ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОГО КИТАЯ

Уличная жизнь в Кантоне. — Китайская школа.

У нас в Европе до сих пор еще не совсем искоренился предрассудок заставляющий смотреть на Китай как на своего рода страну чудес хранящую в изобилии памятники своего таинственного прошлого и своеобразной древней цивилизации. На самом же деле нет страны которая представляла бы более бедную почву для археологов нежели Небесная Империя. Многие из тех кому приходится убедиться в этом воочию готовы бывают по первому впечатлению сетовать на Китайцев и выставлять их народом не дорожащим своим прошлым и своею историей. Но на Дальнем Востоке, где все, да и само отношение к жизни зачастую обратно нашему, то что у нас принято считать за признак отсутствия патриотизма указывает, наоборот, на крайне развитое чувство привязанности ко всему своему и, мало того, на раболепное преклонение пред своею родною стариной во всех ее формах и проявлениях.

Причина такого кажущегося противоречия становится ясною лишь при более близком знакомстве не только с самою страной, но и с ее обитателями. Тогда приходится убедиться что для поддержания связи с прошлым Китай не имеет даже и необходимости в памятниках старины: для него само это прошлое есть живая действительность, так как вся местная жизнь, нравы, понятия, верования, обычаи, даже степень развития почти всех отраслей искусства и ремесла — незыблемо остаются теми же какими они были много столетий тому назад. По этому поводу можно отметить как любопытное явление то что жизнь народов как бы сама и притом со строгою расчетливостию подготовляет материал для будущего историка. И в самом деле, такие народы как древние Египтяне, Греки и Римляне которые иначе были бы совершенно чуждыми своим современным потомкам и наследникам своей культуры оставили [244] после себя памятники дающие материал для изучения их и восстановления связи между ними и позднейшими поколениями. Китай же не нуждается в такой предосторожности, так как между современным сыном Неба и его предком в бессчетном количестве восходящих поколений нет никакой разницы и они превосходно могут понимать друг друга безо всякого изучения. Поэтому сама жизнь как будто позаботилась о том чтоб избавить Китайцев от обязательства созидать что-либо из прочного, могущего существовать на многие годы, материала. Каменные здания старинной постройки, даже такие как храмы и дворцы, — все наперечет, да и те подвергались неоднократным перестройкам и искажениям. Большинство пагод, кумирен и домов здесь деревянные; они горят, рушатся от ветхости или наводнений и перестраиваются даже безо всякой заботы о сохранении старинных образцов. Вот почему бесполезен бывает труд того кто захочет изучать Китай по его архитектурным памятникам; для того чтобы познакомиться с этою своеобразною страной нет иного пути как только войти в местную жизнь и наблюдать ее в самых разнообразных ее проявлениях.

Существует в английской литературе фантастический рассказ о том как одному Англичанину удалось при помощи какого-то волшебства оживить Геркуланум и Помпею со всеми их обитателями и несколько дней провести в этой обстановке древнего мира. Нечто подобное может себе доставить наяву всякий кто вздумает прожить несколько времени в одном из больших центров китайской жизни и в близком с нею соприкосновении. Успешность знакомства с местною жизнию во многом зависит от удачи в выборе пункта для наблюдения. Китайцы от природы скрытны, да к тому же и крепко укоренившееся в них недоверие к иностранцам заставляет их еще дальше держаться от этих последних в тех местностях где они волею-неволею должны входить с ними в обязательные деловые или торговые сношения. Потому в больших приморских городах, всего чаще и охотнее посещаемых иностранцами, нет возможности наблюдать китайскую жизнь такою как она есть, а надо проникнуть в глубь страны, в города лежащие в стороне от больших путей внешней торговли. С Китайцами надо знакомиться не в Гонгконге, Макае или Чифу где они уже чувствуют себя почти в гостях у Европейцев, а в Кантоне, Нанкине, Ханькоу и Пекине где они пока еще вполне у себя дома. В настоящее время задача эта много облегчается еще тем что ко всем этим городам уже существуют если и не всегда удобные, то по крайней мере вполне возможные пути сообщения. [245]

Из упомянутых городов наиболее любопытный в смысле изучения местного быта, без сомнения, Кантон, самый большой город который по справедливости мог бы назваться также самою большою деревней в Китае. Между ним и Гонгконгом существует удобное пароходное сообщение. Это путешествие по Жемчужной реке представляет само по себе одну из самых интересных прогулок для туристов. И в самом деле, едва ли найдется другая река на земном шаре где по берегам, да и на самой воде кишела бы такая суетливая, шумящая и разнообразная жизнь как здесь. Тут, а именно между Кантоном и Гонгконгом, живут на реке сотни тысяч людей в лодках заменяющих им дома. Здесь они родятся, проводят всю свою жизнь и умирают, из недр этой мутной быстро-текущей воды достают себе пропитание и средства к существованию. Это своего рода человеческие амфибии, — для них жизнь на суше совершенно немыслима, и они чувствуют себя дома только в своих самнанах, лодках и пловучих жилищах. Эти последние состоят большею частию из барок имеющих форму туфли, более узкий крытый конец которой служит спальней, а другой, закругленный и открытый, — столовой и местом пребывания днем для всей семьи. Отсюда же закидываются удочки для ловли рыбы составляющей существенную часть ежедневного меню бедняков. Тут же, на глазах у родителей, купаются и ныряют маленькие Китайчата — дети владельцев этих плавучих домов. В свободных промежутках между лодками и по берегу не переставая гогочут и кричат утки и гуси, в изобилии разводимые жителями реки при помощи искусственного высиживания. Вниз и вверх по фарватеру скользят тысячи джонок — быстроходных лодок, назначение которых служить для перевозки пассажиров и грузов. Джонки до бесконечности разнообразны по форме, величине и внешнему виду. Многие из них преимущественно принадлежащие местным богачам и служащие им для катания по реке изукрашены великолепною резьбой и золочеными изображениями зверей и птиц. Есть и более скромные, но все они, даже те которые служат для перевоза пассажиров и отдаются в наймы, раскрашены яркими красками и обвешаны флагами и фонарями. Особенность почтовых и перевозных джонок составляет помещенное на носу их точеное из дерева изображение морского чудовища с двумя огромными глазами по бокам головы. "Надо чтоб лодка могла видеть куда идет", говорят Китайцы в пояснение этого обычая.

Надо всем этим людом кишмя кишащим на реке стоит с утра до вечера шум и гам невообразимый. Китайцы ничего не умеют делать молча и тихо. Спорят ли они между собой или [246] разговаривают мирно — они всегда кричат. Если Китайцу не с кем говорить, он вслух беседует с самим собою или с неодушевленными предметами. В этой особенности местной толпы еще более убеждаешься когда попадаешь в китайские кварталы Кантона. В сущности, в этом огромном городе есть только один небольшой уголок где можно спокойно заснуть или заняться каким-нибудь делом. Это — островок Шамсен на Жемчужной реке находящийся против города и служащий местом пребывания для живущих тут Европейцев. Он отделен от города каналом через который перекинуты два моста запирающиеся на ночь и тщательно охраняемые полицией во всякое время дня и ночи. Европейцу живущему в Шамсен-Отеле устроенном согласно с требованиями западного комфорта стоит перейти один из этих мостов чтобы сразу очутиться в самом центре китайской жизни. Тотчас за воротами моста прекрасная мостовая какою отличаются улицы европейского квартала заменяется непролазною грязью тесных улиц изрытых во всех направлениях колеями и выбоинами и до того узких что почти всюду можно упираться руками в стены домов. Эти последние почти все выстроены по одному и тому же образцу, из одного и того же серого кирпича, с черепичными крышами. Большинство из них в один этаж. Окон нет, а лишь одна дверь прямо выходящая на улицу. Только жилища богатых Китайцев имеют дворы отделенные от улицы высокою стеной с воротами, по бокам которых помещены изображения домашних богов. Внутри дворов разбросан лабиринт домиков-павильонов, кумирен и садиков составляющих собою целую усадьбу. Но такие роскошные жилища можно найти лишь в немногих аристократических кварталах Кантона, большинство же улиц состоит именно из домов общего типа служащих заодно и жилыми помещениями, и лавками, и мастерскими. Через улицу перекинуты повсюду с одной крыши на другую доски или циновки с которых спускаются, и притом настолько низко что легко можно достать их рукой, всевозможные вывески пестро разрисованные и расписанные разноцветными красками и золотом. Каждая улица имеет свою торговую специальность. При этом магазины и лавки служат не только местом склада для готовых товаров, но и мастерскою где новые предметы продажи изготовляются на глазах у покупателей. Хозяин лавки сидит обыкновенно тут же у двери вместе со своими подмастерьями за работой и прерывает ее лишь для того чтобы показать товар, получить деньги за покупку и свести счет. Щелканье деревянными счетами постоянно раздается в торговых улицах Кантона. Счет денег много затрудняется тем что каждый [247] новый владелец доллара считает себя обязанным наложить на него свой особый штемпель, отчего монета меняет свою форму, стирается и утрачивает часть своего веса. Поэтому при получении платы деньги не только считаются, но и взвешиваются чтоб вычислить в точности необходимую приплату. Для этого имеются на конторке каждого магазина особые весы.

Гуляя по этим торговым и ремесленным кварталам Кантона можно составить себе ясное понятие о том как изготовляются те красивые, вышитые шелками и золотом, ткани и изящные безделушки которые так дорого ценятся у нас и так мало имеют цены у себя на родине благодаря дешевизне рабочих рук. Поневоле проникаешься тут также уважением к трудолюбию и терпению этой расы и сознанием того как далеко могут пойти Китайцы на поприще промышленности, когда отрешатся от своей рутины и переймут у нас усовершенствованные способы производства. Замечательно что здесь ткацкие станки сохранились до сих сор такими же какими они были более тысячи лет тому назад и все материи, даже самые ценные атласы и парчи, изготовляются ручным способом китайскими ремесленниками в их тесных лачужках. В том что здешние рабочие — мастера своего дела им отказать нельзя и можно только удивляться как могут они довольствоваться таким малым вознаграждением за свой труд какое выпадает на их долю. Эта особенность их, впрочем, много зависит от их нетребовательности по отношению к жизненным удобствам и комфорту, в чем также легко убедиться из наблюдений над жизнию в Кантоне. Трудно представить себе что-либо грязнее здешних даже лучших улиц. О канализации, разумеется, нет и помина. Отбросы и помои прямо выливаются на улицу и гниют здесь распространяя отвратительный запах — ту специфическую "odeur de Chine" которая с трудом выдыхается даже из привезенных морем в Европу предметов местного производства. Отвращение какое возбуждает в Европейцах вся эта грязь, по признанию многих из них, делала им совершенно невозможными прогулки по Кантону и другим местным городам, а Китайцы, даже самые избалованные по местным понятиям, настолько привыкли к этой обстановке что не способны даже замечать ее и ни мало ею не смущаются. Другую, хотя и меньшую, помеху для непривычного человека составляет постоянная теснота и давка на улицах и неистовый гам стоном стоящий в воздухе. Кричат и стучат все — торговцы, покупатели, ремесленники, рабочие, прохожие — каждый по-своему и каждый изо всех сил. Даже нищие — и те не могут просить милостыню тихо, а прибегают к хлопанью в фарфоровые черепки и стучанию в [248] барабаны и юнги чтоб обратить на себя внимание благотворителей и тронуть их сердце.

Среди домов почти на каждой улице есть в особенности один откуда большую часть дня вылетает прямо оглушительный крик.. Это — школа. Обыкновенно она вмещает в себя не более двадцати-тридцати ребят, но судя по шуму который они производят можно предположить что их сидит тут по крайней мере вдесятеро больше. Круглый год, ежедневно с восхода до захода солнца, кричат они здесь, отдыхая только во время новогодних празднеств продолжающихся несколько дней. Курс учения — трех, шести и даже десятилетний, смотря по степени учености какую родители желают внедрить в головы своих сыновей. Только сыновей, потому что девочек в школу не посылают, и редкая Китаянка умеет читать и писать.

Школьная обстановка приблизительно такова же как и у нас в сельских школах. Местную особенность составляют только изображение бога мудрости в виде страшного чудовища в одном углу комнаты и таблички с пословицами из учения Конфуция — в другом. Пред обеими этими святынями целый день курится в глиняных тазиках какое-то душистое вещество. На учительском столике лежит рядом с орудием для водворения дисциплины, тонкою бамбуковою палочкой, китайская азбука — "Санту-кинн". Это в своем роде замечательное руководство было составлено около тысячи лет тому назад, и с тех пор и доныне весь Китай по нем обучается грамоте. Известно что здесь каждое слово имеет свой особый письменный знак. В этой книге помещены, разумеется, лишь самые необходимые в китайском обиходе знаки. Расположены они так чтоб составлять собою ряд отдельных предложений из которых каждое является изречением заимствованным из учения Конфуция. Первая фраза, наприм., читается так:

"Дшин-чи цу, синг пун шен

Синг сианг кин, сий сианг иетен".

А означает она: "Люди по природе при рождении создаются добрыми, жизнь же делает их очень различными между собою".

Одно из следующих затем рассуждений гласит: "Есть три силы — небо, земля, человек. Есть три света — солнце, луна и звезды. Есть троякие узы: между государем и подданным — справедливость, между сыном и отцом — любовь, между мужем и женой — согласие". И так далее в этом же роде.

В начале урока учитель выслушивает учеников рядами и заставляет их повторять за собою хором вслух одно из таких [249] изречений до тех пор пока они не затвердят его хотя наполовину. Старание мальчиков выражается при этом в том чтоб выкрикивать слова как можно громче, переминаясь в такт с одной ноги на другую, при чем как маятник болтается у каждого из стороны в сторону его тоненькая косичка свешивающаяся с гладко выбритой макушки. Когда урок наполовину затвержен, ученики— доучивают его уже сидя, покачиваясь взад и вперед и продолжая кричать изо всей мочи. Чрез несколько времени учитель принимается вызывать их по одному и спрашивать заученное наизусть. Отвечают они стоя, но повернувшись к учителю не лицом как у нас, а спиной. В случае незнания урока или какой-либо провинности, в роде опоздания в класс, учитель берет провинившегося за шиворот, кладет его ничком к себе на колена и пускает в ход бамбуковую палочку.

После урока чтения начинается урок письма. Пред каждым мальчиком кладется тетрадка из прозрачной бумаги, фарфоровая чашечка, кусочек туши и кисточка. Учитель раздает всем прописи. Они подкладываются под последний листок с которого и начинается тетрадь по китайским понятиям, и ученики сводят один за другим письменные знаки на транспарант. Потом та же табличка перекладывается под второй лист и списывается вторично, и так далее до тех пор пока мальчики не выучатся писать наизусть все знаки данной прописи. За нею следует другая, третья и целый ряд новых, при чем ни один знак в них не похож на другой. Разбираться в этом лабиринте точек, штрихов и палочек очень трудно, тем более что малейшая неточность или неудачный мазок кисти меняет вид, а с ним и значение знака.

Такие упражнения в чтении и письме продолжаются ежедневно с утра до вечера, с небольшими перерывами для еды и отдыха. В эти перемены наступает в школе тишина: накричавшиеся досыта ученики либо сидят тихо, либо молча расходятся по домам. В противоположность европейским школам здесь шум бывает только во время учения.

Продолжительность курса зависит всецело от желания родителей. Многие из учеников ограничиваются изучением лишь первой азбуки и этим заканчивают свое образование. Те же которые хотят продолжать его затверживают еще вторую подобную же азбуку состоящую из большего количества письменных знаков и изречений, а затем переходят к изучению девяти священных книг представляющих собою венец китайской премудрости. В них заключается вся суть учения главнейших китайских мудрецов, с комментариями поясняющими текст. Здесь насчитывается 4.601 [250] различных письменных знаков, и потому можно себе представить какого гигантского усилия памяти требует изучение китайской философии. Но за то человек прошедший этот полный курс может считаться по местным понятиям вполне образованным и как таковой пользуется всеобщим уважением и почетом среди своих сограждан. Иных наук, кроме этой, китайская школа не преподает: в ней нет и помина о математике, географии, истории, сообщения каких-либо прикладных знаний и даже изучения современного китайского языка. Поэтому часто выходит что люди пользующиеся в Китае славою великих ученых не имеют понятия о том где находятся государства с которыми Китай имеет сношения. Все что лежит вне пределов Небесной империи принято считать областию варварства, грубости и нечестия, от коей надо держаться как можно подальше. Только в самое последнее время введено в высших школах и университетах Пекина, Нанкина и Тянь-Цзина преподавание математики, географии, истории и новых языков, но до сих пор еще большая часть народа относится очень скептически к этому нововведению.

Казалось бы что такая школьная система должна была притупить в учениках всякую сообразительность, приучая их исключительно в работе памяти, но на самом деле оказывается, по отзывам христианских миссионеров устроивших в главных городах Китая школы на европейский образец, что ученики оказываются очень способными к учению и в том виде как оно понимается у нас. Они и любознательны, и понятливы, а к арифметике, как народ торговый по природе, обнаруживают зачастую прямо выдающиеся способности. В изучении иностранных языков им много мешает выговор: они неясно произносят некоторые гласные звуки и совсем не выговаривают буквы р которой не существует у них, заменяя ее звуком л. Но помимо этого, чисто внешнего недостатка, они вообще, при отличной памяти, легко усваивают себе иностранные языки. О способностях их в этом случае свидетельствует то что большинство из Китайцев имеющих сношения с иностранцами самоучкой научаются говорить на особом англо-китайском наречии, так называемом "pidgin-english”. Слово "pidgin" есть не что иное как испорченное китайским выговором "business" — дело. На этом "деловом английском языке" ведутся все переписки, переговоры по торговым делам, а также объяснения с китайскою прислугой, кули, переводчиками, проводниками и т. п. Изяществом этот фальсифированный на китайский лад английский язык не отличается, но понять то что говорится на нем легко может всякий кто сколько-нибудь знаком с настоящею английскою речью. [251]

Одну из любопытных особенностей кантонской уличной жизни составляет полное отсутствие на улицах женщин. Для знатной и богатой Китаянки показываться вне дома считается позором, а бедным на которых это правило не распространяется нечего делать в торговых кварталах, так как и торговлею, и ремеслами занимаются исключительно мущины. Даже всевозможные рукоделия в роде вышивок шелками и золотом производятся здесь Китайцами, а не их женами. На долю этих последних достается лишь домашнее хозяйство, да еще — в беднейшем классе — самые тяжелые работы, в роде переноски тяжестей и перевозки пассажиров с пароходов на берег и обратно, при чем вся зарабатываемая ими плата целиком идет в пользу мужей. Вообще положение женщины на юге Китая — самое незавидное. По мере приближения к северу оно значительно улучшается, а в Маньчжурии его можно назвать и совсем сносным, так как там мать семейства окружена даже значительным почетом. В Кантоне же единственное место где женщине предоставляются равные права с мущиною, это — тюрьма: тут для нее никаких ограничений не существует, и преступницы подвергаются наравне с преступниками самым ужасным пыткам и бесчеловечному обращению...

Е. Г.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки современного Китая // Русский вестник, № 7. 1898

© текст - Е. Г. 1898
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Иванов А. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1898