-

ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ИЗ ЖИЗНИ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА

Отори Кейсуке, бывший японский посланник, сначала в Сеуле, потом в Пекине, прочел недавно в одном из учено-литературных обществ Токио любопытный этюд, озаглавленный: “Перемены, какие претерпели чувства Японии по отношению к Китаю”. Япония, говорит Отори, начала с того, что слепо преклонилась перед Китаем: его литература и учреждения, его методы управления и формы жизни стали предметом подражания для Японии, и так продолжалось с древних времен и до конца эры Токугав. Затем наступила эпоха недоверия и боязни. Эти чувства пробудились в начале 70-х годов, когда Япония узнала об обширных военных приготовлениях Китая. В 1874 году японское правительство заключило трактат с Китаем и отправило специальную дипломатическую миссию в Пекин. Донесения главы этой миссии произвели в Токио сильное впечатление: в дальнейшем развитии военных и морских сил Китая Япония увидела угрозу своему собственному существованию. Экспедиция японцев на Формозу, вызванная насилиями, совершенными варварскими племенами над экипажем одного японского судна, разбившегося у берегов этого острова, явилась первой причиной серьезного охлаждения между маленькой островной империей и ее гигантским соседом. И в течение следующих десяти лет, под внешней, спокойной, по-видимому, поверхностью, таилось много взаимного неудовольствия. [994] Болезненно-самолюбивые японцы считали, что Китай смотрит на них, как на низшую расу, и это страшно раздражало их. В 1884 году отношения между обеими странами стали очень натянуты, благодаря известным беспорядкам в Корее. Тяньцзинский трактат 1885 г. временно уладил дело. Дальнейший ход событий был таков, что подозрение повело к вражде, вражда к войне, победоносная война к ряду сюрпризов для Японии. Следствием победы над Китаем явилось со стороны японцев презрение к нему. Это чувство длилось до тех пор, пока Китай не сделался жертвой агрессивных стремлений западных держав, когда оно уступило место сожалению. Сожаление вызвало желание заключить с Китаем союз, что и явилось последним фазисом развития японских чувств к нему непосредственно пред возникновением последней смуты, известной под именем боксерского движения. Отори закончил свой очерк выражением надежды, что Япония сумеет найти удобный случай существенным образом помочь Китаю и таким образом отплатить ему за те бесчисленные благодеяния, какие он в древние времена оказал своей соседке.

______________________

Японские государственные люди нашли, что лучшим средством помочь Китаю в борьбе с надвинувшимися на него со всех сторон иностранными аппетитами будет ряд коренных реформ во всех областях его государственного устройства, и что здесь на первом плане должна быть поставлена реорганизация военных сил Китая китайскими же офицерами, но получившими свое военное образование в японских военных школах и академиях. Года полтора тому назад, в Токио состоялся первый выпуск таких офицеров, прикомандированных вслед затем к различным воинским частям в Японии для практических занятий. На последних больших маневрах, происходивших в октябре прошлого года в Сендае, в присутствии японского императора, среди представителей иностранных армий находились и 40 слишком китайских офицеров, с генерал-майором Кин-луном во главе. Но офицеры эти, к великому разочарованию японцев, оказались далеко не на высоте своего положения. Японские газеты, по крайней мере, дали о них самый неблагоприятный отзыв. Специальные военные корреспонденты этих газет говорят, между прочим, что на военную сторону маневров китайцы не обращали решительно никакого внимания, и только тогда, когда дело шло о еде и питье, они вдруг начинали обнаруживать самый живой интерес. Они всегда очень торопились занят свои места на банкетах и пиршествах, и это составляло разительный контраст с обычным апатичным отношением их к своим специально-военным обязанностям. [995]

Одна из газет замечает по этому поводу: китайские офицеры вернутся к себе на родину с некоторыми новыми сведениями по части иностранных блюд и вин, но, конечно, без всякой ощутительной прибавки к своим знаниям относительно военного дела у иностранцев.

Отсюда, однако, не следует, что военная реорганизация Китая — дело совсем безнадежное. В колоссальной, разноязычной и разноплеменной империи богдыханов есть немало элементов, вполне пригодных к выработке из них великолепных солдата. Таких элементов особенно много на Китайском юге, в тех провинциях, которые искони веков слывут под именем “беспокойных”. Здесь живут, между прочим, племена хакка. В переводе “хакка” значит собственно “чужестранец”. Эти племена жили прежде на севере Китая, главным образом, в Шаньдунской и Шаньсийской провинциях. Подвергшись жестоким преследованиям при Цинской династии, они в III-м веке до Р. X. двинулись на юг и после тяжкой, упорной борьбы достигли, наконец, горных округов Гуан-си и Гуан-дуна. И доныне еще они живут там преимущественно в горах, хотя теперь и на окрестных равнинах есть уже целые округи, населенные хакками. Это интересное племя говорит языком, составляющим, так сказать, переходный мост между южным, кантонским, и пекинским, мандаринским, наречиями. Обычаи хакков значительно разнятся от обычаев как нынешних обитателей Шаньдуна, так и жителей южных провинций. Хакка — природные воины, бесстрашные, стойкие, упорные и крайне жестокие. Во время тайпинского восстания хакка составили ядро войск претендента; они сообщили свою храбрость и неукротимый дух его многочисленным ордам, в течение нескольких лет господствовавшим над всем пространством Китайской империи к югу от Янцыцзяна. Лет сорок тому назад, уже после подавления тайпинского мятежа, в Кантонской провинции вспыхнула междоусобная брань между хакка и коренными уроженцами этой провинции. Два года длилась она и стоила жизни 150.000 человек. Подавив это междоусобие, власти выслали массы хакков в соседние провинции и на остров Хайнан. В настоящее время в одной только Гуандунской провинции считается до четырех миллионов хакка; но их очень много и в Фу-Цзяне, и в Цзян-си, и в Гуйчжоу. В умелых руках, под руководством, например, офицеров японского генерального штаба и при европейской организации материальной части, хакка могли бы явиться ядром грозной армии.

В самом Китае, в его верхних слоях, по крайней мере, все больше и больше распространяется убеждение в неотложности некоторых реформ, в том числе и реформы военного дела. Известно, что два влиятельнейших генерал-губернатора провинций, [996] расположенных по нижнему и среднему течению Янцыцзяна, знаменитые Лиу-Куньи и Чшан-чжи-дун не раз уже обращались ко двору с докладными записками по этому поводу. В последней записке они, кроме того, рекомендуют своему правительству целый ряд реформ в администрации, советуют посылать путешествовать за границу как можно больше молодых китайцев, оказывать всякое покровительство промышленности, земледелию и горному делу, организовать правильную почтовую службу, ввести серебряную валюту, учредить правительственную монополию на опиум, содействовать переводу на китайский язык полезных иностранных книг и т. д., и т. д. Такие советы со стороны двух престарелых и едва ли не самых могущественных китайских сатрапов тем знаменательнее, что оба они — люди старой веры, впитавшие в себя с молоком матери глубокое презрение ко всему чужестранному, конфуцианцы до мозга костей.

С месяц тому назад, в столицу Японии прибыл вновь назначенный китайский посланник при Токийском дворе, — Тсай, в свите которого находились, между прочим, 13 китайских юношей, посланных в Японию учиться, и среди них: сыновья Чжан-чжи-дуна и Юнлу, внук Лиу-Куньи и внук покойного Ли-хун-чжана. Кроме того, раньше еще прибыли в Японию один из внуков Чжан-чжи-дуна и сын знаменитого Ван-чжи-чуна.

В целях более тесного сближения Китая с Японией, некоторые выдающиеся политические деятели последней учредили недавно так называемое “Восточно-азиатское общество одних и тех же письменных знаков для обеих стран” и очень энергично принялись за пропаганду своих идей. Основная точка зрения учредителей нового общества следующая: будущность Китая далеко не безразлична для Японии уже по тому, что он — великолепный рынок для ее растущей промышленности и представляет громадные удобства для эмиграции японцев, которым тесно становится на их островах. Останется ли Китай таким, каков он есть, или будет реформирован, это — вопрос жизненной важности для Японии. Китай должен быть реформирован, и Японии необходимо взять на себя руководящую роль в этом деле: она поставлена теперь в такие исключительно-благоприятные условия, что не воспользоваться своим положением было бы для нее непростительно. Она призвана к тому, чтобы действовать в Китае, как пионер западной цивилизации, и “живительная влага этой цивилизации, пройдя через японский фильтр, будет жидкостью, во всяком случае более приемлемой для обыкновенной китайской глотки, чем напиток, взятый непосредственно из самого источника”. Шесть лет тому назад, после несчастной войны, Китай был, конечно, враждебно настроен к Японии; теперь обстоятельства резко изменились, и, изверившись в державах Запада, китайцы обратили свои взоры [997] на Японию, в надежде, что она одна в состоянии помочь им выбраться из той трясины, в какой они очутились. Такого исторического момента упускать не следует: Японии надо взять с него все, что он может дать.

На одном из недавних заседаний “Восточно-азиатского общества”, два его члена, — виконт Нагаока и Танабе Яносука, состоявшие в свите принца Конойе во время его последнего путешествия в Китай, сочли нужным поделиться с публикой своими личными наблюдениями и взглядами на положение дел в соседней империи, тем более ценными, что оба докладчика имели возможность видеться и говорить со многими выдающимися государственными деятелями Китая. Весь Китай, по их словам, настроен дружелюбно к Японии; весь он взволнован от края до края недавними событиями, и убеждение в необходимости реформ растет, ширится и крепнет. И молодой император, и старая императрица, видят, что Китаю не уцелеть без самых радикальных реформ. Многие придворные стоят за реформы. Вице-короли, или генерал-губернаторы, имеют теперь гораздо больше власти, чем центральное правительство и на очень долгое время еще удержат эту власть, а они — во главе сторонников коренных реформ. Они опираются на преданные им войска; вся почти военная сила Китая — в их руках, и путем могущественной коалиции они могут в каждый данный момент сделать невозможной любую оппозицию. Немногие консерваторы, остающиеся у власти, не в состоянии остановить это движение. Вице-короли пойдут своей дорогой, и Китай будет реформирован. Для реорганизации своих армий вице-короли приглашают японских офицеров. Японские скорострельные ружья (Мурата) находят большой сбыт в Китае; все японское — в большом почете, и повсюду, куда только ни являлось посольство принца Конойе, оно встречало неизменно одинаковые чувства благорасположения и симпатии со стороны туземного населения. Китай нуждается прежде всего в реформе его образования. Корень нынешнего китайского бессилия и беспомощности — в академическом и совершенно не соответствующем потребностям времени характере образования, получаемого лицами правительственного класса.

В Китае человек учится только для того, чтобы, выдержавши экзамен в знании классиков, добыть ученую степень, дающую ему возможность выступить кандидатом на занятие какой-нибудь официальной должности. И первой реформой здесь должна явиться замена традиционного образца учености другим — практическим, отвечающим требованиям изменившихся условий. Еще очень недавно уничтожение нынешней системы экзаменов казалось вещью совершенно невозможной. Теперь и в этом отношении замечается поворот к лучшему. И здесь Япония идет на встречу [998] новым веяниям, стараясь утилизировать их в свою пользу. “Для подготовки японцев к принятию руководящей роли в судьбах Китая, признано было необходимым, чтобы известное число молодых японцев получили специальную подготовку в самом Китае”. С этой целью в Шанхае была открыта одна школа типа японских нормальных школ, и сделаны приготовления к открытию таких же школ во всех главнейших городах Китая. До последнего времени в Шанхайской школе учились только японские студенты; теперь допускаются сюда и китайские. Нет никакого сомнения, что через несколько лет весь Китай будет покрыт сетью таких японско-китайских школ, и школы эти сослужат большую службу обеим странам.

______________________

В конце ноября прошлого года, одна фирма в Токио (Хейрин-Кан), занимающаяся изданием специально военных сочинений, выпустила в свет брошюру, озаглавленную “Рококу то Киокуто” (т.е. Россия и Дальний Восток). Принц Конойе и виконт Миура (Миура — бывший японский посланник в Корее, замешанный в дело убийства корейской королевы.), очевидно, одобрили взгляды, высказанные анонимным автором брошюры, потому что снабдили ее первый — введением, второй — предисловием.

После общих рассуждений, содержащих в себе исторический очерк развития русской мощи на берегах Тихого океана, автор переходит к нынешней фазе грозной проблемы Дальнего Востока и роли Японии здесь. Япония, говорит он, не может больше смотреть хладнокровно, как “русский орел вонзает свои когти в Китайское мясо”. Самые жизненные интересы Японии требуют, чтобы Китай сохранил свою территорию в целости, а свои двери широко открытыми для соседней островной империи. Другим, столь же жизненным, вопросом для него является независимость Кореи, обращение ее в крепкий буфер между Россией и Японией. Россия — враг Японии; это — факт, в котором японцы не должны сомневаться, на который смешно негодовать или сетовать. Ни завидовать России, ни ненавидеть ее им не за что. Они скорее должны уважать ее и гордиться, что у них такой великий и могучий враг. Пора открыть карты и повести честную игру. Грубо заблуждаются те, кто думают, что образ действия России в Турции или на Дальнем Востоке обусловлен только ее ненасытной жаждой к завоеваниям. Нет, это — приведение в исполнение хорошо задуманных и постепенно осуществляемых планов дальновидной политики. России на Дальнем Востоке нужен был свободный выход в океан. Владивосток имеет свои [999] большие удобства, но также и очень крупные недостатки. Бухта его глубока; якорная стоянка великолепна; корабли на рейде хорошо защищены от ветров, с моря их не видно, и отсюда они не могут быть атакованы. Для блокады потребовались бы две отдельные эскадры: по одной с каждой стороны острова, расположенного у самого входа в бухту. Четыре месяца в году порт скован льдом, а в мае, июне и июле берега почти все время бывают закрыты густыми туманами. Но так как порт расположен на оконечности длинного полуострова, то неприятелю все-таки можно отрезать его сообщение с суши и взять его, высадивши достаточный десант. Высадить же десант здесь можно, только располагая флотом, значительно превосходящим русский. Весь вопрос, таким образом, сводится в данном случае на вопрос о верховенстве на море. Если дело когда-нибудь дойдет до борьбы на жизнь и на смерть между Японией и Россией, то спор будет решен именно на море. Так как Владивосток в конце концов оказался местом, далеко не отвечающим видам русского правительства, то оно обратило свое внимание на Порт-Артур. Но Порт-Артур имеет тоже свои крупные неудобства: часть бухты, где есть достаточная глубина для больших судов, слишком мала; вход в нее так узок, что достаточно одного затонувшего здесь корабля, чтобы страшно затруднить проход; как крепость, он не в состоянии был бы удержаться против большой армии с суши; кроме того, расстояние между ним и Владивостоком настолько значительно, что уже само по себе представляет серьезную опасность во время войны. В виду того, что ни Владивосток, ни Порт-Артур, как военные базы, не могли удовлетворить Россию, она обратила свои взоры на Корейское побережье, ища там места, которое явилось бы связующим звеном между этими двумя пунктами. В морской войне с Россией Япония могла бы напасть на Порт-Артур и на Владивосток отдельно, и русским военным судам было бы также трудно пройти Тсусимский пролив, как французским кораблям Гибралтар. Если бы в решительном морском сражении Япония была разбита, остатки ее флота ушли бы в Сасехо или Такесика, и отсюда Япония стала бы готовиться к возобновлению враждебных действий. У России нет таких мест. Отсюда-то все эти попытки устроить русский военный порт в Мазампо, Чинхае, на острове Коже. И совершенно невероятным представляется, чтобы Россия успокоилась на том, чем она здесь владеет. Россия неизбежно будет пытаться получить опорную базу на побережье Кореи, потому что от этого слишком много зависит ее положение, как могущественной морской державы на Дальнем Востоке. Но прочное утверждение ее на одном из пунктов Южной Кореи мало того, что [1000] парализует почти совершенно значение железной дороги, проводимой японцами из Фузана в Сеул, — оно явится угрозой самым жизненным интересам Японии. И если бы Россия действительно решила сделать серьезную попытку осуществить свои планы в этом направлении, Япония не замедлила бы принять самые решительные меры к защите своих интересов.

Эти откровенные заявления, представляющие, несомненно, отголосок мнений военных и дипломатических сфер Японии, приобретают особенное значение теперь, когда стал совершившимся фактом тот союз Англии и Японии, о котором давно мечтали японские государственные деятели, и который начинает собою новую главу в истории Дальнего Востока.

30-го января н. с., в Лондоне, представителями Англии и Японии был подписан следующий союзный договор:

“Правительства Великобритании Японии, движимые единственно желанием поддержать status quo и общий мир на Дальнем Востоке, заинтересованные, сверх того, в сохранении независимости империй Китайской и Корейской и в обеспечении в этих странах одинаковых льгот для торговли и промышленности всех наций, пришли к такому рода соглашению:

“Статья 1. Высокие договаривающиеся стороны, признавая независимость Китая и Кореи, объявляют, что у них нет никаких агрессивных стремлений по отношению к какой-либо из этих двух стран. Имея, однако, в виду, что у Великобритании есть свои специальные интересы в Китае, тогда как Япония, кроме тех интересов, какие она имеет в том же Китае, заинтересована еще особенным образом, и политически, и в торгово-промышленном отношении, в Корее, высокие договаривающиеся стороны признают, что они обе могут принимать такие меры, которые оказались бы необходимыми для охраны их интересов, если таковым будет угрожать опасность, — от агрессивных ли актов со стороны какой-либо другой державы, или возникновения смут в Китае или Корее, вызывающих необходимость вмешательства одной из двух договаривающихся сторон для защиты жизни и собственности их подданных.

“Статья 2. Если Великобритания, или Япония, защищая свои интересы, окажутся вовлеченными в войну с какой либо державой, — другая высокая договаривающаяся сторона сохранит строгий нейтралитет и употребит все усилия для того, чтобы воспрепятствовать другим державам принять участие во враждебных действиях против ее союзницы.

“Статья. 3. Если бы в вышеупомянутом случае какая либо держава, или несколько держав, приняли участие во враждебных действиях против одного из союзников, то другая договаривающаяся сторона явится к нему на помощь, поведет войну [1001] совместно с ним и заключить мир лишь по обоюдному с ним согласию.

“Статья 4. Высокие договаривающиеся стороны условились, что без совета друг с другом ни одна из них не заключит какого либо отдельного соглашения с третьей державой в нарушение вышеупомянутых интересов.

“Статья 5. Всякий раз, как по мнению Великобритании или Японии интересы их окажутся в опасности, — оба правительства должны вполне откровенно объясниться друг с другом по этому поводу.

“Статья 6. Настоящий договор вступает в силу немедленно по его подписании и остается действительным в течение пяти лет со дня подписания.

“В случае если ни одна из высоких договаривающихся сторон не уведомит другую, за 12 месяцев до истечения сказанного пятилетнего срока, о намерении положить конец этому союзу, настоящий договор продолжает связывать их до тех пор, пока та или другая из высоких договаривающихся сторон не откажется от него. Если же при наступлении срока договора, один из союзников окажется вовлеченным в войну, союз ipso facto продолжает сохранять свою силу до того времени, как заключен будет мир”.

Копия договора была в тот же день отправлена лордом Лансдоуном сэру Клоду Макдональду, английскому посланнику в Токио, — вместе с письмом, в котором британский министр иностранных дел говорит, между прочим, что этот трактат явился результатом событий, имевших место на Дальнем Востоке в течение последних двух лет, и того участия, какое Великобритания и Япония принимали в них. Лорд Лансдоун обращает при этом особенное внимание сэра Макдональда на 2-ю и 3-ю статьи договора и прибавляет, что английское правительство решило заключить настоящий трактат в том убеждении, что он не содержит в себе ни одной статьи, которую можно было бы толковать в смысле существования агрессивных или эгоистических стремлений обеих договаривающихся сторон в тех государствах, коих он непосредственно касается: это — лишь мера предосторожности для защиты важных английских интересов, никоим образом не угрожающая настоящему положению или законным интересам там других держав.

На другой день, в палате лордов, британский министр иностранных дел, объявляя о заключении англо-японского договора, дал, между прочим, следующие объяснения: “Мы хотели защитить Японию от самой серьезной опасности, какая только могла угрожать ей: коалиции других держав. Япония владеет сильным флотом и могущественной армией и может рассчитывать [1002] выдержать столкновение с любой державой; но если бы ей стало грозить нападение со стороны более чем одной державы, она очутилась бы лицом к лицу с неминуемой опасностью, — и вот на случай именно такой грозной опасности мы и хотели оказать ей помощь. Если бы вообще на Дальнем Востоке мир был нарушен, — соглашение наше с Японией имеет в виду ограничить театр возможных военных действий”. Затем лорд Лансдоун объявил, что для британского правительства никогда не являлось сомнений относительно того, что Манчжурия составляет часть Китайской империи, и, следовательно, статья договора, где говорится о сохранении в целости этой империи, должна относиться, конечно, одинаково и к Манчжурии.

В то же время, в палате общин, лорд Кранборн сделал от имени кабинета следующие заявления: “Соглашение наше с Японией касается Манчжурии настолько же, насколько всякой другой китайской провинции. Суть договора, до его опубликования, была сообщена правительству Соединенных Штатов; о ней поставлено было в известность также германское правительство, и договор англо-германский остается в полной силе. Британское правительство готово заключить соглашение, подобное англо-японскому, со всякой державой, целью которой явилось бы поддержание status quo в Китае; то же самое относится и к Персии”.

Заключению формального союза Англии с Японией предшествовал обмен сердечных любезностей между королем Эдуардом и японским императором. Король послал также самую дружественную телеграмму японской императрице: факт небывалый в истории сношений Запада с Востоком.

За несколько дней до обнародования англо-японского союзного договора официально было объявлено, что английское правительство решило отказаться от мысли сделать из Вей-хай-вея первоклассную крепость и военный порт и намерено обратить его в климатическую станцию для своих войск на Дальнем Востоке. Заявление это было встречено в парламенте с большим недоумением, вполне в тот момент понятным: вместо неприступной твердыни, долженствовавшей служить “ключом” к Печилийскому заливу и вечной угрозой русскому Порт-Артуру, — вдруг простой курорт! Загадка не замедлила вскоре разъясниться: Англии теперь нет никакой надобности тратит огромные суммы на Вей-хай-вей, когда опорной базой для ее военного флота в Желтом море становится не один этот ничтожный клочок Китайской территории, а вся Япония, со всеми ее удивительными бухтами, гаванями, великолепно оборудованными морскими портами, доками и адмиралтействами.......

В. Д. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: Из жизни Дальнего Востока // Исторический вестник, № 3. 1902