в могиле, в которой покоится его труп, — [64] отсюда меры, принимаемые Китайцами при похоронных процессиях к тому, чтобы душа покойника следовала за его телом к месту своего нового жительства, равно как общераспространенное в Китае примогильное чествование усопших. Душа усопшего может обитать в специально для нее устроенных и приспособленных комнатах или зданиях, — отсюда у Китайцев мяо, то есть домашние молельни, в которых чествуются души усопших предков, равно как общественные или государственные храмы, служащие местом чествования тех усопших, полезная деятельность которых при жизни их простиралась более или менее широко за пределами семейного круга. Что души усопших могут жительствовать и на небе (неопределенно представляемом), и на светилах небесных, и в воздушных пространствах, и на всех местах земной территории, равно как быть воплощенными в растениях и животных, об этом говорилось уже в предыдущих главах нашего труда. Считаем не лишним сказать здесь несколько слов и о местах жительства даоских сянь, так называемых бессмертных, то есть людей, души которых освободились от тела и перешли в другой мир особым, чудесным образом. Те бессмертные, которые известны под названием ди-сянь, то есть «земных сянь», обитают либо в горных пещерах, определенно указываемых даосами на территории Собственного Китая и различаемых, как 10 да-дун-тянь, «великих пещер-небес» и 36 сяо-дун-тянь, «малых пещер-небес», либо в 72 горных же фу-ди, то есть «счастливых (или благословенных местах», либо на (мифической) горе Кунь-лунь, где в волшебных дворцах, окруженных садами с чудесными деревьями (между ними есть и «деревья бессмертия»; и источниками живой (то есть дающей бессмертие) воды, пребывает со штатом разного рода фей богиня Си-ван-му. Бессмертные, называемые шэнь-сянь, то есть «духи-сянь», обитают на Пын-лай, Ин-чжоу и Фан-чжан; этими именами обозначаются находящиеся на восточном море и поддерживаемые чудовищными черепахами ао (о них говорилось в I главе) три (воображаемые) чудесные острова, на которых водятся необыкновенные животные (см. гл. IV), растут «травы бессмертия» и текут источники нектара; над обитателям островов владычествует имеющий резиденцию на Пын-лае и считающийся мужем богини Си-ван-му бог Му-лун; или Дун-ван-фу. [65] Бессмертные, называемые тянь-сянь, то есть «небесными сянь», обитают на расположенных этажами (см. гл. I) небесах; некоторые из этих бессмертных, удостоенные богом Юй-хуан-шань-ди сана небесных стратегов, облечены особыми прерогативами и являются властителями в большем или меньшем определенном для них круге заведывания. Хотя даосские рассказы о бессмертных, весьма многочисленные и многосодержательные, с одной стороны, стоят в неразрывной связи с даосизмом, как религиозною системой, а с другой — заключают в себе не мало элементов, заимствованных из буддийской мифологии, однако нельзя сомневаться, что в эти рассказы вошло много таких материалов, которые вырабатывались общенародною фантазией, придававшею те или другие формы мифопоэтическим воззрениям. Не говоря уже о том, что населять горы и небо душами усопших вполне согласуется с сущностью примитивной веры Китайского народа, скажем, что и бытие чудесных островов на восточном море не представлялось для древних Китайцев невероятным, — ведь посылались же (века за три до Р. X.) Чжао, князем удела Янь, равно как впоследствии знаменитым императором Цинь-ши-хуан-ди экспедиции для отыскания этих островов. Следует иметь в виду, что и богиня Си-ван-му, царица Куньлунь, является героиней не исключительно таких рассказов, которые стоят в прямой связи с религиозною системой даосизма, — ведь, существуют же легенды о том, как у Си-ван-му гостил (в X-м в. до Р. X.) император Му-ван, и о том, как сама она посетила Ханьского императора У-ди (140-86 г. до Р. X.) и преподнесла ему семь персиков с того чудесного дерева, которое дает плоды будто бы по одному разу в 3.000 лет. Если мы примем во внимание, что слово иуй, «душа усопшего», Китайцы объясняют, между прочим, глаголом гуй, «возвращаться»; что понятие «предки» в китайском языке может быть выражаемо словами гу-жень, «древние люди»; что глагол «умереть» можно по-китайски заменять словами гуй-гу, «возвратиться к древним», и словами гуй-си, «возвратиться на запад»; что, наконец, все косвенные указания истории свидетельствуют о западном происхождении Китайского народа, распространившегося постепенно по территории собственного Китая, — то не покажется странным, если мы допустим, что Кунь-лунь, как место райских блаженств, стал играть роль в [66] системе даосизма не столько по причине связи последнего с буддийскою мифологией, сколько по причине захвата им и развития тех верований, которые (хотя бы и в плохо оформленном виде) существовали уже в народной массе.

Веря, что души усопших продолжают свое существование в тех или других местах, Китайцы верят также, что души могут заявлять о своем бытии и даже являться живым людям. Скажем прежде всего, что случаи, когда спящий человек видит во сне усопших, как бы живыми, очень часто истолковываются Китайцами в том смысле, что души, освободившиеся от телесной оболочки, облеклись в призрачную форму и предстали пред спящим, как объекты сновидения. Скажем далее, что Китайцы допускают для душ усопших возможность вселяться в тело живого человека. Этою возможностию объясняются у Китайцев и месмеризм (о чем уже говорилось выше), и случаи разнообразных прорицаний живыми людьми; она же, конечно, полагалась в основу того древнего обычая, по которому дети или внуки усопших, представляя собою последних, являлись, под названием ши, то есть «трупов», видимыми объектами семейного чествования. Китайцы верят, что душа усопшего может показываться живым людям воплощенною (призрачно или будто бы даже и реально) в покинутую ею телесную форму. Из нескончаемого ряда легенд, в которых выражается эта вера, позволим себе привести здесь хотя две, чтобы читатели могли судить, в какой степени велика живость народной фантазии. Один молодой Кантонец был назначен командиром солдат на корабле, принадлежавшем фучжоускому арсеналу. Вскоре после своего вступления в должность командир заболел и умер, не будучи еще женатым. Во время болезни он оставался в доме своего близкого друга, который был компрадором одной иностранной фирмы в Фу-чжоу. Когда командир умер, то дух его очень часто являлся компрадору. Однажды ночью этот последний видит, что усопший стоит около его постели и плачет. Желая утешить своего приятеля, компрадор сказал ему: «Молодой человек! Тебе не следует рыдать, нужно примириться с судьбой». Дух исчез и с этого времени перестал посещать дом компрадора. Матросы корабля очень часто видали, как их усопший командир прохаживался по палубе, а иногда и отдавал приказания. Если в приведенной легенде душа усопшего представлена [67] реализовавшеюся в форме призрака, то легенда нижеследующая идет гораздо далее этого. Отец генерала Вэй-ко (в VI в. до Р. X. в уделе Цзинь) умирая просил своего сына, чтоб он взял себе в жены его (отца) любимую наложницу. Вэй-ко исполнил волю родителя. Несколько времени спустя Вэй-ко, вступив в сражение с Ту-хой, разбил его и самого взял в плен, — благодаря какому-то старцу, который, явившись на поле битвы, связал между собою стебли травы столь крепко, что она послужила препятствием для обратившихся в бегство. Старец явился потом генералу во сне и сказал: «я отец наложницы, которую ты, исполняя свой долг, взял себе в жены; я таким образом наградил тебя». В связи с нами рассматриваемым верованием Китайцев стоит и вера их в шань-цин-гуй. Так называют живого человека, который, чтоб отмстить действием своему врагу и не быть в то же время замеченным, становится по ночам невидимкой, для чего предварительно и спит несколько ночей подряд в гробу, выкопанном из могилы и освобожденном от трупа покойника. Скажем далее, что Китайцы допускают для душ усопших возможность являться пред живыми людьми в форме разного, рода чудовищных оборотней; повествований, сюда относящихся, циркулирует в среде Китайского народа бесчисленное количество. Скажем, наконец, что Китайцы выработали особые, специальные способы, которыми души усопших могут, по общенародному верованию, быть воплощаемы в предметы (будь то каменная или деревянная статуя, матерчатая кукла, портрет покойного, табель с написанным на ней посмертным именем усопшего), назначаемые служить видимыми объектами чествования в домашних молельнях или храмах. Насколько душа усопшего, воплотившаяся в предмете, предполагается способною проявлять свою жизнедеятельность, явствует из многочисленных китайских рассказов, подобных нижеследующему (помещенному, заметим, в Эр-ши-сы-сяо, книжке, с которою по обычаю обязан ознакомляться почти всякий китайский мальчуган). Некто Дин-лань, живший при Ханьской династии, лишился отца и матери в детстве, когда еще не имел возможности доставлять им пропитания. Когда Дин-лань пришел в совершенный возраст, то, памятуя о благодеяниях, полученных от родителей, вырезал из дерева изображения последних и стал служить им, как бы живым. Жена Дин-ланя [68] не питала уважения к покойным свекру и свекрови и однажды в насмешку стала колоть иголкой пальцы статуэток. Из наносимых дереву ран потекла кровь, и когда показался Дин-лань, из глаз изображений выступили слезы. Заметим, между прочим, что на вере в возможность для души усопшего реально воплощаться в статуэтки основан и практикуемый Китайцами один из способов узнавать мнение усопших родителей или других родственников о том или другом важном деле. Способ этот заключается в следующем. В дом призывают женщину-гадальщицу. Она ложится и кладет на свой живот принесенный с собою маленький ивовый истуканчик, затем невидимым образом отправляет его в царство мертвых и заставляет принять в себя душу того усопшего, с которым желают посоветываться. Когда истуканчик исполнит то, что ему было приказано, женщина предлагает вопросы касательно интересующего предмета. На каждый вопрос получается утвердительный или отрицательный ответ; но сама гадальщица не открывает рта и не говорит, — звуки выходят как бы из ее желудка. Вопрошающие вовсе не подозревают чревовещания и.думают, что ведут беседу с воплотившеюся в истуканчик душой усопшего.

Вырабатывая убеждение, что души усопших могут, воплощаясь в те или другие образы, заявлять живым людям о своем бытии не только внешнею видимостию, но даже действиями, словами, пролитием слез и пр. Китайский народ, побуждаемый потребностию завершать и закруглять свои мифопоэтические взгляды, пришел к вере, что души умерших людей, оставив телесные оболочки, продолжают жить с теми же склонностями, желаниями и пристрастиями, которые ими ощущались и обнаруживались во время земной жизни. Отсюда обыкновение Китайцев доставлять усопшим все необходимое, снабжать их могилы всеми предметами житейской обстановки, жертвовать им в известные сроки яства, напитки, одежды и пр.; отсюда же, и обычай погребать с усопшими властителями прислужников живыми (как бывало в древние времена) или изображенными в форме тех или других моделей.

Если народная фантазия уподобила существование душ усопших жизни людей, обитающих еще на земле, то прямым следствием этого является вера, что души, в их загробном бытии, испытывают либо довольство, либо стеснение, смотря по [69] тому, получают ли все для них нужное или же терпят недостаток. Отсюда «чествовать усопшего и приносить ему жертвы» по-китайски значит ань-шень, то есть «успокоить дух (усопшего)»; отсюда же и то, что душам усопших, которые не получают жертв и терпят нужду, дается название ю-хунь, то есть «блуждающих душ» (блуждающих, конечно, затем, чтоб отыскать где-либо хотя некоторые потребные предметы). Указанную нами веру Китайцы развили, наконец, в то верование, что души усопших, получающие необходимое и пользующиеся спокойствием, благодетельствуют живым людям, а души, терпящие во всем недостаток и вынужденные блуждать, становятся ли-гуй, «злыми душами», стараются вымещать на людях свое недовольство и посылают им всякого рода несчастия.

Глава VI.

Земная жизнь и деятельность людей, как обусловленные с одной стороны влиянием злых духов, а с другой — покровительством божеств и духов добрых.

Говоря в предыдущей главе о жизни души человека в его теле, мы не касались тех особых условий, среди которых, по мифопоэтическим воззрениям Китайцев, люди проходят свою земную карьеру и действуют. Определить эти условия будет целию настоящей главы нашего труда.

Скажем прежде всего, что на здоровье и самую жизнь человека посягает целый сонм гуй, под которыми разумеются и «злые души усопших» (о них была уже речь), и разного рода вообще злые духи. Так, например, лихорадку причиняют людям горные оборотни шань-сяо и обитающий в реках дух Нио-гуй, которым сделалась душа одного из сыновей древнего императора Чжуань-сюя (о последнем, как правителе планеты Меркурия, мы говорили в главе II); горячку причиняют горные лешие шань-сао, заразительные поветрия насылаются горными духами чи-мей, чума — духом Ча; нет, скажем кратко, почти ни одной болезни, причину которой Китайцы не относили бы к зловредной деятельности тех или других гуй. Отсюда ясно, почему в китайском языке понятие о болезнетворных миазмах выражается комбинацией слов гуй и дань, «стреляние шариками из самострела», — злые духи незримо стреляют в [70] человека и тем самым наводят на него болезни. Все виды болезненных припадков и бешенства народная фантазия объясняет «одержимостию», то есть вступлением в тело человека тех или других злых духов, и, между прочим, один из видов так называемой бесноватости обозначается иероглифом чу, скомбинированным из иероглифов гуй и чжи, «придти», «проникнуть», — человек начинает бесноваться, когда в него вселился злой дух. О душе человека, заеденного тигром, Китайцы думают, что она, становясь чан-гуй, «блуждающим злым духом», делается склонною и способною подвергать жизнь людей опасности, наводя их на роковую встречу с тиграми. Для всякого, как думают Китайцы, существует возможность е-мей, то есть причинять, чрез посредство злых духов, смерть тому или другому заранее намеченному человеку и даже обращать последнего в какое-либо животное.

Злые духи тревожат душевное спокойствие людей, являются помехой их деятельности, посылают им всякие бедствия. Так, например, обитающий в домах чертенок сяо-гуй, брат духа лихорадки, Нио-гуя (см. о последнем выше), занимается тем, что наводит страх на детей; неприятный взрослым людям кошмар, янь, наводится на них, как показывает иероглиф гуй, входящий в состав иероглифа янь, также каким-либо из злых духов; все совершающееся в присутствии человека без определенной причины, — это гуй-суй, то есть «навождение злых духов (или душ усопших людей)». Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажем, что, выражая понятие «злополучие», Китайцы употребляют иероглиф хо, представляющий комбинацию двух иероглифов, из которых один значит «показывать», а другой значит «кривой рот», — злополучие насылается злым духом, томящимся голодом и показывающим, как знак этого, свой искривленный рот; заметим еще, что понятия «бедствие», «зло» выражаются иероглифом чай, в состав которого входят иероглифы гуй и чжэ, «тот который», «то что», — бедствие есть то, что насылается злыми духами.

Что же, в виду разнообразных опасностей, грозящих человеку со стороны злых духов, должен делать он для своего ограждения? Прежде всего должен устранять ту причину, по которой духи злобствуют. А что побуждает их злобствовать? То прежде всего, что они не удовлетворены в их [71] потребностях, голодны. Отсюда, например, нижеследующие обычаи Китайцев: при переносе невесты из дома ее отца в дом жениха умилостивлять злых духов, бродящих по пути, куском жареной свинины; при входе невесты в дом жениха сыпать хлеб и горох духам сань-ша, «трех убивающих» (под которыми разумеются духи черной коровы, черного барана и черного петуха); приносить, пред рытьем могилы, духу, владеющему могильною территорией, мясо и вино; разбрасывать по дороге, когда тело усопшего переносится из дома к могиле, золотые и серебряные бумажки, представляющие собою деньги в жертву духам, могущим встретиться на пути; снискивать, при постройке частных домов, (в особенности) мостов и общественных зданий, жертвуемыми предметами расположение тех неизвестных гуй, которые, предполагается, владеют территорией, занимаемою под постройку; умилостивлять жертвами души воинов, павших на поле битвы, равно как души всех тех людей, которые не оставили после себя близких родственников и умерли неоплаканными; приносить (как-то было в древности) новые всходы хлебных растений в жертву духам, посылающим дурные сны; бросать (как-то делают обыкновенно лодочники каждый вечер; отходя ко сну) в жертву водяным духам рис и сожигать золоченую бумагу; умилостивлять водяных духов закланием белого коня; предлагать (что совершается оффициально дважды в году за северными воротами каждого города на особом жертвеннике) вообще духам, злобствующим на людей, в жертву три овцы, три свиньи, три большие сосуда рису и один большой сосуд вина, и пр.

Злые духи умилостивляются жертвами. Но чем может быть ограждаем человек от посягательств злых духов в том случае, когда они и приемля жертвы продолжают свою вредоносную деятельность? Человек может начать открытую борьбу с ними в надежде, что он защитит себя от них тем или другим оружием. Отсюда, например, обыкновение Китайцев, по которому жених, прежде чем открыть паланкин с принесенною в нем невестой, стреляет в злых духов из лука; (древний) обычай Китайцев, по которому всякий желавший поклониться усопшему и почтить его жертвами в его доме, являлся сюда с луком и стрелами (чтоб отгонять духов, накидывающихся на жертвенные предметы, не для них предназначенные); обычай пускать накануне Нового Года ракеты, [72] которыми могут, по убеждению Китайцев, быть устрашаемы духи шань-сао, наводящие на людей горячку (см. выше); (соблюдавшийся прежде) обычай, по которому чиновники, сопровождаемые простолюдинами, изгоняли в конце года поочередно изо всех домов горных демонов чи-мей, являвшихся будто бы причиной заразительных поветрий (см. выше) и пр.

Человек может до некоторой степени ограждать себя силой и оружием от злых духов. Но что он должен делать для своей защиты, если его силы слабы или искусство владеть оружием несовершенно? Он должен искать помощи у людей, которые сильнее его и умеют лучше справляться со злыми духами. Отсюда вера Китайцев в успешную деятельность нюй-у, «шаманок», владеющих будто бы специальными способами отгонять разного рода злых духов (и первее всего духа, производящего засуху); вера в то, что особые люди, называемые фан-сян, могут (надевая на себя медвежью шкуру с четырьмя золотыми глазами или особую маску и вооружаясь секирой и складным щитом) устрашать тех злых духов, которые производят заразу, равно как и тех, которые склонны тревожить усопшего во время переноса Тела его к могиле и залезать в эту последнюю (прибыв, шествуя впереди похоронной процессии, к могиле, фан-сян ударяет по четырем углам ее секирой и выгоняет злых духов, забравшихся в помещение, не для них назначенное); вера в то, что особые врачи-заклинатели могут им известными таинственными способами вылечивать человека от той или другой болезни, прогоняя из него злого духа, ее произведшего, — отсюда ясно, почему понятие «выздороветь» выражается иероглифом чоу, представляющим комбинацию двух иероглифов, из которых один значит «болезнь», а другой — «взлететь» (больной человек выздоравливает, когда вселившийся в него злой дух удаляется добровольно или будучи прогоняем врачом-заклинателем). Заметим здесь, что в древности колдовство и (почти тождественная с ним) медицина считались наследственными профессиями. Развитием даосизма, как религиозной системы, и распространением в Китае буддизма обусловилось то, что наследственные колдуны и знахари-заклинатели были отодвинуты (если не совсем устранены) на задний план, и прогонять злых духов (из людей, из домов и пр.) вошло в круг [73] занятий (главным образом) даосских и буддийских священников, укрепляемых уже содействием тех или других божеств.

Для ограждения себя от ежемоментного посягательства злых духов, человек, не прибегая постоянно (чего было бы нельзя и сделать) к помощи лиц, которые умеют справляться с нечистою силой, может употреблять известные предметы, или совершать известные действия, внушающие (что предполагается по легендарным или мифопоэтическим основаниям) злым духам страх и отгоняющие их. Из этих предметов (разумеем амулеты и талисманы) и действий (разумеем презервативы) одни ограждают непосредственно самого человека другие — место его жительства. Предлагая читателям вспомнить то, что говорилось нами в IV-й главе нашего труда о страхе, наводимом на злых духов некоторыми растениями (ивой, персиковым деревом, бамбуком, полынью, апрником) и животными (тигром, собакой, бараном, петухом, домашним гусем, птицей и), мы позволим себе в нижеследующем изложении коснуться деталей настолько, насколько они могут служить примерами и характеристикой китайских обычаев, основанных на вере в спасительное действие талисманов, амулетов и особых презервативов. Над новорожденным ребенком совершается обряд, называемый «обвязыванием запястья» (этот обряд состоит в том, что запястье обвязывают красным двухфутовым снурком, к которому прикрепляют монетку, модель молоточка, барабана, или колокола; снурок не должен сниматься с руки в течение времени от десяти дней до одного года). После указанного обряда на детей вешается иногда талисман, называемый «замком ста семейств» (отец ребенка обходит своих родных и знакомых, с просьбой дать но одной, или по несколько медных монет; когда эти последние получены от ста человек, отец покупает на приобретенную сумму денег украшение, похожее на замок, и вешает его на шею своему ребенку). Подрастающие дети носят на себе, в качестве талисманов, платье, сшитое из матерчатых кусочков (полученных родителями от ста человек), (привязанные на красном снурке) древние китайские монеты, маленькие колокольчики. Ежегодно первого числа восьмого месяца на лбу детей, в видах охраны их от болезней, делают (не во всех, впрочем, семействах) мизинцем пятно, употребляя для этого киноварь, разведенную в росе. Взрослые Китайцы носят, в [74] качестве амулетов, на груди маленькие ножики и миниатюрные модели. сабель (вырезанные 5 числа пятого месяца из ивового дерева), а на руках браслеты (всего чаще каменные); стараются иметь при себе какой-либо драгоценный камень, или небольшой кусок яшмы, обрывочек старой рыболовной сети, гвоздь от гроба (из такого гвоздя иногда делают кольцо и, оправив последнее серебром, носят его, как браслет), руку мертвеца (добыть такую руку можно на месте казни преступников); совершают (в третьем месяце), в видах охраны себя от болезней, сопрягаемое с известными обрядами омовение в реках. Для гарантии новобрачных, хотя бы только на день брака, от вредоносного действия злых духов, кладут брачные одеяния жениха и невесты попеременно в сито и держат последнее над огнем. Для гарантии семейств от всяких зол, могущих насылаться нечистою силой, делают (в 5 день пятого месяца) из бумаги столько небольших кукол, сколько в семействе членов, помещают эти куклы в бамбуковую корзину и, заманив в них предлагаемыми яствами злых духов, забирающихся в обитателей дома, предают ее сожжению со всем в ней содержимым. Китайцы убеждены, что спящий человек бывает гарантируем от нападков нечистой силы, если под его подушкой лежит какая-либо из книг конфуцианского канона (приглашаем читателей вспомнить сделанное нами в предыдущей главе подстрочное примечание). Пастель новобрачных охраняется от злых духов положенными под нее несколькими древними китайскими монетами (разных государей), равно как повешенным около нее особым талисманом, который делается в виде меча из древних монет, взятых в количестве около сотни (соединяют две полосы последних, прикрепленных к двум железным стержням, и поверх их вдоль накладывают третью полосу монет, перевязанных красным снурком). В видах охраны домов от нечистой силы, на кровлях утверждаются изображения стрелка (или просто три стрелы, положенные в глиняную трубку), петуха, кошки, дракона чи-вэнь (специально ограждающего дом от пожара) и некоторых других животных, равно как дощечки, с начертанными на них па-гуа (фусиевыми диаграммами, о которых была речь в первой главе нашего труда); на стенах прикрепляются маленькие метталические зеркала, а также куски красной или желтой бумаги и дощечки (из персикового [75] дерева), с написанными на них разного рода заклинаниями; у ворот вешаются (5 числа пятого месяца) сделанные из полыни чучела тигров. Чтоб оградить от вредного действия злых духов селения и окрестности их, Китайцы ставят (около начала главных улиц) каменные столбы, сооружают (вблизи городов и местечек) особые башни, вешают на городских башнях колокола (вымазанные, после отливки их, кровью). Из общенародных действий, совершающихся в видах самосохранения от нападков нечистой силы, имеет важность дэн-гао, то есть «восхождение на высоту»: 9 день девятого месяца Китайцы оставляют свои дома, уходят в поле (на возвышенные места, если таковые существуют по близости) и пьют здесь воду, настоенную астрами. Обычай этот основывается на следующей легенде. Знаменитый (в IV в. по Р. X.) чудодей Фэй-чан-фан, наводивший страх на злых духов и могший, будто бы, излечивать все болезни, предрек своему ученику, Хуань-цзину, что на дом последнего в 9 день девятого месяца обрушится великое бедствие, и посоветовал ему, чтоб избежать гибели, в указанный день уйти со всеми членами семейства на гору и пить на ней воду, настоенную астрами; Хуань-цзин воспользовался советом своего учителя и не подвергся нападкам злых духов, а когда вечером возвратился с горы домой, то нашел поколевшими всех животных (собак, коров, баранов, куриц), которые содержались при доме.

Человек может ограждать себя от злых духов амулетами, талисманами и разного рода презервативными действиями. Но сверх этого, а по существу и эволюции народных верований, прежде всего человек может надеяться и опираться на помощь добрых духов, которые способны противодействовать нечистой силе с большим успехом, нежели на земле живущие люди. Выработав убеждение, что все худое исходит от злых духов (см. выше), Китайский народ выработал и веру, что все хорошее ниспосылается человеку духами добрыми, вот почему в девяти иероглифах, отдельно выражающих понятия «благополучие», «счастие», составным элементом входит иероглиф ши, употребленный в указанных случаях, как сокращение иероглифа шэнь, которым обозначается понятие «добрый дух». Будучи, по существу своему, склонными всегда оказывать людям помощь, добрые духи владеют неодинаковым уменьем справляться с нечистою силой, и каждый из них может [76] обнаруживать свое могущество, только действуя в известном направлении, отсюда вера Китайского народа в духов-покровителей и в то, что между ними существует различие, так сказать, по их специальностям.

Есть духи, охраняющие жизнь человека и помогающие ему справляться с болезнями. Как Juno Lucina или Venus Genetrix в Китае чествуется дух усопшей Цзинь-хуа-нян, «Златоцветной госпожи». Оставляя в стороне легенды о земной ее жизни (в виду затруднительности отделить в них элементы общенародных верований от элементов даосских и буддийских), скажем только, что эта богиня имеет в своем распоряжении 36 помощниц, из которых каждая специально ведает что-либо относящееся к рождению или воспитанию детей: 11-я помощница способствует зачатию; 4-я является покровительницей зачатых мальчиков, а 18-я — покровительницей зачатых девочек; 17-я смотрит за тем, чтобы на теле ребенка, находящегося в утробе матери, не было язв; 6-я помогает женщине во время процесса деторождения; 19-я дает ребенку силу; 3-я наблюдает за кормлением грудных детей; 15-я научает детей сосать; 14-я учит детей ходить; 1-я охраняет детей от оспы и проч. О здравии больных детей Китайцы нередко воссылают молитвы двум духам, из которых один представляется обитающим на звездах a, b, g, d Большой Медведицы, а другой — на звездах z, l, m, s, t Стрелка; первого считают духом долголетия и изображают старцем с книгой (в которой будто бы написан день смерти каждого человека), а второго признают духом богатств и прибыли. У Китайцев существует верование, что на детей, рожденных в день, находящийся под циклическим знаком собаки, незримо накидывается тянь-гоу, то есть «небесная собака», и что их спасает от грозящей смерти дух Чжан-сянь, поражая алчное животное своими стрелами; это верование обусловилось, как гласит легенда, тем обстоятельством, что наложница Тай-цзу, основателя Сунской династии, любившая смотреть на портрет своего усопшего мужа, Мэн-чана, и боявшаяся подвергнуться за это гневу государя, измыслила, будто бы портрет есть не что иное, как изображение (мнимого и дотоле никому неизвестного) Чжан-сяня, духа-покровителя детей. Охранителями вообще здоровья всякого человека Китайцы признают духа солнца, титулуемого, при храмовом чествовании, тай-ян-е, [77] «великим Ян-господином»; духов, заведующих пятью элементами (см. в главе II об управителях планет Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна); древнего императора Шэнь-нуна († 2698 г. до Р. X.), определившего сорты лекарственных трав и титулуемого, при храмовом чествовании, яо-шэн, «мудрецом медицины»; древнего императора Хуан-ди († 2597 г. до Р. X.), написавшего первую по времени медицинскую книгу и титулуемого, при храмовом чествовании, яо-ван, «государем медицины»; Ци-бо, помощника императора Хуан-ди и наставника его в лечебном искусстве; Лэй-гун, помогавшего императору Хуан-ди в его занятиях медициной; Пянь-цяо, знаменитого врача, положившего (веков за шесть до Р. X.) начало анатомии; Чунь-юй-и, знаменитого врача времен императора Вэнь-ди (179-156 г. до Р. X.); Чжан-чжун-цзин, врача, прославившегося (в конце II века по Р. X.) своими медицинскими сочинениями; Хуа-то, знаменитого хирурга (умершего в половине III века по Р. X.); Ван-шу-хэ, врача при Западном Цзиньском дворе (265-317 г. по Р. X.), написавшего знаменитый трактат о пульсе; Гэ-хунь, знаменитого алхимика († 330 г. по Р. X.); Сунь-сы-мо, врача, славившегося в начале VII века по Р. X.; (усопших) врачей Хуан-фу, Ли-ши-чжэнь и других. При всем этом Китайцы верят в существование добрых духов, которые специально избавляют человека от тех или других телесных недугов, — есть, например, Янь-гуан-нян — целительница глазных болезней, Доу-чжэнь-нян — избавительница от оспы и кори, и проч. Заметим, не вдаваясь в подробности, что, по учению даосов, в теле человеческом пребывают особые духи (между ними 24 главных), из которых каждый имеет силу излечивать болезнь занимаемого им места. Еще заметим, что смерть человека от той или другой болезни объясняется Китайцами не бессилием духов — охранителей здоровья, а безучастием последних, по воле неба, к страдавшему недугом человеку.

Есть духи, охраняющие жилище человека. a) На стенах домов, выходящих фасадом на улицу, Китайцы начертывают, как презерватив против влияния злых духов, Ши-гань-дан, посмертное имя Цзян-тай-гуна. Он, согласно легенде, был сперва рыболовом и употреблял вместо уды особого рода иголку. Однажды Цзян-тай-гун вытащил из воды драгоценный камень, — это был знак, что ему, рыболову, предназначается [78] высокое положение в государстве. Когда У-ван начал борьбу с Чжоу-синем, последним государем династии Шан (в XII веке до Р. X.), то воспользовался услугами Цзян-тай-гуна и впоследствии сделал его министром. b) Китайцы имеют обычай приклеивать на входных домовых дверях портреты генералов Шу-бао и Ху-цзин-дэ, изображаемых в полном вооружении (с секирой, луком, стрелами, цепью и плетью). Легенда повествует об этих генералах следующее. Император Тай-цзун (626-650 г. по Р. X.) подвергся преследованию злых духов: они кидали в его спальню черепицы и не давали спать ни ему самому, ни его женам. Когда Тай-цзун сообщил об этом своим министрам, то генерал Шу-бао выразил желание встать вместе с генералом Ху-цзин-дэ на ночь у дверей дворца и охранять последний от нападений чертей. Тай-цзун согласился и провел ночь совершенно спокойно, — злые духи не осмелились явиться. Чтоб обеспечить себе спокойствие на будущее время и не утруждать генералов, император приказал живописцу нарисовать их портреты и прибить последние к наружным дверям дворца. Когда это было исполнено, злые духи совершенно прекратили свои нападения. c) Нередко, вместо портретов выше поименованных генералов, к главным домовым дверям Китайцы приклеивают два листа бумаги, на которых бывают написаны имена Ту-юй и Юй-лэй, тех двух братьев, о которых, как об укротителях злых духов, мы говорили в четвертой главе нашего труда. d) На воротах при доме Китайцы приклеивают иногда изображение (в виде старика, с красным от гнева лицом) Чжун-куй, под которым (хотя легенда и гласит, что он жил при Танской династии, отличался своим безобразием и умер, разгневавшись на то, что не был удостоен ученой степени) следует, как предполагают синологи, разуметь кого-либо из героев древней китайской истории. e) Дома охраняются, как убеждены Китайцы, духами Гоу-ман, Чжу-юн, Жу-шоу, Юань-мин и Хоу-ту (см. в главе II о помощниках правителей планет Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна), равно как безымянными у фан-ту-ди, то есть духами четырех углов и средины дома. При этом Китайцы чествуют в своих домах духа-дракона, который, предполагается, имеет притязание на занятый домом участок земли и, умилостивляемый жертвами, становится не врагом, а покровителем семейства, захватившего его [79] собственность. Китайцы верят в бытие безвестных духов, охраняющих двери и верхний этаж дома, житницы и амбары; хлевы и отхожие места охраняются вешаемым в них изображением чоу-гу-нюй, девицы, которая (во времена Танской династии), будучи взята в наложницы одним Китайцем, была убита ревнивою женой последнего в отхожем месте. f) Всесторонним охранителем домов Китайцы считают того Цзао-шэнь, «духа (огня) очага», о котором было упоминание в III и IV главах нашего труда. Кто должен разуметься под титулом цзао-шэнь, в точности неизвестно: одни китайские писатели полагают, что это Чжу-юн, помощник правителя планеты Марса (см. главу II); другие думают, что этим титулом облечен древний император Хуан-ди (о нем, как о «государе медицины», говорилось выше); третьи заявляют, что цзао-шэнем сделался дух усопшего (неизвестно, где и когда жившего) Чань, члена фамилии Чжан; четвертые склонны признавать цзао-шэнем душу какой-либо древней стряпухи, снискавшей себе известность по тем или другим причинам. Различием взглядов на существо цзао-шэня обусловливается и различие в его изображениях то в виде старика, то в виде юноши, то (как было в древности) в виде красивой девушки. По общераспространенному народному верованию, цзао-шэнь в последний день каждого месяца возносится с очага на небо и докладывает высшему небоправителю обо всех хороших и худых делах, совершенных членами семейства; сообразно с докладом цзао-шэня, небоправитель либо награждает семью благополучием, либо наказует, ниспосылая несчастия, — вот почему цзао-шеню присваивается титул сы-мин-цзао-цзюнь, «владыка очага, заведующий судьбой».

Есть духи, которыми охраняются места жительства людей, объединенных общественными или государственными отношениями. a) Всякое селение и всякая волость, принимаемые, как территориальные единицы в отношении общественном или административном, имеют своих духов-покровителей, называемых шэ, или ту-шэнь, о которых была уже речь в III главе нашего труда. b) Каждый китайский город охраняется своим духом-покровителем, носящим титул чэн-ван, «царя города», или чэн-хуан-е, «господина городской стены и рва». Чэн-ваном признают дух такого усопшего человека, который, при жизни своей, отличился теми или другими гражданскими доблестями. Так, например, чэн-ван гор. Хан-чжоу (главного в [80] прав. Чжэ-цзян) есть дух усопшего цензора Чоу. Этот цензор, будучи несправедливо приговорен к смерти, боялся, что его сын будет мстить за него, и потому просил императора подвергнуть его казни вместе с сыном. Просьба была исполнена. Но впоследствии оказалось, что обвинение, взведенное на Чоу, было ложное. Чтобы загладить свою ошибку, император облек усопшего цензора званием чэн-вана гор. Хан-чжоу. Заметим здесь, что, по существующему у Китайцев верованию, дух чэн-ван с воем удаляется из города, если этому последнему предстоят быть взятым неприятелями. c) Всю территорию Китая охраняют два духа, совокупно называемые шэ-цзи. Отдельно под шэ разумеется дух усопшего министра Гоу-луна (см. в главе II об управителях планеты Сатурна), на которого Китайцы перенесли и название, и многие прерогативы хоу-ту, «царственной земли» (см. главу III); Цзи, имевший имя Ди, был при древних императорах Яо и Шуне министром земледелия и считается родоначальником государей Чжоуской династии.

Есть духи, покровительствующие и содействующие человеку в тех или других его занятиях. a) Патронами земледелия считаются Шэнь-нун (о котором, как «мудреце медицины», говорилось выше), будто бы научивший людей обрабатывать землю, и Хоу-цзи, то есть князь Цзи (о нем была уже речь, как об одном из духов, охраняющих территорию Китая); дух усопшего Гая (см. в главе II-й о правителях планеты Венеры) считается, под титулом жу-шоу, духом жатвы; шелководству покровительствует дух сянь-цань, под которым разумеется дух лэй-цзу, супруги древнего императора Хуан-ди, будто бы научившей людей разматывать шелковичные коконы; хлопководам покровительствует дух Хуан-по; патроном садовников считается Хань-сян-цзы, «бессмертный» даос, действовавший на земле во времена Танской династии; коневодам содействует дух Ма-цзу и пр. (см. в главе IV о духах, заведующих животными и растениями). b) Патрон виноделов — дух усопшего И-ди, жившего при императоре Юй (умершем в 2197 г. до Р. X.) и научившего людей выделывать рисовую водку; людям, работающим на фарфоровых заводах, покровительствует Фын-хо-шень, дух некоего У-мина, добровольно бросившегося в заводскую печь и в ней сгоревшего; патроном плотников и архитекторов считается дух усопшего Гун-шу-цзы, [81] известного под прозвищем Лу-бань, архитектора, который жил в уделе Лу и был современником Конфуция; покровительницей женщин во всех их домашних занятиях признают Хэ-сянь-гу, жившую (во второй половине VII-го в. по Р. X.) в Кантонской провинции и сделавшуюся «бессмертною патронессой женских рукоделий (в особенности ткацкого и вышивального искусства) считается та «небесная ткачиха», о которой мы говорили во II-й главе нашего труда, и др. c) Покровителем людей, находящихся в пути, признают духа Цзу-шень, под которым известен дух усопшего Лэй, сына древнего императора Хуан-ди. Китайцы чествуют также Кай-лу-шэнь, «духа открывающего путь», известного еще под названием Сянь-дао-шэнь, то есть «духа (уничтожающего) опасности пути». Легенда гласит об этом духе следующее. Император Сянь (при конце Чжоуской династии) любил совершать, в сопровождении своей супруги, объезды по своим владениям. В один из таких объездов императрица скончалась. Когда гроб с ее телом стали поднимать, чтобы перевезти для погребения, то он оказался столь тяжелым, что не мог быть сдвинут с места. Император обратился за содействием к Кай-лу-шэню, бывшему тогда (под другим, конечно, именем) министром, и этот последний, силой своей добродетели, парализовал влияние злых духов, — гроб был легко поднят (заметим, между прочим, что в некоторых местностях Китая существует обычай носить идол Кай-лу-шэня впереди погребальных процессий, для прогнания злых духов, могущих встретиться на пути). Покровительницей мореходства, речного судоходства и торговли Китайцы признают Ма-цзу-по, урожденку провинции Фу-цзянь, сделавшуюся и при жизни своей (во второй половине VIII в. по Р. X.) и по смерти известною, как гласят легенды, чудесным спасением утопавших и удостоенную государями ныне царствующей в Китае династии титула тянь-хоу, «небесной владычицы» (даосы веруют, что душа тянь-хоу обитает на одной из звезд Большой Медведицы). Покровительницей речного судоходства южные Китайцы (главным образом Кантонцы) считают также Лун-му, «мать дракона». Под этим названием разумеется, согласно легенде, одна кантонская рыбачка, жившая во времена императора Цинь-ши-хуан-ди и нашедшая на берегу реки огромное яйцо, из которого вылупилось животное, похожее на дракона. d) Патроном [82] гадателей Китайцы считают древнего императора Фу-си, изобревшего па-гуа (те восемь диаграмм, о которых говорилось в I-й главе нашего труда); патроном колдунов и чародеев признается Те-гуай-сянь-шэн, одна из легенд о котором была нами приведена в предыдущей главе; актерам покровительствует Цао-го-цзе, «бессмертный» даос, живший на земле в XI в. по Р. X.; музыканты пользуются покровительством Лань-цай-хэ, «бессмертного» даоса (о котором легенды гласят, что он ходил всегда в рубище, имел обутою только одну ногу, спал зимой на снегу и на льду, распевал мало понятные для других людей песни и, оканчивая свое земное бродяжничество, сел на аиста и живым улетел на небо); цирюльники считают своим патроном Люй-янь, прозванного Люй-цзу, «дедом Люй» (он родился в 755 г. по Р. X. и, согласно баснословным легендам, жил на земле будто бы свыше 400 лет, причем, усвоив тайны алхимии и жизненного элексира, разъезжал по Китайской империи с мечем в руке, убивая вредоносных драконов и прогоняя духов, насылающих разного рода бедствия) и др. e) Существуют Цзы-шэнь, то есть «духи иероглифов»; под ними разумеются души усопших Цан-се и Цзюй-сун, двух чиновников, которые служили при древнем императоре Хуан-ди и будто бы изобрели иероглифы, известные под названием «головастиковых». Людям, совершенствующимся в литературном стиле, покровительствует Чжан-го-лао, «бессмертный» даос, прославившийся своим чудодейством в первой половине VIII в. по Р. X. (сообщается, между прочим, что он, ведя странствующий образ жизни, ездил всегда на белом муле и делал последнего невидимкой каждый раз, когда приходилось где-либо останавливаться на ночлег). Патроном людей, изучающих литературу, Китайцы признают Бэнь-чан-ди, «царя литературного просвещения»; этот титул (неизвестно по каким причинам) присвоен духу, который владеет созвездием Вэнь-чан, находящимся вблизи Большой Медведицы (не будем приводить здесь рассказов о том, как Вэнь-чан-ди неоднократно сходил на землю и воплощался в человеческой форме). Вэнь-чану, как покровителю литературной учености, помогает в его содействии людям дух Куй, обитающий на звездах a, b, g, d, Большой Медведицы. Люди, которые штудируют конфуцианскую философию, пользуются покровительством самого Конфуция, равно как (усопших) пропагаторов [83] его учения; кто занимается даосскою философией, тому покровительствует Лао-цзы и его выдающиеся продолжателя (Ле-цзы, Чжуан-цзы и пр.). f) Патроном людей, посвятивших себя военному искусству, Китайцы считают Гуань-ди, или У-ди, «бога войны»; этим титулом облечен дух знаменитого генерала Гуань-юй, который был сподвижником Лю-бэя, одного из трех главных деятелей так называемой эпохи «троецаретвия» (220-263 г. по Р. X.). Заметим, между прочим, что признается существование еще ци-ду-шэнь, «духа (больших и малых) знамен», хо-пао-шэнь, «духа пушек» и др.

Есть добрые духи, которые могут в большей или меньшей степени ограждать человека вообще от злых духов. Прежде всего следует сказать, что Китаец ищет всестороннего покровительства у своих усопших предков, ублажая их материальными приношениями и молитвами. Сверх этого, Китайцы прибегают к содействию таких, например, духов, как Ци; последний представляется с двумя головами и четырьмя глазами и считается могущим отражать всяких злых духов, посягающих на человеческое благоденствие; признанием силы за духом Ци обусловлен обычай фан-сян (тех людей, о которых мы говорили выше) надевать на себя маску, изображающую этого духа. Нюй-цянь, богиня так называемой утренней звезды, может, по сложившемуся у Китайцев верованию, пожирать злых духов. Что такое верование выработалось на основе мифопоэтических взглядов народа, в этом никто не будет сомневаться, — свет несовместим с мраком, солнце невыносимо для темной, нечистой силы, для нее страшны и предвестники солнца, она бежит от них, она исчезает, завидев утреннюю звезду (выражаясь мифопоэтически, пожирается ею). При забвении первоначального смысла, легшего в основу мифа о Нюй-цянь, могло представляться странным, что она в силах одна справляться с злыми духами мрака, — отсюда вера в существование юй-линь-тянь-цзюнь, небесного воинства, действующего против злых духов на (воображаемой) границе Ян (как области света) и Инь (как области мрака). Эволюция мифопоэтических представлений, оформившихся уже в мифы, могла обусловить веру (на основах общенародных, окончательно выработанную даосами) в бытие духа, заведующего борцами против нечистой силы. Таком духом считается Чжан-дао-лин, потомок Чжан-ляна, помогавшего основателю [84] Ханьской династии получить верховную власть и впоследствии служившего ему в сане министра.. О рождении (в 24 г. тио Р. X.) Чжан-дао-лина баснословная легенда повествует следующее: мать его, девственница, однажды видела во сне, что к ней спустился с полярной звезды бог-мироправитель и дал ей благовонную траву; проснувшись, девица ощутила благоухание, которое, исходя от ее одежд, наполняло комнату и почувствовала себя беременною. В 60 г. по Р. X. Чжан-дао-лин был сделан правителем Цзян-чжоу, но недолго занимал должность и удалился в горы Бэй-ман, где стал жить отшельником и заниматься изучением тайн колдовства, в чем успел, будто бы, настолько, что приобрел способность быть вездесущим. Под конец своей жизни Чжан-дао-лин избрал своим местопребыванием горы Лун-ху-шань (в провинции Цзян-си, в уезде Гуан-синь), откуда на 123 году своей жизни, выпив элексир бессмертия, будто бы вознесся на небо. Даосские легенды прибавляют, что Чжан-дао-лин учредил 24, или (согласно некоторым версиям) 28 (по числу созвездий зодиака), так называемых управ, чтобы ревизовать в них деятельность злых духов и наказывать последних; что он получил от высшего бога титул тянь-ши, «небесного учителя» (наставляющего людей); что пред своею смертию он передал своему сыну звание тянь-ши, секреты колдовства, свой меч и печать (страшные для нечистой силы), приказав сохранять все это в потомстве. За потомками Чжан-дао-лина, оставшимися жить на горах Лун-ху-шань, утвердилось сперва обычаем, а потом императорским декретом (в 749 г. по Р. X.) право главенства в даосской иерархии, и звание тянь-ши стало преемственно переходить к одному из членов фамилии Чжан-дао-линовой, о котором даосы думают, что он в то же время воплощает в себе и душу своего предшественника. Заметим, между прочим, что в числе прерогатив верховного даоса заключается право назначать и утверждать в городах Китая чэн-ванов, духов-охранителей, о которых мы говорила выше. Скажем в заключение, что являть людям покровительство и в большей или меньшей степени защищать их от нечистой силы могут, само собою разумеется, те боги и добрые духи, о которых была речь в предшествовавших главах нашего труда.

Всегда являясь объектом с одной стороны посягательства злых духов, а с другой — покровительственного внимания [85] те или другие его мероприятия сами по себе могут давать желаемые результаты, все зависит от того, насколько вообще, или в каждом отдельном случае будут готовы помогать человеку духи, в его защиту борющиеся с нечистою силой. Прежде чем приступить к какому-либо деду, человек должен осведомиться, найдет ли он содействие и помощь у духов добрых. Осведомляться об этом человек может путем гаданий. Последних у Китайцев существует огромное количество. a) Из китайских гаданий, имеющих целью наперед определить общий ход жизни человека, самыми распространенными являются два: одно по относительному положению небесных светил в то время, когда человек родится; другое по циклическим знакам, соответствующим году, месяцу, дню и часу рождения человека. b) При выборе мест для постройки домов, равно как и для могил Китайцы обыкновенно гадают (при помощи особых специалистов) по геомантическому способу, называемому фын-шуй, «ветер и вода»: намеченное место признается счастливым или несчастливым, смотря но форме находящихся около него гор или холмов, по близости или отдаленности рек или ручейков, по (таинственному) влиянию на него семи видимых и двух скрытых звезд (о последних см. в главе V-й) Большой Медведицы. c) При тех или других житейских обстоятельствах, равно как пред началом тех или других действий Китайцы гадают самыми различными способами: по чертам лица и рук человека, по сновидениям, по именам и ответам встречных людей, по человеческим трупам, по птицам, по животным 28 созвездий цикла, по некоторым растениям, по жеребейкам и особым камешкам, по монетам, по воде, по воздуху, по ветру, по дыму, по облакам, по звездам, по И-цзину (первой из книг конфуцианского канона), по иероглифу (наугад взятому в строке) и пр. и пр. Между гаданиями, совершаемыми в виду указанных нужд, самым распространенным является гадание по 64 диаграммам (из которых начальные изобрел, как мы уже говорили в I-й главе, император Фу-си), а всего ближе ведущим к цели — то гадание, при котором духи в их храмах (или же будучи приглашены в дом) вопрошаются и дают ответы чрез медиума, начертывающего палочкой иероглифы на рассыпанном пред ним песке. [86] Божества и духи, склонные оказывать людям свое покровительство, могут, по верованию Китайцев, являться им, как помощники, и в видимых формах. Из огромного количества рассказов, запечатлевающих собой это верование, позволим себе привести здесь хотя несколько, но таких, которые циркулируют в массе народной и считаются вполне согласными с действительностью.

Китайцы верят в то, что шэнь-бин, «войска духов», могут помогать людям, вступающим в битву за правое дело. Явление шэнь-бин, защищавших (не так давно) те или другие города от мятежников (тай-пинов и китайских магометан), было констатируемо (со слов свидетелей) оффициальными докладами, которые представлялись городскими властями императору. В одном из оффициальных же документов сообщалось (несколько лет тому назад), что Гуань-ди, бог войны (см. выше), в полном вооружении, явился с войском духов на защиту города Чжи-нин-чжоу, осаждавшегося мятежниками, и что последние, пораженные страхом, бежали от городских стен.

Знаменитому полководцу Го-цзы-и (†781 г. по Р. X.) явилась, как гласят легенды, чжи-нюй, небесная ткачиха (о которой мы говорили во II-й главе), и предрекла, что он будет пользоваться почестями, богатством и долголетием (что, действительно, и исполнилось). О небесной же ткачихе в Эр-ши-сы-сяо (книжке, изучаемой обыкновенно каждым китайским мальчуганом) рассказывается следующее. Некто Дун-юн, когда умер его отец (около 200 г. по Р. X.), не имел средств на похороны последнего и для получения денег продался. Совершив погребение, он отправился личным трудом зарабатывать требуемые для выкупа деньги. Во время пути Дун встретил женщину, которая заявила, что желала бы сделаться его женой. Дун принял ее предложение. Придя в дом хозяина, Дун получил приказ выткать 300 штук шелковой материи. Жена Дуна в один месяц окончила работу, и супруги отправились домой. Когда они дошли до того дерева Хуай, у которого в первый раз встретились, жена Дуна (это была небесная ткачиха) раскланялась с ним и исчезла.

Чествование духа долголетия и духа прибыли (см. о них выше) основывается на легенде, повествующей следующее. Один молодец, которому гадатель предсказал смерть в 19 лет, был [87] научен им отнести, для продолжения жизни, яства с вином на гору и поставить их пред двумя старцами, играющими в шашки; юноша сделал так, как ему было сказано, и два старца (воплотившиеся в телесную форму дух долголетия и дух прибыли) наградили его за принесенные яства и вино продлением жизни до 99 лет.

Легенды, занесенные в исторические книги, повествуют, что древнему императору Шуню помогали своими советами с десятого года его царствования до конца последнего у-лао, «пять старцев», в которых были воплощены духи планет Сатурна, Юпитера, Марса, Венеры и Меркурия. Те же самые старцы будто бы явились на берегу Желтой Реки также императору Яо, предшественнику Шуня.

Однажды, гласит легенда, император У-и (1198-1194 г. до Р. X.) сделал человекоподобный идол и, назвав его тянь-шэнь, «небесным духом», стал играть с ним в кости. Так как дух проигрывал свои партии, то У-и не только проникся презрением к нему, но и решился наказать его: положил статую в кожаный мешок с кровью, подвесил его к высокой перекладине и стал стрелять по нем, — капли крови, падавшие на землю, считались выходившими из расстреливаемого духа. Эта легенда восполняется сообщением, что У-и повелел сделать модели идола и во множестве разослать их по областям. С того будто бы началось идолопоклонство в Китае. Приводя здесь эти баснословия (по существу своему не односортные с предыдущими), мы имеем в виду сделать более понятным для читателей то верование Китайцев, по которому в древние времена божества и духи, еще не изображавшиеся в форме идолов, чаще нежели в последующие века являлись людям воплощенными в формы живых организмов. Напомним читателям (см. гл. II) о том, как дева, спустившаяся с неба, помогала императору Хуан-ди сражаться с мятежником Чи-ю, которого поддерживали духи ветров и дождей. Напомним и о том (см. гл. I), как лет за 150 до императора Хуан-ди государыня Нюй-гуа, правившая на земле, починивала небо, поврежденное Гун-гуном, — было время, когда небесное не очень далеко отстояло от земного. [88]

Глава VII.

Древнейшие периоды жизни Китайского народа. — Заря истории Китая. — Идеал будущего китайской нации, полагаемый в ее далеком прошедшем.

Предполагая в настоящей главе нашего труда ознакомить читателей с теми взглядами, которые сложились у Китайского народа на древнейшие периоды его жизни и первоначальный ход его истории, мы должны заметить, что определение этих взглядов делается возможным не иначе, как при пользовании книжными источниками, — традиционно памятовать о временах стародавних или изощрять свою фантазию на представлении их в новосоздаваемых образах уже не в силах народ, слишком долго живущий историческою жизнию, более двадцати пяти веков пользующийся письменностию и обладающий обширною, многостороннею литературой. Будучи занесены в те или другие отделы последней, воззрения Китайского народа на его собственную жизнь в глубокой древности, давно сложившиеся, закрепились письменностью и не иначе, как при ее помощи, чрез ее посредство стали сохраняться в народной массе и циркулировать в ней. Среди письменных источников, годных в данном случае для нашего пользования, первенствующее место должны занимать книги, относимые к отделу исторической литературы, равно как труды тех философов, которые, развивая свои мысли и заботясь об успешности их пропаганды, вводили народные воззрения на древность, после некоторой их обработки, в свои системы.

Как же смотрел Китайский народ на свое далекое прошлое и, прежде всего, где полагал начало своей национальной и государственно-исторической жизни?

Было, говорит китайская история, время, когда Китайцы еще не знали патриархальной семейственности и, находясь на весьма низком уровне материально-бытовой культуры, являлись не более, как племенным аггрегатом бродячих звероловов. В 2952 году до Р. X. Фу-си, сделавшийся их государем-правителем, положил у них начало тому строю жизни, который в дальнейшем послужил основой вырабатывавшейся и формировавшейся государственности Китая: разделив племенную массу [89] на сто фамилий и дав каждой из них особое, навсегда неизменное имя, Фу-си установил правильность в брачных отношениях людей, причем определил, что вступать в брак могут только лица, носящие разные фамильные наименования. С этих пор Китайцы стали заключать неразрывные брачные связи; с этих пор для отцов явилась возможность знать своих детей, и наоборот; с этих пор безразличная племенная масса сделалась народом, усвоившим себе на все последующие века описательное название бо-син, что значит «сто семейств». По смерти Фу-си Китайцами правила сестра его Нюй-гуа, а за нею ряд государей, выбиравшихся один за другим волей народа, именно: Шэнь-нун (2838 г. — 2698 г. до Р. X.), Хуан-ди (2698 г. — 2597 г.), Шао-хао (2597 г. — 2513 г.), Чжуань-сюй (2513 г. — 2435 г.), Ди-ку (2435 г. — 2365 г.), Ди-чжи (2365 г. — 2356 г.), Яо (2356 г. — 2258 г.), Шунь (2255 г. — 2208 г.). Через три года по смерти Шуня его бывший (с 2223 г.) соправитель Юй, заняв, по просьбе народа, престол, положил (в 2205 г. до Р. X.) начало первой в Китае династии, получившей название Ся. В виду того, что китайская история представляет государственную жизнь Китая многосторонне развившеюся и хорошо уже сформированною при начале династии Ся, мы имеем основание не переступать указанной даты, как служащей гранью того периода, о котором должна идти речь в настоящей главе нашего труда. Семь с половиной веков, протекших с тех пор, как образовался Китайский народ, до эпохи, с которой началось в Китае династионное правление, могут, следовательно, приниматься за древнейшие времена национальной жизни Китайцев. Как же смотрят Китайцы на их прошлое, определяемое рамками приведенных нами дат (2952 г. — 2205 г. до Р. X.)? Заметим прежде всего, что число древнейших государей, преемственно управлявших Китаем, равно десяти. Это же число, как оказывается, играло роль и в составлении Китайцами самого понятия о древности в те времена, когда формировалась их иероглифическая письменность: слово «древний» Китайцы обозначают иероглифом гу, представляющим комбинацию двух иероглифов, из которых один значит «десять», а другой значит «уста», — древне, следовательно, то, память о чем сохранена передачей из уст в уста десятью (поколениями). Первоначально понимая древность, как смену десяти поколений или как смену десяти преемственно [90] правивших государей, Китайцы не удовольствовались этим и выработали представление о десяти периодах, следовавших один за другим с тех пор, как образовался мир, до эпохи, когда началась династия Ся. Периоды известны под особыми названиями, а именно: Сань-хуан, У-лун, Шэ-ти, Хэ-ло, Лянь-тун, Сюй-мин, Сюнь-фэн, Инь-ти, Чань-туя, Су-и. Продолжительность периодов (для некоторых и неопределяемая) весьма различна: в то время, как последний (Су-и) идет со вступления на престол Хуан-ди (см. о нем выше) до начала династии Ся, первый (Сань-Хуан) тянется 377,600 лет. В течение каждого периода Китаем управляли одновременно или преемственно государи, число которых неодинаково. Заметим при этом, что цивилизаторская деятельность государей, предшествовавших Фу-си, обрисовывается такою же, как и деятельность вышепоименованных лиц, управлявших Китайцами с 2952 г. до 2205 г. Еще заметим, что, по словам китайской истории, в первый период совершилась последовательная смена тянь-хуан — «небесных государей», ди-хуан — «земных государей» и жэнь-хуан — «государей людей». Что китайские рассказы о десяти периодах (не пользующиеся, между прочим, большою популярностию) являются ничем иным, как только развитием и дополнением первоначального понятия о древних временах, в этом нельзя сомневаться. Считая неуместным здесь обзор условий, при которых могла сложиться эти рассказы, мы находим целесообразным и пока достаточным сделать то заключительное положение, что Китайцы представляют себе развитие их национальной жизни в глубокой древности начавшимся при властительстве «небесных государей» и совершившимся при последовательности и смене десяти либо поколений, либо царствований, либо продолжительных периодов времени.

Другая сторона взглядов Китайского народа на его далекое прошлое характеризуется допустимостию необыкновенных условий человеческой жизни, — древность представляет собою слишком много чудесного. Скажем прежде всего, что фантазия народная, полагая началом истории властительство тянь-хуан, то есть «небесных государей», приписывает всем лучшим деятелям древности, по выбору народа занимавшим престол, чудесное происхождение, — их зачатие обусловлено сверхъестественным наитием незримых или баснословных существ (подробности приводились уже в главе пятой нашего труда). Заметим [91] далее, что весьма нередко древнейшие деятели обрисовываются фантазией Китайцев в двойственных формах полулюдей и полуживотных: «небесные государи» имеют туловище змеи; «земные государи» имеют лицо девицы, голову дракона, а ноги лошади; у государей жэнь-хуан и периода У-лун лицо человека, а туловище дракона; у Фу-си туловище дракона, а голова быка; у Нюй-гуа бычачья же голова, а туловище змеи: Шэнь-нун имеет рога на голове; у Гун-гуна, обрушившего (как сообщалось в главе первой) свод звездного неба, лицо человека, а туловище змеи; Чи-ю, с которым боролся государь Хуан-ди (см. главу II), имеет, при человеческом туловище, бычачьи ноги. Допускается при этом, что в древности существовали люди, к которым применимо название гигантов, — на земле будто бы сохранялись следы их ног (напомним, что, как сообщалось в пятой главе нашего труда, мать государя Фу-си и мать Ди, родоначальника государей Чжоуской династии, сделались беременными, наступив на следы великанов), а в горах отыскивались их костяки (даже Конфуций не был чужд народных суеверий, относившихся к этому предмету, — он, например, определил, что гигантский костяк, который был случайно найден в одной горе и о котором ему сообщили, представляет собою скелет Фан-фына, владетельного лица, приговоренного императором Юем за провинность к смертной казни). Скажем, наконец, что народная фантазия приписала древним людям долголетие, возвышавшееся, как можно думать, по мере отдаления пределов древности, — Шунь царствует 77 лет, Яо — 98 л., Хуан-ди — 101 г., Шэнь-нун — 140 л., а период владычества девяти жэнь-хуан (см. выше) объемлет уже 45.600 л., и господство одиннадцати ди-хуан (см. выше) продолжается 198.000 лет. Обладая необыкновенною организацией, древние государи и действуют, по воззрениям Китайцев, среди необыкновенных обстоятельств: они борются с лицами, которые могут, например (как Гун-гун, — см. гл. I), обрушивать небесный свод или (как Чи-ю, — см. гл. II) покрывать землю туманом; они пользуются содействием таких существ, как, например, «небесная дева» (см. гл. II) и воплотившиеся в «пять старцев» (см. гл. VI) духи пяти планет; они имеют в своем распоряжении подручных людей, которые могут, например (как И-и, — см. гл. II), поражать стрелами солнечных воронов; они встречают чудовищ [92] (например, коне-дракон, явившийся государю Фу-си, — см. гл. I), которыми наводятся на те или другие размышления; к их услугам выростают из земли разные сорты чудесных трав и деревьев (см. гл. IV), и пр. Чем quasi-исторические времена ближе к династии Ся, тем сверхъестественное все более и более уступает место естественному, — потом является последним событием древности, которое Китайцы, давая волю своей фантазии, изображают в чрезмерно преувеличенном виде: но обусловливают потоп, насколько знаем по истории, уже естественные причины, и территория Китая осушается не чудесным каким-либо образом, а благодаря искусству и трудам чиновника Юя, того самого Юя, который в указанное нами время положил начало династии Ся.

Переходя к дальнейшему рассмотрению взглядов Китайского народа на его стародавнюю жизнь, позволим себе привести здесь несколько слов философа Сюнь-цзы, как определяющих историческую роль тех императоров, которые стоят на рубеже древности. «По природе своей», говорит Сюнь-цзы, «человек от рождения стремится к собственной выгоде, и вследствие этого возникают споры и захваты, а самоотвержение и уступчивость не имеют места; от рождения склонен к зависти и ненависти, порождающим насилия и грабительства и не дающим проявляться преданности и верности; от рождения любит тешить свой слух (приятными) звуками, а взоры впечатлениями красоты, вследствие чего предается сладострастию и делает беспорядки, позабывая требования благопристойности... Если кривое дерево (брус или доску) распарить и выгибать, то оно может сделаться прямым; если тупое оружие точить на камне, то оно может сделаться острым; — так и люди, будучи по природе склонны к дурному, исправляются под влиянием (добрых) руководителей и законов, делаются, по усвоении правил истинного поведения, способными к образованию благоустроенного общества... Древние мудрые государи понимая, что человек по природе своей склонен ко злу и беспорядкам, не может поступать должным образом и стремиться к благоустройству, указали правила истинно — должного поведения и учредили законы, чтобы при помощи их переформировать, исправить и облагородить натуру человека и руководить им, направляя его по истинному пути к благоустройству... Если допускать, что натуре человека присущи правила [93] истинно-должного поведения и те свойства, которые на самом деле не являются в нем прирожденными, то на каком же основании высоко ставятся Яо, Юй и вообще лучшие люди? Мы уважаем Яо, Юя и лучших людей за их способность переформировывать природу человека и сообщать ей те неприрожденные свойства, которыми и обусловливается возникновение правил истинно-должного поведения» (см. гл. VII нашего труда Принципы жизни Китая). В приведенных словах философа Сюнь-цзы, не солидарного, как известно, ни с конфуцианцами, ни с даосами, для нас является важным тот констатируемый и как бы общепризнаваемый факт, что мудрые государи, стоявшие на рубеже древности, выработали для Китайского народа нравственные правила жизни и заставили его освоиваться с этими правилами. Но принесла ли деятельность мудрых государей счастие людям? На этот вопрос дается отрицательный ответ философами даосской школы, развивавшими положения и требования Лао-цзы, выраженные им, например, в следующих словах: «Когда (люди) перестала следовать дао (естественному закону), возникла добродетель; когда оставлена была добродетель, стало проявляться человеколюбие; когда утратилось человеколюбие, получила начало справедливость; когда (люди) уклонились от справедливости, установились правила — обряды... Еслибы не было мудрости, то народ стократно был бы счастливее; еслибы не было человеколюбия и справедливости, то в народе не умалялись бы сыновнее благочестие и родительское милосердие; еслибы не было искусств и стремления к выгоде, то не стало бы воров и разбойников... Пусть люди возвратятся к естественной простоте... Добродетель, понимаемая в высоком смысле, есть не что иное, как следование по пути дао». Даосские философы утверждают, что народ в древнейшие времена пользовался блаженством естественной простоты, что он постепенно утрачивал это блаженство, делался менее нравственным и дошел, наконец, до того положения, что совместная жизнь людей явилась невозможною без внешних, искусственно выработанных регулятивов. Утверждать все это (имея в виду свои определенные цели) и, сообщая публике, рассчитывать на ее доверие было бы трудно пропагаторам даосизма, еслиб у самого Китайского народа не существовало более или менее распространенного мифического взгляда на [94] древность, как на длинный ряд веков, являвшихся свидетелями постепенного умаления человеческого благоденствия.

Если основой указанного оптимистического взгляда Китайцев на глубокую древность является склонность людей представлять себе прошедшее более привлекательным нежели настоящее, то выяснением начал и хода культуры, развившейся до известной степени и продолжавшей развиваться, обусловился тот взгляд Китайского народа на его стародавнюю жизнь, по которому сущность последней заключалась в выработке лучших форм быта и прогрессировании социального благоустройства. Что в действительности совершалось весьма медленно, в неуловимой постепенности и было делом народной массы, не могущим закрепляться какими-либо датами, то фантазия Китайцев приурочила к жизни и отнесла к деятельности известных государей, выставив их насадителями культуры и двигателями цивилизации. Рассказы об этих государях, распространенные в Китайском народе и его исторической литературе, в кратком виде сводятся к следующему. Император Фу-си (положивший, как мы уже знаем, основы патриархальной семейственности) научил людей удить рыбу и держать, как домашних животных, лошадей, быков, овец, свиней, собак и куриц; установил систему счисления и определения времени; пустил в ход медную монету (нынешней формы, то есть круглую, с квадратною дырой по средине); изобрел письмена и два струнные музыкальные инструмента. Император Шэнь-нун научил людей обрабатывать землю, культивировать просо, пшеницу, рис, горох, пеньку, выделывать вино, лечиться целебными травами от 400 болезней; определил места для ярмарок и установил правильные торговые сношения между различными частями своего государства. Император Хуан-ди научил людей делать кирпичи и строить каменные дома, равно как плавить железную руду, а супруга его, Луй-цзу, научила выкармливать шелковичных червей, разматывать коконы и ткать шелковые материи; чиновники, помогавшие Хуан-ди, изобрели так называемую «письменность птичьих следов», разнообразные сабли, пики, стрелы и особого рода музыкальные инструменты (состоявшие из бамбуковых трубок и колоколов), усовершенствовали устройство колесниц и гребных судов; Хуан-ди установил меры веса, емкости и длины; пустил в [95] обращение золотые монеты; положил конец свободному переходу жителей империи с места на место, приписав каждые восемь семейств к одному «колодцу» и определив, что три «колодца» должны составлять околоток, три околотка — урочище, пять урочищ — селение, десять селений — волость, десять волостей — округ, десять округов — провинцию; разделив империю на девять провинций, Хуан-ди назначил каждой из них штат чиновников. Вот как Китайский народ был выведен из дикого состояния и поднят на довольно высокий уровень материально-бытовой культуры. На этом дело не остановилось, — последние государи древности облагодетельствовали народ мероприятиями, имевшими целью его умственное развитие, подъем его нравственности, улучшение условий его социальной жизни. Император Ди-ку, в видах образования юношества, открыл публичные школы. Император Яо поручил Шуню (еще бывшему чиновником) наблюдать затем, чтобы в государстве должным образом исполнялись так называемые «пять отношений» (между отцом и сыном, мужем и женой, старшими и младшими братьями, государем и подданными, между друзьями). Император Шунь учредил специальные коллегия, в которых молодые люди должны были обучаться разным наукам и нравственности, а вместе с тем, для надзора за ходом просвещения в империи, назначил особого министра; установил правилом по одному разу в каждое трехлетие подвергать оценке поведение чиновников и после трех проверок награждать и повышать достойных, а виновных наказывать или отставлять; основал богадельни для престарелых чиновников и простолюдинов. Как жилось Китайскому народу в XXIII веке до Р. X. и каковы были тогда его правители, о том мы узнаем от лиц, пользующихся в Китае общераспространенным и глубоким уважением, например, следующее. «Когда народ», говорит Конфуций, «радостно встречает правительственные приказания — это называется согласием; когда высшие и низшие проникнуты взаимною любовью — это называется человеколюбием; когда народ не прося получает то, что ему нужно, это называется искренностью; когда народ не выставляет причиной своих несчастий небо (то есть дурную погоду) и землю (то есть ее непроизводительность) — это называется справедливостью. Без согласия, человеколюбия, искренности и [96] справедливости управление государством не может быть правильно». «Кто», говорит Мэн-цзы, «будучи государем, желает выполнить все обязанности государя, равно как кто, будучи высоким чиновником, желает выполнить все обязанности чиновника, тем следует только подражать Яо и Шуню. Служить государю не так, как служил Шунь (императору) Яо, это значит не иметь уважения к государю; управлять народом не так, как управлял Яо, это значит притеснять народ» «Шунь», говорит Мэн-цзы, «с того времени, как еще занимался земледелием, выделкой глиняной посуды и рыболовством, до тех самых пор, когда занял трон императора, всегда старался заимствоваться от людей добрыми советами. Поучаться добродетели у людей — это значит давать им самим случаи практиковаться в добродетели. Для человека благородного, высоконравственного нет ничего выше, как давать людям случаи практиковаться в добродетели». «Народ», говорит Мэн-цзы, «можно сделать богатым только тогда, когда ему будет дана возможность хорошо обрабатывать поля и когда на него будет наложена легкая подать. Если пища принимается в должное время и если пользование достоянием сообразно с правилами, то средств у народа должно хватать на удовлетворение всех потребностей. Парод не может жить без воды и огня. Если темным вечером постучаться в чьи-либо ворота и попросить воды и огня, то домовладелец не откажет, потому что ни в том, ни в другом у него нет недостатка. Когда святые люди (то есть лучшие государи древности) управляли империей, то они доводили благосостояние народа до того, что он был богат овощами и хлебом не менее нежели водой и огнем. Может ли народ быть не гуманен, когда у него овощей и хлеба, так же много, как воды и огня?! «Император Шунь», говорит Конфуций, «ставил целью своего управления поддерживать жизнь и благоденствие своих подданных и устранять все, что губит эту жизнь; он возвышал на должности людей добродетельных и отстранял порочных; его личная добродетель равнялась добродетели неба и земля, его спокойное и просвещенное управление уподоблялось четырем временам иода, которые без слов делают в природе свое дело. В его счастливое царствование народ в пределах четырех морей (то есть Китай) благоденствовал, природа в изобилии посылала свои благодатные дары». Таков был Шунь, такова [97] была жизнь народная в его время! Оказывается, что Китайцы, начавшие при императоре Фу-си выходить из дикого состояния, в XXIII веке до Р. X. представляли собой народ, организованный в стройное государство, народ богатый, просвещенный, высоконравственный, исполненный гуманности, всесторонне благоденствующий. Но разве было так на самом деле! Не было ничего подобного, насколько можно судить по дальнейшему ходу жизни Китайцев, да и самое существование поименованных нами государей многие синологи отрицают, как недоказуемое непреложными данными. Что цивилизация китайская началами своими восходит к глубокой древности и вырабатывалась постепенно — это неоспоримая действительность; что насадителями культуры и цивилизаторами Китайцев являлись императоры Фу-си, Шэнь-нун, Хуан-ди, Ди-ку, Яо и Шунь — это не более как мифы, сложившиеся в народе на основе его мифических воззрений; что во времена Шуня китайская цивилизация достигла той завидной для всякого народа высоты, о которой мы говорили, это вымысел Конфуция, распространенный его многочисленными продолжателями. Прибегая к вымыслу, Конфуций находил для себя в мифах опору, но имел в виду не закругление народных мифических сказаний, quasi-объясняющих минувшую действительность, а изображение идеала, долженствовавшего направлять историческую жизнь Китайцев в будущем, вымысел Конфуция хотя стоит в формальной связи с мифологией, но по существу своему принадлежит области деологии. Чем более в длинном ряде веков конфуцианство овладевало умами Китайцев, тем последние глубже проникались желанием видеть завещанный идеал осуществляемым в образе народа хорошо организованного, народа богатого, высоконравственного, просвещенного. Золотой век Шуня — это не фактическое прошедшее, а идеальное будущее Китая.

С. Георгиевский.

Текст воспроизведен по изданию: Мифические воззрения и мифы китайцев // Русское обозрение, № 11. 1891

© текст - Георгиевский С. М. 1891
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1891