-

ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ПО КИТАЙСКОМУ ПОБЕРЕЖЬЮ

Город Вей-ха-вей.

Знакомство мое с Китаем началось с посещения маленького приморского городка, о котором в то время (лет тринадцать назад) никто не знал, не ведал, которым и на Дальнем-то Востоке интересовались лишь несколько лиц, близко стоявших к тамошним дипломатическим канцеляриям, да немногие моряки. Имя городка, — Вей-ха-вей, — ничего еще тогда не говорило нам, и старый сибирский «Морж», получивший в октябре 1885-го года предписание зайти сюда по дороге в Чифу, явился, сколько я знаю, первым русским военным кораблем, посетившим этот порт.

Ранним утром, 15-го октября 1885 года, «Морж» входил на Вей-ха-вейский рейд. Был ясный, солнечный день, дул свежий северо-западный ветер, и в сухом, прозрачном воздухе резко рисовались остроконечные вершины окрестных гор и глубокие борозды и морщины их крутых скатов. Скудная растительность, лишенная в эту пору года почти всех своих живых-красок, придавала еще более унылый вид этим невеселым горам. В глубине огромного залива, ближе к западному краю его, серела куча каких-то строений; а далее виднелись очертания стен в виде правильного пятиугольника, острая вершина которого упиралась в скат одного из холмов. Это и был город [230] Вей-ха-вей. Полукруглый рейд его, охваченный амфитеатром высоких холмов, имеет в длину шесть, в ширину без малого пять верст. Два больших полуострова образуют крайние оконечности залива, береговая линия которого тянется на 25 верст. При входе на рейд — два острова: Лиу-кун-тао, 500 фут высоты и 8 верст в окружности, и Жи-тао, или Я-тао, совсем крошечный издали. Большим островом естественно образуются два прохода; из них восточный гораздо шире и имеет в центре островок Жи. Бухта вообще мелководна, особенно в восточной своей части; но близ западного угла острова Лиу-кун-тао имеется превосходное якорное место. Мы здесь и отдали якорь. На острове ютилось несколько поселков; здесь же раскинулся небольшой механический завод, устроенный китайским правительством для починок и исправлений своих военных судов. Заведовал им англичанин Кирквуд. Мистер Кирквуд тотчас же нанес нам визит и не замедлил сообщить ряд весьма интересных подробностей о своем житье-бытье в этой китайской глуши, где он являлся единственным европейцем «на 30 миль кругом» (ближайшая европейская колония, город Чифу, лежит в 30 милях отсюда). От него-то я узнал впервые, что такое Вей-ха-вей, или, вернее, чем должен быть и чем впоследствии действительно стал этот неведомый тогда миру уголок.

Вей-ха-вей лежит при входе в Печилийский залив, имеющий громадную важность для Китая: он — кратчайший путь к столице империи, и на Вей-ха-вей возлагается задача стать стражем по одну сторону ворот этого пути; по другой стороне, в 70 милях отсюда, стоит уже такой страж — порт Артур; и порта Артур, и Вей-ха-вей должны представить надежную защиту и опорный базис для китайского флота, оперирующего против неприятеля, если бы гот вздумал высадить войска где-нибудь близ Шаньгай-гуана, лежащего таи, где знаменитая Великая Стена упирается в Печилийский залив и где, как говорят, самый удобный пункт для десанта армии, идущей на Пекин; с весны 1886-го года в Вей-ха-вее должны были начаться работы по углублению и очистке бухты; для защиты от морских волн проектирован длинный мол; проходы между островами и материком будут обстреливаться фортами, которые выстроят на обоих островах, и сильными береговыми батареями; здание минной мастерской уже выстроено вчерне близ города; сюда ожидается офицер английского флота, минер, которому и будет поручена эта мастерская. Вот суть тех любопытных сведений, какие сообщил нам тогда мистер Кирквуд.

В Вей-ха-вее «Морж» простоял несколько дней, и мы воспользовались этим временем, чтобы познакомиться с городом и его окрестностями. [231]

Город расположен приблизительно в полутора верстах от песчаного и отлогого берега моря: обнесен он каменной стеной, вышиною сажени четыре, шириною до 1 1/2 сажень, с несколькими воротами и башнями по углам. Улицы вымощены камнем. Дома небольшие, одноэтажные, сложенные из камня или сбитые из глины. Кое-где попадаются лавки с разными предметами туземного, домашнего обихода. Народа, очевидно, немного здесь: говорят, всего двадцать тысяч. Появление наше на улицах заставляет женщин поспешно прятаться в жилище и собирает толпы любопытных ребят и мужчин. Враждебности, впрочем, ни в ком не заметно; напротив, масса настроена добродушно и весело. За нами идут всюду, куда мы хотим идти, и никто нигде не останавливает нас. За городом тянутся поля, вернее — огороды, окруженные канавами; между ними, в разброс, одиноко стоящие домики; деревьев очень мало; горизонт не велик: его заслоняют везде хребты возвышенностей, выступающих с той резкой отчетливостью, какая свойственна первозданным породам. Неподалеку от западного угла городской стены стоит на холме каменный памятник, на котором написано, что Вей-ха-вей был выстроен в эпоху Миинской династии для защиты от набегов японских пиратов, составлявших в 16-м веке ужас всего восточного побережья Китая. Остров Лиу-кун-тао находился некогда во власти этих морских разбойников и нынешнее свое имя получил от имени того китайского военноначальника, который пал во время геройских усилий прогнать отсюда не прошенных гостей. Верстах в двух к востоку от города, неподалеку от бухты, лежат остатки старинного укрепления в виде высокого земляного вала, охватывающего квадратом довольно большое пространство земли. Дорог, в нашем смысле, нет. Есть более или менее широкие тропинки между полями да пересохшие русла ручьев. Идти тяжело и неудобно: надо постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не оступиться в рытвину или не споткнуться о камень, которого везде изобилие. В полях копошится народ, занятый добыванием из земли овощей и кореньев. Мужчины созерцают нас с неописанным изумлением, а на прекрасную половину местного человечества нападает настоящая паника: завидев странные костюмы европейцев, женщины бросают всякое дело, сбиваются в кучки, точно испуганное стадо, и торопливо начинают уходить, странно покачиваясь из стороны в сторону на своих маленьких ногах. Лица их, с европейской точки зрения, не представляют, конечно, ничего особенно привлекательного: желтый цвет кожи, узенькие глазки, плоский нос — данные на красоту, очевидно, скорее отрицательного, чем положительного свойства; но все это выкупается, особенно у молодых, изяществом форм и гибкостью движений. Мы не встретили ни одной рослой китаянки. Эта миниатюрность, [232] в соединении с тонкостью форм и странной волнующейся походкой, делала их на взгляд такими беспомощными и хрупкими созданиями, что, казалось, исключала самую мысль о возможности тяжелого труда. А между тем работают они, говорят, хорошо. Малорослость северных китаянок зависит, вероятно, от распространенной здесь моды уродования ног, — операции, начинающейся в раннем детстве и задерживающей не только развитие ступни, но последовательно и всей ноги. Мы пугаем здесь не только человеческие существа: возле одной деревни мы набрели как-то раз на осла, смирно стоявшего на привязи; едва он заметил нас, как поднял такой дикий рев и всей своей фигурой обнаружил такой глубокий ужас, точно перед ним явились какие-то неведомые могучие, хищные звери. Другой осел, на котором ехала китаянка с ребятами в мешках, перекинутых через седло, бросился при нашем появлении в сторону, и, если бы не хозяин, ведший его в поводу, он, вероятно, разбил бы своих седоков. Даже собаки, очевидно, терялись и с жалобным визгом убегали от нас в дома. Ничто здесь не пропадает даром. Бродя по полям и холмам, можно на каждом шагу наблюдать, как заботливо собирается то, на что у нас и внимания никто не обратил бы: сухие стебли трав, сухие ветки, скотский и человеческий помет, — все идет в корзины, которые таскают на своих плечах ребята с голыми ногами и непокрытой головой, снующие всюду, по тропинкам: лесов в окрестностях нет и хворост — единственный материал для топлива, а помет идет на удобрение.

Мистер Кирквуд, сделавшийся завсегдатаем нашей кают-компании, где он отводил душу от окружавшей его китайщины и, вероятно, немножко шпионил за нами, указал нам, между прочим, один пункт на материке, где будто бы водится много зайцев. Это — высокие, скалистые горы в расстоянии часа ходьбы от города. В один прекрасный, теплый день мы отправились туда целой компанией. Зайцев, действительно, видели много, палили по ним усердно, однако ни одной заячьей души не загубили. Карабкаясь по утесам, мы на каждом шагу поражались этим удивительным уменьем китайцев пользоваться малейшим клочком земли для обработки ого под рисовое поле или огород. Упорство, настойчивость в труде здесь, действительно, громадны, и каждый клочок возделанной земли носит на себе следы все побеждающей энергии человека. Никакое описание, впрочем, как бы красноречиво оно ни было, не в состоянии передать того смешанного чувства глубокого удивления и уважения, какое возникает в душе при виде этой грандиозной картины человеческого труда, при виде этого отношения к земле, проникнутого такою любовью и заботливостью.

С высот каменистых громад, на которые мы, наконец, [233] взобрались, развертывается перед нами широкая панорама, где деревни, поля и купы деревьев чередовались друг с другом в живописном разнообразии, и на них лежит печать глубокого мира и тишины невозмутимой: веяло чем-то прочно сложившимся, устойчивым, уверенно-спокойным, как сама природа...

Прошло шесть лет. Судьба опять забросила меня в Вей-ха-вей, и я не узнал старого знакомого: из скромного, безвестного китайского местечка он обратился в грозную, первоклассную крепость, неприступную, как тогда казалось, ни с суши, ни с моря. На обоих полуостровах, окаймляющих рейд с востока и запада, выросли 12 сильных фортов; крошечный островок преобразился тоже в форт. На острове Лиу-кун-тао — три форта, представляющих последнее слово инженерного и артиллерийского искусства. Здесь же госпиталь, угольные склады, обширные мастерские. 57 орудий Круппа и Армстронга (от 12 до 28 см. калибра), между которыми было много скорострельных пушек, составляли вооружение всех этих укреплений. И на материковом побережье, и на островах — электрические фонари для освещения гавани и входов на рейд. Над сооружением грозных фортов Вей-ха-вея много потрудился тот самый фон-Ганнекен, майор германской службы, имя которого так гремело недавно на Дальнем Востоке.

Твердыни Вей-ха-вея и укрепления Порт-Артура должны были охранять Печилийский залив главным образом от нас. Никому и в голову тогда не приходило, что срок для испытания их мощи так близок, что пробовать эту мощь придется другим, и что мы очутимся так скоро в роли сперва защитника, а потом союзника того самого Китая, которого на все лады вооружали против нас: Англия — открыто, Германия — исподтишка. Одни только японцы, в глубокой тайне от остального мира, делали обширные приготовления к давно задуманной войне с Китаем, и через своих шпионов, которыми являлись переодетые офицеры их генерального штаба, изучали все дорожки и пути в Корее, Манчжурия, Лиаотуне и Шантуне, все подступы к Порт-Артуру и Вей-ха-вею. 5-го (17-го) февраля 1895 года, Вей-ха-вей, как известно, был взят японцами. Некоторые подробности падения этой твердыни так характерны, а обстоятельства гибели здесь для Китая всего его флота полны такого глубокого трагизма, что я позволю себе привести наиболее выдающиеся моменты этой драмы, явившейся, несомненно, самым интересным эпизодом последней войны, тем более, что, сколько мне известно, в нашей печати о Вей-ха-вее не было почти ни слова.

После битвы при устье реки Ялу, 5 сентября 1894-го года, стоившей Китаю четырех кораблей, адмирал Тинг с остальной эскадрой ушел под защиту фортов Вей-ха-вея, где и устроил сам себе блокаду на все остальное время военных действий. [234]

Японцы перевозили войска в Корею, Манчжурию, на Шантунский полуостров, не тревожимые решительно никем. Тинг засел в Вей-ха-вее и решил, что отсюда он не двинется ни на шаг, будь что будет, — все равно. Бедный старый китайский адмирал слишком хорошо знал дух своей эскадры после страшного урока при Ялу, чтобы отважиться еще раз испытать военное счастье в морском сражении. Он думал, что единственной его задачей теперь сохранить своей стране ее флот впредь до лучших времен, не рискуя больше ни одним кораблем, а для этой цели — лучше всего сидеть смирно в Вей-ха-вее и ждать, пока война не кончится.

Между тем японцы, укрепившись прочно на Лиаотунском полуострове и будучи задержаны в Манчжурии суровою зимой, решили покончить с Вей-ха-веем и попытаться взять вместе с последней приморской крепостью северного Китая и флот его, здесь укрывшийся. Этот флот был все еще достаточно грозен, и японцы не могли чувствовать себя свободно в китайских водах, пока он не взять, или не уничтожен. Только тогда они являлись бы полными господами на море.

Крайне интересна и поучительна быстрота, с какою были закончены все приготовления к новой кампании. 10-го января 1895 года (по новому стилю), в японском портовом городе Ужина началась посадка на транспортные суда войск, предназначенных для похода на Вей-ха-вей; через неделю все эти войска (в составе одной дивизии и одной бригады) были в Талиенване. 19-го января, первый отряд транспортов, под конвоем 20-ти военных кораблей, уже шел к берегам Шантунского полуострова; три дня спустя, на 38 транспортах, пошли к месту высадки остальные части десанта, и 26-го армия в полном составе уже двигалась двумя колоннами по двум дорогам в Вей-xa-вей. 18.000 солдат и 10.000 военных кули представляли численность этой армии (От Ужины до Талиенвана около 1.200 верст морем, конечно: от Та-лиенвана до места посадки 200 верст.).

В то время, как часть японских военных кораблей конвоировала свои транспорты, другая наблюдала за Вей-ха-веем с моря; остальные корабли крейсировали близ пункта высадки, которым оказался Люнгшуай, или Люн-чу-тао, — на крайней юго-восточной оконечности Шантунского полуострова. Этот выбор был в высшей степени удачен: закрытая от господствующих здесь зимою северо-западных ветров, бухта Люн-чу-тао являлась превосходным якорным местом: глубина позволяла транспортам останавливаться в каких-нибудь 200 саженях от берега; а caмый этот берег, отлогий и песчаный, представлял обширную площадь, где различные части десанта имели достаточно места развернуться. Высадка армии не стоила ей ни одного человека. [235]

План японского главнокомандующего, как выяснилось впоследствии, состоял в следующем:

Оборона Вей-ха-вея делилась на три участка: первый из них образовывал восточный полуостров — Онсенто; вторым являлся западный полуостров, или собственно Вей-ха-вей; третьим — острова Лиу-кун-тао и Жи-тао; флот адмирала Тинга составлял могучую поддержку крепостным фортам и сам укрывался под их защиту. Японцы поэтому решили, что прежде всего необходимо взять восточный полуостров, занятие которого отдаст им одну из оконечностей большого фарватера; затем в их руки должен перейти западный полуостров, обойденный также с тыла. Тогда эскадра адмирала Тинга, подвергнутая сосредоточенному огню фортов, занятых японцами на суше, принуждена будет или сдаться, или искать спасения в бегстве. Во избежание возможности успеха подобной попытки, флот адмирала Ито должен все время наблюдать за выходами с рейда, днем крейсируя в виду крепости, на ночь уступая место миноносцам. Якорной стоянкой для него была выбрана одна из ближайших бухт — Инзанко.

От Люн-чу-тао до Вей-ха-вея сухим путем около 76 верст. 29-го января, передовой отряд правой колонны японской армии пришел уже на вид восточных фортов крепости. 30-го, безумно-дерзкая атака генерала Одера отдала в руки японцев полуостров. Онсенто, замыкающий рейд Вей-ха-вея с востока, и орудия китайских фортов этого полуострова направились теперь на самих же китайцев: на укрепления острова Лиу-кун-тао и на корабли китайской эскадры. Последняя состояла из двух больших броненосцев, в 7.000 тонн каждый, пяти хороших крейсеров, шести канонерских лодок и 15 миноносцев и миноносок. С такими силами китайцы могли еще обороняться; но о прорыве блокады, об уходе в. открытое море думать было поздно, да адмирал Тинг и не думал об этом.

Интересный факт, между прочим: еще 25-го января в Вей-ха-вей явился британский военный корабль «Severn» с письмом к Тингу от японского адмирала Ито. Приводим это в высшей степени характерное письмо целиком:

«Превратности времени, — писал Ито, — сделали нас врагами. Это — несчастье. Но, ведь, в войне находятся только наши страны; отдельные личности не должны питать друг к другу вражды. Дружба, существовавшая раньше между вами и мною, также горяча теперь, как и прежде. Не думайте, что я пишу это письмо, руководствуясь только побуждением убедить вас сдаться. Главные действующие лица в великих событиях часто заблуждаются; посторонним зрителям истина виднее. Вместо спокойного обсуждения, какой путь лучше всего соответствует интересам его страны и его собственным, человек иногда позволяет себе быть [236] увлеченным делом, в котором он принимает активное участие и усваивает себе ложный взгляд на него. Не долг ли его друзей тогда обратиться к нему с советом и повернуть его мысли на верный путь? Пишу вам, руководимый мотивами истинной дружбы, и прошу вас должным образом оценить их. Откуда берут начало те повторные несчастья, которые постигли китайское оружие? Я думаю, не трудно найти истинную причину их, если только искать спокойно и разумно. Ваша проницательность несомненно уже открыла вам ее. Не ошибкой одного человека Китай доведен до своего теперешнего положения; позор лежит на всем правительстве этой страны. Она выбирает своих слуг путем конкурсных экзаменов, и литературные достоинства сочинений являются единственным мерилом годности кандидатов. В результате все чиновники страны, все ее правительство — ученые литераторы, и древняя литература почитается превыше всего. В этом отношении все осталось таким, как было тысячу лет тому назад. Отсюда не следует, что эта система — непременно дурная система, и что она должна неизбежно порождать дурное правительство. Но страна никогда не может сохранить свою независимость при помощи таких средств. Вам хорошо известно, с какими смутами пришлось бороться Японии 30 лет назад, какие опасности ей нужно было преодолеть. Своей нынешней сохранностью и целостью она обязана вполне тому, что отбросила тогда прочь старину и примкнула к новизне. И ваша страна должна теперь пойти по тому же пути. Если вы последуете им, вы спасены, если отвергнете новый путь, — вам не избежать гибели. Давно было предопределено, что в войне с Японией вы узрите то, что теперь пред вашими глазами. Может ли быть долгом верноподданных империи, людей, действительно заботящихся о ее благе, плыть вместе с течением, проносящимся ныне над страною по велениям древней судьбы, не делая усилий остановить его. Государство с историей, насчитывающей тысячи лет, и с территорией, обнимающей десятки тысяч миль, древнейшая империя в свете, разве может она легко совершить дело возрождения путем замены старых основ новыми, прочными основаниями. Один столб не в силах удержать все великое здание от падения. Разве в таком случае существует выбор между невозможным и невыгодным? Сдать флот врагу, сдать ему всю армию это — пустяки в сравнении с судьбами страны. Всей славой, какой японский солдат пользуется в глазах всего света, клянусь вам, что я считаю самым мудрым шагом с вашей стороны приезд теперь в Японию, где вы сможете ждать, пока судьбы вашей страны не изменятся, и пока не прейдет время, когда ваши услуги снова понадобятся ей. Послушайте этих слои вашего верного друга. Нужно ли мне напоминать вам, что летописи истории содержат немало имен людей, сумевших потом снять с себя [237] подобное пятно и живших для выполнения великих дел. Мак-Магон, сдавшийся в плен неприятелю, вернулся спустя некоторое время в свою страну, принимал деятельное участие в правительственных реформах, и французы не только забыли его позор, но и возвели на пост президента. Осман-паша потерял Плевну, был взят в плен и, вернувшись потом в Турцию, достиг звания военного министра и приобрел большую славу своими военными реформами. Если вы явитесь к Японию, я могу заверить, что вы встретите хорошее обращение и милость императора. Его величество не только простил своих собственных подданных, которые поднимали против него знамя восстания, но вознаградил их таланты, возвысивши их до постов лиц, облеченных его высоким доверием, как это было, например, в случае адмирала Еномото, ныне члена кабинета, и Отори Кейсуке, ныне члена государственного совета. Таких примеров много. Там, где известные люди не являются подданными его величества, его великодушное обращение выразится, конечно, еще более резко. Вам предстоит теперь решить великий вопрос: свяжете ли вы свой жребий со страной, которую вы видите гибнущей, и будете нести на себе все последствия, неизбежные при теперешней системе управления, или же вы сохраните ваши силы и осуществите потом другие планы? Воины вашей страны вообще привыкли употреблять надменный и грубый язык, обращаясь к своим врагам. Я пишу вам из побуждений истинной дружбы и прошу вас верить моей искренности».

Курьезное письмо своего «друга» адмирал Тинг оставил без ответа.

30-го января, как мы сказали, японцы овладели полуостровом Онсенто; форты его доставили им те пушки, в которых они так нуждались здесь, за неимением при армии осадного парка (положение окрестных дорог таково, что перевозка больших орудий заняла бы слишком много времени): на Онсенто они нашли 12 вполне исправных круповских орудий, которыми, конечно, тотчас же и воспользовались.

В ночь на 31-е, разразился жестокий снежный шторм, при сильном морозе, продолжавшийся весь следующий день и ночь. Японцы принуждены были приостановить свои операции. Адмирал Тинг воспользовался этой передышкой и, зная по опыту ненадежность крепостного гарнизона, высадился 1-го февраля с отрядом своих моряков на берег и разрушил все орудия западных фортов. Если бы он не сделал этого, японцы, овладевши ими, могла бы обстреливать китайский флот и остров Лиу-Кун-тао с гораздо более близкого расстояния, и сдача китайцев сделалась бы неизбежной. Тинг уничтожил также все джонки и китайские шлюпки в гавани. [238]

2-го февраля японцы вступили в г. Вей-ха-вей; а на следующий день были взяты форты северо-западного берега бухты.

Положение воюющих сторон было теперь к высшей степени оригинальное. Японцы кольцом охватили китайцев: в море сильный флот адмирала Ито сторожил все выходы, а берег был занят японской армией. У Тинга оставались только его корабли, островные форты, минные заграждения и боны, защищавшие входы на рейд. Эти боны сделаны были из крепких дубовых досок и толстых стальных канатов, укрепленных цепями и якорями между островами с одной стороны и материком с другой; они предназначались для ограждения эскадры от нападений японских миноносцев и являлись, действительно, весьма надежной преградой. Остров Лиу-Кун-тао, почти перпендикулярно подымавшийся на своей стороне, обращенной к морю, делал высадку совершенно невозможной. Форты его были слишком сильны и слишком хорошо защищены, чтобы японский флот мог заставить их замолчать, тем более, что японцы не имели тогда ни одного броненосца, который мог бы попытаться на такой риск; форты Онсенто находились слишком далеко, чтобы нанести какое либо серьезное повреждение Лиу-Кун-тао и флоту, который он прикрывал. Суда же самого флота, обильно снабженные всеми запасами и хорошо вооруженные, могли еще долго защищаться. Таким образом даже в этом критическом положении Тинг имел надежду продержаться до тех пор, пока не подоспеет помощь с суши или не прейдет желанный мир.

До сих пор первенствующую роль в деле падения Вей-ха-вея играла сухопутная армия; теперь на сцену выступает японский флот в лице тех маленьких своих представителей, какие зовутся миноносцами и миноносками. Попытки японских минных отрядов прорваться на Вей-ха-вейский рейд были сделаны уже 30-го января, но кончились тогда ничем. Снежная буря двух последующих дней задержала дальнейшие действия их в этом направлении. Наконец, японцам удалось расширить тот промежуток, который отделял крайний восточный конец бона от соседних скал. Пока часть минеров работала над брешью в боне, другая успела выловить китайские мины, составлявшие здесь линию минного заграждения рейда, и в ночь на 4-е февраля два минных отряда, в количестве 10 судов, прошли через узкую брешь на самый рейд. Однако, только четырем из них удалось выпустить 8 мин по неприятельским судам. Результатом этого ночного дела была гибель одного из двух самых больших китайских броненосцев — Тин-юэна; броненосец, получив три пробоины от удара японских мин, затонул через несколько часов.

5-го февраля, решено было повторить ночную атаку миноносцами. В дело на этот раз должен был пойти третий минный [239] отряд из пяти судов. Начальник маленькой флотилии распорядился, между прочим, перед атакой отправить на один из остающихся кораблей все карты, приказы, вахтенные журналы и сигнальные книжки из опасения, чтобы какой-нибудь из этих документов не попал в руки неприятеля. В атаку пошли только три миноносца. Они выпустили семь мин, которыми и были потоплены два китайских крейсера и одна канонерская лодка.

Гибель четырех военных кораблей должна была произвести, конечно, самое удручающее впечатление на команды остальных судов китайской эскадры и на обывателей острова Лиу-Кун-тао. Жители этого острова, собравшись у пристаней, громко вопили к властям, моля их о спасении. Действительно, сопротивление теперь являлось бесполезным. Впечатления последних дней осады были таковы, что могли надорвать нервы самых крепких войск. Мачты потонувших кораблей являлись грозным memento mori для команд остававшихся еще целыми китайских военных судов, постоянно напоминая людям, что такая же участь может постигнуть и их каждую ночь. Одно ожидание подобной катастрофы должно было действовать сильнее самих атак. В фортах Лиу-кун-тао убитые и раненные ежедневно насчитывались целыми сотнями. Тут же на острове толпилась масса беззащитных жителей, мужчин, женщин, детей, о которых никто не заботился и которым предоставлена была полная свобода умирать от голода, ран и болезней. Все эти ужасы совершались на маленьком клочке земли, отрезанном от остального мира волнами залива, что еще более оттеняло безнадежность положения его обитателей.

7-го февраля японцы взорвали форт маленького островка Джи-тао. Во время оживленной перестрелки между неприятельскими фортами и судами, часть китайской эскадры, в составе 11 миноносцев и двух авизо, пользуясь пороховым дымом, застилавшим рейд и его окрестности, бросилась через западный проход, намереваясь скрыться в Чифу. Одни говорят, будто бы это было сделано по приказу адмирала Тинга; другие уверяют, что командиры беглых судов на свой страх и риск решились на такой поступок. Несколько японских быстроходных крейсерок пустились и погоню за беглецами и всех их переловили.

Наступила еще одна томительно-страшная ночь. Гарнизон Лиу-Кун-тао обратился к своим начальникам с мольбой о спасении. Адмирал Тинг и генерал Чанг успокоили их, как могли.

На следующий день, во время перестрелки, один из японских снарядов разорвался на китайском броненосце Чин-юэн, убивши и ранивши 40 матросов. Команда корабля обратилась к адмиралу Тингу, моля его прекратить борьбу. Адмирал ответил, что долг матросов и солдат биться до конца, прибавив, однако, что если он не получит подкреплений до 11-го февраля, то он примет [240] меры к их спасению. Эти повторные просьбы команд китайских судов и сухопутного гарнизона крайне характерны: ни в какой другой армии они совершенно немыслимы. Японцы между тем продолжали по ночам свою работу разрушения бона. Визг перепиливаемых цепей и стальных канатов громко раздавался в ночной тишине, далеко разносясь по рейду, отчетливо доходя до слуха осажденных.

К 9-му февраля, около 200 сажен бона были уничтожены, и 9-го японцы начали усиленную пальбу с моря и с суши; они громили теперь китайцев и с фортов западного полуострова, где им удалось поставить мортирные батареи. Броненосец Чин-юэн, снявшись с якоря, пошел к одному из этих фортов, чтобы заставить его замолчать. Но два снаряда из 28 сантим. орудий, пущенные японцами, попали в броненосец близ его ватерлинии так удачно, что он тотчас же пошел ко дну.

Артиллерийский бой продолжался весь следующий день.

В ночь на 11-е февраля, Тинг получил телеграмму от Ли-хун-чана, где вице-король извещал адмирала, что подкрепления не могут быть ему посланы, и советовал уйти с флотом в какой-нибудь другой порт. Солдаты, матросы и жители Лиу-кун-тао молили о сдаче, говоря, что назначенный срок прошел, а подкрепления не прибыли. Тинг решил сдаться. 12-го, вестовое китайское судно, под белым парламентерским флагом, повезло к адмиралу Ито следующее письмо от адмирала Тинга: «получив ваше первое письмо, я не отвечал на него тогда, потому что наши страны находились в войне. Теперь, после решительного сопротивления, когда мои суда потоплены и люди истреблены, я решил оставить борьбу и просить о прекращении враждебных действий, чтобы спасти жизнь остальных моих подчиненных. Я сдам Японии военные корабли, ныне находящиеся на рейде Вей-ха-вея, вместе с фортами острова Лиу-кун-тао и военными запасами, на одном только условии: чтобы жизнь всех лиц моей армии и флота, как китайцев, так и иностранцев, была пощажена, и чтобы им позволено было разойтись по домам. Если на это будет выражено согласие, пусть главнокомандующий британскими морскими силами в здешних водах явится посредником и поручителем в данном деле».

В тот же день адмирал Ито ответил следующим образом.

«Я готов завтра принять корабли, форты и военные материалы, которыми вы ныне владеете.... Смею думать, что для вашей собственной безопасности и в интересах вашей страны лучше будет вам отправиться теперь в Японию и оставаться там, пока война не кончится. Если вы решитесь на этот шаг, я даю вам самое торжественное уверение, что вы встретите прием полный уважения и будете состоять под особым покровительством. Но [241] если вы предпочтете остаться в своей стране, ваше желание будет исполнено. Относительно того, чтобы британский адмирал явился поручителем и посредником в уложении подробностей настоящего дела, я считаю совершенно излишней такую предосторожность: я вполне полагаюсь на ваши уверения, как офицера».

Во втором и последнем своем письме адмирал Тинг, поблагодарив адмирала Ито за дарование жизни и свободы его подчиненным, просил только отложить сдачу острова Лиу-кун-тао и кораблей до 16-го февраля. Затем старый Тинг послал телеграмму Ли-Хун-Чану, заперся в своей каюте и отравился опием. Его примеру последовали: командир броненосца Тан-Юэн и начальник сухопутных войск гарнизона Лиу-Ку-Тао генерал Чанг.

Смерть этих китайских военноначальников поставила в большое затруднение японцев, не знавших, с кем теперь продолжать переговоры о сдаче. Наконец, было решено, что губернатор города Вей-ха-вея, как высшее должностное лицо в данный момент, должен явиться главно-уполномоченным с китайской стороны. С этим губернатором и заключен окончательный договор о сдаче фортов, судов, военных материалов и об отправке на все четыре стороны китайских солдат и матросов. В руки японцев перешли следующие военные корабли: один большой броненосец, три крейсера, 6 канонерских лодок, 7 миноносцев, что вместе с некоторыми затонувшими судами, впоследствии ими поднятыми и исправленными, составляло военную добычу стоимостью в 30 миллионов рублей.

Для отправки тел адмирала Тинга и командира броненосца Тин-Юэн было назначено одно из небольших китайских военных судов, которое японцы отпустили по этому случаю из плена.

На нем же отплыли в Чифу иностранцы, служившие на китайских военных судах, всего 10 человек; между ними оказался один вице-адмирал Мак-Клюр, один доктор Кирк, остальные были инженер-механики флота. Всех иностранцев отпустили на честное слово, что они не будут больше принимать участия в войне Китая против Японии.

Когда военное китайское судно с останками Тинга выходило из Вей-ха-вея, все японские военные корабли приспустили свои флаги и салютовали из орудий телу покойного адмирала установленным числом выстрелов.

Китайские солдаты, частные жители, женщины и дети были немедленно перевезены с Лиу-кун-тао на материк. Японцы затем разрушили все форты на материке, сняв с них все, что только было годно по части артиллерии и военных запасов. Сильный японский гарнизон занял остров Лиу-кун-тао, а остальные войска были перевезены обратно в Талиенван. [242]

Японцы, как известно, до сих пор держат в своих руках Вей-ха-вей и будут держать впредь до уплаты Китаем полностью всей суммы военной контрибуции. Так, по крайней мере, было обусловлено Симоносексим договором. Но теперь, в виду занятия Германией Киао-чау, Россией Порт-Артура и Талиенвана, — трудно сказать, что станется с Вей-ха-веем. Говорят, будто бы Япония и не думает возвращать его Китаю; говорят, будто Англия займет его. Кто знает? Дальний Восток полон теперь грозных неожиданностей!

В. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: По китайскому побережью // Исторический вестник, № 4. 1898